Генрих хандрил. Он уже неделю либо не выходил из своей комнаты, либо подолгу просиживал внизу, рядом со своими пугающими картинами. Маша уже начала привыкать к странностям жизни Сиреневой виллы. Ее строгий разум еще пытался протестовать, заставить задуматься, но очень быстро слабел, уступая место необъяснимому блаженству, беспричинной радости. Или наоборот, странному, почти мистическому ужасу, ни с того ни с сего охватывавшему Машу. И тогда объятия мужа становились единственным спасением. Эти страстные мгновения она переживала каждый раз по-новому. И всегда удивлялась потом, откуда берется эта неведомая сила, эта несвойственная ей раскрепощенность души и тела. Хуже всего, что ей не с кем было поделиться. Муж оставался для нее тайной за семью печатями. Свекрови она стеснялась. Маше очень не хватало матери, она пыталась выразить в письмах то, что чувствует и переживает, но поняла, что ее откровенность просто напугала Елизавету Дмитриевну, которая теперь думает о дочери Бог знает что.
      Иногда наперсницей госпожи становится прислуга. Но в доме Корхонэнов вся челядь была удивительно немногословна и вышколена так, что Маша поначалу думала, что они все немые. Горничные, лакеи и прочие двигались бесшумно, точно и беспрекословно выполняя приказания хозяев. Горничная молодой хозяйки звалась Кайса. Это была высокая молодая дебелая женщина, аккуратная и услужливая. Маша не сразу поняла, что та понимает и по-русски, и по-фински, как, впрочем, и все в доме, за исключением ее, Маши. На вопросы Кайса отвечала односложно и, сделав дело, тотчас же удалялась. В первые дни новая хозяйка только осваивалась в доме, но одного человека она заметила сразу. Это был тот самый Юха, который сопровождал Корхонэнов в роковой день гибели барона Теодора. Юха был невысок, кряжист и крепок. Со спины – обычный финский крестьянин. Но природа жестоко посмеялась над ним. Его лицо несло на себе печать врожденного уродства, на него невозможно было смотреть без содрогания. К тому же у него напрочь отсутствовало правое ухо, поэтому в поместье его так и звали: Юха-Без-Уха. И ко всему прочему, он, вероятно, был немой или почти немой. Во всяком случае, понять его никто не мог. Единственные внятные звуки он издавал при помощи пастушьего рожка – туохиторви. Иногда по вечерам со скотного двора или из конюшни доносились его пронзительные трели. Так Юха общался с неласковым миром, изливал тоску и боль непонятой души. Маша, столкнувшись с Юхой в первые дни пребывания на вилле, в ужасе отпрянула, но, увидев на его лице выражение обиды и муки, устыдилась. Через некоторое время, преодолев отвращение и робость, она отыскала его на скотном дворе, где тот правил ограду загона для свиней. Она не знала, что и как сказать, ей хотелось просто дать ему понять, что уродливая внешность не является препятствием добрым отношениям. А то, что Юха беззаветно предан семейству Корхонэнов, она знала из рассказов Аглаи Францевны. Та поведала девушке печальную историю несчастного уродца, жившего в доме ее родителей, которого она из жалости взяла с собой на виллу после своего замужества, иначе бы он пропал. В благодарность он платит ей рабской преданностью, как собака, служит Генриху и готов отдать за них жизнь, потому что только в этом уединенном и глухом углу к нему относятся как к человеку, а не как к отвратительному уроду, ошибке Создателя.
      Увидев очаровательную девушку, которую он так напугал накануне, Юха что-то произнес. Он говорил так, будто перекатывал во рту камни и мычал при этом. Странно, но Маше показалось, что она поняла эту нечленораздельную речь.
      – Такому страшилищу только и место, что среди скотины. Моей рожей лишь навоз напугать нельзя.
      Юха даже вроде как посмеялся над собой, чтобы ей не было неловко за свой прежний испуг!
      – Напрасно ты так! Каждый человек, каким бы его ни создал Бог, любим Творцом.
      – Бог меня не любил, когда создавал, или отвернулся на минуточку, а вместо него кто-то рукой поводил! – промямлил собеседник.
      И вдруг замер в изумлении. Маша его понимала! Он мог говорить с ней! В поместье он обычно изъяснялся мычанием, жестикуляцией, ужимками. Иногда он пытался написать что-то, но он едва владел грамотой и не мог толком выразить свои мысли. И вот появился человек, который, непонятно почему, его понимает! Маша и сама удивилась, как это у нее выходит. Просто она разбирала звуки, которые издавал собеседник. В тот же день необычная новость облетела поместье. И с той поры молодая хозяйка приобрела в лице Юхи самого верного и преданного друга. Он старался ей услужить во всем, бросался выполнять любое ее поручение. И теперь при взгляде на его изуродованное лицо с одним ухом он не казался ей таким уж отвратительным, во всяком случае, совсем не страшным. Маша читала книжку господина Гюго о Квазимодо и знала, что в уродливом теле может жить прекрасная душа. А когда ей стали известны тайные образы картин мужа, то там она увидела и своего нового друга. Юха с его внешностью пришелся как нельзя кстати для собрания чудовищ на холстах Генриха. Даже ничего придумывать не пришлось, а просто писать с натуры!
      Придя к мужу, Маша застала его в меланхолии. По-видимому, он только оторвался от холста. Возбуждение творчества еще не покинуло его.
      – Ты уже какой день не поднимаешься наверх! Так нельзя, Генрих! Человек не может жить без свежего воздуха и солнца! – громко произнесла жена.
      Барон вздрогнул и воззрился на нее так, как будто видел впервые. Бледное лицо и растрепанные волосы свидетельствовали, что он явно нездоров. Но как хорош он был теперь, как тонки и выразительны черты его прекрасного лица! Но что это? Волосы Генриха зашевелились, кудри переместились! Маша изумленно захлопала глазами, а барон небрежным движением вынул из всклокоченных волос двух белых мышек. Их хвосты оказались запутанными, он небрежно разорвал узел и швырнул мышей в угол. Когда стих писк изгнанных натурщиков, Генрих уселся в кресло и произнес:
      – Если хочешь, пойди пройдись без меня, но одна не ходи, возьми Юху, он тебя от кого хочешь защитит.
      Маша поспешила наверх, содрогаясь от омерзения. Впрочем, если бы она увидела не живых мышей, а ожившие образы картин, она бы уже ничему не удивилась.
 
      Подумать только, уже наступила осень! А ведь совсем недавно весна сменила зиму, и она, Маша Стрельникова, была невестой другого. Вот уже несколько недель, как она стала баронессой Корхонэн, замужней женщиной, и все в ее жизни потекло по другому руслу. Спустившись с крыльца, она вдохнула полной грудью. Лес наполнял пространство упоительными ароматами увядания. Вокруг полыхало многоцветье листьев. Еще ярко светило солнце, день был погожий. Хорошо бы отправиться на лодке, ветра нет. Она отдала приказание, и вот уже лодка скользит по водной глади. Юха – на веслах, тоже разомлел. Вода совсем недвижима. Маша опустила руку. Бр-р, уже холодно. Юха гребет сильно, очень сильно, лодка просто летит.
      – Послушай, Юха, а за сколько времени мы можем дойти до острова Креста?
      Из рычания попутчика она поняла, что это займет около двух часов и то при попутном ветре, а обратно и все три, и то, если не поднимется ветер.
      – А как думаешь, ветер усилится? Юха пожал плечами и стал выправлять лодку в сторону неизведанного еще острова. Раз хозяйка пожелала, то другого мнения быть не может. Даже если разразится немыслимая буря, он поплывет с ней, куда она пожелает!
      Но вода оставалось тихой, поэтому они беспрепятственно достигли острова. Пришлось обогнуть песчаную мель, точно пальцем упиравшуюся в водную гладь, ловко уклоняясь от камней, прячущихся под водой, которые норовили продырявить дно их маленького суденышка. На берегу их встретила одинокая сосна и мелкий колючий кустарник. Юха втащил лодку на прибрежный песок, и они двинулись в глубь острова. Маша шла осторожно, аккуратно ступая ботиночками среди камней высоко приподнимая подол, боясь порвать платье. Песок берега сменился высохшей травой, и тут Маша остановилась. Впереди высился деревянный крест, за ним небольшая обветшалая часовня. Крест уже покосился, местами почернел. Написанное на церковно-славянском языке уже было не разобрать. У подножия креста еще виднелись очертания нескольких старинных могил, обнесенных железной оградой, которая местами завалилась на землю. По всему было видно, что это старинное кладбище появилось тут давно, могилы уже просели. Маша зашла в часовню, перекрестилась на еще сохранившийся образ Святого Николая Чудотворца и потухшую лампаду. За порогом ее ожидало запустение забытого погоста. Хотя нет, что это? К могилам явно прикасалась заботливая рука, кто-то вырывал траву, досыпал земляные холмики. А это что такое? Видимо, свежее захоронение – несколько новых могил. Щемящее тревожное предчувствие овладело ею.
      Маша поспешила туда, споткнулась, платье зацепилось за колючку, она едва не упала. Юха вовремя оказался рядом.
      – Что это, Юха? Разве это не старое кладбище, разве тут еще хоронят?
      – Случается, но редко. Когда нет возможности доставить покойника на берег. Из служивых, из моряков, царствие им небесное.
      Сердце Маши начало громко стучать, предчувствие наползало темной тучей. Она склонилась над одной из могил и рукой откинула опавшие листья. Первое, что бросилось ей в глаза, это было имя на скромной плите. «Раб Божий… Колов!» Она закрыла глаза и опустилась на землю. Вот я и нашла тебя, вот мы и встретились! Как жестоко посмеялась судьба, что последнее прибежище Михаила оказалось недалеко от их имения! Это укор, перст Божий, направленный прямо в ее сердце! И стыд, боль, раскаяние с новой, ранее неведомой ей силой нахлынули на нее, да так, что ей показалось, что это не рыдания, а прямо кровь из горла хлещет! Юха с ужасом видел, молодая госпожа плачет, бьется, прямо заходится на неизвестной могилке. Он переминался с ноги на ногу, а потом осмелился и попытался поднять ее с холодной земли. Маша, размазывая слезы по щекам, припала к плите, желая целовать то, что осталось от бедного Миши. Но что это? Сквозь пелену слез она прочитала: «Раб Божий, кадет Морского Кадетского корпуса… Михаил… Колов-Ремезов. Утонул… 21 июня 189… года». Двойная фамилия. Разве у Миши была двойная фамилия? Да он уже давно не был кадетом!
      Маша оторопело еще и еще раз читала надпись на надгробной плите. Что же это значит? Да он ли это? Она потерла лоб. Мучительно вспоминался тот страшный день, когда она узнала о гибели Михаила. Газета, она прочитала газету, сложенную… сложенную… Она не видела продолжения текста, вторая часть фамилии – Ремезов – могла оказаться на другой стороне! Но ведь эту газету ей принесла мать, и она же потом отказалась ей дать еще раз, отговорившись, что не хочет нового всплеска переживания. Но что же это получается? Стало быть, Миша не погиб, он жив, и мать знала это! Миша жив, а она, его невеста, замужем за другим! Но ведь тогда к ним приезжала и Аглая, значит, и она знала про газету! Нет, не может быть! Как же свершился такой чудовищный обман! Мама не могла… Или могла? Сразу, как по команде, память начала услужливо подбрасывать разные мелочи, которым Маша доселе не находила объяснений. Взгляды, интонации, странная поспешность с отъездом из столицы, скоропалительная свадьба.
      Она долго сидела у могилы неизвестного ей Колова-Ремезова. Потом встала, посмотрела на залив и тряхнула головой, видимо, приняв важное для себя решение. Перед тем как плыть обратно, она взяла с Юхи слово, что он никому, даже Генриху, никогда не расскажет об увиденном. Впрочем, как он может рассказать, если его понимает только она?

      За окном бушевала непогода. В доме с утра топили печи и камины, ярко горели лампы, но ни пламя камина, ни свет ламп не могли разогнать сумрака, наполнявшего комнаты, словно день так и не забрезжил. Такой же мрак царил в душе у Маши, но она не подавала виду. Аглая Францевна и Генрих сидели в гостиной, когда невестка вошла быстрым шагом и решительно заявила:
      – Я очень беспокоюсь о маменьке. Она не шлет мне ответов на письма. Боюсь, уж не расхворалась ли совсем! Придется мне поехать навестить ее!
      Корхонэны с недоумением переглянулись.
      – Но… – Растерянная Аглая Францевна в первый момент не могла придумать причину для отказа. – Ты не можешь отправиться одна без нас, а мы зимой в Петербург не ездим!
      Какая нелепая ложь, особенно если вспомнить, что в прошлом году Корхонэны прибыли в столицу именно на исходе зимы.
      – Нет никакой необходимости ехать со мной, я прекрасно доберусь сама! Прикажите только лошадей подать да отвезти меня на вокзал в Выборг.
      – Тогда тебя должны сопровождать Кайса и Юха, – продолжала настаивать баронесса.
      – К чему эти сложности? Я остановлюсь в нашей с маменькой квартире, а не в роскошных гостиничных апартаментах. А там нет места для многочисленной прислуги.
      Маша усмехнулась. Она представила себе, как нелепо выглядело бы ее появление в огромном старомодном экипаже с горничной и одноухим Юхой в доходном доме, заселенном небогатыми жильцами. Нет, она приедет домой не баронессой Корхонэн, а прежней Машей Стрельниковой.
      – Что ж, если Мария Ильинична решила, пусть едет, – подал голос муж.
      По его тону Маша поняла, что ее затея не находит одобрения.
      – Вероятно, тебе понадобятся деньги, я выдам тебе необходимую сумму.
      Генрих внимательно смотрел на жену, пытаясь понять истинную причину ее скоропалительного отъезда, но она выдержала его взгляд, в ее лице не промелькнуло ни тени сомнения, ни предательской дрожи.
      – Вещей я много не возьму. К чему? Я ведь ненадолго. Погляжу на маменьку, уверюсь, что с ней все в порядке – и назад! – Маша говорила нарочито бодрым голосом, глядя прямо в глаза мужу. – Ничего, багаж носильщики донесут, извозчики довезут!
      На следующий день после недолгих сборов она уже покидала Сиреневую виллу. Карета тронулась, захрустел первый лед, замерзший за ночь на дороге. Маша еще раз оглянулась на мужа и свекровь, застывших на крыльце. «А как славно было бы больше их не видеть!» – мелькнула в голове мысль. Дом скрылся за поворотом, стеной надвинулся глухой лес. У Маши возникло ощущение, точно она вырвалась из клетки. Сумрачное зимнее утро навевало тоску. Свет почти не пробивался через густые заросли. Маша глядела в окошко, и сердце ее тревожно стучало – что-то ждет ее в Петербурге? Стремительная тень, мчавшаяся рядом с экипажем, заставила ее вздрогнуть. Маша высунулась и сердито окликнула:
      – Лайен! Ступай домой! Домой, домой, собачка!
      Взвизгнув, пес остановился, напоследок пронзив беглянку взглядом своих огромных желтых глаз. Маша вздохнула и забилась в угол кареты.
 
      Вот и снова родной город, ненаглядный Крюков канал, шпиль колокольни Николы Морского, который часто снился ей по ночам. Маша расплатилась с извозчиком и торопливо нырнула под арку во двор. Тут ничего не переменилось со времени ее отъезда, только облетевший куст сирени казался совсем голым и редким да глухая стена напротив облупилась еще больше. Петербургская квартира встретила ее угрюмой пустотой. Маша испугалась до полусмерти, не найдя мать, но дворник успокоил ее, сказав, что госпожа Стрельникова отбыла на богомолье и вот-вот должна воротиться назад. Кухарку из экономии, вероятно, Елизавета Дмитриевна отпустила погостить в деревню к родне. А горничную и вовсе рассчитали. Маша вернулась в квартиру и, не снимая дорожного манто, в задумчивости спустилась на стул. Зачем она примчалась в Петербург? Поговорить с матерью, выяснить правду о злополучной газете? А может, и хорошо, что она ее не застала? Маша стремительно поднялась, скинула манто, шляпу, перчатки и принялась за поиски. Медленно, шаг за шагом, она обшаривала все углы, все потаенные места, куда мать могла бы спрятать газету. Конечно, прошло много времени… А если обман был задуман с самого начала, то газету выбросили, но тогда ей следует пойти в библиотеку и проштудировать все номера за год! Но что-то подсказывало ей, что надо искать дома. И вот удача, в дальнем уголке шкафа, среди всякого хлама, она обнаружила то, что искала! Бесхитростная Елизавета Дмитриевна могла бы спрятать газету более хитроумным способом, например, завернув во что-нибудь, но, видимо, ей и в голову не пришло, что дочь предпримет поиски. Дрожа от волнения, Маша выдернула пожелтевшие страницы и судорожно развернула. Где же, где? Сообщение о трагическом происшествии в Балтийском море на Транзундском рейде во время пребывания там Передовой эскадры и Учебного отряда. Описание ужасного шторма, гибель нескольких шлюпок, список погибших. Михаил Колов… страница загнута и сложена! Маша слабеющими пальцами развернула газету, уже зная, что там будет. Так и есть. Колов-Ремезов, кадет!
 
      Сколько времени прошло с того момента, когда ей открылась невыносимая правда, Маша не знала. Она сидела, тупо уставившись на строчки, и думала о предательстве обожаемой матери, о лживости баронессы и мужа, которые наверняка знали об обмане. Главное состоит в том, как ей теперь жить? И вдруг точно свет проник в ее сознание. Миша жив, он жив! Он дышит, ходит, смеется! Она должна его видеть, убедиться, что смерть обошла его стороной. Но как явиться теперь в тот дом, какими глазами она посмотрит на своего жениха, которого, получается, предала, выйдя за другого, богатого и знатного? Ведь именно так Коловы должны думать о ней. Пустая, глупая и лживая тварь, обманувшая любимого, предпочтя звон титула и блеск богатства! Нет, это немыслимо. Она должна оправдаться в его глазах, объяснить, что ее совесть чиста! Однако как это сделать? Единственное, что ей пришло на ум, это просто явиться и поговорить с Мишей. Вот прямо сейчас, немедленно!
      Приняв неожиданное решение, Маша вскочила, привела себя в порядок и поспешила к Коловым. Однако по мере приближения к заветному дому, решимость ее слабела. И вот непослушные ноги уже преодолевают последние ступени. Звенит звонок. Дверь распахнулась, Маша на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза, то обнаружила перед собой изумленную Евдокию Осиповну. На лице женщины в одно мгновение промелькнуло все, что она чувствовала к бывшей невесте сына. Гнев, ненависть, презрение. Оглядев гостью с головы до ног, вмиг оценив дорогой мех, модную шляпу, подрагивавшие в ушах серьги, госпожа Колова растянула резиновую улыбку и произнесла нарочито подобострастным тоном:
      – Батюшки, и кто же это к нам пожаловал? Ваше сиятельство! Вот уж кого мы и не чаяли больше увидеть! – Она отступила, жестом приглашая войти. – Пожалуйте в наше скромное жилище. Яков Михайлович, Даня, Ганя! Поглядите, кто к нам пришел!
      Маша вся сжалась под испытующими взглядами семейства, высыпавшего в коридор на возгласы матери. Старый Колов протер пенсне, мол, не верю глазам своим! Подросшие Ганя и Даня с нескрываемым любопытством рассматривали красивую, богато одетую даму. Они словно и не верили, что именно эта роскошная, приятно пахнущая женщина еще в прошлом году скромной барышней давала им уроки за обеденным столом их квартиры.
      – Да что же мы стоим на пороге! – всплеснула руками хозяйка. – Пожалуйте в комнаты, ваше сиятельство! – в голосе Евдокии Осиповны слышались неприкрытое озлобление и насмешка.
      – Погоди-ка, мать, – прогудел старик. – Может, Марии Ильиничне что-нибудь серьезное нужно, иначе зачем бы она пришла?
      Ему явно было неловко от откровенной враждебности его жены, хотя прежнего доброго чувства, с которым он смотрел на Машу, не было и в помине.
      Прошли в гостиную, где Маша мучилась с братьями, пытаясь вдолбить в их головы хоть какие-нибудь знания. Она огляделась: здесь ничего не изменилось, пожалуй, стало еще бедней и запущенней. А может, оно так и было, просто она не замечала раньше? Дверь в комнату Михаила оказалась приоткрытой. Но оттуда никто не вышел, вероятно, его не было дома. Расселись по стульям. Широкие складки Машиного платья улеглись на выщербленном полу. Коловы выжидательно молчали, не желая помочь гостье преодолеть смущение.
      – Я пришла к Михаилу Яковлевичу, – выдавила из себя Маша.
      – Его нет-с, – последовал резкий ответ Коловой. – Он на службе.
      Слава Богу, значит, Михаил и вправду жив!
      – Может, я могу его подождать? – Маша вопросительно посмотрела на незапертую дверь.
      – Боюсь, вам придется долго ожидать. К тому же нынче он, вероятно, навещает свою нареченную. Как вас в свое время!
      Евдокия Осиповна сощурилась, продолжая улыбаться недоброй улыбкой.
      Маша вздрогнула, боль пронзила ее. Михаил обручен! Впрочем, и она теперь замужем! Печальное переживание не дало ей возможности заметить, как недоуменно переглянулись Коловы и уставились на Евгению Осиповну.
      – Хорошая девушка, порядочная, добрая. Она сестра милосердия, выхаживала его в госпитале после того, как он чудом спасся! Ведь он чуть не умер!
      – А я считала, что Михаил тогда погиб, – тихо проговорила Маша и попыталась объяснить, как возникло это заблуждение.
      Правда, у нее это получилось не очень убедительно. Ей не хотелось выставлять свою мать в неприглядном свете. История с газетой вышла совершенно нелепой. И уж просто неприличным казалось дальнейшее поведение безутешной невесты, которая даже не пришла в дом родителей жениха разделить их печаль. Коловы слушали ее с явным недоверием. Да и сама Маша, взглянув на все со стороны, почувствовала, что в ее истории присутствует некая недосказанность, кажущаяся другим ложью с целью представить себя в более приглядном виде.
      – Все это довольно странно и не очень убедительно звучит, уж простите меня, старого человека, – с болью произнес Яков Михайлович. – Вы так стремительно покинули Петербург, что мы все, и Михаил, конечно, поняли, что калека, да-да, калека, иначе его теперь и не назовешь, вовсе вам не нужен. Вам подвернулась блестящая партия, и вы тотчас же ухватились за этот вариант устройства своей судьбы. Что ж, вы – барышня привлекательная, происхождения благородного, нам сразу казалось, что наш сын вам не пара.
      – Да и мамаша ваша не очень-то привечала такого жениха, вероятно, уж теперь она рада-радешенька. Дочка-то за какого аристократа и богача вышла! Ну так что же вам нынче-то от нас нужно?
      – Теперь, только теперь я уверилась, что Михаил не погиб. Мне непременно надо увидеть его и поговорить с ним.
      Маша изнемогала от общения с этими людьми, враждебно разглядывавшими ее и даже не попытавшимися ее понять. К чему? Ведь она теперь принадлежит другому, недоступному миру! Они всегда относились к ней настороженно и не очень одобряли выбор сына.
      – Вряд ли он захочет вас видеть! – сухо заявила Евдокия Осиповна. – Ваше замужество нанесло ему такую рану, что он страдал мучительнее, чем от физической боли! Ведь мы его едва выходили, он жить не хотел после вашего предательства! – вскричала она, замахнувшись на Машу.
      В какой– то момент Маше показалось, что та ее сейчас ударит. Она сжалась и зажмурила глаза.
      – Прекратите, мама, прекратите! – раздался резкий знакомый голос.
      Маша открыла глаза. Перед ней стоял Михаил. Дверь в его комнату была распахнута. Она поняла, что все это время он находился там и слышал весь разговор.
      – Миша! Мишенька! – Она просияла и хотела броситься к нему, но тотчас же остановилась.
      Михаил остался неподвижен. Он не сделал ни шага к ней навстречу, не протянул руки. Его лицо имело отстраненное и строгое выражение, как у учителя гимназии, выговаривающего ученику за проказы. Он постарел и осунулся, плечи его ссутулились, он сделался очень похож на своего отца. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Михаил двинулся к стулу и с трудом уселся, вытянув вперед одну ногу, точно она не гнулась.
      – Ты был ранен? Что с тобой? – со страхом спросила Маша.
      – Я едва не остался без ноги, долго лежал в госпитале. Теперь я больше не служу во флоте, меня списали на берег. Калеки никому не нужны!
      Голос его звучал хрипло и сурово.
      – Я понимаю, о чем ты говоришь, – заторопилась Маша. – Но позволь мне объясниться, позволь рассказать тебе все, как было!
      – К чему? – Михаил неприязненно пожал плечами. – Разве это что-нибудь изменит? Ведь ты замужем, и так удачно! Для вас, госпожа баронесса, все сложилось наилучшим образом. Я на свое офицерское жалованье никогда бы не смог дать вам и сотой доли того, что вы имеете! А теперь и подавно! Жалкая пенсия да ничтожные заработки! Зачем вы пришли? Успокоить свою совесть? Ваши переживания мне кажутся надуманными и смешными, да-да, именно надуманными, после того, что я пережил! Ступайте, и будьте покойны, я не держу на вас зла, я вам все прощаю во имя нашей прошлой светлой любви!
      Маша не верила своим ушам. Радуясь, что Михаил жив, она почему-то совсем не подумала о том, что он не обрадуется их встрече. Она предполагала, что Миша выслушает и поймет ее. Она совсем не думала о последствиях, ей было важно убедиться, что он жив, и все. Но какая суровая и жестокая отповедь! Такого она не ожидала. Маша не помнила, как покинула дом Коловых, как вернулась к себе. Ее трясло от мучительного унижения, от того, что она не смогла оправдаться перед любимым человеком. Но он жив, и это главное!

      Аглая Францевна, войдя к сыну, обнаружила его нервно расхаживающим из угла в угол.
      – Я поеду за ней в Петербург! Отчего она не возвращается так долго?
      – Полно, милый, ведь прошло всего три дня, а вы уговорились на две недели! – Баронесса погладила сына по плечу и тревожно заглянула в его глаза.
      – Разве всего три дня? – Генрих недоверчиво покачал головой. – Я думаю, она обо всем догадалась и сбежала!
      – Вряд ли! Еще рано! И потом, я ведь читала все ее письма домой перед тем, как отправить почту. Все ее чувства естественны в ее состоянии. К тому же ее мать действительно не отвечала в последнее время.
      – Хотелось бы мне верить вам, маман, однако я так боюсь потерять Машу. Бог мой, я и не предполагал, что так полюблю ее! Я не вынесу, если она покинет меня!
      Генрих заметался по комнате.
      – Она не покинет тебя, мы же предприняли все необходимое, чтобы удержать ее!
      Аглая Францевна вздохнула и с тяжелым сердцем покинула комнату сына. Баронесса знала, что может произойти, но всякий раз ее охватывали ужас и отчаяние. Она сделала все возможное и невозможное, что только может предпринять мать для спасения единственного, обожаемого сына. Но даже ее безграничная жертвенная любовь оказалась бессильной. Требовалась еще одна жертва, еще одна преданная душа, и ею стала молодая жена.
      Баронесса думала о невестке в последние дни неотступно. Правильно ли она сделала выбор, не ошиблась ли? Но ведь и гадалка предсказала именно ее, Машу? Действительно ли это та женщина, на которую она, Аглая, сможет спокойно оставить сына, когда Господь призовет ее? Маша – натура очень чувствительная и эмоциональная, чужие страдания не оставляют ее равнодушной. Она ценит красоту и талант, поэтому Генрих неизбежно должен овладеть ее сердцем. Если только… если этот мнимый покойник не воскрес из мертвых и не возник вновь в ее жизни. Но в их глуши это вряд ли бы прошло незамеченным. Хотя в последнее время она переменилась, словно затаилась, или это только кажется? Маша неглупа, но не столь проницательна, чтобы так скоро понять их семейную тайну. Она неизбежно откроется, но это будет потом, позже, когда Маша уже глубоко привяжется к Генриху, когда для нее станет невозможно отказаться от владения таким роскошным имением, когда она привыкнет шествовать по жизни с титулом баронессы. Нет-нет, нет основания для страха. У них в запасе почти десять дней, этого вполне хватит…
      Аглая смотрела на огонь и думала о Маше. Та напоминала ее саму в далекой юности. Недаром гадалка предсказала, что именно Маша должна стать женой ее сына! Аглая готова была полюбить девушку всей душой, если она так же полюбит, навеки полюбит ее сына! Баронесса прислушалась к звукам дома. В этой кажущейся мирной домашней тишине притаилась скрытая угроза, бесконечный ужас. А к этому невозможно привыкнуть. Сзади донесся шорох. Она оглянулась. Огромные острые черные уши резко выделялись в дверном проеме.
      – А, Лайен! Ты, как всегда, вовремя. Знаешь, что нужно нашему Генриху! – Она потрепала пса по короткой жесткой шерсти, и они бесшумно подошли к дверям комнаты барона.
      Собака встала на задние лапы и поскреблась в дверь. Дверь отворилась, и Лайнен вбежал с поскуливанием. Аглая Францевна пошла прочь, зная, что только присутствие этой собаки приносит сыну некоторое облегчение и не вызывает чудовищного раздражения.
 
      Море, море, огромные волны, острые, как бритва, камни, дикий пронизывающий ветер. Ужасный треск, хаос, паника. Все рушится и летит в тартарары. Крики, стон, и лицо этого милого мальчика, полного тезки, Миши Ремезова. Про себя Колов называл этого курсантика только Ремезовым, опуская первую часть фамилии. В экипаже все удивлялись и смеялись над ними, тезками. Как могло случиться, что два совершенно разных человека, не родня вовсе, оказались в одно время на флоте, да еще на одном корабле? И только теперь Михаил понял – это судьба. Господь взял к себе того, юного, и оставил другого жить с постоянным чувством вины, что не смог спасти его, жить, ежеминутно сверяя свою жизнь с потерянной другой жизнью. Достоин ли ты того, что Господь выбрал именно тебя? А ведь он, Михаил, пытался помочь юному кадету, пытался изо всех сил, но его самого ударило о камни, причем от удара он едва не лишился сознания. Мальчик погиб на его глазах, утонул, захлебнулся. Колов уцепился за какой-то обломок. Вероятно, его выбросило на берег. Он не помнит, как очутился в госпитале. Озабоченное лицо доктора, полное лицо веселой фельдшерицы, потом вдруг материнское лицо, искаженное страданием и страхом. Боль постепенно отступала, чтобы уступить место новой, душевной. Михаил не сразу узнал, что невеста покинула его. И только уже выйдя из госпиталя, ковыляя на костылях, он понял, что стремиться ему некуда. Его не ждут.