- Ктой-то? - заорал заведующий и выскочил в зал. Взглянул в нашу сторону да как заорет. Да бегом - туда, где наши спали.
      Юшка моментально скинул с себя простыню, и мы с ним - винта на хоры. Засели там за перилами - и смотрим. А в тех комнатах, где наши, поднялся крик. И громче всех орет Елникитка. Вот, смотрим, выбегает в зал заведующий (а дождь в это время перестал, и луна показалась, так что было видно), а за ним - ребята. Сзади всех - Елникитка, завернутая в пальто.
      - Вот там, там, - показывает в нашу сторону, под хоры, заведующий. Там она и стояла. Высокая, длинная, чуть не до потолка.
      - Да кто она-то? - спрашивают ребята.
      - Белая мадама.
      - Да вы хорошо видели-то? - спрашивает Володька Шмерц (я по голосу узнал). - Может быть, со сна показалось?
      - Показа-алось! Как тебя, видел! - отвечает заведующий. - Только ее там нету: по другим комнатам бродит.
      - Нету, так надо идти спать, - говорит заспанным голосом Елникитка. И вы, если вам еще покажется, зовите сторожа, а нас не трогайте, а то вы мне всех ребят перепугаете.
      - В-виноват, преподавательница, - отвечает заведующий. - Ежели вам примстится такое, так отца родного разбудишь, а не то что...
      После этого ребята и Елникитка ушли, а заведующий вынес лампенку, обшарил все углы и опять пошел к себе под хоры.
      Мы просидели с Юшкой на хорах минут десять и начали потихоньку спускаться в зал. Не прошли мы поллестницы, как видим, что из другой двери (которая была тоже под хорами, только правей) выдвигается какая-то тень. Я чуть не вскрикнул, а Юшка схватил меня за руку.
      - Ктой-то еще? - шепчет, и по голосу слышно, что струсил.
      А тень крадется по стене, дошла до середины и повернула нам навстречу, прямо под хоры. У меня даже сердце остановилось - так она неслышно шла. Но она пошла не по лестнице, в двинулась в ту комнату, где сидел заведующий. Мы замерли: что будет? И вдруг послышался грохот, рев, какой-то удар, и тень вылетела обратно.
      - Ты что же это, пьяница ты несчастная, - орала тень на весь дом, вон теперь куда забрался гнать! Да еще дерется! Будь покоен, все-о заведующему расскажу, дай только приехать! И это что же, люди добрые: забрался в чулан, гонит - и пьет! Гонит - и пье-оот...
      - Да замолчи ты, чертова кукла, - хрипел заведующий, сгрибчив тень за шиворот. - Не понимаешь, што ль, здесь экскурсия ночует... Всех перебудишь, а мне отвечать придется... А то все косы отмотаю, вот-те крест, отмотаю.
      В это время мы с Юшкой скатились с лестницы и бросились бежать к себе в комнату. Тень сразу замолчала.
      - Вот видишь, - сказал нам вслед заведующий, - ребята должно, в уборную ходили, все слышали. Подводишь ты меня, лахудра несчастная.
      А мы с Юшкой, забившись в сено, хохотали до слез и до истерики, так что Елникитка отворила дверь из девчонской комнаты и торжественно сказала:
      - Конечно, это Рябцев. Но не беспокойтесь, Рябцев, даром вам это не пройдет. Это возмутительное безобразие. Я даже не нахожу слов.
      - Я и не беспокоюсь, - ответил я, и мне сразу стало скучно, а не смешно.
      Утром нас разбудил какой-то дядя в синих очках, спросил нас, как мы спали. Он оказался настоящим заведующим и только что приехал из города. А тот был просто сторож, поэтому он так смешно и объяснял. А потом настоящий заведующий сказал нам, что сторож служил еще при помещике Урусове и что, должно быть, его придется прогнать. И это уже не в первый раз, что он выдает себя за заведующего.
      На обратной дороге мы много хохотали над Елникиткой, что она пьяного сторожа приняла за заведующего и с серьезным видом слушала его объяснения. Уж знает свою естественную историю, так и не суйся в обществоведение.
      6 июля.
      Несмотря на то что Зин-Пална ходит все время расстроенная и бледная, - больна она, что ли, - вчера опять была экскурсия в Головкино. Она могла бы кончиться очень печально, если бы не хладнокровие Зин-Палны. Я нарочно сходил в нашу фабричную ячейку и, хотя не застал секретаря, все-таки запасся мандатом от имени ячейки на имя головкинского комсомола с просьбой об оказании мне содействия в обследовании крестьянского быта.
      Было воскресенье, и поэтому в деревне было гулянье. Многие мужики уже с утра были пьяные, а комсомольцы, как на грех, ушли на какое-то собрание в рик, а это - верст двадцать пять. И вот что из этого вышло.
      Зин-Пална разыскала председателя и просила его содействия. Он сам не пошел, а послал своего сына, парнишку лет пятнадцати. Мы начали обмер, пустили в ход рулетку, нас обступили со всех сторон бабы, девки, парни, ребятишки и глазеют. Я решил воспользоваться случаем и, пока остальные ребята возились с рулеткой, начал обследовать быт. Для этого я подошел к девчатам и вступил с ними в разговор. Они хихикали и прятались одна за другую, а я все приставал к ним, чтобы они спели какую-нибудь песню. Они говорят, что не знают.
      - А кто из вас лешего видел? - спрашиваю я.
      - Да вот он, леший, стоит, - отвечает одна и показывает пальцем на меня. Вдруг ко мне подходит один из парней и говорит:
      - Ты к нашим девкам не лезь, ты за этим, што ли, сюда пришел?
      Тогда я вынимаю мандат и ему показываю. Он посмотрел и говорит:
      - Это не про нас писано. Раз ты сукомол, то и иди к сукомолу, а к девкам приставать нечего.
      Я было вступил с ним в спор, но вижу, что они меня оттерли, а среди наших какое-то волнение.
      Обмер шел по задам мимо огородов, и ихние, деревенские, ребятишки, которые толкались около рулетки, забрались в чей-то огород, нарвали стручков, а сказали на наших. Какая-то тетка выскочила, начала кричать. И лезет прямо с кулаками на Зин-Палну и кричит ей:
      - Раз ты учительша, должна за ими смотреть.
      Зин-Пална спокойно отвечает:
      - Я не отвечаю за ваших, деревенских, детей, а мои тут все при мне были.
      - Да что я не видела, што ль! Вон тот вон самый стручки рвал.
      И показывает на меня.
      - Что ты врешь-то, тетка! - закричал я, обозлившись. - Когда ж я у тебя стручки рвал?
      - Он тут и к девкам приставал, - загорланили парни.
      Тут Зин-Пална как гаркнет громовым басом, что я даже и не ожидал от нее такого:
      - Как же вы смели, Рябцев, приставать к девушкам?
      Весь галдеж сразу утих, а я молча вынул мандат и подаю Зин-Палне.
      - Ну и что же? - спрашивает Зин-Пална.
      - А то, что, раз я обследую быт, имею я право просить петь песни или не имею?
      Тут подходит здоровенный мужик, который все молчал и смотрел, и говорит:
      - Уходите вы от греха подальше, тут вам делать нечего.
      А девки издали кричат:
      - Оченно просим - от ворот поворот!
      Какой-то еще пьяный мужичонка ввязался:
      - Я их знаю, они насчет налога, - зе-мле-ме-ры, грети их душу мать совсем!
      - Гони их в шею, а не то за дреколья возьмемся! - закричали со всех сторон.
      А баба, у которой тырили стручки, подскакивает к Зин-Палне и хвать ее за рукав. А тут откуда ни возьмись - Алешка Чикин. Схватил бабу за руку и мотнул ее в сторону.
      - Да что ж это, православные, руками хватают! - заорала баба, а какой-то длинный парень схватил Алешку за плечо.
      - Стойте! - опять таким же голосом гаркнула Зин-Пална, и ее единственный желтый зуб блеснул, как клык. - Дайте слово сказать.
      И опять все замолчали.
      - Вот вы ничего толком не спросите, - говорит Зин-Пална учительским голосом, - а лезете в драку. Мы желаем вам добра. Хотим быть вашими городскими шефами, а для этого нам надо составить плант. (Так и сказала: плант).
      - А что с того будет? - спрашивают тихо сзади.
      - А будет то, - отвечает Зин-Пална, - что у вас будет заручка в городе - раз. Вы будете знать, куда обратиться, - два. Мы вам всегда поможем - три. Газету вам присылать будем - четыре. Семенную ссуду поможем исхлопотать - пять. Это и есть "шефы".
      - Что же ты, гражданка, сразу-то не сказала? - спрашивает высокий мужик.
      - А вы разве спрашивали? - отвечает Зин-Пална. - А потом, я адресовалась к вашему председателю, а он вон нос воротит, разговаривать не хочет...
      - Он у нас тако-о-ой: "Кто я!" - радостно подхватил пьяный. - С им, брат, не очень: "Я Совецкая вла-а-асть".
      - Ну так вот, - говорит Зин-Пална. - Сейчас мы уйдем, вы нам все равно работать помешали. Пока до свиданья, приходите к нам в школу, адресок мы оставим. И сами в другой раз придем. Пойдемте, ребята.
      - А стручки-то как же? - спрашивает баба.
      - Иди-и-и ты к мамаше за пазуху, тетка Афимья, - отвечает пьяный, нужна ты со своими стручками... Тут, нешь не видишь, уч-ченые, - а ты кто? Должна понимать, как и что.
      Ребятишки провожали нас далеко в поле и все кричали.
      - Шевы!.. вшевы!
      Когда мы пришли в школу, Зин-Пална говорит:
      - То, что сказано, ребята, - кончено... нужно исполнить.
      - Исполним, исполним! - закричали все.
      10 июля.
      Я теперь убедился, что лорд Дальтон был отчасти прав, когда изобретал свой план. Конечно, нужно самому узнавать все, а если от других, на рассказ, то выходит совсем не то, что на самом деле.
      Вчера был спектакль у Громовых. Ставили "Предложение". После спектакля Громовых отец оставил всех ужинать, и за ужином все пили вино, в том числе и я. После ужина очень долго все сидели, а потом Мария вызвала меня в коридор. Там было страшно темно, я наткнулся на косяк и посадил себе фонарь, но промолчал, - должно быть, потому, что голова от вина сильно кружилась. Потом Мария потащила меня за собой в какой-то закоулок или чулан.
      Когда все кончилось, я вдруг почувствовал страшный запах какой-то тухлой козлятины, и меня чуть не стошнило.
      - Фу, какая гадость! - говорю я Марии. - Чем это здесь так воняет?
      - А это здесь отцовские шкурки сложены, ты не обращай внимания, шепчет в ответ Мария. - Да не ори так громко.
      Но я больше не мог выдержать и ушел домой. По дороге у меня кружилась голова, и билось сердце, и было очень гадко, и больше всего не хотелось, чтобы об этом узнала Сильва. А впрочем, как она может узнать? С Юшкой она почти совсем не разговаривает и шьется последнее время больше с Володькой Шмерцем. Я даже не понимаю, что она в нем нашла. А главное, что Сильва и не замечает, что Володька со всеми девчатами подряд шьется и она под этот же ряд попалась. А это, должно быть, обидно для женского самолюбия, тем более для Сильвы. Потому что Сильва ведь очень гордая, - пожалуй, гордей всех наших девчат.
      13 июля.
      Сегодня я как шеф ходил в Головкино и захватил с собой на всякий случай Ваньку Петухова, - он в отпуску. По дороге мы рассуждали опять о половом вопросе. Я рассказал Ваньке про ту бумагу, которую я свистнул в СПОНе, и спросил его мнения на этот счет.
      - Конечно, - говорит Ванька, - всякие эти пакости, может, кто и проделывает, но ведь они - наследие старого режима. Сейчас никаких неестественных штук не надо, все можно просто и естественно.
      Я ему сказал, что не понимаю даже и слов-то этих как следует (которые на бумаге), но думаю, что "просто" - тоже противно, особенно после.
      - Не знаю, значит, ты не привык, - говорит Ванька. - А потом, конечно, важно с кем связываешься.
      - Ну, если, например, вдвое старше тебя?
      - Это - пакостные бабы, - говорит Ванька, - и никогда не поймешь, что им надо.
      В разговоре и не заметили, как подошли к Головкину. Там, на выгоне, гуляли деревенские девчата (дело было в субботу, под вечер). Они очень чудно танцевали: схватятся одна за другую - и пошла крутить. А кругом парни, кто с гармошкой, а кто и так.
      - Можно посмотреть? - спрашивает Ванька.
      - А покурить есть? - отвечают парни.
      - Как не быть.
      Покурили. Парни и говорят:
      - Смотрите сколько хотите.
      Потом все подошли к нам и смотрят на нас, мне стало вроде как бы совестно.
      - А мой товарищ сказки умеет рассказывать, - говорит Ванька.
      Я было его локтем в бок, а девчата - на меня:
      - Расскажите, товарищ, антиресную сказочку.
      - Да я не умею, это он врет.
      Ванька так серьезно на меня:
      - Никогда в жизни не врал.
      Тогда я подумал и начал:
      - Вот есть на свете страна Финляндия. В этой стране много озер и камней, и потом там водились великаны...
      Да и пошел прямо по "Калевале". Смотрю, расселись большинство вокруг меня - и слушают. Конечно, я всякие там имена вроде Вейнемейнена сознательно пропускал, но народные поверья вплел в рассказ, - вроде того, что лягушек нельзя бить. И как только я сказал, что по-финляндски выходит, что лягушки были раньше людьми, одна из девчат всплеснула руками и тихо говорит:
      - Ой, батюшки! А мы их в мурашину кучу зарываем.
      - Это зачем? - спрашиваю я.
      - Привораживать косточкой! - кричат парни с хохотом. - Аксютка, ты кого хотела приворожить: Степку, что ли?
      Потом мы с ними вместе пели и танцевали (хотя я никогда в жизни не танцевал, но с ними весело). А на обратном пути Ванька говорит:
      - Если бы захотели, можно было бы остаться и прогулять с ними всю ночь. Тебе какая понравилась?
      Но я не захотел об этом разговаривать: у Ваньки уж очень все выходит просто, по-собачьи.
      18 июля.
      Сегодня папанька меня спрашивает:
      - Костя, а правда, что ваша заведующая, Зиночка-то, чикинским пособием пользуется?
      - Да что ты, охалпел, что ли? - говорю я. И смотрю на него во все глаза.
      - А что же тут такого? Мальчишка у нее, - значит, и деньги ей.
      - Что за бузища, папанька! Никогда в жизни Зин-Пална этого не сделает. Ведь это у старухи у нищей отымать. Да и сколько там денег-то?
      - Болтают, двадцать с чем-то.
      - Плюнь ты в глаза тому, кто болтает.
      20 июля.
      По предложению музея краеведения мы вчера на рассвете вышли на указанное нам городище, недалеко от деревни Перхушково. Когда мы туда пришли, сотрудники музея были уже на месте и копали. Мы немножко отдохнули после дороги, подзакусили и тоже стали копать. Время шло очень медленно, становилось все жарче и жарче, так что мы даже майки поскидали. Вдруг об Юшкину лопату что-то звякнуло, и он вытащил из земли черный кружок. Старший сотрудник посмотрел и говорит:
      - Это просто пуговица.
      Хотели уже бросить копать на этом кургане, как вдруг стали попадаться кости. Я тоже вытащил кость, и сотрудник определил, что это лошадиная берцовая. Костей набралось порядочная куча, как вдруг подходит человек пять парней и спрашивают:
      - А разрешение копать у вас есть?
      - Конечно, есть, - отвечают сотрудники.
      Показали им разрешение, но крестьяне говорят:
      - Мы не можем дозволить, потому вы копаете клады, а земля перхушковская окружная. Нет таких ваших прав на нашей земле копать.
      Долго спорили и ругались, пока не стали грозить, что соберут все Перхушково и нас прогонят. Тогда один из сотрудников говорит:
      - Давайте вместе копать, нас вон семнадцать человек, и все с лопатами, и вам лопаты дадут. Все золото, что найдем, - ваше, а остальное - наше. А не хотите - зовите все Перхушково.
      Парни посовещались между собой, да, видно, им не хотелось делиться со всеми. Взялись они за лопаты и принялись копать вместе с нами. Только я заметил, что они копают как-то все больше в сторону, а не там, где мы. Им сотрудники несколько раз говорили, но они - все по-своему. А в нашем месте все кости да кости попадаются.
      - Странная вещь, - говорит один из сотрудников, - никогда ни в одном из курганов не обнаруживалось столько костей животных.
      Парни копали, в общем, недолго: с полчаса. Потом побросали лопаты и пошли. Один, когда уходил, спрашивает:
      - А на что вам кости?
      - Кости нас тоже интересуют, - говорят сотрудники. - По костям можно узнать, когда возник этот курган, да и многое можно узнать.
      - Дык идите тогда вон на ту луговину, - сказал парень. - Здесь одни лошади закопаны, а там и коровы есть.
      - Какие такие лошади? - спрашивают сотрудники.
      - А это лет десять назад был скотий мор, - отвечает парень. - Так и здесь зарывали и на луговине. Только там больше.
      Так нам и пришлось переходить на другой курган. А там, сколько ни рыли, - нашли один царский пятиалтынный.
      Сотрудники говорят, что была какая-то ошибка в музейном плане: не те курганы помечены. А по-моему, сначала нужно было у крестьян разузнать, а потом уж копать.
      22 июля.
      Школа начинает оживляться: появляется все больше и больше ребят.
      Между прочим, приехал и Сережка Блинов. У нас с ним вышел крупный разговор.
      - Я окончательно решил, - говорит Сережка, - произвести в школе революцию. Всем известно, что наши шкрабы не соответствуют своему назначению. Нужен здоровый и живой дух, а не та мертвечина, которой нас кормят.
      - Не знаю, - отвечаю, - думаю, что это будет не по-ленински. Учиться нужно и как можно скорей поступать в вузы.
      - А ты, я слышал, - говорит Сережка, - в примерные мальчики записался?
      Тут я страшно обозлился, и мы с ним разругались.
      А сейчас папанька ко мне опять прилез с Зин-Палной.
      - А сапожничиха Чикина по соседям болтает, будто ей не полностью пособие выдают.
      - Удерживают, наверное, какие-нибудь проценты, - сказал я.
      - Нет, - говорит папанька. - Это быдто бы на содержание идет на Алешкино - вашей заведующей. Так сапожничиха болтает, что она и сама сумеет Алешку одеть, обуть, накормить, ежели ей пособие идти будет полностью.
      - Да ведь это - полная буза, папанька! Говорил я тебе и сейчас говорю, что Зинаида Павловна ни копейки не возьмет.
      - Так-то оно так, а все же - поди заткни ей рот. Она и до суда грозится довести.
      Вот еще дура неотесанная!
      25 июля.
      В школе словно бомба разорвалась: это приехал инспектор. Так как конец июля, то собралось больше половины всей школы. Сегодня как раз предполагалась общая прогулка в загородный лес, но вместо этого произошло общее собрание с инспектором.
      Инспектор начал с того, что объявил всем о всеобщей ревизии всей школы, причем в ревизии должен принять участие представитель как от шкрабов, так и от ребят. Мы долго кричали, но большинство было за Сережку Блинова, а от шкрабов вошла почему-то Елникитка.
      Среди ребят сейчас же распространился слух - я уже не знаю, откуда он там явился, - что на нашу школу был подан донос и что будто бы в этом доносе говорится, что у школы буржуазный уклон и что шкрабы не соответствуют своему назначению. Я страшно возмутился, но часть ребят стала между собой перешептываться, среди них был младший брат Сережки Гришка Блинов. Я сейчас же направил кое-кого к этим шептунам: через пять минут узнал, что в случае расследования они хотят заявить на шкрабов разные несправедливости, что будто бы наши шкрабы держат себя как педагоги старой школы. Я начал громко агитировать за противоположное, но большинство ребят не примыкало ни ко мне, ни к ним, а держалось выжидательно.
      Гришка Блинов засыпался по обществоведению, математике и русскому языку и поэтому остался на второй год во второй группе.
      26 июля.
      Ревизионная комиссия заседает в учительской. Конечно, нам ничего не говорят, а Сережка Блинов держится так, словно только объелся пшой. В партии Гришки Блинова народу прибавилось, а у меня осталось все столько же. Когда я проходил мимо аудитории, то заглянул туда и увидел, что там сидят Сильва и Володька Шмерц вдвоем. Я хотел было их спросить, за кого они, за меня или Гришку Блинова, но потом оставил их в покое. Потом, когда отошел уже несколько шагов, вспомнил, что раньше во всех таких затруднительных случаях Сильва была моим верным товарищем и помощником, а теперь мне опереться не на кого. Мне стало очень горько и обидно, потому что перед Сильвой я никогда ни в чем не был виноват, - не виноват и теперь. Я долго ходил по школьному двору, потом пошел домой, но нигде не мог найти себе места.
      Что она могла в нем найти?
      27 июля.
      Был у Марии. Противно и противно.
      28 июля.
      Написал стихи, хотя это очень глупо.
      Мне вспомнился весь разговор твой умный
      И наш контакт немой средь этой школы шумной...
      Пускай с другими ты ведешь беседы,
      С тобою полон я, а без тебя я пуст.
      Что это - хорошие стихи или плохие?
      29 июля.
      Инспектор вызывал кое-кого из ребят и расспрашивал о взаимоотношениях с ребятами. Шкрабы все эти дни ходят страшно взволнованные. Приехал Никпетож, стал меня расспрашивать, а я не умел ничего ему толком рассказать, потому что у меня голова другим занята.
      - Это возмутительно, - сказал Никпетож, - что инспектор поступает таким образом. Он должен был бы прежде всего созвать школьный совет.
      Почти сейчас же после этого разговора меня вызвали к инспектору. Там, кроме инспектора, сидела страшно бледная Елникитка и с опущенными глазами - Сережка Блинов.
      - Скажите нам, товарищ Рябцев, - сказал инспектор, - что вы знаете об отношениях вашей заведующей с ребятами?
      - На школьном совете я вам отвечу, товарищ, - ответил я.
      - У меня есть полномочия, - говорит инспектор.
      - Вы вот их школьному совету и предъявите, - сказал я и ушел.
      После этого я разыскал Черную Зою и говорю:
      - Ты помнишь, что ты сказала мне весной?
      - Да, помню, - отвечает Зоя и глядит на меня во все глаза.
      - Значит, я на тебя вполне могу положиться. Вот прочитай эти стихи, они не к тебе относятся, - скажи свое мнение.
      - Что не ко мне-то, я хорошо знаю, - протянула Зоя и стала читать про себя стихи. Читала она очень долго, несколько раз, - видимо, обдумывая каждое слово.
      Мне, конечно, было очень интересно знать ее мнение, а она молчит. Наконец я спрашиваю:
      - Ты что же, их наизусть выучить хочешь?
      И тут я увидел, что она потихоньку ревет. И вдруг говорит скороговоркой:
      - Ты не имел права давать мне эти стихи, раз они посвящены другой...
      Я взял листок у ней из рук и тихо отошел. Черт их поймет, этих девчат!
      А в гимнастической лицом к лицу столкнулся с Володькой Шмерцем и Сильвой. Я пропустил их мимо себя и говорю вдогонку:
      - За битого двух небитых дают.
      - Ты что лезешь, Рябцев? - отвечает Володька. - Я к тебе не лезу.
      - Так с точкой, - сказал я и пошел. А Сильва стоит и смотрит на меня удивленно.
      30 июля.
      Ревизионная комиссия все продолжается, и говорят, что шкрабы послали в центр протест, и говорят, что будто бы даже демонстративно хотят уйти из школы. Я говорил кое с кем из ребят, и мы решили предпринять свои шаги.
      А со мной было вот что: я пошел к Громовым и опять застал Марию одну. Когда она меня хотела облапить и стала говорить, что я свинья, что долго не бываю, то я ей ответил:
      - Я думаю, что все это половая извращенность.
      - Да почему? - спрашивает она, выпучив глаза.
      - Пойдем, я тебе кое-что прочту, - сказал я, и мы вышли в сад.
      Там я вытащил и прочитал ей вслух ту бумагу, которую я свистнул в СПОНе. Мария вся покраснела и говорит:
      - Это еще что за гадости?
      - А мне с тобой тоже гадостно.
      - Да почему? - говорит Мария, и даже сквозь пудру видно, как у ней нос покраснел. - Я думала - тебе приятно.
      - Нет, - сказал я решительно, - не хочу я в жизни быть каким-нибудь психом. Прощай!
      - Ты глупый мальчишка, и больше ничего.
      - Так с точкой.
      - И ты не имеешь никакого полного права от меня уходить. Теперь не те времена. Я на тебя на алимент подам.
      Она еще что-то кричала, но я уже ушел.
      А для алимента ребята должны быть. Она меня на пушку не поймает...
      31 июля.
      Сегодня был решительный день. Я еще с утра кое-кого предупредил, а на четыре часа было собрано общее собрание всей школы со школьным советом и ревизионной комиссией. Кроме Елникитки, никто из шкрабов на собрание не явился.
      Я собрал вокруг себя всех верных ребят и занял первые скамьи перед самым президиумом, а Юшку Громова, как самого горластого, посадил сзади стола ревизионной комиссии.
      Первый взял слово инспектор.
      - Вот, - говорит, - товарищи, я здесь перед вами как представитель института инспектуры, которая призвана от имени центра наблюдать за жизнью учебных заведений и в случае надобности вмешиваться в работу с целью ликвидации злоупотреблений. Не могу сказать, чтобы в вашей школе наблюдались какие-нибудь явные злоупотребления, но, во всяком случае, с сожалением должен констатировать, что школа приобрела нежелательный уклон... Так или иначе, ревизионная комиссия, образованная под моим председательством, вынесла такое постановление.
      - Я его не подписывала, - выкрикнула вдруг Елникитка, побледнела и откинулась на спинку стула. Сейчас же притащили нашатырь, дали ей понюхать, и она пришла в себя.
      - Так вот, товарищи, - продолжал инспектор, - постановление это гласит прежде всего о том, что школьные работники вашей школы не совсем соответствуют своему назначению...
      Но тут я дал знак.
      - До-ло-о-ой!.. Вздо-о-ор!.. Неправда-а-а!.. - закричали мои ребята со всех сторон.
      - Долой!.. - ахнул Юшка над самым ухом инспектора, так что тот даже вздрогнул.
      Председатель, Стаська Велепольская, стала изо всей силы наяривать в колокольчик, но тишина не восстанавливалась, пока я не подал второй знак, так что моя партия сразу замолчала.
      Только донесся с задних скамей оторванный голос Гришки Блинова:
      - ...нахальство, Рябцев!
      Я встал и говорю:
      - Прошу не касаться личностей.
      - Кроме того, товарищи, ревизионная комиссия, - продолжал инспектор, - постановила вынести на общее собрание, - конечно, предварительно осветив факты, - вопрос о том, могут ли оставаться в школе недостаточно авторитетные школьные работники...
      Но тут я опять дал знак. Когда шум удалось несколько унять, встал Сережка Блинов и говорит:
      - Я здесь выступаю двояко: во-первых, как ваш товарищ, а во-вторых, как вами же избранный член ревизионной комиссии.
      - Ты что же - двуглавый орел, что ли? - крикнул я.
      - Во всяком случае, не одноглавая змея, согретая на моей груди. (Не знаю, что он хотел этим сказать.) Я, товарищи, поддерживаю предложение ревизионной комиссии по следующим соображениям: самоуправление у нас хромает на обе ноги и значения никакого не имеет, преподавание ведется вразброд и оторвано от жизни. Школа не увязана ни с каким производством...
      - Что же раньше-то молчали, Блинов? - визгливо крикнула Елникитка. Вы ведь входите в ячейку...
      - Если вы, товарищи, - сказал инспектор, - согласны выслушать более или менее спокойно, то я доложу вам следующее: здесь предлагается не вынести окончательное решение, которое зависит от центра, а только обсудить затронутые вопросы и запротоколировать мнение школы.
      - Позвольте, - сказал я. - Здесь с нами сидит секретарь фабричной ячейки, к которой мы приписаны, но он пускай выскажется потом, а сейчас скажу я. Сережка Блинов! А ты ночевал с нами в Солнечном, как Елена Никитишна? Белую мадаму видел? А ты заступился за нас, когда мужики хотели принять нас в дреколья? Сережка Блинов! А ты отказался от отпуска и остался с нами на все лето, как Зин-Пална? А ты взял к себе на воспитание Алешку Чикина, когда у него помер отец? А ты, Сережка, разъяснил все волнующие нас вопросы, от которых голова лопнуть может и руки оторваться, как Николай Петрович? Вот ты говоришь, что школа оторвана от жизни... А в то время, как мы летом со страшной опасностью для жизни обследовали деревню, набирали естественный материал, помогали в раскопках курганов, ты где был? На траве кверху пузом валялся? Значит, ты, Сережка, соответствуешь своему назначению, а Зинаида Павловна - нет? Так, что ли, будет по-твоему?
      Тут я не делал никакого знака, но все равно - поднялся страшный шум: одни - за меня, другие - против.
      Попросил слово секретарь ячейки и говорит:
      - А я вот не согласен с товарищем инспектором, что он действовал нерационально, потому несогласованно с ячейкой. То, что в школе фракция, а не ячейка, это еще не есть рациональное доказательство. Если бы сразу товарищ обратился в ячейку, мы бы ему сказали, что школа хотя и не без дефектов, а идет нормально, и было бы довольно странно, если бы ячейке не было известно, что учителя не соответствуют своему назначению. По крайней мере, я об этом слышу здесь в первый раз. Товарищу Блинову совершенно нерационально было не посвятить в это дело ячейку. Из этого я усматриваю, что товарищ Блинов просто не чувствовал стабилизации под ногами.
      - Да я думал, что это чисто школьные дела, - бормочет Сережка себе под нос.
      - Нет, это дело очень даже общественное, товарищ Блинов, - отвечает секретарь, - и я всем здесь заявляю, что если бы не товарищ Рябцев, который, видимо, понимает обязанности красной молодежи лучше многих других, - дело могло бы кончиться нерационально...
      - Ай да Костька! - заорал Юшка Громов, но я ему сделал знак, и он замолчал. И тут я увидел, что в залу вошла Зин-Пална.
      - Насчет увязки с производством - нам лучше всех знать, товарищ инспектор, - продолжал секретарь. - Пожалуйте к нам в ячейку, мы вам расскажем. А насчет сироты Чикина, которого заведующая взяла к себе на воспитание, то ячейка поручила мне выразить заведующей школой Зинаиде Павловне публичную благодарность за Чикина, как и вообще за ее двадцатилетнюю самоотверженную общественную...
      Тут как ударит гром аплодисментов. Я думал, потолок рухнет. Секретарь засмеялся, махнул рукой и полез к выходу. Я ему кричу прямо в ухо (а то бы он не услышал от грохота):
      - Ты куда, Иванов?
      А он мне в ответ тоже кричит:
      - Здесь, вижу, без меня обойдется.
      Я смотрю: где же инспектор? И его уже нет. И вот катит ко мне на всех парах Елникитка, я от нее, но было тесно, она меня догнала и кричит:
      - Я переменила об вас мнение, Рябцев.
      А на кой мне шут ее мнение, интересно знать? Вдруг хватает меня за руку Черная Зоя.