Безупречный враг

– Ты понял?

В голосе прозвучала настоящая угроза. Умирать в опоганенном море было вдвойне противно. Снова ощущать себя жалким и негодным для борьбы – тем более.

– Понял, – кое-как выдавил Юго.

– Умный домашний мальчик, сказал, как велено. Тогда подыхай медленно, – заржал хозяин. Еще разок пнул в бок, не больно, просто для утверждения своего права приказывать. Хмыкнув, повернулся к подручному: – Что с товаром?

– Приняли. Проверили, хозяин, – тихо отозвался тот, кланяясь и торопливо выбираясь из трюма.

Следом сам хозяин подтянулся на руках и бросил сильное тело вверх. Со скрипом легла на обычное место деревянная решетка, расчертила свет дня на ячейки, словно и он более не свободен. Юго встал, уперся макушкой в бамбук палубы и сокрушенно вздохнул, горбя спину. При первом же шаге цепь противно скрипнула, а затем зазвенела надтреснутой непрерывной насмешкой… Три шага до котла. Пять – до стенки, сплетенной из бросовых веток, разгораживающей трюм надвое. Для пленника отведена носовая часть, так решил Юго. И снова заковылял к котлу. Надежды заполучить толковый поварской нож он не питал, но все же кухонные принадлежности осмотрел тщательно и только затем приступил к ненавистному занятию, опротивевшему еще дома, – к готовке на целую прорву чужого народа…

Вечером хозяин ухитрился слопать три рыбины и вроде бы остался доволен. Варево и иные остатки ужина были в драке поделены на палубе. Юго слышал шум, возню и крики. Но не отвлекался. Он точил никудышный нож и осматривал свою плавучую тюрьму, пока еще мог видеть в сумерках, а когда ночь совсем ослепила глаза, ощупывал. Чтобы сбежать, не надо быть самым сильным и рослым, достаточно выжить и сохранить хотя бы стремление к свободе. Пока – именно так. А еще важно хорошо есть и не ослабнуть.

Море шелестело за бортом. Дышало, напевало колыбельную. То ли утешало, то ли хитро обманывало… В мечтах отважный и могучий капитан Юго вел лучшую лодку Древа и лихо побеждал пиратов. Грезы щедро снабжали великолепного капитана знаниями, оружием, навыками боя, надежной командой и верными друзьями.

В настоящей жизни, увы, мальчишка Юго против воли готовил еду для самого настоящего грязного пирата… Иначе назвать «хозяина» было невозможно. Чего стоит хотя бы загадочный «товар», без осложнений поместившийся в крошечном трюмном ящике на корме! Так мало места занял, но обеспечил изрядную выгоду. Юго слышал, как ночью хлебнувший браги пират бубнил про дальние северные острова и большой куш. А гребцы при всяком движении мерно звякали железом, и это давало Юго понимание: они тоже не своей волей избрали место на лодке.

Море в первый раз удалось рассмотреть вблизи лишь на третий день. Лодка двигалась в основном ночами, с рассветом ныряя в щели береговых скал и прячась от внимательных глаз. Люди на палубе спали, устало постанывая. Некоторые метались в бреду, кто-то дышал хрипло, с присвистом. На рассвете капитан отсылал верных людей ловить рыбу. Затем улов бросали в трюм и ждали, пока Юго превратит добытое в годную пищу: лучшую – на блюде для хозяина – и всю остальную, сваленную в единый котел. После готовки трюм заполняли грязь и отвратительные запахи. Лишь к ночи удавалось выскрести его до относительной чистоты. И снова лодка мчалась по узким каналам или даже по широкому главному протоку…

– Эй, гниль, пора вылизывать палубу, – буркнул подручный пирата, спрыгивая в трюм, принюхиваясь с явным отвращением и начиная возиться возле заржавевшего крепления цепи к толстой скобе на борту. – Приказ хозяина.

– Понял, – безразлично отозвался Юго, усвоивший правило обязательного ответа.

Замок защелкнулся на новой скобе, укрепленной в самой палубе. Сильная рука вцепилась в волосы и выволокла вверх, едва не сорвав кожу с головы. Юго даже прикусил язык, чтобы не закричать, и вскарабкался, куда тянули, помогая себе руками и ногами. Он даже не понял в первый миг, что уже покинул трюм и теперь стоит на четвереньках на палубе. И вот оно – море. В каких-то трех шагах…

Голову толкнули вниз. Перед самым лицом плюхнулся вонючий ком старой губки.

– Лентяи чистят палубу языком, – лениво отметил пират. – Понял?

– Понял.

Юго с отвращением прихватил губку, нагнулся и начал тереть палубу. Рядом бухнуло ведерко. Вода плеснула под руки, стало сыро, запахло гнилью, смешанной с давно желанным соленым прибоем и чем-то еще неуловимым, сложным, настоящим. Против воли губы дрогнули и сложились в жалкое подобие улыбки. Все же это море. То самое огромное море из мечты, и ни один пират не способен опоганить его целиком. Юго покосился в сторону борта. День еще горел ярко, синева неба отражалась в прозрачной толще прибрежных вод. Белый песок пенился и мешался с прибоем. Скалы копили тепло дня на своих серых спинах… Палуба казалась бесконечно грязной и непомерно огромной. На руках набухали старые и свежие порезы, грозя превратиться в язвы. Ржавая змея цепи зло клацала, ползла следом, кольцо оковы давило на ногу, сдирая кожу. Соленая вода не разбирает горечи или сладости человечьих слез… Она добра лишь к сильным. А то, что океан умеет быть добрым, Юго знал накрепко, помня взгляд сирина.

Палубу следовало оттирать раз в три дня. И к этому пришлось привыкнуть так же, как к прочим мерзким обычаям лодки.

Десятый день пребывания в плену отличался от прежних. После заката две верткие лодки, несущие знаки охраны зура, пристроились в след пирата, и гребцам пришлось нелегко. Юго слушал, как свистит кнут. Вздрагивал, разбирая чужие стоны и охи, и удивлялся. Почему люди не бросают весла? Вряд ли им вредна погоня, стражи зура казнят пирата и выручат рабов…

К полуночи в трюм сунулся знакомый помощник пирата. Схватил повыше локтя и швырнул на палубу, ловко закрепив замок на нужной скобе. Посадил вторым гребцом к самому борту, отвесил подзатыльник.

– Думаешь, зуровы прилипалы спешат вас спасать? – насмешливо возвысил голос хозяин, на миг разгибаясь от своего весла. – Здесь пол-лодки неоткупленных. Все до единого, вы, огрызки, виновны в краже жемчуга, раз очутились рядом с товаром. Люди зура любят новые игрушки, еще не изломанные пытками и способные визжать в голос. Греби, если не хочешь увидеть изнанку собственной кожи задолго до смерти.

Юго поежился, налегая на неудобное весло даже не из-за страха: просто он был посажен вторым и видел, как безмерно измотан тощий, почти безумный оримэо, прикованный рядом…

К рассвету погоня отстала. Помощники капитана насмешливо буркнули, что это дело обычное, что остров зура остался далеко за кормой и стражи не такие дураки, чтобы надрываться за просто так в чужих водах. Нехотя Юго признал подлинной и вторую причину: пират исключительно хорошо знает весь лабиринт годных для движения каналов, помнит мелкие места, учитывает отливы и приливы. Когда полумертвого от усталости Юго спихнули в трюм, он свернулся клубком и заснул, не выбирая удобного сухого места. Перед погружением в небытие лишь одна мысль скользнула тусклым бликом на поверхности сознания. Пиратов, оказывается, ловить куда труднее, чем представлялось в мечтах. Вдобавок столь важным делом никто, в общем-то, и не занят по-настоящему. Древо, вот ведь незадача, вовсе не единый край, подвластный могучему газуру. Это пестрая мешанина островков и островов, и на всяком свой личный закон утверждает мелкий хозяин зур или вовсе ничтожный прилипала – ур. Его великолепие газур может и не знать, что пираты обнаглели. Кто ему скажет, тем признавая свою власть ничтожной, а свою шкуру – годной под кнут? А вауры, воины правителя, наверняка охраняют тех, кто силен и богат. Получается, ненавистная долина в горах – едва ли не лучшее место на всех островах? Юго скривился, признав свой вывод слабостью. В долине нет моря!

На следующую ночь хозяин вновь выгнал на весла всех и сам греб зло и ловко, успевая иногда нащупать кнут и подстегнуть выбившихся из сил. Лодка мчалась, резала встревоженную боковым ветром тьму и оставляла вспененный серебряный след. Это было красиво даже сквозь пот, заливающий глаза. Юго греб и иногда позволял себе подумать о том, что ему нравится на палубе. Нет, не на этой лодке, но палуба – она всегда палуба. И даже для пленника пиратской лодки полет на полном ходу восхитителен. Тонкая обшивка бортов звенит, рассерженные волны шипят…

При подходе к северным островам, образующим корни Древа, хозяин сделался осторожен и опасно раздражителен. Лодки зуров и малые корабли храма теперь патрулировали каналы все усерднее. Торговые суда сновали густо. Днем Юго видел это, встав на цыпочки, просунув голову в редкую трюмную решетку и еще немного подтянувшись на руках. Подолгу рассматривать море за бортом не получалось, руки болели, шея ныла, да и хозяин, всякий раз заметив любопытство, норовил подойти со спины и пнуть в ухо. Ночами, когда не сажали на весла, Юго тоже почти не спал. Он затачивал до остроты иглы старый сломанный нож, найденный в осклизлой жиже на дне. Без отмычки оставаться – нельзя. Без оружия – тем более. И если в оружии пока что сын ориимщика разбирался кое-как, оценивая лишь размер лезвия и богатство украшения ножен, то в отмычках он знал толк. Как и в замках. Папаша, тот еще ловкач, иной раз прихватывал в нижнем селении лишний кувшин браги. Дома же проверял запоры по три раза в день, опасаясь чужой сноровки. Но сын всегда умудрялся утянуть сладкий кус для малышки Элиис и еще нагрести еды себе про запас. Рано или поздно за ним накапливалась вина, настоящая или надуманная, и тогда Юго оказывался заперт надолго. Без пищи и даже воды – спьяну папаша просто забывал снабжать отпрыска самым необходимым для выживания. Спасибо Элиис: со слезами и жалобами, небыстро, но все же она отпирала замки раз за разом. Не из ловкости, а только из упрямства и понимания того, что по-другому нельзя, приятель просто не доживет до протрезвления своей нелепой родни…

Довольно большая лодка со знаком храма села на хвост пирату в восемнадцатую ночь плена. Стражи в синем проявили усердие, способное вызвать уважение, но двое суток спустя Юго мог ощущать лишь глухое раздражение, переходящее в ненависть. Он так вымотался, что уже не пробовал понять, кто в бесконечной гонке хороший и кто плохой. Он просто хотел выжить и отдохнуть. И когда перед рассветом храмовая лодка отстала, Юго радовался вместе со всеми.

Двадцать дней плена миновали, слиплись в единый ком утомления, пропитанный черным гнилым илом отчаяния… Юго лежал на палубе у самого борта, ветер ныл на одной ноте, море просыпалось хмурое и толкало лодку в борт, то ли играя, то ли всерьез обещая опрокинуть. Серый дождик сеялся так мелко, что походил на туман. Ветер рылся в волглом ворохе ненастья, разгребал серость и норовил нащупать восход.

Пират спал, его помощники тоже. Рабы вповалку лежали на палубе, храпели, сопели и вздыхали… Юго пришлось старательно повозить ладонью, срывая свежие и старые волдыри о палубу. Боль ошпарила руку и прокатилась спазмами по всему телу. Лишь такой ценой можно было избавиться от навязчивой сонливости. В первый раз пленник остался вне трюма и без пригляда. Если сейчас он не использует случай, все детские мечты окажутся разрушены собственной нерешительностью…

Острый осколок лезвия ножа не имел рукояти. Пришлось обмотать его обрывком ткани. Но и обмотанный, он ранил руку при каждом движении. Юго смаргивал слезы боли и продолжал, подтянув к животу обруч на лодыжке, шевелить железку в замочной скважине. Он по мере надобности подпихивал щепки, заготовленные заранее, растирал по лицу слезы отчаяния, когда щепки ломались, и начинал все сначала.

Когда замок щелкнул, Юго не поверил себе. Прильнул к палубе, закрыл глаза и некоторое время лежал, притворяясь спящим и унимая бешеный стук сердца. Казалось, что грохот способен разбудить всех и даже привести сюда лодку храма! Но ветер свистел по-прежнему, волна пихала лодку в борт. И багрянец рассвета разливался в клочковатом тумане все ярче, проникал даже под плотно закрытые веки.

Юго подвинулся еще ближе к борту, осмотрелся и снова прижался щекой к палубе. Лодка качалась в мелкой воде круглого, как раковина, залива. Два камня на веревках заменяли якоря и удерживали ее на выбранном месте более или менее надежно. Юго не мог видеть правого поплавка-тооло, зато левый, ближний, едва держался. Вчера капитан приказал сбросить оба, направив лодку в столь узкий канал, что борта несколько раз скребли по скалам. Тогда лодка храма и отстала, отказавшись от преследования. Миновав канал, пират приказал поставить запасные поплавки. Но все уже слишком устали, вязали и крепили тооло кое-как, и это было для пленника очень хорошо и важно. Он вырос в горах и плавал совсем плохо. Точнее, кое-как держался на мелкой воде единственного в долине озерка. Побег с лодки был почти невозможен и для сытого сильного Юго, а теперь, когда он едва шевелился, охрана вовсе не требовалась. Потому и спали беспробудно все, и рабы, и хозяева…

Сползти по гнутому бамбуку крепления к самому поплавку едва удалось. «Погрузиться в воду без плеска – уже победа», – подбодрил себя Юго, уходя в воду с головой. Море само выбросило вверх, оно оказалось куда добрее к пловцу, чем горное озеро. Чуть освоившись, Юго отдышался, слизнул соленые капли с губ и впервые поверил, что его действительно обнимает море, почти так, как мечталось. Перебирая руками, Юго сместился к веревкам. Вцепился в обломок ножа и стал пилить, уже не думая о боли. Если сейчас его заметят и поймают, не будет свободы. Никогда! Второй возможности сбежать пират просто не даст, да и жизнь может не оставить.

Когда тооло отделился от крепления, лодка сильно подпрыгнула, качнулась несколько раз и чуть накренилась. Новая волна ловко хлестнула в борт, и Юго прикусил язык – сейчас все проснутся! Но обошлось, усталость никого не отпустила из забытья. Вцепившись обеими руками в тооло, Юго принялся болтать ногами и постепенно поплыл прочь от лодки, все увереннее и быстрее. В воде тело сделалось легким, прохлада ненадолго освежила, наделила обманным ощущением прилива сил. У края бухты пришлось толкать тооло, перекатывая через мель. Затем он снова плыл, боясь оглянуться и так же опасаясь удаляться от врага вслепую.

Усталость, отогнанная страхом и болью, азартом и спешкой, навалилась пуще прежнего. Ноги сделались тяжеленными, руки обессилели и скользили по гладкому, осклизлому и верткому тооло. Вода все чаще смыкалась над головой, волны обнимали за плечи вовсе не дружески, они наваливались и топили. Юго выворачивался, вскидывался, хватал ртом воздух, желанный и едва достижимый, проглатываемый пополам с соленой пеной. А вокруг темнела растущая глубина, и волны горбились все выше и злее. Тооло норовил крутиться без устали, и проделывал это все более жестко и успешно, он принадлежал пирату и даже теперь словно бы исполнял его волю, издеваясь над беглецом, наказывая его и губя. Юго держался, всхлипывая и постанывая. Утро никак не пробивалось сквозь пелену дождя, и, казалось, вода пропитала мир целиком, вытеснив куда-то прочь воздух, свет и надежду.

Юго все дергался, рвался к поверхности, но вдохи давались ему все труднее и становились все реже. Тьма небытия смыкалась вокруг, остатки сознания едва примечали свет далеко вверху, в некоем подобии колодца. Свет удалялся, слабел, дрожал, гас… Он уже сделался мал, как слезинка или капля росы, когда вдруг блеснул теплой полуденной синевой взгляда Элиис. Сочувственного, доброго. Малышка всегда вызволяла своего друга из заточения, отпирала замки и помогала выбраться на свет. Юго улыбнулся, уже не соображая, что выдыхает последние пузыри воздуха. Тооло оказался рядом и сам лег под ладонь. Руку, кажется, свела судорога, но она же выбросила тело вверх.

Юго оказался лежащим на спине, всюду вокруг было серое море, и серая губка тумана мокла в нем, опускаясь все ниже. Ощущение теплого взгляда исчезало пугающе быстро. Глаза моря здесь и сейчас были иными. Юго прищурился и вроде бы рассмотрел блик света в зрачке.

– Мрачный прищур у рассвета и кровь на щеке, – прохрипел он, снова с головой уходя под воду.

Рядом плеснуло большое весло. Юго видел широкую лопасть очень отчетливо, и она удалялась, удалялась… Мрак обступил повторно и больше ничей взгляд не смог его отогнать.

Из темноты мир вывернулся наизнанку, в обычное свое положение, с хрустом, плеском и болью. Юго согнулся пополам, передавленный чьим-то коленом без всякой жалости. Горлом хлынула, как полагал сам Юго, кровь, и последний миг жизни стал исключительно близок.

– Во, выправляется, – с удовлетворением и без спешки отметил низкий солидный голос. – А ну мы его еще малость помнем.

Хотелось попросить о снисхождении, но рвота корчила и мяла, вместо слов горло отдавало жижу, соленую и горькую. По спине безжалостно лупили тяжеленной ладонью, перепутав кожу на ребрах с барабаном.

– Помрет, – уверенно изрек тонкий слабый голосок.

– Сдюжит, – соврал низкий и солидный, уже смутно знакомый.

На ребрах еще раз исполнили сложный ритм, напоследок хлопнули особенно звонко и ничуть не больно. Мир перевернулся, палуба оказалась под затылком, а небо – вверху, где ему и положено быть. Правда, большую часть дождя и серости закрывала жутковатого вида голова: косматая, всклокоченная. Лицо казалось смуглым почти до черноты. Одну глазницу, в лучших пиратских традициях, закрывала щегольская кожаная повязка. Серебряной ниткой по ней был вышит открытый глаз, и в нем, как в оправе, крепилась крупная черная жемчужина. Второй глаз, живой, подмигнул Юго.

Сын хозяина ориима испытал острое отчаяние, вдруг уверовав, что море и даже берега его кишат одними лишь пиратами и их прихвостнями! Стоит потерять сознание – и ты уже добыча на чьем-то крюке… И ты бьешься, дергаешься – мелкая рыбеха в соленой воде, кишащей хищниками куда крупнее и зубастее тебя.

– Живо повтори, что плел про серый глаз моря и кровь рассвета, – велел одноглазый, ловко хлопнув по одной щеке, а затем по другой. – Не моги дохнуть! У меня три лодки и две сотни душ, паруса стоят полные, а ты норовишь заблевать палубу ядовитыми пророчествами.

– Глаз у рассвета злой, – едва слышно шепнул Юго, плохо понимая, почему говорит именно так.

– Во, уперся накрепко, я ж вижу. – Одноглазый вроде бы остался доволен. – Значит, не бред. А ну пусть и бред, да в пользу мне… Паруса долой. Ошибется пискляк, после с него еще и шкуру сыму, одну иль две, ежели наскребу две-то.

Одноглазый старательно, чуть не со скрипом, проскреб затылок под вздыбленными волосами. Еще раз хлопнул Юго по щекам, убедился, что тот в ответ моргает и вроде даже сопит от возмущения. Заржал, ткнул толстым, железно крепким пальцем в прилипший к спине живот. Коротким жестом что-то велел людям, невидимым Юго.

Сбоку подсунули плотное одеяло, накрыли и принялись растирать ноги и руки. Подали плошку с чем-то горячим – по обильному пару видно. Одноглазый безжалостно вцепился в затылок, поддернул голову и, не слушая булькающих протестов, влил кипяток в рот, расплескав остатки по щекам и горлу.

– Хлебай, не лупи бельма, – назидательно пискнул тонкий голосок у самого уха.

– Ветер идет от большой воды, – опасливо шепнул новый, незнакомый голос.

Одноглазый встряхнулся, разбрасывая брызги с всклокоченных волос, закинул голову и расхохотался раскатисто и жутко. Врезал кулаком по палубе, загудевшей в ответ.

– Ходи в шкуре, малец. Отнести в тепло и кормить, пока не лопнет. Еще раз бурю укажет – прощу ему долг найма и приму в команду без оплаты. Что замерли? – Одноглазый мрачно обвел взглядом палубу. – Все на весла, уходим с мелей, пока они нам в брюхо не впились. Жемчуг я разгружу в северном порту, уж никак не на рифах!

Юго подцепили под руки и куда-то бережно потащили. Почти сразу подхватили ноги и понесли. Палуба качалась, небо плыло, похожие на рыбьи плавники треугольные растяжки парусов стремительно складывались, обнажая мачты. Туман дряхлым одеянием рвался в клочья и улетал, обнажая жирное брюхо огромной тучи, задавившей полмира… А Юго улыбался все шире, не желая замечать ничего дурного и опасного. Он все же принят на большую лодку. Настоящую и, кажется, даже из числа тех немногих, какие покидают Древо и уходят в неведомое, в большой океан, к загадочным северным землям.

Глава 5

Элиис ничего не знала о судьбе своего приятеля Юго. Замок сирина устроен так, что грохочущие на все Древо сокрушительные валы новостей и сама шипящая, всепроникающая пена слухов разбиваются в пыль о его каменные стены. Нельзя понять даже самое важное – велики ли успехи и неудачи араави западных островов, продолжающего борьбу за влияние. О Граате и его людях Элиис могла судить лишь по косвенным, но достаточно отчетливым признакам. Весь первый сезон дождей ей пришлось скучать в одиночестве, под жесткой охраной, состоящей из угрюмых неразговорчивых воинов. Когда влага впиталась и духота проредилась, уступив место приятному теплу, стражников поменяли. Новые люди оказались еще молчаливее. Хуже того: сирина они одновременно и боялись, и почитали. Из-за страха перед неизвестными и могучими способностями запрещали все. По причине опасливого уважения делали это униженно, подолгу вымаливая прощение на коленях…

Год спустя снова все переменилось, и Элиис смогла вздохнуть свободнее. Ее оберегали стражи древней крови, а распоряжался всем в замке знакомый аоори, при первой встрече стоявший за спиной Эраи Граата. Араави запада приказал допустить к сирину обещанных учителей, наполнил большой светлый зал свитками старых книг и стопами свежесшитых листков. Дни летели, и Элиис была по-настоящему счастлива. Лишь одно омрачало ее покой: все лучшее – не вечно, все опять обязательно переменится. Но пока что радость вот она, рядом. И сон бежит, и хочется всякий день растянуть, чтобы он с лихвой вместил общение. Увы, закаты мелькали тем быстрее, чем полнее и радостнее сбывались дни. Самые короткие в памяти, ослепляющие сознание восторгом полноты и горечью невозвратимости, – это недолгие посещения замка Лоотой. Не верилось, что так и будет дальше: ведь хорошее, увы, невозможно растягивать, как нельзя тому, кто изнывает от жажды, чинно прихлебывать воду мелкими глоточками…

Хранительница араави запада за минувшее с первой встречи время похорошела, заметно пополнела. Кости не выпирали, и щеки не казались впадинами, навсегда серыми от залегших в них скорбных теней. Движения округлились и обрели вальяжную плавность, в манере говорить и даже смотреть наметилась уверенность в собственной силе и готовность признать без страха еще и красоту, восхваляемую, вероятно, многими. Лоота научилась приопускать веки, чуть насмешливо щурясь и прекрасно зная: льстят тем, кого опасаются. Ее капля божья велика, размер этого сокровища известен всем врагам араави, что позволяет хранительнице гордиться собой.

Лоота охотно рассказывала о жизни на западе, и всегда у нее выходило, что дурного в мире Древа не приключается вовсе. Все хорошее и яркое неизменно и удивительно однообразно сводится к успехам сына. Ее Боу лучше всех, он справляется с любым делом, порученным араави.

– Сам Эраи Граат, – гордо добавляла Лоота, поправляя браслеты, – тоже достойный человек…

Увы, счастливое время иссякло. Однажды Элиис проснулась за запертыми дверями покоев: снова сменилась охрана, теперь в отделке сине-белых одеяний стражей плелся узор северных островов. И опять хитроумный коралловый владыка что-то переиначил, меняя для одних араави гнев на милость, а для других – приязнь на опалу.

Постепенно Элиис привыкла к своей жизни, чем-то подобной прихотливой горной тропе, которая поворачивает всякий миг и неизменно вьется по одному и тому же боку скалы… Сирин научилась добиваться нужного от разных людей, подбирая для всякого стража и даже араави верный подход. Одних она одаривала показным расположением, иным выделяла фальшивую покладистость, несколько раз прибегала и к вполне настоящим угрозам. Она – сирин! Вреда ей не смеет причинить никто, это девочка знала совершенно твердо.

К четырнадцати годам она познакомилась со всеми араави островов. После знакомства последовало нечто иное, более сложное и опасное. Граат предупредил заранее и посоветовал быть осторожнее в словах и даже выражении лица. Ведь подросшего сирина теперь желают приручить. Польза для Древа мало кому важна сама по себе. Куда интереснее иметь выгоду для себя лично или хотя бы союзника, способного за тебя замолвить слово перед коралловым владыкой. Один за другим жрецы верхней ветви посещали крепость, везли подарки. Занимали почетное кресло во главе парадного стола – и затевали разговоры. Полезные, умные, взрослые.

Сперва беседу намечали мягко, рисуя перспективы вроде бы яркими и броскими, но совсем простенькими красками. Сирин еще мала, так удобно переманить на свою сторону неразумного ребенка. Не добившись заметных и быстрых успехов, араави принимались говорить льстиво, дружески, по-деловому, «искренне», и даже с ярым пылом поклонения, изображая истово верующих в богиню. Обладатели перламутровых жезлов срывали голос до хриплого сипения, внушая Элиис, сколь они преданны сирину, дочери самой Сиирэл, и как беззащитно божье дитя, как нуждается в опеке и помощи… Важные люди сплетали ловушки слов хитро и умело, каждый из них умел менять тон, подходы и приемы, то есть убеждать вдохновенно, прямо-таки бесподобно.

А она не верила никому, кроме сушеной акулы. Прозвище прижилось, Граат на него не обижался. И единственный из всех не садился в высокое кресло за обедом и не устраивал под рукой жезл власти. Он приезжал в крепость отдыхать. Привозил ленты и жемчуг для Коора, нарядные ткани для самой Элиис, интересные редкие книги… Сирин принимала подарки с растущим ощущением вины. Она научилась понемногу выуживать слухи из омута большого молчания и потому знала: ее одаривают от души, стараются всем храмом западной ветви – и Лоота, и Боу, и огромные стражи древней крови, и едва знакомые молодые сирены… Ей отдают лучшее, хотя западные острова – самые бедные на всем Древе. Не зря именно туда в свое время отправили служить малолетнего, но опасного своей ловкостью выскочку Граата, переведя его в старшую ветвь. Нынешние противники Граата тогда потирали руки от удовольствия и полагали, что навсегда избавились от опасного человека. Высоких надежных гор на западе, увы, нет. Каждый шторм – а ветры часто прорываются в крону Древа через барьер внешних рифов именно с запада – губит людей и разрушает поселения на самых малых и низких островах. Оримэо западных островов приходится непрестанно отстраивать хижины, лечить людей, искать пропавшие лодки и рыбаков. Люди уже привыкли рассчитывать на помощь храма, владыка Граат не отказывал и самым слабым. Все усвоили эту особенность храма, проявившуюся при новом араави, и воздавали сполна, как могли. Одна беда: что можно взять с тех, кто сам живет впроголодь? Но Граат умудрялся изыскивать средства. Элиис понимала по мрачности иных владык: влияние «сушеной акулы» растет, если не в стенах дворцов и самой столице, то на прочих островах и среди торгового люда. Одно упоминание имени Эраи вгоняет его врагов в задумчивость или, хуже того, в уныние. Однако это не мешает продолжать бесконечные попытки установить свою власть в крепости сирина. Укрепиться здесь – значит хотя бы на время взять под контроль малую часть главного острова Древа.

Когда Элиис подросла, с ней стали разговаривать жестче. Испробовали грубость, а затем и прямые угрозы. Ловко мешали ложь с правдой. Объявляли себя признанными наследниками кораллового посоха, что было обманом. Уговаривали принять и поверить: нет для нее иной судьбы, вне крепости. Или станет щитом для людей, или Волна, которая придет в положенный срок, убьет всех. И ее, кстати, тоже. Если верны новые расчеты, Элиис к тому времени не исполнится и пятидесяти. С одной стороны, вся жизнь впереди. С другой…

Девочка сокрушенно кивала. Против правды не возразишь. Граат не зря объяснял ей: такова природа сирина. Ее, Элиис, сознание перемывает бессчетные песчинки мелкой лжи, брезгливо выбрасывает на берег гнилые нити водорослей большого обмана и медленно выращивает жемчуг истины. Увы, безрадостный, темный жемчуг… Даже если ее дар – проклятие, то передать его иному невозможно. И стать сознательно убийцей целого мира, отказавшись его защищать, страшно. Очень страшно.

А время сочилось капля за каплей – день, день, день… Собиралось в лужицы месяцев, сбегало в озера лет.

– Элиис!

Шепот разбудил, возникнув в сознании, а не в ушах. Сирин вздрогнула, но сразу же успокоилась и улыбнулась. Только Боу умел позвать ее так ловко. Он, вот бестолковый и смешной сирена, не любил пользоваться голосом без крайней необходимости. Хотя именно он в совершенстве владел каплей божьей, отмеренной ему Сиирэл особенно щедро.

Почему сирена сейчас окликал тихо и сам таился, понять нетрудно. Как раз вчера в крепости в очередной раз сменилась охрана. Люди Эраи Граата ушли, виновато и торопливо попрощавшись. Их места заняли холодные и даже, пожалуй, озлобленные жители богатых восточных островов. Извечные враги Граата.

Элиис закуталась в покрывало и собралась пересесть к самой двери покоев, надежно запертой стражами еще на закате. Брови дрогнули: уже открытой! Боу скользнул в узкую щель, повозился, снова запирая замок. Сел на пол, благодарно кивнул, принимая покрывало. Еще бы: весь мокрый, хотя одежда усердно отжата. Но с коротко остриженных волос по-прежнему нет-нет да и сбегают капли. Сирена закутался в сухое, немного посидел, нахохлившись и постепенно согреваясь. Наконец выглянул из-под покрывала, подмигнул и улыбнулся.

– Ты хуже Юго, – вздохнула Элиис, добывая новое покрывало, сухое, и передавая Боу. – Ты воришка! Как повадился всюду лазить, пока сидел под замком, так уже и не унялся. Я вообще уверена: после прошлого шторма у вас не осталось ни единого граона и ты по-настоящему обобрал дом зура богатого острова. Тебе перемывали косточки мои новые сторожа, я слышала. На восточных островах коварного сирену Боу обзывают прилипалой Граата и каракатицей. Ужас как злятся, потому что ты ловко прячешься и «питаешься» чужим жемчугом, вскрывая богатые дома, как створки раковин. – Элиис хихикнула и добавила, пихнув Боу в плечо: – Тебе завидуют!

– Значит, я воришка не хуже Юго, даже немножко лучше, – спокойно предположил сирена, сбрасывая покрывало. – Ну было дело, обобрал. А что мне оставалось? Он отказал нам в помощи. Пообещал, получил услуги сирен – и не заплатил. Мы нуждались, люди голодали.