Глава VIII

Утренние облака, как лодки, проплывали над седьмым плато, когда Вабаш, шаман племени Баашимуна — людей Красных Ив — вошел в хижину великого колдуна Арики, не помахав на пороге опахалом из вороньих перьев, что отпугивает злых духов.

«Тот, кто носит рога», присев на корточки возле очага, где горели пахучие травы, наносил на лицо ритуальные краски: лестницу на лбу, что позволяет духам подняться в него, увенчанную полукругом, представляющим небесный свод, — там рождаются молнии, и два наконечника копья по обе стороны носа, символизирующие волшебное могущество.

Арики ревностно охранял свои права. Он уже был готов призвать Вабаша к соблюдению обычаев, когда его вдруг поразила крайняя взволнованность последнего.

— Я считал, что мой брат в стойбище людей Баашимуна на нижнем плато.

— Арики, мне известно, что Виннета-ка и все его племя воспользовались ночью, чтобы укрыться на плато таллегви.

Отшвырнув чашечки с цветной глиной, великий колдун вскочил так резко, что стукнулся головой о череп бизона, висевший на одном из бревен.

— Ты уверен?

— Как в том, что рыба живет в воде. Каждая семья взяла с собой даже ветви и шкуры со своих хижин.

— Виннета-ка нашел убежище на Поле Последнего Мужества. Сам он не мог додуматься до этого. Вождь островных манданов не знает темных тайн.

— Виннета-ка — друг О-Ке-Хе, — тихо сказал Вабаш. — А великий вождь шаванос стремится установить предел нашему могуществу.

— О-Ке-Хе покровительствует дочери Виннета-ка и ее ребенку.

Оба колдуна обменялись долгим взглядом. Каждый старался уловить мысль другого. Контраст был поразительным. Сморщенный Вабаш, с высохшим лицом старухи, завернутый в одеяло из волчьих шкур, походил на трухлявый ствол, державшийся лишь благодаря коре. От Арики исходила мощь воина в расцвете сил. У него на руках и ногах под сделанными из меди и раковин браслетами свободно перекатывались мускулы, а его грудь при каждом вдохе натягивала кожаную рубаху, выкрашенную в красный цвет — цвет пожара и познания.

— Думаю, нужно тайно собрать всех шаманов, что пошли за нами, Арики.

Арики свирепо покачал головой и вспомнил, что забыл надеть свой головной убор из шкур, украшенный бизоньими рогами и хвостами горностая.

— Шаманам не обязательно знать все. Слишком много среди них таких, что, не колеблясь, если представится случай, станцуют на твоем и моем телах танец крови. Лучше предупредить Нацунка, вождя народа Тетивы. У Нацунка есть друзья среди озерных вождей.

— Касве растоптал бы ногами вождя О-Ке-Хе.

— Касве и другие… Что думает мой брат Вабаш о действиях вождя О-Ке-Хе?

Хитрые глаза старого колдуна еще больше прищурились, и с его губ потекли осторожные слова.

— То же, что думает мой брат Арики. Я слушаю твои мудрые советы.

— Мы ударим по О-Ке-Хе через Виннета-ка. Из Нацунка вышел бы хороший верховный вождь шаванос, который не стал бы урезать власть шаманов. Начать нужно с Виннета-ка, нанеся сильный удар по его авторитету.

— У моего брата Арики вдохновенный ум. Рога бизона наделяют его прозорливостью. На Совете ты просил отсечь дыхание жизни от тела Иннети-ки и тела ее сына. Ты и сейчас так думаешь?

— Больше, чем когда-либо. Я собираюсь похитить дочь Виннета-ка и ее сына. Вот почему я нуждаюсь в помощи Нацунка Косоглазого. Манданы думают, что они в безопасности на плато Облаков, и мы поведем себя бесшумнее, чем рыси.

— А как ты поступишь с ними, о мудрый? Великий Дух вдохновляет тебя.

— Мы принесем их в жертву, чтобы умилостивить богов, Вабаш! Ты принесешь в жертву ребенка, а я — женщину. Один только Нацунк разделит нашу тайну. В глазах всех мы представим дело так, будто жену и сына викинга похитил сам Гитчи-Маниту. Мы это скажем на ближайшем Совете вождей и шаманов. Тогда все последуют за нами, ведь гнев Гитчи-Маниту станет явным. И мы разоблачим Виннета-ка и его порочный союз. И мы разоблачим О-Ке-Хе, который поддержал Виннета-ка.

Вабаш простерся ниц перед великим колдуном.

— Нужно, чтобы все происходило в молчании, Арики, иначе твой замысел рассыплется, как ворох сухих листьев.

«Тот, кто носит рога» скрыл свое раздражение. Вот уже и Вабаш — это старое прогнившее одеяло — вздумал давать ему советы!

— Пусть мой брат не беспокоится. Сегодня — первая ночь большой луны, когда злые духи бродят вокруг вигвамов и хижин. Воины не высунут и носа наружу. Нацунк и я возьмем с собой волшебные травы, что отпугивают демонов.

Он усмехнулся, поигрывая кожаными мешочками, пришитыми к его поясу.

— Я знаю, что Иннети-ки живет в хижине по соседству с Виннета-ка. Обычай мандатов требует, чтобы замужняя дочь не жила под одной крышей со своим отцом. Жди меня прямо здесь, Вабаш.

— Я буду ждать тебя здесь и сделаю, что должно быть сделано.

— Ты хорошо схватываешь суть, шаман. Гитчи-Маниту осыпет благодеяниями племя Баашимуна, край Красных Ив. Возвращайся к себе, но попроси Нацунка, не теряя времени, явиться ко мне. Ваши стойбища разбиты на одном плато. И набери в рот воды, Вабаш, если не хочешь, чтобы Гитчи-Маниту, повелитель молнии, обратил твои кости в пепел. Ты старик, а старики бывают порой болтливы…

Резким движением старый шаман откинул одеяло, сделанное из волчьих шкур, обнажив свое тщедушное покрытое шрамами тело. Горделивый огонек вспыхнул в его серых глазах.

— Годы клонят меня к земле, Арики, но я помню, каким молодым и сильным я был. Вот отметины обряда посвящения, а вот следы от ударов врагов. Их на моем теле больше, чем звериных следов на свежем снегу. Я ненавижу Виннета-ка, потому что он ставит под сомнение власть шаманов и потому что он заключил союз с пришедшими с моря белыми людьми. Моя власть не так велика, как твоя, но я чутко прислушиваюсь к голосу Великого Духа. Не отбрасывай меня с презрением, как изношенный мокасин, Арики.

— Мой язык обогнал мою мысль, Вабаш. Мы следуем одним путем, и я почитаю тебя в своем сердце, как сын чтит своего отца.

Однако в глубине души великий колдун Арики, 'Тот, кто носит рога', считал, что старый шаман несет вздор и что пора ему оставить на земле свою бренную оболочку и отпустить свою свободную и облегченную душу в богатые дичью прерии невидимого мира. Изношенный мокасин! По правде говоря, образ был точным!

После, в ожидании Нацунка, Арики закончил рисовать на своей левой щеке круг из четырех священных цветов, представлявших одновременно четыре стороны неба и торжество героев. Красный, что пылает в зарю на востоке; зеленый, приносимый с юга теплым ветром прерий; белый — коготь севера, и желтый, сияющий на западе при заходе солнца.

Лейф и его проводник добрались до плато. Несколько березовых рощиц вырисовывались темными пятнами на фоне серовато-бледного снега. Путники поднимались вверх с самого утра.

Усталость давила Лейфу на плечи и острой болью отдавалась в пояснице. Он пристально, до боли в глазах, вглядывался во мрак. Не приведет ли их это восхождение от плато к плато к самим облакам, клубившимся у верхнего гребня?

Пурпурное Облако с необычайной легкостью передвигался в полутьме. Его шаг сохранял прежнюю уверенность, а тело — гибкость.

Луна соскочила с ложа облаков, круглая и рыжая, как свернувшаяся в клубок белка, и холодный свет внезапно отшлифовал выступы, подчеркнул шероховатости плато.

Пурпурное Облако остановился, поднял лицо к звездам. Он принялся громко взывать к Великому Духу.

— Небесный вождь, повелитель луны и звезд, убери с моей дороги злых духов тьмы. Я пред очами луны, а мне следовало быть под покровом шатра. Но если ты велишь, злой дух не посмеет явиться.

Потрясенный Лейф затаил дыхание. Была в этой простой молитве горячая вера. Скрелинг обращался к духу своего бога с уверенностью, что его услышат. Викинги более вольно общались с Одином, Тором и Фрейей, и их просьба о помощи больше напоминала сделку, чем молитву. «Благоприятствуй мне в походе, и я дам тебе быка!» При этом они отваживались оспорить сделку или урезать стоимость подношения, если боги прикидывались глухими или плохо справлялись со своей задачей.

Пурпурное Облако взял горсть снега, потер им глаза, рот и уши и призвал своего спутника сделать то же самое. Теперь они увидят лишь то, что должно быть увидено, скажут лишь то, что должно быть сказано, услышат лишь то, что должно быть услышано!

И первый раз за все утро Пурпурное Облако заговорил.

— Мы обогнули гору. Стоянки племен на другой стороне склона. Так мы попадем на седьмое плато, где Виннета-ка нашел защиту у Великого Духа.

Тогда Лейф задал, в свою очередь, вопрос, мучивший его с момента встречи со скрелингом:

— Почему ты спас моего сына, Пурпурное Облако? Ведь Иннети-ки и ребенок стали жертвами ненависти колдунов. А ты сам не боишься?

— Мой отец О-Ке-Хе говорил со мной.

Он ронял слова глухим голосом, неторопливо.

— Мой отец О-Ке-Хе говорил со мной. И он сказал мне: «Не позволяй ни голоду, ни холоду, ни боли, ни страху перед ними, ни острому зубу опасности, ни челюсти самой смерти мешать тебе вершить полезные дела…» Вот почему я исполнил волю Иннети-ки.

Лейфу показалось, что сын народа Лисицы не все ему сказал, но время для объяснений было совсем не подходящее. Они вновь пустились в путь, пересекая плато по диагонали. Медная палица, как шишка на снегу, блестела на бедре у Пурпурного Облака.

Две небольшие напуганные крысы выскочили из пня и бросились наутек.

Путники пересекли медвежью тропу.

— Медведю следовало бы спать в это время года, — прошептал Лейф.

— Порой злые духи принимают образ медведя, — сказал Пурпурное Облако.

Они стали карабкаться по неровному склону, который вел к верхнему плато. На гребне плато их охватила дрожь от ледяного дыхания облаков, проносившихся у самой земли.

Пурпурное Облако приложил палец к губам и долго вслушивался в ночные звуки.

У Лейфа застучала кровь в висках. Лишь несколько полетов стрелы отделяли его от любимой Иннети-ки. Скрелинг подал знак рукой двигаться вперед.

Они прошли между горками из камней и земли, там и сям разбросанными по плато. Большинство этих холмиков не превышали человеческого роста, но некоторые достигали высоты двух копий. Поднятые камни были испещрены знаками и фигурами, напоминавшими норманнские руны.

Пурпурное Облако то и дело останавливался, чтобы послушать тишину. Раза два-три он, похоже, колебался. Лейф шел за ним на расстоянии вытянутой руки. Строгий профиль скрелинга не выдавал никаких чувств, но правой рукой Пурпурное Облако нервно похлопывал по скале, на которую опирался. Как тени, скользили они от одного захоронения к другому.

Наконец, сын Лисицы обернулся к Лейфу, и на миг его каменное лицо озарилось улыбкой. Впереди них на расстоянии двух полетов стрел была стоянка манданов. Лейф узнавал сделанные из ветвей конические хижины, покрытые волчьими, медвежьими, лосиными шкурами, и расположенные концентрическими кругами хижину вождя — самая высокая и увенчанная деревянным изображением бога-лосося, она находилась на внешнем круге, ибо закон манданов гласит, что вождь, в случае нападения, должен первым встретить врага. Входные отверстия хижин, защищаемые подбитыми шкурами деревянными решетками, выходили все внутрь круга.

Лейф увидел также рядом с хижиной Виннета-ка вигвам Иннети-ки.

Он было рванулся туда, но Пурпурное Облако удержал его и резко привлек к себе.

Две непомерно длинные тени легли на снег перед самым убежищем Виннета-ка.

Пурпурное Облако, как обычно, спустил по руке лук, который носил на плече.

Тени обогнули хижину, и вот появился скрелинг; он не принадлежал к племени манданов. В закрученных на макушке волосах торчали ивовые палочки.

Сердце Лейфа замерло.

Следом шел второй скрелинг, который нес на руках безжизненное тело Иннети-ки; лицо его было скрыто под маской.

Длинные распущенные волосы молодой женщины волочились по земле, а ее лицо в резком свете луны казалось белым, как снег.

Пурпурное Облако схватил викинга за руку и заставил его отступить за пригорок.

— Следовать за ними, незаметно, — сказал он. — Кровь не должна пролиться на плато Великого Духа… Речной Птице грозит смерть.

Голос его был суров, а в его словах проглядывала ненависть, как подводные камни на порогах.

— Я люблю Речную Птицу, как сестру. Да, я люблю ее, как… Пойдем за ними до края плато.

Так вот, значит, в чем была тайна сына Лисицы. Он любит Иннети-ки… Но тогда разве не должен он испытывать к Лейфу ожесточенную неприязнь? Впрочем, сейчас это не имело никакого значения!

Не говоря ни слова, они описали широкую дугу, скрываясь за горками. Затем Пурпурное Облако сделал крюк вправо. Он хотел отрезать дорогу похитителям.

Они двинулись вдоль стенки в два-три фута высотой. Местами глина, казалось, была инкрустирована раковинами и костями людей или животных. Так они сделали еще шагов двести.

Скрелинг остановился. Он опустился на колени в снег, положил стрелу на лук. Глаза его блестели, как глаза голодных волков, изготовившихся к нападению на жертву.

Они догадались о приближении людей по лёгкому скрипу мокасин.

Лейф испытывал страстное желание сразиться лицом к лицу, видеть, как глаза врага закатываются от ненависти и страха. Только трусы похищают женщин и детей под покровом ночи. «Позор тому, кто перешагивает через тело своего врага потому, что боится железа его меча», — гласит сага о Вольсунгах.

Тени похитителей мелькнули у гребня стены над головами викинга и Пурпурного Облака.

Лейф только этого и ждал. Он сорвал с пояса своего спутника медную палицу, выпрямился и одним прыжком перемахнул через насыпь.

При виде этого призрака, возникшего из ночи и снега в свете большой луны, оба скрелинга замерли. Шагавший впереди выпустил из рук тело Иннети-ки. Лейф дал ему время схватить палицу. Второй бросился наутек вниз по склону, издавая жалобные и полные ужаса «Хо-о-о!» Он не успел скрыться за скалами, которыми был усеян склон. Стрела Пурпурного Облака прервала его бег. Он рухнул на колени, и его лоб с гулким звуком ударился о затвердевший снег.

Первым же ударом Лейф ранил скрелинга в плечо, тот зарычал и запрыгал словно в дикой пляске. Викинг не понимал проклятий, которые скрелинг изрыгал скороговоркой, но догадывался об их смысле. Краснокожий призывал на него гнев Великого Духа.

Дважды палицы скрестились, и Лейф всей рукой до самого плеча ощутил ярость удара. Мистическое возбуждение овладело скрелингом. Он исходил пеной, как доведенный до исступления берсерк, и это смятение чувств удесятеряло его силы. Лейф не мог медлить.

Скрелинг отступил на несколько шагов, затем ринулся на викинга.

Лейф ловко уклонился и взмахнул палицей, когда противник проносился мимо него. Удар был сильный и точный. Кости черепа треснули…

Скрелинг больше не шевелился. Маска, украшенная иглами дикобраза и ярко-красными волосами, символизирующими красные проходы, по которым проникает дыхание жизни, скатилась на землю и лежала там жалкая и смешная.

Струйка крови стекала с виска вдоль щеки и смешивалась с красками.

Оставив труп, Лейф склонился над Иннети-ки, завернул ее в свою кожаную безрукавку. Когда он распрямлялся, то встретился взглядом с Пурпурным Облаком. Он прочел в его глазах ощущение несказанного ужаса. Сын Лисицы узнал мертвого.

— Арики, великий колдун, «Тот, кто носит рога»… Пролилась кровь шамана, а кровь вызывает кровь…

Он испустил душераздирающий крик, в котором смешались его страх и древний ужас, связанный с особою великого колдуна, и умчался, похожий на ночную птицу, подхваченную бурей, — расставив руки крестом и заклиная орду высвободившихся злых духов.

А Лейф остался стоять, прижимая к груди хрупкое тело Иннети-ки, — озадаченный, заблудившийся в вихре мыслей, которыми уже не управлял… Почему пролитая кровь вызывает другую кровь? Разве не спасая жену, он сделал это?

Дружеская рука легла ему на плечо и вернула к действительности.

— Сын мой!

— Виннета-ка!

В лунном свете заостренное лицо вождя манданов приобретало таинственную мягкость.

— Иннети-ки, — сказал Лейф.

И это простое слово объясняло его присутствие и раскрывало суть драмы.

Виннета-ка кивнул головой, как будто он уже обо всем догадался.

— То, что произошло, должно было случиться, Лейф. Ты убил колдуна, а Пурпурное Облако сразил Нацунка, вождя народа Тетивы. Я все видел… И если бы тебя здесь не оказалось, я бы сам нанес удар «Тому, кто носит рога».

— Иннети-ки, — повторил Лейф…

— Колдун проник в ее хижину, как вор. Колдун знает травы, один запах которых погружает в сон. Потерпи. Иннети-ки придет в себя, она как будто очнется ото сна… Что ты сделал с совенком?

— Омене-ти сейчас спускается вниз по реке. Он несет маленького Эйрика в Дом в Кросснессе к Эйрику Рыжему.

— Тогда все хорошо. Великий Дух, повелитель облаков, распутывает самые сложные клубки.

— Значит, это правда, что кровь вызывает кровь, Виннета-ка?

Тонкие губы мгновенно растянулись в улыбке.

— Кровь вызывает кровь, но, возможно, было необходимо, чтобы на плато облаков пролилась кровь. Теперь все ясно, и дорога, которую избрал мой разум, прямая, как древко копья. Возвращайся в хижину и оставайся подле Иннети-ки. Не пропусти ее первую улыбку при пробуждении.

Лицо Виннета-ка выражало странную умиротворенность.

— Иди. Я подежурю здесь до утра. Полезно кому-нибудь остаться подле мертвых. Иди, сын. Что произошло — о том нечего сожалеть. Как не следует жалеть о том, что еще произойдет.

Лейф стоял перед ним, как будто ждал, что Виннета-ка сейчас откроет ему смысл своих пророческих фраз, но маска невозмутимости вновь легла на лицо вождя.

Глава IX

Вот уже полдня «Большой змей'» поднимался вверх по течению между застывшими в зимнем оцепенении берегами.

По обе стороны реки вода на двадцать пять — тридцать шагов в ширину была скована льдом. Льдины медленно плыли по течению.

Эйрик, дядя Бьярни и Тюркер, во подбородок закутавшись в меха, стояли наверху возле носовой фигуры.

— Клянусь стаей Одина, искать Лейфа в этом краю то же самое, что искать наконечник стрелы в снегу, — проворчал франк. — Холод пронизывает этот плащ, как шумовку.

— Будем плыть вверх по реке два дня, — заметил Эйрик тоном, не допускавшим возражений. — Мы обещали Скьольду привезти его брата. Если что и заставит нас отступить, то только не холод.

Дядя Бьярни умерил пыл викинга.

— Холод — нет, Эйрик. А вот незнание той страны, в которую мы вступаем, — да.

— Сначала два дня будем плыть по реке. Дейф и Омене-ти обязательно оставят какие-нибудь следы, и мы встретим скрелингов, которые что-нибудь расскажут.

Вновь воцарилось молчание, и каждый погрузился в свои мысли. Эйрик знал, что Бьярни прав. Нельзя было не признать, что этот Винеланд им не поддавался. Высадившись в Гренландии, они увидели страну, похожую на Исландию, страну без тайны, со знакомыми пейзажами. Здесь же все было безграничным, безмерным. Реки, леса, расстояния. А что они знали о людях? Ничего или почти ничего. Даже Виннета-ка и его соплеменники, принявшие их с таким благородством, были неприступны, как скалы. Лейф и, возможно, Тюркер сумеют когда-нибудь проникнуть в секреты умов и сердец скрелингов, ну а пока…

— Лейф отважился, — выпалил Эйрик.

— Лейф сейчас в возрасте всяческих дерзаний, Эйрик…

— Мне не нравится, когда ты так говоришь, Бьярни Турлусон. В тебе как будто что-то надломилось.

Тюркер, потеряв интерес к разговору, машинально следил за берегом… Вдруг он прищурился.

— Как будто бы лодка на реке. Пока это всего лишь точка.

— Какое-нибудь бревно несет течением, — поправил его дядя Бьярни.

Тем не менее, снедаемые ожиданием, они оставались возле борта. Вскоре последние сомнения исчезли. К ним плыла пирога скрелингов. Они отчетливо различали стоявшего на колене гребца.

Человек поднял руку, приветствуя их.

Тюркер первым узнал Омене-ти. Викинги переглянулись, встревоженные. Неужели с Лейфом случилось несчастье?

Расстояние, разделявшее дракар и лодку, быстро сокращалось.

Дядя Бьярни приказал убрать парус. «Большой змей» принялся дрейфовать, и скрелинг пристроился к левому борту.

На дне пироги, под медвежьей шкурой, что-то шевелилось. Очевидно, какой-нибудь раненый зверь!

— Хо-о-о, Омене-ти! Что ты сделал с Лейфом Турлусоном?

— Хо-о-о, Тюркер!

Оставив вопрос франка без ответа, Омене-ти бережно приподнял медвежий мех, и изумленным взорам викингов явился маленький Эйрик. На ребенка дохнуло холодом, и он заплакал.

— Лейф сказал мне: «Ты передашь карапуза в руки отца викингов».

У Эйрика Рыжего сдавило от волнения горло, но он и не думал скрывать своего смятения. Он неловко взял бесценный сверток, что протягивал ему Омене-ти.

— Ты — сын Новой Земли, Эйрик, сын викингов и скрелингов. Пусть боги обеих рас одарят тебя доблестью и честью.

Он высоко поднял ребенка в холодном свете, омывавшем реку.

— Человечек, жизнь открывается перед тобой, как нетронутое снежное поле.

Викинги втащили пирогу на борт «Большого змея», и Омене-ти стал рассказывать Тюркеру о встрече с Пурпурным Облаком и о том, как Лейф отправился в лагерь шаванос. Тюркер переводил для всех, и его рассказ принимал вид эпической песни.

— Пурпурное Облако просит, чтобы ни один викинг не пошел по следам Лейфа, ибо гнев красных богов будет ужасен. И такова же и воля Лейфа.

Эйрик Рыжий слушал, ничего не говоря. Он по-прежнему держал в руках сына Лейфа, который жалобно всхлипывал.

— Совенок голоден, — сказал Омене-ти.

— Омене-ти думает, что сын Лейфа голоден, Эйрик Род, — эхом отозвался Тюркер.

Ситуация оказалась настолько забавной, что большинство мужчин разразилось хохотом. Отправляясь по реке, викинги совсем позабыли о кормилице…

— У нас только рыбные катыши, — вздохнул Эйрик.

Омене-ти вынул из своего колчана коричневатый корень, тщательно его очистил.

— Совенок не будет голоден… Я знаю, как его накормить.

Эйрик с сожалением отдал ребенка скрелингу.

— Клянусь Тором, сын Лейфа не может долго питаться кореньями. Нужно возвращаться в Кросснесс.

Дядя Бьярни кивнул в знак согласия головой.

— «Герой один ушел к холму, опередив свою судьбу, бессильны люди, все отныне принадлежит богам». Так говорится в висе о Ньяле Сильном (Главный герой исландской «Саги о Ньяле».), а Лейф похож на Ньяла Сильного.

Гребцы по приказу старшего налегли на весла, и «Большой змей» величественно развернулся.

Маленький Эйрик заснул под скрип уключин. А Омене-ти, присев на корточки и полуприкрыв глаза, неподвижно замер возле мехового ложа, но дух его блуждал по заснеженным холмам, куда повел Лейфа Пурпурное Облако. Может быть, душа Омене-ти, близкая к изначальным явлениям, улавливала таинственные призывы, в которых было противостояние вечно борющихся сил жизни и смерти.

Ибо в тот самый момент Виннета-ка, вождь островных манданов, знал, что он скоро умрет, чтобы племя его могло беспрепятственно продолжить путь по реке.

Барабанный бой глухо передавался от плато к плато. Одно лишь Поле Снегов оставалось безмолвным с тех пор, как Виннета-ка и шесть его воинов спустились на нижнее плато, чтобы отдать великому вождю шаванос тела колдуна Арики и вождя Нацунка.

Виннета-ка надел свою обрядовую рубаху, сшитую из четырех лосиных кож, украшенных горностаевыми хвостами, с отворотом, вышитым иглами дикобраза — знак его подвигов; он собрал у себя в хижине свою дочь Иннети-ки и главных членов племени и долго с ними говорил. Затем, безоружный, он стал во главе похоронного шествия.

Четыре мандана несли на переплетенных ветвях тела Арики и Нацунка, укрытые еловыми лапами.

Пока мужчины и женщины племени могли видеть кортеж, они оставались безмолвными, но стоило лишь последнему носильщику скрыться за скалами, как они дали полную волю своему горю. Кровь пролилась на плато, и Виннета-ка намеревался пойти на смерть. Этого самопожертвования требовал обычай. Похитив Иннети-ки, великий колдун и Нацунк преступили закон. Отдав себя под покровительство Великого Духа, манданы становились неприкасаемыми. Действуя, как жалкие воры, Арики и Нацунк оскорбляли Гитчи-Маниту. Значит, поразившие их удары исходили от самого Гитчи-Маниту, и неважно было, чья рука их нанесла. Однако эти два мертвеца не стирали великой распри, противопоставлявшей шаманов и часть вождей народу манданов, заключившему союз с викингами.

Перед О-Ке-Хе, верховным вождем шаванос, Виннета-ка поведет такую речь: «Кровь пролилась по моей вине. Взамен я предлагаю тебе свою кровь, чтобы не распался союз племен. Ценой крови примирятся все враждующие».

Когда Иннети-ки вошла в хижину, Лейф, по серьезному выражению ее лица, понял, что происходит нечто чрезвычайно важное.

— Иннети-ки, это я ударил колдуна, и я один отвечаю за все.

— Люди ни за что не отвечают, Лейф. Один Гитчи-Маниту ведает, что должно произойти. Так говорил мой отец старейшинам племени. Еще он сказал: «Викинги должны жить бок о бок с манданами, и цена такого союза стоит того, чтобы я спокойно пошел на смерть».

— На смерть? Виннета-ка идет на смерть? Такого не может быть, Иннети-ки.

Лейф в смятении прижимал к груди жену. -

— Наши обычаи — не твои обычаи, Лейф! Мой отец ведает знак мудрости, и он выбрал смерть на благо своего народа и на благо викингов. Колдуны будут удовлетворены, когда моего отца привяжут к столбу пыток.

— К столбу пыток! Но Виннета-ка невиновен! Это я ударил колдуна в маске, а Пурпурное Облако пронзил своей стрелой другого человека.

— Арики и Нацунк заслуживали сотни смертей, Лейф, поскольку они пренебрегли законом. Но я тебе еще раз говорю, что пройдет много времени, прежде чем ты станешь думать, как мы. Виннета-ка идет на мучения не как преступник, а как герой, и его смерть будет почитаема всеми — манданами и людьми Баашимуна, как народом Тетивы, являющимся племенем Нацунка, так и народом Выдры, народом южных людей Навена-на и странствующим лесным народом База-Венена — ибо кровь Виннета-ка смоет все проклятья и развеет злобу. Это так, Лейф! Мой отец умрет, но он станет сверкающей звездой на небе Гитчи-Маниту.

Слезы текли по щекам Иннети-ки, но держалась она прямо, гордо вскинув голову. Никогда она не была так прекрасна…

— Лейф! Лейф! Виннета-ка умирает, чтобы мы могли жить в мире… Он расскажет О-Ке-Хе Мудрому, а тот — остальным вождям и колдунам. Так все воины племен узнают, что сам Гитчи-Маниту взял тебя за руку, чтобы отвести к нам. Пурпурное Облако сумеет промолчать.

Лейф взял в свои ладони руки Иннети-ки.

— Я не понимаю всего, что ты сказала, но думаю, что Виннета-ка получит право жить среди доблестных воинов в невидимом мире, где Тор награждает героев. И викинги Кросснесса не похоронят память о нем.

Барабанная дробь на нижнем плато участилась. Иннети-ки прислушалась.

— Это песнь смерти бьет по барабанам колдунов, — выдохнула она.