Эликсир князя Собакина

Ольга Лукас, Андрей Степанов

Элексир князя Собакина

Пролог

В самом начале января 1905 года, поздним вечером, некий господин высокого роста, в длинном пальто, с зонтиком и в синих очках – совершеннейший человек в футляре – переходил Фонтанку по Обуховскому мосту. Дойдя до середины, он остановился и раскрыл свой широкий зонт. Сделано это было очень кстати: сверху начинал валить хлопьями снег, а внизу, по белой глади реки, уже вовсю мело; поднималась метель.

От Сенной площади до Главной палаты мер и весов, что на Забалканском проспекте, не было и версты, однако человек в футляре добирался туда не менее получаса: он не спеша обходил сугробы и, прикрываясь зонтом от ветра, внимательно оглядывал всех проезжавших конных. У здания Константиновского артиллерийского училища за ним пристроился ночной ванька, однако упорный пешеход на зазывания извозчика ничего не отвечал и продолжал упрямо месить калошами глубокий снег. Вскоре он свернул к трехэтажному дому с итальянскими окнами, стоящему торцом к проспекту, и нажал кнопку электрического звонка.

– Здравствуй, Михайло! – сказал он открывшему дверь пожилому служителю.

– Здравия желаю, ваше сиятельство! – ответил тот, низко поклонившись.

Сиятельный посетитель снял свои совсем не княжеские очки и тщательно их протер. Глаза у него оказались с хитроватым прищуром и в то же время с небольшой, но явной и несомненной безуминкой.

Служитель помог гостю развязать башлык и, с трудом согнувшись, освободил его от калош.

– Как там? – вполголоса спросил князь, указывая на дверь, ведущую во внутренние покои.

– Пишут-с, – шепотом сообщил Михайло. – С самого утра с формулой воюют. Говорили за обедом – больно рогатая-с вышла и никак сокращаться не желает. Оттого сердиты – страсть.

Гость улыбнулся:

– Ну, доложи!

Однако докладывать не пришлось.

– Левушка, ты? – послышался громкий голос из-за двери.

– Я, Дмитрий Иванович! – радостно откликнулся гость, входя в кабинет.

На диване сидел старик необыкновенно благородной наружности: длинные, ниспадающие до самых плеч серебристо-пушистые волосы, напоминающие львиную гриву, большая борода, высокий лоб. Он что-то писал, склонившись над крошечным столиком, хотя к его услугам был располагавшийся тут же огромный письменный стол.

– Бери мои папиросы, ты знаешь, что я чужого табака не люблю, – сердито сказал старик, не поднимая головы. – Покури пока что, мне тут еще минут на шесть работы… Михайло! Принеси Льву Сергеичу чаю.

Манера говорить у старика была своеобразная: он начинал фразу густым баритональным басом, но к середине вдруг сбивался на высокие нотки и заканчивал ее почти дискантом.

Служитель принес гостю кружку. Чай оказался черным, как кофе, и чрезвычайно сладким.

– И мне долей! – приказал хозяин.

Михайло долил доверху высокую чашку с крышкой и с поклоном удалился. Старик, не оборачиваясь, привычным движением швырнул окурок в стоявшее возле дивана ведро с водой и тут же достал новую папироску.

Гость тоже закурил и огляделся.

Обстановку кабинета составляли высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах и конторка для писания в стоячем положении, на которой лежала открытая тетрадь. В специальном стеллаже были аккуратно расставлены склянки для химических опытов, рядом гордо возвышался на треноге самодельный фотоаппарат. Центр большого стола занимала шахматная доска с расставленными фигурами – то ли недоигранной партией, то ли нерешенной задачей. Подле нее лежало несколько газет и блестел золотым обрезом заложенный на середине том – по-видимому, какой-то роман. Гость взял в руки книгу, посмотрел на ее название и усмехнулся: Эдгар Поэ, «Таинственные рассказы».

В этот момент старик бережно положил перо на столик, перечитал написанное и заключил довольным голосом:

– Ганц аккурат!

Затем протянул листок гостю. Тот взглянул на последние строки и восхищенно покачал головой:

– Поддалась! Поздравляю, профессор! Никогда не мог понять, как у вас все так изящно выходит.

– Еще бы она не поддалась! Терпение и труд! А я ведь тебя всегда учил этой премудрости: сокращать, сокращать и сокращать.

После победы над рогатой формулой хозяин дома явно пришел в хорошее настроение. Он встал с дивана и прошелся по комнате, разминая ноги.

– Все ли у вас благополучно, Дмитрий Иванович? – почтительно спросил ученик.

– У меня-с? Благополучие, Левушка, бывает только внутреннее. А за внешнее приходится незамедлительно платить. Вон орден очередной прислали, так теперь четыреста рублей за него вычтут из пенсиона.

Старик подошел к большому столу, взял картонную коробочку и, вытряхнув из нее какие-то гвозди и бумажки, извлек сияющий золотыми орлами и рубиновой эмалью новенький крестик ордена Александра Невского.

– Большая честь, – вежливо заметил гость.

– Че-есть! – тонким голосом протянул старик, небрежно кидая орден обратно в коробку. – Было бы что есть… Лучше бы деньгами дали. У меня, ты же знаешь, семеро по лавкам, а доходов – раз-два и обчелся.

– Я слышал, вам в этом году сулят премию Нобеля…

– Был такой слушок-с. Да только господа доброжелатели не учли, что я от Нобеля ничего не возьму. Пусть лучше немцу этому отдадут, как его… с бензолом…

– Фон Байеру? – догадался гость.

Старик рассердился:

– Что ты мне подсказываешь? Разве я сам не знаю?! Конечно, Байеру. Ты думаешь, я совсем из ума выжил? Вовсе нет, память у меня еще работает. Все помню! И герра Нобеля этого помню, и братцев его саблезубых. Да-с! Много они кровушки из нашей земли высосали. И еще бы больше высосали, если бы я им не ставил в колеса палки-с. А теперь мне от них премию! Ха!

Старик как-то всхрапнул, что, по-видимому, обозначало смех, и уселся обратно на диван.

– Что в городе? – спросил он, отхлебнув чаю.

От этого вопроса гость помрачнел.

– Завтра, видимо, начнется, – ответил он после паузы. – Ходят слухи, что сегодня ночью введут военное положение. Я специально прошелся пешком и два раза видел казачьи патрули. Однако не думаю, что это поможет. Утром рабочие все равно пойдут с петицией ко дворцу. И значит, в них будут стрелять. Смотрите с утра в окно, Дмитрий Иванович, – здесь у вас все будет видно.

– Да что ж ты так обо мне, Левушка? – обиделся старик. – В окно… Разве я зритель в театре? Сделаю все, что в моих силах. Я к Сергею Юльевичу поеду!

Посетитель покачал головой:

– Дмитрий Иванович, это бесполезно. Витте самоустранился. К нему ходила депутация во главе с писателем Горьким, и совершенно без толку. Говорит, что знать не знает этого дела.

Старик вскочил и в волнении прошелся по кабинету.

– А, чорт побирай! – воскликнул он плачущим голосом. – Так что ж мне делать прикажете? Что я могу, кроме как писать? Я и пишу. Книгу. «Заветные мысли». Духовное завещание мое, весь в ней выскажусь, да-с! А ведь я давно предлагал! Предлагал всех социалистов да анархистов свезти на остров Святыя Елены – и пусть там экспериментируют себе на здоровье. А мало покажется – так Антарктиду им отдать! Пингвинов только жалко!

Сиятельный ученик пожал плечами:

– Это прожект утопический, а вы ведь практик, – ответил он холодным тоном. – Что же до заветных мыслей ваших, то историю изменить они не смогут. Поднимается стихия. Завтра начнется революция, которая отбросит Россию на сто лет назад. И тут надо не мысли записывать, а применять крайние средства. Вот ответьте мне начистоту, Дмитрий Иванович, как вы полагаете: пошли бы пролетарии со своей петицией, если бы им дали по ложечке моего эликсира? Нашего эликсира?

– Опять ты за свое, Левушка! Я ведь уже отвечал тебе: в экспериментах над русским народом я не участвую.

Гость вдруг вскочил.

– Но ведь у нас с вами одна цель! – горячо воскликнул он. – Вы сделали аппарат, а я только нашел ему более широкое применение.

– Нет, Левушка, цели у нас разные-с! – не менее горячо отозвался хозяин. – Я-то хотел всего лишь пьянство победить. А вот ты задумал штуку весьма опасную. И, признаться честно, я до сих пор твою идею до конца не понимаю.

– Могу объяснить!

– Ну-с, попробуй.

Сиятельный очкарик прошелся от кресла до окна и обратно, поворачиваясь, как на пружинах, а затем остановился точно посередине комнаты и поднял руку вверх.

– Первое и главное зло в русской истории есть пьянство! – объявил он, энергично рубанув рукой воздух.

Старик кивнул:

– С этим я согласен.

– Вот! И средство борьбы с ним у нас уже есть. Вам оно известно лучше, чем мне, и останавливаться на нем мы сейчас не будем.

Профессор снова кивнул.

– Второе зло, по моему мнению, это холуйство и холопство. Виной ему тысячелетнее рабство и оставшаяся от него заразная привычка к слепому повиновению. Мы и когда надо, и когда не надо кланяемся и ломаем шапки.

– И это верно! Вот за что я всегда любил тебя, Левушка, так это за то, что ты стихийный демократ, хоть и княжеской породы.

– …поэтому главный вопрос, – не слушая учителя, продолжал стихийный демократ, – вопрос, который еще Достоевский задавал, состоит в следующем: способен ли наш русский народ к свободе? Господа философы и софисты отвечают на него то так, то этак, в зависимости от кривизны своих силлогизмов. Я же, отвергая метафизику и красноречие, отвечаю строго научно и сугубо практически!

– Да как так – практически, Левушка?

– А вот как. Выпивший моего напитка тут же перестает быть холопом и холуем и чувствует себя царем.

– Царе-ем… – присвистнул старик. – Эк куда хватил! Да если каждый вообразит себя царем…

– …то революции в России никогда не будет, – закончил за него князь. – И потому эликсир, по моему убеждению, есть единственное средство избежать катастрофы!

– Да, Левушка, помилуй! Как же жить, когда вокруг одни самодержцы?!

– А разве они хуже, чем холопы?

– Ну, не знаю, не знаю… Ну-с, продолжай. Еще с каким злом собираешься бороться?

– Следующее зло – охранительность, леность, инерция. Боятся перемен наши мужички! Петр Великий при помощи дубины учил их перенимать у заграницы все лучшее, однако не преуспел. Из этого я заключаю, что дубиной общечеловека не сделаешь, нужно другое средство. Согласны вы?

– Продолжай, продолжай… Дослушаю до конца – скажу. Какое еще зло ты усмотрел в нашем бедном народе?

– Падение веры и нравственности. Бога забыли! Надо возродить древнее благочестие и нестяжание.

Старик покачал головой и вздохнул:

– Ох, Левушка, и всегда ты был такой сумбурист… Нет, не научил я тебя сокращать формулы. Что ж это будет: все люди у тебя окажутся и трезвенники, и сами себе цари, и общечеловеки какие-то, и святые. И материя у тебя, и дух, и Петр Великий, и древнее благочестие – и все в одной склянке?

– Да! И это еще не все! Эликсир поможет образованному сословию объединиться с народом, и тогда наступит то соборное единение, о котором мечтали лучшие умы России!

Выпалив это одним духом, князь опустился в кресло без сил, словно из него выпустили воздух.

– Соборное единение… – негромко повторил старик. – Ты прямо как покойный Владимир Сергеевич Соловьев говоришь. А еще кричал, что софистики не любишь.

Он резким движением поднялся с дивана, пересел за большой стол и стал задумчиво передвигать шахматные фигуры. Перебрав несколько вариантов, решительно смахнул их с доски:

– Нет! Не получается! Ничего не получается! Вот тебе мое последнее слово, Левушка: не надо всего этого. Химические средства в достижении социальных целей всегда опасны, потому что мы не можем предвидеть последствий их применения. Пусть русская история идет своим чередом. Соборное единение… Да разве не наобъединялись уже? – старик вдруг сморщился и продолжил плачущим голоском, тыча пальцем в лежавшую на столе газету: – Ми-истический экстаз у них, понимаешь ли, Левушка? Батюшка Гапон – пророк, он для освобождения босяков с небеси нам послан.

– Я о другом единении, – глухо отозвался ученик.

– А не надо нам никакого! – отрезал учитель. – Революция победит, и ничем ее не остановишь, тут ты прав. Однако победит она ненадолго. Я все посчитал. При современных темпах развития до полного благоденствия, по моим расчетам, остается лет двести пятьдесят-триста, а социалисты не продержатся и ста. А вот когда их сбросят, можно будет попробовать и с твоим эликсиром.

Сиятельного изобретателя эта перспектива явно не устроила:

– Что же, прикажете мне еще сто лет жить? – спросил он прежним холодным тоном.

– Ты, Левушка, хотя еще совсем не стар, но до конца смуты, разумеется, не доживешь, – развел руками профессор. – Так что выход у тебя один: оставить рецепт потомкам.

Князь пожал плечами:

– Вы же знаете, Дмитрий Иванович, у меня нет детей. Не до того всю жизнь было.

– То-то и оно! Жили вы, ваше сиятельство, всегда только для себя.

– Не для себя, а для науки!

– А я, по-твоему, не для науки? – прищурился старик. – Я, между прочим, семерых деток растил. Семерых! И ничего-с, кое-что сделал и в науке. Запомни, Левушка, что я тебе скажу: есть у каждого из нас цель превыше всех целей – продолжаться в потомстве.

– Значит, жениться?

– Жениться, и как можно быстрей!

Князь снова встал, походил по комнате и остановился у окна, глядя на совершенно пустой проспект, по которому мела поземка.

– Скорей всего, вы правы, Дмитрий Иванович, – сказал он задумчиво. – Однако план ваш осуществить непросто. Я уже немолод, и если родятся дети, они к моменту моей смерти едва ли будут достаточно взрослыми, чтобы им можно было все растолковать. К тому же мы с вами сошлись на том, что победит революция, а это значит, что все мои вещи и бумаги могут пропасть. Как же я передам свой секрет потомкам?

– А вот подумай и реши задачу, – ответил учитель. – Подсказать ничего не могу, кроме одного: если хочешь хорошенько спрятать какую-то вещь, положи ее на самое видное место.

И он потянулся к томику Эдгара Поэ, давая понять, что разговор окончен.

Часть первая

Москва

Глава 1

Духи предков

Прозрачные холодильники заполняли весь офис. В коридоре, ведущем к кабинету директора, они выстроились в шеренгу, словно истуканы с острова Пасхи. Эти истуканы, как известно, изображали духов предков, и теперь Петру Алексеевичу Савицкому казалось, что предки нашептывают ему, пока он шагает мимо:

«Смотри, как нас много! А будет еще больше! Ты уже придумал, куда остальных поставить? Ох, и дурак же ты, Петька, такое дело разорил… Выпороть бы тебя…»

Петр Алексеевич вздохнул. Он уже забил истуканами весь склад АОЗТ «Газинап», а теперь из-за них и в офисе стало не пройти. А какая хорошая была идея – выставлять газированные напитки из ностальгической серии «Запахи детства» в стендах-холодильниках, напоминающих советские автоматы с газировкой. Савицкий сам их придумал и спроектировал, вложил кучу денег в их изготовление, и поначалу результат был просто ошеломляющим: покупатели как с цепи сорвались, проект окупился меньше чем за три месяца.

Вдохновленный этим успехом, Петр Алексеевич решил, что для него нет ничего невозможного, и тут его, можно сказать, понесло. Творческие решения, которыми он одарил рынок позднее, теперь даже и вспоминать не хочется. Ну что за бес в него вселился, ей-богу? Будто мало было позора с «Огуречным лосьоном»…

Петр Алексеевич встряхнул головой, чтобы отогнать неприятные воспоминания, вошел в свой кабинет, пощелкал выключателями, немного подумал, включил кондиционер и уселся за стол.

Дел никаких не было. Народ перестал покупать не только последние творения Савицкого, но и прежние хиты «Газинапа» и, кажется, окончательно перешел на кока-колу. Все способы борьбы за живучесть газированного корабля были испробованы, теперь оставалось либо идти ко дну с песней о «Варяге», либо прибегнуть к практической бизнес-магии. В последнее время Савицкий все больше склонялся к последнему варианту, и коллеги из смежных отраслей даже подсказали ему верное средство.

Это была Книга.

Петр Алексеевич придвинул к себе лежавший на видном месте увесистый том и нежно погладил суперобложку, украшенную голографическими символами твердых валют. Поверх валют было выведено золотом:

Джеймс Рамакришна Гопкинс

СРЕДИННЫЙ ПУТЬ ДЛЯ МАЛОГО И СРЕДНЕГО БИЗНЕСА

Практическое руководство по просветленному менеджменту

Последние три месяца Рамакришна поселился у Савицкого на правах самого дорогого гостя и стал для директора чем-то вроде Книги Перемен. Петр Алексеевич приобрел привычку раз в десять минут открывать всезнающего Гопкинса на случайной странице, чтобы получить ответы на вопросы: что было, что будет, чем дело закончится, чем душа успокоится?

На этот раз выпала тринадцатая страница. Савицкий поморщился, ткнул пальцем пониже, чтобы не попасть на тринадцатую же строчку, и прочел:

Бывают минуты, когда действовать становится неблагоразумно или невозможно. Предайся тогда уединенным размышлениям и жди Слова или Знамения. А пока ждешь, лучше всего занять ум чем-нибудь однообразным и монотонным, не требующим затрат чистой энергии и не беспокоящим Голодных Духов.

Петр Алексеевич мысленно поблагодарил гуру – чистой энергии у него и так почти не осталось, вся ушла на спасение бизнеса. Что бы такого поделать монотонного? Взгляд его упал на портрет жены Нади, стоявший тут же, на столе, и он сразу вспомнил данное ей обещание: отсканировать студенческие и свадебные фотографии, сделанные задолго до наступления цифровой эпохи. Давно собирался, но все было некогда, а поручать это личное дело секретарше Юле он не считал возможным.

Зазвонил телефон. Забыв о сбережении чистой энергии, Савицкий вцепился в трубку так, словно это был прибор для измерения силы.

– Оплатите услуги телефонной связи до 29 июня, или линия будет отключена. Оплатите услуги телефонной связи…

В таких случаях гуру учил без промедления думать о светлой стороне вещей.

– А ведь могли и Голодные Духи позвонить, – пробормотал Петр Алексеевич, ослабил побелевшие пальцы и осторожно положил трубку на рычаг.

Раньше за оплатой счетов следила Юля. Теперь она в отпуске. В долгосрочном, неоплачиваемом, без всяких перспектив возвращения «отпуске», как теперь стали стыдливо называть увольнение. Там же и все остальные сотрудники «Газинапа». Еле-еле движутся только три линии: лицензионные «Байкал» и «Тархун», а также первое, самое удачное детище Петра Алексеевича – «Квас из бочки». Их обслуживают люди, которых просто немыслимо выставить на улицу: многодетная мать из Инты Марь Иванна, бывший алкоголик, а ныне трудоголик Семен, да еще Миша – непутевый сын домработницы Савицких тети Зины. Три линии из четырнадцати! А ведь прошлым летом завод не останавливался даже ночью…

Завтра привезут оставшиеся холодильники из сети магазинов «Эконом-классик». Уж если даже экономы отказываются от сотрудничества, то, значит, дело совсем труба. Сливайте всю газированную воду, какая найдется на складе, причем в самом что ни на есть печальном и буквальном смысле…

«Стоп, стоп! Где-то тут должна быть светлая сторона!» – оборвал свои размышления Савицкий.

Неужели нет?

Есть: уже нашлись желающие купить пару холодильников. Правда, за четверть цены, но ведь это только начало. А там, глядишь, пойдет слух, люди захотят иметь у себя дома оригинальные и экономичные агрегаты, дела наладятся, и через полгода Петр Алексеевич станет директором завода по изготовлению креативных криогенных установок для дома, офиса и торговых помещений. «ООО „Криогений“» – отлично звучит. Да что там холодильники! Микроволновки, стиральные машины, плиты газовые, плиты электрические, тостеры… Петр Алексеевич улыбнулся своим фантазиям, любовно погладил Рамакришну Гопкинса и потянулся к лежащей рядом стопке фотоальбомов.

На самом верху покоился старинный альбом с золотым обрезом. Через всю первую страницу тянулась каллиграфическая надпись:

Дорогому Петечке от бабули в день окончания шестого класса.

Люби меня, как я тебя, и вечно будем мы друзья

Давно это было.

В день, когда внучек закончил шестой класс на все пятерки, бабушка торжественно вручила ему аккуратный сверток, перевязанный алой шелковой ленточкой. Начинающий филателист решил, что внутри, конечно же, тот самый альбом для марок, который он клянчил с начала второй четверти, но в свертке оказался совсем другой альбом – старый и потертый, с фотографиями каких-то древних предков. Последние страницы были еще пустыми.

– Тебе предстоит их заполнить! – торжественно объявила бабуля.

Петька тогда своей миссии не оценил. Он пролистал альбом, поглядел на бородатых дяденек в странных очках на веревочках и засунул это дело в самый дальний угол книжного шкафа – между собранием сочинений Анатоля Франса и книгой «Как себя вести».

«Если уж сканировать – то с самого начала», – подумал Петр Алексеевич и провел ладонью по глянцу старинной фотографии, на которой его бабушка – кудрявая кукла в платьице с рюшами – была запечатлена сидящей на коленях у своего отца, князя Льва Сергеича Собакина.

«Я была очень капризное и непоседливое дитя, – вспомнил Савицкий рассказ бабушки. – Для того чтобы заставить меня сфотографироваться, папа пришлось сводить меня в кофейню к Саврасенкову и напоить горячим шоколадом…»

Петр Алексеевич улыбнулся. Бабуля была жива до сих пор, через месяц ей исполнялось 96 лет, и он подумал, что к празднику надо преподнести старушке новое кресло. Говорят, в Японии разработали каталку, управляемую силой мысли, а сила мысли у бабули была до сих пор недюжинная.

«Да где же я теперь возьму денег на такое кресло?» – тут же спохватился Петр Алексеевич. Он тяжело вздохнул, но сразу опомнился: «Думаем позитивно! Воображаю, куда бы бабуля укатила на силе своей мысли. Сколько бы денег на одни телефонные переговоры ушло!»

Он перевернул страницу.

Следующей шла фотография Льва Сергеича Собакина соло. Фотограф запечатлел князя во время одной из его многочисленных экспедиций. Судя по сдвинутой набекрень папахе, а также по парящему в небе орлу, путь легендарного предка в то время пролегал по хребтам Кавказа.

Прадедушка-князь был человек, мягко говоря, необычный. Он с юных лет проявил себя отступником света и большим оригиналом. Потомок старинного рода решительно отказался от службы в гвардии и поступил в Петербургский университет, причем не на юридический и не на историко-филологический, а на химический факультет. Учился Лев Сергеич у самого профессора Менделеева и даже написал под его руководством магистерскую диссертацию по теории растворов.

«Димитрий Иванович очень, очень высоко ценил папа», – любила повторять бабуля. При этом она делала такое лицо, будто узнала об этом от Димитрия Ивановича лично.

Как бы то ни было, профессором князь так и не стал – не позволил порывистый и неуемный характер. Он никогда нигде не служил, в родовом имении подолгу не засиживался, а большую часть жизни провел в разнообразных, часто загадочных и всегда опасных экспедициях. В наше время сказали бы, что его сиятельство был большой любитель экстрима. Он разыскивал мамонтовую кость на Крайнем Севере и стоянки людей каменного века на альпийских озерах. В компании писателя Мамина-Сибиряка сплавлялся на барках по реке Чусовой. Пару лет прожил в своей псковской деревне Зайцево и, говорят, работал там на земле наравне с крестьянами. Принимал участие в Уральской экспедиции Менделеева и не прерывал контактов с учителем до самой его смерти.

Успехом у дам князь, несмотря на титул и богатство, не пользовался. Уже в юности, пришедшейся на 1880-е годы, он фраппировал людей света клочковатой бородой, синими очками и крайне нелюбезным характером. «Какой-то разночинец, un moujik», – фыркали дамы. Кроме того, князь пугал всех – и аристократию, и особенно интеллигенцию – своими убеждениями, представлявшими собой дикую смесь монархизма, анархизма, прогрессизма, сциентизма и самого пылкого патриотизма. Еще студентом он опубликовал в газете «Гражданин» статейку, где доказывал, что Русский Дух не есть метафорическая или метафизическая абстракция, а напротив, представляет собой «химическую действительность», которую рано или поздно откроет наука. Передовая общественность встретила статью ухмылками, а ретрограды – улюлюканьем. «Он химик, ботаник, он Духа избранник, князь Лева, из света изгнанник», – изгалялся Виктор Буренин. После этого случая князь печатно никогда не высказывался, однако часто писал что-то, запершись у себя в кабинете.

С годами его характер окончательно испортился. Он опростился, зимой и летом ходил в мужицком нагольном тулупе, за что получил от крестьян прозвище Дикий Барин. Последние десять лет жизни Лев Сергеевич прожил домоседом в деревне. Засев в домашней лаборатории, он смешивал привезенные из дальних поездок вещества, отчего из окон иногда валил пугавший мужиков вонючий зеленый дым. К прозвищу Дикий Барин добавилась кличка Вельзевул.

– Кто Бога боится, тот не станет заниматься такими делами, – качали головами крестьяне.

Савицкий перелистнул страницу и открыл свадебную фотографию прадедушки.

Женился князь только в шестьдесят лет, перед самой мировой войной, и его избранницей стала Екатерина Васильевна Дурново, дочь соседнего помещика, уже не первой юности девица с кротким лицом и тихим нравом. Вскоре после этого родилась их единственная дочь Елизавета, которой предстояло прожить долгую жизнь, скрывая во всех анкетах свое княжеское происхождение. Однако матушка, благоговевшая перед своим супругом, не убоялась Советской власти и воспитала Лизу в духе почитания традиций славного рода и в особенности гениального отца. Сама же бабуля уверяла Петю, что прекрасно помнит папа, и с детских лет угощала внука рассказами о нем, так что в воображении Петра Алексеевича князь Собакин постепенно превратился в какого-то былинного богатыря.

Умер князь очень вовремя – в сентябре 1917 года. После революции усадьбу сожгли, и все рукописи, коллекции и приборы погибли. Впрочем, по сравнению с соседями мировой пожар в поместье князя не разгорался довольно долго: крестьяне не решались подступиться к логову Вельзевула, опасаясь, что Дикий Барин воскреснет и изрыгнет на деревенскую бедноту адское пламя.

Из всех родовых реликвий в семье сохранились только три предмета: синие очки Льва Сергеича, древняя икона святого апостола Петра и вместительный, зеленого стекла старинный штоф с бронзовой пробкой в виде кабанчика в камзоле, неуверенно стоящего на задних ногах. По легенде, штоф был подарен предку князя Собакина самим Петром I, после того как кряжистый боярин перепил всех тонконогих иноземцев на устроенной царем в Преображенском пьяной ассамблее.

Савицкий перевернул еще одну страницу.

Тут он увидел любимую бабушку Лизу в самом цветущем возрасте. Юная красотка сидела подле трюмо и прихорашивалась. Она только что отставила хрустальную пудреницу и потянулась к тюбику с помадой, хотя зеркало, кажется, уже утомилось кричать, кто именно тут всех милее, румяней и белее. Фотограф – поклонник, не иначе – попросил прелестницу хоть на минуточку поглядеть не в зеркало, а в объектив фотоаппарата. За спиной у бабушки виднелась невысокая горка с хрустальными вазами, рюмками и давно утраченным сервизом. На самом почетном месте высился, как каланча, знаменитый петровский штоф – увы, тоже давно пропавший.

Бабушка улыбалась иронически – видимо, у поклонника-фотографа не было совсем никаких шансов. Савицкий подмигнул ей и включил сканер.

Когда фотография появилась на экране, Петр Алексеевич увеличил ее и еще раз полюбовался выражением лица бабули: смешливым и чуть лукавым. Хороша чертовка!

Потом немного сдвинул фото мышкой, чтобы взглянуть на штоф, – и вздрогнул.

На той грани квадратной бутылки, которая была повернута к объективу, явственно виднелась приклеенная бумажка с ровными, написанными от руки строчками. Савицкий дважды щелкнул по кнопке «zoom in». Строчки прояснились, и он прочел:

Р. Д.

Восемь чарокъ отрезвит. изъ аппарата д. и.

Патины змъиной  1/2 зол.

Отъ березы моей из Зайцова, ежели вырастъть, коры 1 зол.

Полоумь-травы Вакховой 3 зол.

Отъ всего

Дальше было не разобрать – на этикетку падала тень от стоявшего рядом пузатого графина.

Не было никаких сомнений, что писал сам князь: про его жизнь в псковской деревне Зайцево Савицкий слышал много раз. Но что же это мог быть за рецепт, если Лев Сергеич решил записать его не где-нибудь, а на петровском подарке, самой главной семейной реликвии? И какие странные слова: «Патины змеиной». Ладно бы еще змеиного яду, а то патины. Патина – это же только на металлах бывает… На каких, кстати? Нет, не помню.

Петр Алексеевич снова открыл кавказскую фотографию князя и гордо приосанился. Все-таки не каждый может похвастаться таким необычным, можно даже сказать – выдающимся предком.

«Да ну тебя! – тут же оборвал он сам себя. – Глупости какие… Ну, был прадедушка ненормальный, ну и что? Все его психом считали, кроме жены и дочери, конечно. Химичил там чего-то, запершись, вот и съехал, как тогда говорили, с глузду. Патины змеиной…»

Савицкий достал из сканера альбом, перевернул страницу и принялся за следующее фото. Пока машина жужжала, он еще раз посмотрел на штоф. А что, если не съехал? А вдруг тут скрыта удача, а вдруг это шанс все поправить? Нет, не может быть…

Чтобы разрешить все сомнения, он открыл наугад Рамакришну.

Я согласен с Вивеканандой, что все знания, полученные от предков, на самом деле идут из глубины твоей собственной души, но добавлю при этом: да не заморачивайся ты такими вопросами, а лучше попробуй получить за свои знания реальные деньги. Предки часто дают нам шанс заработать как раз в те минуты, когда мы считаем, что идем на дно, – ответил Неомраченный.

Так вот оно в чем дело! Значит, прадедушка не просто так руку протягивает, поздороваться. Значит, он помощь предлагает, хочет, чтобы внучек уцепился и выплыл на поверхность. Ну, раз так, будем думать над посланием.