— Так и получилось, что от труппы старика Дейла осталось нас трое, — невесело заключил Флейтист.

— Славы вы добудете не меньше, — заметил Артур. — Господа из замка заплатят дорого, дабы увидеть то, что видели мы. Думаю, не откажетесь вечером выступить в замке?

Девушка всплеснула руками от радости. Гордо взглянула на музыкантов: «Это я! Это благодаря мне! Это меня приглашают».

— В замке! Мы и мечтать об этом не смели! — воскликнула она.

— Сегодня же вечером, — вдохновенно подтвердил Артур, сжимая пальцы девушки.

Неожиданно запнулся на полуслове, улыбка сбежала с губ. В дверях таверны, пристально разглядывая посетителей, стоял королевский гонец. Артур поднялся из-за стола. Плясунья удивленно нахмурилась. Гонец заметил Великого Лорда и устремился к нему. Королевскому гонцу полагалось носить одежду черно-белых цветов. Он же был облачен в черное. С ног до головы — в черное.

Обо всем забыл в тот момент Артур. О пальцах Плясуньи, лежавших в его руке; об обещании, данном актерам; о Стрелке, добывшем ему славу своей победой; о песнях Менестреля… Обо всем забыл и с пересохшим горлом ждал только слов гонца.

— Ваша светлость, Великий Лорд! Король, государь наш, умер.

Собравшихся за столом, всех, кроме Артура, новость застала врасплох. Кое-какие слухи о болезни короля ходили в народе, но кто же знал, что так скоро… Музыканты обреченно переглянулись. Представление в замке срывалось, и если бы этой одной печалью дело ограничилось. Что теперь будет? Чего ждать от завтрашнего дня? Бояться или надеяться? Пора перемен — тревожная пора. Опыт подсказывает — перемены редко бывают к лучшему. Принцесса молода… Сумеет ли удержать власть? Или перессорятся сеньоры ее, разорвут на клочки королевство, разорят подданных; и тот, кто не поляжет в сече, защищая своего господина, побредет в рубище по дорогам?

Плясунья осторожно высвободила руку, горько взглянула на Артура. Понимала — он уже не здесь, не с нею. Летит впереди войска на белом коне в атаку на каралдорцев или держит речь перед лордами Королевского Совета… Так что не будет для нее ни представления в замке, ни рукоплесканий восхищенных зрителей, ни улыбки Артура… Пыльная дорога ждет ее — как обычно… Хорошо, можно не стыдиться слез: верноподданной должно оплакивать своего монарха.

Стрелок думал об Аннабел. Каково ей сейчас. Праздник обернулся трауром. На этом свете у нее не осталось ни одного родного человека… Он-то хорошо знал, что такое оказаться в одиночестве.

Артур жестом отпустил гонца, обернулся к сотрапезникам:

— Прошу простить меня. Удары судьбы страшны и внезапны. Я должен немедленно вернуться в замок.

Он говорил тихо, вкрадчиво, но в голосе прорывалась дрожь внутреннего возбуждения. Сдернув с пальца перстень с печатью, Артур протянул его Плясунье:

— Прими на память, красавица. Свидимся в лучшие времена. Приходи в замок, когда окончится траур. Покажешь перстень — стража пропустит.

Плясунья сжала в кулачке подарок. Еще раз с надеждой взглянула на Артура. Тот уже прощался со Стрелком и Менестрелем, подталкивал не спешившего уходить Драйма.

Наконец блистательный вельможа покинул таверну. Плясунья взглянула на перстень, лежавший на ладони.

— Великий Лорд… Почти король, — прошептала она. И вздрогнула, потому что за спиной ее эхом прозвучал голос Менестреля:

— Почти король.

Ветер стремительно гнал низкие тучи. Они клубились, разлетались лохмотьями, сливались в одно целое. Поминутно выглядывала и вновь исчезала луна. По воде бежала мелкая рябь, дрожало и дробилось лунное отражение. Ивы, росшие по краям рва, вспыхивали серебристым светом и сразу же растворялись во тьме. Близилась гроза.

Внизу, в домах, ярко горели огни, из распахнутых дверей таверн падали широкие полосы света, доносились громкие хмельные голоса, песни, смех — горожане еще ничего не знали.

Темная громада замка была погружена в молчание. Тишину нарушали только шаги часовых на башнях. Страже в воротах Стрелок показал браслет, выигранный в состязании. Вручая награду, Аннабел говорила: браслет послужит пропуском в замок.

…Юный паж почти бежал, спеша указать Стрелку дорогу. Затем паж исчез, и Стрелок остался один в пустом просторном зале, выходы из которого закрывали гобелены, два огромных полотна, изображавших спор между Жизнью и Смертью. На одном из них багрово-черный закат горел над залитой кровью землей. Отовсюду слетались вороны — крупные, черные, с лоснящимися перьями. Усаживались на разрубленные доспехи, алые от крови и солнечных лучей. На другом — глянцевые зеленые листья оплетали стены разрушенной крепости. И мальчишка, укрывшийся в зарослях диких роз и вьюнка, вырезал из дерева остроклювую чайку.

Внезапно полотно откинулось, и в проеме двери черной тенью появилась принцесса. У нее было потускневшее, измученное, застывшее лицо, как у человека, обессилевшего от горя, когда слезы иссякают и приходит состояние тяжкого оцепенения. Поймав исполненный сочувствия взгляд Стрелка, Аннабел с новой силой ощутила свою утрату. Губы ее задрожали и ресницы намокли, но она не расплакалась. Взяв Стрелка за руку, провела в свои покои.

Они присели рядом у очага. Над городом уже бушевала гроза. Плотно закрытые ставни вздрагивали под напором ветра. Пламя свечей то опадало, то вытягивалось вверх. Свет играл на расшитых серебром стенных драпировках, золотил струны стоявшей в углу арфы. Узкий серебряный обруч Аннабел вспыхивал алым, словно раскаленный в пламени.

— Я не успела проститься с отцом, — тихо произнесла Аннабел. — Это случилось, когда мы возвращались с турнира… Не надо мне было слушать отца. Он настоял… Я предлагала отложить празднество… до его выздоровления…

— Он, наверное, предчувствовал, — осторожно промолвил Стрелок, — и хотел, чтобы горожане всласть повеселились, перед тем как… оденутся в траур.

— Я надеялась, — прошептала Аннабел. — Знала, как серьезно он болен, но не ждала, что так скоро… Лорд Гаральд привез бархазского лекаря…

Она опустила голову, глотая слезы. Некоторое время оба молчали. Стрелок сидел так близко, что принцесса слышала его дыхание, чувствовала исходившее от него тепло. Не приди он, ей предстояло бы провести ночь в одиночестве в замковой часовне. Никого из придворных звать с собой не хотела, даже Артура. Ясно представляла, как скользнет по его красивому лицу гримаса неудовольствия. Великому Лорду некогда скорбеть. Надо собирать войско, воевать с Каралдором, удерживать вечно готовых взбунтоваться северных лордов — оплакивать короля нет ни сил, ни времени. Ей же предстояло отдать последний долг умершему. Когда Аннабел думала о каменных стенах и полах часовни, ее охватывал ужас. Камень, только холодный камень кругом, ни живой души… Стылый воздух… Тишина… Этот камень к утру высосет все силы.

Стрелок коснулся ее руки. Аннабел сжала его пальцы. Крепко. Так воин сжимает меч, корабельщик — весло.

— Он был славным королем… — проговорил Стрелок. — Доблестным воином.

— Да, это так. О его доблести говорили все. Мало кто знал, каким он был хорошим отцом. Мне редко доводилось слышать от него нежные слова… Отец вообще многословием не отличался… Лишь со времени болезни стал поверять мне то, что таил на сердце. Лишь тогда я поняла, как сильно он любил нас. Когда умерла сестра, я отдалась своему горю и ни разу не задумалась, каково отцу, — Маргарет была его любимицей…

Стрелок пошевелился, и Аннабел взглянула на него. По лицу охотника скользнула тень.

— Что случилось?

Стрелок помедлил.

— Говорят, король выдал дочь замуж насильно…

Аннабел чуть отстранилась.

— Маргарет никто не принуждал. Сама согласилась.

— Сама?..

— Маргарет согласилась сама, — тихо повторила Аннабел. — Отец упрашивал ее, придворные уговаривали… но никто связанную в церковь не повез бы и корону каралдорской королевы насильно не надел. Выбор оставался за сестрой, — говорила Аннабел, думая, что и за ней сейчас по пятам начнут ходить сторонники союза с Каралдором. Она уже слышала вздохи: «Мы остались беззащитными перед каралдорской угрозой!» — Тяжко противиться уговорам тех, кого любишь. Отец умолял ее: «Согласись на брак с каралдорцем — и предотвратишь войну». Отец всего лишь человек, и он ошибался. Достань Маргарет смелости поступить иначе, была бы теперь нашей королевой. От каралдорцев давным-давно отбились бы. Выиграли же битву у Черного Брода.

— Она думала, что поступает как лучше.

Аннабел не отрывала взгляда от пляшущих языков пламени. Так же пылал огонь в очаге в тот холодный зимний день, когда Маргарет приняла решение. Аннабел зажмурилась, но, и зажмурившись, видела сестру, склонившуюся к шитью. Маргарет сидела боком к очагу, и одна половина ее лица огнем горела, другая — белела снегом. За окном ровной пеленой ложился снег. Исчезали крепостные стены, крыши и кроны деревьев. Мир погружался в белизну и безмолвие. Иголка так и мелькала в пальцах сестры. Лучшие швеи не сумели бы угнаться за Маргарет. Вот нитка оборвалась, сестра вдела новую, но при первом же стежке нитка лопнула. Маргарет взяла другую, и нитка вновь оборвалась. Оборвалась и четвертая, и пятая… Увидев, что Маргарет упорно вдевает следующую, Аннабел закричала: «Перестань!» Маргарет повернулась к ней: «Прочь! Прочь отсюда!» Метнулись по углам уродливые тени… И сейчас Аннабел так же ясно, как и семь лет назад, когда в слезах бежала по галереям и коридорам замка, видела перед собой лицо сестры. Ее губы, выдохнувшие: «Прочь!»

Аннабел отвернулась от очага. Перед глазами ее плавали огненные круги.

— Я сразу поняла, что от решения Маргарет добра не будет. Они с отцом испугались: вдруг нападут каралдорцы, вдруг не отобьемся… Разве позволительно из страха перед тем плохим, что еще только может случиться, жертвовать тем хорошим, что уже имеешь? Растоптав настоящее, не выстроишь будущего. Когда из сломанного ростка вырастал могучий ствол?.. Поздно гадать, как сложилась бы жизнь, поступи Маргарет по-своему. Однако известно, к чему привела ее покорность. Маргарет умерла (или ее убили), каралдорцы вторглись в королевство — и были изгнаны, а теперь снова мечтают о наших землях. Не удалось предотвратить ничего из того, что так пугало отца и Маргарет. Сестра напрасно погубила себя. — Аннабел до хруста стиснула пальцы. — Всем известно вероломство каралдорского короля. Как можно было заключать с ним союз?

Стрелок согласился:

— Нелепо идти на уступки злу, надеясь таким образом от него избавиться. Все равно что класть руку в пасть волку и верить, будто он отпустит добычу с миром.

Они помолчали. Гроза удалялась: постепенно затихали раскаты грома, все реже барабанили дождевые капли.

Аннабел разворошила уголья. Двигалась она медленно, думая о чем-то своем.

— Маргарет себя не обманывала, — промолвила принцесса, вновь опускаясь на колени. — Сделанный выбор виделся ей отнюдь не геройским. Она словно сердце вырвала из груди. А кого способен осчастливить бессердечный человек? Я хорошо усвоила: если разум одобряет, но сердце противится — не делай.

— Она пожертвовала собой, — возразил Стрелок.

— Она изменила себе, — через силу произнесла Аннабел. — И предала человека, любившего ее.

Стрелок протянул ладонь к огню. До сих пор он не думал о возлюбленном Маргарет. Чем для того человека явилось известие о замужестве принцессы? Что ж, это лучник мог хорошо представить.

— Долг… — начал было он, но осекся.

Аннабел повторила негромко:

— Долг ли? В чем же заключается долг, как не в верности назначенному пути? Маргарет воспитывалась как наследница и должна была стать королевой здесь. Взойти на трон со своим избранником… Если бы не испугалась. Она отреклась от любви и от нашего престола. Когда человек совершает зло, пусть по слабости, это никому не приносит счастья.

— Разве не могло случиться так, что каралдорец довольствовался бы приданым Маргарет?

Аннабел невесело улыбнулась:

— Могло, окажись он благородным человеком. Только в таком случае он и не посватался бы к ней. Теперь ясно, для чего это делалось. Будь Маргарет единственной дочерью, каралдорец, женившись на ней, присоединил бы к своему королевству наше. Однако подрастала еще и я. Потому Маргарет, выходя замуж за короля, навсегда теряла права на эти земли, а я становилась наследницей. Обвенчайся Маргарет с простым смертным, она бы сделала его нашим королем, а этого каралдорец допустить не мог. Оставалось самому жениться на ней, а впоследствии избавиться от жены и посвататься ко мне.

Аннабел сжала губы. Лицо ее приобрело упрямое, почти гневное выражение. Она обещала себе, что урок Маргарет не пропадет даром. С ней, Аннабел, подобного не случится. Она не позволит себя запугать и сломить, не поддастся на уговоры. Не совершит самоубийства.

— Когда из Каралдора пришло известие о смерти сестры, отец не решался мне сказать… Догадалась сама.

Аннабел замолчала, отвела от лица прядь волос. Рассказывая о Маргарет, она на миг позабыла о смерти отца и теперь пережила горе заново. Согнулась, прижала ладони к лицу. Стрелок обнял ее. Он так хотел защитить ее и утешить, что готов был против всех каралдорских полчищ выйти в одиночку.

Они не знали, долго ли просидели обнявшись… Аннабел отстранилась, потянулась за теплой накидкой.

— Пойдем к отцу…

Мерно звучали шаги часовых на башнях. Казалось, ночи не будет конца, как не будет конца узкой галерее, ведшей в замковую часовню. Каждый раз, как Стрелок или Аннабел случайно касались рукой стены, их обжигало холодом. С протяжным скрипом отворилась дверь в часовню, и этому скрипу вторил протяжный и жалобный крик ночной птицы. Дождь уныло моросил за окнами. Словно весь мир в эту ночь оплакивал своего короля.

Паж принцессы вывел Стрелка во двор, вымощенный каменными плитами. Дождь уже кончился. Небо очистилось, мокрые плиты блестели в лунном свете. Стрелок отослал пажа и направился к воротам. Еще не успел пересечь двор, когда услышал за спиной торопливые шаги, эхом отзывавшиеся по камню. Испытывая непонятную уверенность, что это спешат вдогонку за ним, Стрелок обернулся. Увидел мальчика лет двенадцати, одетого в черное. Запыхавшись, тот вымолвил:

— Ее высочество просит вас вернуться.

И вот они снова в замке. Миновали широкую многооконную галерею и свернули в коридор, в котором с трудом могли бы разминуться два человека. Окон в коридоре не было, от факелов, воткнутых в железные кольца, по стенам и потолку расползались жирные пятна копоти. Из узкого коридора Стрелок и его проводник попали в огромный зал, очертания которого терялись во мраке. Факел в руках мальчика не мог осветить зал целиком. В пятно света попадали тяжелые дубовые столы, заблестела вода в круглой чаше фонтана, озарилась фреска: чье-то скорбное лицо, увенчанное короной. Вдруг вспыхнула золотом ажурная оконная решетка, промелькнули темные очертания пышных крон, пахнуло ароматом сада…

Стрелок невольно замедлил шаг, сообразив, что мальчик ведет его иной дорогой, нежели ранее вел паж принцессы. Тогда, в спешке, Стрелок не слишком внимательно оглядывался по сторонам. Все же привычки охотника взяли верх, и сейчас он ясно вспомнил прежний путь: широкую галерею, две проходные комнаты, коридор, еще одну галерею…

Тотчас Стрелок подумал о времени. Чересчур долго они с мальчиком шли. Уже давно должны были достичь покоев принцессы. Еще оставалась надежда, будто мальчик по какой-то причине выбрал окольный путь. Стрелок мельком взглянул в окно. Внизу волновались и шелестели кроны деревьев. Это означало, что мальчик привел его в южное крыло замка, ибо все покои северного крыла и комнаты принцессы, располагавшиеся в Круглой Башне, выходили окнами во двор. Южное крыло казалось нежилым — темнота, тишина, безлюдье.

Стрелок шагал бесшумно, мальчик то и дело оборачивался, проверяя, идет ли за ним гость. Каждый раз Стрелку чудилось, будто темные глаза мальчика расширяются от страха. Теперь охотник знал точно: направляются они не к принцессе. Он машинально поднял руку к плечу, нащупывая лук, но пальцы лишь скользнули по глади куртки — Стрелок отдал оружие часовому в воротах замка.

Внезапно мальчик воткнул факел в кольцо на стене, отдернул какой-то занавес, пискнул:

— Вам туда, — и прежде, чем Стрелок успел сказать хоть слово, растворился во тьме.

Охотник не привык отступать. Ему хотелось узнать, кто ждет за этим порогом. Он взял факел и шагнул вперед.

…Комната была пуста. Более того, пустовала она много лет.

Стрелок понял это, едва переступил порог, едва вдохнул сырой воздух, какой бывает в нежилых помещениях. Факел дрогнул в его руке, пламя на мгновение съежилось и разгорелось вновь.

Он стоял в комнате Аннабел. Тотчас узнал: и тяжелые драпировки, и ковер на полу, и кресла с высокими резными спинками. Только, словно по воле злого чародея, цветение обернулось тлением. Меж струнами арфы серебрились нити паутины. Очаг остыл, огонь в нем умер много лет назад. Драпировки на стенах покрывал такой толстый слой пыли, что непонятно было, какого же они цвета.

Несколько мгновений охотник потерянно озирался. Мир вдруг утратил свою реальность. Дождь давно кончился, капли не барабанили по крыше, наступила абсолютная тишина… Он поднял факел повыше, стремясь охватить взглядом всю комнату, и лишь теперь увидел висевший на стене портрет. И, уже не в силах отвести взгляд, медленно, словно завороженный, приблизился.

На холсте застыла девушка в королевском венце; она сжимала в руках ветку сирени. Побеги плюща обвивали каменную арку, на фоне которой была изображена девушка, последние лучи заходящего солнца золотили легкие облака.

Мастерство художника сомнений не вызывало. Он сумел передать и блеск рубинов в королевском венце, и мягкость бархата, и трепет листвы, и даже тепло разогретого солнцем камня. В его картине все жило и дышало — небо, облака, плющ, сирень в руке девушки… И только лицо ее было застывшим, мертвым. Она не вдыхала аромата сирени, не чувствовала ласки теплого ветерка. Тусклые, неподвижные глаза ее казались незрячими. Портрет напоминал посмертную маску.

Стрелок стиснул зубы. Отвернулся. Он понял, в чьи комнаты попал. Маргарет… Он с силой дернул драпировку, стряхивая пыль. Ткань оказалась темно-бордовой, и по ней золотой нитью были вышиты раскинувшие крылья лебеди.

Стрелок медленно пошел вдоль стены. Теперь он уже замечал только отличия: зеркало — другой формы; ручки кресел украшены резьбой в виде голов коршунов, а не львов; шкаф с книгами массивнее, нежели в комнате Аннабел, дверцы приоткрыты, корешки книг погрызены мышами…

Он изо всех сил избегал смотреть на портрет, но тот притягивал взгляд. Словно искушал: «Взгляни еще раз. Заметил сходство? Убедись, тебе не померещилось. Аннабел — копия сестры. Вообрази, будто смотришь на портрет Аннабел».

Теперь Стрелок знал, зачем его заманили в эту комнату. Кто-то неведомый желал показать ему Аннабел — мертвой.

Чем дальше уходил Стрелок от города, тем тревожнее становились его мысли. Он оказался в плену самого мучительного из всех страхов — страха за другого человека. Некая сила вторглась в их с Аннабел жизнь, принеся ощущение неясной, но близкой угрозы. И как было противостоять этой незримой мощи, если он не знал ни источника ее, ни цели? Зачем привели его в комнату Маргарет и показали портрет? Хотели предостеречь или напугать?

До рассвета было еще далеко. Новая туча заходила над лесом. Ветер стих, на деревьях не трепетал ни один листок.

Пройти лес из края в край означало пройти добрую треть королевства. Города и селения лепились по опушке. Дороги причудливо вились, повторяя очертания леса, равно как дороги у побережья повторяют очертания берега. Были, конечно, тропы, соединявшие деревни напрямую… Но и они в самую глубь не вдавались, проходили краем. Подле каждого селения существовал свой «исхоженный» участок леса, условной границей которому служил ручей, или овраг, или канава. Забираться дальше отваживались лишь старожилы, разбойники да вольные охотники вроде Стрелка. Правда, Стрелку случалось набредать в самой чаще леса на остатки древних поселений, но что за люди здесь жили и как давно — сказать он не мог.

…Стрелок спустился к реке, когда резким порывом налетел ветер, словно нехотя упали тяжелые капли дождя. Чуть ниже брода река делала петлю, окаймляя изрядный кусок леса — излюбленное место королевских охот и забав. Дом Стрелка стоял в стороне, не так уж далеко от опушки, еще придвинувшейся после прошлогодних вырубок. В округе дома Стрелок знал каждое деревце, каждый куст, дорогу мог найти с завязанными глазами.

Дождь между тем усилился, и лес наполнился ровным шорохом падающих капель. Тем неприятнее казался Стрелку этот звук, что уж очень напоминал крадущиеся человеческие шаги. Охотник не мог избавиться от ощущения, будто за ним кто-то идет, будто в спину ему устремлен пристальный и недобрый взгляд. Невольно он ускорял шаги, не раз застывал, внимательно приглядываясь и прислушиваясь.

Внезапно новый звук примешался к звуку падающих капель. Под ногами Стрелка захлюпала вода. Он остановился, озадаченный. Как бы сильно ни хлестал дождь, после трехнедельной суши земля жадно впитывала влагу и никаких ручьев на тропе к дому быть не могло. Однако же вот, чавкало. Следовательно, он потерял тропу и попал в болото.

Стрелка разом бросило в жар. Как он мог сбиться с хоженого-перехоженого пути? Что за морок напал? И винить чью-то злую волю не приходилось: в комнату Маргарет его завели, но сюда-то забрел сам. Он рывком обернулся. Невмочь было оставаться спиной к черным слепым провалам между деревьями. Стрелок отскочил, привалился спиной к неохватному стволу. Прошла минута, другая… Кругом все было тихо. Он огляделся, пытаясь сообразить, где находится и куда надо идти. Стоял на небольшой поляне, окруженной густым кустарником. Таких полян в лесу сотни.

Что же с ним творится? Никогда он не боялся леса. Забредая за многие мили от дома, знал: по тем или иным приметам найдет обратную дорогу, вернется. Тем беспомощнее чувствовал себя сейчас, заблудившись в двух шагах от дома. Постарался успокоиться, рассудить здраво. В лес он вступил никак не больше часа назад. Значит, до Гнилой трясины дойти не успел и всего лишь попал в Приречную топь… Открытие это неприятно поразило Стрелка. Получалось, он прошел мимо собственного дома.

Дождевые струи поредели. Стрелок взглянул вверх, нетерпеливо ожидая, не выглянет ли луна. Рядом хрустнула ветка. Охотник мгновенно обернулся. Из темной гущи листвы на него смотрели глаза. Огромные, удлиненные, нечеловеческие. Словно по волшебству, прекратился дождь, полная белая луна выплыла из-за облаков. Глаза — озера лунного света — приблизились, с мокрых веток на Стрелка обильно посыпались дождевые капли, и белый олень не спеша выступил из зарослей. Стрелок не шевелился. Олень стоял в двух шагах. Влажная шкура его серебрилась в лунном свете, дождевые капли поблескивали на ветвистых рогах, словно драгоценные камни в короне. Вот он изогнул шею и взглянул человеку прямо в глаза. Затем медленно, осыпая капли с трепещущих ветвей, удалился.

Стрелок вдруг сообразил, где находится. Он стоял под огромным, насчитывавшим не одну сотню лет дубом. Впереди и впрямь была топь, а сзади, в нескольких минутах ходьбы, — дом.

В очаге пылал огонь, по комнате разливался аромат жаркого. Менестрель повернул вертел. С кусков крольчатины в очаг закапал сок, зашипел на поленьях.

— Заходи, — дружелюбно предложил Менестрель хозяину. — Через минуту будет готово. Можешь пока заняться бужениной, она у тебя отменная. Да ступай переоденься, ты весь мокрый. Как раз и мясо дожарится.

Наконец они уселись за стол и воздали должное ужину. Когда с едой было покончено, Менестрель спросил:

— Что случилось? На тебе лица нет.

Стрелок устало засмеялся.

— Да… Себе дивлюсь. Только что мимо дома промчался. Знаешь, как заяц бежит: глаза в разные стороны, ничего перед собой не видит. Эдак, если хорошо разогнаться, можно и невесту мимо алтаря провести.

Менестрель не принял шутливого тона.

— Спрашиваю, что случилось.

— Побывал в замке.

Менестрель кивнул:

— Я так и думал.

— Меня провели в комнаты Аннабел, и некоторое время мы разговаривали там, потом прошли в часовню, а потом… Понимаешь, мне удалось убедить Аннабел прилечь отдохнуть, иначе она не выдержала бы завтрашнего дня. Я ушел затемно. И вот во дворе… меня нагнали и, якобы от имени Аннабел, попросили вернуться.

— Дальше. — Менестрель напряженно смотрел на него.

— Привели в комнаты, где много лет никто не жил. В комнаты, точь-в-точь похожие на покои Аннабел.

— Что?

— Поначалу я решил, что с ума схожу. Затем догадался. Это были комнаты ее умершей сестры.

Менестрель стиснул край стола. Глядя на его побелевшие пальцы, Стрелок вспомнил судорожно сжатые руки Аннабел.

— Ты уверен? — спросил Менестрель.

— Да, там висел ее портрет… Не могу взять в толк, кому и зачем понадобилось приводить меня туда… Кругом паутина — гуще, чем в лесу, пыль, книги мышами погрызены…

— Постой, — Менестрель тер рукой лоб, пытаясь собраться с мыслями, — о чем вы с Аннабел говорили?

— О ее отце, конечно… Аннабел страшно горюет. Я не знал… не думал, что они с отцом были так привязаны друг к другу. Короли обычно плохо ладят с наследниками: те дышат в затылок. А тут еще и слухи о короле-тиране, насильно выдавшем дочь замуж. Это ложь, понимаешь?

— Да, — откликнулся Менестрель. — Ее никто не сумел бы принудить. Никто и никогда. Никто не совладал бы с ней, не уступи сама…

— Ты знал ее? — удивленно начал Стрелок, но тут же вспомнил: Менестрель бывал в этих краях, а король охотно приглашал ко двору певцов и поэтов… Интересно, что заставило певца покинуть королевство на долгих семь лет? — Подожди. Получается, ты ушел, когда Маргарет выдали замуж?

Менестрель не ответил. Вряд ли он вообще слышал вопрос. Стрелок вдруг совершенно отчетливо представил день, когда они встретились с певцом в покинутом храме. Как внимательно Менестрель разглядывал Аннабел, вслушивался в звук ее голоса, словно принцесса ему кого-то напомнила; как на ее вопрос о Каралдоре отрезал: «Что можно сказать о королевстве, где убивают своих королев».

Стрелку все стало ясно — словно две узкие извилистые тропы сошлись в широкую прямую дорожку.

В лесном храме встречался певец с принцессой Маргарет. Потому и свернул с дороги, чтобы вновь взглянуть на заброшенное святилище. Аннабел слышала о лесном храме от сестры, вот и захотела туда отправиться.

И тотчас в ушах Стрелка зазвучал тихий, печальный голос Аннабел: «Говорят, что люди, воззвавшие к королеве Инир, после смерти превращаются в оленей. Бродят по лесной чаще — неуязвимые для стрел».

Верил ли в это певец? Хотел верить!

…Менестрель перевел дыхание и огляделся с видом человека, напрочь забывшего, где он находится. Встал, подошел к окну, отворил ставни. Из окна потянуло холодом, запахом сырой земли. Уже рассвело. Ветер потревожил деревья, застучали по крыше капли. Глядя в окно, Менестрель сказал:

— Я последовал за ней в Каралдор… Но ничем уже не мог помочь.

Стрелок провел рукой по столу, словно сметая невидимый сор. И суток не прошло с того момента, как он гадал: кто был возлюбленным Маргарет, что с ним случилось, как пережил удар?

— Как же ты?..

Менестрель привычным движением подхватил лютню:

— Певунья… С ней я был обручен прежде, чем с Маргарет. Она удержала…

И лязгнул зловеще засов за спиною,

И лопнула, вздрогнув, струна.

Ваш голос затих отзвеневшей струною,

А в небе погасла луна.

И грустно смеяться, и весело плакать,

В ночи у ограды стою…

Но — прочь от ворот! Вас оплачет собака

И в церкви потом отпоют.

Идти ли направо, идти ли налево,

Рвануться вперед иль вернуться назад,

А в замке уснула навек королева,

Певцу подарившая взгляд.

Идти ли направо, идти ли налево,

Уйти ли под землю иль ввысь воспарить?

Вы жили без света, моя королева,

Но свет Вы умели дарить.

Дорога налево, дорога направо,

И титул, и слава тому, кто свернет,

Но петь об ушедших даровано право

Дорогой, ведущей вперед.

И с горечи я перепутал дороги,

Бреду — то ль в бреду, то ль во сне,

Я — конь. Мне дороги стреножили ноги,

Что страны далекие мне?

Я — волк-одиночка, мечтавший о крыльях,

Печально влюбленный в луну,

Я — плющ, я ползу по ограде могильной

И к небу побеги тяну.

Идти ли направо, идти ли налево,

В грядущее броситься, в прошлом тонуть?

Вы были луною, моя королева,

Во тьме освещающей путь.

Очаг ли направо, любовь ли налево,

Безлунные ночи вдвойне холодней…

Я Вас не забуду, клянусь, королева,

Прямою дорогой моей.

Дорога налево, дорога направо,

И общее «браво» тому, кто свернет,

Но петь об ушедших даровано право

Дорогой, ведущей вперед.

Ветер шевелил высокие травы, серебрившиеся от дождевых капель. Ветви берез, раскачиваясь, заглядывали прямо в окно. Солнечные лучи пронизывали трепещущую листву, по ярко-белым стволам скользили зеленоватые тени.

— Видишь ли, — негромко произнес Менестрель, — надежда и спасение тут в одном. Выбрав путь — не отступай и не сворачивай.

Стрелок резко сказал:

— Знать бы, кто этот неведомый враг… Что ему нужно?

— Нужно, чтобы ты исчез. Лучше всего добровольно. Вот и пытаются напугать. Вспомни, мол, историю Маргарет…

Стрелок прикрыл глаза. В это мгновение ему с особенной четкостью припомнился портрет. Кто бы ни был тот неведомый, рассчитал он точно. Теперь от тревоги за Аннабел сердце не на месте.

— В одном я уверен, — проронил Менестрель, — это не лорд Артур.