Двое мужчин-альбиносов продолжали ерзать на месте и резко дергаться, казалось, им мешают их тела. Альбиносы молчали. Молчал и беззубый человек. Все смотрели на меня. В бар зашли другие посетители: человек с головой, как у верблюда, женщина с ужасно деформированными бедрами, человек с белыми волосами и карлик. Женщина несла на спине большой мешок, который она отдала альбиносу. Альбинос развязал мешок, встряхнул его, так что поднялись облака пыли. Они упорно на меня смотрели и потом спрятали мешок под стол.

Четыре человека, которые только что пришли, искали места, чтобы сесть, и сгрудились возле моего столика. Мне пришлось уступить им стол. Я взял маленький табурет, сел рядом с глиняным котлом и стал наблюдать за переполненным баром.

Мадам Кото в своем ожерелье из белых бус излучала силу. Вечер густел, и она становилась все более темной и величественной, в то время как клиенты начали распоясываться. Ничто ее не задевало, даже то, что мужчины начали к ней приставать. Первый человек с большим глазом, который все распухал, пока он пил, как будто этот глаз был желудком, сказал ей:

— Мадам, идите сюда и сядьте мне на колени.

— Давайте посмотрим, сможете ли вы удержать стакан вина, прежде чем вы удержите меня, — ответила она с достоинством.

— Эта мадам слишком гордая, — сказал другой из этой компании.

— Гордая и сильная, — ответила она.

— Присядьте ко мне, давайте поговорим о женитьбе, — сказал человек с головой, похожей на клубень ямса.

— Женись на себе.

— Так вы думаете, что я недостаточно мужчина? — спросил первый человек, протягивая к стакану вина свои три пальца.

— Нет, — ответила она.

Бар загрохотал от странного иронического смеха. Мужчина в темных очках смеялся больше всех и барабанил по столу.

— Наверное, этот мальчик — ее муж, — сказал другой мужчина, отставляя свой стакан и потирая его.

Его белые глаза не двигались. Они были похожи на птичьи, и я не мог сказать, на что они смотрят.

— Это мой сын, — сказала она.

— Это правда?

— Да.

— Не могли бы вы нам его продать?

Внезапно бар затих. Мадам Кото уставилась на мужчин в темных очках. Все остальные посетители осторожно за ней наблюдали. Затем она повернулась ко мне, и глаза ее засветились от любопытства.

— Зачем?

— Чтобы мы взяли его с собой.

— Куда?

— В разные места.

— За сколько?

— Столько, сколько вы захотите.

— У вас что, так много денег?

— Очень много.

Тишина в баре стала абсолютной. Затем засмеялся карлик. Он блеял, как козел. Высокий человек с маленькими глазками тоже засмеялся. Его смех звучал, как крик гиены.

— Назовите свою цену, Мадам.

Мадам Кото посмотрела на посетителей, как будто видела их в первый раз.

— Кто-нибудь еще хочет пальмового вина?

— Пальмового вина! — закричали все в унисон.

— И перечного супа!

И они снова разразились смехом, продолжая горлопанить, как будто ничего не произошло.

Мадам Кото обслуживала их, и они ели, пили, и все им было мало. Они выпили уйму вина и не захмелели. Они сидели, попивая вино и разговаривая, словно вино — это вода. Напились только двое в темных очках. Они продолжали потирать свои полупустые стаканы. Один из них даже достал свой глаз, протер его, подул на него, утопил в пальмовом вине и вставил обратно в красную глазницу. Затем он снова надел очки. Посетители грызли и глотали куриные кости. Они ели и пили так много, что Мадам Кото стала приходить в отчаяние. У нее вышли все запасы еды и питья, а вечер еще не стал ночью. Она бегала взад-вперед, разожгла новый огонь, давала торопливые распоряжения по поводу пальмового вина, и в это время ко мне подошел карлик. Заразительно улыбаясь, он сказал:

— Возьми это. Тебе это пригодится.

Он протянул маленький перочинный ножик. Я положил его в карман и забыл о нем. Затем карлик вышел на задний двор. Я слышал, как он писает в буше. Он вернулся, улыбаясь, и затем без единого слова вышел, не заплатив. Я сказал об этом Мадам Кото, и она спросила:

— Какой такой карлик?

Я пошел обратно в бар и сел. Высокий человек сказал:

— Пойдем с нами.

— Куда?

— Я возьму тебя в путешествие вокруг света. Пешком. Все свои путешествия я совершаю пешком. Как верблюд.

— Нет.

— Если ты не согласишься, мне придется взять тебя силой.

— Ты не сможешь.

Он улыбнулся. Женщина тоже улыбнулась. Я решил, что они более пьяные, чем я думал, и перестал обращать на них внимание.

В баре было столько людей, что не осталось ни одного свободного места. Некоторые сидели на полу. Меня столкнули с моей табуретки. Запахи в баре стали странные и невыносимые — запахи трупов и дождя, орегана, манго и гнилого мяса, запахи благовоний и козлиной шерсти. И затем внезапно я понял, что не понимаю ни слова из того, о чем говорят посетители. Они разговаривали так, как будто давно знали друг друга. Они говорили на иностранных языках и то и дело показывали на фетиш Мадам Кото. Казалось, он их развлекал. Затем они пристально смотрели на меня, что-то высчитывали на пальцах, смеялись, пили, успокаивались, и снова смотрели на меня.

Вошла Мадам Кото и объявила, что ее запасы вина и еды закончились. Она потребовала, чтобы они заплатили и покинули бар. Посетители хором выразили неудовольствие.

— Платите и уходите, — сказала Мадам Кото. — Заплатите и уходите. Бар закрывается на ночь.

Никто не удостоил ее вниманием. Ее терпение иссякло, и она порывисто вышла из бара. Голоса зазвучали еще громче и развязнее. Раньше я слышал только голоса прежде, чем появились люди. Теперь я слышал голоса, и, осмотревшись вокруг, не нашел посетителей. Не веря своим глазам, я закрыл их, и, когда открыл снова, бар был пуст и в то же время шумел как никогда. Оставались только два альбиноса и одна красивая женщина, которую я не заметил раньше. На дальнем столе лежали две пары темных очков. Первый, человек с распухшим глазом, его компания, похожая на него, высокая пара и два человека с белыми глазами, все куда-то исчезли. В самом баре стало тихо, все примолкло за исключением ветра, едва посвистывавшего под потолком, как будто где-то прошел ураган, оставшийся незамеченным.

— Куда все ушли? — спросил я альбиноса.

Прекрасная женщина улыбнулась мне. Альбинос завертелся, заерзал, встал на ноги и открыл мешок. Женщина сбила меня с толку своей улыбкой. Альбинос вдруг набросился на меня и накрыл мешком. Я боролся и сопротивлялся, но они мастерски затолкали меня в мешок и завязали его, поймав меня, как зверя. И пока я отбивался руками и ногами, я слышал все звуки мира, голоса всех людей, которые были в баре. С воодушевлением они говорили на нелюдских языках, словно размечая карту похода в далекие земли. Охваченный страхом, неспособный двигаться, окруженный темнотой и трупными запахами мешка, я закричал:

— Политики! Политики украли меня!

Но голос мой был еле слышен, как будто я кричал во сне. И даже если бы я закричал громовым голосом, никто бы меня не услышал.

Они пронесли меня по многим дорогам, неся за плечами в мешке. Они переворачивали мешок на грудь, передавали с плеча на плечо, и мешок все сильнее и сильнее сжимал меня. Я слышал грохот грузовиков и машин, беспорядочный рыночный гвалт. Все время я пытался освободиться, как пойманный зверь. Но чем больше я боролся, тем туже они стягивали мешок, пока у меня и вовсе не осталось свободного места, чтобы развернуться. Мои ноги были рядом с головой, и шея была согнута так, что вот-вот могла сломаться. Я не мог дышать и боролся уже со своей паникой, которая накатывала на меня волнами. Пустота смерти предстала передо мной. Я закрыл глаза. Когда я их открыл, ничего не изменилось. И я уснул странным сном, в котором фигура нашего короля, в золотом великолепии, возникла передо мной и тут же исчезла. Духи-спутники запели у меня в ушах, приободряя меня тем, что скоро я к ним присоединюсь. Я не мог избавиться от их пения и сам не был уверен, что хуже: быть завязанным в мешке и унесенным незнакомыми людьми в неизвестном направлении, или слушать, как духи-спутники оркеструют мои испытания своими сладкими и мучительными голосами.

Когда мои силы иссякли, и я уже ничего не мог делать, я воззвал к нашему великому королю и сказал:

— Я не хочу умирать.

Я еще не успел закончить, как фигура короля снова возникла передо мной; у него было лицо карлика. Я перестал слышать звуки снаружи, кроме разбивающихся волн, струящейся воды и причитания птиц. И вдруг вспомнил о перочинном ножике, который подарил мне карлик. Я обыскал свои карманы, обыскал мешок, но не смог ничего найти. Мой страх стал невыносимым. И затем пришло спокойствие. Я сдался. Я принял свой жребий.

В мешок сочилась вода. Я подумал, что меня забрали в подводное царство, где, говорят, живут особые духи. Пока я пытался выплюнуть воду изо рта, я почувствовал, как что-то твердое, словно замороженная рыба, стукнуло меня по голове. Это был перочинный ножик. Не теряя времени, я начал разрезать мешок. Ткань была очень грубой, и хотя вода немного смягчила ее, у меня ушло немало времени, чтобы разрезать мешок, и когда я сделал это, мир снаружи был черен, как на дне колодца. Я упал в воду с брызгами.

— Мальчик убежал! — донесся крик.

Было очень темно, река была самой ночью, вода обжигала холодом. Я, не двигаясь, скрывался под водой. Затем почти беззвучно я поплыл назад к берегу, чувствуя себя в своей стихии.

Я продирался через камыши и болотные тигровые лилии, переступал через перекрученные корни мандрагоры, кишащих угрей, и когда ступил на мягкий илистый песок, я побежал, что есть мочи, и вскоре достиг главной дороги. Было очень темно; я был голодный, мокрый, потерянный и вокруг себя слышал голоса, порочные голоса моих духов-спутников, завывающих в печали. Я бежал до тех пор, пока дорога не стала рекой из голосов, и каждое дерево, машина или человек стали говорить со мной, коты перебегали мне дорогу, а люди со странными ночными лицами понимающе смотрели на меня. На перекрестках на меня свирепо оглядывались какие-то встречные люди, и казалось, они вот-вот набросятся на меня. Всю ночь я ото всех спасался бегством.

Дорога была бесконечной. Одна дорога вела к тысяче других, на повороте она превращалась в тропинку, которая выводила на грязный тракт, который становился улицей, заканчивавшейся авеню, и потом заводила в тупик. Везде посреди старого мира возносился к небу мир новый. Рядом с лачугами и цинковыми хибарами высоко и неприступно вырастали небоскребы. Строились мосты; полуотстроенные эстакады были похожи на лестницы в небо или на видения будущего, когда автомобили будут уметь летать. Строящиеся дороги были запружены тяжелыми машинами. Тут и там прямо под звездами спали ночные сторожа, повесив тусклые лампы — свое единственное земное освещение.

Луна была круглая и большая и казалась лицом грозного короля. Меня утешало ее присутствие. Во мне рос ужасный голод по осмысленному направлению, по маминому лицу и запахам Папы. Я проходил мимо керосиновых ламп дремлющих уличных торговцев.

— Маленький мальчик, куда ты идешь в такое время? — часто спрашивали они меня, но я никому не отвечал. Я все брел и брел, пока мои босые ноги не покрылись ранами. И затем, идя во мраке потерянности, я увидел перед собой рассеяный свет — крошечную луну размером с человеческую голову. Я пошел за ней, и она вела меня по многим дорогам. И когда я пришел в район, который был мне чем-то знаком, ноги отказались мне служить, и я упал прямо на дороге. Я подполз к ближайшему дереву и между его гигантских корней, которые вздымались над землей, заснул под присмотром убывающей луны. Меня донимали москиты. Навязчивые муравьи жалили ноги. Но я все это проспал, видя во сне пантеру.

Когда я проснулся, луна все еще была в небе, как призрак, который отказывался уходить под напором дневного света. Занималась заря. Надо мной с озадаченными лицами стояли несколько человек.

— Он не мертвый! — закричал один из них.

Я быстро встал; они пошли на меня, широко раскинув руки, и я бросился бежать от них. Занимался рассвет, я бежал вместе с солнцем, скакавшим по небу. Воздух становился жарче, песок под ногами стал теплым; женщины в белых балахонах из новых церквей Африки звенели в колокольчики и кричали спящему миру, что он должен пробудиться и покаяться. Я миновал пророков, выходивших из леса с росой и листьями на волосах, в их бородах запуталась паутина, в глазах их стояли видения. Я прошел мимо волшебников с мачете, поблескивавшими на утреннем солнце, они приносили на заре в жертву красных петухов, быстро бормоча на неисхоженных тропинках заклинания в рифму. Также я проследовал мимо рабочих, которые рано проснулись и с лицами, подернутыми сном, шли через туман, уничтожаемый солнцем, к своим гаражам и автобусным стоянкам.

Мои ступни бодро переступали по тропинке. Роса омыла мне лодыжки. Голод иссушил губы. Торговцы новостями трубили сквозь зарю на своих рожках, объявляя просыпавшемуся миру о недавних скандалах на арене политического насилия. Трудолюбивые женщины города, неся на головах корзины ароматных перченых кушаний, разжигали аппетиты мира своими сладкими голосами. Дорожные черви лакомились кровавыми порезами моих ног.

Я подошел к знакомому месту; страстно муэдзин призывал к молитвам исламский мир. Я свернул за угол и пошел по тропинке, и когда она превратилась в большое шоссе, ко мне побежали трое мужчин в голубых халатах. Я прыгнул в буш, побежал между деревьев и крикнул в лес, который ответил мне эхом. Птицы вспорхнули с веток, и стайка слетела с верхушки дерева. Я оставил позади мужчин, но продолжал свой бег, так как мне казалось, что мир полон существ, которым по разным причинам от меня что-то было нужно.

На лесной дорожке я внезапно наступил на тарелку с дорожными жертвоприношениями. На блюде были разложены большие куски жареного ямса и рыбы, тушеные улитки, политые пальмовым маслом, рис и орехи кола. Осколки тарелки и маленькие косточки застряли в моих ступнях. Потекла кровь. Я был такой голодный, что съел все, что было отдано в жертву дороге, но через какое-то время живот у меня свело, и меня окружили видения дорожных духов, голодных и раздраженных. Мои ноги продолжали кровоточить, и кот с золотыми глазами шел по следу моей крови. Меня преследовали галлюцинации. Я шел по битому стеклу, по горячему песку тропинок в буше, по горячему гудрону нового шоссе.

Мне казалось, что все дороги были наделены жестоким и безудержным воображением. Дороги множились, самовоспроизводя себя, разветвляясь во все стороны, замыкаясь на себя, как змеи с хвостом во рту, закручиваясь в лабиринты. Дорога для меня стала самой жуткой галлюцинацией — ведя по направлению к дому, как выяснялось затем, вела от дома, это была дорога без конца с большим количеством знаков и без направления. Она стала моей мукой, моим бесцельным странствием, и я обнаружил, что я иду лишь для того, чтобы понять, где она кончается, где у дороги конец.

Наконец я вышел к месту, где, мне казалось, кончались все пути. На дорогу было свалено дерево ироко. Дерево было гигантским, а его пень — сучковатый и суровый — походил на лица древних воинов. Казалось, что в конце всех дорог лежит мертвой чья-то великая душа. Чуть поодаль дорога сваливалась в глубокую яму. По другую ее сторону стояли грузовики с песком. В самом пне роились странные звуки, в его дуплах эхом звучали голоса. Я присел на сук дерева перевести дыхание. И затем, пока духи дороги еще буйствовали во мне, я увидел, как из леса вышел двуногий пес. Он остановился и оглядел меня. Я был так удивлен, увидев пса на двух лапах, что забыл о голоде и боли. Он стоял на левой передней и правой задней лапах, покачиваясь, будто на невидимых костылях. Пес уставился на меня. И потом с тяжелой неизбывной грустью повернулся и поковылял прочь. С изумлением наблюдая за его поступью, я пошел за ним почти из любопытства.

Двуногий пес повел меня через лес. Это был довольно приземистый пес, с напряженным взглядом и затейливым хвостом. По его ушам сновали блохи. Я хотел избавить пса от блох, но сдержал себя и шел за ним, держась на дистанции, пока мы не подошли к вырубке. Я узнал ее. Пес проковылял дальше в лес. Я смотрел, как он уходит, один раз он остановился и посмотрел на меня. Я помахал ему, но пес не понял моего жеста. Он поковылял, одинокий и мужественный пес с печальной мордой, на двух лапах.

Я продолжил путь домой. На опушке леса я увидел Мадам Кото, в руках она держала тарелку с курицей и ямсом. На ее шее больше не было белого ожерелья. Она остановилась у края дороги, посмотрела во все стороны, чтобы быть уверенной, что никто за ней не подсматривает, и предалась страстной молитве. Я наблюдал ее тайную пылкость. Когда она закончила со своими молитвами и песнопениями, то зажгла свечу и поставила ее на тарелку. Рядом со свечой она положила палочку каолина и несколько каури. Затем она распрямилась, поправила платок, осмотрелась по сторонам и поспешила обратно. Я не остановился у ее дорожного подношения. Я пробежал мимо фасада бара. Я бежал домой.