ОТЕЦ
Было знойное летнее утро. Но я не обращал внимания на жару. Подвязав по-взрослому лоб отцовским поясным платком, я вскапывал нашу бахчу. В полдень закончил работу и, подняв кетмень на плечо, не спеша зашагал к дому.
Двор у нас просторный. Он обнесён широким глинобитным забором с двухстворчатыми воротами. Порог у ворот такой высокий, что доходит человеку чуть ли не до колен. Посреди двора — дом с длинной террасой. Перед домом растёт карагач. Дерево ещё молодое и поэтому даёт мало тени, но крона у него круглая, как шар. Под карагачем — суфа
.
Когда жара спадает, мы собираемся здесь всей семьёй ужинать. Карагач и суфа украшают наш двор.
В глубине двора я посадил тыквы. Посмотрели бы вы, какие великанши выросли!
…Я оставил кетмень под карагачем, а сам уселся на суфу. Только снял платок и вытер со лба пот, как во двор вошла мама с Акбаром на руках. Мама возвращалась из колхоза, а братишка — из колхозных ясель. Сестрёнка моя, Ханифа, завидев маму, бросилась готовить чай. А я взял Акбара и понёс его в дом, посадил братишку на ковёр и легонько пощекотал. Малыш залился весёлым смехом.
Акбару всего полтора года, а шалит он, словно трёхлетний, никого и ничего не боится. Стоит только подойти к нему, как он уже протягивает ручонки. И улыбается. А если упадёт, то раскричится на весь дом. Месяц назад братишка начал лопотать: «Па-па, ма-ма, дай-дай». Возиться с ним — одно удовольствие! Вот и сейчас я так увлёкся, что даже не заметил, как пришёл отец.
Акбар отвёл от меня сияющие глаза и пролепетал: «Па-па, па-па». Я оставил малыша, поднялся с ковра и поздоровался с отцом. Отец мне не ответил. Он и на Акбара-то посмотрел искоса. У него, видно, было плохое настроение.
Акбар полз по полу, радостно повторяя: «Папа, па-па». Отец нехотя посадил Акбара на колени. Разгладив давно не стриженные седоватые усы и бороду, поцеловал сынишку. Затем он словно забыл о малыше и уставился долгим неподвижным взглядом в одну точку. «Видно, на ферме что-нибудь случилось», — подумал я. Но спросить об этом у отца не осмелился.
Мама в это время расстелила полосатую скатерть — дастархон — и выложила хлеб. Ханифа принесла абрикосы в белой с цветочками миске. Край миски был отбит (конечно же, это Акбар виноват!).
— Отец, — спросила мама, — чай будешь пить?
— Не нужен мне твой чай, — проворчал отец, не поднимая головы. — Простокваши мне дай, айрана!
— Хорошо, — покорно сказала мама и вышла.
Странный народ эти чабаны! Едят они мало и горькому зелёному чаю предпочитают айран!
Отец наш бывает иногда очень резким. Если ему что-нибудь не понравится, он сразу взрывается, как бензин. Обидит маму неосторожным словом, и все мы расстраиваемся, волнуемся. Вот и теперь он на кого-то рассержен, а своё дурное настроение срывает на домашних.
Мы с мамой хорошо изучили его характер. В такие минуты лучше не перечить отцу. И разговаривать надо как можно меньше.
Я сидел, боясь встретиться с ним взглядом. Но на этот раз отец был какой-то особенный. Он так глубоко задумался, что даже не чувствовал, как пот течёт у него по лицу.
А наш Акбар не дремал. Он выхватил из миски перезрелый абрикос, размял его в руках и вдруг ка-ак размажет по щекам отца!
— Эй, убери его! — вздрогнув от неожиданности, вскрикнул отец. — Ишь радуется, — добавил он уже с лёгкой улыбкой.
Я тут же взял Акбара из рук отца. А мальчик смеялся, глядя на его вымазанное лицо. И мне было смешно, но я боялся улыбнуться — вдруг отец рассердится!
Вошла мама с полной миской айрана. Взглянув на отца, мама не улыбнулась, только брови у неё чуть дрогнули. Мама позвала Ханифу и велела ей принести кувшин для умывания. Однако отец не стал дожидаться Ханифы, а тут же отхлебнул айрана — видно, очень хотел пить.
— Немного деревом отдаёт, — сказал он недовольно. — Видно, пора сменить маслобойку.
Мама молча кивнула. Вошла Ханифа с кувшином воды. Отец присел на корточки на краю обреза
, засучил до локтя рукава халата, умыл лицо и руки. Мама подала ему полотенце.
Лицо отца немного прояснилось, и я почувствовал бесконечную радость. Он снова уселся за дастархон, вновь взял Акбара на колени, и все мы принялись за еду.
Мама моя очень чуткая. Она сразу увидела, что у отца плохое настроение, но виду не подала — бесшумно и быстро делала домашние дела. А потом, улучив удобный момент, спросила отца, что случилось. Отец нахмурился и вздохнул.
— Вспыльчив я, — признался он. — И председателя оскорбил, и сам расстроился.
— Всё твой несносный характер, — укоризненно сказала мама. — Ведь ты уже не юнец, чтобы люди тебе всё прощали. Послушают тебя, послушают да и станут осуждать.
— Э-э, жена! Вот ты говоришь: «И всё твой характер». А эти начальники так могут обидеть человека, что не только рассердишься, но и жить не захочешь, — жаловался отец. — Посуди-ка сама: май на исходе, а бараны всё ещё не отделены от стада. Но ведь никто не сказал: «Людей не хватает — я сам это сделаю!» Ни заведующий фермой, ни другие! И тогда мне пришлось сказать: «Я сам отделю». Конечно, председатель колхоза обрадовался: «Иди, иди — доброе дело сделаешь, только паси их до утра сам!» Неужели в таком большом колхозе нельзя найти другого человека? Я только что вернулся с гор, устал, и я же должен ещё пасти и баранов? Разве это справедливо?
— Ну, а дальше что?
— А дальше? Дальше мы поругались. Он — слово, я — два! Председатель рассердился, а я хлопнул дверью, загнал баранов в хлев и пришёл сюда.
— Плохо поступил ты, отец, — строго сказала мама. — Конечно, ты устал. Но ведь бедняге председателю нелегко приходится — он за всё в ответе. Сам знаешь, сейчас самая горячая пора для хлопкоробов, вздохнуть некогда.
— А мне, думаешь, легко? — Отец даже глаза выкатил от негодования. — И ночью береги отару от волков да медведей, и днём глаз с неё не спускай!
Отец уселся поудобнее и хотел было ещё что-то сказать, но мама уже заметила, что он снова стал горячиться. Поэтому она тихонько поднялась и сделала мне какой-то знак. Я ничего не понял, но тоже встал и вышел из дома вслед за мамой.
— Гайратджан, — ласково обратилась ко мне мама, — сделай доброе дело — пойди выпусти бедных баранов из душного хлева. Как бы они там не задохнулись!
СТРАННЫЙ ПЁС
Наш кишлак Чинор лежит у подножия высоких гор. «Чинор» по-таджикски значит «чинара». Кишлак назвали так, наверно, потому, что в самом его центре, рядом с правлением колхоза, растёт высокая густая чинара. Её видно далеко-далеко! В тени чинары — чайхана и колхозная библиотека. А мимо струятся два быстротечных ручейка; вода в них блестит и переливается, словно ртуть. Здесь всегда приятная прохлада.
Пройдя под чинарой, я повернул налево и направился к колхозному хлеву. Сейчас там не было видно ни коров, ни телят. Я подошёл к воротам и толкнул их плечом. Толстые створки со скрипом распахнулись.
Внутри хлева было темно. После яркого дневного солнца я не сразу увидел баранов, которые лежали возле кормушек, тесно прижавшись друг к другу. Вместе с козлами их было около пятидесяти. Я взял палку и закричал: «Хушт-хушт!»
Первым поднялся чёрный длиннорогий козёл — предводитель стада. Вслед за ним, тесня друг друга, двинулись и бараны.
Погоняя стадо, я уже приближался к чинаре, когда увидел председателя нашего колхоза. Пулод-амак
вышел из дверей правления. Это высокий, большеглазый, лысый человек. И летом и зимой он носит галифе, гимнастёрку и обязательно сапоги. Видно, эта одежда ему очень нравится. Передние зубы у председателя металлические и блестят, когда он разговаривает или смеётся.
Пулод-амак увидел меня и свернул с дороги.
— Здравствуйте, Пулод-амак!
— Здравствуй! — ответил он. — Ну, как дела, племянник? («Племянниками» он звал всех мальчишек кишлака.) Отец твой всё ещё сердится?
— Вы ведь и сами хорошо знаете его характер, Пулод-амак. — Я старался оправдать отца. — Очень огорчилась наша мама, услыхав о случившемся.
— И напрасно она расстроилась, — улыбнулся Пулод-амак. — Виноват я, а не твой отец. Я был невнимателен к нему, когда он, усталый и измученный, пришёл в правление. Да он и сам… В общем, оба мы погорячились. Ну ничего, всё обойдётся… А куда ты гонишь баранов?
— На пастбище, — отвечал я.
— Правильно, племянник. Молодец! — обрадовался председатель. — Я сейчас иду в поле. Как только увижу заведующего фермой, прикажу ему прислать тебе сменщика.
— Не беспокойтесь. Дня два-три я и сам могу поработать.
Пулод-амак ласково похлопал меня по плечу, видно, ему понравились мои слова.
— Молодец, молодец! — проговорил он и пошёл своей дорогой.
Эта похвала ободрила меня, и я решил пасти баранов не у самого кишлака, а подальше, на равнине Дашти-Калон.
До равнины путь был неблизкий, и потому я стал поторапливать вожака.
Жара всё ещё не спадала, я весь взмок и устал, но не останавливался. Вот наконец и Дашти-Калон. В лицо мне дохнул лёгкий ветерок, сразу стало легче дышать. Чёрный козёл зашагал быстрее, тряся длинной бородой. Повеселели и бараны. Они подняли головы и прибавили шагу.
Я привёл стадо на поле, с которого лишь недавно сжали ранний ячмень. Под ноги попадались не только сухие стебли, но и полные ячменные колосья. Однако бараны почему-то ничего не ели. Они сбились в кучу и стояли так, пряча головы друг другу под брюхо. Сначала я удивился, а затем, подумав немного, решил, что бараны просто-напросто не видят ячменя. И потому, собрав горсть колосьев, поднёс их к самым бараньим мордам. Но бараны даже не шелохнулись.
«Инте-рес-но! — подумал я. — Бывают, оказывается, бараны, не желающие есть даже колосьев!»
Прошёл час, как я пригнал сюда стадо. Солнце начало клониться к западу, жара понемногу спадала. И бараны постепенно разбрелись по жнивью. Тут только я понял свою промашку: в этакую-то жару заставлял бедных животных есть! А теперь их и понукать не надо было. Я успокоился и, поднявшись на пригорок, стал оглядывать окрестность.
Дашти-Калон, насколько хватал глаз, уходила вдаль бескрайней степью. На севере поднимались высокие горы, и вершины их, дырявившие облака, всегда были покрыты снегом. У подножия этих гор, словно ярко-зелёный платок, лежал утопающий в садах наш кишлак Чинор.
Серебряной лентой блестело полотно железной дороги, которая пересекала Дашти-Калон недалеко от того места, где я расположился со своим стадом.
Вот послышался резкий паровозный гудок. Я обернулся и увидел товарный поезд, над которым стелился серый густой дым. Громыхая на стыках, состав стремительно мчался мимо нас. Ещё раз оглушительно заревел гудок. Бараны испуганно шарахнулись и бросились врассыпную. Но как только поезд скрылся из виду и шум постепенно затих, бараны снова накинулись на ячмень. Мне надоело стоять на одном месте. Я хотел уже спуститься с пригорка, как вдруг взгляд мой упал на какого-то незнакомого пса, неизвестно откуда появившегося. Он бежал со стороны железнодорожного полотна.
Пёс был каким-то необыкновенным. Огромный, на длинных сильных лапах, он был ростом с годовалого осла. На его крупной голове торчали маленъкие обрубленные уши. И хвост у него был тоже обрублен. Я, не отрываясь, глядел на собаку. На шее у неё висел обрывок пёстрой верёвки, которой обычно подпоясываются чабаны. Короткая шерсть была чёрной, словно уголь, лишь на шее резко выделялось белое пятно. Было что-то тигриное во всём его облике.
«Уж не бешеный ли этот пёс? — подумал я. — Очень странно он себя ведёт: летит со всех ног к стаду и ни на что не обращает внимания». Признаться, я здорово испугался. Сейчас этот бешеный набросится на стадо и перекусает всех баранов! Но чудной пёс, низко нагнув большую голову, обнюхивал землю, истоптанную бараньими копытами. Потом он поднял голову и взбежал ко мне на пригорок.
— Помогите! — заорал я, оглядываясь по сторонам.
И в самом деле, мне ведь нечем было обороняться! Да и куда спрячешься?
Я крепче сжал свою палку, чтобы хватить пса по темени, если он только раскроет пасть! Я замер, не отрывая взгляда от нежданного пришельца. Но странный пёс остался равнодушным к моим приготовлениям. Или этот проклятый «голован» не боялся моей палки, или же он вообще не знал, что такое страх! Одно утешило меня, что в его глазах не было признаков злобы или ярости. Пёс вплотную подошёл ко мне, вытянул шею, обнюхал меня и… отвернулся.
«Странно!» — пожал я плечами. Что это за пёс? И что он делает в этом безлюдном месте? Ни у кого в округе не было такого страшного пса — уж я-то хорошо знаю всех собак, не только наших, чинорских, но и из соседних кишлаков. Может быть, пёс забежал сюда из чужой отары? Но поблизости не было видно ни пастухов, ни овец.
Большеголовый пёс отошёл от меня и направился к железной дороге. Спустившись в кювет, он на мгновение скрылся из глаз. Затем снова появился и… вот уже мчится к моим баранам! Конечно же, этот пёс не бешеный. Бешеная собака бежит, опустив голову к земле, и никуда не сворачивает. А эта мечется, словно ищет что-то.
«Собака здоровая, и надо приручить её», — решил я и стал подзывать собаку, но пёс будто и не слышал. Он даже не взглянул на меня. Высунув язык, пёс бегал окрест, то исчезая, то вновь появляясь.
«Назову-ка я его Полвоном
. Вон какой он огромный и сильный. Привыкнет к новой кличке и будет отзываться», — решил я.
День уже клонился к вечеру. Но пёс так и не подошёл ко мне.
Стало смеркаться, и я погнал стадо к дому. Полвон увязался вслед за нами.
ГРОЗА ВОЛКОВ
Солнце почти скрылось за горизонтом. На западе оставалась лишь узкая красноватая полоска, но скоро исчезла и она. Быстро темнело. Со снежных вершин подул прохладный ветерок. В небе мигнула первая звезда. Нужно было до ночи добраться домой, и я стал подгонять чёрного козла. Но длиннобородый не спешил; тряся головой, он шагал медленно и величаво. Бараны и вовсе разленились. Они так наелись, что раздулись, словно барабаны, и плелись еле-еле. Если бы я время от времени не подталкивал их своей длинной палкой, они, наверное, так и остались бы ночевать на дороге. Хорошо ещё, что Полвон помогал мне. Как заправский чабанский пёс, он то забегал вперёд, то, зорко оглядываясь вокруг, отставал, а потом вновь бежал крупными скачками, подгоняя заленившихся баранов.
Вот и кишлак. Навстречу мне шёл отец.
— Не уставай
, сынок! — проговорил он, сходя с дороги.
— Спасибо! — отвечал я, не поднимая головы.
Но голос отца был приветлив и даже ласков.
— Хорошо сделал ты, сынок, — сказал отец.
Я молчал, продолжая свой путь. Отец пошёл рядом. Тут он увидел Полвона и удивлённо спросил:
— Чей это пёс, Гайрат?
— Не знаю, откуда он взялся. Пристал к нам на Дашти-Калон, — равнодушно ответил я.
Отец широко раскрыл глаза и внимательно посмотрел на меня: видно, не поверил и хотел расспросить получше. Хотя отец мой был опытным чабаном, но свирепый вид Полвона и в его сердце вселил страх. А когда Полвон принялся обнюхивать его ватный халат и сапоги из сыромятной кожи, мне даже почудилось, что отец задрожал.
— Эй, Алобой! — в замешательстве проговорил отец первое, что попалось на язык.
— Это не Алобой, а Полвон! — поправил я.
— Вот как! Полвон, Полвон!
А тот, видно, уже понял, что этот человек не его хозяин, и отстал от нас.
Отец был изумлён. Я подробно рассказал о том, как появился Полвон и как он вёл себя.
— Ясно, что это пастуший пёс! — заключил отец. — Беги, Гайратджан, отвори пошире наши ворота! — взволнованно сказал он мне.
Я проворно открыл ворота. Пугливые бараны, наверно, ни разу в жизни не видели ворот с таким высоким порогом и не решались перескочить. Даже чёрный козёл остановился, поставив на порог передние копыта. Он оглянулся на отца, подгонявшего его, и, наконец, прыгнул во двор, а вслед за ним и всё стадо. Полвон тоже вскочил во двор, осмотрелся и тут же вылетел на улицу, будто во дворе его встретили палкой.
— Полвон! Полвон! — звал его отец.
Но пёс не вернулся. Он побежал в верхний конец кишлака по той дороге, которая вела на Дашти-Калон.
Приказав мне разместить стадо, отец было уже собрался пойти ловить пса, когда Полвон вернулся сам. Взгляд его был тревожен, язык свисал из открытой пасти. Пёс подбежал к нашим воротам, но войти всё же не решился. И снова повернул прочь от дома. И тогда отец побежал вслед за Полвоном. «Да можно ли найти его в такой темноте? — подумал я. — Пустые хлопоты!»
И действительно, отец долго не возвращался. В голову мне лезли всякие нелепые мысли. «Может, Полвон и не собака вовсе, а барс или какой другой зверь», — думал я.
Мама тоже была встревожена и расспрашивала меня, что это за необыкновенная собака. Наконец я не выдержал и решил пойти на поиски. Но тут отец вернулся сам. Усталый, насупленный и… без Полвона. У него был такой вид, будто случилось какое-то несчастье. Он безжалостно корил себя за то, что упустил такого пса.
— Пойди, сынок, запри ворота, — сказал он мне, видимо уже потеряв всякую надежду, что Полвон вернётся к нам.
Я запер ворота и, как обычно, подпер их шестом. Мама расстелила на суфе под карагачем курпачи и ковры, вынесла из дому лампу с круглым фитилём. Отец вымыл руки, Ханифа расстелила дастархон. Мы сели ужинать.
Под суфой лежал наш пёс Неккадам. Щенка отец принёс три года назад. Неккадама расхваливали, говорили, что когда он вырастет, то станет отличным волкодавом. И в самом деле, Неккадам не был плохим псом. Рос крупным и сильным — сильнее других собак нашего кишлака. Он хорошо ел, а ещё лучше спал! Дремал он постоянно — и днём и ночью. И казалось, ни ветры, ни ливни не могли ему помешать.
— На-ка, Гайратджан, возьми, — сказала мама, подавая мне блюдо с пловом.
Я поставил блюдо на середину дастархона. Плов был горячий, но, как обычно жарким летом, пара над блюдом не было видно. От плова исходил такой вкусный запах, что у меня потекли слюнки. Даже Акбар, сонно молчавший до сих пор, протянул ручки к блюду и пролепетал:
— Дай, мама! Дай!
Мама принесла дощечку для нарезания мяса и тоже села за дастархон. Отец нарезал мясо. Кости он бросил Неккадаму. И, вспомнив Полвона, снова заговорил о нём.
— Хорош был пёс, да вот проворонили вы его! — подзадорила мама.
— Это был не просто пёс, — вздохнул отец, — это было настоящее волчье горе! Гроза волков!
Мы уже поели, а отец всё ещё расхваливал Полвона. Он рассказывал о податливости, находчивости, смелости и верности пастушьих собак…
Вдруг кто-то сильно толкнулся в наши ворота.
— Кто там? — воскликнул отец.
Ответа не было.
Неккадам проснулся и, рыча, побежал к воротам. Не успел он сделать и нескольких шагов, как под ноги ему кто-то тяжело шлёпнулся с глиняной ограды. Неккадам сцепился с каким-то неведомым хищником. Заметались в загоне испуганные бараны. Нежданный гость вдруг вырвался и метнулся в глубину двора, к курятнику. Бедные куры переполошились и отчаянно закудахтали.
Мы как сидели вокруг дастархона, так и замерли, ошеломлённые столь неожиданно поднявшейся суматохой. Ханифа крепко вцепилась в меня обеими руками. Мама испуганно прижала к себе Акбара. Раньше всех опомнился отец. В два прыжка он уже был возле курятника.
— Не бойтесь! Не бойтесь! Это Полвон! — воскликнул он удивлённо и радостно.
— Да пропади он пропадом, ваш Полвон! — сказала мама. — Никак не отдышусь от страха!
Я подбежал к отцу. Мать принесла горящую коптилку. И при её тусклом свете мы без труда разглядели Полвона. Шерсть у него была взъерошена, зубы оскалены. Он собирался броситься на Неккадама, но, увидев отца, изменил своё намерение. Полвон подошёл к отцу и снова обнюхал его одежду. На этот раз отец не испугался: он погладил Полвона по голове и, нагнувшись, взял в руки обрывок пёстрой верёвки, болтавшейся на шее пса.
— Ну-ка, Гайрат, принеси верёвку, — обратился ко мне отец. — Это пастуший пёс, — уже в который раз сказал он. — И если я не привяжу Полвона возле баранов, он снова убежит.
С этими словами отец повёл Полвона к баранам. Я боялся, что пёс заупрямится, но Полвон покорно шёл. Отец привязал Полвона к столбу под навесом ворот, а мама принесла две большие лепёшки. Полвон посмотрел на них лишь краем глаза, но с места не сдвинулся и к лепёшкам не притронулся. Мы с мамой очень этому удивились. Отец задумался. Потом сказал маме:
— Это ведь не дворняга: он ест не всё, что дадут. Может, Полвон не привык к хлебу. Дай-ка ему ширатолы.
— Верно ты говоришь, отец, — согласилась мама. — Похлёбка для собаки, конечно, лучше, чем сухой хлеб.
«ДОМОРОЩЕННЫЙ»
Мама быстро разожгла в очаге огонь и принялась варить похлёбку. Отцу не сиделось на месте — он то подбегал к маме и советовал ей прибавить огня под котлом, то возвращался к Полвону. Пёс спокойно лежал под навесом и поглядывал на баранов.
Скоро мама объявила, что ширатола готова. Отец перелил похлёбку в ведро и поставил ведро в арык — остудить. Потом налил варева в миску с выщербленными краями. Из неё раньше ел Неккадам. Обнюхав миску, Полвон отошёл и улёгся на прежнее место. Мы даже рассердились, увидев это. Но что было делать? Не понимает пёс человеческого языка, чтобы объяснить ему, насколько вкусна ширатола, и не щенок он, чтобы тыкать его мордой!
Мы снова уселись на суфе. Отец даже в лице изменился, так он был озабочен поведением Полвона.
— Может, молоко было несвежее? — неуверенно спросил он, немного помолчав.
— Уж больно набалован твой Полвон, — ответила мама, — я сварила ширатолу на парном молоке!
— Так почему же он не ест? — допытывался отец. — А ты посолила?
Теперь мама, кажется, всерьёз рассердилась. Она хотела что-то сказать, но в этот момент послышалось чавканье. Отец вскочил: он непременно сам хотел посмотреть, как Полвон ест ширатолу.
— Не будь ребёнком! — удержала его мама. — Может, он и не хочет, чтобы на него смотрели!
Отец остался на месте. Тут я тихонечко толкнул маму. Она кивнула, мол, помню, не забыла, и, обернувшись к отцу, сказала ему с лёгким укором:
— Твой сын закончил шесть классов и перешёл в седьмой, а ты даже и не поинтересуешься, что он собирается делать летом.
Отец смутился. И, чтобы скрыть смущение, попытался улыбнуться:
— А я вот завтра же поговорю с председателем. Подам ему заявление насчёт пионерлагеря.
— Каждый год в пионерлагерь? — Тут я вмешался в разговор. — Два лета подряд ездил! Хватит!
— Так куда ж ты денешься, сынок? — ласково спросил отец.
— Я в отару уйду!
— В отару? А что ты там делать будешь?
— Овец пасти!
Отец закрыл глаза и, подумав с минуту, сказал:
— В горах трудно, сынок! Там ничего нет, кроме камней и кустов. Тебе там скучно будет.
Я уже хотел было ответить: «Ну и ладно! Что бы там ни было, а я пойду в горы!» — как снова заговорила мама:
— Отец, наш Гайратджан уже не маленький. До каких же пор он будет сидеть около меня? Пусть поработает! Он любит мясо? Любит. Так пусть собственными глазами увидит, как овцы нагуливают сало!
Отец ответил не сразу. Он снова нахмурился.
— Ты верно говоришь, Гульру. Тогда, может, Гайрат пойдёт со мной? — сказал он наконец, ласково взглянув на меня. — А, сынок?
— Пойду! И Полвона возьмём с собой!
Мы долго разговаривали в тот вечер. Было уже поздно, когда я наконец уснул.
Рано утром, ещё до восхода солнца, за воротами послышался голос заведующего колхозной овцефермой — Кобил-амака. Я вскочил и проворно открыл засов.
Кобил-амак — длинный, словно жердь, с острым носом на сплюснутой, как тыква, голове и рябым лицом. Оттого, что в Чиноре он был самым высоким, его и прозвали Кобил-лайлак — Кобил-аист.
Он привёл с собой чабана, который пересчитал баранов и погнал их с нашего двора. Кобил-лайлак сидел на суфе под карагачем и разговаривал с отцом. Вдруг он увидел Полвона и, прервав разговор, подошёл к нему поближе. Внимательно осмотрев пса, он покачал головой и спросил:
— Где это вы нашли такого волкодава?
Отец довольно улыбнулся и рассказал Кобил-лайлаку историю Полвона.
— Ты будто бы и разумный человек, и опытный, — заметил отцу заведующий, — но простак!
— Почему же, Кобил-бой?
— удивился отец.
— Он ещё спрашивает! — засмеялся Кобил-лайлак. — Неужто ты такой недогадливый? Об этом же никто не должен пронюхать! Всем говори, что пёс, мол, твой!
Доморощенный. Ты его сам выращивал. Понял?
Не знаю, понял ли отец, почему надо так говорить, но согласно кивнул и, провожая Кобил-лайлака до ворот, несколько раз повторил:
— Хорошо, хорошо.
Кобил-лайлак ушёл, а мы с отцом поспешили к суфе, где мама уже накрыла завтрак.
Мама не села с нами — она укладывала в дорожный мешок наши вещи. В одну половину хурджина мама положила одежду, в другую — четыре большие масляные лепёшки, ведёрко с фруктами — на тот случай, если мы проголодаемся в дороге.
Мы покончили с завтраком. Оставалось лишь оседлать нашего белого осла и трогаться в путь. Однако отец не спешил. Мне даже показалось, будто он зачем-то тянет время. Я даже подумал, что он ищет какой-то предлог, чтобы отменить нашу поездку или оставить меня дома. Но этого, к моей радости, не случилось. Отец вынес во двор кашак из миндального дерева. Кашак — это длинная пастушья палка. Верхний конец у неё загнут.
— На-ка, держи! — сказал он мне, протягивая кашак. — Твой дед, бывало, говаривал: «В безлюдных горах палка — ближайший спутник чабана!» Смотри не потеряй!
— Не потеряю! — обещал я и стал рассматривать своего «ближайшего спутника».
Хотя палка была и длинна и тяжеловата, но всё же она понравилась мне. И хотите — верьте, хотите — нет, но я, даже не глядя в зеркало, мог сказать, что теперь я стал настоящим пастухом!
Наконец отец велел мне садиться на осла. Одним прыжком я был на спине длинноухого. Полвона отец привязал к сбруе осла.
Мама, как обычно, читала мне наставления и даже поцеловала в лоб — будто я отправлялся на край света!
Мы тронулись в путь. Отец не давал покоя бедному ослу и всё подгонял его. Видно, поэтому через каких-нибудь полчаса мы оставили кишлак Чинор далеко позади.
Каменистое ущелье, по которому мы поднимались, было настолько узким, что казалось, вот-вот сомкнётся. Но скоро оно расширилось. Стали попадаться открытые ровные площадки с растущими на них деревьями и даже полоски пахотной земли. По ущелью бежала река. Перепрыгивая с камня на камень, она спешила вниз — к нашему кишлаку.
Отец шагал, ни на что не обращая внимания. Казалось, он даже не слышит шума реки — знай себе покрикивает: «Хушт, хушт!» — белого осла подгоняет. Покрикивает на него да тычет палкой. Ослик, бедняга, видно, очень притомился — был весь в мыле.
А Полвон от такого путешествия повеселел. Он то и дело обгонял осла, словно хотел, чтобы мы поскорей добрались до места.
— Гайрат, — вдруг сказал отец, — ты смотри, никому не говори, что нашёл Полвона на Дашти-Калон. Понял? — с ударением спросил он.
— Понял, — отвечал я, хотя на самом деле не понимал, почему надо скрывать, что я нашёл Полвона в степи.
А всё этот Кобил-лайлак виноват! «Не говорите никому, что нашли Полвона! Это ваш, доморощенный пёс! Понятно?» Ничего не понятно! И почему отец сразу же не пресек подобного разговора с Кобил-лайлаком?
Почти весь день мы были в пути, только один раз сделали короткий привал у родника, где поели и немного отдохнули.
Мы с отцом по очереди ехали на осле. А то и оба шли пешком, и тогда осёл тащил лишь один хурджин…
Наконец мы добрались до пастбища. Трава здесь была высокая, свежая и сочная. На зелёных склонах виднелись чёрные юрты и белые брезентовые палатки, стоявшие довольно далеко друг от друга.
Я устал от долгого пути по горной каменистой дороге и потому спросил у отца:
— Скоро мы доедем?
— Видишь вон ту белую палатку? Это и есть наша стоянка.
Но до стоянки надо было ещё ехать и ехать. Я с любопытством оглядывался по сторонам — загоны для скота здесь были совсем не такие, какие я привык видеть. У нас в кишлаке они были ограждены высокими глинобитными стенами, а здесь только плетень из ветвей дикого миндаля.
Миновав чужие стоянки, мы добрались до белой брезентовой палатки. Навстречу нам выбежал напарник моего отца — Собир-амак.
— Ассалому алейкум! — приветствовал он нас. — Входите, входите! А-а, Гайрат-бой, — обратился он ко мне, подавая руку. — Как живёшь? Здоровы ли мама и ваши младшенькие?
— Спасибо, — отвечал я, — они все здоровы и передают вам привет.
— Это твой пёс, Касым-ака? — спросил Собир-амак.
— Вот и хорошо! — ласково проговорил Собир-амак и повернулся к отцу. — А что, Касым-ака, в кишлаке очень жарко?
— Да нет, — отвечал тот. — А как дела тут?
Собир-амак сказал отцу, что в отаре всё спокойно, ничего плохого не случилось. Сейчас овцы пасутся за холмом под охраной собаки.
Собир-амака я знал только по рассказам отца. И он нравился мне. Он был моложе моего отца — в его бороде и усах ещё не было седины. Ходил он легко и всегда улыбался.
Я слез с осла; Собир-амак ловко подхватил наш хурджин. И тут он увидел Полвона! Пастух даже вздрогнул от неожиданности.
— Это твой пёс, Касым-ака? — спросил он.
— Да, — отвечал отец. — Мой. Доморощенный…
ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРИК
Вот уже третий день я вместе с отцом пасу овец в горах. Если бы вы увидели эти места, то сказали бы: «Сама весна поселилась здесь! Сама весна в полном цвету».
Солнце щедро разбросало свои лучи (не лучи — жемчуга!) по лужайке с высокой, сочной, нежно-зелёной травой. С ледников и снежных вершин веет свежий ветерок. Днём жарко, особенно в полдень. Потом становится прохладнее. А вечерами, бывает даже, мы кутаемся в тёплые ватные халаты и пьём чай, греясь у пламени очага.
