Следователь полиции Константин Митрофанович Сердюков, высокий и худой мужчина средних лет с редкими светлыми волосами, затянутый в форменный сюртук, пребывал в раздраженном состоянии духа. Уже битый час он тратит попусту время, выслушивая слезные стенания госпожи Стрельниковой. Что толку полиции узнать о том, что оказывается ее зять – сумасшедший? Да мало ли теперь сумасшедших? Полно! Возьми любую газету, почитай и точно уверишься в мысли, что Россия-матушка – страна дураков! Дураков и воров!
      Сердюков вздохнул, да невольно получилось слишком очевидно. Посетительница осеклась.
      – Простите, вам кажется, что то, о чем я рассказала, не представляет серьезной угрозы для моей дочери? Вам кажется, что я все придумываю? Впрочем, можете, не отвечать, я вижу это по вашему лицу! – Она поджала губы, которые не слушались и дрожали.
      Полицейскому стало немного неловко, что с ним случалось нечасто. Откровенно говоря, если бы не настоятельная просьба Скоробогатова, к которому полиция иногда обращалась за консультацией, он ни за что не стал бы тратить драгоценное время на выслушивание путаных надуманных жалоб Стрельниковой. Но женщина выглядела такой несчастной, испуганной, одинокой!
      – Сударыня! – Он кашлянул, чтобы скрыть неловкость. – Я слушаю вас и не пойму, при чем же тут полиция? Вам надобно искать лекаря, лечить вашего зятя…
      – Я же уже несколько раз вам объясняла, что это и есть главная проблема! – воскликнула дама. – Как я могу доказать, что он сумасшедший и был им на момент заключения брака? Как мне теперь вытащить свою девочку из этой ловушки? Как на законных основаниях расторгнуть брак, да так, чтобы моя дочь не пострадала?
      – Да, я понимаю вас, это очень деликатная ситуация. Церковь, как известно, разводит супругов в случае тяжелого душевного недуга одного из них. Но в данной ситуации у нас нет возможностей вторгнуться на территорию поместья, чтобы, как вы просите, насильно освидетельствовать вашего зятя или забрать его в лечебницу для душевнобольных. У нас нет на это никаких, понимаете, никаких законных оснований! То, что вы рассказываете, может быть оспорено, опровергнуто его матерью, им самим, и ваша дочь, скорее всего, сама может показаться душевнобольной. И что тогда прикажете делать? Эдак, это они вправе отправить ее в лечебницу, и вы уже ничего не сможете сделать!
      – Но ведь оба доктора утверждают…
      – Доктора делают свои прогнозы на основании ваших подозрений, бессвязных рассказов вашей дочери, которая, как вы сами признаете, находится теперь в ненормальном психическом состоянии. Я уверен, что никакой врач не может вынести правильного диагноза, не видя больного! Но увидеть его, как я полагаю, им не удастся, ведь мать и сын живут очень замкнуто и никого не пускают к себе. Ведь и вас туда теперь не зовут?
      – Увы. – Стрельникова тяжело вздохнула. – Господин Сердюков, прошу вас, не думайте, что перед вами женщина, которую душат эмоции, заслоняющие остатки разума.
      Полицейский согласно кивнул, поскольку думал именно так.
      – Более всего меня мучает совесть. Я своими руками толкнула Машу в эту пропасть. И я должна ее оттуда вытащить! Иначе я умру! – Елизавета Дмитриевна вытащила платочек и утерла им глаза.
      Вот только слез тут еще не хватало! Сердюков сердито посмотрел на платочек, исчезнувший за отворотом рукава.
      – Я понимаю ваши чувства, сударыня! Но ситуация такова, что, действуя впрямую, вы поделать ничего не можете. Чтобы добиться законного развода, вам нужны неопровержимые доказательства безумия барона или, – он задумался и сделал паузу, – или свидетельства его преступлений, совершенных на почве безумия.
      Елизавета Дмитриевна вздрогнула и испуганно посмотрела на следователя. Мысли о том, чем может обернуться безумие Генриха и чем это угрожает Маше, повергали ее в панику.
      – Я не могу официальным образом взяться за ваше дело. Тут пока, – Стрельникова вся сжалась от этих слов, – нет преступления. Но я обещал доктору Скоробогатову выслушать вас и по мере возможности помочь вам советом. Тут трудно что-либо предпринять. Может, у вас есть кто-нибудь, человек смелый и крепкий, кто бы питал к вашему семейству дружеские чувства и вызвался бы помочь в этом деле?
      Елизавета Дмитриевна задумалась.
      – Вот если найдется такой человек, – продолжал рассуждать полицейский, – тогда, вероятно, возможно кое-что предпринять, так сказать, частным образом!
      Выйдя из узкого и темного кабинета следователя, Стрельникова решительным шагом направилась к дому Коловых. По дороге она разминулась с ехавшим на извозчике профессором Скоробогатовым. Тот, поглощенный раздумьями, не заметил Елизавету Дмитриевну, да и она спешила, не видя ничего вокруг.
      В тот вечер доктор, покинув пациентку, вернулся в свой кабинет и бросился к старым записям. Заболевание юной баронессы Корхонэн не представлялось ему интересным. А вот то, что она рассказала о своем супруге, повергло врача в большое возбуждение. Лихорадочно он перерывал записи. Вот, вот оно! Несколько лет назад к нему на прием пришел некий господин, назвавшийся явно вымышленным именем. Высокий, крепкий, с резким голосом и крупными чертами лица. Богато, но безвкусно одет, и по каким-то неведомым признакам Скоробогатов угадал в нем провинциального помещика. Несколько вышедшая из моды одежда, купленная по случаю пребывания в столичном городе и одеваемая явно редко. Речь правильная, но неуловимо отличающаяся от того, как говорят петербуржцы. Посетитель, хоть и держался с важным достоинством и даже с вызовом, на самом деле очень нервничал, что для специалиста было вполне очевидно. Господин поведал врачу о страшном недуге своего сына, с которым не в силах справиться иноземные светила. Он долго и обстоятельно рассказывал о зловещих симптомах, показал также несколько картин больного, которые поразили Скоробогатова необычностью видения художника, жуткими и одновременно притягательными образами. Картины оставляли тревожное и гнетущее впечатление. Скоробогатов отнесся к словам посетителя внимательно, изложил свое мнение по поводу возможного развития болезни в той степени, в которой его возможно было представить, не видя больного. Неизвестный господин выслушал мнение медицинского светила и спросил, насколько вероятно рождения еще одного больного ребенка у тех же супругов. На что получил ответ, что пути Господни неисповедимы, что медицинская наука это пока не в силах определить. Во всяком случае, профессор готов был взяться за лечение молодого человека при условии помещения его в клинику под соответствующий надзор. С тем и разошлись. Посетитель больше не появился, но необычные картины долго не выходили из головы доктора. Может ли статься, что речь идет об одном и том же человеке? Найдя свои записи с описанием картин, Скоробогатов отправился к Сердюкову, чувствуя тут некую зацепку, которую одному никак не осмыслить.
      – Так что из того, что молодой человек пишет эти картины? Что в них такого необычного? – спросил устало полицейский, которому эта бессмысленная история уже порядком поднадоела. Стрельникова, а теперь уважаемый профессор отняли у него почти полдня. Константин Митрофанович украдкой взглянул на стопку бумаг, к которой он еще и не притрагивался с утра, и затосковал.
      – Все дело в том, что для этого господина произведения его сына являлись свидетельством не только его душевного недуга, но также угрозы, которую они таили.
      – Угрозы? Какую угрозу может таить невинное развлечение сумасшедшего? – удивился следователь.
      – В том-то и дело, что это, как вы выразились, невинное развлечение может быть великолепным свидетельством преступного деяния, так как для знающего человека это своего рода диагноз.
      – Но разве что-то произошло? – оживился следователь.
      – Не знаю, но вполне могло случиться. Он явственно сказал мне, что боится своего сына!
      – Упоминался ли в рассказе Марии Стрельниковой тесть, отец мужа?
      – Насколько я помню, нет.
      Профессор и полицейский замолчали и посмотрели друг на друга. Сердюков привычным жестом потер ладони, его длинный нос заострился, что свидетельствовало о внутреннем сосредоточении:
      – Стало быть, картинки с белыми мышками?

      Кайса почувствовала внезапно, что жизнь переменилась, что случилось нечто страшное, необъяснимое, словно ее толкнуло изнутри. Еще никто ничего не сказал, а сердце тревожно ныло, трепыхалось в груди, пришлось принять успокоительных капель. Поставив стакан на стол, она хотела было прилечь, но послышался стук в дверь. Вместе с Кайсой в доме проживала дальняя родственница, взятая из далекого хутора для помощи по хозяйству. Женщина отворила дверь, на пороге стоял околоточный. Однако, в отличие от их последней встречи, с его лица исчезло выражение подобострастия и угодливости. Мрачно кашлянув в кулак, он одернул шинель и произнес сиплым голосом:
      – Я тут того… – он потоптался на месте, подбирая слова, – известие вам несу. Нехорошее. Барин ваш, полюбовник, утоп, насмерть. Даже тела не нашли! Всю полицию на ноги поставили и с нашего околотка людишек призвали. Все прочесали!
      Прислуга испуганно и торопливо перекрестилась. Кайса замерла с открытым ртом. Она хотела что-то спросить, но из ее груди вырвался только хрип.
      – Утоп, как есть, утоп! – торжественно продолжал околоточный. – На глазах сынка своего и человека дворового захлебнулся, и течение его поволокло на камни, да там и разбился окончательно!
      – А-а-а, – простонала Кайса.
      – Вы бы того, – он опять кашлянул, – вам бы уехать теперь надобно. Люди-то, сами знаете, недобрые, зло долго помнят! Полиция, ясное дело, начеку, да только не всегда успеть можно!
      Кайса побелела, часто задышала. Околоточный, полагая, что его миссия вестника несчастья выполнена, попятился к дверям, боясь узреть истерику испуганной, загнанной в угол женщины. Напоследок он произнес:
      – Мне бы того, за труды-с…
      Прислуга, стоявшая тут же подле околоточного, сунула ему хозяйский рубль и поспешила затворить за ним дверь, после чего бросилась помогать Кайсе, которая была ни жива ни мертва от услышанного. Боль от потери и страх за свою жизнь парализовали ее сознание, в первые мгновения она даже плакать не могла. За окном как ни в чем не бывало сияло солнце, но в глазах Кайсы все потемнело.
      Прошла неделя. Кайса Byори не выходила из дому, все лежала и смотрела в потолок, проклиная судьбу, которая поманила счастьем, да тут же и отняла. Ходившая за провизией служанка, отдуваясь и раскутывая платок, рассказывала, что еврей-бакалейщик не прочь купить дом Кайсы и назвал цену.
      – Вот еще! – вскричала Кайса. – Это же грабеж! Точно задаром отдать!
      – А он так и сказал, передай, мол, своей хозяйке, что вскорости, может, и этих денег не получит. Как бы и вовсе не пришлось всего лишиться. Вдруг да пожар случится?
      Кайса взвыла от ненависти и бессилия.
      – Полно, полно, матушка! Не горячись, нельзя тебе так убиваться! Ты подумай, может, и впрямь лучше продать побыстрее и подальше уехать?
      – Подальше! Подальше! – зло передразнила ее хозяйка. – Куда же мне с этим подальше? – Она хлопнула себя по животу.
      – На хутор поедем к дядьям, там поживешь, чай, не чужие, примут. А потом, как Господь распорядится.
      От такой мрачной перспективы Кайса совсем пала духом, отвернулась к стене и горько заплакала, а потом и задремала. Сквозь дремоту она слышала чей-то незнакомый женский голос, и ей казалось, что это сон. Однако сон оказался явью. Перед пробудившейся и зареванной Кайсой стояла невысокая дама, окутанная траурной вуалью.
      Кайса поспешила провести рукой по встрепанным волосам, метнув на родню злой взгляд. Кого впустила, отчего не разбудила? Однако догадка сама сверкнула в ее сознании.
      – Я вижу, вы поняли, кто перед вами, – спокойным и доброжелательным голосом произнесла гостья. – Я баронесса Корхонэн.
      Кайса кивнула и поспешила предложить собеседнице присесть. Что ей понадобилось? Девушка быстрым взглядом окинула баронессу. До этого ей доводилось видеть только ее портреты в доме барона. И вообще ей казалось, что баронесса едва ли существует в реальности. Во всяком случае, Теодор мало считался с супругой, и Кайса привыкла игнорировать ее существование вовсе. И вот теперь баронесса, живая и реальная, сидела перед любовницей своего покойного мужа в доме, купленном на его деньги.
      – Я понимаю вашу растерянность, поэтому хочу сразу перейти к цели моего визита, – продолжала Аглая Францевна. – То, что я хочу вам предложить, вероятно, повергнет вас в изумление, но вы попытайтесь подумать и увидеть в моем предложении выгоду для себя и своего будущего ребенка. Насколько я представляю, ваше теперешнее положение неприятное, а может быть, даже и опасное. Вам бы хотелось, как мне кажется, исчезнуть куда-нибудь. Подальше от глаз людских, от злых языков. Я могу вам помочь. Да-да, не удивляйтесь! – усмехнулась баронесса, видя, как у собеседницы глаза расширились от удивления.
      Аглая Францевна откинула вуаль, и Кайса с жадностью вперилась в ее лицо. Баронесса, несмотря на возраст, еще не утратила былой красоты. Ее лицо не выражало ни горя, ни досады, ни унижения от присутствия в таком непотребном месте. Она казалась совершенно спокойной и уверенной в себе.
      – Так я продолжу. Мои люди быстро и выгодно для вас продадут ваш дом и положат деньги под проценты в банк, откуда вы сможете их в любой момент забрать. Вам же я предлагаю переселиться в мое поместье и стать горничной в моем доме. Ваш ребенок будет жить при вас. Вы будете получать приличное жалованье. Там вас никто не обидит ни словом, ни делом, вы будете совершенно оторваны от здешнего мира, сможете жить в спокойствии и благополучии.
      – Но вам-то зачем все это надо? – только и могла вымолвить пораженная услышанным Кайса.
      – Совершенно справедливый вопрос. Разумеется, я все это предлагаю вам не из христианской любви к ближнему. От покойного мужа вам известно о несчастье нашей семьи, о нездоровье моего сына. Об этом мало кто знает, и я не хочу, чтобы весть о болезни Генриха расползлась по округе. Мы не боимся шантажа с вашей стороны, ибо подобное недоказуемо при сложившихся обстоятельствах. Но мне нужны преданные люди, которые бы помогали мне и Генриху в трудные моменты. Поэтому, я полагаю, что вы, избежав моего преследования и мести, наоборот, получив то, что я вам обещала, будете благодарны и станете служить нам верой и правдой.
      Кайса аж задохнулась от возмущения и унижения. Ей предлагают быть служанкой? Горничной?
      Видя, какое впечатление произвели ее слова, баронесса постучала по столу пальчиками, обтянутыми перчаткой.
      – Подумайте, крепко подумайте. Если вы откажетесь, мы более не увидимся, и я никогда не повторю своего предложения. Даю вам сроку два дня. Через два дня придет мой человек, который займется продажей вашего дома, если вы, конечно, согласитесь. Вспомните, что речь идет не только о вас! – И она выразительно посмотрела на живот Кайсы. – И поймите, я думаю не о мести, не о ваших отношениях с Теодором, для меня это не важно, действительно не важно. Я думаю только о своем сыне и о его благополучии.
      После ухода баронессы Кайса долго не могла прийти в себя. Наверное, это все-таки сон! Гадкий сон! Но явь за окошком еще гаже!
      Кайса припомнила, как полгода назад она наведалась к гадалке. Та долго колдовала над картами, а потом глубокомысленно заявила, что Кайса будет жить в роскошном поместье. Права оказалась гадалка. Ведь она не уточнила, что Кайса будет там жить не хозяйкой, а прислугой!

      Прошло три недели после поездки в Петербург. Маша пребывала в глубоком раздумье и бесконечных разговорах сама с собой, ибо побеседовать о сокровенном ей было не с кем. Один Лайен готов слушать часами; лежа у ног, он пожирал молодую хозяйку преданным взором. Она и не заметила, как пес из огромной враждебной зверюги превратился в преданного товарища, с которым она делила одинокие прогулки. Муж определил собаку в провожатые для Маши, боясь, что она заплутает, гуляя по поместью. Маша поначалу опасалась его белых острых клыков, сердитого ворчания, которым Лайен предупреждал, мол, не ходи дальше, иди обратно. Она брала с собой хлеб из буфета, остатки холодного мяса и вскоре была вознаграждена за свою заботу. Проглотив в одно мгновение предложенное угощение, пес с жаром лизал ее руку и слегка повизгивал, что на его языке означало проявление самых добрых чувств. Теперь, куда бы она не держала свой путь, Лайен был рядом или поодаль, в зависимости от настроения молодой женщины. Если ей хотелось общения – пес тут же оказывался под рукой. Она беседовала с собой и с ним, гладила жесткую шерсть, а пес, слегка ворча, пытался понять, почему эти прекрасные глаза теперь постоянно печальны?
      Да и как не печалиться, если мир вокруг оказался совсем иным, враждебным, неискренним. Кому теперь верить, на кого опереться? Больно, нестерпимо больно думать о маме. Невозможно представить себе злой умысел с ее стороны, но думать, что мать оказалась просто недалекой и тщеславной, тоже невыносимо. Она так верила каждому ее слову! Мать была идеалом, образцом, нравственным мерилом. Нет, Маша не перестала ее любить, но теперь эта любовь смешалась с жалостью к ним обеим. Маша мучилась, представляя, как переживает Елизавета Дмитриевна, зная, что дочери стала известна ее непростительная ложь.
      А Михаил? Как она радовалась, глупая, узнав, что он жив! И чем обернулась эта радость? Унижением, болью, страданием от того, что любимый человек уверен в низкой сущности ее натуры. Он не простил ее и не простит, теперь ей придется жить с этой мыслью до гроба. Она по-прежнему любит его. Но он не пожелал этой любви, ему не нужна любовь подлой, лживой, лицемерной женщины, променявшей чувство на деньги и титул. И ничто, ничто не разуверит его в этом. Колов отринул ее навсегда, вычеркнул из своей жизни. Когда Маша думала, что он мертв, она примирилась с тем, что ее любовь бесплотна. Теперь же, когда она снова увидела его глаза, услышала его голос, почувствовала до боли знакомый запах одеколона, она не могла смириться с тем, что они не вместе. Что ей не придется обнимать его, ловить губами его поцелуи. И что не он, а совсем иной будет владеть ею, станет отцом ее детей.
      Генрих. Он по-прежнему совершенно непонятен ей, его внутренний мир ей недоступен. А то, что она видит, никак не приближает ее к пониманию, за кого же она все-таки вышла замуж? В первые дни по возвращении Генрих не отходил от жены ни на шаг. Сам подносил ей питье, вытирал пот со лба, помогал менять влажные сорочки. Когда же она окончательно поправилась, то потребовала для себя чуть-чуть свободы, самую малость.
      – Я же никуда от вас не убегу. Куда же мне теперь бежать, да и зачем? К тому же вокруг лес да море, – сказала Маша с грустной улыбкой.
      Генрих, великодушно разрешил ей гулять, где она захочет, приставив в виде сторожа собаку. Маша постоянно думала о муже, внимательно смотрела в его лицо, пытаясь проникнуть в его мысли, уловить изменения в выражении глаз. Да все без толку. Настроение Генриха менялось, как погода осенью, – то проглянет солнце, то подует холодный ветер и затянет небо тучами. Маша никак не могла приноровиться, угадать, с каким настроением проснется муж, какой взять тон беседы за столом, чтобы он не пришел в необъяснимое раздражение из-за пустяка. Впрочем, порой он бывал таким нежным, внимательным, точно совсем иной человек. Тогда, до свадьбы и сразу после, она даже начала испытывать к Генриху некое подобие нежности, возможно, она могла бы перерасти в более горячее чувство, если бы не возрождение любви к Михаилу. Раньше, когда она вглядывалась в лицо Генриха, то порой находила его прекрасным, необычайно вдохновенным. А та страсть, которую Маша вдруг начала испытывать к мужу? Теперь ей было стыдно и неловко вспоминать о своих переживаниях и телесном томлении. Куда все ушло, почему ей кажется, что тогда она была точно во сне?
      Кто переменился: Генрих или она? Но с чего бы? Почему Аглая Францевна, казавшаяся ранее воплощением заботы, доброты и красоты, теперь напоминает ей страшную злую птицу. Эта птица настороженно и зорко следит за каждым словом, каждым шагом невестки, точно боится чего-то. Или весь мир вокруг изменился? Он стал темным, пыльным, зловещим. Уродливые фамильные портреты с выморочными физиономиями далеких предков. Безобразная тяжелая мебель, темные углы, в которых притаилась опасность. Глубокий глухой подвал, наполненный ужасными фантазиями и живыми белыми хвостатыми тварями, где так любит проводить дни муж. А ведь Маша уже испытывала такие ощущения по возвращении из свадебного путешествия, и вот теперь они одолевают ее вновь, с новой силой.
      Как она будет жить тут? Но ведь придется, ведь теперь это – ее семья, ее дом. Надо пытаться понять, привыкнуть, приспособиться. Что ж, они обманули ее, но не со зла. Ведь Генрих так ее любит, вот единственное оправдание для лжи, в которую была втянута и мать. Любовь оправдывает низкие проступки. Впрочем, это звучит не совсем убедительно, но ничего не поделаешь! Баронесса очень добра к ней. Повсюду Маша видит знаки внимания к себе, и это невольно трогает ее сердце.
      «Мария Ильинична не любит жирного супу, подайте бульону».
      «Мари не выносит темноты и сумерек, извольте зажечь везде лампы!»
      «Мари, душенька, здесь предлагают платья и шляпы, не прикажешь отправить в Париж заказ?»
      «Машенька, детка, я знаю, как вы скучаете по маменьке, нынче я посылаю человека на почту, можете отправить с ним письмо».
      Маша не могла пожаловаться на обращение, но ей действительно было плохо, хоть она и не понимала отчего. Иногда к ней возвращались прежние страхи, необъяснимые видения, и это повергало ее в ужас, так как она предполагала развитие некоего душевного недуга.
      Иногда ей казалось, что она может положиться на свою горничную Кайсу. Что-то в этой замкнутой и молчаливой женщине внушало Маше доверие. Правда, за все это время Кайса не обменялась с молодой хозяйкой и сотней слов. Маше было жаль горничную, ведь у той несколько лет назад умер ребенок. Младенца унес в могилу непрекращающийся понос, вызванный какой-то инфекцией. Тогда не помогли даже чудодейственные лекарства баронессы. Каждый день Кайса бесшумно появлялась в комнатах Маши, помогала ей одеваться, наводила порядок, никогда не досаждала разговорами или жалобами. Но порой Маша ловила на себе внимательный, изучающий и даже, как ей показалось, сочувствующий взгляд.
      За окном уже стояли ранние зимние сумерки. Маша брела к себе в комнату, неся лампу с прикрученным фитилем. Огонь едва разгонял мрак широкого коридора. Неожиданно в его слабых отблесках молодая женщина увидела перед собой какую-то тень, которая по мере приближения стремительно росла. Маша остановилась. Что это могло быть? Там, за углом, кто-то стоял или, может быть, что-то стояло. И оно явно было очень больших размеров. Маша пошевелилась, дрогнула и тень. И тут она с ужасом увидела, как на круглой голове неведомого существа зашевелились огромные острые уши.
      – Лайен? Это ты, собачка? Лайен, Лайен! Иди ко мне! – дрожащим голосом произнесла Маша. – Лайен! – Ее голос перешел в крик.
      И тут с другого конца дома донеслось гавканье. Через минуту собака уже крутилась вокруг Маши. Та провела по спине пса безжизненной рукой и бросила испуганный взгляд на стену, где колыхалась тень. Ушастая тень исчезла.
      На ватных ногах Маша вошла к себе. Горничная наводила порядок в комоде.
      – А что, Кайса, разве в нашем доме есть еще собаки, большие собаки с острыми ушами? – спросила Маша, обессилев от перенесенного испуга.
      – Никаких собак в доме больше нет, – последовал бесстрастный ответ. – Эта вот псина одна и есть. А ну, пшел, пшел!
      И горничная вытолкала собаку в коридор, причем Лайен явно не желал покидать уютную комнату хозяйки и отправляться на холодный заснеженный двор.
      – Тогда что же я видела, что за чудище с огромными ушами? – пролепетала Маша. – Вот только что тут за углом, в коридоре?
      – Вы ничего не видели, вернее, то, что вы выдели, это корзина с наваленным грязным бельем, которую я выставила, чтобы отнести прачке.
      – Боже, но я была совершенно уверена, что это было живое существо.
      – Его не было! – отрезала Кайса. – Вам пригрезилось. Впрочем, как всегда.
      Странная категоричность горничной показалась Маше подозрительной. Она уже немного оправилась от страха и внимательно взглянула на горничную. Что она имеет в виду, откуда она знает о Машиных страхах и видениях? Ведь она поведала об этом только матери и докторам?
      – Кайса, прошу тебя, я ведь не сделала тебе ничего плохого, я хорошо отношусь к тебе, прошу тебя, скажи, что тебе известно, о чем ты умалчиваешь?
      Вместо ответа горничная молча поставила перед Машей стакан с питьем, которое каждый вечер готовила сама баронесса. Жидкость не была кристально чистой, но сознание Маши прояснилось.

      Следы волка уже несколько раз находили поутру возле дома. Лесной хищник повадился шнырять в поисках добычи почти у самого порога, однажды след его лап отпечатался прямо на крыльце. Маше запретили выходить из дому до тех пор, пока не минует опасность. Генрих сам вместе с Юхой-Без-Уха несколько раз ходили с ружьями на волка, но не настигли. По вечерам, когда ветер завывал в трубах, Маше казалось, что доносится и грозный голос зверя. Лайен теперь все чаще оставался в доме, спал в передней. Нет, он не трусил, это его хозяева боялись, что собака вступит в неравный бой. Однажды Лайен все-таки выскользнул на двор еще до рассвета и почти сразу наткнулся на волка. Юха услышал звуки схватки, набросил тулуп и выбежал наружу. Только присутствие человека с ружьем и спасло Лайена, иначе ему бы не поздоровилось. Метким выстрелом Юха убил волка, тот, даже умирая, удерживал мощными челюстями соперника. Юха поднял собаку, которая сильно пострадала, и бережно отнес в дом. Любимца выхаживали всем семейством. Животное потеряло много крови, рваные раны затягивались медленно. Но пес жил, не сдавался и не собирался пока умирать.
      Собираясь на прогулку, Маша подошла к его подстилке и потрепала собаку по голове. Тот поднял морду и посмотрел на женщину печальным и озабоченным взором. Маша дала ему кусочек сахару и двинулась прочь. Пес взвизгнул и пытался подняться, чтобы следовать за ней.
      – Лежи, лежи, мальчик, поправляйся! – засмеялась Маша.
      Она вышла из дома и полной грудью вдохнула морозный воздух. Нет, нынче далеко она не пойдет, так, несколько кругов вокруг дома, немного по берегу. Коли объявился один волк, будут и другие. Выйдя на берег залива, она долго смотрела в сторону острова Креста. Далеко-далеко виднелась одинокая сосна, стоявшая на краю острова, у воды, и там, под снегом, забытые Богом могилки.