…и тогда я расскажу вам про Лионею. Про страну, которую на карте можно закрыть ногтем и которая в реальности похожа на небольшой музей под открытым небом; музей в выходной день, когда там нет разинувших рты посетителей, а есть только редкие тени служителей. Я расскажу вам про Лионею, ее дворцы, ее улицы, ее неяркое солнце, ее тишину, которая сродни тишине в библиотечном зале. И про пустую башню отеля «Оверлук», которая торчит посреди Лионеи как навсегда потухший маяк. Да, я обязательно расскажу вам про Лионею. Только позже, ладно?

Сначала я расскажу, как правильно убить лешего. И не говорите, что вам это в жизни не пригодится. Никогда не знаешь наверняка, что пригодится, а что нет.

Значит, так. Мы отъехали километров сто пятьдесят от города, причем последнюю треть пути проделали уже не по асфальту, а по петляющей меж сосен колее; в конце концов мы заехали в такое место, где не было видно опор линий электропередачи и где мобильник стал нем как рыба. Наверное, такие места и называются глушью.

Так вот, о методе. Надо оставить машину и дальше идти пешком, пока надежная смесь пота и усталости не свяжет вас по рукам и ногам лучше любого цемента. И вот вы стоите на открытом месте, на поляне или на опушке леса. Просто стоите, ничего не делаете, пытаетесь отдышаться. Слушаете звуки леса, которых вы не понимаете, а потому слегка побаиваетесь. Стоять придется недолго, минут пятнадцать от силы. Лично я простояла двенадцать минут.

И я не услышала, как появился он.

– Курить не будет?

Я вздрогнула – по-настоящему, не притворно – и повернулась, уже заранее зная, что увижу низкорослого широкоплечего мужчину в грязных сапогах, ватнике и защитного цвета штанах. И в шерстяной шапочке неопределенного цвета.

– Нет, не курю, – сказала я.

Мужчина скорчил недовольную гримасу и почесался. Потом повертел головой по сторонам и пошмыгал крупным носом. Я поправила лямки рюкзака и сделала два мелких шажка в сторону.

– Ту…рист? – хрипло произнес он.

Я кивнула. Он тоже кивнул, и словно по инерции его голова покачивалась еще несколько секунд, а сам он стоял неподвижно, чуть ссутулившись и скрестив руки на груди, засунув кисти под мышки ватника. Потому что кисти бы его однозначно выдали.

Самым трудным было повернуться к нему спиной. Я сказала:

– Ну, я пошла…

– Да, – сказал он, глядя куда-то в землю. Я повернулась к нему спиной и пошла, считая про себя шаги: раз, два, три…

Четыре…

На счет пять он не выдержал и прыгнул. Я не услышала звука прыжка, я почувствовала движение воздуха. И запах, о да, запах.

Леший опустил голову и недовольно посмотрел на нож, пробивший ватник и воткнувшийся ему в грудь. Мы стояли едва ли не прижавшись друг к другу, а нож был тем атрибутом, что делал наш контакт весьма откровенным и довольно кровавым.

Ах да, небольшое замечание. Если вас это может утешить, то знайте: леший, как правило, собирается убить вас не ради еды. Его больше интересует содержимое вашего рюкзака или сумки. Лешие обитают в таких местах, где супермаркетов днем с огнем не найдешь, поэтому леших интересует буквально всё. Всё, что они могут найти в вещах покойника. Покойник, на минуточку, это вы. Почему вы покойник? Потому что плохо меня слушаете. Нож, пробивший ватник и воткнувшийся ему в грудь? Не смешите меня.

Дело в том, что кожа – а точнее шкура – у леших довольно толстая, так что пробить ее и достать ножом до внутренних органов, даже если леший сам прыгает на этот нож и даже если держишь этот нож обеими руками, – задача не из простых. Короче говоря, у меня не получилось. Опять.

Леший махнул когтистой лапой, и мы разлетелись в разные стороны: я, он, нож. Наш интимно-кровавый контакт был разорван, и теперь все становилось совсем простым.

Леший принюхался к собственному изменившемуся запаху, поморщился по поводу раны на груди и лениво побрел в мою сторону. Он больше не прятал свои лапы, и они болтались вдолъ его тела; когти почти скребли землю. Теперь, когда лесной хозяин окончательно принял решение, он действовал очень уверенно, потому что знал – мне от него не убежать.

Я и не собиралась. Я снова считала до пяти, но это уже был совсем иной отсчет.

Раз – это разошлась «молния» на куртке.

Два – это рука легла на рукоять.

Три – это ствол направляется на лешего.

Четыре – палец давит на спуск.

Пять – первая пуля рвет лешего.

Где-то на временной отметке «четыре с половиной» широко раскрывшиеся глаза лешего встречаются с моими. Хочется верить, что он видит в моих зрачках холодную уверенность. Я, в свою очередь, вижу, как живой огонь в его зрачках тускнеет и становится обреченностью жертвы, у которой нет ни малейшего шанса. Леший понимает, что люди снова берут верх.

Я нажимаю на курок три раза. Этого вполне достаточно для лешего стандартной комплекции. Четвертый выстрел нужен сугубо для ритуала, он должен быть исполнен из уважения к культуре расы лесных жителей. Четвертым выстрелом делается отверстие в черепе, и через это отверстие душа покойника сможет выбраться наружу и соединиться с душами предков. Убить лешего и не проделать дыры в его черепе – проявить неуважение ко всей расе. Оглянуться не успеешь, как по пятам за тобой увяжется дюжина местных леших, одержимых кровной местью.

Поэтому никогда не стоит пренебрегать этим несложным обрядом. Всего лишь один выстрел – зато ваша репутация останется безупречной.

Хоронить лешего не стоит, даже из лучших побуждений. У покойного наверняка есть родственники, а у родственников наверняка есть свои виды на тело. Я имею в виду поминальную трапезу. Где главным блюдом как раз будет правильно приготовленное тело покойного. Не знали? Противно? А как насчет некоторого уважения к культурным традициям древней расы? Просто представьте, как лешие, в свою очередь, относятся к человеческой традиции скармливать своих покойников червям.

Поэтому мой вам совет – перезарядите оружие и побыстрее уносите ноги. В следующий раз я расскажу вам, как довести гнома до нервного срыва и что не следует дарить вампиру на день рождения.

Но это будет в следующий раз. А сейчас я расскажу вам про Лионею.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОБЛАКА НАД ЛИОНЕЕЙ,

ИЛИ КАНИКУЛЫ УБИЙЦЫ

Под крыльями самолета были облака, и ничего, кроме облаков. Это немного смущало Настю, которая до сегодняшнего дня пользовалась исключительно наземным транспортом, так что идея висеть в воздухе внутри металлической банки казалась ей довольно сомнительной, даже с учетом ободряющих взглядов Смайли и улыбок стюардесс. Облака решительно не внушали ей доверия. Она попыталась представить их чем-то более привычным и безопасным, например… например взбитыми сливками. Однако при ближайшем рассмотрении идея скользить по гигантским холмам из взбитых сливок на высоте десяти тысячи метров над поверхностью земли оказалась ничуть не лучше, она была даже хуже, потому что в голове Насти немедленно возник вопрос – откуда же здесь взялось столько взбитых сливок? При всей глупости этого вопроса ответ явно находился в категории сверхъестественного, а Настин опыт общения со сверхъестественным был не из приятных. Так что она перестала думать о взбитых сливках, перестала думать об облаках, перестала вообще смотреть в иллюминатор и решила почитать что-нибудь успокоительное. Например, листок о правилах использования спасательного жилета и кислородной маски.

Смайли осторожно выдернул у нее из рук это занимательное чтение.

– Лучше посмотри вот это.

Настя покорно взяла многостраничный цветной буклет, который поначалу приняла за каталог товаров беспошлинной торговли, но потом увидела, что на глянцевых страницах вместо изображений товаров напечатаны фотографии каких-то зданий и парков. Она снова посмотрела на обложку и поняла, что разглядывает альбом с видами Лионеи, а ее саму в это время разглядывает Смайли. Настя вздохнула и стала медленно перелистывать страницы, скользя взглядом по картинкам, но не задерживаясь ни на одной из них. При точном соблюдении расписания полетов меньше чем через два часа их самолету предстояло коснуться посадочной полосы лионеиского аэропорта, и тогда эти картинки должны будут обрести объем, фактуру и запах, то есть они должны будут стать для Насти самой что ни на есть реальностью.

Тем не менее Настя в них не верила. Это было ненарочно. Это не содержало злого умысла. Это было инстинктивное стремление сделать так, чтобы сплетающаяся вокруг нее новая реальность сплеталась чуть помедленнее; это было стремление слегка уменьшить поток информации, который мог запросто унести Настю в открытое море чистого безумия.

По большому счету, Настя уже и не сопротивлялась, не пыталась забаррикадироваться фразами о том, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Виденного и слышанного за последние месяцы было достаточно, чтобы навсегда убрать такие слова из ее лексикона. Теперь она просто старалась запоминать, но запоминать нужно было так много, что иногда у нее развивалась своего рода информационная передозировка. И тогда, глядя на подброшенные Смайли книги или фотографии, Настя безразлично листала страницы, и ее разум скользил над этими текстами и иллюстрациями столь же бесконтактно, как тень самолета скользила по распухшим облакам.

Смайли ничего не говорил в таких случаях. Он просто смотрел и ждал, когда все снова придет в норму. Неизвестно, сколько ему пришлось ждать в этот раз, но в конце концов он деликатно тронул Настю за плечо и спросил:

– Волнуешься?

Настя недовольно заворочалась в кресле:

– Вообще-то я спала, если вы не заметили.

– Заметил.

– Тогда как я могу волноваться, если я сплю? И вообще, с какой стати мне нужно начинать волноваться… То есть я, конечно, волнуюсь время от времени, но почему именно сейчас… О… – Настя посмотрела в иллюминатор и все поняла.

– Подлетаем, – пояснил Смайли. – И я хочу, чтобы ты посмотрела вот это…

Он положил себе на колени кейс – тот самый кейс, – раскрыл его и вытащил тонкую папку. Настя не удержалась и скосила взгляд в сторону Смайли, стараясь разглядеть в содержимом кейса продолговатый конверт без указания отправителя и получателя. Конверт, из-за которого она и Смайли болтались где-то в небе над Западной Европой, пока пилот отыскивал зажатый между Швейцарией и Францией крошечный кусочек территории, именовавшийся герцогством Лионейским.

– Король Утер, – сказал Смайли. – Он же герцог Лионейский, он же граф Авалонский, он же Защитник человечества, он же еще много кто…

Настя посмотрела на фотографии. Они не вызвали в ней никаких эмоций.

– …и в частности, отец Дениса Андерсона, – закончил фразу Смайли.

– Я помню, – сказала Настя и еще раз посмотрела на снимки, но ничто в лице этого пожилого мужчины не напомнило ей Дениса. Она снова почувствовала свою удаленность от изображенных на фотографиях людей, как будто они были портретами давно почивших исторических деятелей. Что еще хуже, когда Смайли произнес имя Дениса Андерсона, то Настя восприняла его точно так же – чье-то имя, еще одно среди многих других имен, которые ей предстоит запомнить. Это уж было совсем неправильно, Настя это понимала, но пока ничего не могла с этим поделать. Наверное, это относилось к последствиям авиаперелета, и оставалось надеяться, что на земле Денис снова превратится в боль ее сердца, в незаживающий рубец на Настиной памяти…

То есть станет настоящим. Снова.

– Амбер Андерсон, – сказал Смайли, подсовывая новую порцию фотоснимков. – Дочь короля Утера и, соответственно, сестра Дениса. В аэропорту, скорее всего, встречать нас будет именно она.

– Он не говорил, что у него есть сестра, – пробормотала Настя. Снимки Амбер она разглядывала даже более пристально, не столько ища фамильное сходство, сколько с завистью оценивая ухоженность молодой женщины, которая действительно выглядела как дочь короля, то есть – безупречно. Некоторые фотографии относились к категории «светская жизнь», и сестра Дениса блистала там в таких платьях, что Насте стало как-то не по себе. Она вдруг поняла, что именно такие женщины и именно такая роскошь окружали Дениса с самого момента рождения, и мир должен был перевернуться с ног на голову, чтобы Денис Андерсон связался с некоей плебейкой по имени Настя, у которой, на минуточку, и платья-то вечернего ни одного нет. С одной стороны, можно было гордиться собственной персоной, перевернувшей прогнивший феодальный уклад этой самой Лионеи… С другой стороны, у Насти родилось смутное предчувствие, что за такое переворачивание ей вскоре всыплют по первое число.

Пытаясь отвлечься от этих мыслей, Настя снова принялась разглядывать наряды Амбер Андерсон и пришла к выводу, что для этой девушки бриллианты – не просто лучшие друзья, тут, пожалуй, имеют место более тесные и страстные взаимоотношения. Настя вздохнула, взяла другой снимок и снова вздохнула…

Погрузившись в это занятие, она пропустила мимо ушей какую-то часть пояснений Смайли и спохватилась уже на словах:

– …ее присутствие более уместно.

– Чего?

Смайли терпеливо повторил все сначала:

– Поскольку тебе еще не придан официальный статус, встречать тебя будет Амбер. А вообще, в таких случаях полагается присутствовать первому рыцарю короля, иначе говоря, шефу королевской администрации…

– В каких – таких случаях? Какой там еще мне статус не придан?

– Официальный статус невесты наследника престола.

Настя внимательно посмотрела на Смайли и не увидела в его лице ни признаков умственного расстройства, ни сопутствующей розыгрышу кривой ухмылки. Гном был серьезен и ожидал такой же реакции от Насти.

– Невесты? – на всякий случай переспросила Настя.

– Именно.

– Они там не слишком торопятся, а?

– В каком смысле?

– У нас с Денисом, конечно, были, скажем так, отношения, но про женитьбу разговора не было. Тем более самого Дениса сейчас здесь нет и неизвестно, где он и что с ним.

– Именно потому что с Денисом все получилось так… – Смайли замолчал, подбирая подходящее слово. – Так сложно… Королевская семья хочет зафиксировать ваши отношения. По крайней мере, король хочет.

– Я польщена, но… Все это странно. И неправильно.

– Странно? Пожалуй, – согласился Смайли. – Кто бы мог подумать, что невестой Дениса станет студентка из России, а найдем мы ее в тихом вампирском городке? Но странно – это не всегда неправильно.

– Я кожей чувствую, как это все неправильно…

– Именно сейчас? – Смайли иронично скривил угол рта. – А все, что с тобой происходило начиная с прошлой осени, – это казалось тебе правильным?

Крыть было нечем. Оставалось признать, что когда с тобой на протяжении долгого времени происходят неправильные вещи, то это значит, что неправильность не в вещах, а в тебе самой. Мир, принимая твою неправильность, послушно дает трещину, и вот уже ты заходишь в книжный магазин, чтобы купить учебник к ближайшему экзамену, а в результате оказываешься на борту самолета, выполняющего рейс Москва – Лионея. В качестве почти официальной невесты наследника лионейского престола. В сопровождении начальника королевской службы безопасности, которого зовут Роберт Д. Смайли и который, между прочим, натуральный английский гном.

Кому-то такой поворот событий мог показаться подарком судьбы, но только не Насте. Уж она-то знала, что две эти точки соединены отнюдь не прямой дорогой, вымощенной золотыми кирпичиками. Молочных рек с кисельными берегами по пути тоже не наблюдалось, равно как и принцев на белых лимузинах и рассыпанных под ногами лепестков роз… Путь, который проделала Настя из пункта А в пункт Б, не был похож ни на веселенькую загородную поездку, ни на комфортабельный туристический вояж.

На что же он был похож? Пожалуй, на медленную прогулку неуверенным шагом по темным залам паноптикума, причем многие из экспонатов в этих залах внезапно оказывались живыми. И еще одна важная деталь – вдруг оказалось, что между ними и Настей нет разделительного стекла, поэтому иногда она чувствовала их зловонное дыхание, иногда слышала плотоядное причмокивание, а иногда ощущала тяжелое прикосновение грубой и явно нечеловеческой лапы.

А иногда она чувствовала их острые зубы.

И все же она разволновалась в те последние минуты перед посадкой, но вовсе не из страха, что шасси отвалятся и самолет пузом грохнется на летное поле. Она боялась увидеть, как Лионея из набора картинок превращается в реальность, как люди с фотографий обретают плоть и кровь, как они становятся частью ее, Настиной, жизни и, в свою очередь, хотят затащить Настю в лионейские глянцевые пейзажи… Она схватила наушники и прибавила громкость, чтобы музыка заглушила всё, и пульсацию страха в Настиной крови тоже.

Потом музыка пропала, и в наушниках возник голос стюардессы, которая на трех языках сообщила, что самолет совершил посадку, что температура за бортом…

– Всё, – сказал Смайли, снимая наушники с ее головы. – Мы дома.

Наверное, на Настином лице не читалось особого восторга, поэтому Смайли добавил:

– И нас ждут. Давай проявим вежливость, ладно?

– Я не хочу, – пробормотала Настя. Это касалось не предложения проявить вежливость, это касалось фразы Смайли насчет того, что «мы дома». Настя пока не чувствовала себя этим мы и не представляла, что Лионея может когда-нибудь стать ее домом. Она не хотела такого дома, но – маленькая проблема – другого дома у нее сейчас не было.

Тем не менее она проявила вежливость, в той степени в какой это было возможно, а возможно было лишь изобразить робкую улыбку, в то время как Настины руки неосознанно сплелись на груди в защитном жесте. Но и эта малость оказалась излишней, потому что стоявшая неподалеку от трапа Амбер Андерсон не ожидала от нее никакой вежливости и, соответственно, ничего не предлагала взамен. Насте достался прохладный скользящий взгляд и сдержанное движение подбородком, после чего Амбер шагнула навстречу Смайли и спросила по-английски:

– Роберт, ты привез письмо?

– Да, – сказал Смайли и сделал жест в сторону Насти, пытаясь провести что-то вроде официального знакомства, но Амбер выказала полное отсутствие интереса к этой процедуре. Она положила руку на плечо Смайли и стала что-то негромко говорить ему, отчего устремленное кверху лицо Смайли становилось все более хмурым. Настя даже не пыталась вмешаться в их разговор или напомнить о себе, она просто стояла и ждала, чем все это кончится.

Кончилось тем, что Амбер и Смайли, не переставая разговаривать и шаг за шагом удаляясь от Насти, вплотную подошли к черному микроавтобусу, и там, когда уже отъехала дверца и Амбер поставила ногу на подножку, Смайли наконец спохватился и показал в сторону Насти. Она не слышала, что именно сказал Смайли, зато ответ Амбер был достаточно громким и ясным:

– Зачем ты привез ее с собой?

Настя резко отвернулась от них, испытывая сильное желание подняться в самолет, забиться в конец салона и ждать, пока ее не увезут отсюда. Но на пути между нею и трапом оказался Армандо, и Настя едва не врезалась носом ему в подбородок.

– Извини, – пробормотала она и услышала за своей спиной звук работающего двигателя. Микроавтобус тронулся с места.

– Отлично, – сказала сама себе Настя. – Просто замечательно. И в самом деле, зачем он привез меня с собой? Чтобы королевской семье было кого ненавидеть, кого обвинять в исчезновении наследника?

Армандо вместо ответа показал на ожидающую их машину.

– И все-таки, – Настя посмотрела на него в упор. – Какого черта я тут делаю, а? Мне тут совсем не рады, я уже поняла. Эта Амбер…

– Очень расстроена, – произнес Армандо. – Потом ты увидишь, что она не такая уж и плохая женщина…

– Надеюсь дожить до этого дня.

Настя двинулась было к машине, как вдруг позади раздалось недовольное:

– Это куда же вы меня привезли?!

Настя обернулась. По трапу спускался Иннокентий, точнее одна из стюардесс помогала ему сохранять равновесие при спуске, а сам Иннокентий озадаченно оглядывался по сторонам и безостановочно брюзжал. Настя непонятно почему улыбнулась. Иннокентия было сложно назвать другом, его сложно было назвать человеком, но почему-то здесь и сейчас Настя восприняла его появление как приятную неожиданность.

– Ты разве был в самолете? – спросила она. – Я тебя там не видела…

Иннокентий изуродованной кистью убрал с лица растрепанные седые волосы и подмигнул Насте:

– Можешь считать, что я летел за самолетом. Знаешь, когда-то… – По мере того как губы Иннокентия произносили эти слова, взгляд его становился все более озабоченным. – Когда-то… – повторил он уже безо всякой иронии, скорее растерянно. – И все-таки, куда же это меня привезли? – спросил Иннокентий не Настю, а самого себя, потом обнаружил рядом миловидную стюардессу и так широко ей заулыбался, как будто все опасения и вопросы нашли немедленное и счастливое разрешение. Иннокентий был пьян примерно в той же степени, что и во время памятной встречи в «Трех сестрах».

– Это Лионея, – сообщила ему Настя, но Иннокентий пропустил сообщение мимо ушей, ведя разговор то ли с самим собой, то ли со стюардессой:

– Одно могу тебе сказать, Тотошка, мы с тобой явно не в Канзасе, и слава богу, потому что…

Внезапно Иннокентий пропал, то есть не совсем пропал, а превратился в грохочущую лавину, которая пронеслась остаток пути по трапу за долю секунды и трансформировалась затем в неподвижное тело на летном поле. Настя непроизвольно хихикнула, а затем сделала серьезное лицо. Лицо же стюардессы было не просто серьезным, оно было белым от ужаса, из чего можно было сделать вывод: девушке не объяснили, что такое Иннокентий и почему волноваться о его здоровье – занятие совершенно бесполезное. Пережив первоначальный шок, стюардесса завопила на трех языках одновременно. Армандо посоветовал ей не волноваться, стюардесса посмотрела на него как на сумасшедшего, но секунду спустя она с еще более ошарашенным видом смотрела на Иннокентия, который с недовольным кряхтением поднимался на ноги. Самое забавное, что от падения у Иннокентия, видимо, прояснилось в голове, потому что он не стал продолжать свой диалог с воображаемым Тотошкой, а спросил у Насти:

– Лионея?

Она кивнула.

– Ну и какой в этом смысл? – сказал Иннокентий, одергивая полы грязного плаща. – Голова здесь болит точно так же, как в Москве, а в Москве так же, как в Старых Пряниках… Зачем Смайли притащил меня сюда?

– Спросишь у него, когда увидишь. Он уже уехал вместе с Амбер Андерсон…

– Амбер Андерсон? Она тоже тут? Ах да, это же Лионея… – Он посмотрел на Настю и улыбнулся. – Ты ведь здесь в первый раз?

Она кивнула.

– Интересное место, рекомендую, – сказал Иннокентий с интонацией агента солидной туристической компании. – Кстати, когда ближайший рейс по маршруту «Отсюда – к чертовой матери»?

Тогда, в свой первый приезд в Лионею, я сразу же отметила эту странную деталь – почти совершенно пустые улицы. Как будто все разом уехали в отпуск. Или как будто на город сбросили нейтронную бомбу. Это было еще тогда, в старое доброе время, а поскольку теперь наступило время новое и не слишком доброе, то город обезлюдел совершенно. Лишь вечером, когда в окнах обитаемых зданий загорается свет, понимаешь, что на самом деле ты не одна. В отеле «Оверлук», к примеру, нас двое – я и Иннокентий. Я на третьем этаже, он – на двадцатом. Я стучу по клавишам ноутбука, пытаясь зафиксировать отдельные куски своего прошлого, а Иннокентий… Бог его знает, чем он там занимается на двадцатом этаже. Скорее всего смотрит телевизор. Хорошо бы он смотрел какие-нибудь развлекательные программы, потому что, когда его заносит на образовательный канал, с Иннокентием случаются внезапные озарения. Последний раз это было так: я стояла в гостиничном вестибюле возле автомата с шоколадными батончиками и готовилась сделать свой выбор, как за спиной у меня возник Иннокентий.

– Представляешь, – заговорил он, не тратя времени на «доброе утро» и прочие формальности. – Сегодня ночью по телевизору показывали документальный фильм про одного парня…

– Еще один твой знакомый? – сочувственно отозвалась я. Все истории Иннокентия походили одна на другую. Он смотрел телевизор и вдруг узнал, что один его знакомый…

– Да, мы с ним вместе работали.

– Разве ты когда-нибудь в жизни работал? – искренне удивилась я. – Мне-то казалось…

– Тебе неправильно казалось, – перебил Иннокентий. – В моей жизни есть место всему, и работе в том числе. Так вот, этот парень, он был такой нервный, все переживал, что его подруга ему изменяет…

– Неужели с тобой?

– Ты можешь помолчать?! – взъярился Иннокентий. Похоже, ему действительно не терпелось выложить свою историю, и я послушно замолчала. Ненадолго, правда. – Все переживал, что его подруга ему изменяет… – повторил Иннокентий, как будто я была туповатым учеником, а он – теряющим терпение учителем.

– Подруга не может изменять, – проявила я непрошеную женскую солидарность. – Потому что дружеские отношения не подразумевают секса, ни моногамного, ни полигамного, никакого. Пример – я не могу тебе изменить, Кеша, потому что не обязана хранить тебе верность.

Пока Иннокентий переваривал мою тираду, я ткнула автомат в нужную кнопку, и тот, капитулируя, выдал мне шоколадный батончик с орехами.

– Не в этом дело, – наконец сказал Иннокентий. – Ну не подруга, ну любовница или невеста… Неважно. Смысл в том, что она ему изменяла, а парень переживал и не знал, что делать. Ходил и ныл – кто виноват, что делать, куда катится мир…

– Дело было в России? – предположила я.

– Может быть, хотя… Не помню.

– Ну и где кульминация твоей истории?

– Кульминация в том, что я ему сказал – ты не виноват, парень. Это всё ваш король – не следит за моралью и нравственностью подданных, сам подает дурной пример, развратничая с актрисами, вот женщины совсем стыд и совесть потеряли…

– И?..

– Знаешь, оказывается, он пошел и убил своего короля, – Иннокентий выглядел по-настоящему потрясенным. – Но я-то просто пошутил, я совсем не это имел в виду, я пошутил…

Я вздохнула.

– Наверное, в следующий раз ты расскажешь, как звал Иисуса на рыбалку, а он тебя не послушал и пошел в Гефсиманский сад.

– Иисуса? Какого именно?

Самое возмутительное, что Иннокентию удавалось сохранять совершенно серьезное выражение лица.

– Кеша, я все больше понимаю людей, которые заковывали тебя в цепи, запирали в подвал, а потом выбрасывали ключ.

– Нет, не понимаешь. Меня ведь сажали не за мои воспоминания…

– Прости, я забыла. Тебя сажали за похищения девушек. Это совсем другое дело.

– Я всего лишь хотел, чтобы у меня была семья. Как и у всех. Жена, дети…

– Мне тебя жаль, – говорю я, доедая батончик. – И я даже плачу. Но про себя. Сдерживаю рыдания невероятным усилием воли.

Иннокентий кладет мне руку на плечо. Я в удивлении оборачиваюсь и вижу на его лице не грусть и не печаль, а именно скорбь, причем глубинную, основательную и настолько древнюю, что даже непонятно, как с такой скорбью можно жить.

– Ты не понимаешь, – говорит Иннокентий, и я с ним полностью согласна. – Ты не понимаешь, что это такое – быть одному на протяжении тысячи лет. Не знать, кто ты и зачем ты здесь. Видеть вокруг чужие расы и не видеть ни единого существа, похожего на тебя. Иногда… Иногда это очень тяжело, Настя.

– Ага, – механически соглашаюсь я.

– Но даже если это очень тяжело, я не могу никуда от этого деться, потому что… Ты знаешь.

Да, я знаю. Потому что Иннокентий не может умереть. Он пытался – бесполезно. Другие тоже пытались, и совсем не из чувства сострадания. Результат – тот же. Получается, что Иннокентий, если хотите, бессмертен.

А еще в некоторых азиатских странах его прозвали Кащей, это означает что-то вроде «вечный узник». Прозвище более чем обоснованное, учитывая, сколько лет Иннокентий провел в тюрьмах и подземельях. Последний раз он провисел на цепях в подвале родового особняка Гарджели лет сорок, не меньше. Я вытащила Иннокентия оттуда. Теперь мы вроде как приятели. Несмотря на существенную разницу в возрасте. Несмотря на то, что у нас есть взаимные долги. Он должен мне две шоколадки. Я ему должна два пальца. Его пальца, не мои.

– Тысяча лет одиночества, – продолжает Иннокентий. – Это серьезная штука…

– Да уж, – соглашаюсь я. – Это тебе не баран чихнул.

– А может, и не тысяча, а может, и больше… Я ведь не помню точно…

– Знаешь что, – поворачиваюсь я к Иннокентию – Терпеть не могу, когда ты ноешь. У всех есть свои проблемы. У бессмертных – свои, у смертных вроде меня – свои. Просто постарайся найти что-то приятное в своем положении.

– Легко, – отозвался Иннокентий. – Я сильно экономлю на подарках родственникам.

Я состроила сомневающуюся гримасу.

– И это всё?

– И еще когда у тебя в запасе куча времени, можно ко всему привыкнуть…

– Все простить… – подхватила я.

Иннокентий отрицательно покачал головой.

– Нет? – переспросила я.

– Нет, – сказал он.

– Соня?

– Соня, – сказал Иннокентий, подумал и добавил: – Никогда.

В свой первый день в Лионее Настя мало что увидела – нужно было отдохнуть после перелета, нужно было подождать, пока утрясутся какие-то неведомые, но, очевидно, многочисленные формальности, без соблюдения которых Насте и шагу невозможно было ступить за пределы гостиничного вестибюля.