Эликсир князя Собакина

Ольга Лукас, Андрей Степанов

Элексир князя Собакина

Пролог

В самом начале января 1905 года, поздним вечером, некий господин высокого роста, в длинном пальто, с зонтиком и в синих очках – совершеннейший человек в футляре – переходил Фонтанку по Обуховскому мосту. Дойдя до середины, он остановился и раскрыл свой широкий зонт. Сделано это было очень кстати: сверху начинал валить хлопьями снег, а внизу, по белой глади реки, уже вовсю мело; поднималась метель.

От Сенной площади до Главной палаты мер и весов, что на Забалканском проспекте, не было и версты, однако человек в футляре добирался туда не менее получаса: он не спеша обходил сугробы и, прикрываясь зонтом от ветра, внимательно оглядывал всех проезжавших конных. У здания Константиновского артиллерийского училища за ним пристроился ночной ванька, однако упорный пешеход на зазывания извозчика ничего не отвечал и продолжал упрямо месить калошами глубокий снег. Вскоре он свернул к трехэтажному дому с итальянскими окнами, стоящему торцом к проспекту, и нажал кнопку электрического звонка.

– Здравствуй, Михайло! – сказал он открывшему дверь пожилому служителю.

– Здравия желаю, ваше сиятельство! – ответил тот, низко поклонившись.

Сиятельный посетитель снял свои совсем не княжеские очки и тщательно их протер. Глаза у него оказались с хитроватым прищуром и в то же время с небольшой, но явной и несомненной безуминкой.

Служитель помог гостю развязать башлык и, с трудом согнувшись, освободил его от калош.

– Как там? – вполголоса спросил князь, указывая на дверь, ведущую во внутренние покои.

– Пишут-с, – шепотом сообщил Михайло. – С самого утра с формулой воюют. Говорили за обедом – больно рогатая-с вышла и никак сокращаться не желает. Оттого сердиты – страсть.

Гость улыбнулся:

– Ну, доложи!

Однако докладывать не пришлось.

– Левушка, ты? – послышался громкий голос из-за двери.

– Я, Дмитрий Иванович! – радостно откликнулся гость, входя в кабинет.

На диване сидел старик необыкновенно благородной наружности: длинные, ниспадающие до самых плеч серебристо-пушистые волосы, напоминающие львиную гриву, большая борода, высокий лоб. Он что-то писал, склонившись над крошечным столиком, хотя к его услугам был располагавшийся тут же огромный письменный стол.

– Бери мои папиросы, ты знаешь, что я чужого табака не люблю, – сердито сказал старик, не поднимая головы. – Покури пока что, мне тут еще минут на шесть работы… Михайло! Принеси Льву Сергеичу чаю.

Манера говорить у старика была своеобразная: он начинал фразу густым баритональным басом, но к середине вдруг сбивался на высокие нотки и заканчивал ее почти дискантом.

Служитель принес гостю кружку. Чай оказался черным, как кофе, и чрезвычайно сладким.

– И мне долей! – приказал хозяин.

Михайло долил доверху высокую чашку с крышкой и с поклоном удалился. Старик, не оборачиваясь, привычным движением швырнул окурок в стоявшее возле дивана ведро с водой и тут же достал новую папироску.

Гость тоже закурил и огляделся.

Обстановку кабинета составляли высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах и конторка для писания в стоячем положении, на которой лежала открытая тетрадь. В специальном стеллаже были аккуратно расставлены склянки для химических опытов, рядом гордо возвышался на треноге самодельный фотоаппарат. Центр большого стола занимала шахматная доска с расставленными фигурами – то ли недоигранной партией, то ли нерешенной задачей. Подле нее лежало несколько газет и блестел золотым обрезом заложенный на середине том – по-видимому, какой-то роман. Гость взял в руки книгу, посмотрел на ее название и усмехнулся: Эдгар Поэ, «Таинственные рассказы».

В этот момент старик бережно положил перо на столик, перечитал написанное и заключил довольным голосом:

– Ганц аккурат!

Затем протянул листок гостю. Тот взглянул на последние строки и восхищенно покачал головой:

– Поддалась! Поздравляю, профессор! Никогда не мог понять, как у вас все так изящно выходит.

– Еще бы она не поддалась! Терпение и труд! А я ведь тебя всегда учил этой премудрости: сокращать, сокращать и сокращать.

После победы над рогатой формулой хозяин дома явно пришел в хорошее настроение. Он встал с дивана и прошелся по комнате, разминая ноги.

– Все ли у вас благополучно, Дмитрий Иванович? – почтительно спросил ученик.

– У меня-с? Благополучие, Левушка, бывает только внутреннее. А за внешнее приходится незамедлительно платить. Вон орден очередной прислали, так теперь четыреста рублей за него вычтут из пенсиона.

Старик подошел к большому столу, взял картонную коробочку и, вытряхнув из нее какие-то гвозди и бумажки, извлек сияющий золотыми орлами и рубиновой эмалью новенький крестик ордена Александра Невского.

– Большая честь, – вежливо заметил гость.

– Че-есть! – тонким голосом протянул старик, небрежно кидая орден обратно в коробку. – Было бы что есть… Лучше бы деньгами дали. У меня, ты же знаешь, семеро по лавкам, а доходов – раз-два и обчелся.

– Я слышал, вам в этом году сулят премию Нобеля…

– Был такой слушок-с. Да только господа доброжелатели не учли, что я от Нобеля ничего не возьму. Пусть лучше немцу этому отдадут, как его… с бензолом…

– Фон Байеру? – догадался гость.

Старик рассердился:

– Что ты мне подсказываешь? Разве я сам не знаю?! Конечно, Байеру. Ты думаешь, я совсем из ума выжил? Вовсе нет, память у меня еще работает. Все помню! И герра Нобеля этого помню, и братцев его саблезубых. Да-с! Много они кровушки из нашей земли высосали. И еще бы больше высосали, если бы я им не ставил в колеса палки-с. А теперь мне от них премию! Ха!

Старик как-то всхрапнул, что, по-видимому, обозначало смех, и уселся обратно на диван.

– Что в городе? – спросил он, отхлебнув чаю.

От этого вопроса гость помрачнел.

– Завтра, видимо, начнется, – ответил он после паузы. – Ходят слухи, что сегодня ночью введут военное положение. Я специально прошелся пешком и два раза видел казачьи патрули. Однако не думаю, что это поможет. Утром рабочие все равно пойдут с петицией ко дворцу. И значит, в них будут стрелять. Смотрите с утра в окно, Дмитрий Иванович, – здесь у вас все будет видно.

– Да что ж ты так обо мне, Левушка? – обиделся старик. – В окно… Разве я зритель в театре? Сделаю все, что в моих силах. Я к Сергею Юльевичу поеду!

Посетитель покачал головой:

– Дмитрий Иванович, это бесполезно. Витте самоустранился. К нему ходила депутация во главе с писателем Горьким, и совершенно без толку. Говорит, что знать не знает этого дела.

Старик вскочил и в волнении прошелся по кабинету.

– А, чорт побирай! – воскликнул он плачущим голосом. – Так что ж мне делать прикажете? Что я могу, кроме как писать? Я и пишу. Книгу. «Заветные мысли». Духовное завещание мое, весь в ней выскажусь, да-с! А ведь я давно предлагал! Предлагал всех социалистов да анархистов свезти на остров Святыя Елены – и пусть там экспериментируют себе на здоровье. А мало покажется – так Антарктиду им отдать! Пингвинов только жалко!

Сиятельный ученик пожал плечами:

– Это прожект утопический, а вы ведь практик, – ответил он холодным тоном. – Что же до заветных мыслей ваших, то историю изменить они не смогут. Поднимается стихия. Завтра начнется революция, которая отбросит Россию на сто лет назад. И тут надо не мысли записывать, а применять крайние средства. Вот ответьте мне начистоту, Дмитрий Иванович, как вы полагаете: пошли бы пролетарии со своей петицией, если бы им дали по ложечке моего эликсира? Нашего эликсира?

– Опять ты за свое, Левушка! Я ведь уже отвечал тебе: в экспериментах над русским народом я не участвую.

Гость вдруг вскочил.

– Но ведь у нас с вами одна цель! – горячо воскликнул он. – Вы сделали аппарат, а я только нашел ему более широкое применение.

– Нет, Левушка, цели у нас разные-с! – не менее горячо отозвался хозяин. – Я-то хотел всего лишь пьянство победить. А вот ты задумал штуку весьма опасную. И, признаться честно, я до сих пор твою идею до конца не понимаю.

– Могу объяснить!

– Ну-с, попробуй.

Сиятельный очкарик прошелся от кресла до окна и обратно, поворачиваясь, как на пружинах, а затем остановился точно посередине комнаты и поднял руку вверх.

– Первое и главное зло в русской истории есть пьянство! – объявил он, энергично рубанув рукой воздух.

Старик кивнул:

– С этим я согласен.

– Вот! И средство борьбы с ним у нас уже есть. Вам оно известно лучше, чем мне, и останавливаться на нем мы сейчас не будем.

Профессор снова кивнул.

– Второе зло, по моему мнению, это холуйство и холопство. Виной ему тысячелетнее рабство и оставшаяся от него заразная привычка к слепому повиновению. Мы и когда надо, и когда не надо кланяемся и ломаем шапки.

– И это верно! Вот за что я всегда любил тебя, Левушка, так это за то, что ты стихийный демократ, хоть и княжеской породы.

– …поэтому главный вопрос, – не слушая учителя, продолжал стихийный демократ, – вопрос, который еще Достоевский задавал, состоит в следующем: способен ли наш русский народ к свободе? Господа философы и софисты отвечают на него то так, то этак, в зависимости от кривизны своих силлогизмов. Я же, отвергая метафизику и красноречие, отвечаю строго научно и сугубо практически!

– Да как так – практически, Левушка?

– А вот как. Выпивший моего напитка тут же перестает быть холопом и холуем и чувствует себя царем.

– Царе-ем… – присвистнул старик. – Эк куда хватил! Да если каждый вообразит себя царем…

– …то революции в России никогда не будет, – закончил за него князь. – И потому эликсир, по моему убеждению, есть единственное средство избежать катастрофы!

– Да, Левушка, помилуй! Как же жить, когда вокруг одни самодержцы?!

– А разве они хуже, чем холопы?

– Ну, не знаю, не знаю… Ну-с, продолжай. Еще с каким злом собираешься бороться?

– Следующее зло – охранительность, леность, инерция. Боятся перемен наши мужички! Петр Великий при помощи дубины учил их перенимать у заграницы все лучшее, однако не преуспел. Из этого я заключаю, что дубиной общечеловека не сделаешь, нужно другое средство. Согласны вы?

– Продолжай, продолжай… Дослушаю до конца – скажу. Какое еще зло ты усмотрел в нашем бедном народе?

– Падение веры и нравственности. Бога забыли! Надо возродить древнее благочестие и нестяжание.

Старик покачал головой и вздохнул:

– Ох, Левушка, и всегда ты был такой сумбурист… Нет, не научил я тебя сокращать формулы. Что ж это будет: все люди у тебя окажутся и трезвенники, и сами себе цари, и общечеловеки какие-то, и святые. И материя у тебя, и дух, и Петр Великий, и древнее благочестие – и все в одной склянке?

– Да! И это еще не все! Эликсир поможет образованному сословию объединиться с народом, и тогда наступит то соборное единение, о котором мечтали лучшие умы России!

Выпалив это одним духом, князь опустился в кресло без сил, словно из него выпустили воздух.

– Соборное единение… – негромко повторил старик. – Ты прямо как покойный Владимир Сергеевич Соловьев говоришь. А еще кричал, что софистики не любишь.

Он резким движением поднялся с дивана, пересел за большой стол и стал задумчиво передвигать шахматные фигуры. Перебрав несколько вариантов, решительно смахнул их с доски:

– Нет! Не получается! Ничего не получается! Вот тебе мое последнее слово, Левушка: не надо всего этого. Химические средства в достижении социальных целей всегда опасны, потому что мы не можем предвидеть последствий их применения. Пусть русская история идет своим чередом. Соборное единение… Да разве не наобъединялись уже? – старик вдруг сморщился и продолжил плачущим голоском, тыча пальцем в лежавшую на столе газету: – Ми-истический экстаз у них, понимаешь ли, Левушка? Батюшка Гапон – пророк, он для освобождения босяков с небеси нам послан.

– Я о другом единении, – глухо отозвался ученик.

– А не надо нам никакого! – отрезал учитель. – Революция победит, и ничем ее не остановишь, тут ты прав. Однако победит она ненадолго. Я все посчитал. При современных темпах развития до полного благоденствия, по моим расчетам, остается лет двести пятьдесят-триста, а социалисты не продержатся и ста. А вот когда их сбросят, можно будет попробовать и с твоим эликсиром.

Сиятельного изобретателя эта перспектива явно не устроила:

– Что же, прикажете мне еще сто лет жить? – спросил он прежним холодным тоном.

– Ты, Левушка, хотя еще совсем не стар, но до конца смуты, разумеется, не доживешь, – развел руками профессор. – Так что выход у тебя один: оставить рецепт потомкам.

Князь пожал плечами:

– Вы же знаете, Дмитрий Иванович, у меня нет детей. Не до того всю жизнь было.

– То-то и оно! Жили вы, ваше сиятельство, всегда только для себя.

– Не для себя, а для науки!

– А я, по-твоему, не для науки? – прищурился старик. – Я, между прочим, семерых деток растил. Семерых! И ничего-с, кое-что сделал и в науке. Запомни, Левушка, что я тебе скажу: есть у каждого из нас цель превыше всех целей – продолжаться в потомстве.

– Значит, жениться?

– Жениться, и как можно быстрей!

Князь снова встал, походил по комнате и остановился у окна, глядя на совершенно пустой проспект, по которому мела поземка.

– Скорей всего, вы правы, Дмитрий Иванович, – сказал он задумчиво. – Однако план ваш осуществить непросто. Я уже немолод, и если родятся дети, они к моменту моей смерти едва ли будут достаточно взрослыми, чтобы им можно было все растолковать. К тому же мы с вами сошлись на том, что победит революция, а это значит, что все мои вещи и бумаги могут пропасть. Как же я передам свой секрет потомкам?

– А вот подумай и реши задачу, – ответил учитель. – Подсказать ничего не могу, кроме одного: если хочешь хорошенько спрятать какую-то вещь, положи ее на самое видное место.

И он потянулся к томику Эдгара Поэ, давая понять, что разговор окончен.

Часть первая

Москва

Глава 1

Духи предков

Прозрачные холодильники заполняли весь офис. В коридоре, ведущем к кабинету директора, они выстроились в шеренгу, словно истуканы с острова Пасхи. Эти истуканы, как известно, изображали духов предков, и теперь Петру Алексеевичу Савицкому казалось, что предки нашептывают ему, пока он шагает мимо:

«Смотри, как нас много! А будет еще больше! Ты уже придумал, куда остальных поставить? Ох, и дурак же ты, Петька, такое дело разорил… Выпороть бы тебя…»

Петр Алексеевич вздохнул. Он уже забил истуканами весь склад АОЗТ «Газинап», а теперь из-за них и в офисе стало не пройти. А какая хорошая была идея – выставлять газированные напитки из ностальгической серии «Запахи детства» в стендах-холодильниках, напоминающих советские автоматы с газировкой. Савицкий сам их придумал и спроектировал, вложил кучу денег в их изготовление, и поначалу результат был просто ошеломляющим: покупатели как с цепи сорвались, проект окупился меньше чем за три месяца.

Вдохновленный этим успехом, Петр Алексеевич решил, что для него нет ничего невозможного, и тут его, можно сказать, понесло. Творческие решения, которыми он одарил рынок позднее, теперь даже и вспоминать не хочется. Ну что за бес в него вселился, ей-богу? Будто мало было позора с «Огуречным лосьоном»…

Петр Алексеевич встряхнул головой, чтобы отогнать неприятные воспоминания, вошел в свой кабинет, пощелкал выключателями, немного подумал, включил кондиционер и уселся за стол.

Дел никаких не было. Народ перестал покупать не только последние творения Савицкого, но и прежние хиты «Газинапа» и, кажется, окончательно перешел на кока-колу. Все способы борьбы за живучесть газированного корабля были испробованы, теперь оставалось либо идти ко дну с песней о «Варяге», либо прибегнуть к практической бизнес-магии. В последнее время Савицкий все больше склонялся к последнему варианту, и коллеги из смежных отраслей даже подсказали ему верное средство.

Это была Книга.

Петр Алексеевич придвинул к себе лежавший на видном месте увесистый том и нежно погладил суперобложку, украшенную голографическими символами твердых валют. Поверх валют было выведено золотом:

Джеймс Рамакришна Гопкинс

СРЕДИННЫЙ ПУТЬ ДЛЯ МАЛОГО И СРЕДНЕГО БИЗНЕСА

Практическое руководство по просветленному менеджменту

Последние три месяца Рамакришна поселился у Савицкого на правах самого дорогого гостя и стал для директора чем-то вроде Книги Перемен. Петр Алексеевич приобрел привычку раз в десять минут открывать всезнающего Гопкинса на случайной странице, чтобы получить ответы на вопросы: что было, что будет, чем дело закончится, чем душа успокоится?

На этот раз выпала тринадцатая страница. Савицкий поморщился, ткнул пальцем пониже, чтобы не попасть на тринадцатую же строчку, и прочел:

Бывают минуты, когда действовать становится неблагоразумно или невозможно. Предайся тогда уединенным размышлениям и жди Слова или Знамения. А пока ждешь, лучше всего занять ум чем-нибудь однообразным и монотонным, не требующим затрат чистой энергии и не беспокоящим Голодных Духов.

Петр Алексеевич мысленно поблагодарил гуру – чистой энергии у него и так почти не осталось, вся ушла на спасение бизнеса. Что бы такого поделать монотонного? Взгляд его упал на портрет жены Нади, стоявший тут же, на столе, и он сразу вспомнил данное ей обещание: отсканировать студенческие и свадебные фотографии, сделанные задолго до наступления цифровой эпохи. Давно собирался, но все было некогда, а поручать это личное дело секретарше Юле он не считал возможным.

Зазвонил телефон. Забыв о сбережении чистой энергии, Савицкий вцепился в трубку так, словно это был прибор для измерения силы.

– Оплатите услуги телефонной связи до 29 июня, или линия будет отключена. Оплатите услуги телефонной связи…

В таких случаях гуру учил без промедления думать о светлой стороне вещей.

– А ведь могли и Голодные Духи позвонить, – пробормотал Петр Алексеевич, ослабил побелевшие пальцы и осторожно положил трубку на рычаг.

Раньше за оплатой счетов следила Юля. Теперь она в отпуске. В долгосрочном, неоплачиваемом, без всяких перспектив возвращения «отпуске», как теперь стали стыдливо называть увольнение. Там же и все остальные сотрудники «Газинапа». Еле-еле движутся только три линии: лицензионные «Байкал» и «Тархун», а также первое, самое удачное детище Петра Алексеевича – «Квас из бочки». Их обслуживают люди, которых просто немыслимо выставить на улицу: многодетная мать из Инты Марь Иванна, бывший алкоголик, а ныне трудоголик Семен, да еще Миша – непутевый сын домработницы Савицких тети Зины. Три линии из четырнадцати! А ведь прошлым летом завод не останавливался даже ночью…

Завтра привезут оставшиеся холодильники из сети магазинов «Эконом-классик». Уж если даже экономы отказываются от сотрудничества, то, значит, дело совсем труба. Сливайте всю газированную воду, какая найдется на складе, причем в самом что ни на есть печальном и буквальном смысле…

«Стоп, стоп! Где-то тут должна быть светлая сторона!» – оборвал свои размышления Савицкий.

Неужели нет?

Есть: уже нашлись желающие купить пару холодильников. Правда, за четверть цены, но ведь это только начало. А там, глядишь, пойдет слух, люди захотят иметь у себя дома оригинальные и экономичные агрегаты, дела наладятся, и через полгода Петр Алексеевич станет директором завода по изготовлению креативных криогенных установок для дома, офиса и торговых помещений. «ООО „Криогений“» – отлично звучит. Да что там холодильники! Микроволновки, стиральные машины, плиты газовые, плиты электрические, тостеры… Петр Алексеевич улыбнулся своим фантазиям, любовно погладил Рамакришну Гопкинса и потянулся к лежащей рядом стопке фотоальбомов.

На самом верху покоился старинный альбом с золотым обрезом. Через всю первую страницу тянулась каллиграфическая надпись:

Дорогому Петечке от бабули в день окончания шестого класса.

Люби меня, как я тебя, и вечно будем мы друзья

Давно это было.

В день, когда внучек закончил шестой класс на все пятерки, бабушка торжественно вручила ему аккуратный сверток, перевязанный алой шелковой ленточкой. Начинающий филателист решил, что внутри, конечно же, тот самый альбом для марок, который он клянчил с начала второй четверти, но в свертке оказался совсем другой альбом – старый и потертый, с фотографиями каких-то древних предков. Последние страницы были еще пустыми.

– Тебе предстоит их заполнить! – торжественно объявила бабуля.

Петька тогда своей миссии не оценил. Он пролистал альбом, поглядел на бородатых дяденек в странных очках на веревочках и засунул это дело в самый дальний угол книжного шкафа – между собранием сочинений Анатоля Франса и книгой «Как себя вести».

«Если уж сканировать – то с самого начала», – подумал Петр Алексеевич и провел ладонью по глянцу старинной фотографии, на которой его бабушка – кудрявая кукла в платьице с рюшами – была запечатлена сидящей на коленях у своего отца, князя Льва Сергеича Собакина.

«Я была очень капризное и непоседливое дитя, – вспомнил Савицкий рассказ бабушки. – Для того чтобы заставить меня сфотографироваться, папа пришлось сводить меня в кофейню к Саврасенкову и напоить горячим шоколадом…»

Петр Алексеевич улыбнулся. Бабуля была жива до сих пор, через месяц ей исполнялось 96 лет, и он подумал, что к празднику надо преподнести старушке новое кресло. Говорят, в Японии разработали каталку, управляемую силой мысли, а сила мысли у бабули была до сих пор недюжинная.

«Да где же я теперь возьму денег на такое кресло?» – тут же спохватился Петр Алексеевич. Он тяжело вздохнул, но сразу опомнился: «Думаем позитивно! Воображаю, куда бы бабуля укатила на силе своей мысли. Сколько бы денег на одни телефонные переговоры ушло!»

Он перевернул страницу.

Следующей шла фотография Льва Сергеича Собакина соло. Фотограф запечатлел князя во время одной из его многочисленных экспедиций. Судя по сдвинутой набекрень папахе, а также по парящему в небе орлу, путь легендарного предка в то время пролегал по хребтам Кавказа.

Прадедушка-князь был человек, мягко говоря, необычный. Он с юных лет проявил себя отступником света и большим оригиналом. Потомок старинного рода решительно отказался от службы в гвардии и поступил в Петербургский университет, причем не на юридический и не на историко-филологический, а на химический факультет. Учился Лев Сергеич у самого профессора Менделеева и даже написал под его руководством магистерскую диссертацию по теории растворов.

«Димитрий Иванович очень, очень высоко ценил папа», – любила повторять бабуля. При этом она делала такое лицо, будто узнала об этом от Димитрия Ивановича лично.

Как бы то ни было, профессором князь так и не стал – не позволил порывистый и неуемный характер. Он никогда нигде не служил, в родовом имении подолгу не засиживался, а большую часть жизни провел в разнообразных, часто загадочных и всегда опасных экспедициях. В наше время сказали бы, что его сиятельство был большой любитель экстрима. Он разыскивал мамонтовую кость на Крайнем Севере и стоянки людей каменного века на альпийских озерах. В компании писателя Мамина-Сибиряка сплавлялся на барках по реке Чусовой. Пару лет прожил в своей псковской деревне Зайцево и, говорят, работал там на земле наравне с крестьянами. Принимал участие в Уральской экспедиции Менделеева и не прерывал контактов с учителем до самой его смерти.

Успехом у дам князь, несмотря на титул и богатство, не пользовался. Уже в юности, пришедшейся на 1880-е годы, он фраппировал людей света клочковатой бородой, синими очками и крайне нелюбезным характером. «Какой-то разночинец, un moujik», – фыркали дамы. Кроме того, князь пугал всех – и аристократию, и особенно интеллигенцию – своими убеждениями, представлявшими собой дикую смесь монархизма, анархизма, прогрессизма, сциентизма и самого пылкого патриотизма. Еще студентом он опубликовал в газете «Гражданин» статейку, где доказывал, что Русский Дух не есть метафорическая или метафизическая абстракция, а напротив, представляет собой «химическую действительность», которую рано или поздно откроет наука. Передовая общественность встретила статью ухмылками, а ретрограды – улюлюканьем. «Он химик, ботаник, он Духа избранник, князь Лева, из света изгнанник», – изгалялся Виктор Буренин. После этого случая князь печатно никогда не высказывался, однако часто писал что-то, запершись у себя в кабинете.

С годами его характер окончательно испортился. Он опростился, зимой и летом ходил в мужицком нагольном тулупе, за что получил от крестьян прозвище Дикий Барин. Последние десять лет жизни Лев Сергеевич прожил домоседом в деревне. Засев в домашней лаборатории, он смешивал привезенные из дальних поездок вещества, отчего из окон иногда валил пугавший мужиков вонючий зеленый дым. К прозвищу Дикий Барин добавилась кличка Вельзевул.

– Кто Бога боится, тот не станет заниматься такими делами, – качали головами крестьяне.

Савицкий перелистнул страницу и открыл свадебную фотографию прадедушки.

Женился князь только в шестьдесят лет, перед самой мировой войной, и его избранницей стала Екатерина Васильевна Дурново, дочь соседнего помещика, уже не первой юности девица с кротким лицом и тихим нравом. Вскоре после этого родилась их единственная дочь Елизавета, которой предстояло прожить долгую жизнь, скрывая во всех анкетах свое княжеское происхождение. Однако матушка, благоговевшая перед своим супругом, не убоялась Советской власти и воспитала Лизу в духе почитания традиций славного рода и в особенности гениального отца. Сама же бабуля уверяла Петю, что прекрасно помнит папа, и с детских лет угощала внука рассказами о нем, так что в воображении Петра Алексеевича князь Собакин постепенно превратился в какого-то былинного богатыря.

Умер князь очень вовремя – в сентябре 1917 года. После революции усадьбу сожгли, и все рукописи, коллекции и приборы погибли. Впрочем, по сравнению с соседями мировой пожар в поместье князя не разгорался довольно долго: крестьяне не решались подступиться к логову Вельзевула, опасаясь, что Дикий Барин воскреснет и изрыгнет на деревенскую бедноту адское пламя.

Из всех родовых реликвий в семье сохранились только три предмета: синие очки Льва Сергеича, древняя икона святого апостола Петра и вместительный, зеленого стекла старинный штоф с бронзовой пробкой в виде кабанчика в камзоле, неуверенно стоящего на задних ногах. По легенде, штоф был подарен предку князя Собакина самим Петром I, после того как кряжистый боярин перепил всех тонконогих иноземцев на устроенной царем в Преображенском пьяной ассамблее.

Савицкий перевернул еще одну страницу.

Тут он увидел любимую бабушку Лизу в самом цветущем возрасте. Юная красотка сидела подле трюмо и прихорашивалась. Она только что отставила хрустальную пудреницу и потянулась к тюбику с помадой, хотя зеркало, кажется, уже утомилось кричать, кто именно тут всех милее, румяней и белее. Фотограф – поклонник, не иначе – попросил прелестницу хоть на минуточку поглядеть не в зеркало, а в объектив фотоаппарата. За спиной у бабушки виднелась невысокая горка с хрустальными вазами, рюмками и давно утраченным сервизом. На самом почетном месте высился, как каланча, знаменитый петровский штоф – увы, тоже давно пропавший.

Бабушка улыбалась иронически – видимо, у поклонника-фотографа не было совсем никаких шансов. Савицкий подмигнул ей и включил сканер.

Когда фотография появилась на экране, Петр Алексеевич увеличил ее и еще раз полюбовался выражением лица бабули: смешливым и чуть лукавым. Хороша чертовка!

Потом немного сдвинул фото мышкой, чтобы взглянуть на штоф, – и вздрогнул.

На той грани квадратной бутылки, которая была повернута к объективу, явственно виднелась приклеенная бумажка с ровными, написанными от руки строчками. Савицкий дважды щелкнул по кнопке «zoom in». Строчки прояснились, и он прочел:

Р. Д.

Восемь чарокъ отрезвит. изъ аппарата д. и.

Патины змъиной  1/2 зол.

Отъ березы моей из Зайцова, ежели вырастъть, коры 1 зол.

Полоумь-травы Вакховой 3 зол.

Отъ всего

Дальше было не разобрать – на этикетку падала тень от стоявшего рядом пузатого графина.

Не было никаких сомнений, что писал сам князь: про его жизнь в псковской деревне Зайцево Савицкий слышал много раз. Но что же это мог быть за рецепт, если Лев Сергеич решил записать его не где-нибудь, а на петровском подарке, самой главной семейной реликвии? И какие странные слова: «Патины змеиной». Ладно бы еще змеиного яду, а то патины. Патина – это же только на металлах бывает… На каких, кстати? Нет, не помню.

Петр Алексеевич снова открыл кавказскую фотографию князя и гордо приосанился. Все-таки не каждый может похвастаться таким необычным, можно даже сказать – выдающимся предком.

«Да ну тебя! – тут же оборвал он сам себя. – Глупости какие… Ну, был прадедушка ненормальный, ну и что? Все его психом считали, кроме жены и дочери, конечно. Химичил там чего-то, запершись, вот и съехал, как тогда говорили, с глузду. Патины змеиной…»

Савицкий достал из сканера альбом, перевернул страницу и принялся за следующее фото. Пока машина жужжала, он еще раз посмотрел на штоф. А что, если не съехал? А вдруг тут скрыта удача, а вдруг это шанс все поправить? Нет, не может быть…

Чтобы разрешить все сомнения, он открыл наугад Рамакришну.

Я согласен с Вивеканандой, что все знания, полученные от предков, на самом деле идут из глубины твоей собственной души, но добавлю при этом: да не заморачивайся ты такими вопросами, а лучше попробуй получить за свои знания реальные деньги. Предки часто дают нам шанс заработать как раз в те минуты, когда мы считаем, что идем на дно, – ответил Неомраченный.

Так вот оно в чем дело! Значит, прадедушка не просто так руку протягивает, поздороваться. Значит, он помощь предлагает, хочет, чтобы внучек уцепился и выплыл на поверхность. Ну, раз так, будем думать над посланием.

Савицкий поклонился учителю, закрыл книгу, поудобнее расположился в кресле и принялся анализировать текст.

Перед нами явно рецепт какого-то медицинского снадобья. Или же, поскольку он написан на водочном штофе, рецепт приготовления алкогольного напитка. В обоих случаях должны быть указаны дозировки ингредиентов. Следовательно, слово «зол.» – это не золото, а какая-то мера веса.

Савицкий быстро забил в поисковик «русские меры веса». Да, точно. Это золотник – 4,27 грамма. Ага, кое-что получается! Поехали дальше. Слово «чарка», по всей видимости, тоже должно значить не просто большую рюмку, а что-то конкретное. Ага: «Русская единица измерения объема жидкости. Иначе называлась соткой и представляла собой сотую часть ведра или 0,123 литра». Значит, восемь чарок – это без малого литр. А сколько влезало в штоф?

Петр Алексеевич окинул оценивающим взглядом бутыль на фотографии. Оригинала он, увы, никогда не видел: по словам бабушки, реликвию украли задолго до того, как он родился. Сколько же туда могло войти?

Так… Википедия. «Штофы»… Штофы бывали либо на десять чарок, либо на восемь. Ну, и каков же был собакинский? Вопрос, как говорил Холмс, на одну трубку. Даже на одну затяжку. Ясно, что самый большой: не мог же Петр подарить первому русскому винопийце какой-то шкалик?! Да и на фотографии штоф выглядит солидно, литра полтора с виду войдет. Значит, бутыль на две трети заливается каким-то «отрезвитом», а сверху еще что-то доливается или досыпается. Патина змеиная, блин…

Деревня Зайцево в Псковской губернии – это найти можно, а вот береза за сто лет наверняка не только выросла, но и погибла. Ну ничего, поскребем соседнюю.

Дальше. Какая-то «полоумь-трава», да еще и «Вакхова»… Н-да…

Что еще остается? Первая строчка: «Р. Д.». Черт его знает… Дальше – «аппарат д. и.». Тоже не пойми что.

И еще эта проклятая патина!

Но все-таки это дело просто так бросать нельзя. А вдруг прадедушка и впрямь что-то такое открыл? Некоторые слова совершенно непонятны, к тому же никак не разобрать конец рецепта. Да и о том, для чего это все, ни слова не сказано. Но сразу сдаваться, тем не менее, не стоит.

Петр Алексеевич закрыл глаза, откинулся в кресле, и воображение тут же принялось услужливо рисовать ему радужные картинки. Вот он восстанавливает открытый предком состав – допустим, эликсир молодости. Вот несется сломя голову в патентное бюро. Вот дает интервью «Комсомольской правде». Вот делает доклад в Академии наук. Вот ему вручают нобелевку по химии, а он, скромно потупившись, говорит на чистом английском: это, мол, не я, это все прадедушка, Doctor Sobakin. Вот он запускает эликсир в массовое производство на той линии, где сейчас гонят «Буратино». А вот академик и миллиардер Петр Алексеевич Савицкий на своей вилле в Монте-Карло: сидит в кресле-качалке и ведет неспешную беседу с самим Рамакришной Гопкинсом. Хотя о чем с ним говорить? Срединный путь и так пройден.

Есть, есть в мире справедливость! Будем рассматривать все случившееся как награду со стороны высших сил за предпринятые нами усилия по спасению отечественного производства.

Савицкий открыл глаза. Надо к бабуле ехать! Вот кто разъяснит все слова и развеет все сомнения.

Подхватив под мышку Рамакришну, директор «Газинапа» двинулся по коридору к выходу из офиса. На этот раз холодильники совсем не напоминали пасхальных истуканов. Они смотрели на Савицкого с полным одобрением и, казалось, готовы были, как в детстве, угостить его газировкой всего за три копейки. А может быть, и совсем бесплатно.

Глава 2

Креативная газировка

Автомобиль в Москве уже давно не роскошь и даже и не средство передвижения, а ставка в большой игре. Москвичи, предпочитающие передвигаться по столице на личном колесном транспорте, – люди отчаянные и азартные. Они играют с магистралями и развязками на время, а время в столице свободно конвертируется в такие ценности, которые не способны обесценить ни кризисы, ни постановления правительства. Можно отправить все казино за Уральские горы, но любой москвич, садящийся в шесть утра в машину в районе Чертаново, чтобы прибыть к девяти в свой офис в Медведково, выработает по пути столько же адреналина, сколько все посетители казино «Golden Palace». И при этом обязательно проиграет.

Савицкий азартными играми не интересовался, а вот в московскую автомобильную рулетку играл регулярно. Решил рискнуть и на этот раз. Сверился для надежности с «Яндексом», «Авторадио» и Рамакришной, но все-таки проиграл: завяз в гигантской пробке, прочно закупорившей Ленинградский проспект.

«Мыслим позитивно, – пропел он вполголоса свою любимую мантру. – Значит, судьба дает мне шанс собраться с мыслями».

Петр Алексеевич открыл дверцу и вышел из автомобиля, чтобы оценить масштабы трагедии. Стоя посреди эстакады у Белорусского вокзала, он невольно залюбовался величественным зрелищем: вереница машин, как огромная змея, уползала за горизонт. Казалось, что она опоясывает весь земной шар, чтобы укусить себя за хвост где-нибудь в районе Кремля.

Петр Алексеевич вернулся в салон и потянулся к верному Рамакришне, который всегда ездил с ним в бардачке или на переднем сиденье. На этот раз Светоносный изрек следующее:

Жажда общения есть признак предрасположенности к бизнесу; хороший бизнес делается лишь теми, у кого она не проходит ни в автомобиле, ни в кабинете, ни даже в туалете. Потянись к людям, и тогда Шива обратит на тебя свой сияющий взор.

Словно почувствовав сияющий взор Шивы, пробка дрогнула, машины сдвинулись – но тут же снова встали, прижавшись друг к другу еще плотнее. Петр Алексеевич огляделся. Соседом с левой стороны оказался бронированный джип с тонированными стеклами, надежно скрывавшими владельца, а с правой – симпатичный «Ниссан Микра» – вполне дружелюбный, с открытыми окнами. В нем сидела спортивного вида мамаша с сыном лет шести. Адепт Рамакришны опустил правое стекло и приготовился к взаимовыгодному диалогу.

– Купи! Купи! Купи!.. – настойчиво тянул мальчишка.

Мать, видимо, привыкшая к этой песне, флегматично рассматривала картинки в глянцевом журнале.

– Купи лимонад! – на полтона выше произнес малыш и продолжал уже чуть громче: – Купи лимонад! Купи лимонад! Ну купи лимонад!

– Приедем домой – выпьешь экологически чистого кефира, – спокойно отозвалась мамаша. – Лимонад вредно. Там химия.

– Ну купи лимонад!

– Если будешь пить лимонад – станешь дурачком, как Сережа из пятого подъезда. Ты же не хочешь таким стать?

– Он не пьет лимонад! Ему денег не дают, – с вызовом ответил ребенок. – Потому что у него папа водку пьет!

– Лимонад – это первый шаг к водке! – объяснила мать. – Ты же не хочешь стать таким, как Сережин папа?

Малыш помолчал, видимо, обдумывая перспективу, а потом веско сказал:

– Купи лимонад!

– Если хочешь пить – возьми у меня в сумке бутылку воды. В ней хотя бы нет вредных примесей.

– Сейчас возьму и примешаю! – посулил вредный карапуз и в самом деле потянулся за бутылкой. – Наплюю в нее!

– Ладно! – сдалась мать. – Приедем домой – отец поговорит с тобой о здоровом питании. Какого тебе лимонада?

– «Новогодний мандарин»! – радостно выпалил мальчик.

– Ну спасибо, что хоть не кока-кола. Тогда на ужин – творог со шпинатом! И чтоб мне не ныть!

– Ладно! – выдохнул сын.

Автомобиль любительницы экологически чистого кефира взобрался на тротуар, немного проехал и остановился возле магазина. Мамаша с ребенком вышли и направились в «24 часа».

Петр Алексеевич закрыл окно. Может быть, не все еще потеряно, раз дети выбирают «Новогодний мандарин» от Савицкого?

Когда Петя заканчивал школу, его родители, оба химики, настоятельно рекомендовали сыну продолжить трудовую династию. Под их давлением он чуть не подал документы в МХТИ имени Менделеева, но в последний момент внезапно передумал и выбрал Московский технологический институт пищевой промышленности. Как он признался предкам впоследствии – для того, чтобы учиться вместе с Надей Кудрявцевой из параллельного класса. Это ребячество нисколько не повредило его будущей карьере, даже скорее наоборот. После окончания учебы красавица Надя стала его женой, а Петр Алексеевич по протекции тестя устроился инженером на Моспивзавод, будущий «Очаковский пиво-безалкогольный комбинат». Отслеживая качество «Фанты» и «Пепси», сладкого наследия «Олимпиады-80», он уже тогда задумался о том, чтобы вписать свое имя в мировую историю безалкогольных напитков.

Однако вскоре в стране начались перемены, и стало не до изобретений. Петр Алексеевич успел сменить массу занятий, прежде чем в 1998 году, по стечению многих обстоятельств, стал совладельцем крошечного предприятия по производству газированной воды в Зеленограде. Через четыре года дела у фирмы пошли на лад. Еще через год старший компаньон развелся с женой, продал коллегам свою долю в бизнесе, сдал квартиру какому-то дипломату из Восточной Европы и уехал жить на Гоа. Примерно в то же время средний компаньон ударился в политику и тоже отошел от газированных дел. Петр Алексеевич стал единоличным владельцем предприятия. На радостях он выпил с друзьями и перерегистрировал организацию как АОЗТ «Газинап». Название не слишком благозвучное, но что уж теперь…

В начале своей славной карьеры газированного короля Савицкий не стал закрывать производство самого ходового товара – классического «Буратино», но ассортимент решил расширить: купил лицензии на производство «Байкала» и «Тархуна» и получал небольшой, но стабильный доход.

Петр Алексеевич и по сей день имел бы этот доход, несмотря на все кризисы, если бы однажды его не осенила креативная идея. То есть это потом он узнал, что осенившая его идея была именно креативной, а не какой-нибудь еще. А в тот момент он просто попытался вернуть давно забытые детские ощущения: лето, жаркое солнце, тополиный пух катится по асфальту, в кармане – пятак, найденный возле песочницы. Дальше – очередь к бочке с квасом, веселая продавщица в ситцевом платье перешучивается с покупателями, запотевшая кружка из толстого стекла в руках… Так возник «Квас из бочки» – газированный напиток со вкусом и ароматом того самого кваса – личная разработка Савицкого и краеугольный камень в фундаменте ставшей впоследствии знаменитой серии «Запахи детства».

Следом за квасом на прилавках появились еще четыре напитка с ностальгическими ароматами: «Газировка за 3 копейки», «Новогодний мандарин», «Шоколад „Аленка“» и «Компот из сухофруктов». На этом стоило бы остановиться, но Петр Алексеевич, войдя в творческий раж, остановиться уже не мог. Сказались, видимо, прадедушкины гены.

«Кофе бочковой», выпущенный через год после «большой пятерки», как называл Савицкий свои первые и самые успешные изобретения, уже не вызвал особого интереса. Следом на прилавках появились арт-объекты, несовместимые в сознании простых граждан с понятием «газированный напиток»: «Лосьон „Огуречный“», «Шампунь „Кря-кря“» и даже «Папиросы „Беломор“». Петр Алексеевич ждал общественного признания, дипломов и медалей международных выставок, но получил лишь насмешки и недоумение.

Подобно своему предку, князю Собакину, он удалился в деревню: уехал на подмосковную дачу, отключил все телефоны и неделю не выходил на контакт с миром. Из депрессии его вывело предложение одного сувенирного магазина, решившего продавать у себя последние изобретения газированного гения – при условии предоставления столь же оригинального демонстрационного стенда. Савицкий вернулся к людям, и вскоре ностальгические холодильники, похожие на советские автоматы с газировкой, заполнили не только сувенирные магазины, но и супермаркеты. Вдохновленный успехом, Петр Алексеевич решил изготовить для некоторых напитков серии «Запахи детства» подарочную упаковку. Он подарил миру «Газировку за 3 копейки» в граненых стаканах, «Лосьон „Огуречный“» в стеклянных флаконах и «Папиросы „Беломор“» в картонных коробочках с толстой, чуть замятой пластмассовой трубочкой, напоминающей папиросную гильзу. Над новинками снова начали смеяться, остряки в Интернете изощрялись кто во что горазд, а «креативные упаковки» стали возвращаться на зеленоградский склад «Газинапа». Для того чтобы спасти репутацию фирмы, Савицкому даже пришлось нанять специалистов, обещавших улучшить имидж фирмы с помощью публикаций в Интернете.

Наверное, «Газинап» выкарабкался бы из этой ямы, потому что продукция у Петра Алексеевича и в самом деле была отменная. Но тут в довершение ко всему грянул кризис, и продажи упали почти до нуля. Однако упрямый потомок князя Собакина не сдавался. Закрывая линию за линией, он в то же время думал о новом проекте, который обязательно принесет успех. Недавно ему в руки попался справочник «Старинные рецепты», в котором добрая треть была посвящена напиткам, в том числе и безалкогольным. А ведь никто до сих пор так и не додумался выпускать замечательные прохладительные напитки, столь любимые нашими прадедушками и прабабушками, такие как «Изюменная водица», «Шиповка Маседуан», «Бишоф из померанцев», «Яблочный напиток очень вкусный», «Апельсинник», «Апельсинник другим манером» и так далее. Поддержал его и Рамакришна, многословно и витиевато сообщивший, что сперва следует переждать, чтоб потом удивить. Но ожидание так томительно!

Петр Алексеевич выглянул в окно: нет, все без изменений, пробка стоит. Он вставил в магнитолу диск Тимура Шаова и уставился в окно, тихонечко подпевая:

Из туфты не делай драму, мир прекрасен, жизнь идет,

Глянь-ка: мама моет раму, Саша кашу смачно жрет…

А что, если рецепт прадедушки – это никакой не эликсир вечной молодости, а прохладительный напиток, который князь Собакин сначала изобрел, а потом так полюбил, что решил запечатлеть на фамильном штофе? Кстати, очень возможно. По словам бабули, «папа в рот не брал спиртного». Но ведь не воду же он целыми днями пил в своей усадьбе?

Из магазина вышли мамаша с ребенком: мальчик сжимал в каждой руке по откупоренной бутылке «Новогоднего мандарина» и отпивал из них по очереди, а мать несла в руках пакет с настоящими мандаринами и, видимо, пыталась объяснить сыну, что натуральные продукты куда полезнее химических.

Мир в самом деле был прекрасен, жизнь действительно шла своим чередом. Вскоре пробка рассосалась, и Савицкий за каких-то двадцать минут, без единой остановки – регулировщики расступались, светофоры давали зеленую улицу – добрался до двухэтажного домика в самом конце Яузского бульвара, где жила бабуля.

Глава 3

Бабуля

Это был почти кукольный особняк в венском югендстиле, украшенный недавно восстановленной мозаикой, с круглой башенкой на углу. В детстве Пете казалось, что бабуля его, как сказочная королева, живет в собственном замке. Весь дом он считал ее собственностью, а прочих жильцов – ее вассалами. С годами сказка не потускнела и не потеряла свой аромат: входя под своды этого дома, Петр Алексеевич всякий раз погружался в воспоминания детства, где правила своенравная владычица бабушка Лиза, становившаяся то доброй волшебницей, то жестокой Снежной королевой, то милой бабулечкой, то всевластной владычицей морской.

После реставрации в домике разместились различные фонды, союзы, общества и прочие загадочные организации. Но Елизавета Львовна, благодаря своим заслугам перед отечественной культурой, продолжала жить в прежней квартире, не обращая внимания на непонятных ей соседей.

– Ну, как она там? – заботливо спросил Савицкий у домработницы Полины Андреевны, открывшей ему дверь.

– Капризничает. Вчера велела выкинуть корвалол. Требовала красного вина. Вообще ведет себя возмутительно.

Полина Андреевна ухаживала за бабулей уже тридцать лет, и все эти тридцать лет ее подопечная вела себя возмутительно. Сама же Елизавета Львовна много раз объясняла внуку, что секрет ее долголетия и бодрости состоит в том, что она всегда все делает неправильно.

В прошлом бабуля была актрисой – не самой известной, но весьма любимой публикой. Прихожая в ее квартире была увешана старыми театральными афишами и фотографиями, и Савицкого каждый раз удивляло отсутствие на них женщин-комиссаров, человеков с ружьями, любовей яровых и прочих примет великой эпохи: здесь были исключительно принцессы и француженки. Когда-то бабуля играла в знаменитом московском театре, ставившем только западные пьесы и нахально не желавшем служить злобе дня. После того как этот театр закрыли, Елизавета Львовна ушла со сцены, чтобы, как она выражалась, сесть на шею мужу – шестому по счету, последнему и самому любимому – дедушке Савицкого. С тех самых пор бабуля запрещала себя рисовать и фотографировать. Петр Алексеевич постоял перед афишей, с которой улыбалась из-под маски лукавая принцесса Брамбилла, потом взглянул в зеркало и подумал, что бабуленька, пожалуй, права: через год, когда стукнет сороковник, надо будет последовать ее примеру.

Он прошел в гостиную.

Бабуля восседала в кресле-каталке, которое Петр Алексеевич презентовал ей на девятостолетие, – к сожалению, не японском. Осанка у нее была идеальная: все эти годы Полина Андреевна каждое утро зашнуровывала на Елизавете Львовне корсет. На голове у бабушки была «Клеопатра» – один из трех ее любимых париков: домработница по очереди возила их в парикмахерскую, где опытный специалист мыл, завивал и причесывал искусственные локоны. Бабушкины глаза, ясные и по-прежнему пронзительно-синие, были слегка подведены, губы подкрашены бледно-розовой помадой, а в ушах сверкали огромные жемчужные клипсы – ими Елизавета Львовна прикрывала слуховой аппарат. На старинном круглом столике рядом с креслом-каталкой стоял пустой бокал: видимо, Полина Андреевна все же сдалась, и бабушка недавно угощалась красным вином.

– Здравствуй, бабулечка, – сказал Петр Алексеевич, почтительно целуя ее в щечку. – Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. У меня прошли все болезни. Я даже велела Полине выкинуть пилюли. Я собираюсь умереть абсолютно здоровой.

Бабушка никогда не жаловалась на здоровье и, сколько ее помнил внук, держала себя в форме. Вообще, русское слово «бабушка», которое иноземцы превратили в понятие «babushka» и определяют в своих словарях как «пожилая леди в платочке, сидящая на скамейке у дома», или «female Santa Claus»[1], – ей никак не подходило. Ее можно было бы назвать «старой дамой», если бы этим выражением в России не обозначали только пожилых гражданок развитых стран. Елизавета Львовна за границей никогда не была.

– Ну, с чем пришел? Я же вижу по глазам, что ты не про здоровье хочешь меня спросить.

Скрыть что-либо от бабули было крайне сложно. Это Савицкий понял очень давно, когда ему было лет пять, и с тех пор ни разу не пытался.

– Да, есть один вопрос. Точнее, два.

– Ну так спрашивай! Иначе я сама начну спрашивать про твою торговлю, и тебе сразу станет неприятно со мной разговаривать. И мне тоже. Потомок Собакиных продает ситро! Кошмар!

– Бабуля, я не торгаш, а художник! Ты же пробовала мои напитки…

– Ну да, ну да, прости. Я знаю, мой мальчик. Ты все-таки настоящий правнук Льва Сергеича. Полина Андреевна, принесите моему художнику чаю. С крыжовенным вареньем, как он любит.

Домработница, ворча, направилась в кухню, а бабуля повернулась к Савицкому и сказала:

– Ну.

– Бабулечка, ты только не удивляйся, – начал Петр Алексеевич. – Мне очень нужно узнать, как у тебя пропала бутыль.

– Какая бутыль?

– Ну, штоф. Собакинский штоф.

– Ах, штоф! Так и говори. А то «бутыль». Вы все вообще ужасно говорите, прямо как русский народ. Штоф украл Кошкин.

– Какой Кошкин?

– Ну, Кошкин-Бакин. Сашка. Из этих, из внебрачных.

– Бабуля, ты хочешь сказать, что укравший штоф Сашка Кошкин-Бакин был внебрачным сыном Льва Сергеича?

– Я всегда говорю только то, что хочу сказать. Сын Льва Сергеича? Еще чего! У твоего прадедушки, слава Богу, бастардов не было. У него была только я, и если бы ты знал, как он меня любил! Папа вообще был ангел… Вот помню, как раз накануне революции мы гуляли по Кузнецкому. Идем по тротуару, он держит меня за ручку, и вдруг видим в витрине газированную воду…

– Хорошо, хорошо. Бабулечка, так чей же сын был Кошкин?

– Зачем мне помнить, чей он там сын? Я же тебе говорю: Кошкин был из Бакиных. А Бакины – это ублюдочное потомство Гаврилы Собакина, того самого, которому Петр подарил штоф.

В последние двадцать лет бабуля все чаще вспоминала о своем аристократическом происхождении, которое ей пришлось скрывать всю жизнь, и выражалась самым что ни на есть феодально-крепостническим образом. Впрочем, ей это шло.

– А, понимаю! – догадался Савицкий. – Сокращенная фамилия: Бакин – Собакин. Стоп! А почему Кошкин?

– Это все Екатерина.

– Какая Екатерина?

– Великая, какая же еще? Она решила пошутить и подарила одному из Собакиных, Ивану Сергеичу, деревню Кошкино. Пятьсот душ. А князь Иван, чтобы избавиться от такого позора, проиграл ее в карты купцу Бакину, из этих, из бастардов. А тот присоединил название имения к своей фамилии. Стал Кошкин-Бакин и ходил гордый, как князь. Им всегда хотелось встать с нами вровень. Но яблочко не падает далеко от яблони. Все Бакины были торгаши и воры.

– Бабуля, но ведь Кошкино – наша деревня. Имение Льва Сергеича. Ты же столько раз мне рассказывала…

– Конечно, наша. Объясняю. При государе Александре Николаевиче мой дедушка, а твой, стало быть, прапрадедушка, князь Сергей Львович, Кошкино выкупил. А Лев Сергеич там потом поселился и занялся хозяйством… Он вообще был идеальный хозяин, муж и, главное, отец… Идем мы с ним по Кузнецкому мимо Дациаро…

– Бабуля! Пожалуйста! Сосредоточься! Расскажи, как Кошкин украл штоф.

– Ах, Петя, вечно ты спросишь о чем-нибудь неприятном! Ну, этот Кошкин нашел меня в тридцать девятом, когда я была замужем за Костей…

– Бабуля, замужем за Костей Савицким ты была на десять лет позже.

– Да? Ты точно знаешь?

– Ну конечно, это же мой дедушка. В тридцать девятом ты была замужем за Пашей Орловым.

– Да? Ну, пусть так. Я их иногда путаю, этих шестерых. Потому что все они были настоящими мужчинами, а все настоящие мужчины похожи друг на друга. Так вот, про Кошкина. Он околачивался у нас каждый день и приносил мне подарки. Звал тетушкой, ты представляешь? Я ему говорю из «Мертвых душ»: я вам такая же тетушка, как вы мне дедушка. А он мне…

– Бабуля! Штоф!

– Так я и рассказываю про штоф. А он мне говорит: тетушка, продайте штоф. У вас мужа посадили, этого, как его…

– Орлова.

– Да, Орлова. Паша Орлов служил в Большом театре. Я тебе про него, кажется, не рассказывала. Он пел тенором. Хотя нет, подожди. Его же не сажали…

– Бабуля! Штоф!

– Так я про штоф и говорю. И вот этот Кошкин, который работал в Наркомпищеторге… Они всегда устраивались при торговле, эти Кошкины. Еще их прародитель Михайло торговал салом. Ты представляешь? И эти люди набивались нам в родню!

– Бабуля!

– Да, да, про штоф. И вот этот Кошкин мне говорит: продайте штоф. Я ему отвечаю: да как у вас язык повернулся мне такое сказать? Да разве вы не знаете, кто его нам подарил? Да этому штофу цены нет! Он у нас на гербе на самом видном месте.

– А он?

– А он мне отвечает: тетушка, вам же будет лучше, если эта штука – штука, ты слышишь? – от вас уйдет куда подальше. Лучше бы всем забыть, из каких вы Собакиных. Это он намекал, что может на меня донести за княжеское происхождение.

– А что ты?

– А я ему говорю: товарищ Кошкин, если вы собираетесь сдать меня в НКВД, то знайте, что я не стану скрывать своих родственных связей. Вас, дядюшка, не только выпрут из этого вашего пищеторга, но и самого сделают пищей для сибирских комаров.

– И он испугался?

– Еще бы! Стал уверять, что у него ничего такого и в мыслях не было. А на следующий день притащил мне цветы. Целую охапку желтых роз, довольно противных. А пока я эти розы обрезала и ставила в вазу, он цапнул штоф и сбежал.

– Как? Разбил стекло?

– Да нет же! Я открыла шкаф, чтобы взять вазу, и пошла в ванную. А он цапнул штоф и выскочил за дверь. И что мне было делать? Идти в милицию и говорить, что я княжна Собакина, отдайте мне царский штоф?

– Нет, конечно.

– Я и не пошла. Я поступила проще. Я просто помолилась Богу, и Бог его немедленно покарал. Его буквально через неделю выперли из пищеторга, а потом арестовали и отправили в ссылку.

– Посадили?

– Не посадили, а всего лишь выслали в Среднюю Азию. Это потому, что я молилась о мягком наказании. Кстати, я полагаю, что его взяли за дело. Сейчас считают, что всех сажали зря. Но таких, как Кошкин, надо было сажать и сажать. Наверняка он обокрал не только меня, но и государство.

– И что с ним было дальше?

– Откуда мне знать? Я этим больше не интересовалась.

– А штоф?

– Штоф поехал с ним. Сашку же не могли заподозрить в родстве с Собакиными. Да и, по правде говоря, какое там родство…

– И больше ты про него ничего не слышала?

– Про него нет. Но лет двадцать назад мне пришло письмо из Парижа. От некоего prince Mathieu Kochkine. Торговца, разумеется. Это оказался Матвейка, родной сын того самого негодяя Сашки. «Пренс»! Ты представляешь? Называл меня бабушкой и звал к себе в Париж. Я, конечно, не ответила.

Бабуля гордо выпрямилась в своем кресле и протянула руку к чашке чая, принесенного Полиной Андреевной.

Про то, что в Париже у него есть родственники, Петр Алексеевич хорошо знал, но все эти родственники были Собакиными. То, что среди них затесались еще и Кошкины, он слышал впервые.

Он отхлебнул пару глотков чая, чтобы потянуть время и решить, как приступить к главной теме – рецепту, – и, ничего не придумав, пошел ва-банк:

– Бабуля, на этом штофе был наклеен какой-то рецепт! Рецепт Льва Сергеича!

– А ты откуда знаешь?

Бабуля отставила чашку и посмотрела на внука очень строго.

– Ты что, связался с Кошкиными? Про рецепт не знал никто, кроме меня!

– Я сегодня рассматривал старые фотографии. Из того альбома, который ты подарила мне в детстве. Там есть очень хороший снимок, где ты делаешь макияж… Видимо, самый конец двадцатых годов. Помнишь?

– Конечно, помню! Это фотографировал Саша Киш, мы вместе учились в студии. Он умолял меня выйти за него замуж, но я вышла за Костю.

«Значит, я угадал», – мысленно порадовался своим дедуктивным способностям Савицкий. Правда, бабуля опять путала эпохи – ей казалось, что она всю жизнь была замужем за дедом Костей, а остальные мужья по очереди выпадали у нее из памяти, и о них приходилось напоминать. Но сейчас это было неважно.

– Бабулечка, на этой фотографии позади тебя очень хорошо виден штоф. Я увеличил фото в компьютере и прочел рецепт.

– Чудеса ты говоришь. Как там можно что-то прочесть? Ну, и что же ты прочел?

Савицкий достал бумажку, на которую переписал все, что смог разобрать, и зачитал загадочное послание князя. Бабуля слушала очень внимательно.

– Да, это рецепт Льва Сергеича. Я никогда его не переписывала – не думала же я, что штоф могут украсть! Но кое-что помню. Особенно вот эту часть, которую ты прочел. Что там в конце – совсем не помню.

– И что же это значит?

– Я могу только догадываться. Папа не объяснял мне этого, конечно, – я ведь была дитя.

– Ну, давай попробуем догадаться вместе. «Р. Д.» – что это такое?

– Безусловно, название, – пожала плечами бабуля. – Может быть, какой-то химический термин, откуда мне знать?

– Хорошо. А вот дальше: «Восемь чарок отрезвит. из аппарата дэ и». Тут ты что-то можешь подсказать?

– «Д. И.»? Разумеется, Димитрий Иванович. Кто же еще? Димитрий Иванович очень, очень высоко ценил Льва Сергеича.

Савицкий хлопнул себя по лбу и мысленно произнес слова, которые при бабуле не решился бы сказать ни один смертный. Ну конечно, Менделеев!

– А что же он делал? Алкоголь? Тогда почему «отрезвит.»?

– Конечно, не алкоголь! Димитрий Иванович был убежденным сторонником народной трезвости. Он пытался найти отрезвитель! Матушка передавала слова папа: Димитрий Иванович хранит у себя в кабинете отрезвляющий аппарат.

Ух ты! Савицкий почувствовал легкое головокружение. Рецепт безалкогольного напитка от самого Менделеева! Но дальше, дальше – надо ковать железо…

– Бабуля, а «патина змеиная» – что это может быть?

– Не знаю, не знаю… Но что-нибудь петербургское, это точно. В этом змеином городе патины полно.

Северную столицу бабуля, коренная москвичка, не жаловала.

– А вот про березу… «Ежели вырастет». Ты не слышала про нее?

– Нет. Но ты должен съездить в Зайцево и все узнать. Там могли сохраниться уникальные реликвии!

– Я съезжу, бабуля, обязательно. А вот это – «Полоумь-травы Вакховой…»

– Не знаю, не знаю… Помню, матушка говорила, что Лев Сергеич очень интересовался каким-то юродивым… Как раз, кажется, Вакхом. А может, я путаю…

– А где он жил, этот Вакх?

– Вот этого я не знаю.

Савицкий вытер пот со лба. Кажется, он узнал почти все, что можно было узнать. Оставался последний вопрос.

– Бабуля, а для чего вообще был нужен этот напиток?

– Не знаю. Но могу сказать одно: твой прадед был великий человек, и он, несомненно, создал нечто грандиозное! И ты просто обязан этот эликсир восстановить!

Похоже, больше бабуля ничем помочь не могла. Но рассказала она уже достаточно, чтобы Петр Алексеевич твердо решил: надо немедленно приниматься за поиски. И начинать по порядку: первым делом попытаться найти менделеевский аппарат.

«Завтра и начну», – думал он, целуя бабуле на прощание ручку.

– Ты должен это сделать! – напутствовала его Елизавета Львовна. – Иди, найди рецепт и возвращайся со щитом. Да поскорее, потому что долго ждать я уже не могу.

Глава 4

Живой

Петр Алексеевич вернулся домой, в просторную четырехкомнатную квартиру на юго-западе Москвы, и первым делом включил свет везде, даже в декоративном навесном стеклянном шкафчике на кухне, в котором супруга хранила чайную коллекцию. Как же он соскучился по своим, кто бы знал! Но им сейчас гораздо лучше на даче в Икше, среди зелени и грядок, вдали от озверевших кредиторов и таинственных семейных преданий.

Кстати, о преданиях. Все-таки Савицкого не покидали сомнения: может быть, прадед решил просто посмеяться над своими потомками? Интересно, что по этому поводу скажет бизнес-гуру? Страница 148, второй абзац сверху:

Меня часто спрашивают: как я узнаю – правильный ли путь я выбрал? Вдруг я иду в неверном направлении? На это мы с Буддой всегда отвечаем так: неправильных путей просто не существует. Это не вы выбираете путь, это он выбирает вас. Вы же, в свою очередь, вольны идти пешком или воспользоваться каким-нибудь средством передвижения.

Средством передвижения, значит? А ведь верно. Менделеев всю жизнь прожил в Питере – значит, в этот змеиный город и надо ехать в первую очередь. Можно прямо сейчас заказать билет на самолет через Интернет. Итак, прочь сомнения: будем считать, что прадедушкин штоф сам выбрал Петра Алексеевича, как Матрица выбрала Нео!

Его размышления прервал звонок домофона. Кто бы это мог быть на ночь глядя?

Заложив страницу бабушкиной фотографией – той самой, с которой началась история с собакинским наследством, – Петр Алексеевич поднялся с дивана и неторопливо направился к входной двери.

– Кто там? – спросил он.

– Свой. Живой, – ответил мурлыкающий голос.

– Ах, это вы, Паша, – поморщился Савицкий, но на кнопку домофона все-таки нажал.

Два года назад этот тип по фамилии (а может быть, по прозвищу) Живой помог ему провести рекламную кампанию в Интернете. Написал пару сотен восторженных откликов, получил денег больше, чем заслуживал, – и испарился. А неделю назад напомнил о себе: позвонил на рабочий номер и доверительным шепотом произнес:

– Слышал, вы на грани банкротства. Есть идея, как разрулить это дело.

– Что за идея?

– Не задаром и не по телефону. Встретимся, перетрем, составим смету.

– Отлично! Завтра в десять у меня в офисе. Адрес напомнить?

– Нет, в офис я не могу. Утром я сплю, а днем у меня сиеста. Давайте-ка я к вам в гости как-нибудь забегу?

– Не как-нибудь, а когда я назначу! – строго ответил Савицкий.

И назначил время. Ну да, кажется, как раз на сегодня. Но совершенно забыл о встрече из-за всей этой кутерьмы вокруг прадедушкиного штофа.

Петр Алексеевич распахнул дверь и замер на пороге, чтобы во всеоружии встретить нежданного, хоть и званого гостя.

Лифт нежно тренькнул и бесшумно распахнул двери, выпуская на площадку некрупного подвижного парня с нахальным и одновременно удивленным выражением лица.

Голова его была украшена дредами, на шее и в ушах болтались многочисленные амулеты и цацки, джинсы казались сшитыми из целой россыпи заплаток, и на фоне всего этого пестрого растаманско-клошарского безобразия каким-то нездешним светом сияла идеально чистая белая майка.

В левой руке гость держал рюкзак, увитый разноцветными бусами, увешанный значками и пестрящий нашивками, а правой бережно прижимал к себе картонную коробку с пиццей.

– Здорово, начальник! Прикурить не будет? – обезоруживающе улыбнулся карнавальный посетитель.

– Здравствуйте, Паша! Я не курю, – вежливо, но холодно ответил Савицкий.

– А спичек, скажем, у вас на кухне не найдется? – подсказал обаятельный нахал. – Кстати, мы ведь не на лестнице бизнес-план обсуждать будем?

Петр Алексеевич глубоко вздохнул и мысленно досчитал до десяти. Затем повернулся и жестом предложил Паше следовать за собой.

Живой проворно сбросил кеды и зашвырнул их под вешалку. Рюкзак кинул посреди коридора. Коробку с пиццей аккуратно поставил на пол и босиком, налегке прошлепал на кухню по прохладной шершавой плитке, которой был выложен коридор.

– Вот. Спички, – с нажимом произнес Петр Алексеевич, протягивая гостю коробок.

– Мерси.

Паша опустил подношение в одну из многочисленных дырок на джинсах, оказавшуюся по совместительству карманом, и переместился к тому самому стеклянному шкафчику, в котором супруга Савицкого хранила свою чайную коллекцию.

– О, да вы, как я посмотрю, тоже большой любитель чайных церемоний, – светским тоном заметил он.

– Может быть, к делу, Паша? – напомнил хозяин. – Мне вообще-то некогда.

– М-м… Юняньский! О-о! Хуняньский! У-у-у! – закатывал глаза посетитель, перебирая баночки, коробочки и пакетики. Наконец его внимание привлекла жестянка с золотым драконом, и тут он вообще впал в экстаз. – Позвольте… позвольте понюхать это… сокровище!

– Да пожалуйста, – буркнул Петр Алексеевич.

Разговоры о чайных церемониях, о чайной культуре и тому подобном навевали на него скуку. Все эти «распустившиеся верхние листья молодого чайного дерева» – чушь и вышибание денег из простодушного народонаселения. Пить надо газированные напитки. От Савицкого. Желательно – серию «Запахи детства».

Живой тем временем открыл баночку с драконом и сунул в нее свой длинный нос. На физиономии ценителя чайных сокровищ читалось примерно следующее: «У меня священный экстаз, и я долго еще не сдвинусь с места, если, конечно, мне не позволят испить этого прекрасного напитка».

– Ставьте чайник на плиту, я тоже тогда чайку выпью, – смилостивился Петр Алексеевич.

Живой немедленно отмер, метнулся туда, сюда, достал с верхней полки стеклянный чайничек и принялся над ним колдовать.

– Прекрасный китайский чай, я даже не мечтал попробовать его, и вот благодаря вам моя немечта сбывается. Знаете, все-таки китайцы, как ни крути, оказались ближе всех к пониманию сути Срединного пути. Тут даже на банке написано, что вкушающий чай не должен быть слишком сытым или слишком голодным. Понимаете?

Савицкий покрутил в руках банку. Ничего, кроме иероглифов, на ней написано не было.

– Паша, скажите, а вы не голодны? – спросил он.

– Я – голоден! – охотно подтвердил Живой.

– Ну, с этого и надо было начинать!

Через полчаса гость уплетал за обе щеки обильный и сытный ужин.

– Так, погодите, у вас же с собой вроде какая-то пицца была. Почему мы тогда ее не едим? – спросил Савицкий, будто очнувшись от гипноза.

– А, это не пицца. Это мой ноутбук.

– Не понял?

– Ну, я его в коробку положил, потому что он в рюкзак не помещается. Чего непонятного?

– О’кей. Непонятно только одно: почему мы до сих пор не перешли к делу.

– Да не могу я во время еды о работе! Пищеварение нарушается. А мне доктор сказал: Паша, береги здоровье, оно у тебя одно. Или это бабушка так говорила? Павличек, кушай и не отвлекайся. А не о деле я могу говорить, это пищеварению только способствует. Знаете, я сдал свою квартиру каким-то баловням судьбы, и теперь мне негде жить. Я, конечно, со дня на день пойму, куда мне деваться: в Эквадор, на Гоа или в Канаду – везде друзья, все ждут. Но каждый легко без меня обойдется и плакать не станет, если я полечу к другому. А можно ведь и работенку с жильем подыскать. Я не рассказывал, как гуровал в йога-клубе? Между прочим, четыре месяца работал просветленным учителем. Сам чуть не просветлел. А потом один посетитель, алчущий тайного знания, так меня достал, что я его послал в самое сакральное место, какое только вспомнил. Не, ну в самом деле, откуда я ему тайное знание за тридцать баксов возьму? Как маленький. Короче, турнули меня йоги. Расторгли договор и написали в трудовой: «Уволен за неблагостность». Поэтому теперь мы с моей командой занимаемся фальсификацией и подменами – дело привычное, наработанное. Внушаем всей доброй сетевой общественности, что простое русское слово «тяпнуть» произошло от фамилии нашего благородного и благодетельного Тяпова И. И., да хранят его Аллах, Будда и Эру Илуватар! Вообразите, Савицкий, этот святой человек заплатил мне и моим ребятам втрое больше, чем вы, и совсем не придирался! Теперь скидываю ему отчет раз в два дня. Знаете, Савицкий, какие отчеты пишет моя команда? Впрочем, да, знаете.

Петр Алексеевич знал. Когда он окончательно понял, что «Запахи детства» – его призвание и на пяти напитках останавливаться не стоит, к нему в офис явился этот самый Паша Живой. В красках и потрясающих подробностях проходимец расписал рекламную кампанию, которую он и его команда готовы организовать в Интернете. Денег он запросил не то чтобы много, но и не слишком мало, так что Савицкий, не понимавший в интернет-рекламе ровным счетом ничего, согласился.

За пару месяцев Живой и его команда организовали в блогах и форумах советско-ностальгической ориентации сотни дискуссий, посвященных лимонадам Савицкого. Это неплохо отразилось на продажах. А может быть, просто так совпало. Когда же Петр Алексеевич захотел взглянуть на людей, сделавших такое славное дело, Паша скромно признался, что от имени двухсот виртуальных персонажей пишет он сам, один. И деньги, причитающиеся «команде», тоже достаются ему одному.

Савицкий сразу разочаровался в виртуальном общении. Со стороны вроде кажется, что собрались люди обсудить интересные темы – а оказывается, что это какой-нибудь Живой сам с собой разговаривает.

Но это было потом, а поначалу Петр Алексеевич прислушивался к Паше, так и фонтанировавшему идеями и то и дело предлагавшему такие варианты, по сравнению с которыми лимонад «Папиросы „Беломор“» выглядел сладким нектаром.

«Послушайте, господин хороший, вам не хватает размаха, – вещал этот гений пиара на второй встрече с клиентом. – Совершенно необходимо добавить к вашей ностальгической сюсипусечной линейке еще одну – „Ароматы лихих девяностых“. Ну подумайте сами! Лимонад „Утюг на животе“ – с запахом и вкусом утюга на животе. Для бандитов в отставке. Или возьмем темы помасштабнее – „Штурм Белого дома“ – с запахом пороха. „Финансовая пирамида“, сладко пахнущая халявой… Что вы на меня так смотрите? Я бы на вашем месте записывал».

Примечания

1

Самка Дедушки Мороза (англ.).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.