Глава 1

В тот судьбоносный для Панадара день Равлий Титус, брат-исполнитель Ордена афариев, проходил через рынок в Нижнем Городе и остановился перед палаткой торговца льдом.

Жара. Солнце плавится в зените, раскалённый сиреневый небосвод без единого облачка. Впереди — долгий изнурительный подъём в Верхний Город, ибо эскалаторы Нэрренират вот уже пятые сутки не работают (кто-то уклонился от жертвоприношения, презрев древний договор между людьми и богиней). Несмотря на то, что афарии исповедуют непотакание телесным нуждам, а денег у Титуса было всего ничего, он не удержался, купил стаканчик фруктового льда. Отправив в рот яблочно-сладкий зелёный шарик, зажмурился от удовольствия и вдруг заметил оборванную старуху-гадалку, примостившуюся на земле в тени палатки. Перед ней стоял приоткрытый мешочек с мермами.

К гадалкам Титус питал слабость: двадцать лет назад одна из них предсказала его матери-нищенке, что её сын вырастет умным мальчиком, выбьется в люди и будет жить в Верхнем Городе. Так оно и получилось. Присев на корточки, он подал старухе серебряную монету, сунул не глядя руку в мешочек, вытащил несколько щербатых деревянных кружочков и бросил на расстеленную на земле грязную тряпицу.

Гадалка наклонилась вперёд, щурясь, долго что-то невнятно ворчала, рассматривая вырезанные на мермах значки, потом подняла взгляд на Титуса и проскрипела:

— Скоро ты, малый, кого-то объегоришь! На роду тебе так написано. Деньги возьмёшь, а работу свою воровскую, стало быть, не сделаешь. И выпадает тебе после этого знак увечья — видать, заказчик твой тебя поколотит, а то и чего похуже… Но не помрёшь, не бойся. А вот потом будет совсем худо… Гляди, это знак конца света! Ух, и опасный же ты человек, раз из-за тебя конец света наступит. — Старуха отодвинулась от Титуса, сплюнула через левое плечо, попав на полотняную стенку палатки, опять посмотрела на мермы и добавила: — Правда, надвое тута выпало. Может, будет конец света, а может, ещё и не будет… Но ты всё равно опасный человек! Иди, куда шёл, проходи мимо!

Пожав плечами, Титус встал и направился к Верхнему Городу, который возвышался впереди, подобно необъятной белой горе, заслоняя полнеба. Ледяной стаканчик приятно холодил пальцы, а всё-таки настроение испортилось: последний баркль потратил на шарлатанку. Эта старуха не владеет магией, необходимой для её дела. За кого она, интересно, приняла его? За уличного жулика? Выполняя задание Ордена (надо было собрать кое-какие сведения о бизнесе одного ювелира), Титус сменил форменную рясу на дешёвый модный наряд, а перстень афария снял и повесил на шею на цепочке. Гадалка судила о нём по внешности, однако не уловила суть.

Орден афариев славится своей неподкупностью и объективностью. Все заказчики, которые обращаются к афариям за информацией, почтенные люди, личностей криминального толка среди них нет — с такими Орден не работает. Следовательно, всё то, о чем наболтала гадалка, относится к области невозможного! Чтобы он, Титус, взялся за сомнительное в нравственном отношении дело, да чтоб из-за этого ещё и конец света случился… Абсурд.

Вокруг на разные голоса шумел рынок. Несмотря на зной, продавцов сегодня собралось как будто больше, чем обычно… Ну да, больше! К завсегдатаям прибавились те, кто раньше торговал на рынках Верхнего Города. Те, кто не захотел платить за путешествие по канатной дороге либо карабкаться по бесконечным лестничным маршам. Оттого и цены упали. То-то Титус удивился, что лёд подешевел. Последний шарик превратился у него во рту в глоток сока, и тогда он откусил от хрустнувшего стаканчика. Чистейшая студёная вода. Магия не позволяла льду раньше времени таять, у Титуса даже слегка замёрзли пальцы.

— …Они все ненастоящие! Не поклоняйтесь им и не приносите жертвы, они все ненастоящие! — выкрикивал, исступлённо сверкая глазами, лохматый мужчина в живописной хламиде, взобравшийся на шаткий подиум из ящиков. — Те, кого мы, по своему убожеству и недомыслию, называем богами Панадара, на самом деле не боги! Есть только один истинный бог — Создатель Миров, который сотворил наш мир и ушёл! А так называемые боги Панадара — это просто мелкая шушера! Те, кто им служит…

Замолчав, оратор пошатнулся, странным образом повернул голову… нет, его голова сама собой повернулась вокруг собственной оси, с чавкающим звуком оторвалась от туловища и отлетела в сторону, прямо в толпу, словно её швырнула невидимая рука. Фонтаном ударила кровь, забрызгав слушателей. Обезглавленное тело упало на ящики.

Люди начали расходиться, торопливо и молча, не глядя друг на друга. Титус тоже ускорил шаги. Кто-то из “мелкой шушеры” услыхал. И обиделся.

Критически отзываться о богах Панадара можно только в Верхнем Городе, под защитой периметра Хатцелиуса. Либо под защитой других периметров Хатцелиуса. А этот горе-проповедник был не то дураком, не то сумасшедшим фанатиком… Всё же Титус почувствовал жалость, однако назад не повернул. Погибшему уже не поможешь, а он — афарий, он должен поскорее вернуться в Дом афариев и передать Магистру собранную информацию.

Многоступенчатые марши лестниц уходили ввысь, дальше вздымалась сложенная из каменных блоков стена, декорированная, как могло показаться снизу, полураскрытыми цветочными бутонами. Чаши-ловушки. Громадные, если смотреть на них вблизи. Именно они делают Верхний Город гарантированно безопасным, по меркам Панадара, местом.

Из-за стены выглядывали шпили, купола, башни. Кое-где её прорезали арки. В одном месте в виде исключения выступал наружу монументально-величественный фасад, украшенный мозаикой, на таком расстоянии неразличимой. Храм Правосудия. Изредка бывает, что в судебных тяжбах наряду с людьми участвуют боги, а поскольку последние не могут проникнуть за периметр Хатцелиуса, казённый дом построили таким образом, чтобы доступ туда был открыт для всех.

Лестницы были усеяны движущимися тёмными точками — людьми, которые поднимаются либо спускаются. Титус тоже начал подниматься, экономя силы, контролируя дыхание. Иногда приходилось огибать кого-нибудь, кто отдыхал, прислонившись к перилам или усевшись на ступеньки.

Несколько дней назад всё тут выглядело иначе: эскалаторы и грузовые платформы находились в непрерывном плавном движении, были среди них и скоростные — для тех, кто торопится. А теперь это обычные лестницы из белого мрамора. С западной стороны, отсюда не видно, есть сохранившиеся с давних времён канатные дороги, сейчас их задействовали для транспортировки грузов. Пассажирская линия там только одна, для самых платёжеспособных.

На середине пути, на промежуточной опоясывающей террасе, Титус остановился передохнуть. Вытер потное лицо, поглядел вниз: на рынок у подножия лестницы, на океан крыш под горячим сиреневым небом. Кое-где над этим океаном торчали острова — здания более высокие, чем типичные для Нижнего Города двух-трехэтажные постройки. Выгибались арки мостов. Возносились над сутолокой людских строений тонко прорисованные эстакады — рельсовые дороги Нэрренират.

Дыхание быстро восстановилось. Как и все афарии, Титус был парнем тренированным. Он двинулся дальше, следом за ним потащилась группа мужчин и женщин с корзинами, судя по одежде и речи — рыночных торговцев, решивших таки одолеть подъём ради верной выручки. Вместо того чтобы беречь дыхание, как делал Титус, они вовсю ругались.

— Помрём когда-нибудь на этих лестницах, ни за что помрём… — пыхтела у него за спиной толстая тётка в цветастой шёлковой накидке, похожая на медведицу. — Никто не захотел ради нас собой пожертвовать! Никому-то мы не нужны! Тьфу… Вот нас-то воспитывали, что надо жертвовать собой для других, даже пикнуть не смей, и правильно! А нынешние думают только о себе, вот и будем из-за них по лестницам топать…

Она тащила на переброшенном через плечо коромысле две корзины с товаром, причём передней то и дело толкала Титуса. Не выдержав, он обернулся:

— Эй, давайте поосторожней!

— Чего?.. — На этот раз торговка уже нарочно пихнула его своим коромыслом. — Вон они все какие! Мы им мешаем! А может, ты и есть тот самый раздолбай, из-за которого великая Нэрренират на людей прогневалась?!

— Отстань от человека, Мелея, — заступился другой торговец. — Не он это, не он! Иначе богиня давно бы уже его сцапала, и тогда бы эскалаторы поехали! Тот, кого избрала великая, за периметром, сволочь, отсиживается…

— Вот-вот, — поддакнула Мелея. — Нынешняя молодёжь на самопожертвование не способна!

Титус между тем оторвался от них на несколько ступенёк.

— Власти-то чего ни в зуб ногой… — проворчал мужчина. — На теле избранной жертвы должен быть Знак Нэрренират, вот бы и поискали… А то они, что ли, не ищут?

— Не ищут! — с радостной готовностью подхватила Мелея. — Каждый только о своём печётся, до нас никому дела нет! Как это говорят?.. Эгоисты все! Одни эгоисты! И вот этот хлыщ наглый, я его, видите ли, толкнула…

Голоса заглохли позади: компания остановилась для очередной передышки. Титус продолжал подниматься.

Последние марши. Пошатываясь от усталости, он одолел их и вступил на внешнюю опоясывающую террасу. Впереди высилась стена периметра, увенчанная чашами-ловушками — те медленно поворачивались из стороны в сторону, отблескивая металлом в лучах солнца. Защита от богов и нежити. Афарий побрёл к ближайшим воротам.

Верхний Город отличался от Нижнего архитектурной упорядоченностью и большей ухоженностью. Государственные рабы регулярно подметали и поливали водой улицы, убирали мусор, следили за состоянием подземной канализационной системы. Титус не удивился, когда, свернув в знакомый переулок, увидел, как впереди приподнимается решётка водостока. Удивился он мгновение спустя, когда из канализационного люка вместо рабов вылезли друг за другом двое афариев в подоткнутых рясах.

— Смотри-ка, Титус! — заулыбался первый, брат-исполнитель Цведоний, плотный и розовощёкий.

— Привет, Титус, — усмехнулся второй, брат-исполнитель Фиртон, такой же, как Титус, худощавый и подтянутый, в отличие от грузного Цведония.

— Что вы делали в этой клоаке? — удивлённо поглядев на испачканные рясы, поинтересовался Титус.

— Ищем избранную жертву, — махнул рукой Цведоний. — Чтоб её демоны побрали! Или его… Смотря кого на сей раз эта стерва Нэрренират возжелала. До сих пор не нашли. Всех поголовно проверяли на предмет наличия Знака, но Знака ни на ком нет. Его же невозможно свести, всё равно проступит! Эскалаторы стоят, бизнес горит синим пламенем, Высшая Торговая Палата рвёт и мечет, а император, говорят, от расстройства заболел. Нас, кто не на заданиях, поголовно мобилизовали: обшарить все закоулки, но избранника найти. Вот и обшариваем…

— А что Нэрренират? Сама-то она может сказать, кого избрала?

— С тех пор как встали эскалаторы, она не идёт на контакт. Даже её жрецы не могут добиться ответа. Бесится оттого, что кто-то посмел не захотеть её! Говорят, один придворный маг сумел с ней связаться, а она его обложила на все корки и так шарахнула сгустком энергии, что еле потом откачали.

— Да, тяжко… — согласился Титус.

Созданные Нэрренират эскалаторы, связывающие Верхний Город, столицу Панадара, с внешним миром, остановились после того, как не состоялось ежегодное жертвоприношение, ибо избранная богиней жертва на священную церемонию не явилась. Напрасно жрецы, жрицы и паломники ждали около храма на площади Зовущего Тумана: никто не вступил на усыпанную цветами дорожку, ведущую к алтарю. Тут власти поняли, что дело дрянь, и начали разыскивать избранника, но было уже поздно.

Иные из богов Панадара требовали человеческих жертвоприношений, и власти старались держать это под контролем: печальный, но неизбежный компромисс. Несмотря на периметры Хатцелиуса, отношения с божествами лучше не портить. Весь мир периметром не обнесёшь (во всяком случае, пока, уточняли панадарские теологи, а что будет дальше — посмотрим). Детям с пелёнок внушали, что самопожертвование ради общего блага — великая добродетель; Департамент Жертвоприношений надзирал за тем, чтобы человек, на теле которого проступил Знак того или иного бога (обычно это происходило за несколько дней до церемонии), не пытался уклониться от своей незавидной роли.

Правда, прежде не возникало необходимости контролировать жертвоприношения Нэрренират: в отличие от иных божеств, она не убивала и не калечила своих избранников. Её интересовал секс. Проведя некоторое время в обществе богини, жертва возвращалась к обычной жизни — с недурным капиталом, а также заручившись на будущее покровительством Нэрренират. Кроме того, по древнему неписаному закону, одного человека можно принести в жертву только один раз. В общем, стать избранником Нэрренират — это скорее везение, чем наоборот. Всё равно что выигрыш в лотерею. Тот, кто обнаруживал у себя на теле Знак Нэрренират — цветок, как будто нарисованный чёрной тушью на коже, — считался счастливчиком. Поэтому чиновники Департамента Жертвоприношений пустили это дело на самотёк, сосредоточив внимание на том, чтобы своевременно выявлять избранников Мегэса, Карнатхора, Омфариолы и прочих божеств, чьи запросы были не столь безобидны.

В прошлом однажды было, что жертвоприношение Нэрренират сорвалось. Богиня тогда избрала юношу из числа императорских придворных, статного и красивого, но очень уж неуверенного в себе. Уклоняться от ритуала он никоим образом не собирался, наоборот, его начало терзать внезапно обострившееся чувство ответственности: а вдруг он окажется не на высоте, вдруг не сможет исполнить как надо все желания великой богини, и сам опозорится, и людей подведёт? Посоветовался с друзьями, и те надоумили его для храбрости выпить. Он немного выпил, потом ещё немного, потом ещё, чтоб уж наверняка раскрепоститься…

До храма на площади Зовущего Тумана он после этого так и не дошёл. Вернее, не дополз. На следующее утро сбившиеся с ног чиновники Департамента Жертвоприношений обнаружили его спящим сном праведника в сточной канаве, в сотне кварталов от храма. Очнувшись, молодой придворный, несмотря на муки похмелья, всё вспомнил и заявил, что готов выполнить своё предназначение, да только Нэрренират к тому времени уже не хотела ничего, кроме как рассчитаться с людьми за оскорбление. В тот раз всё-таки удалось её умилостивить. Император издал потом специальный указ, запрещающий избранным жертвам употреблять спиртное в течение двух суток перед церемонией.

— Есть версия, что нынешний кретин-избранник императорский указ нарушил, — сказал Цведоний. — Запой у него, наверно… Вот и ищем, где он засел. Если не найдём, Палата введёт нормированный отпуск продуктов, а то канатная дорога не справляется с перевозками. У, морда свинячья, алкоголик… — проворчав ругательство, он огляделся, задрал рясу и извлёк из кармана штанов плоскую фляжку. — Примем? Мы-то не избранники великой богини, нам можно…

— Твоё “особое”? — оживился Титус.

— Оно самое.

Чистый спирт, сдобренный жгучими специями. Со специями Цведоний то и дело экспериментировал, меняя состав и соотношение.

— Глотни чуток, и хватит, — предупредил Фиртон. — Тебя Магистр ждёт с докладом. У него для тебя два новых задания, велел сказать, если встретим.

Титус, уже поднёсший фляжку к губам, ощутил холодок под ложечкой. Два новых задания?.. Ему вспомнилось предсказание рыночной гадалки насчёт конца света. Да нет, не может быть! Орден “воровскими делами” не занимается.

Отхлебнув, он содрогнулся — словно проглотил комок жидкого огня. Убойная штука… Вернул фляжку Цведонию, пожелал удачи братьям-афариям и направился к Дому.

Раб в тунике с вышитой на спине эмблемой Императорского университета семенил впереди, раздвигая толпу. Арсений Шертон шагал следом. На них оглядывались, кто с любопытством, кто с недоумением. Странная парочка. Университетский раб — и человек, смахивающий на бродягу-авантюриста, небезопасного субъекта, каких в Верхнем Городе встретишь нечасто. Среднего роста, жилистый, крепкий. Длинные тёмные волосы стянуты на затылке кожаным ремешком. Лицо, коричневое от загара, иссечённое шрамами, загрубело настолько, что невозможно определить ни возраст, ни выражение — только светятся живые светло-серые глаза, как будто выглядывающие из прорезей неподвижной маски.

Одежда на нём была недешёвая, но потрёпанная, над правым плечом торчала рукоятка меча (тоже редкость для Верхнего Города). На бедре висела потёртая кожаная кобура с медолийским самострелом, за спиной — дорожный мешок. Второй мешок тащил раб.

— Сюда, господин!

Они свернули, обогнув фонтан в виде сложенной из чугунных многогранников мокрой пирамиды. Многоэтажный университетский комплекс нависал над головами, осеняя закоулки внизу благодатной тенью.

Студенческий галдёж остался за углом. Раб отворил спрятанную за колоннадой неприметную дверь, из прохладного коридорчика с сине-золотой мозаикой на стенах пахнуло ароматом дорогих благовоний. Интерьер говорил о том, что этот вход — не для кого попало. Коридорчик привёл к лифту. Раб сделал приглашающий жест в сторону бархатного диванчика. Когда Шертон сел, он дёрнул за витой шнурок восемь раз подряд. Внизу, в подвале, другие рабы начали крутить педали, приводя в действие шестерёночный механизм, и лифт со скрипом поехал вверх. На восьмом этаже остановился. Распахнув дверцы, раб вынес мешки Шертона в облицованный пейзажной яшмой зал с незастекленными арочными проёмами.

— Смиренно прошу вас подождать, господин. Я доложу моему господину о вашем прибытии.

Шертон прошёлся взад-вперёд, остановился перед проёмом: внизу купался в океане света нарядный город. Верхний. Нижнего отсюда не видно.

Хлопнула дверь. В зал вошёл грузный мужчина в белой профессорской тоге с бриллиантовой аппликацией, изображающей звезду, пронзённую стрелой, — эмблему теологов. Профессор Венцлав Ламсеарий, один из крупнейших теологов Панадара, ректор Императорского университета.

— Здравствуй, Арсений! — Его бледное мясистое лицо озарилось радостной улыбкой. — Наконец-то! Хвала Создателю, что мой человек тебя нашёл!

Пока они обменивались приветствиями, другой раб вкатил столик с напитками и фруктовым льдом в прозрачных стаканчиках.

— Что случилось? — спросил Шертон, когда он удалился.

Выглядел Венцлав неважно. В его мимике, жестах, голосе сквозили растерянность и нервозность, раньше ему несвойственные.

— Пока ничего, — угрюмо вздохнул ректор. — Арсений, мы с тобой старые друзья. Я прошу тебя… погости у меня некоторое время. Пока ты здесь, они ничего не посмеют сделать.

— Кто — они? Люди? Боги?

— Скорее всего, люди. Меня уже трижды пытались ограбить… После двух первых попыток я послал за тобой. Воры искали один и тот же предмет, мою информационную шкатулку.

— Так тебе нужна охрана?

— Охрана у меня есть. Мне нужна твоя поддержка, Арсений. Может быть, твоё присутствие отпугнёт их.

— Я не влиятельное лицо, — отхлебнув ледяного шипучего вина, рассмеялся Шертон.

— Зато влиятельные лица знают, кто ты такой и на что способен. Прошу тебя, Арсений, поживи у меня хотя бы с месяц. Пока всё не утрясётся…

— Хорошо, с месяц. Ты кого-нибудь подозреваешь?

— Я подозреваю слишком многих, чтоб от этого был толк.

Заручившись его согласием, ректор расслабился, тоже осушил бокал вина и бросил в рот сразу два ледяных шарика — апельсиновый и зелёный.

— Пойдём, — произнёс он невнятно. — Прогуляйся со мной по коридорам, чтоб тебя все видели… У меня через полчаса лекция.

Шагая рядом с Шертоном по широкой, как проспект, сводчатой галерее, пронизывающей здание учебного корпуса, ректор впервые за много дней чувствовал себя защищённым. Приехал единственный человек, которому можно доверять. Друг. Когда-то, когда они оба были молоды, Арсений Шертон спас жизнь Венцлаву Ламсеарию.

Ректор был неизлечимо болен. Как и любой теолог, он расплачивался за работу с чашами-ловушками и иными аналогичными устройствами странным ознобом, депрессиями, провалами в памяти, плохим состоянием внутренних органов, блуждающими болями. Оружие, эффективное против богов, для людей тоже не безвредно! В своё время, выбирая профессию, он согласился на эту цену — а теперь начал стремительно сдавать.

Стены и колонны сквозной галереи, а кое-где даже и потолок, покрывала хаотичная вязь граффити. Студенты балуются, и бороться с этим бесполезно. Где-то здесь должны быть надписи, начертанные тридцать лет назад рукой студента-теолога Венцлава Ламсеария… Сохранились они под слоем более поздних напластований, или их соскоблили во время очередной генеральной уборки? Ректору хотелось думать, что сохранились.

Преподаватели и студенты расступались перед ним, почтительно здоровались, удивлённо посматривая на его спутника. Низко кланялись рабы в одинаковых серых туниках. Среди них наверняка есть соглядатаи тех, кто плетёт против него интриги! Ну, ничего. Пусть доложат своим хозяевам, что у него появился друг-защитник.

Зал с незастекленными окнами и видавшими виды плетёными креслами. Большинство первокурсников, расположившихся в креслах и оконных нишах, торопливо двигали челюстями: большой перерыв, самое время перекусить. Заметив ректора, все повскакивали на ноги, а раб, сметавший в совок бумажки, согнулся в поклоне.

Оглядев их, ректор прищурился и пробормотал: “Ага…” Возле крайнего окна он заметил девчонку с плиткой шоколада. Та самая, которая недавно попалась на употреблении кивчала! Мало того, что она из дурного любопытства приняла наркотик, отключающий болевые ощущения, — сразу после этого она отправилась в лабораторию выполнять практическое задание по алхимии. Что за ингредиенты она взяла и смешала, неизвестно. Сама не помнит. Во всяком случае, это были не те составляющие, которые порекомендовал ребятам для опыта преподаватель. Час был поздний, и лаборант, чья прямая обязанность — присматривать за экспериментирующими студентами, пьянствовал в подсобке с двумя рабами. Все трое потом получили нагоняй. Одурманенная наркотиком девчонка бухнула в своё адское зелье кое-какие магические компоненты (первокурсникам строжайше запрещено к ним прикасаться), начала взбалтывать полученную смесь, и тут её угораздило облиться. К счастью, она всё-таки надела защитную маску и фартук. А про перчатки забыла. Результат — несколько ожогов на левой руке.

Ректор не отчислил её по одной-единственной причине: девчонка принадлежала к идонийскому торговому клану До-Энселе. Это влиятельный клан, портить с ним отношения незачем. Конечно, он хорошенько отчитал её, объявил строгое предупреждение… Намекнул, что после второго раза никакие родственные связи её не спасут.

— Ну? — спросил он грозно, глядя на неё сверху вниз. — Не пробовала больше наркотиков?

— Нет, господин ректор, — тихо ответила студентка.

Её левая полусогнутая рука опиралась о подоконник, рукав приподнялся, открывая безобразный серовато-багровый рубец на нежной коже. Ректор нахмурился:

— Так и гуляешь в таком виде? Что ж ты к целителю не сходишь?

— У меня сейчас нет денег на лечение, господин ректор. Он ещё сильнее нахмурился:

— А на шоколад есть?

— На шоколад есть, — подтвердила девчонка.

— От сладкого фигура портится, — смерив взглядом её точёную фигурку, сказал ректор наставительно. — Вот будет у тебя талия, как у меня!

Когда они отошли, Шертон спросил шёпотом:

— Венцлав, зачем ты так? Славную девочку обидел…

— Юная наркоманка, — буркнул ректор. — Наглоталась дряни и потом себе руку обожгла. Молодёжь, Арсений, надо воспитывать! Ох, тяжело с ними, с нынешними… Я их совсем не понимаю. Мы были другие, правда?

Они расстались у дверей ректорского кабинета — перед лекцией Венцлаву требовался отдых. Шертон пошёл обратно. В последний раз он побывал в Императорском университете лет десять назад, однако перемен не замечал: всё те же испещрённые надписями, продуваемые сквозняками сводчатые галереи, гулкое эхо, армия бесцельно слоняющихся рабов с вениками (чем больше рабов приписано к тому или иному учреждению, тем выше негласный престиж данного учреждения, а надо же их всех каким ни на есть делом занять!), студенты в светлых рубашках с длинными рукавами и одинаковых тёмных шароварах. У старшекурсников на рубашках красуются эмблемы — “теология”, “алхимия”, “алгебра”, “юриспруденция”… Младшие пока ходят без эмблем. В основном юноши, девчонок среди них не больше четверти.

Бегло оглядывая студентов, которые болтали, сидя на корточках у стен или подпирая колонны, появлялись из боковых проёмов, двигались навстречу либо в одном направлении с ним, Шертон, по вполне понятной причине, больше внимания обращал на девушек. Вскоре его взгляд перестал блуждать, остановившись на студентке, которая шла впереди по галерее.

Естественная грация её движений почти заворожила Шертона. Срезанные на уровне плеч прямые белоснежные волосы указывали на то, что принадлежит она к расе идонийцев. Тонкая талия перетянута атласным пояском, бёдра узкие, подростковые. Тело нетренированное, сразу определил Шертон, но мышечная координация от природы хорошая и суставы должны быть гибкими. Усмехнулся: любого человека он привык оценивать прежде всего как потенциального бойца, специфика его образа жизни даёт о себе знать и когда надо, и когда не надо.

Студентка свернула в боковую галерею. Ускорив шаги, Шертон свернул следом: ему хотелось увидеть её лицо. Обогнал её, посмотрел направо, налево — типичное поведение человека, который забрёл не туда, — повернул в обратную сторону… и остановился, преградив ей дорогу, хотя вначале намеревался пройти мимо.

Девочка с обожжённой рукой. Наркоманка.

Она тоже остановилась, чуть не налетев на него. Шертон встретил растерянный взгляд больших лучистых глаз цвета тёмного янтаря, с золотыми крапинками — такие бывают только у чистокровных идонийцев.

— Как вас зовут?

— Романа До-Энселе, — она ответила, но неуверенно отступила.

— Романа, я всякое повидал. — Опасаясь напугать её, Шертон постарался смягчить свой хрипловатый голос. — Пожалуйста, не связывайтесь с наркотиками. Это верная смерть. Пусть не сразу, но верная. Подумайте об этом.

— Я только один раз приняла кивчал. — Она слегка сдвинула тонкие брови: обсуждение этой темы явно не доставляло ей удовольствия. — Один раз.

— Будет жаль, если вы прикончите себя наркотиками. Покажите руку.

Он осторожно взял её хрупкое запястье и отвернул рукав. Странные рубцы. Один большой, три маленьких, багрово-серая короста отталкивающего вида.

— Чем вы обожглись?

— Не знаю. — Романа попыталась выдернуть руку. — Не помню.

Мимо проходили другие студенты, посматривали искоса.

— Какая-нибудь хитрая смесь магических и естественных компонентов, я угадал? Я не маг и не врач, но, думаю, это можно вылечить. Вот что, я найду хорошего целителя и заплачу ему, а вы мне за это ничего не будете должны: я просто хочу узнать, что это за ожоги и как их можно убрать. Чисто познавательный интерес. — Заметив тень страха в тёмных янтарных глазах, Шертон добавил: — У меня могла бы быть дочь вашего возраста…

Это заявление её не успокоило. Прошептав: “Отстаньте от меня!” — Романа До-Энселе вырвала руку, устремилась вперёд и затерялась в толпе студентов.

“Напугал всё-таки”, — с досадой подумал Шертон.

Гм, а если взглянуть на дело с её точки зрения? Незнакомый мужик подозрительной наружности, с кобурой, с мечом за спиной, останавливает тебя в коридоре и ни с того ни с сего предлагает деньги на лечение. Ещё бы девочка не испугалась! Жалко. Стоит следить за своими манерами… По меркам Верхнего Города, он повёл себя слишком бесцеремонно и агрессивно.

Из боковой двери вышел раб с укреплённым на длинной ручке деревянным обручем, увешанным колокольчиками. Он то и дело энергично встряхивал своим приспособлением, колокольчики звенели. Студенты потянулись к аудиториям.

Глава 2

— Ты отдохнул и поел, Титус?

— Да, наставник.

— Сядь.

Титус присел на неудобный стул без спинки, стоявший посреди кабинета. В Доме афариев не водилось удобной мебели. “Мы работаем ради блага людей, но наша работа причиняет людям неудобства — значит, справедливости ради, мы сами тоже должны терпеть неудобства”, — так писал в своём трактате “О нравственном равновесии” Луиллий Винабиус, один из первых Магистров Ордена. Современный Орден свято чтил древние традиции.

— Тебя ждут ещё два задания. Сразу два, но выполнять их будешь на одной территории, в университете. Твой билет вольного слушателя ещё не просрочен?

— Нет, наставник.

Билет вольного слушателя позволял посещать лекции и семинары в Императорском университете, однако его обладатель не мог рассчитывать на диплом. Зато и экзаменов сдавать не надо. Образование для расширения кругозора, без права заниматься в будущем профессиональной деятельностью. Большинство вольных слушателей — юные аристократы, но два года назад, когда Орден раскрыл заговор против императора, Магистр выхлопотал билеты для нескольких молодых афариев.

— Хорошо. Первое задание сложное, оно потребует от тебя изрядной осторожности и расчётливости. Ты справишься, ты способный исполнитель. Второе, в общем-то, пустячок, но для тебя этот пустячок будет иметь большое воспитательное значение… — Магистр остановился перед Титусом, строго посмотрел на него сверху вниз. — Я имею в виду твои взгляды, Титус, насчёт бедных и богатых! Надеюсь, после этого дела ты кое-что поймёшь… Очень надеюсь. Ты ведь давно уже не дитя озлобленных нищих из Нижнего Города! Ты — афарий, молодой человек с перспективами, с твёрдым социальным статусом. Или ты со мной не согласен?

— Согласен, наставник.

Кивнув, Магистр отошёл к заваленному бумагами рабочему столу. Время близилось к закату, а окна кабинета выходили на восток, и сейчас тут было темновато. Магистр выглядел измотанным, его просторная бежево-серая клетчатая ряса (расцветка символизировала изначально непорочную совесть, отягощённую множеством невольных прегрешений, которые афариям приходится совершать, преследуя благие цели) скрадывала очертания тела, однако Титус не мог не заметить, как устало опущены его плечи, как подрагивают кисти рук с набухшими венами.

— Что-то случилось, наставник?

— Всё то же самое, мальчик. Ты ведь афарий! Неужели не понимаешь, что произошло?

Магистр зорко и пристально смотрел на Титуса. Тот молчал, и тогда он со вздохом продолжил: