Полковник несколько поостыл или взял себя в руки.
      - Ну, - сказал он Шилову тихо, - где же ваша типография?
      - Лямур... - сказал Михаил Иванович.
      - В каком смысле?
      - Аншанте совсем... Может, в пруду утопили...
      - Это может быть, ваше высокоблагородие, - сказал Карасев. - У них пруд большой-с. Вполне.
      - А подвалы? - спросил полковник. - Как же с подвалами будем?
      - Дозвольте, я гляну, - предложил Шипов. - Я мигом.
      - Ну ладно, - согласился Дурново. - Гляньте, гляньте...
      - А после можно и повистовать, - сказал Кобеляц-кий.
      Михаил Иванович увидел, как его в наручниках увозят из Ясной Поляны, ринулся прочь из залы, скатился с лестницы и оказался на дворе. Не теряя времени, он забежал за ближайшие кусты и упал в прохладную траву. Утро занялось вовсю. Пели птицы. Солнце готово было выкатиться из-за деревьев, чувствовалось, что оно краснеет, набухает, наливается; слышно было, как приходят в себя травинки после глухой ночи, как берутся за дело кузнечики, мухи, жуки, шурша, гудя, звеня и потрескивая в чистом воздухе, наслаждаясь своей свободой, не завидуя людям, копошащимся в чужом доме, в духоте, при свечах, с бесовскими ужимками и ухищрениями, переполненными коварными замыслами и любовью подавлять других.
      Он лежал в траве. Над ним медленно проплывали розовые утренние облака. Граф Лев Николаевич Толстой в серой дорожной рубахе сидел на траве рядом. Грубая палка с загнутым концом лежала у него на коленях.
      - А я, ваше сиятельство, к вам бечь собрался, - сказал Шипов. - Дай, думаю, добегу, где граф кумыс пьет, расскажу, что да как... Я все рассуждаю, в ножки бы упасть, прощения у вас просить, да ведь вы не простите...
      - Отчего же нет? - засмеялся граф и погладил Михаила Ивановича по голове. - Чудно мне, ей-богу. Разве ты виноват?
      - Не, не виноват, - откликнулся Михаил Иванович с благодарностью. Рази ж это вина? Вы меня, ваше сиятельство, хоть на вилы подденьте, а по-другому я не мог, пущай хоть совсем мезальянс полный, а по-другому не мог.
      - Конечно, конечно, - согласился граф.
      - Ежели б я господину полковнику Шеншину не докладывал, что у вас тут типография, они бы мне денег не слали. А куды ж без них? За квартиру вдове этой дай, Гиросу, прощелыге, дай, Матрене послать надо? Надо. Опять же сюртук из альпага, выпить-закусить, того-сего-десятого...
      Граф тяжело вздохнул и провел по соломенному хохолку Шилова.
      - А они там небось все ищут, - сказал он.
      - Ищут, канальи... Все переворотили. Нынче на пруд пойдут, там искать будут.
      - А чего ищут-то?
      - Типографию, ваше сиятельство, чего же еще.
      - А, - опять вздохнул граф, - карасей распугают.
      - А ведь не я бы, ваше сиятельство, а другой кто, так еще похуже было бы, такое аншанте написал бы, не приведи господь! Как они там желают, так мы и ста-раимси...
      - Что-нибудь нашли? - спросил граф шепотом и вдруг запел:
      ...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
      Шипов раскрыл глаза. Перед ним сидела торговка пирожками с обрюзгшим лицом и розовыми губами.
      - Тсссс! - зашипела она. - Нашли чего?
      - Нет, - сказал Шипов, не удивляясь. - А граф-то где?
      - На кумысе... Слава богу, что не нашли... А вы-то, батюшка, чего спите? Искать надо...
      Михаил Иванович глянул сквозь кусты. Двор перед крыльцом весь был уставлен каретами, подводами. Фыркали лошади. Толпились мужики, бабы, переговарива
      лись вполголоса. Гул стоял вокруг, и уже не стало слышно ни птиц, ни кузнечиков.
      - Неужто найдут? - спросила торговка пытливо.
      - Не, - ответил Михаил Иванович равнодушно, - нечего находить.
      - Слава богу, - обрадовалась торговка и погрозила секретному агенту пальцем. - Уууу, плутище, погоди у меня!
      Михаил Иванович поднялся и юркнул в дом. Дуняша, в голубом платьице, в мочках ушей красные ниточки, встретилась ему.
      - Здравствуй, Дуняша, - сказал он, - барыни-то все мучаются?
      - Мария Николаевна спят, - сказала Дуняша, - а тетенька ихние рядом сидят.
      - А эти-то?
      - А эти на пруд собрались искать там чего-то, а после захмелели и спать легли.
      - Так ничего и не нашли? - спросил Шипов.
      - Не, не нашли... А чего они ищут? Чего вы ищете? Барыню обидели, тетеньку ихнюю.
      - А ты не пужайся, я тебя в обиду не дам, - сказал Михаил Иванович. Пущай они ищут, а ты не пужайся... Вон ты какая вся ладная...
      - А я и не боюсь, - засмеялась Дуняша, польщенная его словами. - Чего мне бояться?
      Мелькнули красные ниточки в мочках ушей. Голубой мотылек улетел. Полный благоговения и тихой радости, Шипов бесшумно поднялся по деревянной лестнице в залу.
      Восемь хмурых молодых людей сидели на диване и в креслах. Лопоухий жандарм стоял в дверях на карауле.
      "Студенты, - догадался Михаил Иванович, - учителя..."
      - Отчего же мало? - спросил он жандарма.
      - Все, какие были, ваше благородие, - ответствовал лопоухий.
      "А ведь действительно, - подумал Шипов, - откуда им больше-то взяться?"
      Учителя оглядели секретного агента без интереса, лишь у одного глаза загорелись, и Шипов тотчас его узнал. Тогда, в трактире Евдокимова, в полночном пред
      ставлении, которое он устраивал в честь будущих своих удач, было не до разглядывания, студент как студент, а теперь он сидел в кресле как на ладони, весь был на виду. Сухощавое, загорелое его лицо с насмешливыми глазами Шипову понравилось, и он улыбнулся собственным воспоминаниям с гордостью за самого себя, за прежнего, а студент сказал:
      - И я вас узнал тоже... Вот видите, как люди могут повстречаться.
      А там Потап этот, сукин сын, грозил табуретом, лез в драку, пока тяжелая рука Михаила Ивановича не успокоила его.
      - Вы, можно сказать, наш заступник. Помните? - сказал студент и подмигнул товарищам. - Это тот, из трактира...
      А что ж, когда хозяйский пес, дрожа от невежества, от хозяйской близости, готов разодрать глотку смирному человеку, можно пса и поучить.
      - Завсегда готов людям помочь, - сказал Шипов любезно. - Этот пес Потапка, половой этот... да как же, помню, - и засмеялся, - у меня рука тяжелая, не дай бог.
      - Ну ладно, - сказал другой студент, - чего же нас здесь держат?
      Ах ты господи, значит, представление продолжается? И Михаил Иванович, устроив себе отсрочку, может даже чью-то судьбу решать, покуда полковник и становой спят? А как же... Значит, серый сюртук и грязная манишка - это пока еще маячит перед благородными молодыми учителями как знак правосудия и власти? Ваше сиятельство, Мария Николаевна, в душу загляните мою!
      Давешняя иголочка легонько так уколола в сердце. Все теперь глядели на него не отрываясь. За спиной слабо шевельнулись крылья. Он поднял над головой руку, зеленые глаза его, совсем было потухшие, вдруг вспыхнули.
      - Ах, господа, - сказал он, - может, бог меня послал вам в утешение. Лямур?.. Что скажете?
      Они сидели все так же угрюмо, и выходка Михаила Ивановича не тронула их. Тогда он крикнул жандарму:
      - А ты чего встал? Иди поспи на травке, Без тебя обойдемся...
      Жандарм не удивился, не воспротивился. Качнулся в дверях и исчез.
      - Ну, - обратился секретный агент к учителям, - и вы косточки разомните... Чего вам здесь сидеть-то? Никакого резону...
      Через минуту в зале никого не было. Шипов примостился на диване и тут же сладко зевнул.
      Его разбудил пристав Кобеляцкий. Радостно улыбаясь, он сообщил, что все пошли на пруд, ждут его.
      - Последняя надежда, - сказал Кобеляцкий. - Ни в доме, ни во флигеле, ни в сараях ничего нет... Прекрасный пикник. Теперь последняя надежда.
      Михаил Иванович усмехнулся и теперь уже явственно увидел, как его в наручниках увозят из Ясной Поляны. Ваше сиятельство, Мария Николаевна, простите дурака...
      У пруда собрались уже все. Был полдень. Солнце пекло невыносимо. Мужики и бабы из окрестных деревень собрались, как на ярмарку. Полковник Дурново сидел на взгорке в плетеном кресле под тенью молодой липы. Фуражку он держал в руке, маленькое его лицо пылало, тонкая шея тянулась из воротника, готовая выскочить из него и мчаться туда, где два жандарма, закатав панталоны, готовились с бреднем зайти в воду. Здесь же, неподалеку от полковника, расположилась прямо на траве знакомая торговка с розовыми губами. Становой пристав Кобеляцкий стоял у самой воды, вглядываясь из-под ладони в самую середину пруда, словно там, на мутном его дне, надеялся различить очертания злополучного типографского станка. Учителя стояли группой, о чем-то беседуя.
      Гомон вокруг стоял отчаянный, так что все птицы улетели поближе к лесу. Все ждали сигнала.
      - Господин исправник, - сказал Дурново Карасе-ву, - если они найдут станок, сразу берите учителей... Почему вы решили заводить именно в этом месте?
      - Вы велели, вашескородие. Берег удобный.
      - Ах, да... Ну, так вот, - полковник улыбался, но в глазах гуляло сомнение, - сейчас и начнем. Начнем?
      - Пожалуй, - согласился исправник.
      - Эй, понятые, - закричал Дурново, - ступайте к воде, к воде...
      Группа понятых подступила к самой воде.
      - Вода холодная? - спросил полковник.
      - Теплая, - хором откликнулись жандармы.
      Полковник. Итак, начнем... Где господин Шипов?
      Шипов. Вот он я.
      Полковник. Глядите хорошенько. Вы, надеюсь, донимаете, что от успеха предприятия зависит и ваша собственная судьба?
      Шипов. А как же...
      Полковник. Сейчас начнем... Не может быть, чтобы нам не повезло.
      Кобеляцкий. Ваше высокоблагородие, пора заводить.
      Полковник (Шипову). Кстати, вы настаиваете, что станки в пруду?
      Шипов. А как же.
      Полковник. Прекрасно. Итак... (Кобеляцкому.) Господин пристав, что это вы там разглядываете? Вы думаете, сквозь воду видно? (Карасеву.) Где остальные жандармы?
      Карасев. На чердаке заканчивают, вашескоро-дие... Пора заводить, вашескородие.
      Полковник. Не может быть, чтобы мы не нашли. Не может быть, чтобы мы не нашли... Все на местах? Слушай команду!
      Тут лица у всех напряглись. Стало тихо.
      Полковник, бледнея, крикнул: - Заводи!
      Жандармы с бреднем вошли в воду.
      Полковник (Ш и п о в у). А вы уверены, что в пруду? Уверены?.. Вы что, голову мне морочите? Отвечайте...
      Шипов. Тама, тама, где ж им еще-то быть?
      Полковник. Стой! (Карасеву.) Погодите... Почему все-таки мы ищем именно в этом месте? Почему?
      Карасев. Да вы же сами изволили распорядиться.
      Полковник. Да, я сам. Потому что здесь топить всего удобнее. Ну ладно, с богом! Заводи!
      Жандармы двинулись в глубину.
      Михаил Иванович усмехнулся невесело, покачал головой и увидел, как он, еще молодой и красивый, в розовой рубахе и новых сапогах, легко летит к берегу озера, где в синей воде топчутся два толстоногих рыбака, выбирая из бредня скользкую пятнистую форель. Рыбу запекает на углях в тесте княжеский повар, укладывает ее на блюдо, украшает луком, укропом, лимонными дольками, устанавливает блюдо на поднос, и Мишка Шипов летит обратно к поляне, где раскинулся княжеский пикник. Затем господа уходят в лес беседовать и аукаться, а Мишка сливает остатки вина, и пьет, и ест запеченную остывшую рыбу...
      И вот теперь, подобно тем прекрасным рыбакам, два жандарма вошли в зеленую воду пруда по шейку и остановились, налаживая бредень.
      - Давай веди! - крикнул полковник. - Да скорее же... Пошел!
      Жандармы двинулись к берегу. Они шли сначала легко, но внезапно приостановились, а затем потянули что-то тяжелое. Толпа на берегу загудела сперва тихо, потом все громче и громче, пока наконец не взорвалась ревом, и под этот рев два жандарма с испуганными лицами выволокли из воды половину прогнившего, покрытого темной слизью тележного колеса.
      И снова наступила тишина, и в этой тишине одиноко тоненько и взахлёб засмеялась торговка и крикнула:
      - А ну, кому пирожки горячие?
      Все глядели на Дурново. Он утирал пот со лба.
      Полковник. Господин исправник, велите этой бабе уйти! Прогоните ее... (Кобеляцкому.) А вы не хнычьте... Снова заведем. С одного раза ничего не бывает. (Шипо-еу.) Ну, где же ваш чертов станок?
      Шипов (равнодушно): Где ж ему быть? Воды-то много...
      Полковник. Вот именно, много... Проклятая баба! Как противно смеялась! Как противно, как подло...
      Кобеляцкий. Ваше высокоблагородие, поведем еще раз?
      Полковник. Еще раз? Еще не один раз, любезный. До тех пор, пока не увидим облик удачи!..
      Кобеляцкий. Сущая правда... А после можно и повистовать. Я пойду переговорю с графиней.
      Полковник. Уж эти дамы... Опять начнутся разговоры... Вы им объясните, что, не будь приказа свыше, разве я бы их беспокоил? Объясните... Впрочем, им не объяснишь. (Жандармам.) Эй вы, ежели снова потянете колесо или оглоблю, пеняйте на себя! Отойдите правее, вот так.
      Дуняша. У нас тут и нет ничего такого.
      Полковник. Ах, нет? А ну-ка, погляди мне в глаза... Гляди, гляди...
      Дуняша. Даяи так гляжу...
      Жандармы зашли в глубину и остановились.
      - Внимание, - скомандовал полковник, - пошел!
      Жандармы повели бредень.
      Полковник. Стой!.. Попалось что-нибудь? Зацепили? А ну-ка, пощупайте... Да не ногой, руками, руками... Есть?.. Нет?..
      Шипов. Надо бы две лодки и сеть. Может, они на самой середине лежат. Может, их с лодки скидывали.
      Полковник. Вы говорите, их с лодки скидывали?
      Шипов. А кто ж их знает, могли и с лодки.
      Полковник. Нет, вы мне точно говорите: скинули или нет?
      Шипов. Скинули, а как же...
      Полковник (Карасеву). Исправник, давайте две лодки и сеть, живо... (Жандармам). Ну, чего стали?.. Давай!..
      Жандармы вынесли бредень. Он был пуст.
      Толпа гудела. Торговка взвизгивала. Полковник Дурново прикрыл лицо фуражкой. Михаил Иванович ходил по берегу, не зная, плакать ему или смеяться.
      Через полчаса две лодки скользили по пруду, таща за собой сеть, ныряли в пруд мальчишки; жандармы, посинев от холода, тянули бредень, выгребая из него коряги, гнилые листья да сонных карасей.
      Вода в пруду потемнела, волновалась, выплескивалась. Шилову казалось, что это в нем бушуют бури, какая-то неясная печаль вперемежку с тревогой давила грудь, стояла комом в горле. Сквозь листву деревьев белели стены барского дома, вывернутого наизнанку, выпотрошенного, как рождественский гусь, и графиня Мария Николаевна пребывала в одной из разгромленных комнат, ломая, должно быть, руки от обиды.
      Михаил Иванович уселся на траву недалеко от полковника, сжимая ладонями горячую голову. Солнце пошло на убыль, тени начали удлиняться. Мужики и бабы тоненькой цепочкой потянулись от пруда, исчезли учителя... Торговка поднялась с примятой травы, подошла к полковнику Дурново и остановилась у него за спиной.
      - Господин полковник, - сказала она. - вы просчитались.
      - Да, да, - сказал полковник грустно, не поворачивая головы, - я чувствую... Не я это придумал, однако...
      - А ведь вы могли использовать опыт местных жандармов, - сказала торговка. - А вы не использовали... Уезжайте, полковник, от позора...
      - Мне не велели ни с кем советоваться, - сказал полковник и обернулся. Лицо его исказилось. - Ты это чего?! Это ты несешь тут всякий вздор?
      - Господь с вами, батюшка, - засмеялась старуха, растягивая розовые губы. - Я стою себе и стою... - и пошла прочь от пруда.
      Шилову старуха показалась знакомой, и он вздрогнул.
      - Пошла прочь! - крикнул Дурново, но розовогубая торговка была уже далеко. Она мелькала за кустами, за деревьями, высоко поднимая лоток с пирожками, а Михаил Иванович закрыл глаза и увидел, как его в наручниках увозят из Ясной Поляны.
      На пруду теперь уже почти никого не осталось, только полковник Дурново, да Шипов, да два жандарма в неподвижных лодках, да два с бреднем в руках, посиневшие от холода.
      Наступила пора прощания. Разбойников никто не провожал. Только Дуняша стояла на пороге в голубом платьице, с красными нитками в мочках ушей.
      Экипажи были уже готовы.
      - Любезная, - сказал Дурново Дуняше, - покличь-ка графиню.
      - Они не придут, - сказала Дуняша, глядя мимо полковника, - они заняты...
      - Так надо, так надо, - сказал полковник. - Ну, позови...
      Дуняша исчезла. Все молча ждали. Наконец появилась Мария Николаевна.
      - Ваше сиятельство, - Дурново приблизился к ней и снял фуражку, - я глубоко сожалею о случившемся...
      - Вы пригласили меня только для этого? - перебила его Мария Николаевна.
      - Нет, нет и нет, - заторопился полковник, - я должен обрадовать вас, графиня: вы и ваш дом вне подозрений. Мы не нашли ничего предосудительного... Позвольте..,
      Мария Николаевна пожала плечами и ушла в дом.
      Все молчали.
      Полковник мрачно шагнул к Шилову. - Ну, прошу, - и указал на карету.
      - Мерси, - сказал Михаил Иванович и взобрался на сиденье... Два жандарма уселись по бокам.
      Через минуту поезд тронулся, и Ясная Поляна исчезла из виду.
      Последнее, что увидел Михаил Иванович, когда они проезжали уже через Тулу, была дорогая коляска, влекомая караковым жеребцом. В коляске сидела Дарья Сергеевна, Дася, в темно-вишневом дорогом платье, в такого же цвета шляпе, прижавшись к громадному жандармскому полковнику со знакомыми чертами лица.
      На полковнике был белый летний мундир. Розовые губы блаженно улыбались.
      14
      СЕКРЕТНО
      Шефу Жандармов и Главному Начальнику
      III Отделения Собственной
      Его Императорского Величества Канцелярии,
      Господину Генерал-Адъютанту и
      Кавалеру Князю Долгорукову 1-му
      Корпуса Жандармов
      Полковника Дурново
      РАПОРТ
      Во исполнение секретного предписания Вашего Сиятельства я немедленно отправился в г. Москву, где я явился Г. Московскому Военному Генерал-Губернатору для получения от него указаний тех лиц, к которым я мог бы обратиться для получения дальнейших по предписанию Вашего Сиятельства сведений. Генерал-Адъютант Тучков указал мне на чиновника особых поручений Подполковника Шеншина и частного пристава городской части Шляхтина. От первого я не получил никаких сведений, а второй объяснил мне, что Граф Толстой, проживая в Москве, имел постоянные сношения со студентами, замешанными во всякие злонамеренные издания. Зная при этом, что Граф Толстой сам много пишет, и полагая, что он, может быть, сам был редактором студенческих сочинений, частный пристав приказал следить за ним Михаилу Шилову как в Москве, так и по приезде его в его имение в Тульской губернии.
      После сего отправился я в г. Тулу, где и вручил отношение Вашего Сиятельства Господину Исправляющему должность Начальника Тульской губернии. Сейчас же была отправлена эстафета к Исправнику и Становому Крапивенского уезда о прибытии в г. Тулу, чтобы ехать вместе со мной в имение Графа Толстого Ясные-По-ляны...
      По прибытии в село Ясные-Поляны оказалось, что у Графа Толстого проживают в имении 9 молодых людей, все имеющие виды на жительство. Все они занимаются обучением грамотности в школах.
      Приступив затем к осмотру всех бумаг, ничего предосудительного не оказалось. В доме Графа Толстого, устроенном весьма просто, по осмотре его не оказалось ни потайных дверей, ни потайных лестниц, литографных камней и станков тоже не оказалось. С посторонними Граф Толстой держит себя очень гордо и вообще восстановил против себя всех помещиков...
      Обращение его с крестьянами чрезвычайно просто, а с мальчишками, учащимися в школах, даже дружеское.
      По прибытии моем в Москву я все обстоятельства этого дела передал словесно Г. Московскому Военному Ге-нерал-Губернатору и получил приказание отправить Михаила Шилова к Приставу городской части Г. Шляхтину.
      Полковник Дурново
      Его Величеству Государю Императору
      Александру II
      Ваше Величество!
      6-го Июля Жандармский Штаб-Офицер в сопровождении земских властей приехал во время моего отсутствия в мое имение. В доме моем жили во время вакации мои гости, студенты, сельские учителя мирового участка, которым я управлял, моя тетка и сестра моя. Жандармский офицер объявил учителям, что они арестованы, потребовал их вещи и бумаги. Обыск продолжался два дня; обысканы были: школа, подвалы и кладовые. Ничего подозрительного, по словам жандармского офицера, не было найдено.
      Кроме оскорбления, нанесенного моим гостям, найдено было нужным нанести то же оскорбление мне, моей сестре и моей тетке. Жандармский офицер пошел обыскивать мой кабинет, в то время спальню моей сестры. На вопрос о том, на каком основании он поступает таким образом, жандармский офицер объявил словесно, что он действует по Высочайшему повелению. Присутствие сопровождавших жандармских солдат и чиновников подтверждали его слова. Чиновники явились в спальню сестры, не оставили ни одной переписки, ни одного дневника непрочитанными и, уезжая, объявили моим гостям и семейству, что они свободны и что ничего подозрительного не было найдено. Следовательно, они были наши судьи и от них зависело обвинить нас подозрительными и несвободными...
      Я считаю недостойным уверять Ваше Величество в незаслуженности нанесенного мне оскорбления. Все мое прошедшее, мои связи, моя открытая для всех деятельность по службе и народному образованию и, наконец, журнал, в котором выражены все мои задушевные убеждения, могли бы без употребления мер, разрушающих счастие и спокойствие людей, доказать каждому интересующемуся мною, что я не мог быть заговорщиком, составителем прокламаций, убийцей или поджигателем. Кроме оскорбления, подозрения в преступлении, кроме посрамления во мнении общества и того чувства вечной угрозы, под которой я принужден жить и действовать, посещение это совсем уронило меня во мнении народа, которым я дорожил, которого заслуживал годами и которое мне было необходимо по избранной мною деятельности - основанию народных школ.
      По свойственному человеку чувству, я ищу, кого бы обвинить во всем случившемся со мною. Себя я не могу обвинять: я чувствую себя более правым, чем когда бы то ни было; ложного доносчика я не знаю; чиновников, судивших и оскорблявших меня, я тоже не могу обвинять: они повторяли несколько раз, что это делается не по их воле, а по Высочайшему повелению.
      Для того, чтобы быть всегда столь же правым в отношении моего Правительства и особы Вашего Величества, я не могу и не хочу этому верить. Я думаю, что не может быть волею Вашего Величества, чтобы безвинные были наказываемы и чтобы правые постоянно жили под страхом оскорбления и наказания.
      Для того, чтобы знать, кого упрекать во всем случившемся со мною, я решаюсь обратиться к Вашему Величеству. Я прошу только о том, чтобы с имени Вашего Величества была снята возможность укоризны в несправедливости и чтобы были ежели не наказаны, то обличены виновные в злоупотреблении этого имени.
      Вашего Величества верноподданный
      Граф Лев Толстой
      (Из письма князя Долгорукова - начальнику Тульской губернии Драгану П. М.)
      ...Государь Император изволил получить от помещика Тульской губернии Графа Толстого всеподданнейшее письмо относительно обыска в Июле месяце, произведенного в имении его "Ясная Поляна".
      Мера эта была вынуждена разными неблагоприятными сведениями на счет лиц, у него проживающих, близких его с ними сношений и других обстоятельств, возбудивших сомнение, однако Его Величеству благо-угодно, чтобы помянутая мера не имела собственно для Графа Толстого никаких последствий.
      Уведомляя Ваше Превосходительство о такой Высочайшей воле, к надлежащему исполнению и представляя Вам сообщить оную Графу Толстому при личном с ним свидании, прошу Вас вместе с тем передать Графу, что если бы он во время пребывания Полковника Дурново в "Ясной Поляне" находился там лично, то он, вероятно, убедился бы, что Штаб-Офицеры Корпуса Жандармов при всей затруднительности возлагаемых на них поручений стараются исполнить оные с тою осторожностью, которая должна составлять непременное условие их звания.
      Примите, Милостивый Государь...
      Эпилог
      Над Москвой пылало августовское закатное солнце.
      Во дворе Сущевской полицейской части вокруг крытой повозки толпились солдаты.
      Конвойный офицер еще раз оглядел опасного государственного преступника, которого ему предстояло везти в далекую Сибирь. Это был невысокий человек в арестантской шинели, длинной, до пят, с цепями на руках и ногах. Острый, хищный носик его был слегка вздернут, маленькие глаза посверкивали из-под бровей, тонкие губы насмешливо сжаты, пышные бакенбарды казались красными от закатного солнца и празднично сверкали. Он медленно осмотрел свой конвой и удовлетворенно кивнул, будто обрадовался, что вот, мол, честь какая, сколько народу собралось...
      "Эх, - тоскливо подумал конвойный офицер, - какие муки мне предстоят, какая дорога дальняя, а все из-за кого! Чтоб ты сгинул, проклятый мошенник!.."
      Конвойный офицер был высок ростом, тощ, большенос и черен. Он приблизился к арестанту и тронул его за плечо, но тут же отпрянул, испуганный душераздирающим воплем.
      Арестант. Амадеюшка! Да как же это ты? Вот сетребьен... Ну, брат, а я-то думал - тебя волки съели... (Радостно плачет.) А это ты...
      Офицер. Ладно, не дури, стой смирно...
      Арестант. Амадеюшка, господин Гирос... Аи не признали? Ваше благородие, ты меня не признал, а ведь это я, пуркуа...
      Офицер. Какой Гирос? Какие волки?.. Чего прикидываешься?
      Арестант. Да нечто я не вижу? Грек, итальянец... Дал бы я тебе денег, да все у Лёвушки остались... Помнишь Левушку, ваше благородие?
      Офицер. Не придуривайся, тебе говорят... Пора вроде...
      Арестант (сникнув). Теперь куды ж?
      Офицер. Теперь в Сибирь, на каторгу.
      Арестант. Значит, мне одному платить?
      Офицер. А кому же еще?
      Арестант. Амадеюшка, али я тебе добра не хотел?
      Офицер. Эй, трогай! Пошли... Чтоб ты сгинул, проклятый мошенник!..
      И тут же арестантская шинель медленно сползла с плеч преступника, и все увидели, что на нем клетчатые панталоны цвета беж и сюртук из коричневого альпага, обшитый по бортам коричневою же шелковой тесьмой.
      Каторжник слегка пошевелил руками, переступил едва заметно и, цепи, словно устав под собственной тяжестью, легко соскользнули на землю.
      - Постой! - тоненьким голоском, полным отчаяния, закричал офицер. Погоди! - И закрыл лицо руками...
      - Вот теперь хорошо, - сказал преступник. - Мерси... - И сложа на груди руки, вытянулся весь, застыл на мгновение и вдруг начал медленно подниматься в воздух, все выше, выше и полетел легко и свободно, не меняя торжественной позы, с едва заметной благостной улыбкой на устах, озаренный пламенем заката, все выше, выше, пока не превратился в маленькую красную точку и не исчез совсем в сумеречном небе.
      Сентябрь 1969 - июнь 1970
      Дубулты