Вот уже две недели, как начались занятия в школе. Ученики младших классов смотрят на нас с завистью. Видно, думают: «Когда же это и мы станем большими?» Мне кажется, что в этом году и старший пионервожатый стал уделять нам больше внимания. Теперь, прежде чем дать нам какое-нибудь задание, он с нами советуется.
      Классная комната у нас другая: она большая и светлая, и все три окна глядят на улицу. А самое главное — наша доска в два раза больше, чем в других классах. Сначала мы удивлялись: зачем нам такая длинная доска? Но потом поняли: ведь чем старше мы становимся, тем сложнее делаются и наши задачи. Порою решение не умещается даже и на такой длинной доске.
      Мы чувствовали себя более взрослыми и постепенно отвыкали от прежних игр и ребячьих забав.
      Сильно изменился и мой друг Носиршатрама. Наверно, на него здорово подействовали слова Аликула-чабана.
      Вчера Носир вдруг признался мне, что совершил бесчестный поступок по отношению к нашему общему другу Шерали. Вернее, даже предательство.
      — Предательство?! — изумился я.
      — Да, да, именно предательство, — отвечал он. — Я не знаю, что мне делать, чтобы Шерали простил меня.
      — Не понимаю! Объясни, в чём дело.
      — Скоро поймёшь, скоро всё-всё станет ясным, — пробормотал Носиршатрама.
      Не хочет говорить — и не надо. Я не стал допытываться, не до него было: в нашей школе произошло одно чрезвычайное событие.
      На большой перемене все мы высыпали на площадку перед школой. Вдруг из-за абрикосовых деревьев, окружающих школьный двор, послышался гудок легковой машины, и у ворот остановилась голубая «Победа».
      Наш классный руководитель Мукйм-зода, по-видимому, узнал сидевшего в машине человека и подошёл к «Победе». Дверца открылась, и из машины вышел старичок маленького роста, в очках и в соломенной шляпе. Старичок поздоровался с Муким-зода. Потом ответил и на наши приветствия, внимательно при этом оглядев каждого из нас.
      Ребята перешёптывались. Муким-зода так почтительно приветствовал приезжего, что мы подумали: уж не профессор ли этот старичок? Правда, некоторые из нас засомневались:
      — Разве профессора бывают такого маленького роста?
      — По-вашему, профессора обязательно высокие, как самшитовое дерево, и толстые, как слоны? — смеялись другие и прятались за спины товарищей, чтобы профессор не догадался, над чем они смеются.
      Тут прозвенел звонок, и мы разошлись по классам. А приезжий в сопровождении Муким-зода направился в кабинет директора школы.
      У нас был урок русского языка. Едва войдя в класс, учительница сказала, что Носиршатраму вызывает директор. У профессора есть дело к Носиру.
      «Ага, — подумал я, — значит, приезжий и вправду профессор. Но какое же дело у него может быть к Шатраме?»
      Все ребята тут же повернулись и уставились на Носира. Никто не верил, что профессор вызывает только его. Не может того быть! И почему не приглашают председателя совета отряда Кадыра? Или отличников — Карйма и Махмуда? Может, учительница ошиблась? Нет. Говорит, что нужен, мол, один Носир.
      Я растерялся. Профессор и Носиршатрама! Какое они имеют друг к другу отношение? «Неужели Шатрама снова что-нибудь натворил?» — подумал я. Но сам Носир был спокоен. Он вышел из класса, не обращая внимания на наши немые знаки.
      И как только дверь за ним закрылась, мы забросали нашу учительницу вопросами.
      — По правде сказать, я и сама ничего не знаю, — отвечала она. — Узнаем обо всём у Носира.
      Ребята поутихли. Учительница хотела уже приступить к уроку, как в класс вошёл сам директор.
      — Разрешите Гайрату отлучиться минут на пять? — обратился он к учительнице.
      Я последовал за директором, хотя совсем не понимал, зачем я понадобился. Директор молчал, будто дал зарок не раскрывать рта. И, только когда мы переступили порог кабинета, он сказал профессору:
      — Вот тот самый мальчик, о котором вы спрашивали. Гайрат Касымов.
      Я поздоровался. Профессор встал и протянул мне руку. Он улыбался мне тепло и сердечно, как будто был моим давним другом.
      — Садись, милый мальчик, — сказал профессор, указывая мне на диван.
      Я присел на краешек и огляделся. Носиршатрамы почему-то в кабинете не было. Профессор раскрыл свой коричневый кожаный портфель и вынул из него лист бумаги. Приготовил авторучку и повернулся ко мне.
      — Где ты провёл лето? — спросил он.
      — На пастбище, с отцом, — отвечал я.
      — И Носир там был? — снова спросил профессор.
      — Да. Только он чуть попозже приехал.
      Профессор снял очки и потёр рукой лоб, словно хотел что-то вспомнить.
      — А знаешь ли ты, дружок, как Носир забрался в Каргасхону? — спросил он.
      — Знаю, — отвечал я. — Всё знаю.
      — Что же вы там нашли?
      — Ничего не нашли, — удивился я, — там ничего не было.
      — А кто же нашёл молот и стрелу?
      — Молот и стрелу? — изумился я. — Может, Носиршатрама их нашёл, а мне ничего не сказал?
      — Но ведь ты сам только что сказал: «Всё знаю».
      — Я правду говорю, товарищ профессор. Я действительно ничего не знаю о молоте и стреле. Если бы знал, зачем бы я стал скрывать?
      — Верю тебе, — улыбнулся профессор.
      Видимо, его интересовало ещё что-то, но я ничего не мог рассказать.
      Профессор поднялся и стал прохаживаться по кабинету.
      — Каргасхона, Каргасхона… — повторял он.
      В дверь тихонько постучали. Вошёл Носиршатрама с узелком в руках. Он запыхался и так взмок, будто попал под ливень.
      Носиршатрама развязал узелок и выложил на стол… заострённый камень с дырой посередине, напоминающий молот, и четыре палочки, похожие на ученические ручки. Самый обыкновенный камень и самые обыкновенные палочки. Я бы на них и внимания не обратил.
      А профессор схватил камень и стал жадно его рассматривать.
      — Ценная находка! — радостно сказал он. — Она свидетельствует о том, что Каргасхона может дать много материалов для нашей исторической науки.
      — Эти вещи относятся, вероятно, к первобытной эпохе? — спросил директор.
      — Пещера Каргасхона ещё не изучена, — отвечал профессор, — там могут оказаться предметы, относящиеся к разным эпохам.
      Он взял палочки, похожие на ученические авторучки, сложил их, и получилась… стрела!
      — Видимо, ты сам сломал эту стрелу? — Профессор вопросительно взглянул на Носира.
      — Ведь я рассказывал уже, — жалобным голосом начал тот. — Вина моя велика. Из-за этого молота и стрелы я предал своих друзей, поступил нечестно.
      — О каком предательстве ты говоришь? — прервал его директор. — Ничего не понимаю!
      — Я не хотел, чтобы Гайрат и Шерали знали о моей находке, — в волнении говорил Шатрама. — Поэтому-то, выходя из пещеры, я разломал стрелу и спрятал её под рубашкой. Теперь уж я понимаю, что сломал не стрелу, а нашу дружбу. И письмо вам я послал тайком от друзей. Разве это не бесчестный поступок, не предательство? — Носир расплакался.
      Директор и профессор были растеряны. Они не знали, как успокоить парня. Видя, что от него теперь толку не добиться, я попросил разрешения у взрослых и обо всём рассказал сам: как Носиршатрама пропал, как мы его нашли с помощью Полвона, как помогли выбраться из пещеры, как Шерали…
      — Значит, — сказал профессор, поглядывая то на меня, то на Шатраму, — в находке этих исторических предметов есть и доля Шерали, а?
      — Конечно же, товарищ профессор! — всхлипывая, воскликнул Носиршатрама.
      — Знаешь ли ты, где живёт Шерали? — спросил профессор.
      Носиршатрама сконфуженно взглянул на меня, и я понял: он позабыл адрес Шерали.
      Я продиктовал профессору адрес. Он писал крупными буквами, с длинными хвостами и завитками. Потом профессор бережно завернул в бумагу камень и обломки стрелы, положил свёрток в портфель и, встав из-за стола, сказал:
      — Ваша находка представляет большой научный интерес. В скором времени мы пошлём экспедицию в обнаруженную вами пещеру. Возможно, нам потребуется и ваша помощь. Я напишу вам.
      На этом беседа закончилась. Профессор крепко пожал нам всем руки, и мы проводили его до голубой «Победы».

      Вы, конечно, знаете, до чего любопытны все ребята. Не прошло и недели со дня отъезда профессора, как ребята стали донимать нас с Носиршатрамой своими вопросами: «Ну как? Ну, что нового? Не было письма от профессора? Отправилась экспедиция в горы?»
      — Мы люди маленькие, — скромно отвечал я. — Откуда нам знать, лазили ли они в горы?…
      Но ребята не унимались. «Эх вы, археологи, — приставали они к нам, — нашли какую-то палку и камень с дыркой — и сразу к профессору! Учёного побеспокоили. Так он и напишет вам. Ждите! Больно нужны вы ему!»
      Носиршатраму эти насмешки приводили в настоящую ярость. Он сверкал огромными чёрными глазами и с кулаками кидался на насмешников. И в самом деле, что мы могли ответить ребятам? Мы ведь и сами были в неведении. А результаты обследования пещеры в Каргасхоне интересовали не только ребят, но и наших учителей.
      Шли дни за днями, недели за неделями, но от очкастого профессора не было никаких вестей.
      Прошло два месяца. Мы с Носиршатрамой уже потеряли надежду получить от профессора какие-либо известия. И ребята больше не приставали к нам с расспросами.
      Теперь я порою отводил Носиршатраму в сторону и шептал:
      — Слушай, Шатрама, может, твои стрела и молот и в самом деле гроша ломаного не стоят? А ты всему свету раструбил…
      — Откуда же мне было знать? — виновато говорил Носиршатрама. — Всё-таки это предметы старины… Я думал, они пользу принесут… исторической науке, — совсем уж неуверенно заканчивал он.
      — «Думал»! Плохо ты думал.
      — А ты… А ты…
      Так слово за слово и заспорим, раскричимся. Он мне: «Лежебока!», а я ему: «Шатрама!»
      И вот однажды в субботу на последнем уроке взглянул я в окно и увидел голубую «Победу».
      «А вдруг это приехал профессор?» — подумал я.
      Этот последний урок казался нескончаемым. А когда он кончился, дверь нашего класса с шумом распахнулась, и к нам повалили ребята из других классов.
      — Собрание будет! — кричали вошедшие.
      Тут я и вовсе перестал думать о голубой «Победе». Разве было бы собрание, если бы приехал профессор? Нас с Носиршатрамой сразу вызвали бы к директору…
      Никто не знал, что будет за собрание. Но народу в класс набралось много — сидели по три-четыре человека за одной партой. Учительский стол покрыли алой скатертью. Класс наш стал похож на зал заседаний.
      И вот в класс вошли наш директор и… профессор. Старик положил на стол какие-то свёртки и сел за стол. Мы с нетерпением ждали, что будет дальше.
      Ребята с завистью и любопытством поглядывали на нас. А мы и сами-то ничего не понимали.
      — Ну-ка, мои помощники, Носир и Гайрат, пожалуйте сюда, на середину класса, — позвал нас профессор.
      Мы оба вспыхнули как пламя и подошли к столу.
      — Друзья, — обратился профессор ко всем, — Носир и Гайрат оказались первыми исследователями пещеры Каргасхона…
      Мы совсем смутились и покраснели больше прежнего. Ну, какие мы исследователи? А профессор уже рассказывал про Каргасхону, о работе первой археологической экспедиции, об интересных находках, которые дают ценные сведения о жизни первобытного человека.
      Профессор выразил сердечную благодарность Носиршатраме, Шерали и мне за то, что мы оказали учёным большую помощь в их работе.
      — И поэтому, — сказал в заключение гость, — мы решили сделать небольшой подарок нашим юным помощникам.
      Ребята дружно зааплодировали.
      — Прими на память эту книгу. — Профессор взял со стола свёрток и протянул его Носиршатраме. — Желаю тебе успехов в учёбе.
      Тут ребята так захлопали в ладоши, что можно было оглохнуть. Затем наступила моя очередь. Я поблагодарил за подарок.
      Когда шум немного утих, Носиршатрама попросил слова.
      — Ребята, — взволнованно начал он, прислонившись к столу. — Я должен сказать здесь правду. Я недостоин этого подарка. В пещеру я полез за птенцами грифов и случайно нашёл там стрелу и каменный молот. И никакой я не исследователь, а настоящий шатрама. В пещеру-то я забрался, а вот выйти обратно не смог — грифы не выпускали меня. Кричи не кричи — никто не услышит. Лишь поздно ночью, когда грифы собрались возле своих птенцов и заснули, я подобрался к выходу и стал звать на помощь. И никогда мне не забыть, как я обрадовался, когда услышал голоса моих друзей Гайрата и Шерали. А потом уж Шерали, защищаясь от железных когтей грифов, вывел меня из страшной пещеры. Поэтому я прошу дать этот подарок не мне, а Шерали.
      — Правильно! — закричали ребята. — Опомнился Носир! Молодец!
      А профессор улыбался и кивал головой. Ему, видно, тоже понравились последние слова Носира. Он хлопнул его по плечу и сказал:
      — Теперь ты ещё раз молодец! Успокойся: ваш общий друг Шерали не забыт. Подарок ему мы послали ещё три дня назад.

      Сейчас Носиршатрама уже не отстающий и даже не средний ученик. Если не считать единственной тройки за контрольную по алгебре, то он учится так же, как и я. Он перестал проказничать, и мы больше не называем его Носиршатрамой, а просто Носир.
      Мой друг так изменился, что все только диву давались. Оба мы мечтали о том, чтобы скорее наступило лето. Ведь у нас уже есть кое-какой чабанский опыт. Мы ещё немного поучимся у Собир-амака и у моего отца, и тогда из нас получатся настоящие чабаны. Мы с нетерпением считали дни. И вот наконец наступил апрель.
      Обычно в начале апреля наши отцы возвращались из братского Узбекистана, а точнее сказать — из колхоза Аликула-чабана. Потом целый месяц овцы паслись на сочных лугах возле нашего кишлака. Как только овцы переставали ягниться и ягнята немного подрастали, отары вновь отправлялись на высокогорные тучные пастбища.
      Прошла неделя, как овцы вернулись на ферму.
      Мы с Носиром были так рады их возвращению, что каждый день сразу же после уроков бежали туда. Пасли овец до сумерек и, только разместив их в загонах, возвращались домой.
      Полвон вырос и стал ещё больше, но, как и прежде, ни к кому не ласкался. И как нежно мы ни звали его: «Полвон, Полвон!» — он и хвостом не вильнёт.
      Собир-амак с гордостью рассказывал о том, как в течение зимы пёс одолел пятерых матёрых волков. А мой отец уже в который раз повторял, что в жизни ещё не видел столь разумного и сильного пса. Полвон ни на минуту не оставлял отару и не разрешал овцам разбредаться.
      Слушая эти рассказы, я вспоминал письма Шерали, в которых он сообщал о подвигах Полвона.
      Однажды поздно вечером отец сказал матери:
      — Приготовь мне чистое бельё и всё прочее. Завтра на рассвете мы погоним отару в горы.
      — Почему так рано? — удивилась мама. — Ведь каждый год вы уводите овец после первомайских праздников.
      — Странный ты человек, Гульру. Таких простых вещей не понимаешь, — ответил отец. — Ведь окот уже закончен. Ягнята окрепли. Зачем зря время терять? Для меня главное, чтобы овцы жирели.
      Мама не стала спорить и принялась собирать отца в дорогу.
      Я сидел опустив голову. Мне не понравилось решение отца гнать свою отару раньше срока. Но ведь вы знаете моего отца — он упрямый человек, всё сам решает, ни с кем не советуется.

* * *

      Беда пришла в ночь на двадцатое апреля. Я крепко спал, укрывшись тёплым ватным одеялом. Скрип открываемой двери и встревоженный возглас мамы разбудили меня.
      На улице было пасмурно и холодно, шёл сильный дождь. В нашем дворе я увидел группу всадников. Кобил-лайлак сидел на лошади, прижимая к себе кого-то большого, завёрнутого в кошму…
      Вот что случилось в ту памятную ночь.
      Отец мой сдержал своё слово и ушёл с отарой в горы. Правда, он не отогнал овец на дальнее пастбище. Три дня прошли спокойно, а на четвёртый день погода стала портиться. Небо над горами нахмурилось, поднялся ветер, и пошёл дождь. Он сеял, как из сита, целые сутки. На чабанах ниточки сухой не осталось. Мокрые овцы стали тощими, длинноногими. Шерсть на них слиплась и обвисла.
      К вечеру похолодало. Ветер переменился — он дул теперь с севера, и дождь тут же превратился в град.
      — Касым-ака, — обратился к отцу Собир-амак, — не лучше ли нам спуститься вниз, поближе к кишлаку?
      — Чего ты боишься, Собир-бой, ведь зима уже прошла? Это весна капризничает. Через час-другой всё пройдёт, — успокоил его отец.
      Собир-амак сильно озяб, но возражать не стал, так как хорошо знал нрав моего отца.
      Через час ветер утих, но ненадолго. Вскоре он подул с удвоенной силой. Повалил снег, начался буран.
      — Разве не говорил я тебе, что надо было спуститься вниз? — упрекнул отца Собир-амак. — А куда мы теперь денемся?
      — Не бойся, Собир, — сказал отец, — ведь не камни же с неба сыплются. Мы с тобой и не в такие бураны попадали.
      Отец не терял бодрости. Собир-амак недовольно молчал.
      Между тем непогода разгулялась не на шутку. Ветер свистел меж острых скал и швырял в лицо чабанам пригоршни сухого, колючего снега.
      Отец попытался погнать отару навстречу бурану, но овцы, сбившись плотной массой, стояли неподвижно, будто их пригвоздили к земле. И в этот момент, словно подхваченные ветром, помчались вниз по склону ослы чабанов. И вся отара, точно внезапно проснувшись, бросилась следом за ними. Ни чабаны, оцепеневшие от стужи, ни Полвон не могли удержать эту живую лавину. Проваливаясь по пояс в снег, чабаны еле двигались за отарой.
      Первым не выдержал Собир-амак. Мой отец увидел, как его напарник словно споткнулся о камень и упал лицом вниз. Отец бросился к нему, стал тормошить. Собир-амак был без сознания. Недолго думая отец сорвал с себя халат и укутал им своего товарища.
      Нельзя было медлить ни минуты. Из последних сил бросился мой отец вниз, к кишлаку, — звать на помощь. Ледяной ветер пронизывал до костей, снег залеплял глаза. Отец поскользнулся и упал ничком. Сердце его сжалось, в глазах потемнело…

* * *

      — Пулод! Эй, Пу-ло-од!!! — послышался с улицы тревожный крик Сатым-ака — колхозного сторожа.
      Заспанный Пулод-амак в одной нижней рубашке выбежал во двор и открыл ворота. Старик Сатым еле переводил дух.
      — Беда, беда! — повторял он. Потом, немного отдышавшись, рассказал: — Отара Касыма спустилась с гор. На овцах лежит снег в пядь толщиной. Но самих чабанов не видно.
      — Снег? — встрепенулся председатель. — Уж не буран ли в горах? Сзывай скорей народ!
      Сатым-ака побежал будить колхозников. А Пулод-амак оседлал коня и погнал его к отаре.
      Шёл дождь, но ледяная короста на спинах овец не таяла. Бедняжки дрожали мелкой дрожью. Полвон бегал вокруг отары и громко лаял. Чабанов нигде не было. Пулод-амак понял, что случилось несчастье.
      Со всех сторон спешили к отаре встревоженные люди. Пулод-амак быстро принял решение. Он попросил Кобил-лайлака принести три-четыре кошмы. Нужно было немедленно отправляться на поиски чабанов.
      Узнав о случившемся, несколько молодых колхозников оседлали коней.
      — Полвон! — позвал пса Пулод-амак. — Ищи! Пёс будто только и ждал этого приказания.
      В два прыжка очутился он впереди коней, и все удивились такой его понятливости.
      Полвон бежал то вверх, то спускался вниз — вёл лошадей по размытой дороге. Джигиты следовали за ним не отставая и переговаривались между собой, что, мол, пёс этот хоть и умён, а всё же пёс.
      Но Кобил-лайлак возразил им:
      — Вы этого пса ещё не знаете. У него только что языка нет.
      Впереди на снегу что-то темнело: то ли большой камень, то ли неизвестно откуда взявшееся здесь бревно. Полвон подбежал к нему. Всадники спешились и разглядели труп чёрного осла Собир-амака.
      Все упали духом.
      — Ищи, Полвон, ищи! — крикнул Пулод-амак и яростно хлестнул коня.
      Скоро всадники снова увидели что-то едва чернеющее из-под снега. Это был ягнёнок. Малыш ещё не совсем замёрз. Один из колхозников разрыл снег, взял ягнёнка на руки, прикрыл его полой своего тёплого халата.
      Полвон бежал дальше. Теперь джигиты больше не спорили о Полвоне и послушно следовали за ним.
      Скоро Полвон снова остановился, обнюхал снег и, ухватив что-то зубами, потащил к себе. Под снегом, скрючившись, лежал мой отец.
      Пулод-амак приказал двум колхозникам отвезти отца в кишлак, а остальные, не мешкая, двинулись дальше. Они отъехали совсем недалеко, когда Полвон стал разгребать какой-то сугроб.
      — Собир-ака! — горестно воскликнули джигиты.
      Действительно, перед ними лежал Собир-амак, укутанный в халат моего отца.
      Всадники быстро расстелили кошму и уложили на неё Собир-амака.

Всадники быстро расстелили кошму и уложили на неё Собир-амака.

      …Теперь всё это в прошлом. Собир-амак и мой отец побороли смерть и, оправившись от болезни, будто заново родились. Кто знает, что было бы с ними, если бы не наш Полвон? Ведь это он помог найти и отца и Собир-амака.

      В тот день я не смог побывать на ферме, потому что мама послала меня за мукой на мельницу. Когда я вернулся домой, то узнал, что ко мне заходил Носир, но не дождался и ушёл.
      Я чувствовал себя виноватым перед своим другом. Обещал пойти вместе на ферму и обманул.
      Мы теперь с Носиром всюду вместе. Когда мой отец уезжал в санаторий, он просил, чтобы я наблюдал за его отарой. «Не надейся на новых чабанов, — говорил он мне. — Они отару не знают. А ты можешь помочь им». Всё свободное время мы с Носиром проводили в отаре.
      Отец ещё просил меня беречь Полвона. Надо сказать, что нашего Полвона прославили на весь Таджикистан. О нём была напечатана заметка в республиканской газете, и даже помещён его снимок.
      День клонился к вечеру, на ферму идти было поздно, дома дел нет, и я вышел за ворота.
      На улице мальчишки гоняли мяч. Я тоже присоединился к ним — разве можно было отказать себе в таком удовольствии?
      — Эй, Гайрат, поди сюда! — услышал я вдруг голос Носира.
      Мой друг стоял у обочины и наблюдал за нашей игрой. Я и не заметил, когда он подошёл.
      — Ты сердишься на меня, Носир?
      — За что?
      — Да вот обещал пойти с тобой и обманул…
      — Только и всего? Пустяки, — перебил меня Носир. — Слыхал новость?
      — Какая новость? Всё ли на ферме в порядке?
      — В порядке-то в порядке, — отвечал Носир. — Но прибыли хозяева Полвона — собаку требуют.
      — Какие ещё хозяева Полвона? — притворно удивился я. Но на самом деле, услыхав это известие, я весь так и похолодел, даже ноги подкосились.
      — Они приехали из дальнего района, за сто двадцать километров отсюда, — начал рассказывать Носир. — Как увидели в газете снимок Полвона, так сразу и пустились в дорогу. Они говорят, что пёс принадлежит их колхозу, что будто бы год назад потеряли пса. «Наш уважаемый, всем известный Иброхйм-чабан, — Носир передразнил кого-то из приезжих, — взрастил Кашкб с большими трудностями, и теперь, потеряв его, с горя бросил чабанить и засел дома».
      — Какой Кашко? О чём ты говоришь? А Полвона-то они видели? — спросил я с нетерпением.
      — Подожди, не перебивай. Слушай, что дальше было. Подошли они к отаре и увидели Полвона. Но, слышь, какой срам! Как только они позвали: «Кашко! Кашко!» — Полвон, неблагодарный пёс, бросился к этим чужакам и стал валяться у них в ногах!