Ирония и ее роль в жизни языка: учебное пособие

Ольга Павловна Ермакова

Ирония и ее роль в жизни языка

Памяти матери, сестры и мужа

Введение

Книга содержит некоторые размышления и наблюдения над иронией в ее языковом выражении. Меня интересует, какое место ирония занимает в жизни языка; в частности, – какие типы словесных знаков «подвержены» иронии и что ирония дает языку.

Ирония традиционно рассматривается как категория комического. Ср., например, высказывание С.И. Походни в начале ее книги об иронии «Проблемой комического и его типов издавна занималось в основном литературоведение» (Походня 1989, с. 3). И далее: «…недооценка иронии как художественной формы критического освоения действительности берет свое начало в неопределенном статусе иронии прежде всего в системе эстетической категории комического» (Походня 1989, с. 4).

Как вид комического рассматривает иронию Фрейд (Фрейд 1925), а вслед за ним, или независимо от него, и многие другие.

В настоящее время разноаспектному изучению иронии посвящено множество философских, лингвистических и литературоведческих исследований. Существует даже термин «иронология» (Kaufer 1986, с. 315).

Ирония – явление столь многостороннее и многоликое, что трудно перечислить исчерпывающим образом даже те подходы к ее изучению, которые накопились в трудах философов, литературоведов и лингвистов. Мы не ставим такую цель. На это, помимо прочих трудностей, понадобилось бы специальное весьма объемное исследование. Перечислим лишь некоторые аспекты изучения иронии, которые в той или иной мере будут использованы в этой работе.

Иронию рассматривают как вид (или жанр) юмора, определяя ей место между сатирой и пародией (или другое) (Борев 1957; Николаев 1962; Эльсберг 1957; Чубарян 1994; Карасик 1997; Дементьев, Седов 1998; Шмелева, Шмелев 2002 и многие другие), как стилистический прием (или фигуру), как явление вторичной номинации, как «форму оценочного, критического, эмоционального освоения действительности» (Походня 1989). Кроме того, иронию определяют как категорию эстетическую (Allemann 2002), коммуникативную (Glowinski 2002), семантическую, прагматическую, семантико-прагматическую (Kerbrat-Orecchioni 2002), интерпретирующую (Kaufer 2002), этическую и т. д.

В книге В.М. Пивоева ирония рассматривается в разных философских аспектах – как категория эстетическая, нравственная, как форма комического – в целом как феномен культуры (Пивоев 2000). Он пишет: «Понимая всю приблизительность и ограниченность кратких дефиниций, автор определяет иронию как эстетическую и нравственную категорию, служащую для обозначения эмоционально-ценностного отношения, которое будучи видом комического, характеризуется трехплановой структурой при относительной равноценности этих планов, амбивалентностью, возможностью двунаправленности и особым характером выражения (Пивоев 2000, с. 98).

Довольно традиционным является определение иронии как вида тропа (Ломоносов 1952, с. 256; Ахманова 1966, с. 185; Kerbrat-Orecchioni 1986, с. 291 и многие другие).

Все эти взгляды на природу иронии лишь показывают ее многоликостъ и многофункциональность и не могут быть противопоставлены.

Я полностью солидаризируюсь с мнением D. Kaufera: «Ирония называет такие разнородные явления (сарка-стачные, трагичные, комичные, романтичные, сентиментальные и т. д.), что трудно надеяться на нахождение какого-то единого определения этого понятия» (Kaufer 2002, с. 145).

Автор данной работы не предлагает нового и исчерпывающего определения иронии. Наше понимание иронии не сильно отличается от традиционного и, в частности, представленного в словарях. Его можно сформулировать так:

Ирония – это один из видов языковой манипуляции, которая заключается в употреблении слова, выражения или целого высказывания (в том числе и текста большого объема) в смысле, противоречащем буквальному (чаще всего в противоположном) с целью насмешки.

Для сравнения приведу определение понятия «ирония» в толковых и энциклопедических словарях.

Ирония – Выражение мыслей, противное значению слов; употребление почтительных слов в насмешку (Словарь церковно-славянского и русского языка, т. 1, Второе издание Спб 1867); Ирония – Речь, которой смысл или значение противоположно буквальному смыслу слов; насмешливая похвала, одобрение, выражающее порицание, глум (В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2, М., 1955); Ирония — Риторическая фигура, в которой слова употребляются в смысле, обратном буквальному, с целью насмешки, напр, слова лисицы ослу: «Откуда, умная, бредешь ты, голова?» Крылов // Тонкая насмешка, прикрытая серьезной формой выражения или внешне положительной оценкой. В его похвалах чувствовалась злая ирония. Сказать что-то с иронией. Ирония судьбы (книжн.) насмешка судьбы, странная непонятная случайность (Толковый словарь русского языка под ред. Д.Н. Ушакова, т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1935); Ирония – 1. Тонкая насмешка, скрытая формой выражения; 2. Стилистический прием, состоящий в употреблении слова или выражения в противоположном их значении с целью насмешки (Словарь современного русского литературного языка, т. 5. АН СССР. М. – Л., 1956); Ирония – Тонкая, скрытая насмешка (С.И Ожегов и Н.Ю. Шведова, Толковый словарь русского языка. 2-е изд. М.: «АЗЪ», 1994).

Из собственно лингвистических справочников процитирую «Словарь лингвистических терминов» О.С. Ахмановой и энциклопедию «Русский язык». «Лингвистический энциклопедический словарь» (М.: Советская энциклопедия, 1990) статьи ирония не содержит.

Ирония — Троп, состоящий в употреблении слова в смысле обратном буквальному с целью тонкой или скрытой насмешки; насмешка, нарочито облеченная в форму положительной характеристики или восхваления (Ахманова 1966); Ирония – Троп, заключающийся в употреблении наименования или целого высказывания в смысле прямо противоположном буквальному; перенос по контрасту, по противоположности семантики. И чаще всего имеет место в высказываниях, содержащих положительную оценку, которую говорящий (пишущий) отвергает (Русский язык Энциклопедия 1979),

И наконец приведу определение иронии в энциклопедическом (нелингвистическом) словаре:

«Ирония – отрицание или осмеяние, притворно облекаемые в форму согласия или одобрения; основаны на иносказании, когда истинным смыслом высказывания оказывается не прямо выраженный, а противоположный ему, подразумеваемый. В иронии, как виде комического, смешное скрывается под маской серьезности, преобладает отрицательное отношение к предмету» (Советский энциклопедический словарь. М, 1980).

Как видим, во всех дефинициях отмечается противоположность смысла иронии ее буквальному значению, насмешка как цель иронии и почти все словари указывают на свойство иронии выражать насмешку под видом одобрения или похвалы. Последнее свойство иронии не отмечается лишь в большом академическом словаре и словаре С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой.

Кроме того, в некоторых словарных статьях ирония рассматривается как троп и как вид комического.

Я намеренно не включаю в определение иронии такой прагматический компонент как «насмешка под видом похвалы», потому что, хотя такой вид иронии является распространенным, он далеко не единственный: ирония не всегда имеет вид похвалы, как и не всегда является видом комического. Ср., например, высказывание, которое при явной иронии не содержит ни похвалы (мнимой), ни даже насмешки, ни элементов комического: Я потеряла деньги. – Много? – Много. – Весело! (Устн. речь).

Классификаций типов иронии существует много. Выделяются типы по разным признакам: явная и скрытая, цитатная – нецитатная, вербальная – текстовая, ситуативная и ассоциативная. Кроме того выделяют иронию сократическую, романтическую и др. Поскольку сам объект бесконечно разнообразен и многосторонен, ни одна классификация не может быть наложена на весь языковой материал. Именно в силу этого мы не пытаемся дать новую классификацию, хотя в процессе анализа будем выделять некоторые типы иронии по форме выражения и по отношению к содержанию высказывания (буквальному смыслу).

В целях структурирования материала мы будем основываться на делении иронии по признаку занимаемого словесного пространства: на вербализованную – иначе – локализованную в слове – и текстовую – не ограниченную словом или словосочетанием.

Примеры, когда ирония свойственна всему высказыванию, многочисленны. Приведу лишь некоторые.

…Вы умрете другой смертью. – Может быть, вы знаете, какой именно? – с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз; – Впервые слышу об этом [о том, что злых людей на свете нет. – О.Е.], – сказал Пилат, усмехнувшись, – но может быть я мало знаю жизнь? (Булгаков, Мастер и Маргарита).

Не менее многочисленны и те контексты, в которых ирония локализована: иронически употребляется слово. Например: Добрые люди бросались на него [Крысобоя. – О.Е.], как собаки на медведя (Булгаков, Мастер и Маргарита).

Правда, надо заметить, что носители иронии – слова чаще всего предикатные, и, значит, они сообщают иронию всему высказыванию, но опирается ирония все-таки на небуквальное употребление слова.

И текстовая, и вербализованная ирония может быть явной и скрытой, язвительной и добродушной, сближаться с шуткой и быть далекой от юмора. Но лишь вербализованная ирония имеет непосредственное отношение к значению слова.

Изучение иронии, локализованной в слове как лексической единице, на наш взгляд, ставит ряд проблем лексической семантики, в частности: все ли семантические типы слов и части речи подвержены иронии, какие типы лексических значений порождаются ироническим преобразованием смысла, может ли ирония быть источником энантиосемии и других семантических процессов, как соотносятся возможности прямого отрицания (приставки не- и частицы не) и скрытого (иронии). Эти и другие вопросы в сфере вербализованной иронии являются предметом рассмотрения в данной книге и занимают в ней значительное место.

Но при исследовании таких общих вопросов как ирония и шутка, ирония и ложь и, главное, – глубинной семантической структуры иронии – деление иронии по словесному пространству – на вербализованную и текстовую представляется нам несущественным.

Работа проводилась на основе записей устной речи, публицистики и текстов художественной литературы, которые использовались только как материал, стилистических задач, определения роли иронии как стилистического приема у разных писателей в нашей работе не ставилось.

Материал собирался в течение многих лет (трудно точно сказать – скольких). Тексты художественной литературы использовались без ограничений как жанровых, так и временных[1]. Не учитывались также явные различия в эстетической ценности произведений художественной литературы. Поэтому в книге, наряду с ироническими высказываниями из текстов русских классиков, довольно много примеров из современных детективов, преимущественно тех авторов, которые склонны к иронии, – Т. Устиновой, Д. Донцовой, Т. Куликовой и др. Анализ публицистики проводился преимущественно с 80-х – 90-х годов. Автор счел возможным при анализе текстовой иронии использовать произведения не только русских писателей. Так довольно большой материал извлечен нами из произведений Ч. Диккенса (разумеется, с указанием переводчика). Отдельные примеры взяты из текстов К. Чапека, Д. Голсуорси и некоторых других писателей.

Я отдаю себе отчет в том, что некоторые главы книги (надеюсь, не все!) написаны фрагментарно и некоторые проблемы в них освещены недостаточно полно. Так уж получилось.

Читатель, несомненно, заметит, что в отдельных главах приводится много (может быть, слишком много) иллюстративного материала, в других, возможно, не всегда достаточно. Первое отчасти объясняется тем, что разные примеры иронии содержат тонкие различия, которые не всегда прокомментированы (читатель может заметить их сам), отчасти – просто любовью к анализируемым текстам и к объекту исследования.

В некоторых главах книги встречается повторение отдельных примеров, что объясняется не столько недосмотром автора (что не исключено), сколько многоликостью самого языкового материала и возможностью анализа одного текста с разных сторон.

Языковое выражение иронии интересует меня давно. По отдельным проблемам роли иронии в языке мною написаны и опубликованы в разное время статьи (1996, 1997, 1999, 2002, 2003). Часть из них вошла в эту книгу с изменениями, добавлениями и уточнениями.

* * *

Я выражаю глубокую благодарность моему ответственному редактору Л.П. Крысину, моим рецензентам – Е.А. Земской и И.Б. Шатуновскому. Моя искренняя признательность ректорату Калужского государственного педагогического университета за поддержку в издании этой книги. Я также благодарю моих коллег, и в первую очередь А.Н. Еремина, постоянно проявляющего внимание к моей работе, и Е.Н. Савину, помогавшую мне в подготовке книги к печати.

Глава первая. Общие вопросы теории

1. Ирония – ложь– шутка

Вводные замечания.

Сопоставление этих явлений давно занимало исследователей. Основанием для этого является неистинность всех трех типов высказываний – иронического, шутливого и заведомо ложного. Естественно, что корректное сопоставление иронии с ложью и шуткой предполагает только их языковое выражение, поскольку вне языка возможности этих явлений не совпадают: шутка, как и ложь, – это нередко действия, что не характерно для иронии, в то же время ирония может быть во взгляде, усмешке, а шутка – нет. Совсем иная проблем – роль шутки и иронии в таких видах искусства, как живопись и музыка.

На основе неистинности утверждения проводились аналогии также между ложью и одним из тропов, наиболее близких к иронии, – метафорой.

Так, Д. Дэвидсон пишет: «А сейчас я собираюсь поднять, в некотором смысле платоновский вопрос: сравнение метафоры с сознательной ложью… Аналогия между метафорой и говорением лжи лишь подкрепляется тем, что одно и то же предложение с неизменным значением может быть использовано в обоих случаях.

Так, женщина, которая верит в ведьм, но не считает, что ее соседка – ведьма, могла бы сказать: “Она ведьма”, использовав это выражение метафорически; эта же самая женщина, по-прежнему думающая то же самое о ведьмах и о своей соседке, но стремясь обмануть, могла бы употребить те же самые слова для достижения другого результата. Поскольку значение предложения в обоих случаях одно и то же, порой бывает трудно установить, какое намерение лежало в основе произнесения высказывания» (Д. Дэвидсон 1990, с. 186–187).

Аналогия между иронией и ложью также может быть проиллюстрирована разным толкованием одного и того же высказывания.

Приведу один пример.

В романе Ч. Диккенса «Холодный дом» одного из героев, бессовестного и расчетливого эгоиста, его друг, по своему добросердечию, характеризует как неопытного ребенка, непрактичного и наивного, хотя тот нагло воспользовался чужими деньгами, вынудил совсем небогатых молодых людей заплатить за него долг.

– Ну и голова у меня на течах, – продолжал мистер Джарндис. – Да вся эта история с начала и до конца показывает, что он ребенок. Только ребенок мог выбрать вас двоих и впутать в это дело. Только ребенок мог предположить, что у вас есть деньги! Задолжай он целую тысячу фунтов, произошло бы то же самое! – говорил мистер Джарндис, и лицо его пылало (перевод М.И. Кондратьевой).

В этом случае могут быть три варианта толкования:

1. Мистер Джарндис искренен: ребенок – это метафора.

2. Мистер Джарндис иронизирует – это ироническая метафора.

3. Мистер Джарндис неискренен, он так не думает (он либо подстраивается под мнение других, либо еще почему-то говорит то, что не думает) – это ложь.

Буквальное понимание слова ребенок может быть в другой ситуации: если мистер Джарндис выясняет, кто мог воспользоваться деньгами молодых людей, взрослый или ребенок. Важно отметить: в третьем случае мистер Джарндис хочет, чтобы поверили в его искренность, а во втором, чтобы поверили в неискренность.

По поводу метафорических суждений Д. Дэвидсон справедливо заметил: «Ложность большинства метафорических выражений очевидна. Абсурдность или противоречие в метафорическом предложении страхует нас от его буквального восприятия и заставляет понять его как метафору» (Д. Дэвидсон 1990, с. 186).

Замечу только, что это в полной мере относится к метафорам, как бы переводящим характеризуемого субъекта в другой таксономический класс: Он (Петров, Иванов и т. п.) – змея (свинья и т. п.). Другое дело, когда и субъект и метафора относятся к одному таксономическому классу. Ср.: Он дипломат (по характеру), монах (о светском человеке, ведущем аскетический образ жизни) и т. п.

Ирония и ложь.

Не раз высказывалось мнение, что ирония – это особый вид лжи: ведь говорящий утверждает прямо противоположное тому, что думает, следовательно, говорит неправду. Ср., например, определение иронии Дж. Вико: «Ложь в маске истины» (Вико, 1940, с. 149). С. Kerbrat-Orecchioni считает, что без опоры на надежную гипотезу трудно описать отличия иронии от лжи (Kerbrat-Orecchioni 2004, с. 117). Очевидно, это так. Можно попы-таться установить лишь некоторые отличия этих явлений, исходя из целей иронии и лжи. В каких случаях и для чего человек лжет? Ответов на этот вопрос может быть много, потому что ложь, как и ирония, имеет весьма разнообразное проявление. Поэтому попробуем сузить сферу сопоставления, ограничившись только выражением оценки. Ложь всегда совершается с какой-то корыстной целью (если не считать случаев, когда человек лжет по привычке всегда говорить неправду), даже если это не сулит ему видимых благ, даже если это притворство из нежелания обидеть другого и т. п.

И в случае ложной похвалы, и в случае ложного осуждения говорящий неправду хочет, чтобы его ложь принимали за истину.

Ирония, независимо от того, будет ли она явной или неявной, рассчитана на понимание истинного смысла, истинной оценки объекта, если не самой жертвой, то кем-то другим. Без этого ироническое высказывание бессмысленно. Ср. что пишет по этому поводу А.Ф. Лосев: «Ирония в отличие от обмана не просто скрывает истину, но и выражает ее… Сущность иронии заключается в том, что я, говоря “да”, не скрываю своего “нет”, а именно выражаю, выявляю его» (Лосев 1966, с. 73).

Цель, к которой стремится лжец, находится вне его высказывания, его ложной оценки. Цель иронии в самой ложной, притворной оценке, в насмешке, которую говорящий, несмотря на ее скрытый характер, обязательно обнаруживает.

Таким образом, различие между иронией и ложью заключается прежде всего в коммуникативном намерении говорящего. Кроме того, ложь всегда способ достижения цели, лежащей за пределами высказывания, в то время как ироническое высказывание ~ самоцель (выражение отношения к объекту иронии).

Оговоримся, однако, что отнюдь не все случаи иронии сопоставимы с ложью. Не находит аналогии с говорением неправды ирония, содержащая сомнение в совершенно очевидном факте: Кажется, начинается дождь (если это говорят люди, попавшие под ливень).

В то же время, в этой же ситуации, высказывание Какая чудная погода может допускать разные толкования:

1. Говорящий иронизирует и, конечно, не предполагает, что его поймут буквально. Здесь может быть элемент насмешки над неким лицом, которое, скажем, утверждало, что будет ясная солнечная («отличная») погода и дождя не ожидается, или это просто привычная для говорящего реакция на неприятную ситуация (склонность иронизировать, а не откровенно возмущаться).

2. По каким-то скрытым причинам говорящий притворяется, что погода ему нравится. Ложь, естественно, относится не к искажению ситуации, а к ее оценке.

3. Говорящий не притворяется: ливень ему приятен после изнуряющей жары.

В третьем случае нет ни лжи, ни иронии, и он нас не интересует. В первом случае цель – в самом высказывании, и вполне очевидно, что это – насмешка, может быть не вполне ясен только ее объект (но и это не обязательно).

Во втором случае и причина и цель высказывания находятся за пределами текста.

Ирония и шутка.

Иронию часто относят к речевым жанрам юмора и ставят в один ряд с шуткой и анекдотом (ср., например, Чубарян 1994, Шурина 1997), или к формам комического наряду с пародией, сатирой (Пивоев 2000, с. 35–37 и многие другие).

Известно, что анекдот имеет целый ряд специфических признаков – и семантических и структурных (см. Карасик 1997; Дементьев, Седов 1998; Седов 1998; Шмелева, Шмелев 2002).

С иронией анекдот соприкасается лишь тогда, когда анекдот включает в себя иронические высказывания, что бывает далеко не всегда, но бывает. Ср. некоторые анекдоты о Штирлице.

Мюллер спросил у Штирлица, сколько будет дважды два. Штирлиц знал сколько. Ему сообщило советское командование. Но он не знал, знает ли это Мюллер. (из книги Е.Я. Шмелева, А.Д. Шмелев «Русский анекдот», с. 86).

В некоторых анекдотах комизм порождается только ироническим употреблением слова. Ср.: Мужик зашел в лес пописать. Увидел медведя. Заодно и покакал (из книги В. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры»).

Но, повторяю, использование иронии – не самая характерная черта анекдота, и здесь мы больше не будем обращаться к этому жанру юмора.

С шуткой ирония нередко пересекается, так что резко противопоставить их бывает трудно или даже невозможно. Многие иронические высказывания можно расценить как добродушную шутку, функционально равную улыбке. Ср:

Джон. Жаль, что в доме нет органа, ты бы мог сыграть.

Том Пинч. Я уверен, что нижние жильцы тоже об этом жалеют (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита. Пер. Н. Дарузес).

Очень интересный материал приводится в книге Дануты Бутлер «Польские языковые шутки» (Polski dowcip jezykowy).

Ее классификация механизмов языковых шуток охватывает все уровни языка, но наибольшее внимание уделяет автор лексическим средствам комического, что вполне естественно.

В книге анализируются разные виды неологизмов – словообразовательные, семантические, фразеологические, шутки, опирающиеся на многозначность слов, на омонимию, на исследование цитат и на разные виды «комичных транспозиций» (Buttler 2001).

Эти же средства как основа языковых шуток в сфере лексики рассматриваются и в книге В.З. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры» (Санников 1999), что свидетельствует об общности природы языковых шуток в русском и польском языках. Поскольку подробное изучение языковых шуток не является целью данной работы, отсылаю читателя к этим двум фундаментальным исследованиям с богатым материалом (в том числе и библиографическим) и глубоким лингвистическим анализом.

Но всегда ли ирония лишь средство комического? Можно ли ставить в один ряд иронию и шутку? На мой взгляд, это не так. Не претендуя на кардинальное решение вопроса об отнесении иронии к жанрам юмора, рассмотрим черты, различающие иронию и шутку – бесспорную представительницу юмористического жанра. Но прежде чем говорить об отличиях, отметим и некоторое сходство этих явлений.

1. Сходство шутки и иронии прежде всего в небуквальности утверждения. И шутка, и ирония представляет собой мистификацию, нарушение постулата истинности.

2. В шутке и в иронии есть компонент несерьезности, отсюда в естественной речи оба слова и их производные могут противопоставляться словам – серьезно, серьезный, Это что – шутка? Нет, я серьезно. Вы это говорите серьезно или иронически?

Более того, на уровне обыденного сознания ирония и шутка часто не различаются и охватываются понятием «шутка». Ср., например:

[Паншин] шутит только с беззащитными людьми… или с теми, кто не поймет иронии и примет ее за чистую монету (Писарев, Первые литературные опыты).

3. И шутка, и ирония – явления контролируемые (как, впрочем, и ложь), в каждом есть компонент намеренности. Ср. хотел пошутить (поиронизировать, соврать), но не получилось.

4. У шутки и иронии могут быть общие функции. И шутка, и ирония часто служат средством снятия напряжения, снижения пафоса, а также – средством объединения людей, средством корпорагивносш и др. Подробно функции шутки исследованы В.В. Санниковым (Санников 1999).

Отмечу здесь, что больше всего сходства с иронией обнаруживает шутка, содержащая в себе насмешку (что, как известно, бывает не всегда). В таких случаях одной из функций иронии и шутки может быть самоутверждение. Вот как об этом пишет Д. Бутлер:

«Триумф из-за исправности собственного интеллекта или же обнаружение у других отрицательной черты, от которой сам наблюдатель свободен, что пробуждает в нем фарисейское довольство собой» (Buttler 1968, с. 12). Но еще раньше об этом писал Н.Г. Чернышевский:

«…приятно то, что мы так проницательны, что постигаем, что безобразное – безобразно. Смеясь над ним, мы становимся выше него. Так, смеясь над глупцом, я чувствую, что понимаю его глупость, понимаю, почему он глуп, следовательно, я в это время кажусь себе много выше его. Комическое пробуждает в нас чувство собственного достоинства, как пьяные илоты напоминали детям о том, что “гражданин” не должен напиваться пьян» (Чернышевский 1938, с. 217).

5. Как шутка, так и ирония имеют определенные языковые механизмы. Языковые механизмы шутки рассмотрены В. Санниковым (Санников 1999). Языковые механизмы иронии в текстах художественной литературы рассматриваются в книге С.И. Походни (Походня 1989). Этому вопросу в нашей работе посвящается отдельная глава. Здесь отмечу только, что некоторые языковые механизмы шутки и иронии могут совпадать. Так нередко шутка и ирония строятся на игре слов:

Первая семья, в которой он жил, состояла из жены, с которой он не жил, и дочки Линочки, девицы молодой, но многообещающей и уже два раза свои обещания сдерживавшей (Тэффи, Банальная история);

Собралось всех, кроме хозяина, трое и все люди будущего: будущий философ, будущая акушерка, будущий дантист, и только сам Цупак, бородатый и тусклый гимназист, был без всякого будущего (Тэффи «Де»).

И шутка, и ирония могут выражаться излишними, часто абсурдными пояснениями. Ср., например, шуточное комментирование своих слов у К. Пруткова.

На носу один стою и стою я, как утес (Имеется в виду нос парохода, а не человека. Читатель мог бы сам догадаться об этом).

А вот пример иронического пояснения: Бедняга пал жертвой собственной наблюдательности. Однажды, подслушивая, получил такой удар двери в голову, что схватил сотрясение мозга (у него был мозг) и умер (Чехов, На кладбище).

Неоднократно также отмечалась роль словообразования в сфере иронии и шутки.

В то же время языковые механизмы шутки отличаются от языковых механизмов иронии уже потому, что ирония проявляется в слове или тексте, сфера ее жизни лексика или текст любого объема. Ирония чужда фонетике и грамматике, не говоря уже о графике, орфографии, пунктуации. Со словообразованием ирония связана через слово, а использование синтаксических структур лишь средство выражения смысловых отношений.

Шутка располагает гораздо большими возможностями (об использовании разных языковых явлений с целью создания комического эффекта и, в частности, в сфере шутки Санников 1999).

Однако у иронии и шутки, на наш взгляд, гораздо больше отличий.

1. Шутка не является монополией языка. Она может вообще без него обходиться. Ср. определение шутки во всех толковых словарях: «то, что говорят или делают ради развлечения, ради возбуждения, смеха» (Сл. Уш., БАС и др.). Ирония без языка жить не может: иронический взгляд, улыбка либо сопровождают речь самого говорящего, либо выражают отношение к речи другого. Даже если это реакция на действия третьего лица, это все-таки невысказанная речь. Ср.: Что ты глядишь (улыбаешься) иронически? Что ты хочешь сказать?.

2. Как вполне справедливо отмечают исследователи, главным критерием разграничения шутки и иронии является «доминирующая цель» жанра: в шутке – это юмор, развлечение, «увеселение», в иронии – насмешка (см., в частности, Шурина 1997). При этом в иронии, дополнительно, может быть установка на юмор, а в шутке – на издевательство. Но подчеркнем – главная цель иронии в отличии от шутки – не вызвать смех, а выразить отношение к объекту иронии, в то время как у шутки именно смех и является целью. Смех, как правило, не содержащий и не выражающий отрицательного отношения к кому-то или чему-то. Есть и такое явление, как злая шутка, но зло здесь скорее результат, чем намерение.

Я бы не согласилась с утверждением И.Б. Шатуновского, что комизм является признаком иронии (эту мысль И.Б. Шатуновский высказал в докладе на конференции «Языковые механизмы комизма» 12 – 14 сентября 2005 г. в Институте языкознания РАН).

Ирония может не содержать ни тени юмора, выражая раздражение, возмущение, горечь, неприязнь и другие чувства, весьма далекие от желания шутить.

Несколько примеров.

Разговор двух друзей, один из которых высказывает свое мнение о романе приятеля, известного дирижера (женатого) с молодой девушкой слишком громко: А. (с раздражением): Ты не мог бы говорить громче, а то газетчики не услышат (из фильма).

Ср. также мнимое согласие Марка Тэпли [слуги Мартина. – О.Е.] с Мартином Чезлвитом, на самом деле выражающее его возмущение эгоистическим непониманием бедственного положения женщины.

Мартин: (на пароходе, плывущем в Америку): – О чем же, черт возьми, эта женщина думала, когда садилась на пароход?

Марк: Да! В самом деле, о чем? На родине она жила бедно, очень одиноко и только ждала, когда снова увидится с мужем [муж уже уехал в Америку. – О.Е.] Очень странно, как это сюда она попала! Просто удивительно! Рехнулась, должно быть! Другого объяснения, пожалуй, не подберешь (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита).

3. На мой взгляд, существенные различия наблюдаются в субъектно-объектной структуре иронии и шутки. При шутке может быть отстраненность субъектов, авторства. Шутка не обязательно, и даже часто, бывает не от себя. Субъектом может быть рассказчик чужой шутки – «я слышал», «я где-то читал» и т. п.

Языковая шутка не обязательно направлена на объект. Исключение составляет пародия, которая всегда имеет «жертву». Но многие другие виды шуток могут быть безобъектны: многие каламбуры, шуточное расчленение слова (ср. «энтимологический словарь» и другие виды языкового юмора в книге Б. Нормана «Язык знакомый незнакомец» (Норман 1997), игру «Почему не говорят» (Красильникова 1975)), многие шутливые комментарии.

Ирония имеет четкую субъектно-объектную структуру: субъект – иронизирующий – объект – «жертва иронии», по выражению Д. Кауфера (Kaufer 2002, с. 146).

Разумеется, бывает цитатная ирония, как и цитатная шутка, тогда субъектом иронии остается ее автор и направленность иронии на объект также сохраняется.

4. Ирония – языковая мистификация, при которой иронизирующий «надевает» разные маски: маски глупца, невежды, наивного и доверчивого человека, подлого, глупо восторженного и другие. Шутка в масках не нуждается. Она в сущности не мистификация. Для нее главное – эффект неожиданности. А уж если все-таки автор шуток «надевает» маску, то это скорее всего маска клоуна. И всегда одна. А это значит, что ее и нет.

5. Иронии бывает свойственна переадресовка насмешки, у шутки нет переадресовки смеха.

Возникает вопрос, может ли юмористический жанр быть лишенным юмора? Может ли шутка быть без установки на смех? Рассмотрим еще некоторые, на наш взгляд, важные отличия иронии от шутки.

6. Шутка гораздо ближе ко лжи, чем к иронии: сплошь и рядом шутка строится на обмане (это относится и к шуткам невербального характера, но нас они в данном случает не интересуют). Так, нередко нарочито ложное сообщение заканчивается словами: «Эго была шутка». Ср. первоапрельские шутки и т. п. В некоторых контекстах слово шутка выступает как антоним к слову правда в значении ‘факт, то, что имеет место в действительности’ и представляет собой своеобразный эвфемизм к словам ложь, вранье. Это объясняется тем, что в шутке есть не только компонент небуквальности, но и элемент несоответствия действительности, который может актуализироваться.

7. Шутка диалогична. Вне диалога она не может быть реализована (отмечено Карасик) (Карасик 1997, с. 146). Ирония может быть.

Ирония может располагаться в речевом пространстве, не представляющем собой прямого диалога, например, в тех случаях, когда автор художественного произведения иронизирует по поводу действий или мыслей своего героя, или литературный критик по поводу героя (и тем самым автора) анализируемого произведения.

8. Шутка может быть грубой, плоской, низкопробной, безвкусной, сальной, непристойной (ср. казарменный юмор и т. п.). Все эти характеристики не применимы к иронии. То, что некоторые иронические клише могут быть грубоватыми (убить бобра, держи карман шире и др.), на мой взгляд, не опровергает нашего утверждения.

9. Ирония может быть скрытой и не иметь явных признаков. Иногда говорящий или пишущий не хочет, чтобы его иронию поняли, и получает от этого удовольствие. Так, по утверждению исследователей, Шекспир тщательно замаскировывал свою иронию и не хотел, чтобы ее обнаружили.

Вряд ли непонятая шутка может доставить удовольствие ее автору.

10; Объектом иронии может быть сам иронизирующий. Шутить, подшучивать можно только по отношению к другому лицу. Есть понятие самоиронии, но нет «самошутки».

11. Шутка нередко может быть объектом иронии (точнее – тот, кто шутит). Ср. замечания по поводу плоской, грубой, низкопробной шутки: Какая однако изысканная (тонкая) шутка!.

Первого апреля приятель сообщил Анне, что она уволена по сокращению штатов. Какая милая шутка!

Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят – подсунут какую-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка обыщем-ка Ивана Семеныча».

Найдут и хохочут. Это очень смешно (Теффи, Брошечка).

Шутки по поводу иронии нам встречать не приходилось.

12. Шутка не так иерархична. Ирония предполагает либо социальное равенство партнеров, либо – при неравенстве – может исходить сверху вниз, а не наоборот. Ср.: Глеб улыбнулся в ответ, но улыбка получилась недоброй. «Этот щенок позволяет себе иронию», – подумал он (Т. Куликова, Гарем покойников).

13. Почти про любое свое высказывание (в том числе и ироническое) человек может сказать: «Это была шутка», но не про любое «Это была ирония».

14. Словесное пространство иронии не ограничено – ироничным может быть одно слово, словосочетание или весть текст рассказа, повести, даже большого романа. Шутка – это текст небольшого объема. Ср.: «Языковая шутка – это цельный текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (Санников 1999, с. 23).

15. Известно, что комическим может быть ненамеренное отклонение от нормы: непредусмотренная говорящим двусмысленность, нелепое сочетание, орфографическая ошибка, опечатка, оговорка и т. д. Иногда такие вещи могут не вполне отграничиваться от шутки, если критерием служит именно намеренность или случайность. С этим связано то, что некоторые опечатки в газете истолковывались как злонамеренные шутки. Так, редактора одной провинциальной газеты сняли за опечатку: вместо пламенные большевики было напечатано племенные.

Вряд ли можно представить ненамеренную иронию.

16. Шутка, как правило, основана на эффекте неожиданности, что не характерно для иронии.

17 Чисто социальные различия шутки и иронии усматривал Карел Чапек. Он писал:

«Шутка чаще всего рождается в коллективе, будь то мальчишки в классе или рабочие в мастерской. Юмор – продукт социальный; индивидуализм способен в лучшем случае на иронию.

Смех в сущности своей демократичен. Юмор явление по преимуществу народное, как жаргон – язык народа. Давно известен тот факт, что способность весело и беззаботно шутить – привилегия социальных низов» (Чапек 1959, с. 28).

А. Блок вообще считал иронию болезнью индивидуализма: «Я убежден, что в ней [формуле Вл. Соловьева «Личное самоотречение не есть отречение от личности (курсив автора), а есть отречение от своего эгоизма». – О.Е.] лежит спасение и от болезни “иронии”, которая есть болезнь личности, болезнь “индивидуализма”» (Блок 1962, с. 349).

18. Теперь отмечу одно из самых важных, на мой взгляд, отличие иронии и шутки.

Я выдвинула гипотезу, что в глубинной смысловой структуре иронии содержатся перевернутые причинно-следственные отношения (об этом см. в этой главе раздел третий). В шутке, как мне представляется (на данный момент), этого нет.

* * *

Слово «шутка» живет в естественном языке более активной жизнью, чем ирония. У него больше производных, больше значений, оно обросло фразеологизмами, породило предикативы. Ср: не шутка, не в шутку, не на шутку (интенсификатор), шутка ли сказать, не до шуток, сыграть шутку, шутки плохи, шутки в сторону, без шуток, кроме шуток.

Производные (или от шутки или от глагола шутить): шуточный, шуточка, шутливый, шутник (-ца), просторечные – шутейный и др. В то время как иронист употребляется в исследованиях иронии, но не в естественной речи (равно как и ироник, встречавшееся в философских трудах древних греков) и не зафиксировано в словарях.

Замечу также, что шутка – слово более многозначное и в одном из значений пересекается со словом ирония.

2. Ирония среди тропов

Иронию нередко рассматривают как один из видов тропов, в одном ряду с метафорой, метонимией, литотой, гиперболой. Об этом уже не раз писали (Ломоносов 1952, с. 256; Потебня 1990, с. 279; Kerbrat-Orecchioni 1986, с. 291 и др.). А.А. Потебня писал: «Ирония – фигура. Она может обходиться без тропов: “хорошо!”, “как же!”, “эге!”, может заключать троп: “вона у нас процвiтае, ж макуха пiд лавою”» (Потебня 1990, с. 275).

В этой работе мы не ставим задачей решение вопроса – можно ли и нужно ли считать иронию одним из тропов. Явного возражения это у меня не вызывает, а спор по этому поводу, на мой взгляд, носил бы скорее терминологический характер. Если нужно объединить все виды иронии (которые, как отмечают все исследователи, необыкновенно разнородны), обозначив их одним именем, то скорее всего, очевидно, для этого подойдет термин «троп».

В статье мы попытаемся показать, как соотносится ирония с разными видами тропов. Но, поскольку, на наш взгляд, ирония ближе всего к метафоре, выскажем сначала несколько замечаний о связи метафоры с другими видами тропов. Известно, что один из тропов – олицетворение – это разновидность метафоры.

1. О том, как соотносится метафора с гиперболой, писали разные лингвисты. Интересные соображения по этому вопросу содержатся в работе А. Вежбицкой «Сравнение – градация – метафора» (Вежбицкая 1990). Рассматривая отношение гиперболы к метафоре А. Вежбицкая пишет: «Очевидно, что это родственные структуры, причем метафора к гиперболе ближе, чем сравнение» (Вежбицкая 1990, с. 148).

Среди примеров, которые, как пишет А. Вежбицкая, «близки к тем, которые обычно связывают с понятием гиперболы (белый как снег, худой, как щепка, умираю от голода и др.)», она приводит и высказывание там был рай для меня, где рай явно гиперболическая метафора (Вежбицкая 1990, с. 141).

Не разделяя утверждение, что гипербола ближе к метафоре, чем сравнение, отметим, что гипербола нередко сочетается с метафорой, как и с другими тропами. Среди примеров А. Вежбицкой (которые можно дополнить) такие, как: худой, как щепка (ср. как спичка), несомненно представляют гиперболические сравнения. Их немного в русском языке. Ср. большой, как слон, как шкаф; топает, как слон, толстый, как бегемот, красив, как бог и т. п. Гипербола может сочетаться и с метонимией: Выпил ведро, бочку.

Что касается метафоры, то так же, как и в сравнении, гипербола может быть одним из семантических компонентов метафоры, хотя не обязательно содержится в каждой метафоре, гиперболические метафоры составляют лишь одну ее разновидность.

Так, метафорическое употребление предикатов бог, богиня, рай, ангел, аполлон, дьявол, колосс, атлант, циклоп, геракл и других основано не только на определенных коннотативных признаках, но и на явном преувеличении их, чего нет, например, в метафорах золото, серебро (о цвете волос), но есть в суждении о характере, умении – она золото. Есть гипербола в количественной метафоре море слез (ручьи, реки), но нет в метафоре васильки глаз, дуги бровей, щеки – яблоки и т. п.

Таким образом, можно говорить о гиперболической метафоре.

Но можно ли в полном соответствии с этим выделить метафору-преуменьшение, метафору-литоту применительно к словам карлик, лилипут, гном, блоха, клоп (о росте) или ребенок, младенец, дитя (о неопытности, наивности, непрактичности)? Думается, что можно. Ср.: «Поди-ка сюда, клоп!» – сказал он (Чехов, Житейская мелочь); Уйди, блоха! (Панферов, Бруски).

Я осмелилась намекнуть, что в такого рода делах мистер Скимпол сущее дитя.

– Вы правы! – перебил меня мистер Джарндис.

Он – дитя, совершенное дитя. Помните, я сказал вам, что он младенец, когда впервые заговорил о нем;

Да вся эта история с самого начала и до конца показывает, что он ребенок. (Ч. Диккенс, Холодный дом).

Правда, приведенные примеры не вполне однородны. Слова карлик, лилипут, гном, блоха не просто характеризуют человека как низкорослого, но явно преуменьшают его невысокий рост. Что же касается слов ребенок, младенец, дитя, которые характеризуют человека как неопытного, наивного, непрактичного, то здесь мы имеем дело либо с преуменьшением его «взрослости», либо с преувеличением его детскости. И нередко в бытовом общении, когда кого-то называют ребенком, можно услышать замечание: Ну, это вы преувеличиваете, не такой уж он (она) ребенок!.

2. Как уже говорилось, из всех видов тропов ирония ближе всего к метафоре.

Нам представляется интересным проанализировать их сходство и отличия. Сопоставлять, очевидно, можно метафору и ту вербализованную иронию, которую называют антифразисом, семантической инверсией, то есть случаи иронического преобразования смысла, значения слова в противоположное буквальному. Сразу оговоримся, что признаки сходства и различия могут при этом оказаться разнородными – и чисто семантическими, и прагматическими, и эстетическими и др.

Сначала попытаемся рассмотреть черты сходства иронии и метафоры, отмечая при этом некоторые ограничения.

1. Прежде всего общее у этих явлений их небуквальность, ненормальность обозначения, поскольку, как и другие тропы (гипербола, литота, одушевление) они являют собой нарушение постулата истинности. Впрочем, это утверждение можно принять лишь в общем виде, поскольку устойчивые языковые метафоры, как и иронические клише, уже укладываются в норму. Другое дело, если человек сталкивается с метафорой, образный смысл которой не опирается на известные ему коннотации. Крайним проявлением такого может быть пример из анекдота.

А. Знаешь, по-моему, жизнь – это фонтан.

Б. Да? А почему?

А. Нет? Ну тогда – не фонтан.

Но в расхожей метафоре не фонтан уже есть закрепленный в общественном сознании смысл. Ср.: Квартира, конечно, не фонтан, комната всего одна, зато своя (Д. Донцова, Филе из Золотого Петушка).

2. Ирония, как и метафора, оценочна, при этом обе стилистические фигуры выражают прежде всего отрицательную оценку. Но метафора располагает и положительными характеристиками (хотя их явно меньше, см. Скляревская 1991, с. 10–13), что совсем не свойственно иронии. Но тут есть и более существенные отличия.

В метафоре оценка на поверхности, она уже в «наземной» части фигуры, поскольку коннотации связаны с ее прямым, буквальным употреблением, а переносное значение лишь реализует эти коннотации. Поэтому в русском языке свинья, змея, крыса – слова с запрограммированной отрицательной оценкой, а соловей, котенок, цветок, роза – с положительной.

Оценка, выраженная иронией, не заключена в самом материале, используемом для семантической инверсии, она скрыта либо под маской одобрения, похвалы, либо под маской осуждения.

В иронии нет определенности оценки. Как уже отмечалось, одно и тоже ироническое высказывание может быть оскорбительно насмешливым и добродушно снисходительным и в своей небуквальности даже шутливо одобрительным. Ср. высказывание Ты гений\ в разных ситуациях имплицитный смысл которого может быть от «Ты глупец» (идиот и т. п.) до «Ты неглуп» – когда приведенное высказывание содержит ироническое преувеличение сдержанной положительной оценки (см. Kerbrat-. Orecchioni 1986, с. 303; Ермакова 1997, с. 52).

3. И та, и другая стилистическая фигура образны. И обе в процессе частого использования могут утрачивать образность (ср. метафоры кумир, идол; перл, бомонд – иронические клише).

4. И метафора, и ирония могут выходить за пределы слова, словосочетания и предложения, могут занимать все пространство художественного произведения от краткого рассказа до романа, фильма, спектакля. См. метафорические тексты Ф. Искандера «Кролики и удавы», роман Дж. Оруэлла «Звероферма» (в другом переводе «Скотный двор»), полностью иронические рассказы Зощенко, Тэффи и др.

5. Важным, по нашему мнению, свойством обоих «тропов» является их способность порождать новые значения. В отношении языковой метафоры это ни у кого не вызывает сомнений, за иронией эту способность признают не все. Но, как мы уже неоднократно пытались показать (Ермакова 1997, 2002), есть определенный круг слов, совмещающий под влиянием иронии антонимичные зафиксированные словарями значения. Ирония является постоянным источником энантиосемии. См. слова мило, весело, прекрасно, золото и другие, отмеченные словарями и с положительной, и с отрицательной оценкой.

Общность метафоры и иронии в способности порождать новые значения включает в себя и различия. Отмечу лишь одно.

Метафора, по образному определению Н.Д. Арутюновой, это «сырье, из которого делается значение слова» (Арутюнова 1990, с. 10) (хотя, может быть, скорее способ обработки сырья). Но если посмотреть, из чего делается значение слова посредством метафоры и иронии, то станет ясно, что материал для этого у них разный. Известно, что метафорическое значение рождается на базе идентифицирующих слов, ироническое значение возникает из слов оценочных или, по крайней мере, характеризующих. Конкретно-предметная лексика, хотя и встречается в иронических конструкциях, внутреннюю антонимию не образует.

6. И метафора, и ирония многосторонни, многоаспектны, но и у той, и у другой можно выделить аспект коммуникативный (об иронии как коммуникативной категории см. Glowinski 2002, с. 5 – 16). Буквальное восприятие и той, и другой стилистической фигуры естественно приводит к коммуникативной неудаче. Но при некотором сходстве здесь есть и различия.

Поскольку наиболее распространенные виды метафор представляют собой изменение таксономического класса, можно сказать, что метафора – троп, как правило, явный. Так, высказывание Иван Петрович – осел не может быть прочитано иначе как метафора. Исключение составят случаи, когда осла зовут Иван Петрович и приведенное высказывание – идентификация (напомню, что в рассказе Чехова «Каштанка» гуся звали Иван Иванович, а кота – Федор Тимофеевич).

Ирония даже в простейших случаях не столь очевидна и требует специальных средств выявления, как в устной, так и в письменной речи.

Во многих случаях ирония может быть не понята. Причин для этого много: и характер самой иронии (явная – не явная, слишком тонкая), и общий культурный фон говорящих, и общая база знаний, и чувство юмора у обоих партнеров (есть – нет), и совпадение (несовпадение) психологических типов партнеров коммуникации и т. д. Ср.:

А: Какого вы мнения об N?

Б: Замечательный человек!

А: Вы в самом деле так думаете?

Б: Ну, конечно! Все так думают!

А: У вас никогда не поймешь, когда вы серьезно говорите, а когда дурака валяете.

Непонимание иронии в естественном диалоге может сниматься его продолжением, но непонимание исследователем иронии в анализируемом тексте, будучи зафиксировано в печатной работе, приводит к серьезным неприятным последствиям. Один пример.

В «Истории русского литературного языка» А.И. Ефимова автор учебного пособия известные иронические строчки Пушкина, отражающие его полемику с Шишковым, толкует совершенно серьезно, буквально. Он пишет: «Пушкин старается не только предельно ограничить употребление предельно неоправданных заимствований жаргонного характера, но даже сократить использование иностранных слов, которые входили во всеобщее употребление. Судя по тексту романа “Евгений Онегин”, поэт, отказывается описывать некоторые детали костюма Онегина, мотивируя это тем, что его слог не должен пестреть иноплеменными словами:

В последнем вкусе туалетов,

Заняв ваш любопытный взгляд,

Я мог бы пред ученым светом

Здесь описать его наряд;

Конечно это было б смело,

Описывать мое же дело:

Но панталоны, фрак, жилет,

Всех этих слов на русском нет;

А вижу я, винюсь пред вами,

Что уж и так мой бедный слог

Пестреть гораздо меньше б мог

Иноплеменными словами,

Хоть и заглядывал я встарь

В Академический словарь»

(Ефимов 1961, с. 172).

Теперь подробнее рассмотрим одно теоретическое положение, на основе которого можно было бы отметить еще одно общее свойство метафоры и иронии, если принять утверждение А. Вежбицкой, что «глубинная структура метафоры содержит отрицание» (Вежбицкая 1990, с. 147 и след.). Эта особенность могла бы сближать иронию и метафору больше, чем другие их свойства: ведь смысл иронии в отрицании того, что содержит буквальный текст говорящего. Но эта мысль Вежбицкой, на наш взгляд, требует некоторых замечаний.

А. Вежбицкая иллюстрирует свое утверждение некоторыми примерами из поэтической речи (из Морштына), где метафоры употребляются при эксплицитно выраженном отрицании.

Я живу не среди людей, а среди суровых львов. Живу среди жестоких зверей. Но кто я такой? Кто я, Боже милостивый? Червяк, а не человек, червь несчастный! (Вежбицкая 1990, с. 147).

Мысль А. Вежбицкой безусловно очень интересна и побуждает к размышлениям. Но, думается, не вполне бесспорна.

Обратимся к примерам. На наш взгляд, высказывания он лев (о человеке) и он не человек, а лев не тождественны по смыслу. В первом случае это собственно метафора, имеющая значение, возникшее на основе коннотации, «храбрый», «сильный». Ср.: В бою он лев (Вяземский); Хороша тройка ~ львы (Л.H. Толстой). Во втором – прежде всего утверждается, что он лишен многих человеческих качеств и, в первую очередь, того, что называется человечностью, и скорее похож на хищного зверя. Вместо слова лев здесь могло бы быть волк, тигр и др. Поэтому можно сказать Он свирепый лев (тигр, волк, медведь), а не человек. Не человек, змея. Хотя коннотации у этих слов разные. И так, естественно, могут употребляться многие слова, дающие отрицательные характеристики. Но вряд ли возможно употребление типа Она не женщина, а котенок (газель, лань, Венера, богиня, мадонна), потому что такие высказывания предполагали бы отрицание у субъекта предложения качеств женщины и в то же время – утверждение красоты, игривости, стройности и т. п. Другое дело – Она не женщина, а дьявол. Здесь, как и при явной метафоре, говорящий всерьез не относит субъекта к нечеловеческим существам, но, повторим, утверждает отсутствие у него важных человеческих качеств, в том числе – присущих женщине.

Применение гипотезы А. Вежбицкой порождает ряд вопросов. Легче всего ее применить к случаям, когда метафора и предмет ее характеристики находятся в разных таксономических классах: человек – животное (предмет), предмет – стихия (глаза – огонь) и т. п. В метафорическом употреблении это бывает часто (что позволяет называть метафору этого типа логической ошибкой), но не обязательно. Ср. метафорическое употребление слов дипломат, фокусник, артист или – Отелло, Леди Макбет, лакей, монах, рыцарь и т. п.

Прием обнаружения глубинной структуры метафоры, предлагаемый А. Вежбицкой, – перефразировка конструкции типа Эта женщина ангел в «можно сказать, что это не женщина, а ангел» довольно трудно применить и к конструкциям с отрицательным метафорическим предикатом: Она (эта женщина, Анна и т. д.) не ангел, жизнь здесь не рай, он совсем не монах; сердце девушки не лед и т. п. Эксплицитные отрицания плохо сочетаются с имплицитными. Не совсем поддаются такому преобразованию и высказывания с метафорическим предикатом, выражающие общее суждение: Лень – мать всех пороков.

Интересно, что прием обнаружения глубинной структуры метафоры, предложенный А. Вежбицкой, гиперонимизирует имя в составе предиката. В связи с этим рассмотрю один пример. В некоторых текстах встречается метафорическое употребление слова дворняжка со значением ‘женщина (девушка) из простой семьи – неаристократической или неинтеллигентной’. Ср.:

Она довольно хорошенькая, но дворняжка (Ч. Сноу, Смерть под парусом); Она чувствовала себя обиженной из-за того, что бывший жених так быстро забыл ее и повел в загс какую-то дворняжку (Д. Донцова, Принцесса на кириешках).

В конструкции это не девушка, а дворняжка в слове дворняжка актуализируется значение 'собака’ без тех коннотаций, которые есть у него в приведенном метафорическом употреблении. Аналогичная картина наблюдалась и в рассмотренном ранее приведенном высказывании Это не люди, а свирепые львы.

Заметим также, что перестановка отрицания в конструкциях типа Он не человек, а лев отчетливо проясняет прямое значение предиката. Ср.: Он не человек, а машина. Он не машина, а человек.

Таким образом, на наш взгляд, в глубинной структуре метафоры совсем не обязательно присутствует отрицание типа «не человек, а».

По-иному и более традиционно рассматривает связь отрицания и метафоры Хосе Ортега-и-Гассет. На примере поэтической метафоры скала по отношению к герою он пишет: «Мы как бы сплавляем героя и скалу, а вслед за этим, оставив у героя признак твердости, изымаем из его образа все прочие свойства скалы: твердый, но не скала» (Ортега-и-Гассет 1990, с. 74).

Остановлюсь теперь на признаках, различающих иронию и метафору:

1, Кардинальная цель иронии – насмешка (хотя не каждое ироническое высказывание содержит насмешку). Цель метафоры образное наименование. Насмешливой метафора может быть в зависимости от выбора исходного материала, может даже содержать в себе грубое издевательство (ср. тряпка, туфяк, козел и т. п.), но оно не является главной целью этого тропа.

Насмешливая сила иронии распространяется и на метафору. И многие метафорические названия, попадая в иронические контексты, преобразуются в «обратные метафоры». Метафора преобразующего влияния на иронию не имеет.

2. В силу своей кардинальной направленности ирония может быть агрессивна. Об агрессии иронии писали неоднократно (см., например, Peisert 2004, с. 132 – 137; Hutcheon (со ссылкой на Фрейда и Е. Криса) 2002, с. 185; Шаронов 2004, с. 40–47).

О целенаправленной агрессии метафоры обычно не говорят, хотя, как мы уже отмечали, метафора, давая оскорбительные характеристики, также становится агрессивной.

3. Ирония, как отмечалось в первом разделе этой главы, иерархична. Она предполагает либо социальное равенство партнеров коммуникации, либо – при неравенстве – может исходить сверху вниз, а не наоборот. Несоблюдение иерархии вызывает возмущение объекта иронии.

Ирония же по отношению к власти, как известно, нередко имеет весьма неприятные последствия для иронизирующего. Метафоре иерархия не свойственна.

4. Метафора социальна. Это выражается в том, что типичные для определенного времени и социума метафоры отражают общественное сознание, создают (истинную или ложную) картину эпохи, она несет определенную идеологическую нагрузку, а так называемые вечные метафоры обнаруживают общие закономерности мировосприятия людей (см. Арутюнова 1990, Лакофф, Джонсон 1990, Крысин 2004 и др.).

Ирония сама по себе и ее типы не несут ярко выраженной социальной окраски, хотя объекты иронии, или «жертвы», как нередко пишут, конечно, определяются мировоззрением говорящего (пишущего) и отношением между членами социума. Ср., например, целиком иронический анализ «Евгения Онегина» Д. Писаревым в статье «Пушкин и Белинский» или различные объекты иронии в современных газетах разных направлений.

5. Метафора национальна, что не раз отмечалось разными исследователями, в отличие от метонимии, которая в своих регулярных моделях интернациональна. Ирония в этом отношении гораздо ближе к метонимии, хотя, очевидно, некоторые способы языкового выражения иронии могут иметь специфические национальные черты.

6. Иронические высказывания нередко содержат переадресовку оценки, что совсем не свойственно метафоре.

7. С точки зрения охвата лексического пространства языка, ирония и метафора обладают разными возможностями: иронии подвластны все слова и все типы значений, (включая и метафорическое) всех частей речи: знаменательных и местоименных, самостоятельных и служебных (частицы), а также модальных. Метафора ограничивается меньшим охватом лексики, реализуясь в системе знаменательных (не местоименных) слов.

Иначе говоря, каждое слово может употребляться иронически, но не каждое метафорически.

В начале главы мы коснулись взаимопроникновения тропов. Отмечено, что существуют гиперболические сравнения, гиперболические метафоры. Если говорить об иронии, то она совмещается со всеми видами тропов: существуют иронические сравнения, их не раз отмечали, один из примеров приводит Потебня в цитированном выше определении иронии. Ср. также распространенное: нужен как рыбе зонтик, разбирается (в чем-то) как свинья в апельсинах и т. п. Ирония нередко совмещается с метафорой (об этом также писал Потебня), в том числе и гиперболической: Он просто Геракл (Аполлон); у нас жизнь – рай, а также с метафорой преуменьшения, если карликом, клопом называют огромного человека.

Таким образом, можно сказать, что ирония – фигура, которая находится над разными видами тропов, периодически опускаясь до их уровня и соединяясь с ними, образует «сверхтропное единство».

3. Глубинная семантическая структура иронии

Несмотря на разнообразие форм проявления иронии, масок иронизирующих и получаемого иронического смысла, мне представляется возможным выделить нечто общее в глубинной семантической структуре иронии.

Предлагаемая мною гипотеза такова: в глубинной семантике иронии лежат перевернутые (алогичные, противоестественные, часто абсурдные) причинно-следственные отношения. Это относится как к текстовой, так и к вербальной (локализованной в слове) иронии.

Причинно-следственные отношения, на наш взгляд, включают, кроме собственно причины и следствия, также отношения пояснения, цели, условия, уступки, соответствия и противопоставления.

Авторы некоторых грамматических исследований все эти виды отношений относят к сфере обусловленности. Ср.: «К сфере обусловленности в широком смысле слова относятся условные, причинные, уступительные отношения, а также отношения цели и следствия. Весь этот круг отношений предполагает такую зависимость ситуаций, при которой одна служит достаточным основанием для реализации другой» (Краткая русская грамматика 1989, с. 564).

«Перевернутость» (алогичность) причинно-следственных отношений иронических высказываний может быть представлена открыто, явно или требует обнаружения приемом трансформации в структуру «N есть Р, потому что…» (где N есть имя объекта или ситуации, Р – предикат, а ироническое основание – причина, пояснение, вывод, следствие – либо содержится в самом высказывании, либо выводится из контекста, фоновых знаний или ситуации.

Приведу примеры явных и неявных иронических причинно-следственных отношений в широком смысле слова.

Причинно-следственные отношения в иронических контекстах.

Ср.: [О чиновнике, укравшем миллионы долларов]: Он это, конечно, сделал с голоду; Он, ведь, совершеннейший дурак! – Потому-то и может быть только начальником (Устная речь); Гогося был из высшего круга, хотя и дальней периферии; поэтому, несмотря на свои шестьдесят пять лет, продолжал отзываться на кличку Гогося (Тэффи, Время); Нет ничего легче, чем бросить курить! Я сам тысячу раз бросал (Марк Твен);…Онегин уже оделся, уподобился ветреной Венере, надевшей мужской наряд, и в ямской карете поскакал стремглав (вероятно, вследствие охлажденности ума) на бал (Писарев, Пушкин и Белинский); У него была сумасшедшая мамаша… и никакого собственного жилья. Он полюбил Олимпиаду чистой любовью исключительно по причине наличия у нее этого самого жилья (Т. Устинова, Дом-фантом в приданое); Прочие тоже были люди более или менее просвещенные, кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал (Гоголь, Мертвые души, т. 1); Заповедники и парки мудрое министерство уже решило ликвидировать. Верно. Как иначе новые русские богачи и старые «малоимущие» чиновники будут строить себе дачи на полянках с доледниковыми цветочками и с видом на лесок, где живет сокол-кречет (Мир новостей, 23.03.04); Воронежская областная дума, даже не пряна глаза, начислила себе по сорок тысяч рублей на каждую депутатскую душу, чтоб летом полноценно отдохнуть от тяжелого служения народу (Нов. газ., № 57, 9 – 11. 08.04);.. .вопреки всем законам, он намеревается избраться на третий срок «по воле белорусского народа» (МЕС, 25.08.04).

В последнем высказывании лишь кавычки обнаруживают иронию для тех, кто не знает ситуации в Белоруссии. Ср. еще пример из А.К. Толстого:

Или даже выйдет проще,

О, жизнь моя, О Лада,

И будет в этой роще

Свиней пастися стадо!

О, друг ты мой единый, —

Спросила тут невеста: —

Ужель для той скотины

Иного нету места?

Есть много места, Лада,

Но наш приют тенистый

Затем изгадить надо,

Что в нем светло и чисто!

(А.К. Толстой, Баллада с тенденцией).

Несмотря на свой маленький рост, он был очень хитер (Тэффи, Из «Всеобщей истории, обработанной “Сатириконом”»);

– Надеюсь, что этот человек – настоящий врач?

– Да, но только итальянский.

Пуаро, который случайно это услышал, сказал шутливо:

– Что касается меня, то я детектив, но только бельгийский. Несмотря на это, мадам, мы чужеземцы, иногда находим правильные решения задачи (А. Кристи, Черный кофе).

В таких случаях трансформация обнаруживает перевернутость причинно-следственных отношений в глубинной семантике высказывания: *Он хитер, потому что высокого роста; *Чужеземцы не могут найти правильного решения задачи, потому что не англичане или *Правильное решение (разгадку) могут найти только англичане, потому что они англичане.

В самых распространенных и даже стереотипных иронизмах – Гений! Весело! Чудная погода! и т. п. можно обнаружить ненормальные причинно-следственные связи: Он гений, потому что говорит совершенную чепуху (совершает идиотские поступки); Не дают зарплату. Весело! Обоснование: «Что может быть лучше жизни без денег!»; Опоздали на самолет. Прекрасно!; «Скольких женщин он убил? Десять? – Да, душевный человек».

В сущности все ироничные оценочные высказывания заключают в себе вывод из того, что содержится в контексте, предтексте или ситуации, но вывод противоположный тому, что следует по логике вещей: и это касается не только положительной оценки или похвалы.

При ироническом осуждении обратная аргументация, как правило, дается открытым текстом. Ср.:

А.: – И она, дура, отдала ему все, что сумела скопить за много лет?

Б.: – Конечно, дура! Идиотка просто: он ее единственный сын, положение у него ужасное, помочь ему некому, она с голоду не умирает. Конечно, дура! (Устная речь).

В таких случаях отчетливо проявляется позиция другого лица, с которым говорящий расходится в оценке поступка женщины: аргументация абсурдна для высказанной оценки, потому что Б. не считает предмет обсуждения дурой.

Ср. пример иронии, не содержащей оценки.

Преподаватель студентам: То, что я вам сейчас скажу, постарайтесь перенести мужественно: у вас сегодня и завтра не будет третьей пары. Переживете?

Скрытое фальшивое обоснование содержания иронического высказывания: каждое занятие – радость для студентов, а отмена – ужасное огорчение.

Приведу несколько примеров из Гоголя, иллюстрирующих абсурдность аргументации в иронических текстах.

Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни (Повесть о том, как поссорился Иван Иванович и Иваном Никифоровичем).

П*** пехотный полк был совсем не такого сорта, к какому принадлежат многие пехотные полки; и, несмотря на то, что он большею частью стоял по деревням, однако же был на такой ноге, что не уступал иным и кавалерийским. Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и полковник П*** полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговаривая с кем-нибудь в обществе. «У меня-с, – говорил он обыкновенно, трепля себя по брюху после каждого слова, – многие пляшут-с мазурку; весьма многие-с, очень многие-с (Иван Федорович Шпонька и его тетушка).

«Иван Иванович никак не утерпит, чтоб не обойти всех нищих. Он бы, может быть, и не хотел заняться таким скучным делом, если бы не побуждала его к тому природная доброта». Далее следует иллюстрация «природной доброты»: издевательский разговор с нищим, который заканчивается словами «доброго Ивана Ивановича»: «Что же ты стоишь? Ведь я тебя не бью?».

Нередко перевернутость причинно-следственных отношений обнаруживается в результате пояснений к сказанному. Часто это так называемый эффект обманутого ожидания.

Ученый: Скажите, пожалуйста, какое завещание оставил ваш покойный король Людовик Девятый Мечтательный?

Аннунциата: О это тайна, страшная тайна!., сказанное в этом документе, знает только принцесса и весь город (Е. Шварц, Тень).

Аннунциата: Ом никак не мог решить, какая Именно половина труппы заслуживает казни. И наконец король махнул рукой на все и стал увлекаться плохими женщинами, и только они не обманули его.

Ученый: Неужели?

Аннунциата: Да, да! Уж они-то оказались воистину плохими женщинами. И это очень утешило короля, но вконец расстроило его здоровье (Е. Шварц, Тень).

Во многих случаях, где есть явный антифразис, аргументация характеристики, выраженной на поверхности, «в числителе», относится формально к буквальной оценке, но по существу – к ее антониму, и таким образом, перевернутые причинно-следственные отношения прикрывают нормальные. Ср:

Какой милый человек! Ограбил фирму, да еще и друга подставил; Какая интересная новая идея. Прямо из школьного учебника.

В уже приведенном примере из Гоголя: Прекрасный человек Иван Иванович. Он очень любит дыни – нет явного антонимического значения ‘плохой’, ‘скверный’, хотя насмешка от этого не менее острая. И абсурдная аргументация относится только к буквальной оценке, к «числителю». Ср. также:

Чтоб еще более показать читателю образованность П*** пехотного полка, мы прибавим, что двое из офицеров были страшные игроки в банк и проигрывали мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать (Гоголь, Иван Федорович Шпонька и его тетушка).

Доказательство образованности офицеров нелепо, но выразить эту иронию в виде антифразиса с пояснительными отношениями нельзя: *офицеры были необразованными, потому что играли в азартные игры и могли проиграть все вплоть до нижнего белья, поскольку насмешка относится к умозаключению говорящего, устанавливающего зависимость образованности от способности не только играть в азартные игры, но и проигрывать все на свете.

Перевернутые целевые отношения в глубинной семантической структуре иронии.

Иронические отношения цели, как уже отмечалось, с нашей точки зрения, – лишь разновидность причинно-следственных отношений.

Сама по себе цель редко может быть объектом иронии и насмешки. Как правило, наблюдается смысловая несогласованность цели и того действия, которое является ее средством. Приведу некоторые примеры.

Одержав много побед Александр [Македонский. – О.Е.] впал в сильное самовластие. Однажды друг его Клит, спасший ему когда-то жизнь, упрекнул его в неблагодарности. Чтобы доказать противное, Александр собственноручно убил Клита (Тэффи, Из «Всеобщей истории, обработанной “Сатириконом”»);

Весь мир желают сгладить

И тем ввести равенство,

Что все хотят загадить

Для общего блаженства

(А.К. Толстой, Баллада с тенденцией);

Сказано в путеводителе [по Германии – О.Е.]. если вы мужчина «меньшевик», и нашли себе приятеля и прилегли в парке на газон, обменяться своим богатым, внутренним миром, и вдруг полицейский, то не спешите вскакивать и поправлять одежды (Мир новостей, 27.07.04);

Если буквы еще не умеешь читать

Открывай-ка букварь и зубри алфавит.

Надо многое знать и немало уметь,

Чтобы мелом писать на заборе слова

(Григорий Остер, Вредные советы – 2).

Если из всех приведенных высказываний убрать действие – средство, то оснований для иронии и, следовательно, насмешки не будет.

Лишь в одном из них – «чтобы обменяться своим богатым внутренним миром» – сама цель сформулирована иронически за счет выспренности выражений, но издевательский характер высказывание получает лишь в сочетании с действием-средством достижения этой цели.

Ироническое представление цели, как и причины, может быть основано 1) на ее [цели] нелепости, абсурдности или 2) на ее неправдоподобности, когда говорящий вместо истинной цели объекта иронии называет цель, в которую невозможно поверить. Ср.:

1. Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами: каким бы образом поскорее разориться? (Аверченко, Автобиография); Глина на них [домах. – О.Е.] обвалилась от дождя; крыши большей частью крыты тростником, как обыкновенно бывает в южных городах наших; садики, для лучшего вида, городничий давно приказал вырубить (Гоголь, Коляска).

2. Но значительное лицо, совершенно, впрочем, довольный домашними семейными нежностями, нашел приличным иметь для дружеских отношений приятельницу в другой части города (Гоголь, Шинель).

В первом случае насмешка имеет объектом глупость городничего, даже если он не ставил откровенной цели «улучшить вид» посредством уничтожения садиков: для чего бы ни отдан был такой приказ, он свидетельствует о самодурстве и глупости городничего. А ставить целью собственное разорение – абсурдно.

Во втором осмеивается наивная маскировка истинной цели объекта иронии, как и истинной причины в похожем примере: На дому его [частного пристава. – О.Е.] вся передняя… была установлена сахарными головами, которые принесли к нему из дружбы купцы (Гоголь, Нос).

При этом наивность – маска самого иронизирующего.

Несколько иной вид иронических целевых отношений – случаи, когда действию, вообще не способному иметь цель, она насмешливо приписывается. Она (цель) как бы предполагается в мыслях объекта насмешки: Нежное солнце, для удовольствия семьи Доррит, озаряло венецианские каналы и римские развалины (Ч. Диккенс, Крошка Доррит, пер. Е. Караваевой).

Причинно-следственные отношения при иронических заголовках.

Известно, что нередко ирония содержится в заглавиях рассказов разных авторов или в названиях газетных статей.

Содержание всех рассказов с ироническими заголовками фактически выражает антиаргументацию названия.

Некоторые примеры.

Тэффи: Утешитель; Святой стыд; Вендетта; Тонкая психология; Демоническая женщина; Мудрый человек и др.

Чехов: Дипломат; Злоумышленник; Беззащитное существо; Брожение умов; Глупый француз; Светлая личность и др.

Зощенко: Аристократка; Европеец; Светлый гений; Свинство и др.

В тех случаях, когда ирония содержится в заголовках рассказов, перевернутые причинно-следственные отношения оказываются между заглавием и содержанием рассказа.

Примечания

1

Здесь и далее ударный гласный в слове выделен жирным шрифтом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.