Бой на Мертвом поле

      -- Это хорошо, что ты юморишь, значит, не все фишки еще израсходованы. Давай, Гера, дерзай, но при этом не забывай, что имеешь дело с отъявленным подонком, для которого твоя логика не подходит. В этом случае о логике и порядочности вообще забудь. Что касается моей помощи... Я могу отдать в твое распоряжение двух прекрасных мальчуганов. Близнецы, мои племянники...
      -- Спецназовцы?
      -- Бронька чемпион западной зоны по биатлону, второй -- Димка, бывший шеф-повар ресторана "Анютины глазки". Фанаты... Я могу хоть сейчас их тебе представить, они в машине играют в нарды...
      -- В чем заключается их фанатизм?
      -- Ну как тебе сказать...У Броньки глаз-ватерпас, с дистанции в 100 метров расстреливает наперсток. Во-вторых, он, несмотря на молодость, тертый калач. Уже понюхал пороху...я, по-моему, тебе уже рассказывал о наездах банды Кривозуба на него и его друзей. Кстати, сейчас этот Кривозуб, если не ошибаюсь, обслуживает Расколова...
      -- Не ошибаешься, его шестерка...
      -- Так вот, мои хлопцы на этого лютого Клыка имеют серьезный зуб...
      -- С одной стороны это неплохо, больше злости будет, но с другой...Чтобы в горячке твои ребята не наломали дров...А что второй близнец?
      -- Димка помешен на восточных единоборствах, умеет также неплохо стрелять и обращаться со взрывчаткой.
      -- Самородок?
      -- Я его кое-чему научил, жизнь заставляет. Ты ведь знаешь, моя военная учетная специальность -- подрывник... А у них дела...Ресторан закрылся, команду по биатлону некому содержать, спонсор из-за бесконечных наездов рэкета обанкротился. До денег близнецы не жадные, на карманные расходы ребятам чего-нибудь подкинешь...
      Шедов говорил горячо и Арефьев ему поверил, но со знакомством с "фанатами" спешить не стал.
      -- У меня тоже неплохие орлы служат и тоже кое-чего умеют, -- Арефьев почувствовал подступающую в спине боль. -- Я тебе, Виктор, дам знать, когда мне понадобится твоя помощь.
      -- Смотри, не промедли. Иногда события опережают нас.
      -- Я знаю. Сегодня я больше всего хотел бы вернуться на наш завод, в моторный цех.
      Лет пятнадцать назад они работали на авиационном военном заводе. Арефьев с бригадой ремонтировал ротор, Шедов -- фронтальное устройство, был асом аргонодуговой сварки. Их портреты висели на доске почета. С приходом перестройки оба перевоплотились...
      -- А что, может, и в самом деле нам уже пора возвращаться на родину, а? -- вдруг спросил Арефьев и по лицу его прошла судорога.
      -- Я "за"! -- по-пионерски бойко откликнулся Шедов. -- Только не знаю, где эта дверь...В меня дважды стреляли и один раз взрывали в собственном доме...В каком страшном сне могло это тогда приснится?
      Арефьев поднялся с кресла.
      -- Извини, брат, я сейчас вернусь...
      Он не хотел при Шедове делать укол, а потому направился в спальню, где в тумбочке находился приготовленный шприц с порцией морфия. Трясущимися от боли руками он взял шприц и, не закатывая рукава, через рубашку, сделал инъекцию. Сел на кровать, опустил голову в колени. Он знал: через пару минут наркотик взбодрит кровь. Расслабит утомленные нервы, освободит от железного обруча сердце.
      И действительно, очень скоро он уже был в состоянии функционировать. Когда вернулся в кабинет, услышал как Шедов разговаривает по мобильному телефону. Очевидно, под впечатлением обволакивающей каждую клетку теплоты, Арефьеву хотелось говорить, действовать...
      -- Пойдем посмотрим твоих фанатиков, -- предложил он Шедову.
      -- Один момент. Только допью вино. Кстати, где ты его покупаешь?
      -- В Столешниковом переулке, в винной лавочке. Понравилось?
      -- Приятное послевкусье и в меру терпкое. Пьешь и еще хочется.
      -- Это любимое вино Клинтона -- "Калифорнийское Бургундское".
      Когда они вышли во двор, Шедов вытащил мобильник, набрал номер.
      -- Пусть твои люди откроют ворота, -- сказал он.
      На территорию строения No 9 въехал представительный "джип-вагон-4" с темными стеклами. Шедов открыл дверцу и с кем-то перекинулся несколькими словами. Первым из машины вылез смуглолицый, с усиками молодой человек. Он был в кроссовках, темных джинсах и в кожаной безрукавке.
      -- Подойди сюда, Броня, -- позвал парня Шедов. -- Познакомься -- Герман Олегович, мой стары кореш, не один пуд соли съели вместе с ним и не одну цистерну выпили вина...
      Арефьеву понравился прямой взгляд и сильное рукопожатие. Парень поздоровался и скромно отступил на шаг -- дескать, я не буду мешать. Его брат, тоже смугловатый лицом, не был точной копией Бронислава. У него были более светлые волосы и более широко расставленные глаза. Экипировка почти та же, что у брата -- джинсы, кроссовки и со множеством карманов кожаная тужурка.
      -- Есть хотите? -- спросил своих молодых гостей Арефьев и получил отрицательный ответ. Говорить им было не о чем. Это понимали все, однако, Шедов, которого затянувшаяся пауза тоже не устраивала, сказал:
      -- Возможно, вам, мальчики, придется какое-то время поработать здесь, у Германа Олеговича, -- он окинул взглядом просторный двор, внушительных размеров хозпостройки.
      -- Пусть только хлопцы скажут, что им готовить из еды. Для Златы это одно удовольствие... -- сказал Арефьев.
      -- У меня своя диета, -- Бронислав улыбнулся, приоткрыв белоснежные зубы. -- Мне нужна дистиллированная вода, немного риса и два яблока. На день...
      -- А ты, Дима, тоже на диете? -- спросил Арефьев другого близнеца. Тот засмущался, на скулах появился румянец.
      -- Я в принципе всеядный...Не стоит, Герман Олегович, беспокоиться...
      -- Идите в машину, сейчас поедем, -- Шедов взял Арефьева под локоть и они направились в сторону гаража. Двери его были открыты настежь, труп Полоза ночью увезли в крематорий и помещение проветривалось от смерти....
      -- Как тебе мои ребята?
      -- Симпатичные, молодость говорит сама за себя...А как у тебя насчет стволов?
      -- С этим проблем нет, но только не хотелось бы, чтобы мои люди разъезжали с оружием по Москве.
      -- В этом нет никакой надобности. При необходимости, у меня тоже кое-какой запас найдется... Но лучше бы все обошлось без этого дерьма. Скажу честно, если бы было на земле такое место, где можно было бы спокойно провести остаток дней, не раздумывая, забрал бы Злату, Ронду и отвалил бы отсюда на всех скоростях...
      -- К сожалению, мы с тобой можем найти убежище только в нашем прошлом да и то в мыслях...Давай руку, мой друг, и не будем раскисать...Ведь по Библии, уныние большой грех...
      Когда ворота за джипом закрылись, Арефьев присел на крыльцо и бездумно стал смотреть на синие кучевые облака. По краям они отсвечивали перламутром, были неторопливы и по-осеннему задумчивы. Неожиданно позади открылась дверь и в проеме показалась морда Ронды. Он ее обнял за шею и пес, радуясь вниманию хозяина, нервно зевнул.
      Арефьев видел как вдоль забора движется Буханец и проводит рукой по его гребешку, по которому проходит секретка -- тонкий электрический провод. Она отключена и Буханец проверяет ее на разрыв.
      Поднявшись к себе в кабинет, Арефьев включил компьютер. Затем подошел к книжной полке и вынул из грядки книг небольшой, ничем не примечательный томик, на обложке которого значилось: "Воротилы финансового мира". Лежащую между страниц дискету он вставил в компьютер и нажал на кнопку "pover". На экране появилась надпись "windovs" и вскоре он попал в файл "dollar"...Прочитал: "Пер. вал. на З.", что означало: "Переброска валюты на Запад". Под именем "Раск". стояли столбцы сумм и дат, начиная с октября 1995 года. Деньги Расколов отправлял в Женеву с периодичностью в 3-4 месяца. В среднем каждый год от него уходило по восемь миллионов долларов. Однако в 1999 году эта цифра почти удвоилась.
      Арефьев просмотрел другие файлы -- суммы, номера купюр и машин, на которых приезжали порученцы с наличкой. Среди них были четыре автомашины из Госдумы и две иномарки из Белого дома. Итог четырех лет: 572 миллиона 600 тысяч долларов уплыли на Запад...
      Отключив компьютер, дискету положил в конверт и крупно на нем написал: "В ФСБ РФ, финансы, вывезенные из России в период с 1995 по 1999 год". Заклеив конверт, он подошел к сейфу и положил его во внутренний боксик с французским замком.
      Затем вернулся к столу и пододвинул к себе открытую книгу. На 195 странице прочитал им же подчеркнутую строку: "Красота могущественна, богатство -- всемогуще..." "Глупости, -- с горечью подумал он, -могущественнее боли ничего другого на свете не бывает..."
      Арефьев подошел к картине и выровнял ее по вертикали. Ему показалось, что изображенная на полотне голубая ваза, превратилась в трехмерную, вполне осязаемую сущность...
      Глава седьмая
      Врач, приехавший домой к Арефьеву, был непреклонен: происходит интенсивный распад почки и динамика болезни не позволяет откладывать оперативное вмешательство.
      Арефьев вспылил: "Ради Бога, не надо мне этого говорить! Если после операции вы гарантируете мне полное выздоровление, тогда хоть сейчас кладите под нож".
      Врач волновался и, как всякий человек, находящийся в плену эмоций, был неубедителен.
      -- У вас, Герман Олегович, пионефроз...Гнойная почка и вы знаете причину -- посттравматический фактор. Но прежде чем вас прооперируют, вам необходимо не менее пяти раз сделать переливание крови.
      -- Вы что, хотите из меня сделать подопытного кролика?
      Камчадалов изменился в лице, видимо, слова Арефьева начали его выводить из себя. Однако он сдержался и спокойным, увещевательным тоном продолжал:
      -- Только хирургическим путем можно удалить гной и тем самым обеспечить надежный дренаж..
      Арефьев смотрел на врача, но видел совершенно другое лицо. Перед самым приездом Камчадалова ему позвонили и сказали, что соединяют с Расколовым. Разговор был короткий, словно электрическое замыкание: через каждое слово мать-перемать, ведра словесной грязи и среди нее каким-то чудом сохранившийся островок ультиматума: "Если в течение двух суток деньги не будут возвращены, шей, парень, семейный саван..."
      Однако Арефьев скорее согласился бы умереть, чем жить под чью бы то ни было диктовку.
      -- Я верну деньги, но для этого мне надо какое-то время, -- бросил он в трубку и прервал разговор.
      ...Во взгляде врача застыл вопрос. Он, очевидно, ждал от своего пациента ответа насчет операции, однако Арефьев еще не был настроен на примирение.
      Когда Камчадалов поднялся с кресла, Арефьев сквозь зубы проговорил:
      -- Мы все обсудим со Златой и я вам позвоню.
      -- Что ж, это семейное дело, но только, ради Бога, не затягивайте консилиум, -- доктор улыбнулся и направился в прихожую, где оставил на вешалке свой плащ.
      После его ухода Арефьев ввел себе в руку дозу наркотика и, видимо, несколько переборщил: через минуту его стало тошнить и он едва добежал до ванной. Вырвало пеной и желчью. Но попив воды, ему стало легче и боль начала подтаивать.
      Обедать не хотелось. Он дважды сходил в туалет и оба раза безрезультатно. Лишь несколько бурых капель упало на безукоризненно белый унитаз...Он слил воду, постоял, уставившись в цветной, вымытый до блеска кафель, которым были покрыты стены ванной комнаты. Его взгляд скользнул по никелированной трубе для сушки полотенец и он представил, как привяжет к ней бельевую веревку и сделает петлю. "Низко, -- пронеслась шальная мысль, -придется становится на колени..." Это была противная мысль и он ее тут же отогнал от себя.
      Ближе к вечеру ему позвонил Григорий Коркин и виноватым голосом доложил, что цена их акций на фондовой бирже катастрофически пошла вниз. "Какая-то сволочь играет на понижение",-- причмокивая губами, промямлил финансист.
      -- Так перехвати, черт возьми, инициативу! -- рявкнул Арефьев. -- Бери акции на всю имеющуюся наличку.
      Последовала томительная пауза.
      -- Скупай акции, но не афишируй. Если позволишь курсу скатиться до ста пунктов, можешь считать, что нас больше нет. Понял или еще раз повторить?
      -- Я и так делаю все возможное, -- нотки неопределенности послышались в голосе Коркина.
      -- К сожалению, этого недостаточно, -- отрезал Арефьев, -- делай все невозможное.
      Известие с биржи не потрясло Арефьева. В череде проблем, это была не самая приоритетная. Однако он тут же позвонил Шедову и посоветовался с ним. Шедов переполох на московской бирже объяснил общей ситуацией с ценными бумагами на мировом рынке.
      -- Ничего определенного тебе не скажет и сам Господь Бог, -- утешил Шедов. -- Возможно, это всего лишь отголоски и скоро эти симптомы исчезнут. Все зависит от того, по какому варианту будут развиваться события. Но если курс доллара до вечера будет продолжать падать, надо все бумаги скидывать... Причем делать это надо будет в супербыстром темпе. В течение двенадцати часов они могут превратиться в макулатуру...
      Но поскольку время уже было позднее, Арефьев решил ничего не предпринимать, положившись на удачу.
      На ночь он принял три таблетки "реладорма", что однако не спасло его от мучительной бессонницы.
      Примерно в половине второго ночи до его слуха донесся не то крик человека, не то птицы. Открыв глаза, он стал прислушиваться. Лежащая рядом с тахтой Ронда, притаенно зарычала. Он поднялся с кровати и, стараясь не тревожить жену, осторожно дошел до окна и отодвинул штору. Взгляд окунулся в темноту и лишь прихваченные заморозками крыши хозпостроек отливали тусклым матовым светом. Он опустил штору и хотел уже возвратиться в постель, когда внизу, со стороны парадного входа, раздался оглушительный стук. Затем -беспрерывный звонок в дверь...
      Женщина зажгла ночник и испуганно смотрела на него. Собака зашлась в неистовом лае.
      -- Злата, не нервничай, возьми Ронду и погаси свет, -- Арефьев сорвал с вешалки халат и вышел из спальни. Звонок продолжал трезвонить. Крадучись, он спустился вниз по лестнице. Подошел к двери и, встав за косяк, спросил: "Кто там?"
      -- Открывайте, милиция! -- откликнулся из-за двери грубый голос.
      Он ощутил, как во рту деревенеет язык, ссыхается гортань. Со стороны кухни послышался звон разбитого стекла и он пожалел, что не прихватил с собой пистолет. Ступая на носках, он миновал коридор и подошел к двери, откуда исходили подозрительные звуки.
      Когда он рванул на себя дверь, в лицо ему брызнул сноп света, в грудь уперлось что-то жесткое, пахнущее оружейным маслом. Из разбитого окна сквозил прохладный ветерок. Неожиданно зажегся верхний свет и Арефьев увидел перед собой усатого, лет тридцати пяти плотного человека. Он был в гражданке, однако с автоматом в руках. Оружие больше напоминало игрушечное, но Арефьев понимал -- такие игрушки до добра не доводят. Ствол автомата вдавился ему в левый сосок.
      -- Он здесь, -- зычно крикнул человек с автоматом.
      Из комнат вышли еще двое незнакомцев. Арефьев не испытывал и тени страха. Единственное что его волновало -- судьба Златы. Он внимательно осмотрел непрошеных гостей и вдруг его взгляд споткнулся на лице, которое иногда снилось ему в страшных снах. Это, без сомнения, был Расколов. Весь его облик демонстрировал готовность к агрессии, верхняя губа была брезгливо вздернута и взгляд отражал звериную настороженность.
      -- Так что мне, Арефьев, с тобой делать? -- Сходу поставил вопрос ребром Расколов.
      -- Во-первых, убери своих волкодавов, -- Арефьев сделал указательным пальцем круговое движение.
      -- Мы твоих уже убрали. Честно говоря, я рассчитывал здесь встретить спартанское сопротивление, а тут настоящий дом отдых для ветеранов первой мировой... -- Расколов довольно осклабился и не без удовольствия затянулся сигаретой.
      -- Мы, надеюсь, живем не в Колумбии и даже не в Чечне, -- Арефьев скрестил на груди руки, демонстрируя свое наплевательское отношение к ночном визитеру. -- Разрешите узнать, к чему такие лихие скачки с препятствиями?
      Из глубины дома послышался плач Златы и злобный, исходящий на визг, лай Ронды. Арефьев шагнул в сторону этих терзающих душу звуков, но двое людей Расколова сомкнули перед ним плечи.
      -- Перестань хамить, Раскол! Если с ней или с собакой что-нибудь случится, пеняй на себя, -- предупредил Арефьев. -- Он двинулся в сторону коридора и его никто не остановил.
      Арефьев вошел в гостиную и подошел к сидящей на диване Злате. У ее ног, Ронда, вздыбив холку, скалила зубы на стоящего у окна здоровенного расколовского человека. Арефьев обнял жену и что-то негромко сказал ей и женщина, подчиняясь, поднялась и, взяв за ошейник собаку, покинула гостиную. Когда в дверях появился Расколов, Арефьев сказал:
      -- Или ты коротко излагаешь причину своего вторжения в частное жилище или же немедленно отсюда выметаешься...
      Расколов тяжело опустился в кресло, при этом его и без того красное лицо приняло сивушный оттенок.
      -- Я смотрю, у тебя неплохие хоромы, -- сказал Расколов и стал закуривать. -- Кругом мрамор, кедр, цветной паркет...Сколько тут общей площади?
      Человек с автоматом, кашлянув в кулак, произнес:
      -- Здесь вместе с гаражом...
      -- О гараже потом поговорим, -- перебил охранника вождь. -- Меня интересует общая квадратура жилой площади.
      -- Четыреста пятьдесят квадратных метров. Вместе с сауной. Бассейн и бильярдная не в счет.
      -- Вот видишь, Арефьев, мой начальник охраны Михайло Кривозуб все о тебе знает и может даже назвать балансовую стоимость этой недвижимости, -Расколов картинно развел руками. -- А как ты посмотришь на то, что мы сейчас с тобой оформим купчую? Во сколько ты сам оцениваешь свое добро?
      -- Боюсь, это тебе не по карману...-- при упоминании слова "Кривозуб" Арефьев вспомнил разговор с Шедовым о его племянниках близнецах.
      -- А мы округлим...в счет страховки за потерю моих бабок, -- Расколов взглянул на часы. -- Скоро утро и до рассвета мы должны с тобой уладить все формальности.
      -- Я на твоих деньгах потерял шестерых своих людей. Молодых пацанов. И я от своих обязательств не отказываюсь и деньги, которые, благодаря продажности посредника перешли в руки другой банды, я верну. Вопрос только во времени...
      -- Это все пустые словеса, а мне нужны гарантии. Что у джигита самое дорогое? Свобода, конь и жена! Я сейчас могу забрать у тебя все -- и свободу, и коня, и жену... Верно, Михайло? -- взгляд в сторону телохранителя. -- Сколько у него машин?
      -- Четыре иномарки, -- подсказал Кривозуб. -- BMW, два "мерседеса" и два "джипа", но все тачки не тянут даже на полмиллиона.
      Расколов в упор уставился на стеклянный стол с медной русалкой.
      -- Возьми, Михайло, человека и пройдись по хате, -- приказал Расколов, -- Может, у него в сундуке золотое руно или сокровища Алладина спрятаны...
      Кривозуб отслоился от кресла, где сидел его шеф, и с одним из охранников направился вглубь дома. Арефьев проводил их таким взглядом, что даже видавший виды Расколов поежился.
      -- Верни людей, -- сказал Арефьев, -- не усугубляй дело. Если хоть одна вещь в доме будет сдвинута с места, забудь об утре...
      Пьяно ухмыльнувшись, Расколов отпарировал:
      -- Пока ты меня стращаешь, я оставлю тебя в одних кальсонах. А захочу и их сдеру и любой из моих молодцов опустит тебя ниже подвала.
      Арефьев смертельно побледнел.
      -- Идет, я твои слова принял к сведению, -- желваки на щеках хозяина дома железно взбугрились. -- Только потом, Раскол, никого не вини. Потеряешь все, вплоть до своей грязной душонки.
      С шумом откинулась дверь и вошел Кривозуб. В руках нес картину.
      -- Что это за дерьмо? -- спросил Расколов.
      Полотно поставили на спинку кресла и все увидели ничего из себя не представляющую голубую вазу с цветами, стоящую на синей скатерти.
      -- Зачем ты притащил эту мазню? -- Расколов подошел вплотную к картине.
      До Арефьева донесся плач Златы. Он напрягся, кулаки непроизвольно сжались.
      -- Это Анри Матисс, -- сказал он. -- Забирайте и катитесь отсюда к чертовой матери.
      -- Это жидовская мазня ничего не стоит, -- поморщился Расколов. -- И потом, здесь нет подписи художника... Михайло, -- обратился Расколов к Кривозубу, -- бери ручку и пиши купчую... -- И Расколов начал диктовать: -Я, Арефьев Герман, такого-то года рождения, проживающий по такому-то адресу, все свое имущество переступаю Расколову...Впрочем, погоди, не так...Все свое недвижимое имущество, оцениваемое в один рубль ноль-ноль копеек, переступаю гражданину Расколову...
      Неизвестно, что бы еще умного изрек Расколов, если бы вдруг не отворилась балконная дверь и в проеме не показался Петр Раздрыкин -- козий пастух. Он был не один -- одной рукой он обнимал за шею незнакомого Арефьеву человека, в другой руке держал косу без косовища, прижимая ее к сонной артерии плененного.
      -- Приветствую вас, гопники! -- выкрикнул Раздрыкин и демонстративно вдавил жало косы в кадык заложника. И все отчетливо увидели, как по светлому воротнику куртки потекла струйка буро-красной жидкости.
      -- Ах, сволочь! -- кинулся к двери Кривозуб. -- Счас я этому пикадору снесу черепушку, -- он поиграл автоматом.
      -- Стой! -- осадил охранника Расколов. Его глаза напоминали две оловянные плошки. -- Кто этот фармазон? Почему он еще дышит? -- Расколов бросил изничтожающий взгляд на Арефьева и тут же перевел его на Кривозуба. -- Михайло, мать-перемать и еще раз мать-перемать, где наши люди?
      -- Твои балахвосты были слишком самоуверенны, но они не у себя дома, -пастух, словно смычком, угрожающе повел косой. -- У меня затекает рука, поэтому быстрее выметайтесь...
      -- Гена, блин, -- обратился Кривозуб к своему пленному охраннику, -как ты мог попасть в такое мутье? Где остальные? Где Митрофан, где Гусь? -в ярости Кривозуб ударил кулаком по картине и та косо спланировала на пол. И словно окурок, охранник каблуком стал вдавливать холст в землю. Но этого ему показалось мало и он, подняв ногу в тяжелых ботинках, обрушил ее на багет. Рама треснула и крошки гипса разлетелись по ковру.
      Арефьев вскочил с дивана, но его тут же сбили с ног и он лицом упал на пол. Один из помощников Расколова прижал его голову к ковру, другой уселся ему на ноги. В поясницу уперся ствол пистолета. Арефьев застонал от пронзившей все тело боли. И все увидели как наотмашь хлобыстнула дверь и из нее живой торпедой, без единого звука, выбросилась Ронда и, перемахнув спинку дивана, обрушилась на того, кто сидел на голове Арефьева. Собака мощным обхватом лап, широкой грудью сбила обидчика со своего хозяина и мертвой хваткой вцепилась чужаку в горло.
      Арефьеву невыносимо стало больно, он ощущал мощные толчки ног своего четвероногого друга, терзающего сидящего на нем человека. Арефьев уже терял сознание, когда услышал звон разбитого стекла и взвинченный голос Воробьева:
      -- Не двигаться, стволы -- от себя!
      "Вадим, задай им как следует перца", -- шептали губы Арефьева.
      Расколов, путаясь в длинных полах плаща, упал за диван, Кривозуб метнулся за спинку кресла, на ходу он передергивая затвор автомата. Пастух и тот, кого он держал под косой, застыли на месте, словно изваяние рабочего с крестьянкой. И когда Кривозуб выстрелил в сторону разбитого окна, оттуда мгновенно отреагировал автомат Воробьева. Синие факелки стократно отразились в большой хрустальной люстре. Где-то в дальних пределах дома послышались крики Златы.
      Несколько пуль прошли над диваном и, отрикошетив от кирпичной стены, упали смятыми червячками на пол. Запахло сгоревшей смазкой и порохом.
      -- Михайло, спрячь, пушку! -- истерично заорал Расколов. -- Гоним, пока нас тут не замочили...
      Люди, сидевшие на Арефьеве, скатились с него и подгоняемые рыком Ронды, бросились в коридор. Мгновенно ситуация в доме начала кардинально меняться. Пастух оттолкнул от себя заложника, зло плюнул и вытерся рукавом надетой на голое тело фуфайки.
      В двери вошли Голощеков с Буханцом. Последний держал наготове АК. Они подошли к Арефьеву и помогли ему подняться. Со стороны лестницы бежала Злата. Она плакала и смеялась. Женщину едва не сбила с ног крутившаяся у колен хозяйки Ронда.
      Голощеков сказал:
      -- Расколов со своей шоблой еще находится в пределах досягаемости...Может, оставить его навсегда на Мертвом поле?
      -- Пусть катится, -- Арефьев находился на грани нервного срыва. -- Боль одолевала его. Он нежно обнял жену и стал вытирать с ее щек слезы. -- Идем, милая, мне надо сделать укол...
      Они поднялись наверх, в спальню, и Арефьев прилег на кровать. Злата подала ему шприц и флакончик со спиртом.
      -- Какой ужас! -- говорила женщина и не могла удержать слезы.
      -- Все позади, помоги мне одеться.
      Где-то за окном они услышали милицейскую сирену. Через пару минут постучал Голощеков и доложил о прибытии подполковника Коризно.
      -- Э, черт! Подожди меня здесь, -- сказал он жене, а сам с Голощековым пошел вниз.
      Действительно, за калиткой, возле служебной машины, стоял начальник милиции Опалихи. Они поздоровались.
      -- Сержант нашей ППС доложил мне, что вроде бы в этом районе слышится стрельба. Ночь все-таки, а тут еще какие-то подозрительные иномарки мотаются...
      -- Нет, у нас пока все в порядке, -- Арефьев благодарил Бога за то, что разговор происходи в темноте. -- Мне тоже показалось, что где-то поблизости стреляли...
      -- Вот в том-то и дело, -- сдержанно проговорил Коризно, -- здесь такой район, не зря ведь зовется Мертвым полем...Сержант! -- крикнул он в сторону "лендровера", -- передай в дежурную часть, что у строения No9 все спокойно. -- И снова Арефьеву: -- На всякий случай проедем к рощице, а вдруг там резвятся какие-нибудь пацаны ...
      -- Вашей профессии, Михаил Иванович, не позавидуешь, -- Арефьев поежился, порыв ветра захолодил спину.
      -- До встречи, Герман Олегович, -- попрощался подполковник, садясь в машину.
      -- Всего хорошего, -- стараясь быть спокойным, ответил Арефьев.
      Когда милиция уехала, Арефьев вернулся к дому. Злата ожидала его на крыльце. Она дрожала, словно осиновый лист, и тихонько плакала.
      Рядом с Арефьевым появился силуэт человека, от которого несло порохом. Это был Воробьев.
      -- Ты, братец, чуть меня не подстрелил, -- попенял ему Арефьев. -- И тем не менее, спасибо, выручил...А что, Вадик, случилось с нашей охраной? К чему такая игра в поддавки?
      -- Спасибо адресуйте своей супруге, это она мне позвонила...Что касается нашей охраны...С ребятами надо расстаться, новенькие из охранной фирмы. Свою роль сыграл закон падающего бутерброда: все произошло именно тогда, когда у Буханца заболела жена, у Чугунова рана воспалилась, а Борис на тренировке подвернул лодыжку...
      -- А почему не сработала внешняя сигнализация?
      -- Да это только для непосвященных. Такие системы сейчас у всех и у Расколова в том числе...Преодолеть ее не труднее, чем перейти дорогу под красный свет.
      -- Зачем же мы тогда платим за нее такие бабки? Ладно, забудем об этом и давай лучше подумаем над тем, как сбить рог у этого бизона...Такие экспромты спускать нельзя...
      -- В таких случаях самое действенное лекарство -- свинец или под днище авто 300 граммов пластита. Другого языка этот неандерталец не понимает.
      -- Пожалуй...
      Арефьев смотрел на Злату, которая вместе с Рондой все еще ждала его на крыльце. На ней был надет его свитер, доходивший ей до колен.
      -- Я больше оставаться здесь не могу, -- взмолилась женщина. -- Давай оформим документы и уедем куда-нибудь за границу...Я согласна на любое место, хоть в Сахару, только бы не здесь...
      Она ему была под мышку. Арефьев ее жалел, как малого ребенка, и ни в чем не отказывал. Ему и самому не хотелось идти в опостылевший дом.
      -- Послушай, откуда взялся Петр? -- спросил он жену.
      -- Я ему тоже звонила. Ты, пожалуйста, его отблагодари, он ведь рисковал жизнью...
      -- Я его не обижу. Он действительно молодчина, сработал, как заправский террорист.
      Они вошли в дом, где пахло пороховой гарью и чуждыми запахами. Подошли к поверженной картине.
      -- Знал бы художник, какая печальная судьба постигнет его творение, наверное, застрелился бы...
      -- Оставь картину в покое. Идем отсюда, я хочу чего-нибудь выпить, -Арефьев обнял Злату за плечи и они медленно пошли по лестнице наверх.
      Тревожная ночь сменилась тревожным утром. Где-то в половине десятого раздался телефонный звонок. Без знаков препинания и пауз, пьяным голосом, Расколов проговорил:
      -- Мы с Кривозубом уж пьем на твоих поминках. Сегодня тебе, Ареф, крупно повезло, но запомни -- реванш за мной. Я тебя обстругаю и сделаю симпатичного Буратино. А если будешь плохо себя вести, распилю на циркулярке и брошу в печку крематория...
      Однако черная полоса в любой жизни рано или поздно проходит. Буквально, десять минут спустя после разговора с Расколовым, позвонил Шедов и сказал, что дела на фондовой бирже как будто налаживаются. Арефьев не стал ему рассказывать о ночном происшествии и даже сама мысль о возвращении к нему была противна.
      Он подошел к книжной полке и снял оттуда небольшой томик в твердой, глянцевой обложке и открыл на 120-й странице. Прочитал им же самым подчеркнутые слова: "Теперь я думаю так: все смертны, для смерти нет закона". Захлопнув книгу, задумался -- а стоит ли упираться, когда все с такой очевидностью говорит, насколько тщетны все его усилия удержаться на плаву?
      Он боялся от самого себя услышать ответ. Взял шприц с комком проспиртованной ваты, и, закатав рукав, воткнул в мышцу иглу. Осторожно надавил на стерженек и, прикрыв веки, стал ждать отступления телесной и душевной боли...
      Глава восьмая
      Сначала ему показалось, что на поясницу ему вылили ведро раскаленного свинца -- столь нестерпимая боль опоясала его спину. Но постепенно она стала смещаться к правому боку, его затошнило и одновременно ему показалось, что происходит непроизвольное мочеиспускание.
      Арефьев вызвал секретаршу и велел ей в течение часа его не тревожить. В туалете ему показалось, что из него истекает раскаленный поток битого стекла. С невероятной болью из него вылилось несколько капель крови и гноя.