Глава 4

Перезвон колокольчиков возвестил об окончании занятий. Роми вместе с толпой студентов и вольных слушателей вышла из аудитории, огляделась — никого из вражеского стана не видно. Она слегка прихрамывала, а на бедре, под одеждой, расцвёл внушительных размеров синяк. Двое старшекурсников, Клазиний и Фоймус, подстерегли её сегодня утром в коридоре; после обмена репликами Фоймус её толкнул, и она врезалась бедром в угол подоконника. Повезло: поблизости находился один из рабов-соглядатаев, чья прямая обязанность — сообщать кураторам обо всём, что вытворяют студенты, и на что-нибудь худшее эти двое не осмелились.

Толпа неторопливо текла по направлению к лестнице, Роми пока ничего не угрожало. Снаружи, за окнами, блестели крытые глазурованной черепицей крыши казённых зданий, за ними выплывающей из-за горизонта полной луной вздымался серебряный купол храма Создателя — единственного бога, которого почитали в Верхнем Городе, кто не требовал жертвоприношений и не напоминал людям о своём существовании. На большом расстоянии друг от друга высились одинокие башни, увенчанные чашами-ловушками: они защищали город от атаки с воздуха. И вся эта панорама, слегка размытая знойным вечерним маревом, золотилась в косых лучах солнца, манила к себе…

Если б у Роми было много денег, она бы сняла комнату в городе. Или нет, нельзя: студенты обязаны жить в университете. Если б у неё было много денег, она бы наняла убийцу, чтоб избавиться от Клазиния и Фоймуса.

Не все старшекурсники издевались над новичками — этим занималась одна компания, и верховодил в ней Клазиний, теолог с четвёртого курса. Чтобы решить проблему, надо устранить зачинщиков. Сделав такой вывод, Роми упёрлась в очевидную трудность реализации своего решения. Лучше бы, конечно, устранить их, не убивая… Но она уже успела выяснить, что жаловаться бесполезно.

Влиятельные лица, так или иначе связанные с университетом, сами здесь учились, сами через это прошли и потому защищали здешние неписаные законы от любых нападок. У Роми это вызывало недоумение. Ей растолковали, что студент, не подчиняющийся негласным правилам, потом, в будущем, нипочём не сделает карьеру, ему просто не позволят продвинуться. Ладно, ей этого не надо. Она собиралась, получив образование, вернуться на Идонийский архипелаг, в клан До-Энселе, а не делать карьеру в Верхнем Городе. Убедившись, что она “не своя” и не намерена включаться в общую систему, большинство старшекурсников оставило её в покое. Большинство, но не Клазиний с его дружками.

Драться Роми не умела. Идонийцы издавна считали, что это занятие для телохранителей и солдат, а не для культурных граждан. И уж тем более юная девушка не должна уподобляться наёмному громиле с пудовыми кулаками! Сейчас, вспоминая эти рассуждения, загнанная в угол Роми мысленно награждала своих соотечественников не самыми лестными эпитетами. Мальчиков-идонийцев основам рукопашного боя всё же обучали, и если б она освоила хоть это… В приюте один из кузенов показывал ей кое-какие приёмы, пока не получил нагоняй от няни (нехорошо учить девочку недевичьему!), но Роми сознавала, что вряд ли сумеет применить всё это на практике.

Единственный выход — раздобыть какое-нибудь оружие и убить Клазиния с Фоймусом. Вначале эта мысль пугала Роми, потом она свыклась с ней. Чем сильнее становилось давление, тем хладнокровней она относилась к этой перспективе. Правда, ещё вопрос, где взять оружие. На рынках Нижнего Города можно купить всё, что угодно, однако для этого надо выйти за периметр, спуститься вниз… При одной мысли об этом Роми пробирал озноб.

В последний раз она побывала внизу полтора восьмидневья назад, вместе с Сибрелой и ещё тремя однокурсниками. Они нарочно пошли компанией, чтобы не нарваться на неприятности. И не нарвались. Вроде бы… Сибрела после этого ночевала у парня, чей сосед согласился провести ночь где-то в другом месте. Вернувшись утром и заметив, что левая рука у Роми забинтована, она не проявила особого любопытства. Нарыв, объяснила Роми. Укусило какое-то зловредное насекомое, пока гуляли по Нижнему Городу. Три дня спустя она эту же руку обожгла и с тех пор ходила без повязки.

На площадке второго этажа толпа разделилась на два потока: студенты сворачивали в галерею, которая вела в соседний жилой корпус, вольные слушатели спускались на первый этаж. Ускользнуть не удастся: сегодня не выходной, и рабы, дежурящие возле дверей, студентов наружу не выпускают.

В галерее она отступила к окну и оглянулась. Так и есть, парень в клетчатой бежево-серой рясе опять на неё смотрит… Встретив её взгляд, с рассеянным видом отвернулся.

Вольный слушатель лет двадцати пяти — двадцати семи, с глубоко посаженными глазами, чуть прищуренными и серьёзными, он не был красавцем, но производил приятное впечатление. Порой на его лице появлялось отрешённо-доброе выражение, порой — задумчивое и жестковатое. Коротко подстриженные курчавые волосы цвета соломы говорили о его принадлежности к расе рихойцев, коренных обитателей территории, которую занимала непомерно разросшаяся императорская столица.

Роми остро нуждалась в дружеском общении, но не с однокурсниками — они раздражали её тем, что приняли унизительные требования старших, даже не попытавшись сообща дать отпор. С кем-нибудь со стороны, кто неподвластен здешним традициям. Если она нравится этому парню в рясе, пусть так и скажет… Она быстро оглянулась через плечо, но он уже исчез.

Дойдя вместе с толпой до угла здания, Титус свернул вбок, двигаясь уверенно и неспешно, в согласии с общим ритмом. Один из секретов маскировки афариев: дыши, говори, двигайся как окружающие — и не привлечёшь к себе лишнего внимания. Как и все братья-исполнители, Титус хорошо владел этой техникой. Такой трюк не спасёт, если за тобой следят, но, когда вокруг незаинтересованные люди, срабатывает безотказно.

Сейчас он был почти уверен в отсутствии наблюдения. Чувствовать слежку его тоже учили.

Вдоль торца здания в два ряда выстроились округлые рихойские колонны. Титус нырнул под их сень и затаился. Справа он видел мощённую брусчаткой улицу, на той стороне — фасады казённых учреждений с одинаковыми голыми балконами. Блеск металлических завитушек отвлекал внимание от застарелых потёков на стенах. В окнах мелькали делающие вечернюю уборку рабы. По улице двигались покидающие университет вольные слушатели, чиновники, чей рабочий день закончился, носильщики с паланкинами.

Напротив высился глухой торец соседнего корпуса, с похожими колоннами, но среди тех колонн никто не прятался. В этот длинный коридор меж двух колоннад врывался слева косой поток солнечного света. Слева находились здешние задворки, цель Титуса.

Убедившись, что слежки нет, он снял перстень афария и убрал в нагрудный карман с застёжкой. Потом за считанные секунды стянул рясу, оставшись в тунике раба, сбросил ботинки. Рабы нередко ходили босиком. Прилизанный тёмный парик скрыл его светлую шевелюру. Сложив рясу и обувь в заплечную сумку из мешковины (рабы носили в таких свои пожитки), Титус направился навстречу закатному свету.

Пожалуй, стоило повременить, но после наступления темноты он должен спуститься в Нижний Город и доложить Эрмоаре До-Энселе о результатах расследования. Вряд ли результаты её порадуют… А до этого надо выяснить, каковы планы Тубмона и Атхия на сегодняшний вечер.

Задворки университета выглядели помпезно и запущенно. Позолота на капителях и карнизах облупилась, меж величавых колонн натянуты верёвки для белья, вдоль стены стоят корзины с мусором — ночью рабы потащат их через весь город за периметр, а потом по нескончаемым лестницам вниз, к выгребным ямам Нижнего Города.

Делать эту работу никто не хотел, но надсмотрщики уже согнали два десятка рабов, и один поимённо всех переписывал, пристроив на колене дощечку и листок бумаги. Увидал Титус в этой несчастной кучке и своих подопечных — то-то его следящий амулет просигналил, что магические паучки находятся во дворе! Подражая повадкам раба, с опасливо-покорным выражением на лице, афарий двинулся мимо.

— Эй! — надсмотрщик указал на него пальцем. — Иди сюда!

Этого Титус и добивался.

— Да, господин? — Он захлопал глазами, переминаясь с ноги на ногу.

— Иди сюда! — повторил надсмотрщик. — Как тебя звать, олух?

— Кермий, господин.

— Новый, что ли? Я тебя раньше не видел.

— Новый, господин.

Титус отвечал заискивающе, однако без испуга: именно так ведут себя настоящие рабы, в отличие от нелегалов. В кармане его туники лежал документ на имя государственного раба Кермия, изготовленный в печатном цехе Ордена. Надсмотрщик не стал спрашивать документы.

— Давай сюда, Кермий. Потом с тобой разберёмся, а сегодня ночью дерьмо вниз потащишь. Парень ты крепкий, вот и будешь при деле…

Его записали. Титус присел на корточки у стены. Солнце скрылось за зданиями напротив, тени удлинялись. Сделав перекличку, надсмотрщик велел идти за корзинами в юго-западный корпус. Титус, сохраняя недовольный, но безропотный вид, потащился вместе со всеми.

— Всё обрыдло, всё… — еле слышно ворчал Атхий по прозвищу Козья Харя. — Я, свободный…

— Заткнись, — оборвал его недоучившийся маг Тубмон, которого Титус признал, несмотря на исчезновение модных в Нижнем Городе усиков и высветленные брови. — Нам ещё жить тут, не ерепенься.

Значит, за шкатулкой они полезут не сегодня и не завтра.

В юго-западном корпусе Титус отстал от группы, свернув в боковой коридор. Кто-то позади звал Кермия и обещал Кермию взбучку, но это его не волновало. В следующий раз он возьмёт другой парик и немного грима, а также документ на другое имя.

Зная план университета, он вновь добрался до главного учебного корпуса, переоделся в укромном закутке и спустился на первый этаж уже как афарий. Кое-кто из вольных слушателей задерживался для индивидуальных консультаций, так что никого это не удивило.

Солнце садилось. Выйдя наружу, Титус быстро зашагал по брусчатке в ту сторону, где находился Дом афариев. Он спешил. Денежные мешки вроде госпожи До-Энселе терпеливо ждать не умеют, а он хотел, до визита к ней, поймать Цведония и выпросить фляжку “особого” — это поможет ему прийти в себя после “приятной” беседы с Эрмоарой.

Ректор вялым жестом отослал начальника охраны. Не верил он этому медолийцу с масляными глазами и вкрадчивым голосом. Наверняка его перекупили. А если выгнать и нанять другого — так ведь и другого перекупят, либо сразу подсунут купленного человека… Начальник охраны утверждал, что всё спокойно, все рабы проверены, подозрительных личностей не замечено. Его чёрные глазки непроницаемо блестели, и некое шестое чувство подсказывало ректору, что он врёт.

Вздохнув, профессор Ламсеарий подозвал рабыню, ожидавшую у двери с подносом, на котором выстроилось с полдюжины флаконов из дорогого радужного стекла. Пора принимать лекарства. Ректор не любил лекарства. Одни были отвратительно горькие, другие жгучие, хуже медолийского бурого перца, третьи, магические, вызывали ощущение, будто тело распадается на трепещущие кусочки, и после те срастаются вновь, но уже в ином порядке. Он с завистью поглядел на Шертона, сидевшего на подоконнике: строен, подтянут, ни одного седого волоса… А ведь они почти ровесники! Но Шертон, на своё счастье, не теолог.

— Ты что-то хотел сказать, Арсений? — припомнил он. — Перед тем как заявился этот…

— Угу, — кивнул Шертон. — Твоя позавчерашняя беседа с мальчиками эффекта не возымела. Вчера опять повторилось то же самое.

— Да что ты всё об этом заладил… — Ректор с досадой поморщился.

Чтоб угодить старому другу, он позавчера вызвал к себе старшекурсников и в присутствии Арсения отчитал. Сказал им, что обижать вновь поступивших нехорошо, о младших надо заботиться, надо помогать им включиться в университетскую жизнь… Разумеется, это не возымело эффекта! Традиции есть традиции. Однако он надеялся, что Шертон после этого успокоится.

— А чего ты хотел, Арсений? С этим бесполезно бороться, это никогда не прекратится.

— Если проводить с ними душеспасительные беседы — не прекратится, тут ты прав. Я бы на твоём месте действовал иначе. Каждый знал бы: если он начнёт издеваться над младшими, не будет ни порицаний, не символических штрафов. Вместо этого я, ректор, лично раздавлю ему яйца и разобью физиономию вот об эту ректорскую столешницу. — Шертон кивнул на стол посреди кабинета, вырезанный из цельной глыбы полосатого мрамора. — Уверяю тебя, Венцлав, тогда бы это живо сошло на нет. После второго-третьего раза.

Ректор, запивавший пилюлю водой из серебряного бокала, поперхнулся.

— Ты всё-таки варвар, Арсений… — выдавил он, прокашлявшись. — И методы у тебя… варварские… Хвала Создателю, что ты не ректор! Это же университет, центр человеческой культуры…

Шертон с непонятной иронией хмыкнул:

— Может, позволишь мне навести порядок в центре человеческой культуры? Всё равно я пока бездельничаю.

— Нет-нет, пожалуйста, выкинь это из головы! — ужаснулся ректор. — Ты же здесь такого наворотишь… В такое место превратишь университет… Знаешь ведь: нельзя в чужой монастырь со своим уставом!

— Знаю, — пожал плечами Шертон.

Ректор принялся глотать омерзительные пилюли, торопливо запивая и морщась. Потом откинулся в кресле, ожидая, когда пройдёт головокружение. Шертон, отвернувшись, смотрел в окно. Ректор вновь завистливо вздохнул: Арсений всю жизнь путешествовал, в то время как он мог увидеть далёкие края разве что в прозрачной толще магического зеркала. Ему даже в Нижний Город путь заказан.

Боги Панадара не любят теологов, и потому те живут домоседами, под защитой периметров Хатцелиуса. Того, кто рискнёт высунуться наружу, ждёт страшный конец. Много лет назад Венцлав Ламсеарий, отчаянный и самоуверенный молодой теолог, пренебрёг этим правилом. Переодевшись бродячим торговцем, он отправился на Тофреянскую равнину, где случилась некогда битва между Нэрренират и Карнатхором. Хотел собрать материал для научного исследования… Боги о том проведали, и не уйти бы Венцлаву живым, если б Арсений Шертон его не выручил.

Головокружение отпустило. Ректор встал, с грустью глядя на манящее необъятное небо за окном. Никогда в этой жизни он не увидит воочию иных земель. Никогда.

Шертон видел, что Венцлав серьёзно болен, и догадывался, что его состояние куда хуже, чем может предположить сторонний наблюдатель. Ему давно пора на покой. Он игнорирует проблемы и закрывает глаза на очевидное, сохраняя лишь иллюзию контроля над своим окружением.

Пост ректора Венцлав занимал шестой год. Возможно, разрушение его тела и разума началось раньше, и он вступил в должность, уже будучи больным. Возможно, история Императорского университета на протяжении последних веков не знала ни одного здорового ректора, и всё здешнее высшее руководство состояло из больных людей. Шертону это представлялось вполне вероятным — если поглядеть, к примеру, что происходит между старшекурсниками и новичками. Да, он понимал, что не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом, и это удерживало его от действий, которые стоило предпринять. Но не удержало от вывода: если вы это называете культурой, я уж лучше останусь некультурным.

С Венцлавом Ламсеарием он познакомился около двадцати лет назад. Один маг, живший в Нижнем Городе, нанял его тогда, чтоб испытать летающую машину. Машина была сделана в виде рыбы, под отлитым из стекла спинным плавником находилась четырехместная кабина. В случае успеха маг-изобретатель рассчитывал на заказы от знати и торговой аристократии, а то и от императорского двора.

Усевшись в обитое бархатом кресло, Шертон опустил прозрачный колпак-плавник, застегнул страховочный ремень с вычурной пряжкой и прикоснулся к торчащему в центре приборной панели рубину. Машина плавно пошла вверх. Драгоценные камни искрились, по кабине скользили цветные блики. Летающая машина — изобретатель любовно называл её “моя рыбонька” — была воистину роскошным изделием! Маг лелеял надежду продемонстрировать её самому императору, а потому умолял Шертона ни в коем случае ничего не испачкать и не испортить. Заставил надеть чистые ботинки, дабы не затоптать коврик. Вскоре Шертон пожалел о своей уступчивости: новые ботинки были тесны и неудобны. Сбросив их, он остался босиком. На шее у него висел магический медальон: управлять “рыбой” мог только его обладатель.

Внизу простирался океан крыш, вдоль и поперёк рассечённый улицами. На крышах сидели птицы, копошились вертлявые длинноухие зильды. Дотрагиваясь до кристаллов на приборной панели, Шертон заложил несколько виражей. Горизонт перекашивался, исчезал, вновь появлялся, солнце то било в глаза, то уходило назад.

Машина не могла подняться на большую высоту, зато скорость развивала изрядную. Гораздо большую, чем задумал изобретатель. Шертон за несколько минут облетел императорскую столицу — а та занимала громадную площадь! — и взял курс на север. По уговору с магом, он должен был долететь до Йошта, большого портового города на берегу Щеянского моря, покружить над ним, чтобы все заметили, и повернуть обратно. Маг хотел утереть нос своему сопернику, который жил в Йоште и тоже занимался конструированием машин. Ради такого удовольствия он бы и сам слетал, да на высоте у него кружилась голова.

Под брюхом “летающей рыбы” проплывали поля, плантации, огороды. То там, то тут над ними внезапно раскрывались, орошая растения, сверкающие водяные веера. Дар великого бога Яамеса. Впрочем, дар не безвозмездный: крестьяне отдавали жрецам Яамеса пятую долю урожая, а также раз в год приносили в жертву красивую девушку. Правда, девушки, возвращаясь домой, на Яамеса не жаловались: психопатом, как иные другие божества, он не был, и на том спасибо.