И тут, как на грех, последний дом повернулся боком и здоровенный рыжий деревянный крендель закачался перед глазами путников.
      - Стой! - закричал Шипов. - Стой, тебе говорят! Кобылка уперлась в снег. Шипов вывалился из дровней. Гирос за ним.
      - Погоди, братец, - сказал Михаил Иванович вознице торопливо, - дай лошадке овса... Мы сейчас.
      И они скрылись в дверях.
      Они вошли в знакомую пахучую полутьму, и головы у них закружились от тепла, от запахов, от предчувствий. Выбрали стол поаккуратней.
      "Вроде бы господа", - подумал хозяин, оглядывая вошедших. Что-то холодное пробежало у него за пазухой. Он вздрогнул: Шипов смотрел на него пристально, не отрываясь. Тогда он кинулся к столу и отер его собственным рукавом. Все в трактире тотчас перестали есть-пить, разговаривать. Душа у Шилова звенела, как натянутая струна. Он распахнулся. Гирос подхохатывал вожделенно. Был праздник.
      Через мгновение стол был уставлен, и они припали к нему, не дожидаясь особой команды, тем более что жгучая влага не хотела ждать. Теперь она действительно потекла по горлышку и ледяной студень обволок язык, нёбо, душу и провалился внутрь.
      В этот момент, никем не замеченный, вошел в трактир здоровенный мужик в ладном, с иголочки, новехоньком овчинном тулупе, розовощекий, черноусый. Счастливая улыбка озаряла его лицо. Не снимая смушковой астраханки, он легко прошагал мимо столов и опустился на лавку как раз напротив секретных агентов. И вот уже он тоже пил, и закусывал, и улыбался то Шилову, то Ги-росу, и подмигивал им, и вертелся на своей лавке...
      Через полчаса компаньоны гуляли уже вовсю, а хозяин едва успевал поворачиваться, поднося все новые и новые кушанья, хотя прежние стояли нетронутые или едва пригубленные, а он все нес и нес, подгоняемый окриками Шипов а и хохотом Гироса.
      И весь трактир тоже пил, гулял, орал вместе с секретными агентами.
      - Господа, - говорил Шипов, - пущай, лямур-ту-жур, обо мне память будет! Веселитесь, господа!.. - Трактир гудел одобрительно. - Вот, господа, как у нас с вами идет... стол широкий... всего много. (Подполковник Шеншин не очень одобрительно глядел из угла.) Ваше высокоблагородие, не велите казнить!.. Хлеб мягкий - рот большой... За сорок целковых еду для вас душу вытягивать у его сиятельства!.. За сорок целковых... - Трактир вздохнул сокрушенно. - За сорок целковых я вам служу, шерше ля фам, бог вам судья!.. (Шеншин погрозил ему с небес.) А, пропади ты!.. Вот твои сорок целковых... Михаил Иванович выхватил деньги и швырнул их хозяину. Тот подхватил ассигнации и стоял, держа их в растопыренных пальцах, не зная, что делать. Вдруг Шипов сказал очень спокойно в наступившей на мгновение тишине: - Еще по бутылочке на каждый стол... - И усмехнулся. - Секретный агент Шипов гуляет... - Трактир замер. (Подполковник Шеншин растворился.) - Меня сам его сиятельство князь Долгоруков знает... - И добавил очень тихо, словно ничего и не было, словно и не пили-ели: - Меня сам генерал-майор, се муа, Потапов к вам сюда послали...
      Черноусый мужик весело загоготал.
      - Ты это чего? - спросил Шипов. - Аншанте?
      - Ничего, - сказал мужик, - приятное занятие. Люблю закусить с морозца, - и ловко плеснул в свой розовый рот водочки, - а у нас пономарь Потапов есть, вот я и смеюсь...
      - Ну и чего? - не понял Шипов.
      - Да ничего, - сказал мужик, разгладил черные усы, глянул осовело и вдруг запел:
      ...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
      "Готов, - подумал Шипов, - готов поросеночек красногубый..."
      Трактир продолжал гудеть, звенела посуда, душное облачко снижалось с потолка, задевало головы. Черноусый мужик поднялся и, покачиваясь, отправился к двери. И хотя ну что в том мужике Шилову, а будто просторнее стало вокруг и задышалось легче.
      Вошел возница, озябший весь. Шипов его узнал, поднес ему - не забыл, и вдруг все вспомнилось, и дрожь охватила Шипова. Он глянул на Гироса компаньон спал, откинувшись, раскрыв рот, указывая носом на дверь. Предстояла дорога, а не радости с Дасей, и даже не остатки барского кофея в людской, и даже не душная темень трактира...
      И вот уже все осталось позади, словно был это сон, только голова кружилась да ассигнации не шуршали на груди, а Гирос спал, натянув картуз на малиновый свой указатель, прикрывшись овчинным тулупом. Солнце давно зашло. Сумерки густели. Впереди было поле, поле, поле.
      "Успеть бы до сельца добраться, - трезвея, подумал Шипов, - покуда темень не пришла".
      Но не проехали они и пяти верст, как длинноногая февральская темень настигла их, ухватила и поволокла. Задул откуда ни возьмись ветер. Пошла поземка. Набежали лохматые, низкие тучи, и все переменилось.
      Уже не было вокруг прежней бодрящей радости от крепкого бега кобылки по легкому морозу и предвкушения чего-то неизвестного, но заманчивого; и не было желания наслаждаться окружающей природой, что свойственно иногда даже секретным агентам; и не было праздника в душе; и не были натянуты нервы, как перед полетом через пропасть; ничего этого не было, а было несчастье отрезвления при виде этих лохматых туч, несущихся, словно голодная волчья стая за добычей.
      Даже луна, то появляющаяся, то исчезающая вновь, была ничтожной и несчастной, и молодая кобылка бежала уже как-то по-иному, с неохотой.
      Кругом была пустыня из крутящегося снега и темени, лишь кое-где вдали проплывали темные пятна - то ли облака, то ли случайные деревья. Не слышался лай собак, не пахло жильем. Метель все усиливалась.
      Шипов с начала пути задремал было, отяжелев от трактирного баловства, но вскоре проснулся. Гирос спал, совсем зарывшись в тулуп и сено. Мужик сидел рядом неподвижно и лишь изредка пошевеливал вожжами - кобылка бежала сама.
      Выпитое вино покуда не давало остынуть, и мрачные мысли еще не закопошились в голове, не загудели, й-все-таки что-то уже на душе было не так, какая-то тяжесть успела ее коснуться, какой-то неведомый крик копился уже в ее глубине, намереваясь выпорхнуть на волю.
      В холоде всегда вспоминается тепло, и Шипову вспомнились комната в доме князя, огонь в камине, фонарь из разноцветных стекол, барская кровать, широкая, словно на четверых, медвежья шкура на полу, и молодой князь, белолицый, с черными большими глазами, насмешливо поджавший сухие губы, в белой кружевной сорочке с распахнутым воротом. Шипов сидит спиной к пламени прямо на шкуре - ему дозволено. Спине тепло. Молодой князь рассказывает ему о своих петербургских похождениях, как равному. Князь Василий Андреевичи княгиня в отъезде. Дворецкому велено людей из людской не выпускать - пусть спят. За окнами ночь.
      - Ну, Мишка, - говорит князь тихо, - она согласна? Не плакала? - Руки его при этом дрожат, и он краснеет.
      - Рада без памяти, ваше сиятельство, - говорит Мишка.
      - Ну, тогда, - говорит князь нерешительно и вздыхает, - тогда ступай за ней... только тихонько, смотри... Ежели капризничать начнет - не уговаривай, я этого не хочу, слышишь?
      И вот он ведет ее по темным залам, по коврам. Он обнял ее за плечи, они подрагивают.
      - Боишься?
      - Не...
      - А чего дрожишь?
      - А так...
      Он ее поглаживает на ходу, будто ободряя, поглаживает, трогает, а сам сгорает: как оно там сейчас будет?.. И строит свои скромные планы.
      - Ты чего это руки распускаешь? - говорит она шепотом. - Гляди, пожалюсь князю-то...
      - Ничего, ничего, - торопливо бормочет он, - ты иди, иди, те-те-те-те... - А сам трогает, поглаживает.
      Он впускает ее в комнату к молодому князю и запирает дверь. Стоит в темноте, слушает, но дверь дубовая, вековая, ничего не слыхать. Вот уже ноги занемели совсем, голова кружится, мочи нет, тут она выходит. В одно мгновение, покуда не захлопнулась дверь, он видит в разноцветном тусклом сиянии фонаря, что она чуть встрепана, а так вроде бы и ничего. И снова темнота, и мягкие ковры, и он ведет ее по комнатам.
      - Ну как там? Те-те-те?..
      - А тебе чего? - усмехается она. - Али сам про то не знаешь?
      - Знаю, - смеется он, останавливает ее и валит на черную софу. Те-те-те-те...
      Но она сильная, вырывается и отталкивает его.
      - Да куды тебе, козел!
      И вот она, уже брюхатая, стоит перед старым князем, а молодой князь тут же, а Шипов при нем - ему дозволено.
      - Ну, - хмуро спрашивает у нее сам, - кто же это тебя так?
      Она молчит. Молодой князь густо краснеет и что-то говорит по-французски. Ее отпускают. Тянется молчание. И вдруг Шипов выходит из своего угла и встает перед князем на колени.
      - Виноват, ваше сиятельство... Не удержалси...
      Старый князь поджимает губы, руки его дрожат. Молодой вовсе к окну отворотился. Василий Андреевич глядит то на сына, то на Шилова. Он все понимает.
      - Что за разврат? - говорит не очень сурово. - Как это дурно все и отвратительно... - И Шилову: - Ладно, ступай... Но я должен тебя женить на ней.
      А тут, слава богу, эманципация...
      Вдруг дровенки тряхнуло, и кобылка пошла шагом, широко взмахивая головой. Тучи бежали так низко, что казалось - сейчас заденут. Метель усиливалась. Какой-то ноющий звук пробился сквозь вой ветра и замер. Гн-рос уже не спал. Он поднял голову настороженно и всматривался в темень. Холод начинал прошибать.
      - Эх, - сказал мужик, - душегубы.
      - Кто же это душегубы? - рассердился Шипов. - Мы, что ли?
      Возница не ответил.
      Дровни проплывали мимо двух дубов. Они стояли возле самой дороги, полузаметенной снегом, по обе ее стороны. Один старый, кряжистый, а другой молоденький и пока еще стройный.
      - А ну, постой, - приказал Шипов.
      Он соскочил с саней и, проваливаясь в снег, заторопился к молодому дубу, который был поближе. Там, зa ним, за его спиной, он присел и увидел краем глаза, как Гирос, словно заяц, поскакал к старому дубу за тем же делом. Снова донесся ноющий звук, но уже ближе. Шипов поглядел на Гироса с неодобрением и вдруг понял: волки!
      Они приближались. Вой нарастал. Кобылка всхрапнула.
      - Эх! - крикнул возница пронзительно и стегнул кнутом. И дровенки вместе с теплым сеном исчезли в метели.
      - Стой! - закричал Шипов, застегиваясь. - Стой, черт!.. Да куды ж ты!
      Но саней словно и не было, а вечно была только эта пустыня, наполненная свистом ветра да нарастающим воем волчьей стаи.
      "Так чего же я жду? - с ужасом подумал Шипов. - Покуда навалятся и раздерут в клочки?"
      И он заверещал пронзительно, по-заячьи, ухватился за ствол и закарабкался, срывая ногти и кожу, по обледенелому стволу, по сучьям вверх, вверх, словно решил во что бы то ни стало достигнуть неба и никогда не возвращаться обратно. Тонкий ствол прогибался под его тяжестью, тонкие веточки обламывались, тонкие льдинки врезались в ладони, а он лез и лез. Казалось, что прошла уже целая вечность, а пролетело мгновение. Вдруг ствол изогнулся, не выдержав его тяжести, и Шипов повис, болтая ногами. В этот момент выглянула луна. Под ним была метель, и в ней, в ее карусели, он увидел мелькающие поджарые тени. Они были далеко внизу, то уменьшаясь в размерах, то увеличиваясь, и выли, и приказывали ему спуститься.
      Он наконец смог ухватиться ногами за ствол, сплелся с ним, и приник к нему щекой, и замер. Луна исчезла вновь. Слышался тяжелый хрнп хищников, прерываемый воем, рычанием и ударами лап по стволу.
      Слезы замерзли на щеках. Будто бы издалека донесся крик Гироса, но о чем кричал компаньон, понять было невозможно. Теперь оставалось одно ждать, ждать и успокаивать сердце, норовящее взломать грудную клетку. Теперь бы не упасть, а там поглядим. Он боялся шевелиться, чтобы тонкий замерзший ствол не хрустнул вдруг, не подломился. Так он висел, почти не ощущая рук, скосив глаза к земле, и когда выкатывалась желтая, подлая, безучастная луна, успевал приглядеться к происходящему под деревом. Теперь он уже твердо знал, что его караулят пять волков; он видел, что одни сидели, задрав морду кверху, и подвывали при малейшем его движении, другие же угрюмо и беззвучно прохаживались взад и вперед под дубом, словно обдумывали дальнейшие планы. Они ждали, когда секретный агент, устав ви-ееть, подобно спелой вишне, оторвется и полетит к ним.
      Первый жгучий, тоскливый страх прошел. Шипов сообразил, что он недосягаем, и молил бога, чтобы скорее наступило утро и светом своим разогнало мохнатых дьяволов.
      Большой дуб оказался совсем рядом, рукой подать, но Гироса Михаил Иванович различить не мог - ветви были толстые, в обхват, и тело компаньона, видимо, сливалось с ним.
      Вдруг Шипову показалось, что один из хищников поднялся на задние лапы и прошелся на них, словно человек.
      - Ты чего, - спросил Шипов, - аи рехнулся? Волк не ответил. Остальные завыли.
      - Мишель! - крикнул Гирос из темени. - Подо мной ветка трещит.
      - Сунься к стволу поближе! - крикнул Шипов, едва разжимая замерзшие губы.
      Волки снова грянули хором свою песню. ! "Складно поют", - подумал секретный агент.
      - Мишель! - снова донесся голос Гироса. - Скажи, голубчик, дуб ломок или гнуч?
      - Да спустись ты пониже! - рассердился Шипов. - Куды ты на макушку-то взобрался, мезальянс!
      А сам подумал, что не мешало бы и ему самому тоже податься пониже, того и гляди макушка обломится. Куда это взлетел он со страху? Тоже жить хочется?.. И он медленно, сдерживая дыхание, пополз по стволу вниз. Ствол качнулся, начал крениться, но Михаил Иванович успел проползти опасную зону. Ноги его нащупали толстый сук, под рукой оказался другой, в этом месте ствол был несколько изогнут, на счастье, природой, и Шипову удалось устроиться сидя. Теперь он даже мог руки сунуть в карманы, что и сделал. Потом он отдышался, зажмурился, налил себе маленькую, выпил, откусил балычка... Пожевал, снова налил, снова закусил... Печь погасла, что ли: спину дуло, под ледяным котелком замерзала голова.
      ...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
      Волки пели по очереди. И снова Шипов увидел того самого, он его успел заприметить, с белым пятном на большом лбу, - наверно, атамана всей шайки. Атаман кружился на снегу, вскидывал лапы, воистину плясал.
      - Эй! - крикнул Гирос. - Ну как ты там, не замерз?
      - Не-ет, - откликнулся Шипов, уже не чувствуя холода.
      И он заплакал.
      "Эх, ваше высокоблагородие, - думал он, - за сорок-то целковых! Сами на дубу этом повисели бы... Эх вы... вместе с графом вашим чертовым... пропаду теперь за сорок целковых... Господи, коли жив останусь, ни в жисть в дровенках на ночь глядя не покачу... Пропаду я, господи..."
      Внезапно метель улеглась. Тучи исчезли. В небе стояла полная луна. Стало теплее вроде. Шипов даже не удивился, что бог так сразу снизошел к его слезам.
      Луна была серебряная, игрушечная, а свет от нее исходил зеленый, призрачный. Волки то увеличивались в размерах, то уменьшались. Дуб, на котором устроился Гирос, был могуч и подпирал небо. Михаил Иванович, уже не зажмуриваясь, налил себе винца, понюхал - пахло хорошо, крепко, медленно выпил и плавно отправился из буфетной... Он шел на носках, чуть подавшись вперед всем телом, вытянув руку с подносом. Соломенные бакенбарды топорщились, соломенный хохолок подрагивал, зеленые глаза освещали дорогу, овальный стол, княжескую семью, приготовившуюся обедать. Молодой князь ему мигнул, и Шипов ответил едва заметно уголком рта. Блюда веером расходились по столу, будто их никто и не ставил, а они сами. И ни звона, ни брякания, ни стука. А он все шел и шел, и вот уже луг зеленый, гуси бегут, стрекоза летает...
      Волки запели снова, двое - фальцетом, остальные подтягивали баском, получалось действительно неплохо, и хотя слов Шипов никак разобрать не мог, но улавливал тоску, и от этого снова хотелось плакать.
      Под старым дубом другая группа серых разбойников караулила компаньона, но тех было вроде поменьше, и сидели они неподвижно, и пения с их стороны не слышалось.
      Вдруг белобрысый атаман перестал плясать и сказал, обращаясь к товарищам:
      - Ну, будя, пора и выпить. Пущай энтот посидит пока, а мы выпьем. Озяб я чего-то... - И он кивнул на Шипова.
      "Неужели не поднесут?" - подумал Шипов.
      - Эй, - позвал атаман, - не хочешь пропустить махонькую?.. А то давай, лямур-тужур, слазь...
      Михаил Иванович обрадовался, засуетился, но спуститься не смог - не получилось.
      - Ладно, сиди, - сказал атаман, - сейчас поднесут... Руку-то протянуть можешь?
      Шипов кивнул утвердительно.
      Атаман подошел к дубу, поднялся на задние лапы.
      - Держи, что ли...
      Михаил Иванович протянул руку, как мог, взял рюмку, осторожненько понес, чтоб не расплескать.
      - Браво! - крикнул атаман, и волки тотчас запели. "Молятся", догадался Шипов и выпил.
      И он стал размышлять о том, как много мук за сорок-то целковых, как много суеты и хлопот и там у них, у их сиятельств, у их благородий, и у волков, и у него, у Михаила Ивановича, и только граф Толстой спит сейчас неподалеку, ни о чем не догадываясь, спит в графской своей спальне, со своей графиней и не знает, что и за ним охота идет, и за Шиповым охота идет, и на волков ведь тоже охотятся.
      - Вы Амадею поднесли бы, - сказал он волкам, - он, знать, тоже зазяб... грек он...
      - У него свои серые есть, - засмеялся атаман, - пущай они ему-, тре жоли, и подносят...
      Шипов спорить не стал и закрыл глаза.
      Вдруг словно кто его в бок пихнул, и он проснулся. Стояло серое февральское утро. Волков не было, они ушли с атаманом вместе. Правда, под старым дубом те четыре все так же сидели неподвижно, но страшно не были.
      "Всю распили и ушли, мои-то, - подумал он, - слава богу, мне хоть поднесли..."
      - Эй! - прокричал кто-то.
      Шипов глянул нехотя: на дороге свежеструганые дровенки, молодая кобылка перебирает ногами, вчерашний возница машет рукой:
      - Живы аи нет?
      - Живы, живы! - откликнулся со своего дуба Ги-рос. - А ты чего нас бросил, каналья? Грех замаливать пришел?
      - Тулупчик-то мой цел ишшо?
      Волки под старым дубом сидели неподвижно. Мужик подошел ближе.
      "Вот сейчас они ему, аншанте, устроят!" - подумал Шипов беспомощно. Но волки не пошевелились. Последнее, что успел увидеть Шипов, было чудо: со старого дуба спрыгнул Гирос прямо на серых зверей, развел их руками и пошел к мужику. Тут Шипов закричал, или ему показалось, и рухнул с дуба в снег.
      Очнулся он в избе, на печке. Пахло щами и хлебом. Шипов лежал, укутанный в тряпье, и истекал потом, но это его не беспокоило. Он глянул вниз. За столом сидел Гирос и хлебал щи. Кончик его носа утопал в миске. Рядом сидел возница, вздыхал и часто моргал белыми ресницами.
      - ...а я, понимаешь, завернулся, лежу, как в люльке. - Гирос захохотал. - Прощаю тебе, братец, потому что тулупчик твой меня спас... А не тулупчик - я бы тебе показал, черт тебя возьми! Как же ты посмел нас бросить, черт! Это же непорядочно. Хотя что с тобой об порядочности разговаривать, свинья...
      - Ага, - сказал мужик. - Больно кобылу пожалел я. Молодая ишшо.
      Шипов слушал этот разговор и вдруг вообразил, как будто не он висел на дубу, замерзая, умопомрачаясь, а подполковник Шеншин. И он засмеялся втихомолку.
      Ваше высокоблагородие, человек свое всегда возьмет, а как же. Как вы там его ни унижайте, а что природой положено, он возьмет. Из чужого кармана вынет, а возьмет. Вы, конечно, можете на него сапогами топать, грозно кричать, вы даже можете напустить на него глупость или же, предположим, серых волков, от которых только чудо и может спасти, и он спасется и свое возьмет, а как же. Он отогреется, обтерпится, а возьмет. Ежели ему полагаются от природы сто рублей, он их возьмет, где бы они ни лежали. Даже ежели вы их запрятали в самую глубину, ваше высокоблагородие, он возьмет. Вы ему сорок целковых кинете - на, мол, подавись, - а он не подавится и те остальные шестьдесят целковых возьмет, у вас ли, в другом каком месте, а возьмет, а как же. Почему это так, он не знает, он об этом не думает, он просто беспокоится весь, мучается, мечется, места себе не находит; он весь вытягивается, шею свою вытягивает, принюхивается и так вот бегает по жизни из конца в конец днем и ночью, пока не возьмет того, что ему определилось природой. И он тогда не знает, не понимает, что же это с ним произошло, отчего это он успокоился (подумаешь, какие-то шестьдесят целковых!), глаза стали ласковые, руки не трясутся. Да неужто ему больше не нужно? Значит, не нужно. Вы не можете сами на себя поглядеть и не можете знать, что это и вам выпадает, и их сиятельству князю, и их высокопревосходительству генерал-адъютанту, и всем на этом свете. И никто не знает, кому что определено и сколько, и в этом большое счастье. Ежели бы мы точно знали, мы бы давно поубивали друг друга и все бы кончилось. И вот чтобы этого не было, нам об этом знать не дано, даже догадываться... Стало быть, нельзя человека за это судить. Это не воровство, не разбой, не грех, а природа. Вы мне эдак - я вам так, вы мне так - я вам эдак. Чего же сердиться-то? Вы мне просто так отдать мое не хотите? Ладно, я вам, ваше высокоблагородие, письмо напишу по всей форме. Чтоб было вам приятно мне деньги отдавать...
      СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
      От М. Зимина
      Его Высокоблагородию Господину Подполковнику Шеншину Д. С.
      Довожу до сведения Вашего Высокоблагородия, что многократные мои поездки в "Ясную Поляну" раскрыли мне глаза на тайные приготовления, которые ведутся в доме Его Сиятельства Графа Льва Николаевича Толстого.
      Сообщу Вашему Высокоблагородию как все есть по порядку.
      В доме Его Сиятельства Графа Льва Николаевича имеются потайные ходы и комнаты под замками, в коих, как мне удалось установить, приготовлено место для размещения станков для печатания противузаконных сочинений.
      На четвертой неделе минувшего Великого Поста, когда я находился в Туле, к Его Сиятельству Графу Толстому были привезены литографические камни со шрифтом и какие-то краски. На этих камнях, как я узнал, и собираются печатать, а что - пока не знаю.
      Как вы, Ваше Высокоблагородие, велели мне узнать о студентах, проживающих без видов в имении у Графа Толстого, так они живут действительно без видов количеством 30 человек...
      Ваше Высокоблагородие, дорога в "Ясную Поляну" трудная. Метели все позаметают...
      ...Мужиков ехать и не упросишь. А то и волки встречаются, а зимой волк свиреп... Но я, Ваше Высокоблагородие, по Вашей воле все исполняю и забочусь, чтобы Его Сиятельству Князю Благодетелю моему не было бы досады или пуще того - беды. Как тех злодеев изобличить - пока не знаю, но можете, Ваше Высокоблагородие, не сумлеваться в моем старании...
      М. Зимин
      ...Вы ведь тоже пишете, ваше высокоблагородие, а зачем? А затем, чтобы взять свою долю. Я бы мог вам не писать, когда бы вы сами отдали мне мое, но вы-то думаете, что оно ваше, а оно мое, а как же. Сколько там у вас, ваше высокоблагородие, моего - -не знаю, но не сорок же целковых, с чего же я тогда мучаюсь и плачу? Вы бы попробовали сами на дубу повисеть в мороз, на глазах у волков, перед их острыми зубами, а все ради чего? Да ради вас же... за сорок целковых... Покуда граф там кофей пьет с супругою, я жизнью рискую...
      5
      (Из письма Л.Толстого - графине А. А. Толстой)
      ...Я все жив и все люблю вас. Я давно не писал вам вот отчего: я провел дурное, тяжелое лето. Я кашлял и думал - был уверен, - что скоро умру. Я доживал, ар не жил. В октябре я был в Москве и ожил... На днях вышел 1 No моего журнала, я сделал дурной поступок и почти влюбился - все это вместе заставило меня опомниться и привело в почти нормальное состояние. И я пишу к вам, и хочется вас слышать, видеть и думать... Нынче еду назад в деревню. Дела у меня пропасть и по школе, и по журналу, и по роману, который я обещал напечатать в нынешнем году в Русском Вестнике...
      СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
      Канцелярия Московского Военного Генерал-Губернатора
      г. Москва
      Управляющему III Отделением
      Собственной Его Императорского
      Величества Канцелярии,
      Свиты Его Величества,
      Г-ну Генерал-Маиору и Кавалеру Потапову
      Препровождаю к Вам, почтеннейший Александр Львович, донесение секретного агента М. Зимина из Тулы по известному Вам делу Гр. Льва Толстого. Представьте себе, этот агент, не имевший доселе заслуг в политическом сыске, проявил себя с самой неожиданной стороны. Его указания на особую обстановку в доме Гр. Толстого уже вызывают различные недобрые предположения касательно умысла деятельности Графа. Я уж не говорю о литографских станках, красках и проч.
      Меня эти обстоятельства крайне обеспокоили, и, хотя место пребывания Гр. Толстого вне района вверенного мне Управления, я не могу оставаться безучастным.
      Многое несомненно будет зависеть от тонкости и умения агента в дальнейших изысканиях, но и полученных сведений весьма достаточно, чтобы подумать о решительных мерах.
      По свойственной мне откровенности с Вами я могу признаться, что сие известие поставило меня как бы перед пропастью, ибо, ежели подобной деятельностью могут увлекаться лица из славных родов, обладатели почтенных имен и титулов, следовательно, дурные веяния достигли до такого размаха, что надо об сем крайне обеспокоиться. Нынче, оказывается, нельзя быть вполне уверенным в людях, даже имеющих положение. Нас ужаснули Чернышевский и К°, но это, оказывается, лишь цветочки. Какой спрос, в таком случае, с разночинца, ежели дворяне позволяют себе нигилизм?
      Очень прискорбно все это, и это, любезнейший Александр Львович, делает нас с Вами еще более ответственными за состояние нравственности в обществе.
      Пользуюсь этим случаем, чтобы уверить Вас в истинном моем уважении и душевной преданности.
      П. Тучков
      (Из письма генерал-майора А. Потапова - князю В. Долгорукову)
      ...Теперь, когда Вам известна в общих чертах суть происходящего, хочу добавить от себя, что меня лично это известие окончательно убедило в напрасности сомнений. Я вижу, что дело приобретает характер весьма тревожный и, боюсь, может обернуться самой отвратительной своей стороной, превзойдя даже историю с г. Чернышевским и К0.
      Мне весьма близки и понятны огорчения Генерала Тучкова по этому поводу, в том смысле, что даже такая часть Российского дворянства, к которой относится и Гр. Толстой, может быть заражена революционными мечтаниями. Впрочем, боюсь, что мечтания слишком слабо сказано по нынешним временам.
      Странно, что Полковник Муратов при его опыте и умении не придал значения все увеличивающемуся количеству студентов, получивших место в имении Гр. Толстого. 30 человек - это уже не безобидная группа учителей. Это должно было бы насторожить Полковника Муратова.
      Жду Ваших указаний.
      (Князь В. Долгоруков - генералу А. Потапову)
      ...Вы правы, Александр Львович, что ситуация, сложившаяся в связи с делом Гр. Толстого, может привести в отчаяние. Да как же это так случилось, думаю я, что и сей Граф оказался причастен к возмутительному направлению!
      Полагаю, любезный Александр Львович, что следовало бы заняться этим вплотную, не откладывая, ибо каждая минута дорога, не дай бог упустим что-либо.
      Соблаговолите, Ваше Превосходительство, отдать распоряжение об усилении надзора за деятельностью означенных лиц, по-прежнему сохраняя в глубокой тайне наше вмешательство, ибо хотя теперь уже сомнения мои рассеялись, но опыт велит соблюдать осторожность.
      В настоящее время не представляю себе возможностей выявления злоумышленников наилучшим способом, поразмыслите над сим.
      Тяжело сознавать, что при докладе сие известие вызовет огорчение Его Величества, но, с другой стороны, мы можем быть уверены, что своевременность всего предприятия и четкость, с коей оно будет осуществлено, вознаградит и за эту горечь и за наши с Вами волнения и хлопоты...
      СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
      III Отделение Собственной
      Его Императорского Величества
      Канцелярии г, Санкт-Петербург
      Г-ну Полковнику Корпуса Жандармов
      Муратову
      В III Отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии получено сведение, что в имении Гр. Льва Николаевича Толстого "Ясная Поляна" проживают не 10 студентов, как было означено в Вашем донесении за No 817 от 12 января 1862 г., а до тридцати человек, что не может уже само по себе не вызвать подозрения при нынешних обстоятельствах. Кроме того, стало известным, что в имении Графа оборудованы тайные помещения для устройства типографии и получены шрифты и краски и проч. И что идет подготовка к печатанию противузаконных изданий.
      Весьма удивительно, Милостивый Государь, что Вы, находясь в непосредственной близости от означенного имения, не располагаете всеми сведениями, тогда как деятельность Графа давно уже вышла за рамки дозволенного.
      Считая долгом уведомить о сем Ваше Высокоблагородие для надлежащего с Вашей стороны наблюдения по этому предмету, прошу Вас незамедлительно сообщить мне со своей стороны Ваше мнение к изысканию способов раскрытия и предотвращения готовящегося злоумышления.
      Управляющий III Отделением Свиты Его Величества Генерал-Маиор
      Потапов
      (Из письма полковника Муратова - полковнику Воейкову)
      ...Каково же мне было все это читать? Представь себе, оказывается, некий или некие наблюдатели орудуют по указанию Генерала Потапова у меня под носом, порют несусветную чушь, там им верят, и я же за это должен расплачиваться.
      Попробуй-ка, братец, наведи справки каким-нибудь неофициальным способом, в чем там дело? Или мне перестали доверять, что через мою голову направляют агентов во вверенный мне район.
      Жизнь моя, кроме всего этого, слава богу, протекает тихо, и даже появилась надежда соединить узы с одной достойной дамой, к которой я нашел пути, и теперь многое время намерен тратить на подготовку сего акта. Ну, подробности о ней позже.
      Так не забудь же, братец, о просьбе...
      СЕКРЕТНО
      От Штаб-Офицера Корпуса Жандармов,
      находящегося в Тульской губернии, г. Тула