Галактики как песчинки

Он снова почувствовал, как в нём зашевелилось то необъяснимое, что не давало ему покоя на протяжении многих лет. Сила этого размытого чувства шла от бытия — Природы.

“Кобальт не понимает… Ей хочется видеть человечество сильным всегда. Если бы я мог попасть в будущее, как смог я прийти из прошлого, я увидел и знал, и у меня нашлись бы силы, чтобы предупредить Кобальт и её поколение. Это — последний шаг, который я сделал бы прежде, чем кануть в Лету”.

Пальцы мальчика вновь скрестились и вновь разделили старика.

Но этого Чан Хва не знал. Тем не менее он беспокойно заёрзал в седле и оглянулся. Образ любимой и своевольной дочери встал перед глазами.

“Кобальт, когда ты состаришься, — а я молю, чтобы время не коснулось тебя, — но, если уж это произойдёт — любовь твоего отца всегда будет рядом с тобой. Я уйду, но любовь моя останется”.

Он осторожно слез с лошади и вытащил из баула припасённую снедь. Окончив трапезу, вытер рот шёлковым платком. Уложил пожитки обратно, взобрался в седло.

— Пошёл, Кожаный! — подстегнул он коня.

Долина скрылась из виду. Человек и лошадь медленно спускались в бесплодную долину, огибая огромные валуны и поднимая клубы древней пыли. По-видимому, они спускались к громадному кратеру, диаметром в сотни миль, основанием которого и служил Профиль Увядания. Земля здесь напоминала коросту. Продвигаясь к безжизненному руслу реки, они прошли мимо машин, сцепившихся в смертельной схватке.

“…действия на удержание Флеа… самообразующийся жестокий слой Р Уровень, период ликвидации и Локвуда пятьсот сорок шесть. Превышение пятьсот сорок один… действие на удержание…”

“…слепая сокращённая разведка территории, разведывательные параметры пятьдесят семь восемь один девять ближний вектор семь семь два восемь один шесть… Карательные меры, карательные меры…”

“…ноль. Контрдействия…” — трещали и булькали их голоса.

Всадник продолжал свой путь к руслу.

В отдалении, как одинокий ястреб, шёл мальчишка.

Слой пепла стал тоньше, а потрескавшаяся сухая грязь смешалась с песком. Снова стали попадаться деревья.

— Почти уже дома, Кожаный, — сказал Чан Хва. — Деревья уже никогда не станут лесом.

Впереди показались островки зелени. Аккуратные изумрудные насаждения, обнесённые оградой. Когда человек и животное приблизились, зелёная зона начала меняться, расплываясь, как изображение в увеличительном стекле, затуманенном дыханием.

В воздухе витали миражи: словно огромные взаимопроникающие кубы из ничего. Реагируя на приближение существа, молекулярная пелена начала расти в воздухе, словно заиграли, заискрились сотни фонтанов. Молекулы двигались, переливались, туманились, застывали и образовывали отражающие поверхности, одна за другой, выравниваясь и формируясь, очерчивая контуры стен летнего дома Чан Хва. К тому моменту, когда всадник подъехал к дому, стены его перестали быть прозрачными.

Медленно въехав вовнутрь, Чан Хва окликнул жену — Вангуст Илсонт. Оставив Кожаного в стойле, он отправился разыскивать её. Воздух, подобно зимнему солнцу, обволакивал и бодрил.

Вангуст давала указания двум слугам. Она отпустила их, вышла навстречу мужу и положила свои нежные ладони на его загрубелые руки. Они спарили свои дыхания, осторожно отработав его от грудного до брюшного, пока их сердца не стали биться в унисон.

Паутина времени легла на некогда красивое лицо. Когда-то резкие и грациозные движения опутали нити времени. Лишь глаза оставались по-прежнему молодыми.

Леопардица Койли стояла в ожидании своей хозяйки, глядя глазами, полными любви.

И только когда их пульсы смодулировались до ритма Пасанарады, Вангуст осторожно высвободила ладони, которые утонули в мягкой шерсти большой кошки.

— Я тебя не видела целую неделю, Оплот. Это слишком долго для нас. Без тебя бег дней прекратился. Каким был предмет поисков на сей раз?

— Поисков? Разве это точное слово? Размышления, моя любовь. Вопрошение самого себя. У меня так мало будущего, что приходится волноваться за будущее других людей.

Она обняла леопард иду и прошептала ей на ухо:

— Койли, пойди разыщи Кожаного и составь ему компанию.

Когда зверь удалился, Вангуст пригласила Чан Хва присесть на скамью.

— У тебя нет причин для беспокойства. Я знаю, что ты переживаешь из-за Кобальт, а через неё — за весь мир. Он всегда обновляется, и одними переживаниями тут не поможешь. Будь спокойнее. Он попытался улыбнуться.

— Не щади меня. Тряси меня, делай так, чтобы я рычал, как гончая…

Он не закончил фразы, понимая, как она должна подействовать на мальчишку, который весь путь следовал за ним и даже проник в дом. Сжав в кулаки свои слабые руки, он пристально вглядывался в жену, улыбаясь и вопрошая до тех пор, пока она, наконец, не вымолвила:

— О, мой Хва! Я в отчаянии. Мы что-то делаем не так. Наверное, только философски можно объяснить все то, что происходит с нами в течение многих лет. Ты — одинок, я знаю. И одинок был всегда.

Он покачал головой, сухо рассмеявшись.

— Одиночество! Ты придаёшь слишком много значения одиночеству. Это не так страшно, как тебе кажется.

Ему казалось, что когда-то они уже вели подобные беседы. Но к чему-то важному так и не пришли.

— Да, я одинок. Но это не имеет значения. Вся деятельность человечества с истоков его истории направлена на создание средств общения, с тем чтобы избежать одиночества. Животные не чувствуют себя одинокими, поэтому им не нужны средства связи, машины. Человеческое одиночество происходит от его знания — жизни…

Улыбаясь, Вангуст покачала головой.

— Это не так. Ты проецируешь себя на все человечество и не понимаешь его. Динамизм мира связан с соперничеством, толкотнёй, с большими делами и предприятиями…

— Хорошо. Может быть, из-за того, что я перенёсся из своего времени, мне видится все по-другому. Последние несколько дней я провёл на Профиле Увядания, обозревая зелень настоящего и чёрные развалины прошлого, пытаясь понять самого себя. Я всегда восставал против реальности, и реальность не смогла переубедить меня.

Улыбка чуть тронула его губы.

— Вся твоя жизнь посвящена людям. А моя — лишь блуждание в твоей тени. Это унижает меня. Я обижен твоей благосклонностью. Твои портматтеры перенесли меня обратно в те мрачные времена, когда я родился, в Тысячелетие Войн. Ты пыталась сохранить саму Землю — спасти животных, птиц, рыб и растения — и меня! Я стал антикварной редкостью. Ты спасла мою жизнь, но это и превратило меня в ископаемое.

— Чепуха! Твои гены…

— Оставь в покое мои гены и послушай, что я тебе скажу. Моя эпоха проклята из-за того, что именно тогда развязалась разрушительная война. Ты и твой народ самоотверженно пытались спасти всё, что могли, Я же, напротив, просто уклонялся — я уклонялся от основного человеческого предначертания, которое состоит в том, чтобы встретить лицом к лицу все зло своего времени.

— Это — твоё время, Хва! — перебила его Вангуст. — Ты — один из нас. Здесь твои дети, Твоё благоразумие стало нашим оплотом. Забудь о своей вине. Ты говоришь, что я должна забыть об одиночестве. Я говорю — забудь о своей вине. У тебя нет иных обязанностей, как только проявить себя с лучшей стороны. Сделать то, что не удалось в своё время. Ты забыл о той силе, которую мы нашли в себе — мы оба — когда были молоды.

Он отвернулся.

— Нет, я не забываю, не забываю.

Он стоял, твёрдо упёршись ногами в землю, вслушиваясь в себя.

Ей вспомнилось, что так он любил стоять когда-то очень давно, когда они были молоды и любили купаться в море. Она ушла, оставив его наедине со своими думами.

Некоторое время спустя она вернулась, уже переодетая в зелёные одежды.

Чан Хва был занят тем, что регистрировал биение сердца аллигатора в зародыше волка.

— Я получила известия от нашей дочери. Сейчас она на пути сюда из Союза и хочет, чтобы мы встретили её. Ты полетишь со мной?

— С удовольствием. И извини, пожалуйста, если я был резок.

Она мягко пожала его руку.

— Как бы я хотел, чтобы мы могли путешествовать в будущее так же легко, как мы летаем по воздуху, — сказал он. — Я бы очень желал попасть в будущее, чтобы увидеть, как определённые обстоятельства разрешаются сами по себе.

Нетерпеливо Вангуст сказала:

— Вспомни об уравнении Времени. Сознание может проникнуть только в прошлое, по пройденному пути, и возвратиться только в настоящее. Будущего нет1 . Дорога в будущее не проложена. Завтра не может существовать раньше, чем завтра. Такое объяснение даёт уравнение Времени.

— Уравнения не могут предвидеть всего… Это заключение, к которому я пришёл.

Он упрямо выпятил нижнюю губу.

— Я проникну в будущее.

Ялеранда, прорываясь сквозь завесу паутины, услышал последние слова старика. Все беспредельно, все возможно; он сам, когда вырастет, осуществит миллионы и миллионы дел, которые до него не делал никто. Почему бы этой старой развалине не перенестись в далёкое будущее — будущее золота и высоких домов?

Он осторожно крался, прячась в зарослях шелковистого лунника, когда мужчина и женщина садились в свою летающую машину. Как лифт, она вертикально взмыла вверх, на секунду сделав воздух видимым. Летний дом растаял, как угасающий день.

Мальчик одиноко стоял среди зелёных насаждений — взгляд устремлён вверх, рот открыт в изумлении.

Поднимаясь все выше, Чан Хва обозревал обширные пространства земли, которые великолепным ковром расстилались под ними.

На высоте в пять миль они зависли. Отсюда хорошо просматривалась экзема выжженной земли, черным пятном выделявшаяся среди моря зелени. Изъеденные ржавчиной машины все ещё вели свои смертельные игры. А до самого горизонта простиралось изумрудное покрывало.

Словно очнувшись, Чая Хва выпалил:

— Во время твоего последнего отсутствия одна из этих отвратительных машин ворвалась в дом. Он принял её и отправил обратно. Мы гнались за ней, пока робот не сорвался в овраг и не погиб. Они все ещё достаточно активны — проработавшие несколько столетий машины; просто неудачно запрограммированы.

— Следует отправить экспедицию на выжженные земли, чтобы снять с них солнечные батареи и деактивировать их.

— После этого случая меня вдруг осенило, что вся Вселенная неудачно запрограммировала и что существуют вселенные, где дело поставлено лучше.

Почти не прислушиваясь к замечаниям мужа, Вангуст внимательно всматривалась вниз на плодородные земли.

— Все ото — результат нашей деятельности. Деятельности простых солитян. Когда мы впервые пришли сюда, эта земля была безжизненна. Когда ты прибыл, она все ещё оставалась чёрной, как пустыня, и только кактусы и колючки ютились на ней. Наши руки и усилия восстановили этот прекрасный, гармоничный мир растений, насекомых, птиц, животных — души. Сейчас они способны выжить сами, отвоёвывая все большие пространства. Теперь ничто не остановит их.

— Да, да. Мы хорошо все залатали…

— Эта зелёная волна соединится с зелёной волной от побережья, где растёт новый город Кобальт, около Залива Союза. Не есть ли это отпущение грехов? Ты все ещё думаешь, что мы ничего не сделали? Могли ли мы сделать ещё лучше?

Он улыбнулся и положил руку на её плечо, но не произнёс ни слова. Не сказал ничего из того, о чём хотелось бы поведать. Повернувшись к жене, он произнёс:

— Ты имеешь полное право быть удовлетворённой. И сейчас ты ещё больше обрадуешься, потому что от побережья к нам движется корабль.

Однажды он уже вёл свой корабль, паря ночью над сожжённым телом планеты, меняя все и вся, наслаждаясь выполняемой им работой. Он насаждал чистые и бурные океаны, которые, как он убедился впоследствии, светились планктоном, как звёздное небо.

Жизнь полна драм, воссоздания, волн, бьющихся о дикие, неверные берега мироздания.

Сжатый у полюсов сфероид внезапно возник у иллюминатора. Он подал опознавательный сигнал, изменил куре, нырнул, оставив после себя длинный белый след. Затем коснулся их корпуса, с шипением сработал стыковочный шлюз, и корабль замер.

Открылся люк.

Кобальт Илсонт перешла в их корабль, улыбаясь и обнимая родителей. Сильная и красивая, с голубыми глазами, бронзовыми вьющимися волосами, с лицом в веснушках. Кобальт говорила очень громко. Наверное, она думала, что её родители оглохли от старости.

— Два дня назад я покинула Союз. И подумала, что неплохо бы навестить нас. Как вы? Ты хорошо выглядишь, Чан Хва, а ты, Вангуст, стала ещё элегантнее.

Она поцеловала мать в щеку, а отца — в лоб.

— Могла бы прибыть портматтером, чем наслаждаться аэробатикой.

Кобальт засмеялась:

— Тебе ведь невдомёк, отчего получает удовольствие молодое поколение, да, Хва?

Здесь же они прекрасно поужинали, паря над просторами вечерней Земли. В бокалах искрилось красное вино, которым они запивали серебряного карпа и пирог с черносливом — скромный деликатес.

После окончания этой импровизированной вечеринки Кобальт настояла, чтобы все перебрались в её машину, — взглянуть на город, её разрастающийся город Союз.

А рос он необычайно быстро. Даже сейчас Чан Хва и Вангуст могли наблюдать, как он расширяется буквально на глазах. Город раскинулся на всем побережье. В построенных новых бухтах уже покачивались стоящие на якорях корабли. Новый пирс с включённой иллюминацией стрелой выдавался далеко в океан.

— А это наш рыболовецкий флот, — с гордостью сказала Кобальт, указывая на множество светящихся в океане точек. — У него сейчас большой объём работы. Много рыбы и хорошей рыбы. О, это так прекрасно’ А знаете, если мы немного пролетим над океаном, то не увидим ни одного огонька на протяжении секи тысяч миль. Это только начало.

И вне всякой связи добавила:

— В следующее зимнее солнцестояние мы начинаем новый календарь в Союзе. Делается это с тем, чтобы отметить вхождение в новую эру. Отныне все будет лучше. Союз явится самым большим городом в мире. Солитяне перестанут думать о себе, как о дикарях. У нас вводятся в строй две школы — для детей и для взрослых.

Она с гордостью обозревала своё детище. И, хотя быстро наступила ночь, они увидели свежие разрезы в земле, где строились новые дороги и возводились дома.

— Прекрасно, — согласилась Вангуст.

А Чан Хва раздражённо заметил:

— Ты, как попугай: повторяешь пустые фразы Кобальт — “Отныне все будет лучше”…” — такое мы обычно твердили в своё время, а посмотри, что случилось. Всегда счастливые, Солитяне наслаждались близостью Природы, Вы собираетесь все это изменить. Солитянам не нужны знания, если у них есть мудрость. Знания смывают мудрость. Их навыки — лучше, чем все то, что написано в книгах. Ты обманываешься, если думаешь, что города могут создать счастье.

— Ты не должен сеять у неё сомнения, — резко сказала Вангуст.

После минутного раздумья Кобальт заговорила:

— Хва, ты начинал все это. Ты первым насаждал чистые моря с жизнью, которая сейчас бурлит. Зачем ты противишься тому, за что боролся? Союз будет счастливым городом. Мы — варвары, с завещанными нам машинами — разве мы не можем достичь большего?

Она повернулась к матери за поддержкой:

— Что скажешь ты? Разве мы мало прожили в дикости? Кто-то же должен перестроить этот мир. Движители унеслись в галактику, и если машины смогли сделать это, то почему не можем мы?

Вангуст покачала головой.

— Будущее — за вашим поколением, моя дорогая. Вам решать.

— Мы решили.

Плотно сжав губы, она повела корабль домой.

Огни океана растворились далеко внизу.

Первое его ощущение на следующее утро — смущение и вялость. Он долго смотрел на последнюю ступеньку лестницы, по которой только что спустился. Звук воды раздражал Хва.

В поле зрения попал опавший листок, который, плавно скользнув по ступеньке, растаял в темноте. Даже поднявшись наверх и придя в себя, в его сознании все ещё кружился опавший лист.

Чан Хва оделся и вышел из дома.

Светало. Ночью бесчисленные маленькие паучки оплели траву своей прозрачной паутиной, которая блестела, как покрытый инеем металл.

Вернувшись в дом, он прошёл к стойлу Кожаного, который в нетерпении бил копытом. Привязав седло, старик взобрался на лошадь и, слегка пришпорив, отправился в путь. Как призрак, двигался Хва сквозь спящую в утреннем тумане рощу. Снова человек и животное продвигались не спеша по высохшему руслу и выжженной земле.

Одна из разбитых машин взгромоздилась на остов другой и, как молитву, повторяла старый аргумент:

“…осуждение отклонения священных прав человечества, противостоя сумасшедшей идеологии во имя священного имени Свободы, Свободы, Свободы…”

“…трагедия доминирования завершение раз-разбирательства”.

Тропинка круто забирала вверх на склон кратера. Чан Хва пригнулся к шее лошади, подчиняясь движению животного. Они взобрались на Профиль Увядания.

Лошадь наступила на кустик клевера, из которого выпорхнули крошечные псевдо-пчёлки, скрывающиеся под листьями.

Когда они приблизились к плато, их взору открылись первые яблоневые деревья. Раннее солнце лилось в Долину.

Залаяла собака; несколько сородичей ответили ей.

Как всегда, Ялеранда ожидал появления старика в своём укрытии — около трубы, на крыше отцовского дома. Его зоркие глаза засекли движение на гребне горы.

Тело коня блестело на фоне утреннего неба.

Ялеранда присвистнул и отбросил палку, которую строгал. Мальчик спрыгнул на землю. Он быстро пробежал через сад, по тропинке и вверх по холму, прячась и ныряя среди яблоневых деревьев. Затем замедлил бег. Словно разведчик, пробрался туда, где пасся конь, и затаился в нескольких шагах.

Чан Хва наклонялся в такт действиям жующего траву Кожаного. Он внимательно смотрел на свои загрубелые руки, погруженный в раздумья. Если бы он смог найти путь в будущее, минуя все уравнения! Тем самым он добыл бы доказательства опасности деятельности, которую развернуло поколение Кобальт. Союз был раковыми клетками, как и все города с Ура. Они напоминали машины, которые активизировали зло в человеческом начале. Агломераты культуры, в то же время они были агломератами завоеваний. Как разделить эти противоположности? Возможно, будущее покажет. Возможно, проблема исчезнет, как опавший лист со ступеньки. Но, конечно же, он не сможет проникнуть туда. Все это только мечты старика.

Он понял, что заснул, и резко привстал. Осторожно спешился, вспомнив о привязанном к седлу бауле с едой.

Рядом стоял мальчик. Такого же роста, что и Чан Хва. Тёмные волосы львиной гривой спадали на плечи. Его появление взволновало Чан Хва.

— Ты почти заснул, — сказал мальчик.

— Я мечтал.

— Ты мечтал о будущем.

Мальчик взялся за уздечку Кожаного, и лошадь положила свою добрую морду на его плечо.

Хва вспомнил разговоры о людях со странным талантом, о людях с заражённой кровью, с неподдающимися объяснению возможностями. Некоторые утверждали, что это — результат последствий ядерной войны; другие считали, что отцы таких людей совокуплялись с роботами. Как-то Кобальт говорила о них. Он засмеялся, чтобы скрыть свою тревогу.

— О чем ты мечтал?

— Знаешь ли ты, что в самом центре облаков находятся тяжёлые камни? Валуны. О них я и размышлял. Будь осторожен с Кожаным — иногда он ретив. Где ты живёшь?

Мальчик пропустил вопрос мимо ушей. Обхватив руками шею мерина, он таинственно прошептал:

— Я знаю, где есть машина, которая перенесёт тебя в будущее. Она ещё работает.

Ещё раз уверившись в принятом решении, Чан Хва взобрался на коня. Мальчик вёл под уздцы Кожаного вниз с Профиля Увядания через яблоневые сады к подножию горы. Гордый Чан Хва не стал расспрашивать мальчишку, куда они держат путь. Его собственная жизнь — сама по себе фантастическое путешествие, и юнцу этого не понять.

Наконец, они пришли к пещере в горе.

— Машина здесь, — сказал парень. — Подожди.

Он скрылся во чреве пещеры. Он знал, что он — единственный представитель своего поколения, который видел эту древнюю машину, покрытую наростами и изъеденную ржавчиной. Возможно, сна укрылась в пещере, спасаясь от преследования.

Коснувшись тела машины, Ялеранда почувствовал, как она начала дрожать, стала холодком. Дикий, необузданный конь…

Чан Хва ожидал у входа, как и условились.

“А почему бы и нет? — думал он. — В период Тысячелетия Войн эти ужасные технологии достигли необычайных высот. Все забыли, что нужно было делать, что нет, или даже для чего это сделано, или не сделано. Этот ребёнок… Да почему бы и нет?”

Мощный неясный, словно из тумана луч ударил из зева пещеры. Кожаный захрапел и попятился. Хва застыл в изумлении, ещё не зная, что смотрит на один из лучей дезинтегратора — оружия уничтожения всего сущего.

Ялеранда скользнул около самого луча и в восторге вскинул вверх руки.

— Вот видишь! Въезжай прямо в туман, старик. Он перенесёт тебя в будущее.

— Я должен оставить послание.

— Пришпорь коня! Давай!

Ребёнок был настойчив. Чан Хва полной грудью вдохнул воздух. Он переговорил с Кожаным. Конь кивнул головой и медленно пошёл вперёд,

Крепко обхватив себя руками, Ялеранда во все глаза смотрел на свой дряхлый трофей, который въезжал в луч дезинтегратора. Поверхность луча была спокойна, как гладь озера в ясную и тихую погоду. Он мягко охватил наездника и коня, разбирая их атом за атомом. Как человек под проливным дождём, Чан Хва ехал вперёд, не оглядываясь — в неопределённое будущее!

* * *

То необъяснимое, что так терзало, наконец, освободило его. Он отправился в галактику, не подвластную сознанию человека или машины, где неизвестно, что такое поколение.

5. МРАЧНОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ

…о, Ишраиль!

Против Закона Скоротечности можно выдвинуть один из его подчинённых законов. Закон Прочности.

Планета Земля обречена вращаться вокруг своего солнца, мелькая маленькой точкой в ночи, подобно голубому парусу. Для Солнечной системы существует только один долгий день — вечная энергетическая ванна. Именно этот день и является первичным продуктом Солнца.

Ночь.

У каждой планеты своя ночь. Пока пылает Солнце, протягивая свои бархатные ладони огня к прилежащим пустотам, жизнь наслаждается непрерывным днём. Лишь отдельные крошечные ростки её приемлют ночь.

В этом весёлом празднике света Солнечной системы, наполненного теплом и шумом, ночи отведена скромная роль. Она пытается скрыться, где только можно — за телами планет, в морских глубинах, в головах.

Между последним фрагментом истории и этим периодом лежит метафорическая ночь — ночь невежества, через которую разум не в состоянии проложить путь.

Мы поспешим сквозь неё в молчании.

Через наше молчание проходят имена, фантомы цивилизаций, о которых почти ничего неизвестно. Консорциум Порога Сознания — Движители, Империя К ал лобана, Содружество Солита.

Солитян помнят как людей, открывших возможность путешествовать во времени: вероятно, за счёт своего разума и на какой-то определённой стадии развития установивших особые отношения с законами физического мира, которые явились непреодолимы впоследствии; их талант умер вместе с ними и никогда уже не подлежал восстановлению.

Согласно дошедшим до нас легендам, цивилизация Солита была раздавлена мощной религиозной машинной культурой — Движителями — когда закон Функционального Единства, не только на Земле или в Солнечной системе, а почти во всей Галактике выступал главенствующим началом.

Нам остаётся только строить гипотезы в отношении этой цивилизации, но мы знаем, что она — уникальна.

В отличие от других культур, Движители не погибли. Их культура не подверглась внутреннему упадку или нападениям извне, — просто исчезла в один ясный утренний день. Возможно, она полностью перенеслась в другую галактику, с более приемлемыми для неё условиями. Когда она пропала, образовался необъятный, попросту ужасающий вакуум. В этой пустыне прошли сорок миллионов лет молчания, покрыв своё наследие пылью и непрерывной связью обстоятельств.

За это время Земля наполнилась ночами и мириадами смертей. Все не имело значения.

Жизнь, Смерть и Солнце — постоянные величины.

Мы называем данный период “Мрачным Тысячелетием” и проходим мимо, ибо не на чём задержать взгляд.

Не находим мы значительных изменений на Земле и в конце Мрачного Тысячелетия. Константы — те же. Правда, появляется новый слой осадочных пород; ещё один Ледниковый период наступил и отступил; изменения в строении нижней челюсти и кишечнике человека едва уловимы; несколько современных городов захламили другие планеты Солнечной системы; изменились контуры континентов; новые виды животных заселили саванны, радуясь своей силе; ну и, конечно же, многие обитатели других планет установили связь с Землёй, как это обычно делают все народы Галактики…

У главного причала стоял корабль “Сибирквин” — корабль умственной реабилитации. В одном из его многочисленных отсеков в одиночестве сидел Дэви Дэл. Улыбка блуждала по его лицу. Синий лютик в петлице туники начал увядать. Дэви казалось, что этот поблекший цветок — единственное, что связывало его с большим корабельным терминалом Берхара, который он покинул сегодня утром; он сорвал цветок прежде, чем отправиться на Новый Союз. Ничто другое, как внутри, так и вне, не было так насыщено красками, как этот маленький лютик.

Выкрашенный в серое и зелёное отсек ожидания. Ионная система, слегка оживляющая комнату.

Вечер окрасил площадку причала в серое и чёрное. Река Хорбин бормотала все те же сонные песни.

Тишина.

Тишина на многие парсеки вокруг; та ненадёжная тишина, в которой ничего не происходило. Только тревога внутри тебя.

Дэви размышлял о том, что обычные тревоги делового человека заслонили более важные заботы, которых становилось все больше и больше, будто питала их сама тишина. Он напряжённо ждал, а заботы эти, словно ураган, проносились в его голове. Ничего хорошего: тяжеловесные тревоги, как слоны, своими толстыми, неуклюжими ногами, топтали мозги, выдавливая слова и фразы: парсеки, галактическая федерация, гиперпространство, взаимопроникновения. Слова, которые раздражали Дэви. Временами его неторопливо срабатывающие мозги начинали перебирать их, в надежде выискать за названиями что-то нужное. В свои пятьдесят он знал почти все слова, которые существовали; но это были просто слова, без всякого приложения, обыкновенные слова из обычного словаря. Только в последнее время они словно пробуравили его жизнь, вызвав чувство тревоги и беспокойства.

Осторожные, быстрые шаги послышались за дверями. Дэви резко вскочил — внутри все оборвалось. Какой приговор вынесут они Ишраилю? Родился ли он на Земле или нет? Или, — что то же самое — нормальный он или сумасшедший?

Дэви трясло; он сел, понемногу осознавая, что шаги не касались его. И снова он попытался сконцентрироваться на причальной площадке; для него — жителя глубинки, все здесь ново. Важность этого приморского города скрывала его удалённость.

Основным жизненным интересен Дэви было разведение скота. Его никогда не привлекали зрелища; сейчас его слегка заинтересовало увиденное, да и то только потому, что он смотрел теперь на все глазами Ишраиля, чьё появление перевернуло всю жизнь заурядного скотовода.

По мнению Ишраиля, все эти бесчисленные мили пути до отдалённых планет обусловлены несовершенством транспортной системы. То, что простиралось вокруг планеты — нет, не небо, как когда-то, не особенно задумываясь, считал Дэви, — а огромная сложная трасса, называемая пространством. Не просто ничего, а непостижимая взаимосвязь сил, полей и уровней. Ишраиль рассмеялся, когда услышал это земное слово “космос”. Он называл это не “космосом”, а лабиринтом напряжений. Может быть, Ишраиль и сумасшедший. Никто в Берхаре не говорил тёк, как он.

А через лабиринты полей напряжений, рассказывал Ишраиль, движутся проникатели. Дэви представлял их как космические корабли, но почему-то называл их проникателями. И сделаны они не из металла, а из мощных щитов, созданных разумом и берущие питание от полей напряжения и преображающихся по мере изменения полей; поэтому люди Галактики совершают свои межпланетные путешествия в относительной безопасности… По крайней мере, так утверждал Ишраиль.

Планеты воюют между собой. Но даже этот термин “война” Дэви, как выяснилось, понимал неточно. Войну нужно представлять в виде игры в шахматы. Благородная, как скорая помощь, безжалостная, как гильотина. Гуманные её цели выходили за рамки материалистического понимания землян, По крайней мере, так говорил Ишраиль, а он мог быть сумасшедшим. Но даже, если это и так, оно никак не повлияло на Дэви, который продолжал обожать Ишраиля.

— Только не решите, что он сумасшедший! Только не решите, что он сумасшедший! Только не решите, что он сумасшедший! — как заклинание твердил Дэви в исступлении, взывая к серым стенам.

“А если вы все же решите, что он сумасшедший, вы должны принять это сумасшествие за реальность!”

После стольких часов ожидания двери отсека распахнулись, как гром среди ясного неба. Он вскочил, крепко сжав тунику, и тут же отпустил руки в смущении, увидев па пороге белого мужчину.

Брат Джо Шансфор — высокий и просто-таки вызывающе уродливый человек. Годы постарались немного сгладить его черты, сделав их чуть больше, чем просто грубые. Психиатр, который обследовал Ишраиля на “Сибирквине” — одном из специальных кораблей флота, который заменял обычную больницу. Здесь Дэви впервые попросил о помощи для Ишраиля.

Казалось, все в Дэви потянулось ему навстречу.

— Что Ишраиль? — выпалил он.

Шансфор отступил под напором его напряжённого, страстного взгляда.

— Мы пока ещё до конца не уверены, — начал он обычным официальным тоном. — Но некоторые факторы позволяют выдвинуть предположение…

— Уже месяц, как Ишраиль на борту, — прервал Шансфора Дэви. — Три недели, как вы отправили его на Новый Союз. Я познакомил его с вами ради его же блага, но ему не может нравиться находиться здесь под постоянным наблюдением и все такое… За все это время…

— Непродуманное заключение — это глупость, — теперь уже доктор перебил его. — Ишраиль абсолютно счастлив, и здесь он в полной безопасности; и все могут подтвердить, что к нему относятся не как к простому пациенту.