- Ты почему раньше времени из школы ушел?
      - А тебе какое дело?
      - А такое дело, что деньги пропали.
      Тогда Алешка отпихнул меня плечом, хотел идти и говорит:
      - Я иду на квартиру, пусти!
      А я отвечаю:
      - Ты лучше не ходи до выяснения дела, а то отец тебя измордует.
      Тогда Алешка заорал:
      - А-а-а-а, так вы ему сказали? Не брал я ваших шести лимардов!
      И тут он стал налезать на меня и бить меня прямо по морде. Вдруг его сзади схватила Сильфида Д., и мы Алешку прижали к стенке и спрашиваем:
      - А ты откуда знаешь, что шесть лимардов? Мы тебе не говорили.
      И он в ответ стал реветь и ругаться по-матерно и плеваться на нас, и тут мы оба с Сильвой заметили, что от него несет самогоном. Тут он вырвался от нас и убежал. Так как была темнота, мы не могли его догнать и пошли в школу. Там нас ждали все учкомы, и мы все рассказали. Конечно, подозрение еще больше увеличилось, но прямых доказательств не было. Дежурным шкрабом была Елникитка, и она прямо нас спрашивает:
      - А чего же вы его не обыскали?
      Мы объяснили, почему мы не могли обыскать, а по правде - нам и в голову не пришло. Дело решили отложить до завтра.
      14 ноября.
      Алешка Чикин пришел как ни в чем не бывало в школу. Его сейчас же - в учком.
      - Что в раздевальной делал?
      - Лазил за хлебом к себе в куртку, - отвечает.
      - А почему раньше времени из школы удрал?
      - Нужно было домой.
      - Так тебя дома не застали Рябцев и Дубинина.
      - А я уходил.
      - А почему от тебя самогонкой пахло?
      - Они врут.
      - А откуда ты узнал, что ровно шесть лимардов пропало?
      - А я и сейчас не знаю.
      Тут он, конечно, нахально соврал, потому что мы ему не говорили, а он первый начал кричать про шесть лимардов. Ну, тут всем стало ясно, что украл он, и с ним не стали больше разговаривать. Теперь встал вопрос такой: как со всем этим делом управиться. Шкрабы пока молчат - и ладно. Лишь бы они не ввязались. Но, с другой стороны, так оставить дело нельзя. Мы, все учкомы, очень долго разговаривали, а потом разошлись, ничего не решили. Если мы ничего не решим и завтра, дело придется вынести на общее собрание. Сережка Блинов мне сказал, что дело, наверно, кончится ничем и что Ванька Петухов сам виноват, что оставил деньги в пальто. Это-то так, а нельзя же, чтобы в школе были кражи, и зачем тогда и учком, если все дела кончать ничем.
      15 ноября.
      В дело Алешки Чикина ввязалась Зин-Пална. Она его наедине отчитывала часа два, потом он выскочил от нее весь заплаканный и - дралка. Так и убежал из школы. Мы, учкомы, тогда зашли к Зин-Палне и спросили, на каком основании она помимо самоуправления ввязывается в вопросы, касающиеся самих учеников? А Зин-Пална говорит, что она, во-первых, обязаная отвечать за порядок в школе, а потом она вовсе не ввязывается, а пыталась оказать на Алешку моральное воздействие. Хорошо! На общем собрании поговорим.
      Елникитка собрала нас в своей лаборатории объяснять с микроскопом размножение папоротников, и тут я ее спросил:
      - Как по-вашему - как произошел человек и вообще весь мир?
      Она вся покраснела и отвечает:
      - Конечно, биологическим путем.
      - То есть каким биологическим?
      Елникитка стала объяснять про клетку, но мне не это было нужно, и я спросил:
      - А бог - есть или нет?
      Она опять покраснела и отвечает.
      - Для кого есть, а для кого нет: это личное дело каждого.
      Тут Черная Зоя заорала как сумасшедшая:
      - Я знаю, для чего он это спрашивает! Это он для того, чтобы доказать, что бога нету! А я вот верю в бога, и это мое дело, и никто не смеет мне запретить.
      Я было хотел ей ответить, что ей никто и не запрещает и что вопрос нужно выяснить с точки зрения принципа, но она и слушать ничего не хотела, и я даже думал, что она шлепнется в обморок. Но тут Елникитка опять завела про папоротники. Зоя успокоилась, и я решил пока подождать. А когда окончилась естественная, Сильва ко мне подходит и говорит:
      - Ты знаешь, они и в церковь ходят.
      - Кто "они"? - спрашиваю я.
      - Зоя и Лина.
      - А ты - не ходишь?
      - Нет, не хожу. Я в бога не верю, хотя мне за это от матери сильно попадает, - отвечает Сильва. - У меня мать старых убеждений, а отец новых. Я и мать люблю и отца, а у них постоянно ругатня и даже драка. Отец иконы убрал, а мать их опять внесла. Я сначала была на стороне матери, а потом отец меня убедил.
      - А он кто, твой отец-то?
      - Наборщик. Заметь, что он сам раньше желтый был, даже бастовал и боролся с Советской властью, а теперь стал красный. Вот мать его и кроет за это. Бабы все на дворе тоже против отца. Соберутся белье вешать, так такая перепалка идет - страсть!
      - А ты раньше тоже в церковь ходила?
      - Да, когда Дуней была, то ходила. Потом мы с отцом решили, что он будет звать меня Сильфидой, и с тех пор я перестала ходить. Мать и слышать не хочет про Сильфиду: это, говорит, ведьминское имя.
      Тогда я подумал и сказал Сильве, чтобы она звала меня Владленом. Она согласилась.
      16 ноября.
      Сегодня Черная Зоя сдавала за октябрь Алмакфишу и вдруг как шлепнется в обморок! Ну, теперь этим никого не удивишь. Сейчас же опрыскали водой, дали понюхать нашатырю, и она встала. Но на собрании учкома был поднят вопрос об отучении ее от обмороков, и я взялся отучить. Только мне предложили, чтобы без всякого вреда для здоровья. Я это и сам понимаю.
      17 ноября.
      Было деловое собрание учкома насчет Алешки Чикина. Дело в том, что он в школу не ходит и домой тоже. Пропал неизвестно куда. Постановили передать школьному совету, что учком ничего не имеет против разыскания Чикина через милицию, но только чтобы не сообщать, что он украл деньги.
      23 ноября.
      Я сказал Никпетожу, что хочу стать комсомольцем, и он меня одобрил. Он сказал, что если бы и ему было столько лет, сколько мне, то и он тоже записался бы в комсомол.
      Потом я его еще спросил, что такое "диалектика", и он мне дал почитать газету, в которой мне понравился рассказ. Вот этот рассказ.
      ДИАЛЕКТИКА ЖИЗНИ
      Рассказ
      1
      Культяпыч любил приходить на террасу, когда вся компания была в сборе. Случалось это только по праздникам. Культяпыч с неизменной своей вонючей трубкой в зубах являлся во время общего чая или обеда, садился на перилку и, сплевывая желтую слюну, начинал рассуждать.
      - Вот гляжу я на вашу жизню и никак не приучаюся. Все вы, робята, или, скажем, девушки, молодые, крепкие. Однако вы цельный день в разгоне, и нету у вас настоящей пристройки к жизни.
      - А какая настоящая пристройка, Культяпыч? - подмигнув ребятам, начинал заводиловку Николка.
      - Да нешь вы пойметя? Как вы есть фабричные, вам настоящего понятия не дадено. Взять какую хошь примерку. Кто главней: машинист или машина? Ась? Ну-кася?
      - Машина главней, Культяпыч, - важно отвечал Николка. - Человек помрет, а машина останется.
      - Вот и дурак, - срезал Культяпыч. - Да кто машину-то избрел? Леший бесспинный али кто? Человек избрел, вот кто избрел. Не было бы человека, где ж машина взялась бы? И еще примерка тебе: возьми деньги. Что деньги без человека? Нуль без палки, вот что деньги без человека.
      - А человек без денег что? - попытался отбиться Николка.
      - Все. Кто кого избрел? Деньги разум или разум - деньги? Ась? Ну-кася? Ишь - поди ж... То-то и есть! Диоген сказал: все умрет - слава останется. А я хошь и не Диоген, а старый бонбандир-наводчик, - то же тебе говорю.
      - А ты откуда знаешь, что Диоген сказал?
      - А я, брат, много кой-чего знаю. Я, брат, знаю такую примерку. Вот хоша у вас парень Василий. Сурьезный парень. Умный парень. Все книжку учит, не как ты. Тебе бы все шалберничать.
      Тут вступился сам Васька Грушин.
      - Вот что, дед, - сказал он. - Это ты неверно: у нас все при деле. Я книжку учу, а Николка девчат веселит. Без Николки девчата все давно бы разбежались. Верно, девчата?
      - Конечно, с тобой с сухарищем, пропадешь, - с задорным вызовом ответила Ленка Спирина. - Что же: всю зиму учились, летом не беда и отдохнуть...
      - А ты мысли диалектически, Культяпыч, - подшутил Федор Зайцев. Тогда тебе все понятно будет.
      - Это што же такоича: ди-лехти-чески? - спросил старик, имевший большое пристрастие к иностранным словам. - Растолкуй!
      - Это сразу не растолкуешь, - ответил Зайцев. - Этому жизнь учит.
      - А я вот что, брат, скажу, - неожиданно заключил Культяпыч, сплевывая в сторону краснощекой Ленки. - Жизня - это, брат, чеп тяжелый. А баба - тормоз.
      Терраса грохнула от смеха.
      2
      Ленка Спирина была малограмотная. Она только три месяца назад приехала из деревни, но благодаря общительному своему характеру, веселью в запевке и всякой игре она быстро прилипла к комсомольцам на производстве и на лето попала в дачную коммуну. Нужно сказать правду: какое бы то ни было ученье давалось ей с большим трудом. Поэтому к лету она одолела только буквы да простейшие слоги. Ходила она и на кружок политграмоты, но, разумеется, пользу ей, как неумеющей читать, это принесло очень маленькую.
      На даче взялся было за нее Васька Грушин, но скоро бросил.
      Ленка готова была гулять по-деревенски до вторых петухов, до самого поезда, с которым нужно было отправляться на производство, но усадить ее за книжку было невозможно. Хуже всего было то, что она охотно выслушивала длинные Васькины разговоры о политике, о смычке рабочих с крестьянами, но на другой же день все незамедлительно вылетало у ней из головы. Васька пустился было на хитрость: начал ей рассказывать сказки, в которых, кроме чертей и леших, фигурировали фашисты и комсомольцы. Но был побит самым неожиданным образом.
      - Это что-о-о-о за сказки, - с пренебрежением пропела Ленка. - У нас на деревне бабушка Гунявиха рассказывает - вот это еще сказки! Послушай-кась...
      И пошла, и пошла... После этого Васька решил отступить, обождать, а Ленка продолжала гулять до утра с охочими парнями и девчатами и прозвала Ваську "Сухарищем".
      С Культяпычем молодежь познакомилась именно на гулянке, коротая веселые летние ночки. Культяпыч по долгу службы обходил дачные улицы и с большим интересом присматривался к молодежи.
      - Вы кто же будете? - спросил Культяпыч певших песни ребят, остановившись как-то ночью у дачи.
      - Комсомольцы.
      - А! - с почтением сообразил Культяпыч. - Стал быть, Ильичевы внучаты? И я вам должен сказать открыто: аткровенный человек был ваш дед. И вы должны его славу помнить и чтить во веки веков, аминь.
      - Мы и чтим, - ответили ребята. - А ты кто будешь?
      - Я? Я - старый бонбандир-наводчик, - важно сообщил старик. - Служу я ночным сторожем здеся. А звать меня Кирил Потапыч.
      - Культяпыч, - подхватили ребята, и так старик и остался Культяпычем.
      3
      В сущности, рассказывать было бы больше не о чем, если бы не трагический случай, всполошивший всю дачную местность и перевернувший кверху дном жизнь коммуны. Как-то в воскресенье Васька Грушин остался на даче один. Остальная компания ушла гулять. В одних трусиках разлегся Васька перед геометрией и принялся постигать тайны равнобедренных треугольников. К зиме Васька постановил попасть на рабфак. Солнце палило во всю мочь, словно собираясь ультрафиолетовыми своими лучами пронзить Васькины внутренности. Но Васька, изредка отмахиваясь от комарья, отважно вжигал себе в башку теорему за теоремой.
      Внезапные крики и говор где-то на улице и на соседних дачах прорезали звенящую солнечную тишину. Васька прислушался: уловил:
      - Эй, скорей, скорей!.. Ну да, утонули!.. Кто? Где? Ай, батюшки!
      Васька легким рывком сорвался с места и побежал через улицу в лес, по направлению к пруду.
      Пруд был старый, глубокий, большой и очень запущенный. На берегу толпился народ, толковали об опрокинувшейся лодке и утонувших людях. Растолкав публику, Васька пробился в центр толпы, к своим ребятам, дрожащим и мокрым.
      - Ленка утопла: кажись, плавать не умеет! - встретили его испуганно.
      - В самой середке! Катались мы, стали пересаживаться, а лодка того...
      - Мы уже ныряли, сил больше не стало, - угрюмо бормотнул Николка.
      - За лодкой, за баграми побежали...
      - Да разве скоро! - сомневались в толпе. - Лодка есть, так она частная, на замке, на другой стороне...
      - Где? - спросил, запыхавшись, Васька и по указанному направлению срыву махнул в воду.
      Плавал и нырял он недурно, поэтому рассчитывал быстро найти утопленницу. Отмахнув саженками полпруда, он обернулся к берегу, спросил:
      - Здесь?
      На ответные крики забрал левей и нырнул. Дно было чрезвычайно глубокое, в водорослях и топкое. Прощупав около двух саженей в разных направлениях, Васька почувствовал, что от холодных донных ключей заходятся ноги, что не хватает больше духу, поэтому решил подняться на поверхность. Стремительно оттолкнулся он ото дна, пошел кверху, но тут же ощутил, что ноги запутались в водорослях. Васька попытался распутать руками их крепкие нити, рванул раз, рванул два и, не рассчитав, вдохнул воду. Тотчас бешено закрутились в глазах оранжевые звезды, вода пошла в ноздри, в уши, в желудок. Судорожно заходили по воде руки, но водоросли словно вцепились в мозг, в память, в сознание...
      С другой стороны на двух парах весел поспешно шла лодка. Ленку очень быстро нащупали багром и за платье вытащили на поверхность. Через полчаса Ленка пришла в себя. Ваську нашли и отодрали от водорослей отдышавшиеся ребята. Но ни откачивание, ни искусственное дыхание не помогли. Васька Грушин был мертв.
      4
      - Вот и скажите мне, что важней: почта - или почтальон? - завел как-то обычную волынку Культяпыч, рассевшись на своей постоянной перилке. - Выходит, что почтальон без почты собществовать может, это так. А вот как обойтиться почте без почтальона? Ась? Ну-кася!
      Ребята молчали. Месяц прошел со дня Васькиной смерти, но ни веселье, ни гулянки как-то с тех пор на даче не налаживались.
      - Теперь почта может быть и без почтальона, - необычно серьезно сказал Николка. - Теперь есть радио, всякое известие можно получить.
      - А как твое радиво будет действовать без радивиста? - напустился Культяпыч на Николку. - Радивист должен быть, а без него радиво твое одна палка. Не-ет, это ты не говори. Машина без машиниста - это все равно что шти без соли...
      Разговор не склеивался. Культяпыч выпил стакан чаю, сказал:
      - Водка, она хлеще, она от зуб помогает. Ну, а затем до свиданья, - и поплелся восвояси. Но, проковыляв весь палисадник, вернулся и таинственно спросил:
      - Это што жа, Аленка-то ваша, ее и не слыхать?.. Раньше все, бывалоча, со смехом да с песнями, а теперь - ишь, поди ж... С книгой да с книгой... И сейчас все с книгой в саду сидит... Что, не в обиду будет спросить: не убивается она по Василию, ась?
      - Не-ет, это ты, Культяпыч, зря, - задумчиво ответил Николка. - Она с Васей в любовь не грала. Так она, над смертью, должно быть, задумалась...
      - Это вот что, друг Культяпыч, - пояснил Федор Зайцев. - Не знаю, поймешь ли меня. Ты вот толкуешь: баба - тормоз. А по-нашему выходит, что невежество тормоз. Василий учился. Утонул из-за нее - теперь она за книжку взялась... Это, друг, диалектика жизни.
      - Ди-лех-тика, - протянул Культяпыч и повторил, стараясь запомнить: Значит, дылехтика. Это как же понять?
      - А понять это так, - охотно объяснил Зайцев. - Вот по-твоему выходит, что машина без человека существовать не может.
      - Не может, - уверенно подтвердил Культяпыч.
      - Верно. Так же и книга. Вася утонул - книга осталась. Ленка тоже человек. Она, видишь, подхватила книгу - и учится.
      - Так, так, так, - обрадовался Культяпыч. - Это, сталоть, и есть дилехтика... Это вроде: убьют одного бонбандира у орудия, ан уж другой тут как тут. Тэ-э-эк-с.
      Культяпыч опять заковылял по палисаднику. Подошел к Ленке, погладил ее по голове.
      - Учиса, девушка, учиса... Всю дилехтику проходи... Настоящую пристройку к жизни получишь. А без дилехтики жизня - есто, брат, чеп железный.
      __________
      24 ноября.
      Как только ребята закричали, что с Зоей опять обморок, я сейчас же бросился во двор, кое-что припас и бегу обратно, спрашиваю: где? Мне говорят, что в аудитории. Я сейчас же в аудиторию. Смотрю, лежит она, как всегда, бледная и зубы стиснула. Я говорю:
      - Приподнимите ее чуть-чуть.
      Ребята приподняли, а я сунул за ворот комок снега. Она как вскочит да как заорет не своим голосом!! Ребята захохотали, а уж бежит Елникитка с нашатырем!
      - Что такое?!
      - Да вот, Зоя упала в обморок, а Костя Рябцев ее вылечил...
      - Ка-ак вылечил?
      - Снегом.
      Тут Елникитка на меня, что это бесчеловечно, и что это не по-товарищески, и что она меня вынесет на общее собрание. Но пришла Зинаидища, посмотрела на Зою и на меня и говорит:
      - Елена Никитична, успокойтесь! Зоя больше в обморок падать не будет.
      Зоя засверкала глазищами, запаровозила и - дралка, а Зин-Пална мне говорит:
      - Только, пожалуйста, в следующий раз с моего ведома!
      И ушла. А зачем это с ее ведома? Раз я - учком, значит, и обязан.
      Скоро сдавать зачеты за ноябрь, а у меня еще и за октябрь не все сданы. Учкомство сильно мешает. Да и редкомиссия тянет писать в "Красный ученик", а времени ни на что нету.
      26 ноября.
      Открылась запись в комсомол, и мы с Сильвой подали заявление в ячейку. Говорят, что скоро нашу ячейку присоединят к какой-нибудь производственной. Это очень важно, а то на наших собраниях скучища зеленая.
      27 ноября.
      Мы с Ванькой Петуховым ходили к беспризорным, и вот что из этого вышло. Я очень люблю таинственность, а это надо было делать очень тайно, потому что если узнают шкрабы, то из этого может выйти целый прецедент. Было это так. Ванька зашел за мной часов в девять, будто в кино, и мы пошли. Был сильный мороз - градусов двадцать. Пришли мы в этот самый разваленный подвал. Нас сначала не пускали, а потом пустили. Подвал громадный, и в нем такой же мороз, как на улице, поэтому в разных углах горят костерики, только они загорожены разным барахлом, чтобы с улицы не было заметно. Когда мы с Ванькой крались по разваленным камням, было очень жутко, так же, как в кино, когда сыщики крадутся. Они нас сначала не тронули, потому что Ваньку знают и считают его за своего. Одеты они все в страшные лохмотья, и запах от ребят идет аховый, все равно как из уборной, даром что мороз... Их там довольно порядочно, и греются у разных костериков: у одного - места всем не хватит. Как Ванька вошел, все на него накинулись:
      - Даешь сказку!..
      Ванька подсел к костерику и прочел им сказку про серебряное блюдечко и наливное яблочко. Страшная буза! Я и не подозревал никогда, что такая буза может быть в книжке напечатана. Потом беспризорные ребята просили еще, но Ванька не захотел. Тогда они вытащили самогонку и стали угощать. Ванька выпил немножко, я отказался. Потом они стали играть в карты, а мы собрались уходить, как вдруг кто-то тащит меня к костерику. Я упирался, но тот подтащил к самому огню и орет:
      - Ребята, это лягавый!
      Я поглядел, смотрю: Алешка Чикин, только весь замазанный и в лохмотьях, сразу и не узнаешь. Говорит:
      - Ты что, сволочь, прихрял? Сучить сюда явился?!
      - Пошел к черту, - я ответил, и ну вырываться.
      Ванька, конечно, за меня вступился; мы вырвались... Они - за нами, мы - отбиваться. Тут меня кто-то стукнул прямо под глаз чем-то твердым. Я заорал, потому что было очень больно, но мы с Ванькой выскочили на улицу и дралка. Они было погнались за нами, но тут скоро была освещенная улица и мильтон. Они отстали. Глаз у меня очень сильно болел и распух.
      Тут мы с Ванькой стали совещаться, как быть и стоит ли рассказывать кому-нибудь про Алешку Чикина. Решили молчать и никому не рассказывать, потому что его могут здорово притянуть, да и домой ему лучше не показываться: после всего этого отец может убить. Ванька мне тут рассказал, что в этом подвале живут "сшибчики". Они так делают: один прячется в воротах, другой гуляет по улице как милый. Как идет какая-нибудь барыня с ридикюлем, сейчас же который гуляет по улице бросается со всего размаха ей в ноги, а другой из ворот вылетает, выхватывает ридикюль, и оба дралка. Есть и просто воруют из карманов. А то лазают по квартирам. Некоторые и по-русски говорить не умеют, только по-татарски, а воруют не хуже.
      Когда я пришел домой, синяк под глазом разросся во всю щеку; папанька сейчас же заметил и спрашивает, что такое. Я ему соврал, что поскользнулся и упал; он мне приложил старый медный пятак. Тут немножко опухоль спала, а завтра в школу придется идти все-таки с синяком.
      28 ноября.
      Конечно, все ребята спрашивали насчет синяка, особенно приставала Сильва, так что я даже к черту ее послал. Елникитка поглядела подозрительно и определенно насмешливо, но я не захотел новой бузы и промолчал.
      В "Красном ученике" написана правильная статейка насчет общественной работы. Я ее списал.
      "У нас в школе проводится Дальтон-план. Задают на месяц задания по всем предметам, и мы должны их самостоятельно проработать. Скажет преподаватель, что такое-то задание нужно проработать по такой-то книге, а книгу нигде невозможно достать, покупать же для каждого задания немыслимо.
      Потом, помимо научных занятий, ведутся общественные работы, и на их выполнение назначаются и выбираются те ребята, которые наиболее сильны в этом отношении, и получается невязка, что одни завалены общественной работой, а у других совсем ее нет. Надо сказать, что в наших научных лабораториях всегда так шумно, что очень трудно сосредоточиться на чем-нибудь, и потому ученикам приходится заниматься предметами дома. Кончаем мы занятия в семь часов, и те, у которых нет общественной работы, спокойно уходят, а тем, которые завалены общественной работой, приходится оставаться в школе и выполнять ее. Конечно, за вечер ничего не выполнишь, и приходится собирать на общественные работы утром, когда работает первая смена. А когда наша вторая смена соберется - опять работать в лабораториях нельзя, потому что шумно... Так каждый день. Прошел месяц, пора сдавать задания, а ничего не готово. А у которых нет общественной работы спокойно сделают задания дома и сдают их к сроку".
      Там еще написано, но и этого довольно, чтобы увидеть, что учкомам и дохнуть некогда. А тут еще редкомиссия, да украшательная, да класском, да еще объяснения со шкрабами за всю группу... Чертов Дальтон, чтоб ему провалиться!
      30 ноября.
      Завтра сдавать за ноябрь, а я, конечно, ничего не сдам, а когда сдам - неизвестно... У некоторых тоже такое положение. Хорошо, что подходит срок моему учкому, а то бы никак не выпутаться. Одна надежда на зимний перерыв. Сильва тоже не надеется сдать ничего - из-за учкомства. Чертов Дальтон!
      Весь вечер после школы мы с Сильвой проходили по улицам, и она мне очень много рассказывала про свою жизнь. Оказывается, ее отец подал на мать в суд развод, и она теперь не знает, к кому идти жить. И все время дома драка и скандал. Она и старается как можно меньше показываться домой. Потом она стала спрашивать меня про цель жизни. Я ей сказал, что цель в жизни - это прожить с пользой для себя и для других и потом бороться за всеобщий коммунизм. Тогда она призналась мне, что ей так тяжело было, она даже хотела самоубиться. Я ей ответил, что это очень глупо и что есть люди - живут хуже нас, например, беспризорные. И потом, самоубиваться это интеллигентщина. В старой школе самоубивались из-за шкрабов, а мы в таком положении, что еще можем бороться со шкрабами, и, кроме того, есть комсомол, в который нас, наверное, примут, потому что мы оба социального происхождения пролетарского. Тогда Сильва успокоилась, и я проводил ее домой.
      ТРЕТЬЯ ТЕТРАДЬ
      3 декабря.
      Меня и Сильву утвердили кандидатами комсомола. Это - вася, только плохо то, что надо обязательно посещать заседания ячейки. А и так некогда. Ладно! Как-нибудь справлюсь.
      4 декабря.
      Сегодня во время занятий в школу явилась милиция. Вызвали Зин-Палну и спрашивают ее:
      - Ваш ученик Алексей Чикин?
      Она говорит, что наш.
      - Ну так вот, примите его под расписку, а то он адреса своего не говорит, у нас его держать негде.
      - А как он попал в милицию? - спрашивает Зин-Пална.
      - Во время облавы на беспризорных задержан.
      Тогда Зин-Пална вдруг и говорит:
      - Нет, я отказываюсь его принимать. Ведите его в коллектор для беспризорных.
      Это слышали некоторые ребята, и сейчас же это стало известно всей школе. Зазвонил колокол на общее собрание. Вот отовсюду бегут ребята, книжки побросали; кто отвечал в лабораториях, прямо на середине ответа винта... Шкрабы глаза вытаращили... А это потому, что обыкновенно про общее собрание заранее известно, а тут вдруг ни с того ни с сего в часы занятий. Вот собрались ребята в зале. Шум страшный, крики. Идет Зин-Пална, вся бледная, да и другие шкрабы тоже, видно, не в своей тарелке.
      - Кто давал звонок на общее собрание? - спрашивает Зин-Пална.
      - Я, - отвечает Сережка Блинов.
      - На каком основании во время уроков?
      - А на таком основании, что сейчас вся школа узнала страшную несправедливость, и мы все хотим протестовать.
      Сережка это говорит, а сам бледный и заикается.
      - Какая же несправедливость? - спрашивает Зин-Пална.
      - А вот что Чикина не приняла школа. Чикин - наш товарищ, и обязаны были спроситься у нас.
      Тут как все заорут:
      - Правильно, Блинов!!! Долой шкрабов!
      Зин-Пална подняла руку, долго так стояла, потому что шум, потом говорит:
      - Это дело надо разобрать в подробностях. Вот вы говорите: несправедливость. А я не могла его принять, во-первых, потому, что здесь не детский дом и жить ему негде, а потом, он жил с беспризорными и, значит, может быть заражен всеми болезнями и всех других перезаразит. Потом, в конце концов, раз у него есть отец, то его нужно отправить к отцу, а вовсе не в школу...
      Тут я встал и говорю:
      - К отцу его отправлять нельзя, потому что отец его теперь убьет. У него отец пьяница, и видно, что ему несладко живется дома, если он в разваленный подвал убежал.
      - В какой такой разваленный подвал? - спрашивает Зин-Пална.
      - В самый простой, - отвечаю я.
      - А вам, Рябцев, откуда это известно?
      - А оттуда и известно, что я там сам был и его видел.
      Тут все ребята заорали:
      - Браво, Рябцев! Молодец!
      А я отвечаю:
      - Прошу не орать без толку. Раз я учком, значит, я обязан.
      - Ну так вот, - говорит Сережка Блинов. - Школа протестует против того, что заведующая, не спросившись у школы, отправила Чикина в коллектор. И, кроме того, просим сейчас же послать в милицию и доставить его в школу.
      - Да что же мы с ним делать-то будем? - спрашивает Зин-Пална.
      - Там видно будет. Пойдем к нему на квартиру и потребуем у отца, чтобы он его не бил.
      - А он вас так и послушает, - ехидно ввертывает Елникитка.
      - Скорее нас послушает, чем вас, - это Сережка отвечает. - И, во всяком случае, мы просим школьных работников ответить, как они думают: имеет в школе какое-нибудь значение самоуправление или нет?
      - Да! Да! Просим ответить! - закричали все ребята.
      - Я удивляюсь, - говорит Зин-Пална, - на ту неорганизованность, которая в данный момент проявляется. Сорвали занятия, устроили общее собрание. Ну, с этим-то еще можно примириться, раз вышел такой экстренный случай. Но как ведется это экстренное общее собрание? Ни председателя, ни секретаря. Вопросы скомканы в кучу. Ставится вопрос о Чикине, его не решают, сейчас же перескакивают к другому, принципиальному вопросу. Я дальше на таком собрании отказываюсь присутствовать и ухожу, потому что, по моему мнению, такое собрание - позор для школы.
      И пошла. За ней сейчас же Елникитка, за ней бочком Алмакфиш и другие шкрабы. Остался только один Никпетож. Сидит и молчит, как воды в рот набрал. Ребята помолчали, потом опять зашумели. И Сережка стукнул кулаком по столу и говорит:
      - Я лично считаю, что председатели всякие - это тоже предрассудок. Можно вполне обойтись без председателя. Вот что, ребята, я предлагаю здесь остаться только тем, кто не признает такой формы самоуправления, как у нас. И мы решим, что делать. А остальным - уйти. Конечно, и всем школьным работникам - тоже.
      Никпетож сейчас же поднялся и ушел. Ушли кое-кто и из маленьких ребят. Из девчат сейчас же демонстративно ушли Черная Зоя и Лина Г. Остальные остались и постановили "союз". "Союз" решил самоуправления не признавать и выработать свой устав, которому и подчиняться. Обязательное здорованье и вставание отменить. В лабораторию, и в аудиторию, и в зал можно ходить, кто хочет - в шапке, а кто хочет - без шапки. В остальном действовать по уставу, который выработать поручили Сережке Блинову и еще ребятам.
      Мне сразу стало жить очень весело. Кстати и мое учкомство кончилось.
      4 декабря.
      В школе теперь две партии: "школа" и "союз". Оказалось, что за шкрабов довольно много народу. Сегодня у "школьников" было общее собрание для выборов нового учкома, и на этом собрании была половина школы. У нас, "союзников", тоже было собрание, приняли "Устав союза". По этому уставу никто никому не подчиняется, только устанавливается самодисциплина. Всякие пустяки, вроде обязательного здорованья, отменяются, но каждый из "союзников" обязан следить за собой в смысле поведения. Так, например, драться и шуметь во время занятий нельзя. Для сношения со шкрабами и со "школьниками" избран "комиссар иностранных дел" - Сережка Блинов.
      Первым долгом Сережке было поручено, чтобы он добился от шкрабов, чтобы Алешку Чикина, доставили из коллектора в школу. Потом был митинг, и все произносили речи.
      Потом Сережка отвел меня в сторону и сказал, что так как Никпетож меня любит, то чтобы я к нему пошел и спросил, как он думает насчет "союза", а также и другие шкрабы. Я, конечно, согласился. Только мне непонятно, при чем тут мнение шкрабов: они - сами по себе, а мы - сами по себе. Все-таки я пошел. Никпетож мне сказал следующее: