Глава 1

В тот судьбоносный для Панадара день Равлий Титус, брат-исполнитель Ордена афариев, проходил через рынок в Нижнем Городе и остановился перед палаткой торговца льдом.

Жара. Солнце плавится в зените, раскалённый сиреневый небосвод без единого облачка. Впереди — долгий изнурительный подъём в Верхний Город, ибо эскалаторы Нэрренират вот уже пятые сутки не работают (кто-то уклонился от жертвоприношения, презрев древний договор между людьми и богиней). Несмотря на то, что афарии исповедуют непотакание телесным нуждам, а денег у Титуса было всего ничего, он не удержался, купил стаканчик фруктового льда. Отправив в рот яблочно-сладкий зелёный шарик, зажмурился от удовольствия и вдруг заметил оборванную старуху-гадалку, примостившуюся на земле в тени палатки. Перед ней стоял приоткрытый мешочек с мермами.

К гадалкам Титус питал слабость: двадцать лет назад одна из них предсказала его матери-нищенке, что её сын вырастет умным мальчиком, выбьется в люди и будет жить в Верхнем Городе. Так оно и получилось. Присев на корточки, он подал старухе серебряную монету, сунул не глядя руку в мешочек, вытащил несколько щербатых деревянных кружочков и бросил на расстеленную на земле грязную тряпицу.

Гадалка наклонилась вперёд, щурясь, долго что-то невнятно ворчала, рассматривая вырезанные на мермах значки, потом подняла взгляд на Титуса и проскрипела:

— Скоро ты, малый, кого-то объегоришь! На роду тебе так написано. Деньги возьмёшь, а работу свою воровскую, стало быть, не сделаешь. И выпадает тебе после этого знак увечья — видать, заказчик твой тебя поколотит, а то и чего похуже… Но не помрёшь, не бойся. А вот потом будет совсем худо… Гляди, это знак конца света! Ух, и опасный же ты человек, раз из-за тебя конец света наступит. — Старуха отодвинулась от Титуса, сплюнула через левое плечо, попав на полотняную стенку палатки, опять посмотрела на мермы и добавила: — Правда, надвое тута выпало. Может, будет конец света, а может, ещё и не будет… Но ты всё равно опасный человек! Иди, куда шёл, проходи мимо!

Пожав плечами, Титус встал и направился к Верхнему Городу, который возвышался впереди, подобно необъятной белой горе, заслоняя полнеба. Ледяной стаканчик приятно холодил пальцы, а всё-таки настроение испортилось: последний баркль потратил на шарлатанку. Эта старуха не владеет магией, необходимой для её дела. За кого она, интересно, приняла его? За уличного жулика? Выполняя задание Ордена (надо было собрать кое-какие сведения о бизнесе одного ювелира), Титус сменил форменную рясу на дешёвый модный наряд, а перстень афария снял и повесил на шею на цепочке. Гадалка судила о нём по внешности, однако не уловила суть.

Орден афариев славится своей неподкупностью и объективностью. Все заказчики, которые обращаются к афариям за информацией, почтенные люди, личностей криминального толка среди них нет — с такими Орден не работает. Следовательно, всё то, о чем наболтала гадалка, относится к области невозможного! Чтобы он, Титус, взялся за сомнительное в нравственном отношении дело, да чтоб из-за этого ещё и конец света случился… Абсурд.

Вокруг на разные голоса шумел рынок. Несмотря на зной, продавцов сегодня собралось как будто больше, чем обычно… Ну да, больше! К завсегдатаям прибавились те, кто раньше торговал на рынках Верхнего Города. Те, кто не захотел платить за путешествие по канатной дороге либо карабкаться по бесконечным лестничным маршам. Оттого и цены упали. То-то Титус удивился, что лёд подешевел. Последний шарик превратился у него во рту в глоток сока, и тогда он откусил от хрустнувшего стаканчика. Чистейшая студёная вода. Магия не позволяла льду раньше времени таять, у Титуса даже слегка замёрзли пальцы.

— …Они все ненастоящие! Не поклоняйтесь им и не приносите жертвы, они все ненастоящие! — выкрикивал, исступлённо сверкая глазами, лохматый мужчина в живописной хламиде, взобравшийся на шаткий подиум из ящиков. — Те, кого мы, по своему убожеству и недомыслию, называем богами Панадара, на самом деле не боги! Есть только один истинный бог — Создатель Миров, который сотворил наш мир и ушёл! А так называемые боги Панадара — это просто мелкая шушера! Те, кто им служит…

Замолчав, оратор пошатнулся, странным образом повернул голову… нет, его голова сама собой повернулась вокруг собственной оси, с чавкающим звуком оторвалась от туловища и отлетела в сторону, прямо в толпу, словно её швырнула невидимая рука. Фонтаном ударила кровь, забрызгав слушателей. Обезглавленное тело упало на ящики.

Люди начали расходиться, торопливо и молча, не глядя друг на друга. Титус тоже ускорил шаги. Кто-то из “мелкой шушеры” услыхал. И обиделся.

Критически отзываться о богах Панадара можно только в Верхнем Городе, под защитой периметра Хатцелиуса. Либо под защитой других периметров Хатцелиуса. А этот горе-проповедник был не то дураком, не то сумасшедшим фанатиком… Всё же Титус почувствовал жалость, однако назад не повернул. Погибшему уже не поможешь, а он — афарий, он должен поскорее вернуться в Дом афариев и передать Магистру собранную информацию.

Многоступенчатые марши лестниц уходили ввысь, дальше вздымалась сложенная из каменных блоков стена, декорированная, как могло показаться снизу, полураскрытыми цветочными бутонами. Чаши-ловушки. Громадные, если смотреть на них вблизи. Именно они делают Верхний Город гарантированно безопасным, по меркам Панадара, местом.

Из-за стены выглядывали шпили, купола, башни. Кое-где её прорезали арки. В одном месте в виде исключения выступал наружу монументально-величественный фасад, украшенный мозаикой, на таком расстоянии неразличимой. Храм Правосудия. Изредка бывает, что в судебных тяжбах наряду с людьми участвуют боги, а поскольку последние не могут проникнуть за периметр Хатцелиуса, казённый дом построили таким образом, чтобы доступ туда был открыт для всех.

Лестницы были усеяны движущимися тёмными точками — людьми, которые поднимаются либо спускаются. Титус тоже начал подниматься, экономя силы, контролируя дыхание. Иногда приходилось огибать кого-нибудь, кто отдыхал, прислонившись к перилам или усевшись на ступеньки.

Несколько дней назад всё тут выглядело иначе: эскалаторы и грузовые платформы находились в непрерывном плавном движении, были среди них и скоростные — для тех, кто торопится. А теперь это обычные лестницы из белого мрамора. С западной стороны, отсюда не видно, есть сохранившиеся с давних времён канатные дороги, сейчас их задействовали для транспортировки грузов. Пассажирская линия там только одна, для самых платёжеспособных.

На середине пути, на промежуточной опоясывающей террасе, Титус остановился передохнуть. Вытер потное лицо, поглядел вниз: на рынок у подножия лестницы, на океан крыш под горячим сиреневым небом. Кое-где над этим океаном торчали острова — здания более высокие, чем типичные для Нижнего Города двух-трехэтажные постройки. Выгибались арки мостов. Возносились над сутолокой людских строений тонко прорисованные эстакады — рельсовые дороги Нэрренират.

Дыхание быстро восстановилось. Как и все афарии, Титус был парнем тренированным. Он двинулся дальше, следом за ним потащилась группа мужчин и женщин с корзинами, судя по одежде и речи — рыночных торговцев, решивших таки одолеть подъём ради верной выручки. Вместо того чтобы беречь дыхание, как делал Титус, они вовсю ругались.

— Помрём когда-нибудь на этих лестницах, ни за что помрём… — пыхтела у него за спиной толстая тётка в цветастой шёлковой накидке, похожая на медведицу. — Никто не захотел ради нас собой пожертвовать! Никому-то мы не нужны! Тьфу… Вот нас-то воспитывали, что надо жертвовать собой для других, даже пикнуть не смей, и правильно! А нынешние думают только о себе, вот и будем из-за них по лестницам топать…

Она тащила на переброшенном через плечо коромысле две корзины с товаром, причём передней то и дело толкала Титуса. Не выдержав, он обернулся:

— Эй, давайте поосторожней!

— Чего?.. — На этот раз торговка уже нарочно пихнула его своим коромыслом. — Вон они все какие! Мы им мешаем! А может, ты и есть тот самый раздолбай, из-за которого великая Нэрренират на людей прогневалась?!

— Отстань от человека, Мелея, — заступился другой торговец. — Не он это, не он! Иначе богиня давно бы уже его сцапала, и тогда бы эскалаторы поехали! Тот, кого избрала великая, за периметром, сволочь, отсиживается…

— Вот-вот, — поддакнула Мелея. — Нынешняя молодёжь на самопожертвование не способна!

Титус между тем оторвался от них на несколько ступенёк.

— Власти-то чего ни в зуб ногой… — проворчал мужчина. — На теле избранной жертвы должен быть Знак Нэрренират, вот бы и поискали… А то они, что ли, не ищут?

— Не ищут! — с радостной готовностью подхватила Мелея. — Каждый только о своём печётся, до нас никому дела нет! Как это говорят?.. Эгоисты все! Одни эгоисты! И вот этот хлыщ наглый, я его, видите ли, толкнула…

Голоса заглохли позади: компания остановилась для очередной передышки. Титус продолжал подниматься.

Последние марши. Пошатываясь от усталости, он одолел их и вступил на внешнюю опоясывающую террасу. Впереди высилась стена периметра, увенчанная чашами-ловушками — те медленно поворачивались из стороны в сторону, отблескивая металлом в лучах солнца. Защита от богов и нежити. Афарий побрёл к ближайшим воротам.

Верхний Город отличался от Нижнего архитектурной упорядоченностью и большей ухоженностью. Государственные рабы регулярно подметали и поливали водой улицы, убирали мусор, следили за состоянием подземной канализационной системы. Титус не удивился, когда, свернув в знакомый переулок, увидел, как впереди приподнимается решётка водостока. Удивился он мгновение спустя, когда из канализационного люка вместо рабов вылезли друг за другом двое афариев в подоткнутых рясах.

— Смотри-ка, Титус! — заулыбался первый, брат-исполнитель Цведоний, плотный и розовощёкий.

— Привет, Титус, — усмехнулся второй, брат-исполнитель Фиртон, такой же, как Титус, худощавый и подтянутый, в отличие от грузного Цведония.

— Что вы делали в этой клоаке? — удивлённо поглядев на испачканные рясы, поинтересовался Титус.

— Ищем избранную жертву, — махнул рукой Цведоний. — Чтоб её демоны побрали! Или его… Смотря кого на сей раз эта стерва Нэрренират возжелала. До сих пор не нашли. Всех поголовно проверяли на предмет наличия Знака, но Знака ни на ком нет. Его же невозможно свести, всё равно проступит! Эскалаторы стоят, бизнес горит синим пламенем, Высшая Торговая Палата рвёт и мечет, а император, говорят, от расстройства заболел. Нас, кто не на заданиях, поголовно мобилизовали: обшарить все закоулки, но избранника найти. Вот и обшариваем…

— А что Нэрренират? Сама-то она может сказать, кого избрала?

— С тех пор как встали эскалаторы, она не идёт на контакт. Даже её жрецы не могут добиться ответа. Бесится оттого, что кто-то посмел не захотеть её! Говорят, один придворный маг сумел с ней связаться, а она его обложила на все корки и так шарахнула сгустком энергии, что еле потом откачали.

— Да, тяжко… — согласился Титус.

Созданные Нэрренират эскалаторы, связывающие Верхний Город, столицу Панадара, с внешним миром, остановились после того, как не состоялось ежегодное жертвоприношение, ибо избранная богиней жертва на священную церемонию не явилась. Напрасно жрецы, жрицы и паломники ждали около храма на площади Зовущего Тумана: никто не вступил на усыпанную цветами дорожку, ведущую к алтарю. Тут власти поняли, что дело дрянь, и начали разыскивать избранника, но было уже поздно.

Иные из богов Панадара требовали человеческих жертвоприношений, и власти старались держать это под контролем: печальный, но неизбежный компромисс. Несмотря на периметры Хатцелиуса, отношения с божествами лучше не портить. Весь мир периметром не обнесёшь (во всяком случае, пока, уточняли панадарские теологи, а что будет дальше — посмотрим). Детям с пелёнок внушали, что самопожертвование ради общего блага — великая добродетель; Департамент Жертвоприношений надзирал за тем, чтобы человек, на теле которого проступил Знак того или иного бога (обычно это происходило за несколько дней до церемонии), не пытался уклониться от своей незавидной роли.

Правда, прежде не возникало необходимости контролировать жертвоприношения Нэрренират: в отличие от иных божеств, она не убивала и не калечила своих избранников. Её интересовал секс. Проведя некоторое время в обществе богини, жертва возвращалась к обычной жизни — с недурным капиталом, а также заручившись на будущее покровительством Нэрренират. Кроме того, по древнему неписаному закону, одного человека можно принести в жертву только один раз. В общем, стать избранником Нэрренират — это скорее везение, чем наоборот. Всё равно что выигрыш в лотерею. Тот, кто обнаруживал у себя на теле Знак Нэрренират — цветок, как будто нарисованный чёрной тушью на коже, — считался счастливчиком. Поэтому чиновники Департамента Жертвоприношений пустили это дело на самотёк, сосредоточив внимание на том, чтобы своевременно выявлять избранников Мегэса, Карнатхора, Омфариолы и прочих божеств, чьи запросы были не столь безобидны.

В прошлом однажды было, что жертвоприношение Нэрренират сорвалось. Богиня тогда избрала юношу из числа императорских придворных, статного и красивого, но очень уж неуверенного в себе. Уклоняться от ритуала он никоим образом не собирался, наоборот, его начало терзать внезапно обострившееся чувство ответственности: а вдруг он окажется не на высоте, вдруг не сможет исполнить как надо все желания великой богини, и сам опозорится, и людей подведёт? Посоветовался с друзьями, и те надоумили его для храбрости выпить. Он немного выпил, потом ещё немного, потом ещё, чтоб уж наверняка раскрепоститься…

До храма на площади Зовущего Тумана он после этого так и не дошёл. Вернее, не дополз. На следующее утро сбившиеся с ног чиновники Департамента Жертвоприношений обнаружили его спящим сном праведника в сточной канаве, в сотне кварталов от храма. Очнувшись, молодой придворный, несмотря на муки похмелья, всё вспомнил и заявил, что готов выполнить своё предназначение, да только Нэрренират к тому времени уже не хотела ничего, кроме как рассчитаться с людьми за оскорбление. В тот раз всё-таки удалось её умилостивить. Император издал потом специальный указ, запрещающий избранным жертвам употреблять спиртное в течение двух суток перед церемонией.

— Есть версия, что нынешний кретин-избранник императорский указ нарушил, — сказал Цведоний. — Запой у него, наверно… Вот и ищем, где он засел. Если не найдём, Палата введёт нормированный отпуск продуктов, а то канатная дорога не справляется с перевозками. У, морда свинячья, алкоголик… — проворчав ругательство, он огляделся, задрал рясу и извлёк из кармана штанов плоскую фляжку. — Примем? Мы-то не избранники великой богини, нам можно…

— Твоё “особое”? — оживился Титус.

— Оно самое.

Чистый спирт, сдобренный жгучими специями. Со специями Цведоний то и дело экспериментировал, меняя состав и соотношение.

— Глотни чуток, и хватит, — предупредил Фиртон. — Тебя Магистр ждёт с докладом. У него для тебя два новых задания, велел сказать, если встретим.

Титус, уже поднёсший фляжку к губам, ощутил холодок под ложечкой. Два новых задания?.. Ему вспомнилось предсказание рыночной гадалки насчёт конца света. Да нет, не может быть! Орден “воровскими делами” не занимается.

Отхлебнув, он содрогнулся — словно проглотил комок жидкого огня. Убойная штука… Вернул фляжку Цведонию, пожелал удачи братьям-афариям и направился к Дому.

Раб в тунике с вышитой на спине эмблемой Императорского университета семенил впереди, раздвигая толпу. Арсений Шертон шагал следом. На них оглядывались, кто с любопытством, кто с недоумением. Странная парочка. Университетский раб — и человек, смахивающий на бродягу-авантюриста, небезопасного субъекта, каких в Верхнем Городе встретишь нечасто. Среднего роста, жилистый, крепкий. Длинные тёмные волосы стянуты на затылке кожаным ремешком. Лицо, коричневое от загара, иссечённое шрамами, загрубело настолько, что невозможно определить ни возраст, ни выражение — только светятся живые светло-серые глаза, как будто выглядывающие из прорезей неподвижной маски.

Одежда на нём была недешёвая, но потрёпанная, над правым плечом торчала рукоятка меча (тоже редкость для Верхнего Города). На бедре висела потёртая кожаная кобура с медолийским самострелом, за спиной — дорожный мешок. Второй мешок тащил раб.

— Сюда, господин!

Они свернули, обогнув фонтан в виде сложенной из чугунных многогранников мокрой пирамиды. Многоэтажный университетский комплекс нависал над головами, осеняя закоулки внизу благодатной тенью.

Студенческий галдёж остался за углом. Раб отворил спрятанную за колоннадой неприметную дверь, из прохладного коридорчика с сине-золотой мозаикой на стенах пахнуло ароматом дорогих благовоний. Интерьер говорил о том, что этот вход — не для кого попало. Коридорчик привёл к лифту. Раб сделал приглашающий жест в сторону бархатного диванчика. Когда Шертон сел, он дёрнул за витой шнурок восемь раз подряд. Внизу, в подвале, другие рабы начали крутить педали, приводя в действие шестерёночный механизм, и лифт со скрипом поехал вверх. На восьмом этаже остановился. Распахнув дверцы, раб вынес мешки Шертона в облицованный пейзажной яшмой зал с незастекленными арочными проёмами.

— Смиренно прошу вас подождать, господин. Я доложу моему господину о вашем прибытии.

Шертон прошёлся взад-вперёд, остановился перед проёмом: внизу купался в океане света нарядный город. Верхний. Нижнего отсюда не видно.

Хлопнула дверь. В зал вошёл грузный мужчина в белой профессорской тоге с бриллиантовой аппликацией, изображающей звезду, пронзённую стрелой, — эмблему теологов. Профессор Венцлав Ламсеарий, один из крупнейших теологов Панадара, ректор Императорского университета.

— Здравствуй, Арсений! — Его бледное мясистое лицо озарилось радостной улыбкой. — Наконец-то! Хвала Создателю, что мой человек тебя нашёл!

Пока они обменивались приветствиями, другой раб вкатил столик с напитками и фруктовым льдом в прозрачных стаканчиках.

— Что случилось? — спросил Шертон, когда он удалился.

Выглядел Венцлав неважно. В его мимике, жестах, голосе сквозили растерянность и нервозность, раньше ему несвойственные.

— Пока ничего, — угрюмо вздохнул ректор. — Арсений, мы с тобой старые друзья. Я прошу тебя… погости у меня некоторое время. Пока ты здесь, они ничего не посмеют сделать.

— Кто — они? Люди? Боги?

— Скорее всего, люди. Меня уже трижды пытались ограбить… После двух первых попыток я послал за тобой. Воры искали один и тот же предмет, мою информационную шкатулку.

— Так тебе нужна охрана?

— Охрана у меня есть. Мне нужна твоя поддержка, Арсений. Может быть, твоё присутствие отпугнёт их.

— Я не влиятельное лицо, — отхлебнув ледяного шипучего вина, рассмеялся Шертон.

— Зато влиятельные лица знают, кто ты такой и на что способен. Прошу тебя, Арсений, поживи у меня хотя бы с месяц. Пока всё не утрясётся…

— Хорошо, с месяц. Ты кого-нибудь подозреваешь?

— Я подозреваю слишком многих, чтоб от этого был толк.

Заручившись его согласием, ректор расслабился, тоже осушил бокал вина и бросил в рот сразу два ледяных шарика — апельсиновый и зелёный.

— Пойдём, — произнёс он невнятно. — Прогуляйся со мной по коридорам, чтоб тебя все видели… У меня через полчаса лекция.

Шагая рядом с Шертоном по широкой, как проспект, сводчатой галерее, пронизывающей здание учебного корпуса, ректор впервые за много дней чувствовал себя защищённым. Приехал единственный человек, которому можно доверять. Друг. Когда-то, когда они оба были молоды, Арсений Шертон спас жизнь Венцлаву Ламсеарию.

Ректор был неизлечимо болен. Как и любой теолог, он расплачивался за работу с чашами-ловушками и иными аналогичными устройствами странным ознобом, депрессиями, провалами в памяти, плохим состоянием внутренних органов, блуждающими болями. Оружие, эффективное против богов, для людей тоже не безвредно! В своё время, выбирая профессию, он согласился на эту цену — а теперь начал стремительно сдавать.

Стены и колонны сквозной галереи, а кое-где даже и потолок, покрывала хаотичная вязь граффити. Студенты балуются, и бороться с этим бесполезно. Где-то здесь должны быть надписи, начертанные тридцать лет назад рукой студента-теолога Венцлава Ламсеария… Сохранились они под слоем более поздних напластований, или их соскоблили во время очередной генеральной уборки? Ректору хотелось думать, что сохранились.

Преподаватели и студенты расступались перед ним, почтительно здоровались, удивлённо посматривая на его спутника. Низко кланялись рабы в одинаковых серых туниках. Среди них наверняка есть соглядатаи тех, кто плетёт против него интриги! Ну, ничего. Пусть доложат своим хозяевам, что у него появился друг-защитник.

Зал с незастекленными окнами и видавшими виды плетёными креслами. Большинство первокурсников, расположившихся в креслах и оконных нишах, торопливо двигали челюстями: большой перерыв, самое время перекусить. Заметив ректора, все повскакивали на ноги, а раб, сметавший в совок бумажки, согнулся в поклоне.

Оглядев их, ректор прищурился и пробормотал: “Ага…” Возле крайнего окна он заметил девчонку с плиткой шоколада. Та самая, которая недавно попалась на употреблении кивчала! Мало того, что она из дурного любопытства приняла наркотик, отключающий болевые ощущения, — сразу после этого она отправилась в лабораторию выполнять практическое задание по алхимии. Что за ингредиенты она взяла и смешала, неизвестно. Сама не помнит. Во всяком случае, это были не те составляющие, которые порекомендовал ребятам для опыта преподаватель. Час был поздний, и лаборант, чья прямая обязанность — присматривать за экспериментирующими студентами, пьянствовал в подсобке с двумя рабами. Все трое потом получили нагоняй. Одурманенная наркотиком девчонка бухнула в своё адское зелье кое-какие магические компоненты (первокурсникам строжайше запрещено к ним прикасаться), начала взбалтывать полученную смесь, и тут её угораздило облиться. К счастью, она всё-таки надела защитную маску и фартук. А про перчатки забыла. Результат — несколько ожогов на левой руке.

Ректор не отчислил её по одной-единственной причине: девчонка принадлежала к идонийскому торговому клану До-Энселе. Это влиятельный клан, портить с ним отношения незачем. Конечно, он хорошенько отчитал её, объявил строгое предупреждение… Намекнул, что после второго раза никакие родственные связи её не спасут.

— Ну? — спросил он грозно, глядя на неё сверху вниз. — Не пробовала больше наркотиков?

— Нет, господин ректор, — тихо ответила студентка.

Её левая полусогнутая рука опиралась о подоконник, рукав приподнялся, открывая безобразный серовато-багровый рубец на нежной коже. Ректор нахмурился:

— Так и гуляешь в таком виде? Что ж ты к целителю не сходишь?

— У меня сейчас нет денег на лечение, господин ректор. Он ещё сильнее нахмурился:

— А на шоколад есть?

— На шоколад есть, — подтвердила девчонка.

— От сладкого фигура портится, — смерив взглядом её точёную фигурку, сказал ректор наставительно. — Вот будет у тебя талия, как у меня!

Когда они отошли, Шертон спросил шёпотом:

— Венцлав, зачем ты так? Славную девочку обидел…

— Юная наркоманка, — буркнул ректор. — Наглоталась дряни и потом себе руку обожгла. Молодёжь, Арсений, надо воспитывать! Ох, тяжело с ними, с нынешними… Я их совсем не понимаю. Мы были другие, правда?

Они расстались у дверей ректорского кабинета — перед лекцией Венцлаву требовался отдых. Шертон пошёл обратно. В последний раз он побывал в Императорском университете лет десять назад, однако перемен не замечал: всё те же испещрённые надписями, продуваемые сквозняками сводчатые галереи, гулкое эхо, армия бесцельно слоняющихся рабов с вениками (чем больше рабов приписано к тому или иному учреждению, тем выше негласный престиж данного учреждения, а надо же их всех каким ни на есть делом занять!), студенты в светлых рубашках с длинными рукавами и одинаковых тёмных шароварах. У старшекурсников на рубашках красуются эмблемы — “теология”, “алхимия”, “алгебра”, “юриспруденция”… Младшие пока ходят без эмблем. В основном юноши, девчонок среди них не больше четверти.

Бегло оглядывая студентов, которые болтали, сидя на корточках у стен или подпирая колонны, появлялись из боковых проёмов, двигались навстречу либо в одном направлении с ним, Шертон, по вполне понятной причине, больше внимания обращал на девушек. Вскоре его взгляд перестал блуждать, остановившись на студентке, которая шла впереди по галерее.

Естественная грация её движений почти заворожила Шертона. Срезанные на уровне плеч прямые белоснежные волосы указывали на то, что принадлежит она к расе идонийцев. Тонкая талия перетянута атласным пояском, бёдра узкие, подростковые. Тело нетренированное, сразу определил Шертон, но мышечная координация от природы хорошая и суставы должны быть гибкими. Усмехнулся: любого человека он привык оценивать прежде всего как потенциального бойца, специфика его образа жизни даёт о себе знать и когда надо, и когда не надо.

Студентка свернула в боковую галерею. Ускорив шаги, Шертон свернул следом: ему хотелось увидеть её лицо. Обогнал её, посмотрел направо, налево — типичное поведение человека, который забрёл не туда, — повернул в обратную сторону… и остановился, преградив ей дорогу, хотя вначале намеревался пройти мимо.

Девочка с обожжённой рукой. Наркоманка.

Она тоже остановилась, чуть не налетев на него. Шертон встретил растерянный взгляд больших лучистых глаз цвета тёмного янтаря, с золотыми крапинками — такие бывают только у чистокровных идонийцев.

— Как вас зовут?

— Романа До-Энселе, — она ответила, но неуверенно отступила.

— Романа, я всякое повидал. — Опасаясь напугать её, Шертон постарался смягчить свой хрипловатый голос. — Пожалуйста, не связывайтесь с наркотиками. Это верная смерть. Пусть не сразу, но верная. Подумайте об этом.

— Я только один раз приняла кивчал. — Она слегка сдвинула тонкие брови: обсуждение этой темы явно не доставляло ей удовольствия. — Один раз.

— Будет жаль, если вы прикончите себя наркотиками. Покажите руку.

Он осторожно взял её хрупкое запястье и отвернул рукав. Странные рубцы. Один большой, три маленьких, багрово-серая короста отталкивающего вида.

— Чем вы обожглись?

— Не знаю. — Романа попыталась выдернуть руку. — Не помню.

Мимо проходили другие студенты, посматривали искоса.

— Какая-нибудь хитрая смесь магических и естественных компонентов, я угадал? Я не маг и не врач, но, думаю, это можно вылечить. Вот что, я найду хорошего целителя и заплачу ему, а вы мне за это ничего не будете должны: я просто хочу узнать, что это за ожоги и как их можно убрать. Чисто познавательный интерес. — Заметив тень страха в тёмных янтарных глазах, Шертон добавил: — У меня могла бы быть дочь вашего возраста…

Это заявление её не успокоило. Прошептав: “Отстаньте от меня!” — Романа До-Энселе вырвала руку, устремилась вперёд и затерялась в толпе студентов.

“Напугал всё-таки”, — с досадой подумал Шертон.

Гм, а если взглянуть на дело с её точки зрения? Незнакомый мужик подозрительной наружности, с кобурой, с мечом за спиной, останавливает тебя в коридоре и ни с того ни с сего предлагает деньги на лечение. Ещё бы девочка не испугалась! Жалко. Стоит следить за своими манерами… По меркам Верхнего Города, он повёл себя слишком бесцеремонно и агрессивно.

Из боковой двери вышел раб с укреплённым на длинной ручке деревянным обручем, увешанным колокольчиками. Он то и дело энергично встряхивал своим приспособлением, колокольчики звенели. Студенты потянулись к аудиториям.

Глава 2

— Ты отдохнул и поел, Титус?

— Да, наставник.

— Сядь.

Титус присел на неудобный стул без спинки, стоявший посреди кабинета. В Доме афариев не водилось удобной мебели. “Мы работаем ради блага людей, но наша работа причиняет людям неудобства — значит, справедливости ради, мы сами тоже должны терпеть неудобства”, — так писал в своём трактате “О нравственном равновесии” Луиллий Винабиус, один из первых Магистров Ордена. Современный Орден свято чтил древние традиции.

— Тебя ждут ещё два задания. Сразу два, но выполнять их будешь на одной территории, в университете. Твой билет вольного слушателя ещё не просрочен?

— Нет, наставник.

Билет вольного слушателя позволял посещать лекции и семинары в Императорском университете, однако его обладатель не мог рассчитывать на диплом. Зато и экзаменов сдавать не надо. Образование для расширения кругозора, без права заниматься в будущем профессиональной деятельностью. Большинство вольных слушателей — юные аристократы, но два года назад, когда Орден раскрыл заговор против императора, Магистр выхлопотал билеты для нескольких молодых афариев.

— Хорошо. Первое задание сложное, оно потребует от тебя изрядной осторожности и расчётливости. Ты справишься, ты способный исполнитель. Второе, в общем-то, пустячок, но для тебя этот пустячок будет иметь большое воспитательное значение… — Магистр остановился перед Титусом, строго посмотрел на него сверху вниз. — Я имею в виду твои взгляды, Титус, насчёт бедных и богатых! Надеюсь, после этого дела ты кое-что поймёшь… Очень надеюсь. Ты ведь давно уже не дитя озлобленных нищих из Нижнего Города! Ты — афарий, молодой человек с перспективами, с твёрдым социальным статусом. Или ты со мной не согласен?

— Согласен, наставник.

Кивнув, Магистр отошёл к заваленному бумагами рабочему столу. Время близилось к закату, а окна кабинета выходили на восток, и сейчас тут было темновато. Магистр выглядел измотанным, его просторная бежево-серая клетчатая ряса (расцветка символизировала изначально непорочную совесть, отягощённую множеством невольных прегрешений, которые афариям приходится совершать, преследуя благие цели) скрадывала очертания тела, однако Титус не мог не заметить, как устало опущены его плечи, как подрагивают кисти рук с набухшими венами.

— Что-то случилось, наставник?

— Всё то же самое, мальчик. Ты ведь афарий! Неужели не понимаешь, что произошло?

Магистр зорко и пристально смотрел на Титуса. Тот молчал, и тогда он со вздохом продолжил:

— Надо ежечасно упражнять свой ум, дабы вовремя находить ответы! Всё говорит за то, что избранник Нэрренират мёртв. Или избранница, это пока не выяснили. Произошло убийство, тело то ли спрятано, то ли уничтожено. Когда богиня об этом узнает, будут неприятности. Пока она только эскалаторы остановила. Но если прекратится движение по рельсовым дорогам, для бизнеса это катастрофа. Титус, как бы ты ни относился к нехорошим богачам, благополучие Панадара держится именно на бизнесе!

Титус смущённо опустил взгляд. После недолгой паузы Магистр вновь заговорил:

— Выход один: найти убийц, выдать их Нэрренират и предложить ей избрать новую жертву взамен погибшей. Орден занимается расследованием параллельно с Департаментом Жертвоприношений. Пока ничего, совсем ничего… Если б Нэрренират согласилась сотрудничать, мы бы узнали имя жертвы, но ведь это Нэрренират! Она чуть не вышибла дух из придворного мага, который рискнул потревожить её этим вопросом. Бесполезно. У богов иной разум, не человеческий… Один тугодум из Департамента предложил блестящее, по его мнению, решение: сфабриковать дело и выдать ей всё равно кого, лишь бы доказательства были весомые. Она же великая богиня, она сразу поймёт, что ей подсунули невиновного! И таких деятелей держат на руководящих постах… — Он покачал головой. — Вот так-то, мальчик. Всё очень плохо.

— Погодите, наставник… Если избранника убили и бестелесное существо ушло в невидимый мир, неужели Нэрренират до сих пор об этом не знает?

— Если бестелесное существо угодило в какую-нибудь ловушку, об этом ни одна живая душа не узнает. Даже боги.

— Простите, наставник. — Титус покраснел, сконфуженный своей ошибкой.

— Вот так-то… — повторил Магистр. — В Департаменте Жертвоприношений все очень нервные стали, чуть что — срываются. Проморгали. До сих пор от Нэрренират никто не прятался, со своими избранниками она обращается хорошо. А тут на носу жертвоприношение Мегэсу, надо вовремя отследить, кого он выберет. Мегэс — это морозильные установки! Если ещё и он прогневается, вся экономика пойдёт вразнос.

Против воли Титус поёжился. Жертвоприношения Мегэсу — это нечто такое, о чём даже вспоминать лишний раз не хотелось. В храмах Мегэса холодно, как в отдалённых северных краях, и стоят там нерукотворные ледяные колонны с вмороженными в их прозрачную толщу трупами. Прежние жертвы. Скоро в одном из храмов появится новая колонна с кошмарной начинкой. “Всеблагой Создатель, осени меня своей милостью! Пусть это буду не я…” Титус понимал, что молиться бесполезно, Создатель давным-давно ушёл творить другие миры… Сделав над собой усилие, он отогнал парализующий страх.

— Если бы боги Панадара не были такой отпетой сволочью… — с горечью прошептал опёршийся о стол Магистр. — Мы бы тогда жили в прекрасном светлом мире! Но мы живём в Панадаре. Департамент Жертвоприношений сейчас разрывается между тем делом и этим, вот нас и подключили, по личному распоряжению председателя Палаты. Если ты вдруг что-то узнаешь о судьбе избранника Нэрренират, немедленно приходи ко мне с докладом. Но это так, на всякий случай. Если. У тебя другие задачи.

Выдвинув из-за своего рабочего стола старинное деревянное кресло, столь же неудобное, как и стул, на котором сидел Титус, Магистр устроился напротив.

— Профессор Ламсеарий, ректор университета, скоро уйдёт на пенсию. Многие хотят занять его место, и поэтому началась охота за его информационной шкатулкой. Эта шкатулка содержит массу чрезвычайно любопытных сведений… Если мы завладеем этой информацией, влияние Ордена стократно возрастёт. Титус, надо снять копию. Лезть к ректору за шкатулкой — рискованное предприятие… но речь не об этом. Её уже трижды пытались выкрасть, скоро опять попытаются. Твоя задача — изъять шкатулку у воров и скопировать содержимое. Только скопировать. Если ты после этого вернёшь её законному владельцу, это будет хороший выход из той нравственной головоломки, в которую Орден таким образом попадает. — Он вздохнул. — Титус, мальчик, ты пока ещё не постиг, что такое неразрешимые нравственные дилеммы… Постигнешь. Ни одному афарию не удалось избежать сей участи.

— Я понял, наставник. Я выполню задание.

— Украсть шкатулку должны Тубмон и Атхий из Нижнего Города, нанятые одним из претендентов. Сейчас я тебе их покажу.

Дотянувшись до стола, Магистр взял магическое зеркало в раме, усыпанной мелкими самоцветами, поочерёдно прикоснулся пальцем к нескольким кристалликам и прошептал имя. В зеркале появилось костистое, болезненно-некрасивое лицо молодого мужчины. Тубмон, маг-недоучка. Второе имя — второе лицо, невзрачное, прыщавое, остроносое. Атхий по прозвищу Козья Харя, грабитель и наёмный убийца.

— Я запомнил их, наставник.

— Будет тут одна трудность… В гости к ректору приехал Арсений Шертон. Слыхал о нём?

— Что-то слыхал… — Титус напряг память. — Какой-то авантюрист?

— Не какой-то! Это он нашёл в своё время камень Вафферла. Он засадил в ловушку Ипаластона. Он открыл врата в Азеераду. И много чего ещё сделал… Титус, обычные авантюристы — это люди без морали и мудрости. У Шертона есть и мудрость, и мораль… но они далеко не во всём совпадают с мудростью и моралью нашего Ордена. Он всегда поступает так, как сочтёт нужным, независимо от общепринятой точки зрения. Он крайне опасен… Если вы с ним столкнётесь, он вряд ли тебя убьёт, просто так он не убивает.

— В чём же тогда опасность?

— В том, что задание ты в этом случае не выполнишь!

— Наставник, я не на худшем счёту у наших учителей боевых искусств…

— Наши учителя боевых искусств против него щенки. Вот он… — Магистр вновь дотронулся до камешков на раме зеркала. — Наилучшая для тебя тактика — избегать его.

С интересом рассмотрев возникшее в зеркале лицо, Титус спросил:

— Ректор его нанял?

— Нет, они давние друзья. Видишь ли, Арсений Шертон — человек очень одинокий. Он не является членом какого-либо сообщества, у него нет родственников, нет семьи, нет постоянной женщины… Такие люди обычно держатся за друзей. Или за тех, кого они считают своими друзьями. Раз уж он приехал сюда по вызову профессора Ламсеария, он постарается не подвести! Это усложняет твою первую задачу, но не делает её невыполнимой. Зато вторая задача совсем простенькая. И весьма для тебя полезная… Знаешь, кто такая Эрмоара До-Энселе?

— Глава торгового клана До-Энселе с Идонийского архипелага. Исключительно богатая женщина.

Он старался говорить бесстрастно, но всё же проскользнул в его тоне оттенок неодобрения.

— Ох, Титус… — только и вздохнул Магистр.

Сын нищей попрошайки из Нижнего Города, Титус с молоком матери впитал неприязнь и недоверие к богачам. С тех пор как он себя помнил, мать ежедневно вытаскивала его, закутанного в грязное тряпьё, просить милостыню на рынке или возле какого-нибудь храма. “Гляди, вон богатый идёт! — шептала она ему на ухо, в то время как он едва не терял сознание от жары; пыли и долгого неподвижного сидения на солнцепёке. — Денег полные карманы, а нам не даёт! Ну-ка, давай, заплачь!” — и больно щипала его, чтобы заплакал, а потом начинала тискать и гладить по голове, умоляя “доброго господина” или “добрую госпожу” подать “денежку на пропитание ребёнка”.

Иногда его брал с собой дед, занимавшийся тем же промыслом. Дед любил пофилософствовать. “Вот если бы, малыш, при императоре вместо Высшей Торговой Палаты была Высшая Палата Нищих, мы бы зажили по-другому! — рассуждал он порой, подвыпив. — Тогда бы каждый с нами делился, никто бы не проходил мимо! Всё-всё бы разделили поровну!”

От нищенской доли Титуса спас афарий, нынешний Магистр. Он тогда маскировался под нищего, выполняя некое задание Ордена. Семилетний Титус по его поручениям относил незнакомым людям послания и приносил ответы, один раз даже следил за каким-то мужчиной. Потом новый друг исчез, пообещав перед этим, что они ещё встретятся. И правда, встретились! Два восьмидневья спустя он подошёл к ним на рынке: в рясе афария, в хороших кожаных ботинках, гладко выбритый. Титус узнал его с трудом, но всё-таки узнал. Афарий выкупил мальчика у матери за двести серебряных барклей.

Новым домом Титуса стал Дом афариев, он учился, тренировался, у него появились друзья… Но плохое отношение к “богачам”, привитое дедом и матерью, никуда не делось. Конечно, повзрослевший Титус сознавал, что золотым мечтам деда о Высшей Палате Нищих не суждено осуществиться, и всё же хотелось ему социальных перемен.

— Мои взгляды не мешают мне делать своё дело, наставник.

— Какой же ты ещё мальчишка, Титус… Ладно, посмотрим, что ты скажешь, когда познакомишься с Эрмоарой. У себя на архипелаге она финансирует множество благотворительных программ, поддерживает людей искусства. После бешенства Цохарра она безвозмездно построила жильё для людей, оставшихся без крова. Неужели ты не слыхал об этом?

— Слыхал.

Великий бог Цохарр взбесился двенадцать лет назад. Он тогда начал всё подряд разносить, и особенно досталось островам Идонийского архипелага. Водяные смерчи, грозы, ураганы, землетрясения, а в центре всей это катавасии — заливающийся громовым хохотом спятивший бог. Пожалуй, это был единственный случай в истории Панадара, когда люди и боги объединили усилия, чтобы загнать одного из богов в ловушку. Цохарр допёк и тех и других! Треть идонийских городов после этого лежала в руинах, счёт погибших шёл на десятки тысяч.

— Слыхал, а выводов не сделал?

— Покупает себе популярность, — неохотно вытолкнул Титус.

— Да не нужна ей популярность! Она и так почётный член Высшей Торговой Палаты, а идонийцы на неё разве что не молятся. Это женщина редких душевных качеств, редкой культуры… Даже с рабами она ведёт себя вежливо! Я с ней познакомился ещё до бешенства Цохарра, тридцать пять лет назад… — Губы Магистра тронула меланхолическая улыбка. — Образованная, интеллигентная, утончённая… Идонийцы вообще очень культурный народ, но Эрмоара даже среди них выделяется. Пожалуйста, Титус, постарайся быть на высоте. Чтобы мне за тебя краснеть не пришлось.

“Похоже на то, что он в неё платонически влюблён, — предположил Титус, наблюдательный, как и все афарии. — Понятно тогда, почему он все её поступки истолковывает в её пользу! Большие деньги развращают. Не могут не развращать. Не удивлюсь, если эта Эрмоара окажется не такой, как он расписывает. Любовь заслоняет истину”.

— В чём состоит моя задача, наставник?

— Эрмоара так и не вышла замуж, детей у неё нет. Однако она усыновила осиротевшего мальчика из клана До-Энселе и воспитала его как наследника. Сейчас это уже взрослый молодой человек. Не знаю, что у них там произошло, но она как будто изменила своё решение и теперь собирается сделать главной наследницей дочку своего покойного кузена, Роману До-Энселе. Этой Романе семнадцать лет, недавно она сдала экзамены и поступила в Императорский университет. Эрмоара хочет получить на девушку досье. Ради этого она приехала сюда инкогнито и сделала щедрое пожертвование Ордену. Информацию соберёшь для неё ты.

— Я понял, наставник.

Титус ощутил невольное облегчение: предсказание гадалки, несмотря на свою нелепость, не шло у него из головы, но теперь можно о нём забыть. Оба задания вполне пристойны и “конца света” не сулят.

— Сегодня вечером ты должен спуститься в Нижний Город, госпожа Эрмоара хочет лично проинструктировать исполнителя, который займётся этим делом. Остановилась она в гостинице Бедолиуса в квартале Сонных Танцоров. Инкогнито, учти! Надеюсь, ты не ударишь лицом в грязь перед этим интеллигентнейшим существом. Следи за своей речью и за манерами, избегай некрасивых выражений. Я бы сам к ней спустился, но она боится, что это привлечёт ненужное внимание. Кроме того, я должен находиться здесь и координировать поисковые работы.

— Мне переодеться?

— Нет, иди в рясе. Сейчас я отправлю к ней посыльного с запиской, а ты ступай, когда начнёт смеркаться. Вот, посмотри на неё.

В магическом зеркале появилось худощавое бледное лицо немолодой женщины. Пожалуй что некрасивое: слишком тонкие губы, слишком длинный нос… Но было в нём определённое благородство, а тёмные глаза лучились приветливой энергией.

— Как впечатление, Титус? — Магистр пытливо смотрел на молодого афария.

— Трудно сказать, наставник.

Ему не хотелось сознаваться, что глава торгового клана До-Энселе произвела на него приятное впечатление. А впрочем, ведь магический портрет можно приукрасить, если оригинал щедро заплатил за это магу… Как будто наставник об этом не знает!

— Я уверен, что после знакомства с ней кое-что в твоих взглядах переменится.

— Не могу обещать вам этого, наставник.

Магистр давно уже вынашивал планы идеологического перевоспитания Титуса, но до сих пор не преуспел: за свои взгляды Титус держался крепко.

На нижних этажах этого корпуса находились кельи студентов и жилые помещения для рабов, верхние пустовали. Хотя, вообще-то, не совсем пустовали. На полу валялся мусор — верный признак того, что люди здесь бывают. Мятые бумажки, кожура фруктов, глиняные черепки, огарки курительных палочек… В отдалении звучали голоса. Шер-тон шёл по коридору, ориентируясь на звук: ему хотелось посмотреть, что там происходит. У плинтусов колыхались невесомые клубки пыли, потревоженные его шагами.

Шарканье впереди. Всё ближе и ближе. Из-за поворота появился мужчина в тунике раба, с корзиной, из которой выглядывали горлышки глиняных бутылок. Увидав Шертона, он остолбенел, испуганно заморгал и чуть не выронил свою ношу.

— Что там за шум?

— Я раб, господин! Здешний раб! Бутылки вот собираю, чтоб под ногами у господ не валялись…

— Я не спрашиваю, кто ты такой. Я спросил, что там за шум?

— А… Это студенты, господин.

Он съёжился в поклоне, глядя на Шертона с тревожным ожиданием.

— Ступай, — разрешил Шертон.

Не поднимая головы, мужчина торопливой развинченной походкой побрёл дальше. Скорее всего, никакой он не раб. Бездомные бродяги, пропившиеся до последней нитки алкоголики или даже беглые преступники нередко выдавали себя за государственных рабов, получая таким образом кров и бесплатное питание. В тех учреждениях, где числятся сотни рабов, затеряться в общей массе несложно. Департамент Рабонадзора периодически устраивал проверки и выявлял нелегалов. По закону, те обязаны возместить государству убытки — либо же, в случае отказа, они действительно станут рабами, да только в Верхнем Городе им после этого не жить: таких отправляли на плантации, на рудники, на соляные копи.

Нелегал, встретившийся Шертону, неспроста испугался: если здешние рабы проведают, что он собирал на их территории пустые бутылки, они сами сдадут его инспектору из Рабонадзора — чтобы неповадно было отбивать у людей кусок хлебной лепёшки!

Голоса теперь звучали отчётливей, Шертон уже мог кое-что разобрать:

— Мы идиоты! Мы идиоты! Мы маменькины сынки и дочки!

Следующий коридор оканчивался проёмом, за которым виднелся зал с ребристыми медолийскими колоннами из серого камня. Там копошились люди. Довольно много парней и девушек — несколько десятков, на глаз определил Шертон — ползали по кругу на четвереньках. Другие, этих было около дюжины, сидели с бутылками на широких каменных подоконниках, время от времени выкрикивая приказы:

— Орите громче, засранцы! Ну-ка, давайте: “Мы — вонючие дураки!”.

— Мы — вонючие дураки! — хором подхватили ползавшие.

— Громче, не слышу!

И те и другие были одеты как студенты. На Шертона эта сцена произвела мерзкое впечатление. Некоторое время он наблюдал, оставаясь незамеченным, потом повернул обратно.

— Мы психи, мы придурки затраханные! — неслось ему вслед.

В озарённом вечерним солнцем коридоре с растрескавшейся штукатуркой навстречу попалось ещё двое рабов: один с веником, совком и ведром, второй с корзиной, на дне которой перекатывалась пустая бутылка. Оба степенно поклонились. Видимо, настоящие рабы, зарегистрированные, с документами.

— Что там творится? — Шертон кивнул в ту сторону, откуда доносились голоса.

— Это старшекурсники и первокурсники, господин. У студентов такие ритуалы, господин.

— И часто здесь такое бывает?

— Каждый год, господин.

— Хм… И все первокурсники на это соглашаются?

— Все, господин. Они не могут отказаться, господин. Не все. Девочки с обожжённой рукой в зале не было.

Он бы её узнал.

— Их там человек семьдесят. Первокурсников гораздо больше.

— В зале все не поместятся, господин, и поэтому старшие вызывают туда младших по очереди. Сегодня одних, завтра других, господин.

На уровне третьего этажа находилась галерея, соединявшая жилой корпус с соседним, учебным. На стене возле входа искрились на солнце подкрашенные кристаллы, складываясь в надпись: “Самопожертвование — твой священный долг, молодёжь Панадара!”. В университете полно таких призывов, также как и в других казённых зданиях Верхнего Города, на улицах, в общественных местах… Воспитание. Несмотря на это, молодёжь Панадара проявляла достаточно здравого смысла, чтобы всячески уклоняться от исполнения своего священного долга. Шертон её за это не осуждал.

Правда, нынешнего избранника Нэрренират, пренебрёгшего великой богиней, он ну никак не мог понять… Принимая человеческий облик, Нэрренират представала прекрасной женщиной, высокой и гибкой, с белой, как лепестки жасмина, кожей, водопадом иссиня-чёрных волос, налитой грудью и лиловыми глазами, подёрнутыми влажной поволокой. Если б её выбор пал на Шертона, уж он бы не отказался!

Следующая галерея соединяла учебный корпус с ректорским. Тут дежурили охранники, но Шертона они пропустили без расспросов.

Венцлав отдыхал на балконе, развалившись в плетёном кресле. Юная рабыня умащивала его отёчные ноги благоуханными снадобьями, другая перебирала струны арфы, извлекая переливчатые хрустальные звуки. В золотых подставках дымились курительные палочки, их аромат накрывал балкон плотным незримым куполом.

— Прогулялся, Арсений?

— Прогулялся. Ты знаешь, что у тебя под носом творится?

Выслушав рассказ, ректор не удивился. На его усталом обрюзгшем лице появилась благодушная улыбка.

— Это же старые студенческие традиции, Арсений. Традиции! Что тебе тут не нравится?

— Унижение человеческого достоинства.

— Да брось ты, какое там унижение… Просто студенческие шутки. Через год-другой эти ребята сами будут так же шутить с первокурсниками. Это идёт из поколения в поколение… Ты же сам когда-то был студентом?

— Я был вольным слушателем. И с таким дерьмом я ни разу не сталкивался.

— А-а, вольным… Это было всегда, ты просто раньше не видел. Ты же только на лекции сюда приходил, не знал, чем живут студенты.

— Среди первокурсников часто случаются самоубийства?

Венцлав нахмурился и недовольно заворочался в покачнувшемся кресле.

— Каждый год мы теряем по пять-шесть человек, если тебя это интересует. Нервные срывы из-за возросшей учебной нагрузки. Не всякий способен усваивать большой поток информации без перенапряжения! Кроме того, ребята молодые, боятся, что их для жертвоприношения изберут… В общем, причины известны, от них никуда не денешься. А эти вековые традиции, они прививают студентам корпоративный дух, сплачивают их…

— Венцлав, ты хоть сам понимаешь, какую чушь городишь? — глядя на него с сожалением, спросил Шертон.

— Да ладно тебе… — буркнул ректор. — Не ругайся при рабынях. Лотея, сбегай-ка за идонийским вином! Давай, Арсений, выпьем, как два старых друга…

Услыхав стук в дверь, Роми вздрогнула. Её разоблачили и сейчас арестуют, этим и должно было кончиться… Новый стук, громкий, нетерпеливый. Неслышно ступая по циновкам, устилающим пол маленькой кельи, она подошла к двери:

— Кто там?

— Я это, я!

Сибрела. Однокурсница и соседка. Роми отодвинула засов.

— Почему сразу не открываешь?!

— Извини, я задремала.

Сгущались сумерки, лиловые, как глаза Нэрренират. В этом полумраке Роми видела своё лицо в зеркале, висевшем возле двери: откровенно испуганное лицо. Прищурившись, она постаралась придать ему более пристойное выражение.

— Уроды… — прошептала Сибрела, усевшись на койку. — Все они уроды, так и наплевала бы им в морды! Этот мудяра Клазиний сказал, что, если ты и завтра не придёшь, у тебя будут неприятности.

— Я не приду.

Успокоившись, Роми тоже села. Эта проблема, при всей своей паршивости, против первой проблемы — сущая мелочь. Главное, что её до сих пор не разоблачили! Она ещё придумает, как отделаться от Клазиния и его дружков. Уж если она сумела разобраться с первой проблемой… Правда, после этого к ней пристала репутация наркоманки, но для университета сие не редкость: здесь то и дело кого-нибудь ловили на употреблении наркотиков, причём куда более опасных, чем кивчал.

— Лучше сходи, — посоветовала Сибрела. — Все ведь ходят… Это же традиция! Ну, ползаем там, орём… Зато на будущий год такого не будет. Ты дождёшься, что они против тебя заведутся. Они уже завелись. Почему ты не хочешь хоть немножко подыграть им?

— Я так решила.

Раньше Роми не знала о том, что в Императорском университете такие отношения между старшекурсниками и новичками. Если б знала, выбрала бы другую карьеру.

Выбор у неё был. Она выросла на Эзоаме, самом большом из островов Идонийского архипелага. В приюте, который госпожа Эрмоара, глава клана До-Энселе, устроила специально для осиротевших детей своего клана, чьи семьи погибли во время бешенства Цохарра. Были там приюты и для других сирот, но для маленьких До-Энселе — отдельный. Очень уютный, на берегу моря, с множеством игрушек и ласковыми нянями.

Несмотря на приятную обстановку, Роми никак не могла забыть ту ночь, когда дом её родителей был разрушен Цохарром. Ей тогда едва исполнилось пять лет. Она осталась в живых только потому, что забралась в шкаф, испугавшись завываний ветра. Этот старый шкаф был сделан на совесть, из хорошего крепкого дерева. Из-под завала её вытащили полуживую, на третьи сутки. И потом ей долго-долго не говорили, что мама и папа умерли… Когда Роми всё-таки узнала об этом, она возненавидела богов Панадара. Всех. Без исключения.

Госпожу Эрмоару дети видели редко. Целиком погруженная в дела, от которых зависело процветание клана, она во время посещений приюта держалась суховато, но приветливо, всем одинаково улыбалась, а вот имена иногда путала.

Когда дети подрастали, каждому предлагали на выбор работу в торговых структурах До-Энселе либо обучение за счёт клана в Императорском университете. Для девушек был ещё и третий вариант: небольшое приданое и брак с кем-нибудь из служащих До-Энселе. Роми выбрала учёбу, ей хотелось побольше узнать и посмотреть мир.

Теперь она жалела о своём выборе: её подвела неинформированность о пресловутых университетских традициях. А ещё она порой, почти не признаваясь в этом самой себе, сожалела о том, что так лихо и поспешно разделалась с первой проблемой… Ведь если б не это, её вторая проблема, в лице Клазиния, Фоймуса и других старшекурсников, сейчас бы гроша ломаного не стоила! Но что сделано, то сделано, идти на попятную поздно.

В келье стало ещё темнее. Сибрела съёжилась у себя на койке, с головой накрывшись одеялом: старшекурсники уже трижды вызывали её в заброшенный зал на шестом этаже, и каждый раз после этого она вначале делала вид, что ей всё нипочём, а потом подолгу лежала вот так, сжавшись в комок, не двигаясь.

Привстав на цыпочки, Роми достала с полки баночку с целебной мазью, закатала левый рукав и начала осторожными движениями втирать снадобье в кожу. Несмотря на эти процедуры, ожоги постоянно болели. Правда, боль была несильная, Роми к ней уже привыкла.

Глава 3

Зильды, похожие на обезьян мелкие твари с длинными, как у зайцев, мохнатыми ушами, сидели на лепном карнизе кособокого дома с заколоченными ставнями. Они гримасничали и верещали, швыряя в прохожих огрызками фруктов. Один огрызок чуть не попал Титусу в глаз — афарий вовремя успел отклониться.

Спасаясь от плевков, он накинул капюшон и зашагал быстрее. Зильды обитали почти во всех известных людям мирах. Подобно крысам или бродячим собакам и кошкам, эти назойливые животные жили бок о бок с человеком, добывая себе пропитание на помойках. Титус их с детства недолюбливал: однажды зильд вырвал у него из рук недоеденную сладкую лепёшку, поданную сердобольной тётенькой.

Квартал Сонных Танцоров тонул в сумерках. Из сгущающейся лиловой мглы доносились звуки арфы, перезвон колокольчиков, хриплое пение, смех. Кто-то шуршал в кустарнике на задворках знакомой Титусу бани. Смутно белели выдвинутые вперёд колонны, мерцали освещённые окошки. Уличных фонарей тут не было. Двое юношей разбитного вида, вынырнувшие из темноты, заступили Титусу дорогу, но, разглядев рясу афария, так же проворно исчезли: афарии считались неплохими бойцами, и не без оснований.

Гостиница Бедолиуса находилась в длинном двухэтажном здании с побитыми статуями в нишах. Ставни плотно закрыты, на крыльце расположились охранники. Титус показал им перстень афария и назвал себя, его пропустили.

Внутри его встретил худощавый идониец средних лет, одетый как состоятельный торговец, но чем-то неуловимо похожий на жреца. Отрекомендовавшись секретарём госпожи До-Энселе, он пригласил Титуса следовать за собой.

В доме было темно и тихо, никакой суеты. Ни постояльцев, ни прислуги. В безмолвии они поднялись на второй этаж. Распахнув дверные створки с красно-жёлто-синими витражами, секретарь почти надвое переломился в поклоне и торжественно объявил:

— Госпожа, человек, которого вы ожидаете, прибыл!

Следом за ним Титус перешагнул через порог, тоже поклонился и зажмурился: в глаза ударил свет диковинного переливчатого светильника, установленного на столе.

— Я — Эрмоара До-Энселе с Идонийского архипелага.

— Вы — Эрмоара До-Энселе с Идонийского архипелага, — вслед за ней машинально повторил Титус, а потом спохватился: — Госпожа, я Равлий Титус, брат-исполнитель Ордена афариев. Меня прислал к вам Магистр.

Со светильником что-то сделали, его ослепительное сияние сменилось мягким мерцанием, и теперь Титус смог его рассмотреть: шар, сотканный из множества хрустальных соцветий, покоился на подставке из полированного мрамора. Эта эффектная магическая безделушка наверняка стоит не меньше миллиона барклей! Он перевёл взгляд на Эрмоару: лицо и причёска — точь-в-точь как на портрете. На ней было длинное платье из серого шёлка, затканное серебряными узорами. Она кивнула секретарю — тот вышел пятясь, прикрыл за собой дверь.

Стеснённо переминаясь с ноги на ногу, Титус припоминал наставления Магистра: женщина редкой культуры, интеллигентнейшее существо, разговаривая с ней, надо следить за своей речью, избегать некрасивых выражений… Помимо неприязни к богачам, он испытывал перед ними определённый трепет. Где-то в глубине его повзрослевшей души всё ещё жил тот маленький нищий заморыш, которого мать и дед таскали с собой в людные места просить милостыню.

— Вам здесь удобно, госпожа Эрмоара? — спросил он наконец, оглядывая комнату: обитые потёртым бархатом кресла, рассохшаяся деревянная мебель, исцарапанные фрески на стенах. Третьесортная роскошь Нижнего Города. Гостиница Бедолиуса — не из лучших. Оживлённый волшебным мерцанием полумрак скрадывал дешевизну обстановки, и всё же, встретить в таком месте знаменитую богачку… Титуса это обескураживало. На стене висела пустая бронзовая рама с завитками, под ней, на полу, сверкала груда осколков.

— Я арендовала всю эту развалину. — Эрмоара непринуждённо присела на край стола. — Для меня сейчас главное — конфиденциальность.

Всё-таки она не похожа на свой магический портрет, отметил Титус. Выражение лица другое: властное, раздражённо-нетерпеливое… Он не ошибся в своих подозрениях! Портрет, в угоду заказчице, приукрасили.

— Здесь вот зеркало разбито, — выдавив любезную, как просил Магистр, улыбку, он указал на осколки. — И никто почему-то не прибрал…

— Мне это зеркало не понравилось.

Титус растерянно сглотнул, но от уточняющих вопросов воздержался.

— Мне нужна исчерпывающая и правдивая информация о Романе До-Энселе, — заговорила Эрмоара. — Ваш Магистр написал, что пришлёт ко мне одного из лучших братьев-исполнителей. Ты действительно так хорош, как он утверждает?

— Мне хотелось бы надеяться…

— Только не вздумай водить меня за нос! Вот за это я тебе голову оторву. На всякий случай предупреждаю, чтоб между нами не вышло недоразумений.

Он опять сглотнул, потеребил рясу и заверил заказчицу:

— Госпожа, Орден афариев никого не водит за нос. Мы сообщаем нашим клиентам только истинные сведения.

— Потому я и обратилась к вам, а не куда-то ещё. Запомни, чтоб никакого дерьма. Я привыкла получать то, что хочу.

Он уже оправился от замешательства. Перед ним восседала на шатком гостиничном столе зажравшаяся богачка, непоколебимо уверенная в том, что за деньги можно купить весь мир. Глядя на неё, Титус испытывал облегчение (не придётся менять свои взгляды!) и горечь (наставник, при всей его наблюдательности, на сей раз выдал ошибочную оценку).

— Я тебе не нравлюсь? — проницательно ухмыльнулась женщина редкой культуры. — А мне плевать! Лишь бы ты сделал для меня эту работу. Заплачу, сколько скажешь, всё равно мне деньги девать некуда.

“Оно и видно”, — мысленно согласился Титус. Ему стало стыдно за Магистра: как же получилось, что этот мудрейший человек не разглядел истинную Эрмоару? Наверно, давняя юношеская влюблённость помешала ему сделать трезвые выводы. А кроме того, богачи, как говаривал дед, умеют пускать пыль в глаза, это у них в крови.

— Вы ничего не должны мне платить, — вымолвил он с достоинством. — Вы уже заплатили Ордену за расследование.

Повернувшись к двери, Эрмоара крикнула:

— Эй, что-нибудь выпить!

Створки со скрипом распахнулись, вошла женщина с подносом. Её тёмные волосы были заплетены в две дюжины косичек на медолийский манер, под платьем из мелкоячеистой золотой сетки просвечивала смуглая кожа. Невысокая и полногрудая, она двигалась с отточенной грацией храмовой танцовщицы. Приблизившись к Эрмоаре, сделала движение, словно собиралась опуститься на колени, но в последний момент передумала. На подносе стояли бутылки — не глиняные, а из дорогого гранёного стекла, прозрачного как слеза, и серебряные кубки древней работы.

— Можешь выпить, афарий.

Он вежливо поклонился. Интеллигентнейшее существо, пренебрегая кубками, схватило одну из бутылок и припало к горлышку.

Титус налил себе немного из другой бутылки — почему бы не воспользоваться приглашением? Нечто с банановым привкусом, жгуче-пряное… Пригубив, вернул кубок на поднос: вино крепкое, а на задании пить нельзя — это один из законов Ордена. Эрмоара тоже отставила бутылку, жестом отослала прислугу и предупредила:

— О том, что я здесь, не должна узнать ни одна задница. Сколько времени тебе понадобится на сбор информации?

— Вероятно, дня три-четыре..

— Хорошо, — злобный вздох сквозь сжатые зубы. — Через четыре дня придёшь сюда, в это же время. Меня интересует всё, любые детали. Сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— Ты слишком молод. — Раздражение Эрмоары как будто усилилось. — Не вздумай приставать к Роми.

— К кому?

— К Роми. К Романе До-Энселе. Я тебя не для этого нанимаю.

— Госпожа Эрмоара, Орден афариев исповедует умеренность и воздержание, — холодно парировал Титус.

— Можно подумать, что вы, афарии, никогда не трахаетесь! — процедила невоспитанная богачка. — Ты её ещё не видел. Роми изумительно красива и грациозна! Кроме того, у неё редкий интересный характер, это возбуждает… Я подозреваю, что, когда ты её увидишь, ты скормишь своё хвалёное воздержание демонам из выгребной ямы. Лучше так не делай. Если ты нарушишь границы приличий, я завяжу тебя узлом и твою безмозглую голову тебе же в жопу засуну. Не в переносном смысле, а в буквальном. Роми не для тебя.

— Я не собираюсь отступать от правил нашего Ордена, — отрезал шокированный Титус.

Да, он всегда знал, что большие деньги развращают, что слишком богатые люди нередко ведут себя бесцеремонно… Однако этот говорящий мешок с деньгами превзошёл все его ожидания!

— Тогда проваливай, — велела Эрмоара. — Жду тебя с докладом через четыре дня.

Похожий на жреца секретарь проводил Титуса до выхода. Накинув капюшон, афарий быстрым шагом направился к лестницам Верхнего Города. Пока они разговаривали, стемнело, в небе серебрился большой рогатый месяц. Омах. Вторая луна, Сийис, висела низко над крышами, перечёркнутая аркой моста.

Титуса переполняли горечь и жалость к Магистру: до чего же наивным оказался этот незаурядный человек… Не разглядел вопиюще-очевидного!

“Оберегайте своих собратьев по Ордену, — писал в своём знаменитом трактате “О нравственном равновесии” Луиллий Винабиус. — Щадите их по мере возможности, ежели правда, коя не имеет принципиального значения, может поранить их души. И без того каждый афарий встречает на своём пути великое множество противоречий и страданий”.

Несмотря на поздний час, Магистр не спал. Сидел за столом в кабинете и перебирал бумаги.

— Пока никого и ничего не нашли, — ответил он на невысказанный вопрос Титуса. — Каково твоё впечатление об Эрмоаре? Твои взгляды насчёт богатых… гм… не изменились?

— Не изменились, наставник.

— Даже самую малость не изменились?

— Даже самую малость.

— Ты упрямец, Титус… — вздохнул Магистр. — По крайней мере, ты оценил интеллигентность её речи, изысканность её манер?

— Честно говоря, её речь показалась мне излишне резкой… — Титус мучительно соображал, как бы сказать правду — или хотя бы полуправду, — не поранив при этом душу платонически влюблённого Магистра. — Иногда… С тех пор как вы познакомились с госпожой Эрмоарой, её характер мог немного измениться… Ну, под влиянием работы, всяких там житейских трудностей…

— Да чем она тебе не понравилась? — искренне удивился Магистр.

— Она разговаривала со мной… требовательно, — промямлил Титус. — Категорично… С ваших слов я ждал чего-то другого.

Не мог он огорошить самого близкого человека жестокой правдой! Лучше уж без подробностей.

— Ну да, из-за всех этих проблем с выбором наследника Эрмоара переволновалась, — согласился Магистр. — Когда ты с ней в следующий раз встречаешься?

— Через четыре дня.

— Постарайся выполнить оба задания с честью. Завтра с утра ступай в университет.

— Хорошо, наставник.

— Я полагаю, ты судишь об Эрмоаре чересчур пристрастно из-за её громадного состояния. Да, она очень богата, но душа у неё нежная, утончённая…

Магистр говорил, отвернувшись к чёрной арке окна, а потому кривой усмешки Титуса не заметил.

В трапезной Титус застал большую компанию афариев, измотанных после рейда по канализационным туннелям. Цведоний угощал всех “особым”, его тоже угостил.

“Хорошая штука… — блаженно подумал Титус, приходя в себя после порции огненного напитка. — Надо в другой раз попросить у Цведония… и захватить с собой… чтобы сразу принять, когда выйду от этой стервы Эрмоары!”

— Последняя война между людьми и богами Панадара завершилась четыреста семнадцать лет назад заключением знаменитого Уфмонского договора. Все вы знаете содержание этого договора, вас спрашивали о нём на вступительных экзаменах. Господа вольные слушатели, может, и не знают… — Преподаватель рассмеялся и сделал паузу, но, так как никто не оценил юмора, продолжил: — Сейчас Панадар насчитывает тридцать шесть периметров Хатцелиуса с действующими чашами-ловушками. Самый большой — тот, что окружает наш Верхний Город. Без него мы бы тут не сидели, не читали и не слушали эту интересную лекцию. Боги не любят, когда к ним подходят аналитически. Те из вас, кто решит посвятить себя теологии, ознакомятся с устройством и принципами работы чаш-ловушек позже. Уфмонский договор нельзя не назвать кабальным, и всё же он менее кабален, чем предшествующий ему Медолийский договор. Меньше жертвоприношений, меньше ограничений и ритуалов. Ещё один шажок вперёд. Если вспомнить о том, насколько сильны наши противники, это громадное достижение! Мы, люди, постепенно отвоёвываем у богов пядь за пядью…

Мало того, что преподаватель был стопроцентным занудой (от его заунывно-монотонной интонации невыспавшегося Титуса клонило в сон), вдобавок он то и дело уходил от темы. Курс назывался “История развития оборонительной магической техники”, тема лекции — “Становление теологии как науки в эпоху династии Сибребиев”. О становлении теологии преподаватель пока ни словом не обмолвился. Сухощавый, порывистый в движениях, он прохаживался взад-вперёд перед кафедрой и рассуждал о чём угодно, только не о заявленном предмете.

— Перед людьми стоит колоссальная задача: основываясь на природных и магических законах, построить свою собственную технику, которая будет функционировать не по прихоти того или иного божества, а в силу естественных причинно-следственных связей. Может быть, вы, новое поколение, решите эту задачу! Мы экономически зависим от них, вот в чём проблема! Яамес создал и контролирует мелиорационные системы в неплодородных районах, Нэрренират — наземную транспортную сеть из рельсовых дорог и эскалаторов, Паяминох — водную транспортную сеть, Мегэс — морозильные установки, и так далее, и так далее. Многие из богов предоставляют нам нечто, в чём мы нуждаемся, и берут за это плату, а иные требуют, сверх того, человеческих жертвоприношений. Созданная богами техника сама по себе работать не будет. Пример тому — эскалаторы Верхнего Города. Нэрренират прогневалась, и они обратились в обыкновенные лестницы. Сходите посмотрите, кто ещё не видел! (На этот раз в аудитории засмеялись.) Другое дело — техника, построенная людьми. Наши лифты, например. Шестерёнки и приводные ремни не подведут, даже если мастер, сделавший лифт, возненавидит весь мир. (Опять смешки. Лектор удовлетворённо усмехнулся.) Или возьмём магические светильники: если испортить такой противозаклинанием, любой маг сможет его починить. Но техника, созданная богами, повинуется только им. Ни одно божество, кроме самой Нэрренират, не может вновь запустить эскалаторы. И они ревностно оберегают свои исключительные права! Всем памятен случай, когда Паяминох потопил экспериментальный корабль с паровым двигателем в Щеянском море. Или когда Юманса убила мага, который нашёл способ делать неядовитыми плоды дерева Юмансы. Эти целебные плоды спасают нас от лунной лихорадки, и мы покупаем их в храмах по той цене, которую назначает сама Юманса…

Титус подавил зевок и пошевелился, устраиваясь поудобнее на жёсткой скамье, отполированной несметным количеством студенческих задниц до благородного зеркального блеска. Сквозь большие окна в аудиторию лился полуденный свет. Сиденья располагались амфитеатром. Титус сидел в восьмом ряду, а Романа До-Энселе — в седьмом, чуть левее, так что он мог видеть её профиль.

Тонко очерченная скула, изящный прямой нос. Волосы ярко-белые, а брови и ресницы тёмные. Красивая девушка, но Титус не сказал бы, что она “изумительно красива”. Восторженно расписывая внешность своей наследницы, Эрмоара преувеличивала. Хотя не бывать этой Романе богатой наследницей… Титус уже успел выяснить, что девчонку застукали на наркотиках. Когда он доложит об этом, глава клана До-Энселе наверняка изменит своё решение.

— Бывает, что боги и люди действуют заодно. Это крайне редко, крайне редко! Если происходит нечто, одинаково опасное и для нас, и для них. Двенадцать лет назад, например, когда взбесился Цохарр…

Романа До-Энселе слегка вздрогнула и напряглась. Титус отметил это, а потом вспомнил: дочка покойного кузена Эрмоары. Возможно, её отец погиб во время бешенства Цохарра… или кто-то ещё. Ему стало жаль девушку. Неудивительно, что пристрастилась к наркотикам. Теперь она ещё и наследство потеряет… Хотя это к лучшему. Большие деньги развращают.

— Да, да, существует кое-какая сложная техника, созданная людьми. (Преподаватель отвечал на чей-то вопрос.) Например, построенные императорскими магами машины для путешествий в Одичалые Миры. Этих машин немного, и боги их не ломают. Почему?.. Гм… Никто из богов не создал аналогов. Боги узурпируют то, на что есть массовый спрос. Контакты с Одичалыми Мирами нечасты, находятся под контролем государства… Что?.. Да, контрабандисты тоже… Возможно, кто-то из преступных магов согласился построить аналогичные машины для контрабандистов, но рано или поздно…

Прогуливаясь по коридорам во время перерывов, Титус присматривался к вольным слушателям и рабам и уже отследил двух грабителей. Оба изображали рабов. Он незаметно посадил на тунику каждому крохотного магического паучка — их выращивали в лабораториях Ордена специально для слежки. Теперь он в любой момент сможет узнать, где находятся его подопечные.

— Вопрос о равновесии — это сложный вопрос! Великие боги уравновешивают друг друга. Боги помельче тоже друг друга уравновешивают, но они обладают не столь сильным влиянием на нашу жизнь, можно ими пренебречь… Если кто-то из великих исчезнет, равновесие нарушится — это означает, что установится новое равновесие, уже иное. Рассмотрим пример. Когда мы избавились от Цохарра, существенных перемен не было. Он уравновешивал Юмансу и Яамеса, но Юмансу уравновешивают также Омфариола и Карнатхор, а Яамеса — Паяминох, Нэрренират и Мегэс. Количественные соотношения в каждом случае разные. Мегэса, например, уравновешивают, то есть потенциально могут одолеть, четверо богов — Шеатава, Юманса, Омфариола, Ицналуан. Омфариолу, для сравнения, только Нэрренират. Карнатхора — только Шеатава.

В первом ряду кто-то поднял руку.

— Да?.. — кивнул ему преподаватель.

— Господин профессор, значит, если Шеатава вдруг исчезнет, Карнатхор станет самым сильным в Панадаре и никто не сможет ему противостоять?

— Теоретически это так, но великие боги ни с того ни с сего не исчезают. Да, Цохарра посадили в ловушку… благодаря тому, что все против него объединились. Вы задали интересный вопрос! Нельзя нарушать устоявшееся равновесие, ибо это чревато катастрофой. Мир под пятой Карнатхора… Да, это был бы малоприятный мир, но не беспокойтесь, Шеатава никуда не денется…

Аудитория оживилась. Кое-кто прилежно записывал, пристроив на коленях специальные дощечки. Титус вновь подавил зевок. Всё это он, афарий, знал назубок, ничего нового… А вот о теологии в эпоху династии Сибребиев он бы послушал, да только о первоначальной теме лекции все, включая преподавателя, успели забыть.

— …Представьте себе ноздреватый медолийский сыр. Каждая полость в нём — обитаемый мир, и между собой они никак не связаны. Это разные пространства, однако все они находятся в одной точке Бесконечности. Таким сотворил наш космос Создатель Миров. Попасть из одного пространства в другое можно через междумирье, похожее, по словам очевидцев, на океан неоднородной тёмно-золотой мглы. С тех пор как были построены магические машины для выхода в междумирье, Панадар наладил торговые связи со многими из Одичалых Миров. Первые машины были примитивные, ненадёжные, но последующие поколения магов их усовершенствовали. При выходе в междумирье вас охватывает состояние беспокойства и дискомфорта…

Об этом Титус тоже знал.

Глава 4

Перезвон колокольчиков возвестил об окончании занятий. Роми вместе с толпой студентов и вольных слушателей вышла из аудитории, огляделась — никого из вражеского стана не видно. Она слегка прихрамывала, а на бедре, под одеждой, расцвёл внушительных размеров синяк. Двое старшекурсников, Клазиний и Фоймус, подстерегли её сегодня утром в коридоре; после обмена репликами Фоймус её толкнул, и она врезалась бедром в угол подоконника. Повезло: поблизости находился один из рабов-соглядатаев, чья прямая обязанность — сообщать кураторам обо всём, что вытворяют студенты, и на что-нибудь худшее эти двое не осмелились.

Толпа неторопливо текла по направлению к лестнице, Роми пока ничего не угрожало. Снаружи, за окнами, блестели крытые глазурованной черепицей крыши казённых зданий, за ними выплывающей из-за горизонта полной луной вздымался серебряный купол храма Создателя — единственного бога, которого почитали в Верхнем Городе, кто не требовал жертвоприношений и не напоминал людям о своём существовании. На большом расстоянии друг от друга высились одинокие башни, увенчанные чашами-ловушками: они защищали город от атаки с воздуха. И вся эта панорама, слегка размытая знойным вечерним маревом, золотилась в косых лучах солнца, манила к себе…

Если б у Роми было много денег, она бы сняла комнату в городе. Или нет, нельзя: студенты обязаны жить в университете. Если б у неё было много денег, она бы наняла убийцу, чтоб избавиться от Клазиния и Фоймуса.

Не все старшекурсники издевались над новичками — этим занималась одна компания, и верховодил в ней Клазиний, теолог с четвёртого курса. Чтобы решить проблему, надо устранить зачинщиков. Сделав такой вывод, Роми упёрлась в очевидную трудность реализации своего решения. Лучше бы, конечно, устранить их, не убивая… Но она уже успела выяснить, что жаловаться бесполезно.

Влиятельные лица, так или иначе связанные с университетом, сами здесь учились, сами через это прошли и потому защищали здешние неписаные законы от любых нападок. У Роми это вызывало недоумение. Ей растолковали, что студент, не подчиняющийся негласным правилам, потом, в будущем, нипочём не сделает карьеру, ему просто не позволят продвинуться. Ладно, ей этого не надо. Она собиралась, получив образование, вернуться на Идонийский архипелаг, в клан До-Энселе, а не делать карьеру в Верхнем Городе. Убедившись, что она “не своя” и не намерена включаться в общую систему, большинство старшекурсников оставило её в покое. Большинство, но не Клазиний с его дружками.

Драться Роми не умела. Идонийцы издавна считали, что это занятие для телохранителей и солдат, а не для культурных граждан. И уж тем более юная девушка не должна уподобляться наёмному громиле с пудовыми кулаками! Сейчас, вспоминая эти рассуждения, загнанная в угол Роми мысленно награждала своих соотечественников не самыми лестными эпитетами. Мальчиков-идонийцев основам рукопашного боя всё же обучали, и если б она освоила хоть это… В приюте один из кузенов показывал ей кое-какие приёмы, пока не получил нагоняй от няни (нехорошо учить девочку недевичьему!), но Роми сознавала, что вряд ли сумеет применить всё это на практике.

Единственный выход — раздобыть какое-нибудь оружие и убить Клазиния с Фоймусом. Вначале эта мысль пугала Роми, потом она свыклась с ней. Чем сильнее становилось давление, тем хладнокровней она относилась к этой перспективе. Правда, ещё вопрос, где взять оружие. На рынках Нижнего Города можно купить всё, что угодно, однако для этого надо выйти за периметр, спуститься вниз… При одной мысли об этом Роми пробирал озноб.

В последний раз она побывала внизу полтора восьмидневья назад, вместе с Сибрелой и ещё тремя однокурсниками. Они нарочно пошли компанией, чтобы не нарваться на неприятности. И не нарвались. Вроде бы… Сибрела после этого ночевала у парня, чей сосед согласился провести ночь где-то в другом месте. Вернувшись утром и заметив, что левая рука у Роми забинтована, она не проявила особого любопытства. Нарыв, объяснила Роми. Укусило какое-то зловредное насекомое, пока гуляли по Нижнему Городу. Три дня спустя она эту же руку обожгла и с тех пор ходила без повязки.

На площадке второго этажа толпа разделилась на два потока: студенты сворачивали в галерею, которая вела в соседний жилой корпус, вольные слушатели спускались на первый этаж. Ускользнуть не удастся: сегодня не выходной, и рабы, дежурящие возле дверей, студентов наружу не выпускают.

В галерее она отступила к окну и оглянулась. Так и есть, парень в клетчатой бежево-серой рясе опять на неё смотрит… Встретив её взгляд, с рассеянным видом отвернулся.

Вольный слушатель лет двадцати пяти — двадцати семи, с глубоко посаженными глазами, чуть прищуренными и серьёзными, он не был красавцем, но производил приятное впечатление. Порой на его лице появлялось отрешённо-доброе выражение, порой — задумчивое и жестковатое. Коротко подстриженные курчавые волосы цвета соломы говорили о его принадлежности к расе рихойцев, коренных обитателей территории, которую занимала непомерно разросшаяся императорская столица.

Роми остро нуждалась в дружеском общении, но не с однокурсниками — они раздражали её тем, что приняли унизительные требования старших, даже не попытавшись сообща дать отпор. С кем-нибудь со стороны, кто неподвластен здешним традициям. Если она нравится этому парню в рясе, пусть так и скажет… Она быстро оглянулась через плечо, но он уже исчез.

Дойдя вместе с толпой до угла здания, Титус свернул вбок, двигаясь уверенно и неспешно, в согласии с общим ритмом. Один из секретов маскировки афариев: дыши, говори, двигайся как окружающие — и не привлечёшь к себе лишнего внимания. Как и все братья-исполнители, Титус хорошо владел этой техникой. Такой трюк не спасёт, если за тобой следят, но, когда вокруг незаинтересованные люди, срабатывает безотказно.

Сейчас он был почти уверен в отсутствии наблюдения. Чувствовать слежку его тоже учили.

Вдоль торца здания в два ряда выстроились округлые рихойские колонны. Титус нырнул под их сень и затаился. Справа он видел мощённую брусчаткой улицу, на той стороне — фасады казённых учреждений с одинаковыми голыми балконами. Блеск металлических завитушек отвлекал внимание от застарелых потёков на стенах. В окнах мелькали делающие вечернюю уборку рабы. По улице двигались покидающие университет вольные слушатели, чиновники, чей рабочий день закончился, носильщики с паланкинами.

Напротив высился глухой торец соседнего корпуса, с похожими колоннами, но среди тех колонн никто не прятался. В этот длинный коридор меж двух колоннад врывался слева косой поток солнечного света. Слева находились здешние задворки, цель Титуса.

Убедившись, что слежки нет, он снял перстень афария и убрал в нагрудный карман с застёжкой. Потом за считанные секунды стянул рясу, оставшись в тунике раба, сбросил ботинки. Рабы нередко ходили босиком. Прилизанный тёмный парик скрыл его светлую шевелюру. Сложив рясу и обувь в заплечную сумку из мешковины (рабы носили в таких свои пожитки), Титус направился навстречу закатному свету.

Пожалуй, стоило повременить, но после наступления темноты он должен спуститься в Нижний Город и доложить Эрмоаре До-Энселе о результатах расследования. Вряд ли результаты её порадуют… А до этого надо выяснить, каковы планы Тубмона и Атхия на сегодняшний вечер.

Задворки университета выглядели помпезно и запущенно. Позолота на капителях и карнизах облупилась, меж величавых колонн натянуты верёвки для белья, вдоль стены стоят корзины с мусором — ночью рабы потащат их через весь город за периметр, а потом по нескончаемым лестницам вниз, к выгребным ямам Нижнего Города.

Делать эту работу никто не хотел, но надсмотрщики уже согнали два десятка рабов, и один поимённо всех переписывал, пристроив на колене дощечку и листок бумаги. Увидал Титус в этой несчастной кучке и своих подопечных — то-то его следящий амулет просигналил, что магические паучки находятся во дворе! Подражая повадкам раба, с опасливо-покорным выражением на лице, афарий двинулся мимо.

— Эй! — надсмотрщик указал на него пальцем. — Иди сюда!

Этого Титус и добивался.

— Да, господин? — Он захлопал глазами, переминаясь с ноги на ногу.

— Иди сюда! — повторил надсмотрщик. — Как тебя звать, олух?

— Кермий, господин.

— Новый, что ли? Я тебя раньше не видел.

— Новый, господин.

Титус отвечал заискивающе, однако без испуга: именно так ведут себя настоящие рабы, в отличие от нелегалов. В кармане его туники лежал документ на имя государственного раба Кермия, изготовленный в печатном цехе Ордена. Надсмотрщик не стал спрашивать документы.

— Давай сюда, Кермий. Потом с тобой разберёмся, а сегодня ночью дерьмо вниз потащишь. Парень ты крепкий, вот и будешь при деле…

Его записали. Титус присел на корточки у стены. Солнце скрылось за зданиями напротив, тени удлинялись. Сделав перекличку, надсмотрщик велел идти за корзинами в юго-западный корпус. Титус, сохраняя недовольный, но безропотный вид, потащился вместе со всеми.

— Всё обрыдло, всё… — еле слышно ворчал Атхий по прозвищу Козья Харя. — Я, свободный…

— Заткнись, — оборвал его недоучившийся маг Тубмон, которого Титус признал, несмотря на исчезновение модных в Нижнем Городе усиков и высветленные брови. — Нам ещё жить тут, не ерепенься.

Значит, за шкатулкой они полезут не сегодня и не завтра.

В юго-западном корпусе Титус отстал от группы, свернув в боковой коридор. Кто-то позади звал Кермия и обещал Кермию взбучку, но это его не волновало. В следующий раз он возьмёт другой парик и немного грима, а также документ на другое имя.

Зная план университета, он вновь добрался до главного учебного корпуса, переоделся в укромном закутке и спустился на первый этаж уже как афарий. Кое-кто из вольных слушателей задерживался для индивидуальных консультаций, так что никого это не удивило.

Солнце садилось. Выйдя наружу, Титус быстро зашагал по брусчатке в ту сторону, где находился Дом афариев. Он спешил. Денежные мешки вроде госпожи До-Энселе терпеливо ждать не умеют, а он хотел, до визита к ней, поймать Цведония и выпросить фляжку “особого” — это поможет ему прийти в себя после “приятной” беседы с Эрмоарой.

Ректор вялым жестом отослал начальника охраны. Не верил он этому медолийцу с масляными глазами и вкрадчивым голосом. Наверняка его перекупили. А если выгнать и нанять другого — так ведь и другого перекупят, либо сразу подсунут купленного человека… Начальник охраны утверждал, что всё спокойно, все рабы проверены, подозрительных личностей не замечено. Его чёрные глазки непроницаемо блестели, и некое шестое чувство подсказывало ректору, что он врёт.

Вздохнув, профессор Ламсеарий подозвал рабыню, ожидавшую у двери с подносом, на котором выстроилось с полдюжины флаконов из дорогого радужного стекла. Пора принимать лекарства. Ректор не любил лекарства. Одни были отвратительно горькие, другие жгучие, хуже медолийского бурого перца, третьи, магические, вызывали ощущение, будто тело распадается на трепещущие кусочки, и после те срастаются вновь, но уже в ином порядке. Он с завистью поглядел на Шертона, сидевшего на подоконнике: строен, подтянут, ни одного седого волоса… А ведь они почти ровесники! Но Шертон, на своё счастье, не теолог.

— Ты что-то хотел сказать, Арсений? — припомнил он. — Перед тем как заявился этот…

— Угу, — кивнул Шертон. — Твоя позавчерашняя беседа с мальчиками эффекта не возымела. Вчера опять повторилось то же самое.

— Да что ты всё об этом заладил… — Ректор с досадой поморщился.

Чтоб угодить старому другу, он позавчера вызвал к себе старшекурсников и в присутствии Арсения отчитал. Сказал им, что обижать вновь поступивших нехорошо, о младших надо заботиться, надо помогать им включиться в университетскую жизнь… Разумеется, это не возымело эффекта! Традиции есть традиции. Однако он надеялся, что Шертон после этого успокоится.

— А чего ты хотел, Арсений? С этим бесполезно бороться, это никогда не прекратится.

— Если проводить с ними душеспасительные беседы — не прекратится, тут ты прав. Я бы на твоём месте действовал иначе. Каждый знал бы: если он начнёт издеваться над младшими, не будет ни порицаний, не символических штрафов. Вместо этого я, ректор, лично раздавлю ему яйца и разобью физиономию вот об эту ректорскую столешницу. — Шертон кивнул на стол посреди кабинета, вырезанный из цельной глыбы полосатого мрамора. — Уверяю тебя, Венцлав, тогда бы это живо сошло на нет. После второго-третьего раза.

Ректор, запивавший пилюлю водой из серебряного бокала, поперхнулся.

— Ты всё-таки варвар, Арсений… — выдавил он, прокашлявшись. — И методы у тебя… варварские… Хвала Создателю, что ты не ректор! Это же университет, центр человеческой культуры…

Шертон с непонятной иронией хмыкнул:

— Может, позволишь мне навести порядок в центре человеческой культуры? Всё равно я пока бездельничаю.

— Нет-нет, пожалуйста, выкинь это из головы! — ужаснулся ректор. — Ты же здесь такого наворотишь… В такое место превратишь университет… Знаешь ведь: нельзя в чужой монастырь со своим уставом!

— Знаю, — пожал плечами Шертон.

Ректор принялся глотать омерзительные пилюли, торопливо запивая и морщась. Потом откинулся в кресле, ожидая, когда пройдёт головокружение. Шертон, отвернувшись, смотрел в окно. Ректор вновь завистливо вздохнул: Арсений всю жизнь путешествовал, в то время как он мог увидеть далёкие края разве что в прозрачной толще магического зеркала. Ему даже в Нижний Город путь заказан.

Боги Панадара не любят теологов, и потому те живут домоседами, под защитой периметров Хатцелиуса. Того, кто рискнёт высунуться наружу, ждёт страшный конец. Много лет назад Венцлав Ламсеарий, отчаянный и самоуверенный молодой теолог, пренебрёг этим правилом. Переодевшись бродячим торговцем, он отправился на Тофреянскую равнину, где случилась некогда битва между Нэрренират и Карнатхором. Хотел собрать материал для научного исследования… Боги о том проведали, и не уйти бы Венцлаву живым, если б Арсений Шертон его не выручил.

Головокружение отпустило. Ректор встал, с грустью глядя на манящее необъятное небо за окном. Никогда в этой жизни он не увидит воочию иных земель. Никогда.

Шертон видел, что Венцлав серьёзно болен, и догадывался, что его состояние куда хуже, чем может предположить сторонний наблюдатель. Ему давно пора на покой. Он игнорирует проблемы и закрывает глаза на очевидное, сохраняя лишь иллюзию контроля над своим окружением.

Пост ректора Венцлав занимал шестой год. Возможно, разрушение его тела и разума началось раньше, и он вступил в должность, уже будучи больным. Возможно, история Императорского университета на протяжении последних веков не знала ни одного здорового ректора, и всё здешнее высшее руководство состояло из больных людей. Шертону это представлялось вполне вероятным — если поглядеть, к примеру, что происходит между старшекурсниками и новичками. Да, он понимал, что не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом, и это удерживало его от действий, которые стоило предпринять. Но не удержало от вывода: если вы это называете культурой, я уж лучше останусь некультурным.

С Венцлавом Ламсеарием он познакомился около двадцати лет назад. Один маг, живший в Нижнем Городе, нанял его тогда, чтоб испытать летающую машину. Машина была сделана в виде рыбы, под отлитым из стекла спинным плавником находилась четырехместная кабина. В случае успеха маг-изобретатель рассчитывал на заказы от знати и торговой аристократии, а то и от императорского двора.

Усевшись в обитое бархатом кресло, Шертон опустил прозрачный колпак-плавник, застегнул страховочный ремень с вычурной пряжкой и прикоснулся к торчащему в центре приборной панели рубину. Машина плавно пошла вверх. Драгоценные камни искрились, по кабине скользили цветные блики. Летающая машина — изобретатель любовно называл её “моя рыбонька” — была воистину роскошным изделием! Маг лелеял надежду продемонстрировать её самому императору, а потому умолял Шертона ни в коем случае ничего не испачкать и не испортить. Заставил надеть чистые ботинки, дабы не затоптать коврик. Вскоре Шертон пожалел о своей уступчивости: новые ботинки были тесны и неудобны. Сбросив их, он остался босиком. На шее у него висел магический медальон: управлять “рыбой” мог только его обладатель.

Внизу простирался океан крыш, вдоль и поперёк рассечённый улицами. На крышах сидели птицы, копошились вертлявые длинноухие зильды. Дотрагиваясь до кристаллов на приборной панели, Шертон заложил несколько виражей. Горизонт перекашивался, исчезал, вновь появлялся, солнце то било в глаза, то уходило назад.

Машина не могла подняться на большую высоту, зато скорость развивала изрядную. Гораздо большую, чем задумал изобретатель. Шертон за несколько минут облетел императорскую столицу — а та занимала громадную площадь! — и взял курс на север. По уговору с магом, он должен был долететь до Йошта, большого портового города на берегу Щеянского моря, покружить над ним, чтобы все заметили, и повернуть обратно. Маг хотел утереть нос своему сопернику, который жил в Йоште и тоже занимался конструированием машин. Ради такого удовольствия он бы и сам слетал, да на высоте у него кружилась голова.

Под брюхом “летающей рыбы” проплывали поля, плантации, огороды. То там, то тут над ними внезапно раскрывались, орошая растения, сверкающие водяные веера. Дар великого бога Яамеса. Впрочем, дар не безвозмездный: крестьяне отдавали жрецам Яамеса пятую долю урожая, а также раз в год приносили в жертву красивую девушку. Правда, девушки, возвращаясь домой, на Яамеса не жаловались: психопатом, как иные другие божества, он не был, и на том спасибо.

Внизу мелькали деревни, зажиточные и не очень, перелески, пруды, просёлки, рощи. Вовремя распознав рощу Юмансы — деревья с бледно-серыми стволами, прозрачной листвой и белыми каплевидными плодами, — Шер-тон вильнул в сторону. Во-первых, и сами деревья, и плоды смертельно ядовиты, пока Юманса не соблаговолит сделать их неядовитыми. А во-вторых, во владения богов лучше не забираться.

На западе, параллельно курсу Шертона, протянулась ажурная эстакада, по ней скользил поезд. Рельсовая дорога Нэрренират. Впереди заблестела вода, машина промчалась над озером. На том берегу лежала Тофреянская равнина, над которой даже в сухие жаркие дни клубился туман. Вообще-то Шертон собирался её обогнуть, но, заметив внизу парня, который брёл, спотыкаясь, к озеру, держась за стремя осёдланной лошади без седока, дотронулся до рубина на приборной панели и пошёл на посадку.

Лошадь шарахнулась, когда прямо перед ней приземлилась диковинная рыба. Откинув “плавник”, Шертон выпрыгнул из кабины. Теперь он видел, что лицо парня в крови и порванная крестьянская одежда испачкана кровью.

— Что случилось?

— Ты не жрец? — Парень чуть не упал, ещё крепче вцепился в стремя.

Шертон взял лошадь под уздцы.

— Нет. Кто тебя так отделал?

— Они. Ради Создателя, помоги мне забраться на эту скотину!

— Сейчас помогу. — Он погладил лошадь по морде, успокаивая. — Где они?

Кроме них двоих, здесь никого не было. За спиной у Шертона осталось пустое озеро, направо и налево тянулась равнина, поросшая колючей тёмно-зелёной травой. По сиреневому небу плыли редкие перистые облака, птиц не видно. Впереди колыхался туман, накрывающий Тофреянскую равнину. Почва там то твёрдая, то зыбкая, как трясина, там обитают странные твари — например, похожие на медуз грибы, переползающие с места на место, — и само время течёт неправильно.

Аномалия возникла после битвы между двумя великими богами, Нэрренират и Карнатхором, случившейся триста лет тому назад. Теологи и маги до сих пор ломали головы, пытаясь найти ответы на два вопроса: что знаменовала сия битва и что же произошло с Тофреянской равниной? И монографии писали, и дискуссии устраивали… По первому пункту у Шертона было своё мнение: зря они лезут в научные дебри, ничего это безобразие не “знаменовало”. Боги дерутся между собой по той же причине, по какой затеваются переходящие в поножовщину потасовки в трущобах Нижнего Города. Особенно если это Карнатхор и Нэрренират! И тот, и другая отличались необузданным нравом. А насчёт второго — интересно… Ясно, что оба противника применили магию, и столкновение их магии породило столь странный эффект. Шли годы, однако накрытая туманной шапкой зона не уменьшалась, но и не расширялась.

— Кто они? — вновь спросил Шертон, так как парень не ответил.

— Милостивые и добрые боги, да падёт на нас их милость! Дурак ненормальный, он же не сказал, что теолог! Голову заморочил… Думал, всё мы тут тёмные… Соврал, что купец, зарытое золото ищет, а я к нему сдуру проводником подрядился… Из деревни я, вон там, на правом берегу… Мил человек, подсади!

— А где он, теолог-то?

— Там… — пошатнувшись, парень махнул рукой в сторону тумана. — Растерзают его…

Шертон помог ему влезть на лошадь, и парень, мёртвой хваткой вцепившись в поводья, помчался вдоль берега на юго-запад.

Стук копыт. Из гущи тумана выскочила ещё одна лошадь, сидевший на ней человек тоже был растрёпан и окровавлен. Его преследовали. Позади ковыляло, переваливаясь, нечто вроде сооружённой из костей осадной башни. За ней ползла гигантская тёмная улитка, из отверстия её раковины вместо головы торчал вытянутый вращающийся конус, усеянный иглами. И ещё вокруг этих созданий клубилось что-то призрачное, бесформенное… Они не спешили. Знали, что жертва всё равно не спасётся. И они уж никак не ожидали встретить помеху в лице Шертона!

Когда лошадь поравнялась с машиной, Шертон остановил её, перехватив поводья, сдёрнул человека с седла и швырнул в кабину. Прыгнул следом, закрыл “плавник”, прикоснулся к рубину. “Летающая рыба” взмыла вверх. Курс на юг, максимальная скорость.

Позади раздался полный бешенства рёв. Шертон оглянулся: твари мчались следом. “Башня”, поднявшись в воздух, сменила вертикальное положение на горизонтальное, “улитка” приняла форму ската, вокруг них роем мельтешили туманные хлопья. Шертон понял, что шансы есть: эти боги не из великих. Видимо, решили, выследив теолога, расправиться с ним, никого больше не приглашая на забаву. Будь они посообразительнее, они бы сейчас избавились от своих устрашающих телесных оболочек и в мгновение ока догнали машину — но, захваченные погоней, соображали они не очень.

Поля и плантации превратились в размазанную зелёную плоскость. По барабанным перепонкам плетью хлестнул сверлящий визг, потом его перекрыл вой, такой низкий, что на Шертона накатила смешанная с паникой дурнота. Спокойно. Он знал, что слишком низкие, за порогом слышимости, звуки вызывают такие ощущения, боги и некоторые маги этим пользуются. Оглянулся: к погоне присоединился некто четвёртый, похожий на косматый сгусток мглы.

Сколько бы их ни было, Шертон не собирался отдавать им теолога. Его охватил злой азарт. Между тем на горизонте выросла рукотворная белая гора, она с каждой секундой увеличивалась, надвигаясь… И тут он спохватился: теолог без сознания, а им предстоит пройти через защитный барьер Верхнего Города, сотканный из невидимых лучей, испускаемых чашами-ловушками.

Официальная версия гласила, что чаши-ловушки не могут причинить вреда живому человеку. В этом Шертон сомневался. Будь это правдой, теологи не сгорали бы так быстро. Он заранее приготовился к неприятным ощущениям, но как быть с пассажиром? Парень в обмороке. Если оторвавшееся от тела бестелесное существо затянет в ловушку — чаши ведь не разбирают, кто бог, а кто не бог! — Шертон приземлится с трупом на борту.

Верхний Город приближался. Позади выли и визжали. Не убирая левой руки с приборной панели, Шертон правой вытащил из ножен кинжал и ткнул остриём в кровоточащую рану на плече теолога. Тот застонал, приоткрыл глаза.

— Очнись! Впереди барьер.

Учёный что-то нечленораздельно пробормотал. Улавливая приближение добычи, чаши-ловушки все как по команде повернулись на север, их гигантские металлические лепестки алчно вибрировали. Теолог уронил голову и обмяк. Шертон вновь ткнул остриём в рану, заставив его судорожно дёрнуться.

— Барьер!

Его охватила невообразимая тоска — тоска-смерч, который вращается вокруг тебя с безумной скоростью, — но через мгновение это чувство угасло. “Летающая рыба” чуть не врезалась в нарядную башню с позолоченным шатровым куполом. В последний момент восстановив управление, Шертон успел заметить в окне изумлённого человека с пиалой в руке. Рядом слабо застонал теолог. Живой! Снизившись, машина тяжело грохнулась на площадь перед облупленным зданием строгой архитектуры, где размещался Департамент Воспитания Юношества.

Шертона колотил озноб, рука на приборной панели дрожала. Откинув “плавник”, он крикнул остолбеневшим прохожим:

— Тут раненый, ему нужен целитель!

Теолога выходили, хоть и с трудом. Если рана нанесена богом, даровать полное исцеление может только нанёсший её бог. На теле Венцлава остались глубокие шрамы, которые ныли к перемене погоды, а иногда и просто так.

Маг-изобретатель добрался до Шертона на другой день. Он ворвался в дом целителя, где Шертон отлёживался, приходя в себя после броска через барьер, закатил оплеуху вставшей на дороге служанке, пнул ночной горшок и заорал:

— Сукин ты сын, а не испытатель! Я зачем тебя нанял? Чтоб ты с богами в догонялки играл? Я на тебя порчу наведу! Что ты с ней сделал, с моей рыбонькой? Разбил её, коврик внутри загадил! Боги от хвоста кусок оторвали, а знаешь, во сколько мне этот хвостик обошёлся? Это же натуральная позолота! Как я её покупателям покажу? Я-то на заказы рассчитывал… V, дурак молодой!

— Сам ты дурак, — морщась от головной боли, возразил Шертон. — На твоей машине я ушёл от целой своры богов, на глазах у всего города. О лучшей рекламе ты даже мечтать не мог. Заказы на тебя теперь сами посыплются, можем на что хочешь поспорить.

Маг открыл рот, но вдруг призадумался, повернулся и молча вышел. Вскоре ему предложили высокооплачиваемую должность при дворе, и он перебрался жить в Верхний Город. Шертона он с тех пор избегал: то ли никак не мог простить ему гибель “рыбоньки”, то ли стыдился своего срыва.

А у Шертона после этой истории появился друг — теолог Венцлав Ламсеарий.

Глава 5

Титус чуть не опоздал. К гостинице Бедолиуса в квартале Сонных Танцоров он примчался бегом уже после наступления темноты. В кармане булькала фляга. Лишь повернув на нужную улицу, он перешёл на шаг, оправляя рясу и подыскивая извинения и оправдания.

Всё тот же торжественно-молчаливый секретарь проводил его на второй этаж, возле дверей предупредил:

— Вам придётся подождать. Госпожа задерживается.

Значит, напрасно бежал сломя голову… Титус невозмутимо кивнул, и его оставили одного. В интерьере комнаты ничего не изменилось, не считая того, что роскошный хрустальный светильник исчез, вместо него на стенах висели обычные магические лампы в виде гроздей винограда, да взамен пустой рамы и груды осколков появилось новое зеркало.

Ждал он недолго. Вскоре послышались быстрые шаги, характерный звук пинка, и дверные створки с треском распахнулись. Витражи задребезжали.

— Узнал что-нибудь? — не поздоровавшись, спросила Эрмоара.

— Узнал, госпожа, — степенно поклонившись, ответил афарий, а про себя подумал: “Интересно, она всегда открывает двери пинками? У богачей дикие причуды…”

— Тогда выкладывай.

За спиной у неё кто-то бесшумно и почтительно затворил дверь. Развалившись в кресле, Эрмоара нетерпеливо кивнула Титусу.

— Я скорблю и сожалею, госпожа, но я вынужден вас огорчить…

— Ну так и огорчай сразу, без этой херни! Что случилось?

— Романа До-Энселе получила устное порицание от ректора за употребление наркотика. Один раз она употребила кивчал, из пагубного любопытства.

— Она жива и здорова? — перебила Эрмоара.

— Да. Её успехи в учёбе можно назвать неплохими, отличается прилежанием, лекций не прогуливает…

— Что у неё с левой рукой? Носит повязку?

— Нет, ожоги ведь не бинтуют. Рубцы выглядят ужасно, зато рукой она владеет почти нормально…

Эрмоара прорычала ругательство, до того грязное, что Титус покраснел: одно дело — услыхать такое от каторжника или наёмного солдата, и совсем не то — от дамы из хорошего общества. Образованной и утончённой, если верить определению Магистра.

— Давай по порядку!

— Это из-за наркотика, госпожа, — нервничая, начал Титус. — Она приняла кивчал и пошла выполнять лабораторное задание по алхимии, обожглась…

— А до этого ходила с повязкой?

— Да, из-за какого-то пустякового нарыва. Сейчас у неё нет денег, чтобы обратиться к целителю и убрать рубцы, а выглядят они… в общем, плохо. Я полагаю, в той смеси, которую она изготовила, находясь в полубессознательном состоянии, присутствовали магические компоненты…

— Это я и без тебя поняла. — Эрмоара скрипнула зубами и вновь мерзко выругалась. — Надо же так со мной поступить!

Её худощавое тело напряглось, глаза светились бешеной энергией. Испугавшись, что от расстройства её хватит удар, а с него потом спросят, Титус заговорил успокаивающим тоном:

— Молодёжь интересуется наркотиками по разным причинам, госпожа. Я согласен, это ужасная склонность, но, во-первых, кивчал не вызывает привыкания, а во-вторых, Роману с тех пор ни разу не поймали на употреблении наркотических снадобий. Возможно, после того случая она одумалась…

— Заткнись, афарий, — процедила Эрмоара. — Я и без твоих лекций по уши в дерьме. Этак каждый решит, что меня можно кинуть! Вот что, ты должен устроить мне встречу с ней… Я хочу посмотреть инкогнито, как она себя ведёт, и потом приму решение насчёт наследства.

— Как вам будет угодно, госпожа.

Сунув руку в карман просторного дорожного платья, расшитого витыми шнурками, Эрмоара достала и бросила на стол тяжело звякнувший мешочек.

— Это тебе на расходы.

Титус машинально взвесил мешочек на ладони — ого, тяжёлый! — растерянно поглядел на собеседницу и приоткрыл. Внутри блеснуло золото.

— Госпожа… это… Сколько тут денег?

— Я тебе, что ли, буду их пересчитывать? — окрысилась Эрмоара. — Сам сосчитаешь. Если, конечно, учил арифметику.

Титус нервно сглотнул. Ну да, богачи не ведают, что такое слёзы, пролитые над последним грошом, вот и швыряют своё неправедно нажитое золото пригоршнями… Бормоча, что обязательно предоставит подробнейший отчёт о своих расходах и вернёт весь остаток до последнего медяка, он начал запихивать мешочек в карман. Фляга с напитком Цведония мешала, пришлось её вытащить и зажать под мышкой.

— Отчётом можешь задницу подтереть, а остаток возьми себе. Это аванс. Ещё столько же получишь, когда я получу Роми. А это у тебя что?

— Извините, госпожа, здесь очень крепкое спиртное, чудовищно крепкое, со жгучими специями…

— О? Дай попробовать!

Она ловко выхватила флягу, Титус не успел воспротивиться.

— Вам станет дурно… Не надо!

С нарастающим ужасом он смотрел, как Эрмоара отвинчивает пробку, подносит флягу к губам… Сделав несколько глотков, она оторвалась от горлышка и расплылась в блаженнейшей улыбке:

— Вот такое мне нравится!

И опять приложилась к фляге. Замолчавший Титус наблюдал, как она пьёт — не останавливаясь, зло и жадно; ему пришло на ум сравнение с большим хищным зверем, утоляющим жажду. Было что-то такое в её манере пить… Не женственное, даже не человеческое. Он отнёс это на счёт животной натуры богачей и перестал удивляться. Всё ясно: Эрмоара До-Энселе — алкоголичка со стажем, а Магистр, бедняга, об этом не знает.

— Держи, афарий.

Вскочив с кресла, она швырнула ему флягу. Титус встряхнул— пусто. Всё высосала, до последней капли! Сейчас она свалится на пол и уснёт мертвецки пьяная, а он получит нагоняй: мол, почтенную заказчицу напоил.

— Госпожа, вы лучше не вставайте!

Он попытался усадить её обратно, но Эрмоара оттолкнула его. Толчок оказался неожиданно сильным — Титус еле устоял на ногах.

— Чудесное пойло! Как это называется?

— Гм… У сего напитка нет названия.

Титус с тревогой вглядывался в её увядшее, покрытое сеткой морщин лицо, выискивая признаки дурноты. Не было их, этих признаков. У Эрмоары даже язык не заплетался. Вдруг она недовольно скривилась:

— Отойди-ка, афарий. Ты стоишь задом к зеркалу, и я, разговаривая с тобой, вынуждена любоваться этой рожей! В прошлый раз я грохнула зеркало, так они новое притащили.

— Притащили новое? — не зная, что сказать, глуповато переспросил Титус.

— Хозяин постарался. Я тут не живу, паршивую гостиницу я арендовала для встреч с тобой. Дерьмо… Этот облик не настолько хорош, чтобы в каждой комнате и в каждом сортире держать зеркала!

Понятно, стареющая женщина болезненно переживает утрату своей былой привлекательности. Надо её как-нибудь утешить.

— Вы не так уж плохо выглядите, госпожа До-Энселе, — ободряющим тоном заявил Титус. — Поверьте, вам никак не дашь больше тридцати пяти.

— Да ну? — прищурилась Эрмоара. — Это никуда не годное тело оскорбляет моё эстетическое чувство! Никакой сексапильности… Вот скажи, афарий, ты хотел бы заняться со мной любовью?

Итак, алкоголь ударил ей в голову. Этого следовало ожидать.

— Видите ли, вы мне внушаете глубочайшее искреннее почтение… — промямлил слегка взмокший Титус. — Боюсь, что уважение к вам никогда не позволило бы мне… воспользоваться…

Эрмоара расхохоталась:

— А ты не бойся, в таком виде я любовью не занимаюсь. Отвратная рожа… — Она скорчила гримасу. — А так ещё отвратней, смотри! Оценил? Можно и ещё хуже…

В течение некоторого времени пожилая дама гримасничала перед зеркалом, себя не щадя, а Титус удручённо наблюдал за ней. Это он её напоил, он и никто другой… Значит, ему и влетит.

Пресытившись бесхитростным развлечением, глава торгового клана До-Энселе огляделась, сорвала со стены одну из магических ламп и швырнула в зеркало. Плачущий звон осколков. Лампа тоже разбилась, “виноградины” раскатились по всей комнате, однако продолжали мягко сиять.

— Вот так! — Эрмоара с торжеством ухмыльнулась.

— Госпожа, простите меня, но вы пьяны. Вам ни в коем случае нельзя покидать гостиницу, пока не протрезвеете! Всякое может случиться, тем более здесь, в Нижнем Городе…

— Я протрезвею, когда захочу. — Она пошатнулась. — В любой момент. Просто мне нравится такое состояние!

Интересно, как ей удаётся сохранять репутацию трезвенницы?.. Титус отметил, что никто из прислуги не примчался на шум. Очевидно, госпожа не в первый раз откалывает подобные номера. Привыкли.

— Знал бы ты, афарий, до чего дерьмово, когда тебя кинут, — прошептала вдруг Эрмоара с пьяной горечью. — Совсем ни за что кинут…

Ага, сейчас её развезёт. Титус тоже чувствовал себя слегка пьяным, хотя не проглотил ни капли.

— Я понимаю, у богатых людей свои затруднения, — заговорил он с оттенком назидания, ибо ощущал своё нравственное превосходство над расклеившейся богачкой. — Кинут или не кинут, будет или не будет сверхприбыль, куда выгоднее вложить капиталы… А нищие в это время вымаливают милостыню! Поделитесь с ними, госпожа, и вам сразу полегчает. У вас есть всё — золото и дворцы, полчища слуг, власть…

— Власть! — фыркнула Эрмоара. — С одной наглой девчонкой не могу разобраться.

— Выберите кого-нибудь другого До-Энселе много.

— Я не хочу кого-нибудь другого! Я хочу Роми. Она так эстетична… Я привыкла выигрывать, афарий. Даже интересно, когда не можешь выиграть сразу. Это захватывает. Но я всё равно добьюсь своего, всегда побеждать — это мой принцип.

— Я должен идти, госпожа, мне ещё к наставнику с докладом. Позвать кого-нибудь, чтобы вас уложили в постель?

— Принеси мне ещё такой выпивки! Я тебе заплачу.

— Госпожа, я не хочу вас спаивать, — с отчаянием произнёс Титус. — Это было бы аморально…

— Да тебе слабо меня споить, афарий! Ладно, пора трезветь… Неохота, но надо.

Выражение лица Эрмоары неуловимо изменилось, стало холодным и собранным. Уже другим тоном она спросила:

— Когда ты сможешь устроить мне встречу с Роми?

Ага, протрезвляющее заклятье, сообразил оторопевший вначале Титус. Эрмоара носит специальный амулет, позволяющий ей мгновенно трезветь по собственному желанию. Не каждый маг сумеет такой изготовить, и стоят эти штуки баснословно дорого… Титус также слыхал, что их приходится достаточно часто обновлять, но для Эрмоары с её миллионами это не расходы.

— У тебя отнялся язык, афарий? — насмешливо осведомилась она.

— Да… Нет, госпожа, я задумался. Когда вам будет удобно подняться в Верхний Город?

— Когда заработают эскалаторы Пользоваться канатной дорогой или паланкином я не могу — морская болезнь. Этой хворью меня наградил Паяминох, так что никакая магия не поможет. И карабкаться по лестницам не смогу. Я ведь уже старая женщина, у меня слабое здоровье…

“Поменьше пей”, — мысленно посоветовал Титус.

— Насчёт эскалаторов неясно, госпожа. Великая Нэрренират прогневалась, ибо Департаменту Жертвоприношений до сих пор не удалось найти её избранную жертву.

— Придурки… — процедила Эрмоара и грязно выругалась в адрес Департамента. Впрочем, Титус уже привык к её манере выражаться.

— А что, если я предложу Романе прогуляться по Нижнему Городу? Это можно устроить в следующий выходной.

— Хорошая идея. Но учти, тебе нелегко будет уговорить её. У неё тоже морская болезнь, по канатной дороге нельзя… И ещё она боится больших лестниц. На эскалаторах она обычно зажмуривает глаза и держится за перила.

— Как же тогда быть? — он призадумался.

— Возьми вот это.

Эрмоара достала из кармана коробочку. Внутри, на белом бархате, лежала маленькая золотая булавка.

— Воткнёшь ей эту штуку в любую часть тела, можно через одежду. Она ничего не почувствует. Это не повредит ей, заклятье тут чистое, без остаточного эффекта Потом выведешь её за ворота и спуститесь в Нижний Город. Она будет беспрекословно подчиняться. Как только вытащишь булавку, Роми очнётся. Но смотри, если ты воспользуешься этим, чтоб её трахнуть, — твоя смерть будет страшной, афарий. Очень страшной.

— Я никогда бы не воспользовался, — нахмурился Титус. — Не из-за ваших угроз, а потому, что у меня нравственные принципы…

— Вот и прекрасно, — кивнула Эрмоара. — Проваливай, афарий.

Поклонившись, Титус вышел. Секретарь проводил его до парадной двери. Возле крыльца дежурили охранники — еле намеченные тени среди неряшливого тёмного кустарника. Трое или четверо. Маловато у Эрмоары охраны… Или их гораздо больше, но остальные спрятались так хорошо, что даже он, афарий, не замечает их присутствия?

Серп Омаха немного увеличился в размерах, Сийис всё ещё оставалась полной и круглой. Титус быстро шагал по улице, мешочек с золотом оттягивал карман его рясы. Целое состояние! Этого хватит, чтобы завести собственную лавку где-нибудь в Нижнем Городе… Вдруг он остановился, ошеломлённый подозрением: не означает ли это, что Эрмоара До-Энселе его подкупила?.. Да нет, зачем бы… Ведь она уже заплатила Ордену за эту работу.

Деньги пойдут на накладные расходы, как она велела, а остаток… можно раздать нищим… или передать брату-казначею Ордена… или отложить на чёрный день… Казалось, дома Нижнего Города ухмыляются во тьме, потешаясь над его внутренними терзаниями — такое же чувство преследовало Титуса много лет назад, когда он был нищим мальчуганом, но в ту пору у него в карманах не звякало ни гроша, а сейчас наоборот.

Глиняный Квартал. Тут стояли трех-четырехэтажные глинобитные дома с шершавыми стенами, лишь кое-где прорезанными, расположенными вразброс окошками. Издали доносилось хоровое пение. Рядом, за углом, прозвучал короткий панический крик.

Титус одним прыжком оказался возле угла, выглянул: посреди улицы топтались три человека, ещё один лежал на земле. Грабёж. Он бесшумно скользнул вдоль стены и, сориентировавшись, кто жертва, а кто грабители, стукнул одного из них ребром ладони по шее. У второго выбил блеснувший нож. Оборванец бросился наутёк. Первый, получивший удар, со стоном сел на землю.

— Вы афарий? — дрожащим голосом спросила жертва.

Немолодой мужчина. Судя по одежде, лавочник. От него резко пахло потом. Лежавшая ничком толстая женщина зашевелилась и с кряхтением поднялась на ноги.

— Они совсем обнаглели, — пожаловался мужчина. — Убейте разбойника, он угрожал мне ножом!

Он попытался пнуть грабителя, тот на четвереньках пополз прочь.

— Не надо творить насилие, — удерживая лавочника, с мягкой укоризной возразил Титус. — Нельзя никого убивать. Возможно, завтра эти несчастные одумаются и сойдут с преступной стези.

— Тогда поймайте его и сдайте городской страже! — потребовал спасённый.

— Стражники могут его избить, а насилие порождает насилие.

Грабитель встал и нетвёрдо побежал в темноту.

— Да ведь он убегает! — сердито крикнул лавочник.

— Я не судья, — с достоинством произнёс Титус. — Мы, афарии, иногда применяем силу, но никого не судим. Лучше ступайте поскорее домой, пока на вас опять не напали.

Он зашагал дальше. Вслед ему выругались. Афарии привыкли к людской неблагодарности, так что его это не удивило.

Хор печальных голосов звучал всё ближе и ближе. Титус уже мог разобрать слова: “Светлая Омфариола!.. Добрая Омфариола!..” Служба в храме великой богини Омфариолы, этот храм где-то рядом, на стыке Глиняных Кварталов и Золотого парка. Наверно, очередное жертвоприношение.

У жертвы, которую избирала Омфариола, отрезали левый мизинец и левое ухо — в знак признательности богине за её бесконечную доброту. Её жрецы утверждали, что сей ритуал полон глубокого сокровенного смысла, и каждый должен самостоятельно постичь сей смысл, а подсказку дала сама богиня, изрёкшая однажды, что люди научаются ценить добро, лишь оторвав от себя нечто воистину ценное. “Светлой” и “доброй” Омфариолу величали её приверженцы. Другие боги Панадара, а также вольнодумцы из Верхнего Города, называли её между собой “Чокнутая Омфариола”.

Озарённый сиянием храм мелькнул в просвете меж двух глинобитных коробок. Вокруг толпились поклонники Омфариолы в белых одеждах, по лестнице медленно поднималась процессия. Титус прошёл мимо, не задерживаясь.

Наставнику он рассказал о своей второй беседе с Эрмоарой уклончиво, опуская шокирующие детали. Упомянул, что госпожа До-Энселе питает некоторое пристрастие к спиртному и пользуется протрезвляющим заклятьем — Магистр на это заметил, что на главе торгового клана лежит громадная ответственность, бедной женщине нужна хоть какая-то отдушина… Не страшно, если она иногда пропустит рюмочку-другую винца. Титус так и не рискнул признаться, что угостил её “особым” Цведония.

— Но скажи, мальчик, изысканная культура её речи всё-таки произвела на тебя впечатление? — глядя на него с усталой доброй улыбкой, полюбопытствовал Магистр.

— Произвела… — прошептал Титус.

— Пожалуйста, сделай всё, о чём она просит. Я дам тебе в помощники брата-исполнителя Гания, он только что завершил обучение. Он внедрится в университет как раб и будет денно и нощно следить за Тубмоном и Атхием, докладывая тебе обо всём. А ты работай с Романой. Выбор наследника для бизнеса До-Энселе — дело серьёзное. Если Эрмоара назначит не того человека, в будущем это пагубно скажется на экономике Панадара. Будь осмотрителен, Титус, не подведи!

Солнце почти село. В этот час улицы Нижнего Города особенно многолюдны: дневное население всё ещё бодрствует, ночное — воры, куртизанки, разного рода прожигатели жизни — понемногу начинает выползать из своих нор. Шертон разминулся с компанией гуляк. Следом за ней настырно ковыляло чёрное насекомое величиной с собаку, множество членистых ножек оставляло в пыли хаотичную рябь. “Тень должника”.

Обычно этим приёмом пользовались маги, которым не заплатили за их услуги: обманутый маг создавал вот такую тварь, не нуждавшуюся ни в пище, ни в отдыхе, и та неотступно сопровождала неплательщика. Ничего плохого она не делала (если маг не хотел конфликта с законом), просто всё время была рядом. Когда сидишь дома, когда идёшь на работу, в гости или в баню, когда уединяешься с девушкой… И извести её невозможно: раздавленная или разрубленная на куски, она всё равно будет ползать за тобой, напоминая о невыполненных обязательствах. Пока не отдашь долг.

Трактир с дощатой верандой и еле теплящимися стеклянными драконами-светильниками. Пока Шертон ужинал, на Нижний Город нахлынули лиловые сумерки.

Перекусив, он опять окунулся в лихорадочную суету вечерних улиц. Его окликали куртизанки с мерцающим в полумраке макияжем. Стражники в шлемах с гребнями и личности странной наружности бросали на него скользкие изучающие взгляды.

На площадке, озарённой светом полной Сийис и изогнутого изящным серпиком Омаха, двигались в причудливом танце люди с отрешённо-застывшими ликами статуй. Расставленные вдоль границ площадки жаровни с наркотическими снадобьями источали сладкий дурман. Музыкантов скрывали неразличимые в темноте ширмы, и медленная ритмичная музыка лилась словно из ниоткуда.

— Господин не желает потанцевать? Всего пятнадцать барклей за час!

Здесь было много таких площадок, благодаря которым квартал Сонных Танцоров заработал своё название. Тот, кто хоть раз поддался соблазну, приходил сюда снова и снова, в то время как его жизненная сила постепенно таяла, и в конце концов он умирал от истощения.

Длинная улица без фонарей, заросшая акацией и жасмином, вывела Шертона к гостинице старого жулика Бедолиуса. Несколько лет назад он выручил Бедолиуса, расправившись с шайкой вымогателей. Тот обещал ему за помощь триста барклей, но с выплатой тянул, зато каждый раз, когда заходила речь о деньгах, угощал его дорогим идонийским вином. Однажды Шертон проделал в уме простенькие подсчёты: стоимость выпитого им за счёт Бедолиуса коллекционного напитка давно уже перекрыла сумму долга, но тот всё равно продолжал хитрить, пусть даже себе в убыток. Сейчас заведение Бедолиуса выглядело необитаемым: ставни закрыты, тишина… Хотя нет, возле крыльца кто-то есть. Четверо вооружённых мужчин.

— Кто вы такой? — спросил один из них, окинув Шертона холодным изучающим взглядом.

— Мне нужен Бедолиус.

— Сожалею, но вы его здесь не найдёте. Гостиница арендована нашей госпожой.

На головорезов Нижнего Города эти четверо не похожи: никакой показухи, подтянутые, вежливые, характерная пластика движений выдаёт элитных бойцов. Шертон кивнул и пошёл своей дорогой. Позади скрипнула дверь. Он оглянулся: по ступенькам крыльца спускалась женщина. Охранники преклонили колена.

А вот это уже непрофессионально… Шертон отступил в тень ближайшего дома, за куст, и замер.

— Вы свободны, парни. Можете пойти поразвлечься, я найду вас, если понадобитесь.

Когда женщина проходила мимо, он смог рассмотреть её сквозь бледную лунную завесу: пожилая, худощавая, аккуратно зачёсанные седые волосы собраны на затылке в тощий пучок. Ничего примечательного. Однако никто из четвёрки следом за ней не пошёл! Совсем интересно… Шертон сопровождал её, как тень, скользящая среди чёрных массивов неухоженного кустарника.

Она сворачивала в такие закоулки, куда в это время суток сунется без охраны только самоубийца — либо же тот, кто не нуждается в охране. Нежилые районы, примыкающие к кварталу Сонных Танцоров: облитые лунным сиянием ветхие останки многоквартирных домов, населённые зильдами, ящерицами и летучими мышами. Наблюдая одновременно и за обстановкой, и за женщиной, Шертон упустил тот момент, когда с ней начали происходить изменения. Она вдруг на фут выросла, закрытое складчатое платье превратилось в серебряную сетку, облегающую нагое тело. Талия ещё больше сузилась, а бёдра и плечи стали шире. Волосы упали до середины ягодиц — тяжёлая чёрная волна, припорошённая алмазной пылью, искрящейся в лунном свете.

Чародейка, маскирующая свою внешность с помощью колдовства. Либо же одна из богинь, способная менять облик тел и предметов. В любом случае следить за ней — занятие глупое и рискованное, но Шертон был заинтригован. У него на шее висел подаренный манглазийским шаманом амулет с крохотным, величиной с ноготь, осколком кристалла Сойон — этого достаточно, чтобы ни маги, ни боги не смогли ощутить его присутствия. Конечно, если чародейка увидит его, он будет обнаружен, однако тут Шертон полагался на своё умение преследовать, оставаясь незамеченным.

Женщина пинком отшвырнула с дороги нечто, лежавшее поперёк вспоротой сор“яками булыжной мостовой. Нечто зашевелилось, раздался хриплый рёв. Из оконного проёма кирпичного строения выдвинулась продолговатая бородавчатая морда:

— Ты пнула мой хвост!

С женщиной опять начали происходить превращения: её тело, сохранив прежние очертания и плавные изгибы, мгновенно покрылось серебристой чешуёй, ощетинилось длинными острыми шипами, на концах пальцев появились когти-лезвия.

— Твой… хвост валялся у меня под ногами, Келнарун. Скажи спасибо, что я на него не наступила!

Келнарун. Сей бог обладал воистину мерзким нравом: он часто прятался в заброшенных постройках, а хвост выставлял наружу, дожидаясь, когда кто-нибудь наступит на него или запнётся. Подкараулив рассеянного прохожего, он набрасывался на несчастного с обвинениями в богохульстве и требовал, во искупление греха, дорогих даров и жертвоприношений.

— Ты пнула мой хвост, Нэрренират!

Богиня — её лицо всё ещё оставалось человеческим — насмешливо улыбнулась:

— Я думала, это какой-то дерьмовый хлам, выброшенный за ненадобностью.

— Ты не думала, что это хлам! Ты знала, что это мой хвост!

Келнарун зашипел от ярости и полез из оконного проёма на улицу, но вдруг остановился, словно что-то его не пускало. Ящероподобное серое тело конвульсивно задёргалось.

— Отпусти! Сейчас же отпусти мой хвост! Он мой, никто не смеет его трогать!

Хвост, похожий на суковатую палку, словно прилип к мостовой. Нэрренират довольно расхохоталась:

— Твой, говоришь? Почему же ты не способен его контролировать?

— Немедленно отпусти!

— А бантик на хвост хочешь?

На хвосте появился аляповато-пышный атласный бант, вроде тех, что хозяева иногда повязывают породистым собакам и зильдам.

— Ты чего! — в панике взвизгнул Келнарун. — Смертные увидят!

Бант исчез. Опять появился. Опять исчез. Через секунду появилось сразу два банта. Божества боролись за контроль над хвостом.

— Н-да, Келнарун… — задумчиво протянула богиня. — Когда я создаю себе хвостатое тело, я, по крайней мере, контролирую его полностью… Так что прими мои соболезнования!

Келнарун зарычал и отчаянно дёрнулся, развалина заходила ходуном. Посыпались кирпичи.

— Ты слишком много мнишь о себе, Нэрренират! А смертные перестали тебе поклоняться! Тебе больше не приносят жертвы, об этом все знают!

Нэрренират тоже зарычала, изваянное из лунного мрамора женское лицо превратилось в гротескно-жуткую оскаленную морду. Келнарун наконец-то сумел освободить свой хвост из незримого захвата и вывалился из окна на мостовую. Богиня полоснула его по горлу когтями. Он ударил её лапой, однако напоролся на шипы и взревел от боли.

Не выходя из тени, Шертон отступил в переулок меж двух развалин. Позади раздался скрип гравия. Обернувшись, он увидел женщину с корзиной, полной пустых глиняных бутылок, и подростка лет четырнадцати. Женщина испуганно щурилась, вглядываясь в мечущиеся посреди улицы нечеловеческие силуэты.

— Уходите отсюда, — посоветовал Шертон.

Хлестнув Нэрренират хвостом по щиколоткам, Келнарун сбил её с ног, но та перекатилась, вскочила и нанесла ему новый удар по горлу. Брызнула чёрная кровь.

— Это моё тело! — зарычал Келнарун. — Не смей его портить, не ты его создавала!

— Уходите, живо! — повторил Шертон, обернувшись к женщине и мальчишке. — Это боги.

— Тогда помолиться надо бы, — возразила женщина, аккуратно ставя корзину на мостовую. — Может, чем и оделят… — С кряхтением опустившись на колени, она забормотала: — Всеблагие милостивцы, преклоните свой слух ко мне, грешной и недостойной! Избавьте меня от всякой хвори, и пошлите мне прибытка в деньгах, и покарайте всех, кто на меня, беззлобную, чёрную злобу держит…

Келнарун ревел и бешено молотил хвостом, а Нэрренират скользила вокруг нею размазанным серебристым пятном, пригибалась и отскакивала, уходя от ударов, да ещё издевалась:

— Эй, ты разучился перемещаться в трехмерном пространстве? Заставь, наконец, своё толстозадое тело двигаться, достань меня!

Во все стороны летели ошметья сорняков и осколки кирпича. Постройка, где Келнарун до этого прятался, превратилась в руины.

Женщина истово молилась, подросток переминался с ноги на ногу и хлопал глазами.

— Чего столбом стоишь, как дурак, помолись им! — дёрнув его за штаны, сердито прошипела женщина. — Давай повторяй за мной: “Добрые боженьки, ниспошлите нам, грешным, свою милость! Даруйте нам всякой удачи, и чтобы зильды по нашему винограднику не шастали, а то спасу от них никакого, давеча бочку с водой опрокинули… И чтоб Омарсия наша вышла замуж не за пьяницу, а за чиновника из Верхнего Города! И чтобы деньги всегда водились!”

Боги двигались всё быстрее — мельтешащий посреди улицы вихрь — и вдруг исчезли. Мгновение назад были здесь, а теперь их нет, только покачиваются по краям вытоптанного, забрызганного чёрной кровью участка уцелевшие стебли сорной травы.

Женщина поднялась с колен, отряхнула юбку. Покосившись на Шертона, степенно вздохнула:

— Вот и помолились нашим милостивцам… Пойдём, Захий, бери корзину-то.

Они побрели своей дорогой, а Шертон повернул туда, где шумели и переливались магическими огнями оживлённые улицы. Сценка его не удивила. Драка между повздорившими богами — не такая уж редкость для Нижнего Города. Можно сказать, обычное дело. Повезло ещё, что в этот раз великие затеяли разборку в необитаемом квартале!

Глава 6

Тот светловолосый рихоец в бежево-серой рясе афария всё-таки подошёл к ней в перерыве между лекциями. Его звали Равлий Титус. После занятий они бродили вдвоём по заброшенным этажам старых университетских корпусов и смотрели на открывающуюся сверху панораму на фоне заката.

Титус предложил вместе прогуляться по Нижнему Городу, но Роми не согласилась. Тогда он пообещал, что покажет ей самые красивые места Верхнего Города. Надо только дождаться выходного.

В отличие от Арсения Шертона, странного типа с пугающе-упорным взглядом и шрамами на лице, который несколько раз, не церемонясь, останавливал её в коридорах и невпопад о чём-нибудь заговаривал, Титус не вызывал у неё насторожённого отношения, не внушал ей никаких опасений. Правда, Роми порядком озадачивала его почти вызывающая, непрактичная щедрость. Он ежедневно угощал её самыми изысканными и дорогими лакомствами. Роми любила сладкое и потому не отказывалась. А на третий день знакомства попытался подарить алмазное колье, но колье она не взяла. Титус тогда смутился, покраснел как рак и пробормотал, что остаток должен иметь право называться остатком, а драгоценность, раз ей не надо, он отдаст первой же встречной нищенке в Нижнем Городе. Ну и пусть, это уж его дело… Вот если бы он догадался подарить ей какое-нибудь оружие, простое в использовании и эффективное, вроде медолийских самострелов!

Позавчера у Роми была очередная стычка с Клазинием и Фоймусом. Эта парочка подстерегла её возле умывальной комнаты. Фоймус схватил её сзади за локти, а Клазиний, противно улыбаясь, сказал, что сейчас разрисует ей лицо кумхой в наказание за дерзость (кумха — это магическое зелье серо-зелёного цвета, вязкое, отдающее гнилью и несмываемое).

Роми ударила Клазиния носком ботинка в пах и тут же резким движением, чуть не вывихнув себе шею, откинула голову назад, разбив нос низкорослому Фоймусу. Приёмы из тех, что когда-то показывал ей кузен. Получилось! Она вырвалась и убежала, но противники в долгу не остались. Если она не убьёт их, её попросту раздавят.

После лекций, когда толпа схлынула и они с Титусом задержались, как обычно, в галерее, соединяющей учебный корпус с жилым, Роми наконец-то осмелилась заговорить об этом.

— Мне нужен твой совет в одном деле… — начала она нерешительно. — Ты ведь афарий, разбираешься в таких вещах… В общем, мне надо где-то достать оружие.

Никто не мог их подслушать. Все ушли, только молодой раб с ведёрком и тряпкой старательно протирал изразцовые подоконники. Но он находился далеко, в другом конце галереи.

— Зачем? — Светлые, сросшиеся на переносице брови Титуса удивлённо приподнялись.

— У меня вышла ссора с компанией подонков. Если я убью главных, остальные, возможно, отстанут.

Она выложила это на едином дыхании, дрожащим от волнения голосом. Титус отшатнулся:

— Роми, ты здорова? Ты, случайно, не зачарована? Как ты можешь о таком думать?!

— Я здорова и не зачарована. Я не говорю, что убивать хорошо, но деваться мне некуда. Показать тебе кое-что?

Оглянувшись — посторонних нет, раб склонился над подоконником, — Роми быстро расстегнула пояс и подняла рубашку. Большой припухший кровоподтёк на правом боку. Это сегодня утром. Клазиний привязался к ней в коридоре около трапезной, и она попыталась, как в прошлый раз, ударить его в пах, но он увернулся да ещё стукнул её кулаком по рёбрам. Длинный рубец на спине — это вчера вечером, около умывальной. Кто-то, подкравшись сзади, хлестнул её плетью и умчался вверх по лестнице раньше, чем она опомнилась от болевого шока.

— Что это? — шёпотом спросил Титус.

— Меня бьют, потому что я не хочу перед ними унижаться. — Озираясь, она заправила рубашку в шаровары и вновь затянула пояс. — Если б я умела драться, я бы их отлавливала поодиночке… Им бы тогда расхотелось ко мне приставать. Но я ничего не умею. Могу похоже изобразить боевую стойку и несколько приёмов… Для меня единственный выход — убить их. Ты можешь что-нибудь посоветовать?

Титус молчал и морщился. Роми не могла понять, какие чувства он испытывает. Он казался огорошенным, возмущённым, испуганным и смотрел на неё почти враждебно.

— Почему ты никому не расскажешь об этом?

— Никто не возьмёт мою сторону. Я попробовала поговорить с нашим куратором. Он прочитал мне мораль насчёт того, что студенческие традиции священны, он, мол, когда-то сам через это прошёл, а значит, и все должны. Титус, я одного не понимаю… Раз эти традиции такие мерзкие, почему от них не отказаться? Почему те, кто подвергался унижениям, потом сами начинают унижать других — вместо того чтобы прервать эту последовательность? Это же так просто! Неужели никому, кроме меня, это не приходило в голову?

— Раз традиции появились, значит, они зачем-то людям нужны, — покосившись на маячащего в отдалении раба, сказал Титус. — Роми, это страшно, когда девушка хочет стать убийцей! Пожалуйста, никогда больше не думай об этом.

— Тогда что ты мне посоветуешь?

— Помирись с этими ребятами. Не может быть, чтоб они были такими плохими, ты, по-моему, преувеличиваешь. Постарайся простить их, это самое главное! Умение прощать — великое умение.

— Но что мне делать, чтобы прекратились издевательства?

— Я уверен, ты преувеличиваешь! Знаешь, ужасно всё это… Я думал, ты другая… Надеюсь, с возрастом ты всё-таки научишься понимать людей и прощать!

Роми в ответ пожала плечами: Титус её разочаровал.

Титус никак не мог оправиться от удара: Роми его разочаровала. Душа девушки оказалась столь же уродливой, как её обожжённая рука с отвратительными багрово-серыми рубцами! Внезапное прозрение ошеломило его. Сейчас он пытался взять под контроль свои чувства, а младший брат-исполнитель Ганий, одетый в серую униформу раба, нет-нет да и бросал на него значительные взгляды. Видимо, у Гания есть информация.

— Забудь об убийстве! — потребовал Титус. — Ты — девушка, тебе даже думать об этом нельзя! Наверняка всё не так безнадёжно… И если ты проявишь уважение к традициям университета, всё как-нибудь само уладится.

— Лучше убить, чем согласиться на роль жертвы.

Произнеся эту чудовищную фразу, Роми забросила на плечо холщовую сумку, в каких студенты носят бумагу, дощечки и карандаши, повернулась и пошла прочь. Титус смотрел, как она уходит — тонкая, грациозная, беловолосая, — и ощущал где-то в области сердца неясную боль.

Потенциальная убийца не должна стать главой клана До-Энселе. Он, афарий, сделает всё от него зависящее, чтоб Эрмоара лишила её наследства. Эрмоара узнает об этом разговоре. Непременно узнает. Он не станет молчать. И всё же больно… Когда она подняла рубашку, показывая следы побоев, под нежной белой кожей прорисовались хрупкие рёбра, а грудь у неё маленькая и округлая, с розовыми сосками — он успел разглядеть. Несправедливо, что в столь изящном теле обитает злая душа… В глазах у Титуса предательски щипало, в горле застрял комок.

Брат-исполнитель Ганий приближался, методично протирая один подоконник за другим. Наконец он остановился рядом с Титусом и, не прекращая своего рабского занятия, прошептал:

— За шкатулкой полезут сегодня, когда стемнеет. Ректор и Шертон приглашены ко двору, их там задержат допоздна. Интриги заказчика. Тубмон и Атхий спрятались на третьем этаже ректорского корпуса.

— Идём, — проглотив колючий комок, сказал Титус. — Я тоже переоденусь.

Он повернулся и пошёл обратно по галерее, на ходу просчитывая план действий. Отставший на несколько шагов Ганий следовал за ним, продолжая смахивать пыль с подоконников, но теперь уже в ускоренном темпе.

Снедавшая душу Титуса боль разочарования разомкнула челюсти и до поры до времени убралась с глаз долой. Он — афарий. Он должен выполнить задание. Ради процветания Ордена.

Малый зал для аудиенций напоминал раковину вымершего гигантского моллюска, какую Шертон несколько лет назад видел в Омросе на берегу океана. Ни одного угла, ни одной геометрически правильной плоскости — всё скруглённое, извилистое, плавно закрученное. Даже не верится, что находишься в здании, построенном людьми. Хотя “построенном” — не то слово. Сердцевина императорского дворца была создана с помощью магии. Внешние стены и прилегающие к ним покои возводили рабы и наёмные плотники, но всё остальное возникло без их участия.

Полумрак. Грозди магических ламп прилепились к потолку, совсем как колонии флуоресцирующих организмов внутри той раковины. Из стен выпирали ложи-наросты. В одной из них стояли Шертон, Венцлав и трое профессоров университета. В других расположились придворные, сановники, знать, члены Высшей Торговой Палаты.

Возвышение с троном скрывала мерцающая молочно-белая завеса. На полу блестела, как могло показаться, вода: магическая субстанция, единственное предназначение которой — беречь императорскую особу от любых посягательств, человеческих и божеских. Этот неровный бугристый пол не предназначался для того, чтобы по нему ходили. Приглашённые прибывали в зал по коридорам, напрямую соединённым с ложами, подвергаясь по дороге тщательнейшему магическому досмотру. Разумеется, с оружием сюда не пускали. Шертон, оставивший всё своё снаряжение дома, чувствовал себя так, словно отправился в гости нагишом.

Он не хотел идти во дворец, но Венцлав уговорил: это же высокая честь; то, что пригласили их обоих — хороший признак; при дворе помнят, кто такой Арсений Шертон, радоваться надо… Вместо того чтобы радоваться, Шертон скучал. Все хранили молчание, как предписывал этикет. Венцлав и его коллеги хрипло, с присвистом дышали и выглядели бледными. Сам Шертон тоже ощущал некое давление… не физическое, но от этого не менее неприятное. Он мог противостоять этому давлению, и у него не наблюдалось таких реакций, как у соседей по ложе.

Внезапно давление усилилось — все охранные системы приведены в боевую готовность, — а лампы засияли в полную силу. Завеса исчезла. На отлитом из золота троне сидел император Панадара. Человек средних лет, с болезненно-утончёнными чертами лица, закутанный в белоснежную мантию. В его короне полуторафутовой высоты сверкали крупные алмазы и рубины.

По обе стороны от трона полумесяцем выстроились люди в тёмных плащах, голову каждого охватывал обруч, тоже усыпанный драгоценностями. Маги-телохранители, маги-душехранители и маги-восприемники. Их долг — неотступно сопровождать императора. Когда же срок жизни его величества подойдёт к концу, маги-восприемники, с помощью специальных приспособлений и обрядов, извлекут из умирающего тела царственное бестелесное существо, поместят в особый сосуд и отнесут в императорскую усыпальницу. Протекут годы, десятилетия, века — и однажды, в порядке строго соблюдаемой очереди, сей сосуд заберут из усыпальницы, чтобы торжественно доставить в покои женщины императорского рода, готовой разрешиться от бремени. Эта система гарантировала, что кто попало не сможет завладеть телом новорождённого императорского чада.

Из поколения в поколение в Панадаре царствовали одни и те же существа. Царствовали, но не правили. Реальной политической силой были придворные маги, влиятельные аристократы, чиновничьи группировки, Высшая Торговая Палата. Императорская фамилия была священным символом, не более того.

Вместе с остальными приглашёнными Шертон преклонил колена. Выпрямился, когда прозвучал магически усиленный призыв императора:

— Встаньте, мои верные подданные!

Рядом тяжело сопели профессора. Шертон ощутил жалость к монарху: его жизнь подчинена жёсткому, не им установленному распорядку (который нельзя назвать платой за власть, ибо власти нет), и даже смерть нынешнего тела не освободит его… Вот же не повезло этому бедняге некогда в туманном прошлом!

— Панадар движется ко всё большему процветанию и благоденствию. Это наша общая заслуга, дорогие мои подданные! Мы свято храним древние традиции и вместе с тем совершенствуем накопленное. — Безжизненно-бодрый голос императора гремел, отражаясь от волнистых сводов зала. — В области магии, науки, экономики и культуры мы намного опередили все известные нам Одичалые Миры…

Шертон подавил зевок. Ему по-прежнему было скучно.

Глава 7

Чем дальше, тем горячее становился воздух. Словно приближаешься к раскалённой печке. Губы Титуса потрескались от жара, по лицу скатывались капли пота. Он взглянул на Гания: того пошатывало, кожа покраснела, взгляд затуманился. В конце галереи, около арки входа, распластались на полу тела охранников. Однако ни запаха гари, ни шума пламени… Кое о чём догадавшись, Титус шагнул к незастекленному окну и высунул наружу руку. Перепад температуры, благодатная вечерняя прохлада… Так и есть! Он запустил пальцы в пришитый к тунике изнутри потайной карман, где лежали амулеты, и прошептал, еле ворочая языком:

— Это магия. Амулет Ярсаф, голубая четырехгранная призма.

Ганий и сам должен помнить, как выглядит Ярсаф, защищающий тело от магически вызванных колебаний температуры и воздушного давления, а также от молниевых разрядов, но он совсем ещё молодой брат-исполнитель, в первый раз на задании. Вдруг растеряется…

Вытащив цепочку, на которой болталось множество миниатюрных фигурок разнообразной формы и расцветки, Титус отыскал среди них Ярсаф, сжал его двумя пальцами и произнёс активирующее заклинание. Ощущение жара исчезло. Брат Ганий с небольшой задержкой сделал то же самое.

— Пошли!

Титус бегом устремился вперёд. Они опаздывали. Грабители уже приступили к осуществлению своего плана, воспользовавшись магией зноя, чтоб избавиться от охранников и свидетелей. Где же Тубмон, этот опустившийся маг-недоучка, раздобыл Аллот, порождающее сию магию устройство? Особенно если учесть, что Аллотов в Панадаре не более десятка и секрет их изготовления утрачен? Наверняка влиятельный заказчик позаботился.

Охранники не шевелились. Потеряли сознание от перегрева. Не сбавляя шага, Титус скорбно качнул головой.

Учение афариев гласит: “Каждый человек, желает он того или нет, является орудием в чьих-либо руках; каждый афарий — орудие Ордена и Высшего Блага. Воистину счастливы афарий, ибо они суть орудия в руках Наидостойнейших!”

“Я — орудие, — напомнил себе Титус, перешагнув через тело девушки, лежавшее поперёк коридора. — Я могу пожалеть пострадавших, но не могу ради них отвлекаться”.

Растения в расставленных вдоль стен расписных глиняных кадках поникли, их листья и цветы безжизненно свисали на дряблых стеблях. На полу валялись трупики декоративных бабочек и залетевших сквозь оконные проёмы ночных мотыльков. А на неживые предметы магия Аллота не влияла: Титус дотронулся до оштукатуренной, покрытой фресками стены, до лампы в виде ротонды, которая наливалась золотым светом, по мере того как снаружи сгущались сумерки, до стеклянного графина с водой на подоконнике — нормальная температура.

Шорох. Голоса. Звуки доносились из-за приоткрытой двери в противоположном конце зала, куда вывел афариев коридор.

Титус сделал знак помощнику и бесшумно двинулся к двери. До неё оставалось несколько футов, когда она резко распахнулась. Титус отскочил. Ганий — молодец, мальчишка! — тоже отскочил, увернувшись от брошенного ножа.

Появившийся в проёме щуплый парень — Атхий по прозвищу Козья Харя — уже выхватил из-за пазухи другой нож, но Титус, шагнув к нему сбоку, легко уклонился от нацеленного в живот лезвия и нанёс достаточно сильный, но не смертельный удар по горлу. Козья Харя упал. Боковым зрением Титус поймал восхищённый взгляд Гания — и прыгнул вперёд, сбив с ног Тубмона, который, направив на него нечто вроде толстого стеклянного карандаша, уже начал бормотать заклинание. Успел.

Никогда он не понимал этих снобов, брезгующих простым оружием! Ну да, амулеты не дают осечек, не знают промахов и разят наповал. Но для того чтоб их задействовать, надо от начала до конца, без ошибок произнести активирующее заклинание — а пока его произносишь, треснут тебя, не мудрствуя лукаво, дубиной по голове, и плакала твоя магия…

Афарий и маг-преступник упали на мраморные плиты. При этом Тубмон выронил и “карандаш”, разлетевшийся на осколки, и невзрачную с виду шкатулку, которую зажимал под мышкой. Видимо, грабители только что извлекли её из чрева Драгохранителя — похожего на сидящую собаку металлического зверя с широко разинутой пастью. Пасть заклинивал в этом положении покрытый сложной резьбой деревянный стержень. Тоже магическая штучка. Обычную деревяшку Драгохранитель смял бы, как палочку сахарного печенья.

Маг, зло оскалившись, повернул правую кисть, направляя в лицо Титусу алый камень перстня на безымянном пальце, но афарий ткнул его в нервный узел, и рука бессильно упала. Тубмон не остался в долгу: отпрянув, лягнул противника в подреберье тяжёлым башмаком с шипастой окантовкой. Титус зашипел от боли. Оба вскочили.

— Ганий, копируй! — не сводя глаз с мага, приказал Титус.

Этот недоучка опасней, чем он думал… Они стояли друг против друга, слегка покачиваясь, как две змеи, изготовившиеся к броску. Между тем Ганий подхватил шкатулку, поставил на стол. Чуть не порвав в спешке свою тунику, достал из кармана коробочку с читающим камнем — оправленным в золотую сетку красноватым кристаллом величиной с перепелиное яйцо.

Тубмон вновь попытался поднять руку с перстнем. Парализованная рука плохо слушалась, эта попытка отняла у него слишком много энергии и внимания, чем и воспользовался Титус. Бросившись на мага, он чуть не получил удар в пах, но успел развернуться боком, сделал подсечку, повалил противника на пол, заломил ему руку за спину и сорвал перстень. Взвизгнув, маг другой рукой ущипнул афария за ляжку — очень больно, с вывертом. На миг растерявшись, не столько от боли, сколько от неожиданности, Титус отпустил его. Маг тут же выскользнул, откатился и через секунду уже стоял на ногах. Его тёмные, с желтоватыми белками глаза дико горели.

“Если бы ты не поддавался гневу и владел собой, ты бы дрался лучше”, — про себя отметил Титус, бдительно наблюдая за Тубмоном. Сам он не испытывал ни злости, ни азарта. Он должен отвлечь мага, пока брат Ганий копирует нематериальное содержимое шкатулки. Этот озлобленный человек не враг ему, хоть и вступил на преступную стезю.

Они кружили по комнате, озарённой светом расставленных в нишах магических ламп в виде идонийских узкогорлых ваз. У Тубмона наверняка имелось ещё кое-какое оружие помимо перстня, который отобрал Титус, и разбившегося “карандаша”, но он уже оценил подготовку своего противника и не смел сделать ни одного лишнего движения.

На овальном столике у окна стояла ещё одна лампа, необычная: футовой высоты пирамидка, увенчанная золотым шариком. Она источала бледный розоватый свет, а в её прозрачной глубине как будто шевелились язычки пламени, облизывающие прямоугольный предмет с двумя отростками по бокам… Вдруг Титус понял, что это такое. Аллот. Вот как он выглядит! Внутри — модель ректорского корпуса с двумя галереями, которые соединяют его с соседними зданиями.

Из-за двери донёсся шум, потом она заскрипела, и на пороге вырос Атхий с ножом.

— Я закончил! — сказал Ганий, пряча под туникой коробочку с читающим камнем.

Тубмон сунул руку в карман.

Титус принял решение: Аллот, заключающий в себе силу убийственного магического зноя, должен принадлежать не преступникам, а Ордену афариев. Любой ценой.

Козья Харя, ещё не полностью очухавшийся после удара по горлу, но уже готовый к резне, нетвёрдо шагнул к Титусу, который находился к нему ближе всех.

Маг выхватил миниатюрный бронзовый самострел с тонким стволом и направил на брата Гания. Щелчок. Если самострел заряжён “сонными шипами”, Ганий сейчас уснёт…

Атхий замахнулся ножом, Титус перехватил его руку. А Тубмон теперь целился в него! Крутанув Атхия, Титус заслонился от выстрела его телом, потом отшвырнул его в угол, перед этим сдавив запястье и заставив выронить нож.

Против ожиданий, Ганий не уснул. Очевидно, маг промазал. Юноша схватил Аллот и пытался то ли повернуть, то ли отломить золотой шарик. Сообразил, что это за устройство, и хочет дезактивировать, догадался Титус. Это делается не так! Маги Ордена управятся с этой задачей, а сейчас надо уходить. Пинком выбив у Тубмона самострел, он крикнул:

— Клади в мешок! Не возись!

Маг опять полез в карман. Он понял, что проигрывает, его губы дрожали.

— Прям в жопу кольнуло… — копошась в углу, простонал Атхий.

Значит, у Тубмона были выдохшиеся “сонные шипы”: попасть-то он попал, да зелье не подействовало Титус выбросил кулак, метя ему в челюсть, но маг увернулся, а воздух вдруг стал невыносимо едким, противно скребущим носоглотку… Все закашлялись — кроме Тубмона, который метнулся к столу посреди комнаты, цапнул ректорскую шкатулку и выскочил за дверь раньше, чем Титус успел его перехватить. Следом за ним, давясь кашлем, бросился наутёк Козья Харя. Брату Ганию кашель не помешал проворно упаковать Аллот в заплечную сумку, где лежала ряса афария.

— Пошли… — прохрипел Титус, увлекая его к двери. — Чем скорее… доберёмся… тем скорее…

В зале воздух был чистый, сразу стало легче. Афарии спустились на второй этаж, выпрыгнули из окна во двор, выскочили на улицу и помчались к Дому, выбирая улицы потемнее. Те, кто их видел, могли сделать вывод, что двое рабов ударились в бега, но переодеваться некогда, на счёту каждая минута. Теперь, когда задание выполнено, стоит позаботиться о людях, оставшихся в ректорском корпусе. Возможно, те ещё живы. Чтобы спасти их, надо дезактивировать Аллот, а для этого нужно поскорее передать сие устройство магам Ордена. Подошвы двух пар ботинок выбивали дробь по брусчатке.

С того момента, как всё началось, времени прошло не так уж много. Извне никто не успел заметить, что в ректорском здании творится неладное. И сумерки ещё не превратились в непроглядную чернильную тьму. Сделав знак Ганию, Титус нырнул в знакомую подворотню: под конец лучше попетлять, чтоб отвести от Ордена подозрение в причастности к преступлению.

Тубмона душили ярость и отчаяние. Его ограбили! Он сделал своё дело, добыл шкатулку, но двое невесть откуда взявшихся молодых подлецов, переодетых рабами, отняли у него Аллот и перстень с ослепляющим камнем, а жезл, умертвляющий сердца, разбили. Эти три предмета принадлежали заказчику. Утрату перстня и жезла тот ещё мог бы простить (на худой конец, вычел бы их стоимость из гонорара), но потеря Аллота перечёркивала все надежды на благоприятный для Тубмона исход.

Аллот не имеет цены. Конечно же заказчик не поверит, что его утащили неизвестные разбойники. Тубмона будут долго пытать, дабы выяснить правду, а после убьют.

Испустив плачущий вздох, он ускорил шаги. Шкатулка оттягивала сумку, пристёгнутую к поясу, и, что с ней теперь делать, Тубмон не знал. К заказчику он не пойдёт. Господин До-Пареселе, сановник из Департамента Постижения и Учения, человек с узким, бледным, холёным лицом, застывшим в постоянной брезгливой гримасе, и холодным, как отверстые двери храма Мегэса, взглядом, и раньше внушал ему страх… Но раньше Тубмон выполнял его поручения без осечек.

Это судьба. Он не успел воспользоваться жезлом и перстнем, да ещё дрянной самострел, найденный во чреве Драгохранителя, был заряжён негодными шипами. Когда сама судьба против тебя, лучше убраться куда-нибудь и залечь на дно. Тубмон знал, куда лучше всего убраться: в Одичалые Миры.

Одно время он вёл кое-какие делишки с контрабандистами и до сих пор сохранил нужные контакты. В Одичалых Мирах господин До-Пареселе его не достанет… и на шкатулку там найдутся покупатели: внутри у неё хитроумно переплетённые золотые решётки с драгоценными камнями — даже если забыть о том, что это информационное устройство, начинка стоит немалых денег.

Тубмон огляделся. Он был один на слабо освещённой улице. Во тьме дремали каменные здания и бассейны. Никто его не преследовал. Куда делся Козья Харя, он не знал и знать не хотел. Надо поторопиться. Хорошо, если он успеет сторговаться с контрабандистами и покинуть этот мир до рассвета.

Келью Титуса озарял приглушённый свет магической лампы, укреплённой над дверью. Всё тут было родное и давно знакомое: стол с дюжиной выдвижных ящиков, переживший не одно поколение афариев, узкая жёсткая койка, застланная покрывалом из грубого полотна, пара неудобных стульев, полки с книгами в нишах. За чёрным окном, в переплетении древесных ветвей, притаилась малая луна, Сийис.

Титус забыл опустить сетчатую штору, и в келью налетели тучи ночных мотыльков. Шурша крыльями, они мельтешили вокруг лампы, по стенам скользили их гротескные тени.

“Совсем как я, — вздохнул Титус. Он наблюдал за ними, подперев голову кулаком. — Тоже идеализируют мираж, летят и обманываются… Бедные…”

На столе перед ним стояла глиняная бутылка с “особым” Цведония и мятая оловянная кружка. Пить, как Эрмоара До-Энселе, Титус не умел и потому был основательно пьян. Ноги его не держали, кружку он поднимал с трудом, в глазах плавал туман, а Сийис нет-нет да и начинала дробиться на множество расползающихся лун… Но самым кошмарным было то, что сознание его, несмотря на внешние симптомы опьянения, оставалось ясным.

Иначе и быть не могло. Он — афарий, обученный сохранять контроль над своим умом даже после приёма больших доз спиртного. Забытьё не для него.

Титус хотел сломать внедрённые в его сознание защитные механизмы и набраться до полной отключки. Непохвальное для афария намерение, но он не знал другого способа заглушить боль.

Он понял, что любит Роми, — и понял, насколько ужасна и преступна её душа. Кем она была в прошлой жизни? Она не просила его о защите (это было бы понятно, правильно, это бы его тронуло!), нет-нет, она хотела с его помощью раздобыть оружие для убийства. Вряд ли она когда-нибудь видела, как убивают и как умирают… Да, это нехорошо, что её бьют, но она всё равно не имеет права на такие мысли!

Боль не уходила, в голове шумели крылья мотыльков, луна в окошке дрожала, как отражение в чёрной воде.

Титус решил пойти к наставнику и поведать ему о своих мучениях. Афарии соблюдали обет безбрачия, однако руководство Ордена смотрело сквозь пальцы на любовные похождения молодых братьев (возбранялось только связываться с куртизанками и соблазнять чужих жён — вот за это наказывали строго). Магистр пожурит его, но поймёт и что-нибудь посоветует.

Попытка встать успехом не увенчалась. Стены закачались и куда-то поехали, окно с луной перекосилось… Титус мёртвой хваткой вцепился в столешницу и опять плюхнулся на стул.

Всё. Допился. Ему теперь даже до койки своим ходом не добраться. Если бы у него был такой же, как у Эрмоары, амулет, заряжённый протрезвляющим заклятьем…

В дверь постучали.

— Титус, можно?

Он не ответил. Не смог.

За дверью решили, что можно, и в келью вошёл брат Ганий.

— Пьёшь “особое”? Я тоже плесну себе чуток? Титус, я сегодня второй раз родился, поздравь!

— Оружие в руках у прелестной девушки — это противо… естес… естве… — с трудом заставляя свой язык двигаться, выговорил Титус.

— У какой девушки? — Ганий, оглядевшись, достал с полки другую кружку, втиснутую между книгами, и уселся на свободный стул.

— У неё белые волосы… глаза из янтаря… Она как лунный свет… Не знает… что такое нищенство… и поэтому хочет оружие… Это нехорошо!..

— Понятно, — кивнул Ганий, наливая себе “особого”. Потом вытащил из кармана бумажку, развернул. На бумажке лежал тонкий тёмный шип длиной в полдюйма. — Смотри, эту штуку извлекли у меня из живота. Она была смазана ядом замедленного действия. На пятый день я бы умер.

— Откуда… это?.. — Титус качнулся вперёд и вновь откинулся, не позволяя своему стулу завалиться набок.

— Тубмон из самострела засадил, помнишь?

— Помню…

— Ну вот. Это не “сонный шип”, это хуже.

Титус почувствовал, что трезвеет. Обозначилась проблема, перед которой боль отступила.

— Ганий… Тубмон этот… Он два раза стрелял… В тебя и в меня…

— Так пошли к целителю! Хм, ты много выпил? Если не можешь идти, я сюда целителя приведу. Эту гадость надо поскорей вытащить!

— В меня он не попал… В Атхия… Помнишь, я Атхием прикрылся…

На пятый день. Через пять дней Атхий по прозвищу Козья Харя умрёт. По вине Титуса.

Ему нередко приходилось драться, выполняя задания Ордена, но покойников на его совести пока ещё не было.

— Бывает, брат. — Ганий наполнил и пододвинул к нему кружку. — Вспомни, что писал Луиллий Зинабиус о наших невольных прегрешениях!

— Нет… — помотал головой Титус. — Не надо… Я найду его… Пять дней… Найду и спасу.

Ректор полулежал в своём любимом кресле, кутаясь в атласное одеяло. Его знобило. Следуя его указаниям, Шертон смешал снадобья и приготовил лекарство. Рабыни и слуги, пострадавшие от магического зноя, сейчас не в том состоянии, чтобы выполнять свои обязанности. Четверо умерли, ещё один, выпрыгнув из окна на седьмом этаже, разбился насмерть (окно выходит во двор, никто не заметил), остальные выжили, но чувствуют себя плохо.

Воры похитили информационную шкатулку, больше их ничего не заинтересовало. Самострел с ядовитыми шипами, подаренный ректору бывшим студентом, ныне видным алхимиком, они вытащили из чрева Драгохранителя и за ненадобностью выбросили. Никаких сомнений, они приходили именно за шкатулкой!

Осмотревшие комнату маги-сыщики заверили ректора, что к утру установят личность человека, державшего в руках разбитый стеклянный жезл (его осколки валялись на полу). Предметы такого рода впитывают информацию о своих владельцах, как губка, и грабитель, не позаботившийся собрать всё до единого кусочки, сделал глупость, а заодно оказал следствию крупную услугу.

Также были найдены два ножа и запирающий стержень, коим преступники заклинили пасть Драгохранителя. С этих вещиц просто так информацию не считаешь, но хватит и осколков жезла.

— Арсений… — позвал ректор.

— Что?

В свете лампы-ночника лицо Шертона ещё больше походило на непроницаемую, с резкими чертами маску.

— Ты можешь вернуть мне шкатулку?

Шертон пожал плечами.

— Я все расходы оплачу… Маги установят, кто её взял, но всего лишь установят, а дальше начнутся трудности. Только ты сможешь это сделать! Без неё у меня в голове пустота, ничего не помню… Массу важного не помню. Помоги мне, Арсений, прошу тебя! Мы же с тобой друзья?

— Ладно, — помолчав, согласился Шертон. — Пусть они выяснят, где шкатулка, и я попытаюсь её вернуть.

Глава 8

Террасы, один из древнейших районов Нижнего Города, встретили Титуса громким хлопаньем развешанного на верёвках белья.

Вырубленная из желтовато-серого камня лестница для великанов поднималась к небу. Много веков назад, если верить летописям Панадара, на её ступенях-террасах стояли величавые дворцы — ныне их сменили бурые наросты глинобитных трущоб. От дворцов даже развалин не осталось — все они были сметены в ходе одной из великих войн между людьми и богами. Зато сами Террасы сохранились. Их связывало друг с другом множество истёршихся каменных лесенок. Сейчас по этим лесенкам поднимался Титус, явившийся сюда в поисках Атхия.

Он уже третий день преследовал Козью Харю. Половина срока истекла. Титус надел тёмный парик и приклеил над верхней губой чёрные усики, вместо рясы на нём была рубашка с пышными рукавами, парчовый жилет, плетёный пояс и модные двуцветные шаровары — одна штанина жёлтая, другая синяя. В этих районах Нижнего Города, если не хочешь выделяться, надо одеваться попестрей.

Титус испытывал нарастающее смутное беспокойство. Он редко бывал на Террасах. В детстве он усвоил, что нищие с Террас — злые люди: гоняют рыночных, если те в поисках хорошего места забираются на их территорию. Могут даже побить. Деда однажды побили. (Рыночные нищие тоже гоняли чужаков — но это совсем другое дело, это справедливо.) Маленький Титус привык обходить Террасы стороной.

Ему и сейчас было немного не по себе: а ну как прогонят… Встряхнувшись, он заставил себя посмотреть на вещи трезво. Он взрослый человек, сильный и тренированный. Пришёл сюда, чтобы спасти обречённого Атхия. Магистр разрешил ему отложить все остальные дела ради выполнения сего милосердного долга.

Сухой южный ветер, усилившийся после полудня, играл рукавами его рубашки и теребил застиранное тряпьё, болтавшееся на верёвках, натянутых вдоль края каждой террасы в качестве ограждения. Кое-где в ограждении зияли прорехи. Случалось, кто-нибудь падал и расшибался о крыши построек нижнего яруса, чаще всего с перепоя или под наркотическим кайфом.

Седьмая терраса, предпоследняя. Она ничем не отличалась от тех шести, что остались внизу. В обе стороны протянулись вереницы домов, напоминающих древесные грибы, жилые чередовались с лавками и сараями.

Нахальные дети, некрасивые неряшливые женщины, мужчины с туманом в глазах и свежими ссадинами на руках и физиономиях.

“На Террасах живёт злой народ!” — вспомнился Титусу плаксивый шёпот матери.

“Я — афарий, я выполняю свой долг”, — возразил он мысленно.

Вытащив из кармана горсть медяков, раздал ребятишкам, которые обступили его и заученно тянули руки, отталкивая друг друга. Потом направился к борделю Феймары. Утром ему удалось выяснить, что именно там обрёл убежище Козья Харя (от магического паучка Атхий избавился, когда сбросил рабскую тунику, убегая из университета).

Недавно побелённый бордель сверкал, как перл, на фоне обложивших небо грозовых облаков.

— Это он! — сипло вымолвил Козья Харя, выглянув из-за шторки и сразу отступив назад. — Прям сюда идёт! Уже третий день за мной гоняется, такой, паскуда, прилипчивый… Кокнуть хочет!

Феймара, пожилая куртизанка, вздохнула, сложив руки на выступающем животе. Атхий приходился ей племянником, лишь поэтому она согласилась его спрятать. И уже успела раскаяться в своей доброте: вчера, невесть на что обидевшись, тот полоснул ножом по горлу одну из её девушек. Поверхностный порез, ничего страшного, но держать этого пакостника у себя в доме ей теперь совсем не хотелось.

Властный стук.

Атхий проворно, как испуганный зильд, метнулся к кладовке, прошипев напоследок:

— Если чего, всех тут порешу!

И прикрыл за собой дверь, оставив узкую щель. За щелью, во мраке, блестели его злые трусливые глаза, блестело лезвие ножа…

Мысленно воззвав к великой богине Юмансе, своей покровительнице, Феймара вразвалку направилась к входной двери. Внутренние стенки в доме из тонкой фанеры, и Атхий у себя в кладовке услышит всё, что она скажет.

В течение некоторого времени она громко препиралась с посетителем. Потом, приблизив губы к щели, скороговоркой прошептала:

— Он здесь, но я не могу вам открыть. Подождите. Скоро он вылезет на крышу и попробует перебраться на верхнюю террасу. Главное, не прозевайте, — и вновь повысила голос: — Нету у меня никакого Атхия! Уходите, нету!

Громко топая, она вернулась в комнату с кладовкой.

— Атхий, ты здесь?

Как будто здесь. Хриплое дыхание за дверью.

— Тебе надо бежать, мальчик. Это настоящий наёмный убийца, у меня аж сердце заледенело от его голоса. Пошли, я выведу тебя на крышу. Там лежит лестница, заберёшься по ней на верхнюю террасу — и беги! Ты слыхал, что он говорил?

— Чего? — с подозрением спросил Атхий. — Молол, будто спасти мою жизнь хочет… Врёт.

— Спасти от жизни, — поправила Феймара. — Сдаётся мне, это служитель великого бога Карнатхора. Ты ведь знаешь: Карнатхор пожирает свои жертвы, оборачиваясь зверем. Великий утверждает, что таким образом он спасает людей от превратностей жизни и дарует им покой. Не нам спорить с богами, Атхий. Идём скорее!

Атхий побледнел, раза два его зубы нервно стукнули.

— Я не избранник Карнатхора…

— Так и за дверью стоит не сам Карнатхор, а его скромный слуга, наёмный убийца. Слыхал про них? Ох и лютые люди… — Она вывела его в коридор, подтолкнула к лестнице, ведущей на чердак, и, подобрав юбки, полезла следом, не переставая пугать: — Говорят, они у живых людей сердца вырывают во славу Карнатхора… Давай, поспеши!

Козья Харя дрожал и спотыкался.

“Чтоб он и правда оказался служителем Карнатхора! — глядя с недобрым прищуром на его вспотевший затылок, думала Феймара. — Чтоб он тебя настиг! Будешь знать, как моих девушек резать…”

Титус видел, как над крышей дома взметнулась лестница — её прислонили к замшелой стене, и по ней начал карабкаться пёстро одетый человечек. Несмотря на расстояние, Титус узнал его: Козья Харя, никаких сомнений! Лестница покачивалась, но человечек, щуплый и вёрткий, продолжал проворно подниматься. Вот он добрался до края верхней террасы, поднырнул под верёвку с бельём, заменяющую парапет. Исчез.

Титус огляделся: до лестниц, вырубленных в скале, слишком далеко, несчастный Атхий успеет сбежать… Он решительно повернул к дому Феймары. Если надо, он выломает дверь. Долг милосердия — превыше всего.

Дверь сама распахнулась ему навстречу.

— Идёмте! — позвала грузная пожилая женщина с усиками над верхней губой. — Подниметесь с крыши. Я буду молиться, чтобы вы его поймали!

— Почему вы не впустили меня сразу? — нырнув в пахнущий приторными благовониями сумрак коридора, спросил Титус.

— Он бы меня зарезал. Это мерзавец, каких поискать! Вчера он поранил одну из моих куртизанок, чтоб его милостивый Карнатхор сожрал… Если вы его убьёте, вы сделаете доброе дело! Тогда приходите к нам, и мои девушки вас бесплатно обслужат, за счёт заведения.

На крыше два длинноухих шелудивых зильда дрались из-за недоеденного яблока. Визжащий мохнатый серо-бурый клубок катался у подножия прислонённой к стене лестницы, грозя её опрокинуть. Поддавшись нехорошему импульсу, Титус пинком отшвырнул надоедливых тварей.

— Их мои девушки прикармливают, — добродушно пояснила Феймара. — Ну, лезьте, а я подержу. Да помогут вам все боги Панадара!

Афарий вихрем взлетел по лестнице: добродетельное намерение утроило его силы.

Последняя терраса была точной копией семи предыдущих. Оделив медяками здешних ребятишек, он выяснил, куда направился Атхий, и бегом поднялся наверх.

Террасы кончились, тут начинался другой район, Высокий Стан. Широкие извилистые улицы с разбитой мостовой, почти на каждой стене фрески — кое-где свежие, но чаще старые, выцветшие. Над двух-трехэтажными домами торчали древние башни на раскоряченных опорах. Множество лавок, мастерских, кафе, сутолока на улицах.

Эта сутолока поглотила Атхия, но афарий умеют добывать информацию. Задать вопрос таким образом, чтобы на него непременно ответили, — ценная способность, Титус не зря этому учился. Лавируя в толпе, он устремился к вознесённой над Высоким Станом мраморной эстакаде. Иногда ненадолго задерживался, чтобы перекинуться парой слов с уличной торговкой или нищим, приветливо улыбаясь и держа наготове серебряный баркль. От денег тут никто не отказывался, так что золото Эрмоары, обменённое Титусом на монеты меньшего достоинства, весьма пригодилось.

Наконец-то он увидал Атхия! Тот застрял на площадке перед аркой, за которой виднелись движущиеся эскалаторы. Застрял вместе с другими желающими подняться на эстакаду. К арке их не пускала растянувшаяся в две шеренги группа людей в белых одеяниях.

Молодая женщина с умильным выражением лица, выступив вперёд, уговаривала:

— Ходите пешком, глупые! Послушайте совета доброй богини Омфариолы, не пользуйтесь рельсовой дорогой! Светлая Омфариола всех вас любит! А разнузданная дщерь тьмы Нэрренират заманивает вас на свои эскалаторы и рельсовые дороги, дабы вы разучились ходить ногами! Не поклоняйтесь ей, не молитесь ей, не платите ей за проезд! Лучше раскройте свои маленькие слепые души перед доброй Омфариолой!

Её ласковый голос легко перекрывал гомон толпы — видимо, у неё был специальный амулет, усиливающий звук.

Рвущиеся к эскалаторам пассажиры ругались и напирали, но люди в белом сдерживали их без видимых усилий. Тоже какая-то магия. Так или иначе, а Титусу повезло: Козья Харя тут застрял, не уйдёт. Теперь надо пробиться к нему и объяснить насчёт отравленного шипа. Главный целитель Ордена сказал, что сей шип надлежит удалить из плоти до истечения пяти дней (лишь после этого срока яд начнёт действовать, и тогда уже никакие противоядия не спасут).

Протиснувшись к преступнику, Титус окликнул:

— Эй, Атхий!

Тот вздрогнул, повернулся, узнал преследователя — и на его бледном прыщавом лице заблестели бисеринки пота.

— Я уже третий день за тобой бегаю, — сообщил Титус, безуспешно пытаясь подойти ближе.

Теперь их разделяло всего несколько человек, но эти несколько человек стояли плотно, как кирпичи в кладке крепостной стены.

— Помнишь, как тебя в задницу кольнуло? Я хочу тебя спасти, я твой друг!

Это утверждение заставило Козью Харю втянуть голову в плечи и присесть, прячась за чужими спинами.

Между тем из толпы выбрались двое жрецов Мегэса, в белых рясах и бесцветно-прозрачных, словно отлитых изо льда, венцах.

— Белизна есть символ Мегэса, непорочно-ледяного бога! — крикнул первый из них звучным высоким тенором (видимо, у него тоже был амулет, усиливающий звук). — Не оскверняйте её, грязные тёплые козявки! Не славьте чокнутую Омфариолу и развратную Нэрренират, лучше преклонитесь перед хладным величием Мегэса!

— Белизна — символ Омфариолы, символ её безмерной чистоты и доброты! — возразила служительница Омфариолы. — Не слушайте их, люди, затворите слух для их гнусных речей! Мегэс замораживает, а Омфариола согревает!

На нос Титусу шлёпнулась капля. Назревала гроза, в небе громыхало. Козья Харя исчез, как сквозь землю провалился, но Титус знал, что он тут, рядом: ему просто некуда деться. Между жрецом Мегэса и служительницей Омфариолы начался магический поединок. Оба стояли неподвижно, только воздух вокруг них сверкал и потрескивал. Второй жрец Мегэса, не владеющий магией, сцепился с приверженцами доброй богини врукопашную, но те одолели его числом и повалили на землю. В толпе всё громче ругались: народ опаздывал, да и мокнуть под дождём никому не хотелось.

Озираясь, Титус насчитал на заднем плане полторы дюжины шлемов, увенчанных одинаковыми гребнями, — городская стража. Стражники выставили вокруг площадки оцепление, однако в свару не вмешивались: тут задеты интересы богов, а они всего лишь люди.

— Атхий! — привстав на цыпочки, позвал Титус. — Где ты? У тебя из задницы шип надо вытащить, иначе помрёшь! Не бойся, я друг!

Капли зачастили. По эстакаде скользнул поезд, исчез за мраморными стенами. Через мгновение эскалатор выплеснул из-под арки отряд мускулистых парней и девушек в лёгких блестящих доспехах, отливающих лиловым. Храмовые воины Нэрренират.

На площадке началась свалка. Воины работали кастетами: наилучшее решение, ибо в такой давке затруднительно использовать дубинки либо мечи (при условии, что твоя задача — не разогнать толпу, а смять служителей Омфариолы и расчистить для пассажиров проход к эскалаторам). Люди в белом пытались защищаться с помощью магии, но каждого из воинов окутало лиловое свечение, и магические заряды не причиняли им вреда. Жрецов Мегэса нигде не было видно: их сбили с ног ещё в самом начале. Титус опасался, что Козья Харя в этой сумятице удерёт, но протолкнуться к нему не мог. Толпа колыхалась, как желе в энергично встряхиваемой посудине.

Несколько приверженцев Омфариолы, израненные, в забрызганных кровью белых одеждах, хотели спастись бегством, однако угодили в ловушку, которую сами же и создали, устроив людской затор перед аркой: бежать отсюда было попросту некуда. Титус видел, как девушка-воин, худощавая, но с рельефными мускулами под шоколадно-смуглой кожей, с силой ударила в висок свою ровесницу, сторонницу Омфариолы, и слышал, как хрустнула черепная кость. Он представил на месте убийцы Роми — и внутренне содрогнулся.

Из-под ног у дерущихся выполз на четвереньках Козья Харя, устремился к эскалаторам. Никто из воинов его не тронул. Добропорядочный пассажир хочет успеть на поезд… Видимо, Нэрренират, всегда отличавшаяся практицизмом, пассажиров велела щадить, дабы не пострадал её бизнес. Хм, интересно, зачем богине деньги?.. Об этом Титус подумал мельком, провожая отчаянным взглядом спину Атхия, украшенную оттиском чьей-то подошвы.

Дождь хлынул в полную силу, и народ рванулся к арке. Воины не препятствовали. Вскоре Титус очутился на ступенях эскалатора, в светлом мраморном коридоре, наклонно поднимающемся вверх. Тут давки не было, некая незримая сила не позволяла пассажирам толкать друг друга.

В конце подъёма, в проёме верхней арки, мелькнула фигурка Атхия, но Титус не мог сократить дистанцию, так как перед ним стояли люди. В том числе трое поклонников Омфариолы, попавших на эскалатор вместе с толпой. Они дико озирались: здесь, во владениях Нэрренират, их магические амулеты не имели никакой силы.

Внезапно в стене раскрылся зев, мелькнувшие в воздухе щупальца оплели одного из приверженцев Омфариолы и в мгновение ока утянули внутрь. На ступенях завизжали, кто-то начал громко молиться Нэрренират. Края отверстия бесшумно сомкнулись. Гладко отполированный розоватый мрамор. Монолит. Титуса передёрнуло.

Второго служителя Омфариолы постигла та же участь. Последняя — это была женщина, призывавшая пассажиров не пользоваться рельсовой дорогой, — судорожно вцепилась в своего соседа, лысого мужчину в потёртом камзоле с эмблемой Департамента Земледелия. В её глазах бился ужас, костяшки пальцев побелели. Перепуганный чиновник пытался оторвать её от себя, но она лишь усиливала хватку, прильнув к нему всем телом, издавая рыдающие звуки.

Щупальца схватили их, стена поглотила обоих. Титуса начало подташнивать.

Несколько секунд спустя вновь распахнулся зев, и щупальца поставили чиновника на ступени эскалатора. Тот не пострадал, даже помятым не выглядел, но пошатывался и потерянно мотал головой.

Сглотнув, Титус сунул руку в карман, где звякало серебро. Заплатить за проезд, обязательно…

Плату собирала женщина в форменной лиловой тунике, сидевшая за стойкой позади верхней арки. Титус сыпанул перед ней горсть монет, не считая, и побрёл искать Атхия.

Он заметил, что большинство пассажиров тоже платит щедро, сверх тарифа. На всякий случай.

Поезд ожерельем протянулся вдоль перрона. Титус заглядывал в каждый вагон: куда делся Козья Харя? Может, забился под сиденье? С него станется…

В зале, переливчатом, как полость перламутровой раковины, царила идеальная чистота. Ни плевков, ни мусора на полу, ни похабных надписей на стенах — скорая на расправу богиня такого не потерпела бы.

Пассажиры занимали места. Дважды пробежавшись туда и обратно вдоль состава, Титус так и не нашёл Атхия. В зале спрятаться негде, в служебные помещения постороннему не войти, арку выхода он постоянно держал в поле зрения… Значит, Козья Харя в одном из вагонов.

Раздался мелодичный звук гонга, и Титус запрыгнул в ближайший вагон. Поезд помчался по эстакаде, за окнами развернулась заштрихованная дождём панорама Нижнего Города. Смазливый юноша в лиловом плаще, с приколотым к воротнику звукоусиливающим амулетом, объявлял названия остановок. Стоя возле двери, Титус зорко оглядывал покидающих вагоны пассажиров. Вот он! Афарий в последний момент выскочил на перрон, створки дверей чуть не защемили его. Уж теперь Козья Харя от него не уйдёт!

На бегу сунув руку за пазуху, Титус извлёк из внутреннего кармана коробочку с новым паучком. Ему удалось настигнуть Атхия возле эскалаторов: заметив погоню, тот едва ли не кубарем покатился вниз, толкая других пассажиров, но Титус швырнул паучка ему вслед и прошептал заклинание. Потом, для проверки, достал магическое зеркальце: крохотное искусственное насекомое прицепилось к воротнику Атхия. Ловя подозрительные взгляды, афарий спрятал зеркальце, облокотился о мраморные перила. Можно передохнуть.

От усталости его пошатывало. В прошлый раз он ел почти сутки назад, а преследование отняло много сил.

Остановка называлась Рыбный Берег, по названию района. Здесь протекала река Хинса, зелёная от тины, с обеих сторон зажатая старыми деревянными причалами, усеянная рыбацкими плоскодонками, ветхими плавучими домиками на плотах, разукрашенными прогулочными лодками. Эту часть города дождь обошёл стороной. Кривые улицы ползли вверх по холму, на вершине которого сверкал, отражая лучи заходящего солнца, одетый в серебряную чешую храм Паяминоха.

Левее, на склоне, притулилась древняя бревенчатая башня, нелепо присевшая на шести разнесённых лапах-опорах, к ней-то Титус и направился. Там находилась гостиница, где можно поужинать и переночевать.

На ходу он достал из кармана зеркальце: Козья Харя сидел возле заплесневелой стены в каком-то сумрачном помещении. Похоже на подвал. Тронув кристалл на потемневшем мельхиоровом ободке, Титус получил панорамный вид сверху, слегка затуманенный — зеркальце не из лучших. Скопление черепичных крыш, одна помечена алой точкой. Здесь. Ещё раз тронув кристалл, он сместил ракурс: фасад трехэтажного многоквартирного дома. Это справа от холма, вон за теми кирпичными складами.

Даже если бедняга Атхий до утра переберётся в другое место, он без труда его отыщет.

Козья Харя стиснул потной рукой амулет, выданный Тубмоном, и прошептал заученное наизусть заклинание. Подействовало. Пугавшие его шорохи по углам затихли, подвал опять стал пустым и неопасным.

На полу лежали перекошенные четырехугольники лунного света. Воняло плесенью и нечистотами, вдоль стен стояли какие-то разбитые сундуки. На одном из них и свернулся Атхий. После полуночи, если у тебя нет сильной магической защиты, по Нижнему Городу лучше не гулять. Хочешь не хочешь, а надо пересидеть тут до утра.

Лежать на ребристой крышке сундука было неудобно, однако на сыром полу ещё хуже. Скорчившись, Атхий пытался уснуть. Раз этот тип, который за ним гоняется, до сих пор не объявился, можно передохнуть. Никакой он не служитель Карнатхора: боги обеспечивают защиту своим приверженцам, и те не. страшатся ночной нежити. Но лютый человек, воистину лютый, здесь Феймара права! Чего он орал-то вслед?.. Что-то насчёт его, Атхиевой, задницы… Припомнив эту подробность, Козья Харя поёжился от внезапно накатившего ужаса. Нет, этого самого он никому не позволит… Он только с девками согласен, хоть они, суки, и воротят от него нос.

Выспаться ему не удалось, но подвал он покинул, едва рассвело. Выскочив наружу, столкнулся с тёткой, которая вышла из подъезда с пустой корзиной. Та удивлённо усмехнулась. Это показалось Атхию обидным, и он полоснул её ножом поперёк груди, а потом пустился бежать. Позади закричали.

Возле поворота Козья Харя обернулся: женщина стояла около подъезда, прижимая к груди покрасневшие от крови руки, из окон обшарпанного трехэтажного дома выглядывали другие жильцы… А сама виновата, пусть не оскорбляет!

Он со всех ног помчался к эстакаде. Скорее, пока не появился тот тип… Надо оторваться от него, а после разыскать Тубмона и получить свою долю за шкатулку: этот проныра небось уже все дела с заказчиком уладил.

Глава 9

Титус сошёл с поезда на остановке Жёлтые Луга, сбежал по эскалатору и выскочил из-под арки на разогретую, как жаровня, каменную площадку.

Внутри было прохладно и красиво. Снаружи — пыль, галдёж, сумятица запахов, жара.

Никаких Жёлтых Лугов здесь не было и в помине. Только тонущая в мареве мозаика крыш, неровные мостовые, сточные канавы, заваленные мусором пустыри. Кое-где вдоль стен и заборов попадались островки горького желтоцвета. Его агрессивный, стойкий аромат перебивал все остальные запахи и у многих вызывал головную боль, но люди терпели, поскольку издревле считалось, что он отпугивает нечисть. Титус знал, что это не так, однако суеверия живучи.

От эстакады вела вниз древняя гранитная лестница, её истёртые ступеньки оккупировали лоточники и нищие (на площадку перед аркой их не пускали служащие рельсовой дороги). К Титусу потянулось множество рук, но он промчался мимо, нахмуренный и целеустремлённый. Как говаривал один из его наставников, похмелье — злейший враг афария. За ужином Титус напился, дабы заглушить душевную боль, и теперь чувствовал себя муторно, а на специальные упражнения, избавляющие от симптомов похмелья, не осталось времени: Атхий опередил его, удрал на рассвете.

Миновав лестницу, Титус остановился у её подножия, глянул в магическое зеркальце и с досады пробормотал непристойное ругательство, прихваченное у Эрмоары До-Энселе. Козья Харя с каждой минутой удалялся. Придётся за ним побегать… Титус активировал амулет, незримой нитью связанный с паучком, и устремился вперёд. Похмелье понемногу выветривалось.

Отравленный шип надо удалить сегодня. Завтра будет поздно.

Надвигались и уплывали назад тесно сдвинутые дома, их окна провожали бегущего человека равнодушными взорами. На одной из улиц за Титусом увязался зильд, но потом отстал. Амулет подсказывал, куда свернуть: афарий улавливал его сигналы, как собственные бессознательные импульсы, и безошибочно выбирал направление.

Атхия он настиг в окрестностях храма Цохарра. Тут находился трактир, он же воровской притон — Козья Харя завернул туда пообедать.

Поглядывая время от времени в зеркальце, Титус сидел на корточках за кустом акации в конце переулка и наслаждался передышкой. Пот на лице высох, рубашка всё ещё оставалась мокрой после долгого бега. Редкие прохожие обходили его стороной. Подошли двое стражников в шлемах с начищенными гребнями, спросили, кто такой. Титус вытащил из-за ворота цепочку с перстнем афария. Те, молча переглянувшись, двинулись дальше: и императорский двор, и Высшая Торговая Палата поддерживали Орден.

В переулке стояли двухэтажные оштукатуренные дома, в незапамятные времена побелённые извёсткой, а теперь просто грязные. Притон выделялся среди них только вывеской — потемневшая доска, на которой смутно проступают какие-то разводы (в прошлом надпись и картинка). Над крышами высилась усечённая пирамида цвета заходящего солнца. Храм Цохарра.

С тех пор как Цохарр взбесился и угодил в ловушку, храм пустовал. Всё ценное расхитили воры, в заброшенном здании завелась нежить. Здешние домовладельцы вскладчину заплатили магу, который очертил храм магическим кругом и наложил запирающее заклятье: это обошлось дешевле, чем менять место жительства.

Из дверей трактира наконец-то вышел Козья Харя. Афарий, скрытый от него разросшейся акацией, пружинисто поднялся, нащупал за пазухой коробочку с золотой булавкой. Он воспользуется этой штукой для доброго дела, чтобы спасти Атхия. Неизвестно, как отнеслась бы к этому Эрмоара… но он ничего ей не скажет.

С подозрением осмотревшись, Атхий сунул руки в карманы и расхлябанной походкой побрёл к другому концу переулка. Титус пошёл следом, постепенно ускоряя шаг, держа булавку наготове. Ещё два десятка ярдов…

Тощему, в рыжих подпалинах, зильду, который сидел на крыше углового дома, Козья Харя чем-то не понравился, и он запустил в Атхия гнилой свёклой. Тот издал панический возглас, подпрыгнул, с диким выражением на лице оглянулся, увидал неотвратимо приближающегося Титуса — и пустился бежать со всех ног.

Проклиная всех зильдов на свете, — и особенно вот эту бестию в рыжих подпалинах! — афарий побежал за ним. Булавку на бегу убрал в коробочку, спрятал в карман.

Они миновали храм Цохарра. В скудной тени окрестных построек скорчились изнурённые люди в обносках. Не нищие, ибо они ничего ни у кого не просили. В их глазах застыла безмерная тоска.

У каждого из великих богов есть свои приверженцы. Не последнюю роль тут играет расчёт: если живёшь в нестабильном, сложном, полном опасностей мире, лучше иметь могущественного покровителя. Но кое-кто поклонялся богам по иной причине.

Среди обитателей Панадара встречались люди, полностью лишённые сознания собственной значимости, неспособные на самостоятельную умственную работу — и свою внутреннюю пустоту они заполняли раболепным преклонением перед высшими существами. Каждое из божеств Панадара, при всех своих скверных качествах, обладало яркой индивидуальностью. Подбирая крохи этой индивидуальности, их поклонники обретали иллюзию самодостаточности.

Когда Цохарр исчез, его приверженцы, принадлежавшие к этой категории, пережили чудовищный шок. Кто-то из них сумел оправиться, прилепившись душой к другому божеству. Кто-то вскоре умер. Кто-то продолжал влачить призрачное существование, лишённое мыслей и иных чувств, кроме всепоглощающей тоски, ибо их мысли и чувства ушли вместе с Цохарром. Этих, последних, тоже оставалось всё меньше и меньше.

Атхий и Титус промчались мимо, не вызвав у них даже искорки интереса.

Полуразрушенные башни из тёмного кирпича, несколько кварталов подряд. Сюда никто не заглядывал, кроме вездесущих зильдов, но с наступлением темноты даже те отсюда удирали. В городе было не меньше десятка таких омертвелых участков. Тишина тут стояла особая: словно кто-то притаился в засаде, не издавая ни звука, готовясь к броску… Атхий и Титус разорвали её громким топотом и хрустом кирпичного крошева под подошвами. И потом ещё долго нечто незримое колебалось, постепенно успокаиваясь, как потревоженная стоячая вода.

Трущобы. Козья Харя знал тут каждую щель, Титус не потерял его только благодаря подсказкам амулета.

Один из рынков Нижнего Города, с длинными крытыми галереями для торговцев. Атхий опрокинул под ноги преследователю корзину грецких орехов, но в число обязательных для афариев тренировок не зря входит бег с препятствиями: Титус прыгнул, перелетел через опасное место и угодил в объятия налогового инспектора, степенно шествовавшего по проходу между прилавками в сопровождении раба, который держал над его головой расписной зонтик от солнца. Все трое, включая раба, рухнули на землю — к несказанной радости торговцев.

— Ты чего?.. — прохрипел тучный инспектор, растерянно отталкивая Титуса.

— Я это… человека спасаю… — пристыженно объяснил афарий.

Вскочил и побежал дальше.

Бычья площадь, храм Шеатавы — нагромождение блоков из чёрного базальта, на первый взгляд хаотичное, но, если присмотреться, подчинённое законам странной, варварской гармонии.

Несмотря на устрашающий вид храма, Шеатава был богом очень даже приличным: он принадлежал к числу тех немногих, кто не требовал человеческих жертвоприношений. В жертву ему приносили быков и овец — и великий бог пожирал их, оборачиваясь гигантским львом, а людей не трогал. Вот и сейчас по широкой, заваленной навозом улице к вратам храма брело стадо быков с вызолоченными рогами, в сопровождении жреческой процессии. Животные нервничали, но двигались вяло, так как в течение трех дней перед церемонией им в питьё подмешивали наркотик.

Атхий, а за ним и Титус вихрем пронеслись между вратами и стадом. Позади кто-то восторженно крикнул:

— Знамение!..

Козья Харя оказался вёртким и проворным, как зильд, афарий никак не мог его поймать, а время шло, солнце понемногу сползало к горизонту. Титус пытался на бегу объяснить насчёт отравленного шипа, однако обречённый Атхий его не слушал.

Эстакада Нэрренират.

Рельсовая дорога унесла их в другую часть города. Здесь теснились трехэтажные дома, оштукатуренные, но без фресок, из-за чего они выглядели странно голыми. Попетляв среди них, Атхий выбежал на площадь Пустых Фонтанов, загромождённую разбитыми каменными чашами. Фонтаны давным-давно не работали, в чашах зеленела пробившаяся сквозь трещины трава.

На том краю площади ощетинились ребристыми колоннами казённые учреждения. Там как раз заканчивался рабочий день, и Козья Харя, рассчитывая затеряться в толпе, помчался из последних сил. Титус, наоборот, сбавил темп. Пусть Атхий успокоится и почувствует себя в безопасности — тогда-то он настигнет его, вонзит парализующую булавку и удалит шип.

Он отстал от Атхия, однако не намного. Ровно настолько, чтобы тот потерял его из виду.

Впереди, над крышами, гигантским раскрытым веером поднималось здание из белого и розоватого мрамора. Храм Нэрренират.

Атхий устремился в ту сторону, а за ним и Титус. Увидав суетливую фигурку Атхия в конце улицы, которая выводила на площадь перед храмом, он с шага перешёл на бег. Булавку приколол к жилету на груди. Каковы бы ни были препятствия, он выполнит свой милосердный долг.

Площадь Зовущего Тумана представляла собой обширное пространство, вымощенное в шахматном порядке чёрными и белыми плитами, пересечённое четырьмя ажурными колоннадами. В центре, где колоннады сходились, стояла на постаменте мраморная статуя десятифутовой высоты, с аметистовыми глазами. Изображала она прекрасную нагую женщину — великую богиню Нэрренират в человеческом облике.

Затравленно озираясь, лавируя между колоннами, путаясь под ногами у паломников, которые направлялись к храму (Титус припомнил, что сегодня у приверженцев Нэрренират какой-то культовый праздник), Атхий двинулся наискось через площадь. Афарий постепенно сокращал дистанцию.

В очередной раз оглянувшись, Козья Харя заметил его. На невзрачном прыщавом лице преступника отразилась смесь паники и злобной решимости.

— Убью! — надсадно завопил он, сунув руку за пазуху. — Чего пристал, убью!

— Я не причиню тебе вреда! — в который раз уже пообещал Титус, медленно приближаясь.

— Вот у меня чего! — Атхий показал что-то, зажатое в кулаке. — Савбиев Огонь! Беги от меня, паскуда, убью!