Амилоидоз? Или почечнокаменная болезнь? - Он сделал вид, будто ищет в почке камни. - С чем пирог, с почками? - спросила Ли Энн. - Тогда это пиелонефрит. - Как мы изменились, - с удивлением сказала Анни. - Раньше еда была священным ритуалом, теперь она - вскрытие. - Мы же не едим птичек живьем, - твердо сказал Дэйв, - а раз они мертвые, значит, это вскрытие. Бидж отхлебнула сидра: - Да, мы изменились. - Ее рука соскользнула с кружки. Бидж крепко стиснула ручку и сказала себе, что мокрая керамика в конце концов очень скользкая. Она положила себе еще овощей. Луковки и морковки, решила она, мельче, чем там, в их мире, и вкуснее. Свекла оказалась сочной, а пюре из какого-то желтого овоща, который, как сказала Ли Энн, был брюквой, Бидж не понравилось. Кружка снова подошел к их столу с подносом: - На этот раз за пиво придется платить, но я вижу, что запить еду вам нужно. Как вам наша кухня? - Объедение, - ответила Бидж, обнаружившая, к своему удивлению, что ничего вкуснее сильно наперченной оленины с черным хлебом она в жизни не ела. Трактирщик кивнул и отошел. Анни дала ей попробовать рагу из барашка. Оно тоже оказалось изумительно вкусным. Бидж заметила, что женщина-дриада смотрит на их еду с отвращением; поймав взгляд Бидж, та быстро отвернулась. Кружка закончил дела, придвинул к их столу скамейку и уселся на нее верхом. - Так, значит, вам нравится? Студенты энергично закивали, поскольку рты были заняты. Трактирщик явно остался доволен. В зал влетел попугай, подлетел к Ли Энн, стащил у нее с тарелки кусочек хлеба, прокричал свое "Дуррашка! Дуррашка!" и пошел по полу, переваливаясь, обратно. - Вы уже знакомы с моим попугаем, - сказал Кружка со вздохом. - Откуда он здесь взялся? - спросила Ли Энн. - Просто прилетел однажды. Он никому не был нужен и говорил, что ищет работу. - Трактирщик наклонился к Ли Энн: - Вы не знаете, какая болезнь абсолютно смертельна для попугаев? - Нет, сэр. - Ну что ж, - пожал он плечами, - надежда все-таки остается. - Вы еврей, не так ли, сэр? - отрывисто спросила Ли Энн. Кружка пристально посмотрел на нее, и девушка смутилась: - Если я неудачно выразилась, прошу прощения. У нас так принято говорить. Трактирщик посмотрел ей в лицо без враждебности, но и без дружелюбия. - Мне приходилось иметь дело с разной манерой разговаривать - и такой, как у вас, и много хуже. Вы ведь американцы? С Юга? - Здесь есть какая-нибудь проблема? - ощетинилась Ли Энн. - Никакой проблемы не должно бы быть. И там люди, и тут люди, - только манера говорить разная. - Когда вы ушли из нашего мира, мистер Кружка? - неожиданно спросила Анни. Трактирщик улыбнулся ей: - Если вы пытаетесь отвлечь меня от неприятной темы, юная леди, то будем считать, что вам это удалось. - Он поднял свою кружку, приветствуя ее. - Я был поляком. Меня тогда звали не Кружка, - тихо добавил он. - Мое имя было Кружкевич. - Трактирщик кивнул Ли Энн. - Как вы правильно заметили, я еврей. Я вырос - и очень быстро вырос - в Варшаве. - Это было во время войны? - поднял на него глаза Дэйв. - Второй мировой войны? - Да. - Вы участвовали в восстании в варшавском гетто? - Вы слышали о нем? - удивленно спросил Кружка. - Это входит в курс истории. У восставших было всего семнадцать ружей, и все равно они сначала отбили нацистов. Я читал об этом книгу, когда учился в школе. Должно быть, было здорово... - Он умолк, увидев выражение лица Кружки. - Теперь это история, - сказал тот с напряженной улыбкой. - Да, это было здорово. Мне тогда было десять, все мои братья и сестры тоже были подростками. Они меня учили всему, что умели сами, и я сражался, как мог. В тот год я убил своего первого врага. - Кружка внимательно посмотрел на студентов. Теперь его улыбка стала теплой, как будто он нашел своих давних друзей и они вместе вспоминают прошлое. - Это правда. У меня был старинный пистолет, который мой дед хранил еще со времен франко-прусской войны. Он стрелял круглыми пулями и в него нужно было насыпать порох. Я его вычистил, нашел для него кремень и зарядил круглой пулей. Мне следовало бы отдать его кому-то, кто умел пользоваться оружием, но я так гордился, что вооружен... Я был связным - потому что, видите ли, был маленьким и щуплым и мог пролезать по канализационной трубе под стеной гетто. Труба шла вдоль улицы и имела несколько люков. В то утро я вылез из нее в двух кварталах от гетто - это было очень неосторожно с моей стороны. Я услышал шум в конце переулка и спрятался за какой-то ящик. Тут я увидел, что ко мне приближается человек в нацистской форме. Я выстрелил в него. Мне повезло - пистолет не взорвался у меня в руках. А немец выронил винтовку, схватился за грудь и упал. - Кружка замолчал. - А что было потом? - спросила Бидж. - А потом я отбросил разряженный пистолет и начал есть кусок хлеба. - Сразу же? - Бидж была ошарашена. - Конечно, - удивленно ответил Кружка. - Мы ведь голодали. А у того человека из кармана торчал кусок хлеба - прямо под дыркой, которую проделала моя пуля. И я стер с него кровь и откусил так много, как только мог прожевать. А потом я заплакал. Потому что, - закончил трактирщик просто, - он умер, а пока был жив, ел тот же хлеб, что и я. Так они меня и нашли - с пустыми руками и плачущим над телом убитого. Поэтому меня не пристрелили на месте - им и в голову не пришло, что это я в него стрелял. Они избили меня прикладами и отправили обратно в гетто. Для нацистов это был очень милосердный поступок. Кружка вздохнул: - О том, что происходило в гетто в последующие дни и месяцы, особенно нечего рассказывать - люди умирали, кто от пуль, кто от голода. А потом нацисты погнали нас на вокзал и погрузили в товарные вагоны, пронумеровав их мелом. Доски, из которых был сколочен наш вагон, во многих местах были проломлены - может быть, он побывал под бомбежкой или был обстрелян. Когда нас заперли в вагоне, там оказалось так тесно, что можно было только стоять. Жара и вонь были жуткие. А потом двое самых сильных мужчин сумели проломить дыру в крыше. Может быть, нацисты не знали, как сильно пострадал этот вагон. Так что те двое все налегали и налегали на доски, и все кругом кричали, но только все равно увеличить дыру так, чтобы в нее мог пролезть взрослый человек, не удалось. Одна девушка - кожа да кости - все-таки вылезла на крышу, и тогда ей стали передавать детей. Я оказался последним - мой старший брат Абрам передал меня девушке над головами взрослых. Он ничего мне не сказал, мы даже не попрощались. Когда я выпрямился на крыше вагона, меня чуть не сбил с ног ледяной ветер; пахло дымом от паровоза, который тащил наш состав. Свет был такой яркий после темноты в вагоне, что я почти ничего не видел сначала, но потом все-таки разглядел, что стою на самом краю крыши, а подо мной проносится земля. Девушка - я помню, у нее были рыжие кудряшки и веснушки - держала меня за плечи. Потом она поцеловала меня в губы - как возлюбленного - и с силой столкнула с крыши. Я закричал. Я подумал, что она хочет убить меня. Кружка сделал глоток сидра. Бидж заметила, что руки у него дрожат. - Я упал на левый бок на гравийную насыпь. Я услышал, как треснула моя рука, но ничего не почувствовал. Я скатился с насыпи в канаву, полную жидкой грязи, встал и попробовал пошевелить пальцами. - Трактирщик слабо улыбнулся. - На мое счастье, они не утратили чувствительности. Поезд уже почти скрылся из виду. Я оглянулся, но не увидел никого из детей - они оказались слишком далеко от меня. Я дошел до перекрестка дорог и свернул на одну их них, даже не думая о том, что могу повстречать немцев. Наверное, я был в шоке. Я только думал о том, что нуждаюсь в помощи и должен дойти до какого-нибудь города. Но ни до какого города я так и не дошел. Дорога несколько раз поворачивала, деревья вокруг нее становились все выше, скоро начало темнеть. У меня весь бок был мокрый от крови, я замерз, страдал от боли в руке; скоро я был настолько измучен, что уже ничего не боялся. Никакое жилье мне не попадалось, и я понял, что скоро умру, но это уже не имело для меня значения. И тут появился самый волосатый человек, какого я видел в жизни. Он опустился рядом со мной на колени и что-то сказал на непонятном языке. Он взял меня за руку, и я закричал. Тогда он взвалил меня себе на плечи и отнес в свою избушку в миле от дороги. Я тогда подумал: ну вот мне и конец; он наверняка меня убьет. Но он сделал шину мне на руку и перевязал мои раны, а потом с ложки накормил бульоном. Я не спрашивал, кошерная ли это пища, и где я нахожусь, и не спасся ли еще кто-нибудь из моей семьи; все это казалось мне очень далеким. Кружка улыбнулся Бидж: - У вас дрожат руки, дорогая. Я не собирался вас пугать. Бидж быстро спрятала руки под стол: - Со мной все в порядке. На самом деле это было вовсе не так. Ее руки дрожали, но совсем не потому, что она испугалась. Через секунду подергивания прекратились, но теперь уже Бидж ощущала дрожь внутри. "О Боже, - подумала она, - только не теперь, только не как у мамы и дедушки. Пожалуйста, не теперь - я ведь только что нашла что-то замечательное". Кружка внимательно посмотрел на нее, но продолжал: - Прошло четыре года, и я возвратился в Польшу. Это было не очень умно и уж тем более не безопасно, но... - Он пожал плечами. - Я должен был узнать. Я думал, что найду кого-нибудь из знакомых и спрошу о своей семье. - И вам не удалось найти никого из родных? - тихо спросила Анни. Трактирщик грустно улыбнулся девушке: - Я вообще не смог найти никого из тех, кого знал раньше. Некоторое время все сидели молча. Потом Кружка стал рассказывать дальше: - Я ходил по Варшаве четыре или пять дней, спрашивая о знакомых. Иногда мне рассказывали, как кто-то из них умер. По большей части они просто исчезли, но иногда какое-то имя было известно тем, кто жил в Варшаве теперь. Я рассказал о своей семье и о поезде, который шел в Треблинку, и мне ответили, что все, кто в этом поезде был, развеялись с дымом. Так это там называли: тела сожгли в печах крематория, а души развеялись с дымом. Ли Энн поежилась. Кружка сказал тихо: - Мне жаль огорчать вас, юная леди, но так это и было. Я вырос в городском районе, где все друг друга знали: человек пятьсот я называл по имени, еще столько же знал в лицо. Я был общительный мальчишка. Но из жителей этого района немцы за год уничтожили больше пятидесяти тысяч. Дома были разрушены, люди мертвы, мой мир исчез. Последний вопрос - о своих братьях и сестрах - я задал человеку, который годился бы мне в отцы. Он спросил, когда я кого-нибудь из них видел в последний раз. Я рассказал. Он сильно ударил меня и сбил с ног. "И ты живешь после этого? - Его лицо дергалось. - Ты живешь?" Он наклонился и прокричал мне в лицо: "Я был в Дахау, парень. Немцы заставили меня сортировать башмаки, детские башмаки, тысячи и тысячи. Их привозили из Треблинки, из Аушвица, из Майданека. А ты живешь!" Он был готов избить меня до смерти. Я поднялся и ушел. Кружка вздохнул: - Теперь я понимаю, хотя тогда и не понял. Он на самом деле говорил мне: "Почему я остался жив, когда они все погибли, и почему ты тоже жив?" Но тогда я многого не знал, не знал еще долго. Я вышел из Варшавы и отправился вдоль той железной дороги. Я вернулся на Перекресток. Потом, уже взрослым человеком, я построил эту гостиницу. Кружка пожал плечами. - Вот и вся история. - Промежуток в сорок пять лет жизни и расставание с целым миром - и всего лишь пожатие плеч... - И вы никогда больше туда не возвращались? - медленно проговорила Ли Энн. Кружка покачал головой: - Мне приносят книги, я узнаю новости. Мне нет нужды возвращаться. Анни непонимающе посмотрела на него: - Я могу себе представить, какое вы испытали горе, какой гнев. Но отказаться от своего мира? - Она посмотрела ему в глаза. - Отказаться от своей религии? - Послушайте, красавица, - ответил Кружка гневно, - мне было десять лет, когда я в последний раз видел раввина, последний раз молился. Так что не говорите мне о том, от чего я отказался. И не смейте судить меня. Разве вы знаете, что такое потерять всех близких и жить, когда никто даже представить себе не может, как ты страдаешь? Он обвел взглядом студентов и неожиданно пристально посмотрел на Бидж. - Ах, все еще? Это продолжается? - Он казался встревоженным. Все тоже посмотрели на девушку. Она неловко поежилась и постаралась переменить тему разговора: - И с тех пор вы всегда печальны? И никогда не смеетесь? Кружка улыбнулся и кивнул. - Да нет, смеюсь. Каждый понедельник мне приносят воскресный номер "Нью-Йорк тайме", я читаю про Эфиопию, про Средний Восток, про Ирландию и Восточную Европу - про весь ваш мир. И я смеюсь. - Он все еще улыбался кривой улыбкой. Только тут он наконец заметил, какое впечатление производят его слова. - Но вы кончили обедать. Есть вещи и получше, чем слушать мои россказни. Вы еще не знакомы со здешними играми? - Он показал в угол комнаты. Двое маленьких смуглых человечков метали что-то похожее на стилизованные вилки в истыканную остриями деревянную мишень. Остальные записывали углем очки на побеленной стене. Потом на отметку, с которой нужно было бросать, вышла вторая пара - человечки сняли с себя пояса, раскрутили их и бросили в мишень. Пояса взвились в воздух, и их вилкообразные концы - пряжки, как догадалась Бидж - вонзились в дерево рядом с центром мишени. Маленькие человечки подбежали к ней, чтобы рассмотреть, чей бросок точнее. - Здорово, правда? - с гордостью сказал Кружка. - Я сам придумал такие пряжки на пояса. Теперь они стали модны, и я не успеваю удовлетворять спрос - делаю пряжки двадцати разных размеров и четырех цветов. Их можно заказать. - Он с надеждой посмотрел на студентов, потом вздохнул. - Ну что ж, может быть, кто-нибудь из вас потом и надумает. Человечки препирались, измеряя мишень пальцами. К ним подошел один из тех, кто вел счет очкам, сложил руки на груди и что-то сказал. Сказанное вызвало возмущение одного из спорщиков: он запрыгал на месте и заверещал, как белка. - Они ведь играют на деньги, правда? - вежливо спросила Анни. - Совершенно верно, - с готовностью ответил Кружка. - Кроме того, взимается небольшая плата за использование мишени и других приспособлений и штраф в пользу заведения за нарушение правил. Остальные болельщики тоже сгрудились вокруг спорящих, вереща не менее громко. Волосы у маленьких человечков распушились, как шерсть дерущихся котов. Все, кто был в зале, придвинулись поближе, с интересом наблюдая. - Наши игры всем идут на пользу, - быстро сказал Кружка. - В них вырабатывается взаимодействие и закаляется характер. Одну минуту. Мелина, - окликнул он девушку-фавна, - подмени меня. Он направился к мишени, около которой маленькие человечки с воплями наскакивали друг на друга. К столу, за которым сидели студенты, подошел Конфетка: - Развлекаетесь? - Вовсю, - громко ответил Дэйв. - Не перестарайтесь, - поморщился Конфетка. - Ты должен быть в форме к завтрашнему утру. - Конфетка похлопал себя по карману. - Кружка сказал мне, где нас будет ждать твой клиент. Дэйв икнул. - Клево! Конфетка покачал головой и снова ушел наверх. Мимо стола прошла девушка с глазами лани. Дэйв ухмыльнулся: - Эй, Бемби, хочешь порезвиться? Девушка оглянулась, смущенная и испуганная. Бидж поморщилась; ей захотелось ободрить бедняжку. Дэйв только расхохотался. Парень-олень в футболке Сан-Францисского университета заслонил собой девушку и встал перед Дэйвом, нагнув голову и гневно глядя на обидчика. - Эй, а вот это уже совсем не клево, брат! - Презрительное "брат" прозвенело как пощечина. Дэйв смущенно потер подбородок, глядя на руки человека-оленя. Тот не сжал кулаки, но рога его были угрожающе опущены, и Бидж поняла, что он готов напасть. Рога, которые раньше выглядели смешным украшением, блестели в свете масляной лампы всеми своими восемью отростками, острыми как бритвы. Ли Энн спокойно встала за спиной Дэйва. Ее рука, заметила Бидж, скользнула в кармашек рюкзака. Подошли еще два человека-оленя. Перед ними внезапно вырос Кружка: - Ну и как дела? - Он быстро оглядел всех. - По-моему, пора поиграть. Что выберете - мишень или ловилки? - Ловилки, - немедленно откликнулся человек-олень. - На близком расстоянии, и каждый выбирает себе противника сам. - Однако ярость его уже угасла. - Значит, играем в ловилки. - Кружка повернулся к Дэйву. - Молодой человек, вам следует знать, что у нас принято играть на деньги. Таково правило. Вы не возражаете? Студентки с надеждой посмотрели на Дэйва, ожидая, что он откажется. - Ясное дело! - Дэйв пил уже третью кружку. - Почему бы не попробовать? - Прошу меня извинить: я не играю на деньги, - быстро сказала Анни. - Да что там! - Дэйв отломил шестую часть монеты и швырнул на стол. - Я плачу за нее - этого хватит? Кружка поднял бровь: - Очень щедро с вашей стороны. - Он подал сигнал, и желающие играть стали отодвигать столы. Дэйв и человек-олень оказались лицом к лицу, смущенно глядя друг на друга. - Извини, - сказал Дэйв, - я не хотел быть грубым. - Ладно, - ответил человек-олень, - с кем не случается. Тебя как зовут? - Дэйв. А тебя? Человек-олень издал тихий трубный звук, потом поправился: - В Сан-Франциско меня называли Руда. Дэйв протянул ему руку. Руди пожал ее, сделав одновременно как бы кивок назад. Бидж вспомнила, что обычай пожимать руку возник из готовности показать, что у тебя в руке нет оружия; Руди же явно показывал, что не ударит рогами. Игроки выстроились друг против друга. Девушка-лань уступила свое место другому человеку-оленю; Бидж не могла решить, сама она этого захотела или нет. Кружка обошел всех с миской, куда игроки клали свои ставки, и связкой чего-то похожего на растопку. - Ловилки. Каждый берет по одной. Бидж повертела в руках свою ловилку. Это был прут из какого-то твердого дерева, отполированный от долгого употребления, сантиметров тридцати длиной, загнутый на конце. Кружка поднял ловилку: - Ваша задача - зацепить прут противника и при этом хлопнуть его по боку, пока тот не успел освободиться. - Кружка без всякого усилия зацепил ловилку Руди, легким поворотом руки выбил ее и шлепнул человека-оленя своим прутом; одновременно другой рукой он поймал в воздухе прут Руди и вернул ему. - Теперь вы попробуйте. - А не легче ли было бы делать это двумя прутами? - предложил Дэйв. - Ясное дело, - устало ответил Кружка. - А еще легче было бы, будь у тебя ружье против его прута, но ведь тогда это уже была бы не игра, верно? - Он шутливо отсалютовал ловилкой, как шпагой. - Начинайте. Дэйв уставился на свою ловилку. Руди сделал выпад, и Дэйв еле успел отбить его прут. Они оба повернули руки одновременно и обнаружили, что сцепились ловилками. Бидж засмотрелась на них и едва не прозевала нападение другого человека-оленя. Она повернула свою ловилку так, как нужно, но прут отклонился в сторону и выпал у нее из руки, и, пока она в ужасе смотрела на свои непослушные пальцы, ловилка противника хлопнула ее по боку. Студенты быстро проиграли. Люди-олени, даже не запыхавшиеся во время игры, смеясь, стали ударять друг друга рогами в шутливой потасовке. Руди обернулся к Дэйву и предложил: - Давай еще сыграем. - Ну теперь я тебе покажу, - сказал Дэйв хвастливо и бросил в миску еще одну часть монеты. Бидж заметила, как Анни стиснула зубы. Игра длилась весь вечер. Когда часа через два люди начали выигрывать, даже Анни повеселела. Только Бидж, потная, высунув кончик языка от напряжения, все никак не могла заставить свою руку поворачиваться как надо. Еще два раза она роняла ловилку. Один раз Ли Энн, быстро обернувшись, зацепила прут противника Бидж и держала его, пока та не подняла свое оружие; другой раз Анни, которая занималась фехтованием, быстро парировала удар, чтобы спасти Бидж. - Что с тобой, детка? - окликнул ее Дэйв через плечо. - Не научилась ходить, пить и жевать жвачку одновременно? - Заткнись! - рявкнула Бидж, к большому удивлению Дэйва. К концу вечера студенты проигрывали уже всего только две шестых монеты. К этому времени люди-олени уже угощали их пивом, а смуглые человечки и дриада вовсю подбадривали криками. Веселье кончилось, только когда Кружка заколотил половником по почти пустому котлу с похлебкой и крикнул: - Пора спать! Постояльцы вернулись на свои места, вытащили матрацы и расстелили их на полу под столами. Местные жители потянулись за дверь, помахав на прощание руками. Девушка Руди, испытывая дружеские чувства после совместной выпивки, повергла Дэйва в изумление, лизнув его в нос огромным и шершавым, как у всех жвачных, языком. Дэйв, спотыкаясь, вышел из гостиницы; студентки пошли следом. Они вытащили из грузовика и разложили спальные мешки. Анни пришлось помочь Дэйву справиться с этим. В нескольких метрах от верхнего пруда рос мох, окруженный низкими цветущими кустами. Это похоже, подумала Бидж, на миниатюрную хорошо защищенную крепость. Студенты разложили все четыре мешка рядочком. Дэйв, не раздеваясь, залез в свой спальник и немедленно захрапел. Ли Энн влезла в мешок и стала, извиваясь, снимать джинсы. Анни, от которой Бидж такого не ожидала, спокойно разделась совсем рядом с Дэйвом и тоже нырнула в спальник. Бидж последовала ее примеру. Ночь была удивительно теплая, можно было бы обойтись и без спальных мешков. Бидж лежала, глядя на облака, думая о Кружке и его рассказе и о себе. Почему одни люди остаются в живых, а другие умирают? Почему ее мать заболела хореей Хантингтона, почему болезнь угрожает ее брату и ей самой? Ли Энн повернулась, устраиваясь поудобнее, и замерла неподвижно. - Посмотри на звезды. Облака рассеялись, и на небе сверкала широкая звездная спираль. Пока девушки смотрели на звезды, одна из них упала - не промелькнула, как метеорит из потока Персеид или Леонид там, в их мире, а медленно, лениво скользнула по небосводу. - Загадай желание, - пробормотала Анни себе под нос. Бидж, подвигав рукой, которая так подвела ее этим вечером, молча и с надеждой пожелала себе не заболеть; скоро все они спали.
      ГЛАВА 7
      Если смотреть со стороны, могло показаться, что Брандал просто завернул за угол и оказался на главной улице Анавалона. Улица, однако, не имела ни поворотов, ни углов. Брандал, не скрываясь, вышел из города и направился в сторону лагеря. По обе стороны от дороги земля казалась серой в предрассветном сумраке. Скоро встало солнце, но холмы Анавалона остались серыми. На деревьях в садах висели сморщенные высохшие плоды, вялая зелень травы и кустов казалась припорошенной пылью. В стороне от дороги лежало солоноватое озеро. Осока на его берегах пожухла, и не было слышно птичьего пения. Когда-то Анавалоном правил король; согласно легенде, раненный, он разослал своих храбрейших, вернейших, благороднейших рыцарей искать для него исцеление. Никто из рыцарей не вернулся. Король умер, а его земли стали бесплодны. Брандал шел по дороге, глядя по сторонам со смутным чувством вины, как будто он сам был тем королем, и думая, как всегда, о судьбе Перекрестка. Почти дойдя до лагеря, он свернул в заросли колючих кустов с темными листьями; на анавалонском это растение называлось теарфихт. Брандал плотнее завернулся в плащ, защищаясь от колючек размером с палец. В этой чаще не было тропинок. Поросль теарфихта покрывала крутой склон, и Брандал, спускаясь, старался держаться правой его стороны. Идти было трудно, особенно потому, что приходилось сохранять равновесие, не выпуская из руки меча. Брандал закашлялся: в Анавалоне даже после дождя стояла сушь. Наконец кустарник остался позади. Теперь Брандал оказался на обрывистом холме, нависающем над долиной; в лощине перед ним раскинулся лагерь из грубо сколоченных лачуг и палаток. При взгляде на него сердце Брандала упало: за время его отсутствия шалашей из натянутых на жерди шкур стало гораздо больше. Лагерь вырос почти вдвое. В Анавалоне хорошо набирать армию, подумал король, - здешние жители готовы на все, лишь бы покинуть эти края. Лачуги оказались передвинуты так, что стали образовывать ровные ряды. Брандал сам не знал, почему это так его смутило. Могучие руки обхватили Брандала, прижав его собственную руку с мечом к боку и развернув его лицом к нападающему. - Ну вот, - пророкотал грубый голос. Как ни высок был король, сейчас он мог видеть только плечо человека. Пряжки куртки впились ему в бок, он скривился, но сказать ничего не мог - его стиснули слишком крепко. Брандал почувствовал, как борода противника щекочет ему лоб. Продолжая держать его одной рукой, человек другой повернул голову Брандала так, что теперь они могли видеть друг друга, и тут же расплылся в улыбке. - Кудрявый! - радостно завопил он. - Я уж думал, что тебя и след простыл. Или помер, как все добрые люди, или, что более вероятно, угодил в кутузку. - Человек сжал Брандала в медвежьих объятиях, чуть не сломав ему плечо. - Приятно встретиться, Рейц. - Брандал почти задохнулся, хотя и не удивился, почувствовав сильный запах вина. Оганнон Рейц был не из тех, кто позволит предрассветному холоду пробрать себя до костей, даже в лагере, где раздобыть спиртное нелегко. - Полупьян, как всегда? - Я слишком большой, Кудрявый. Напиться зараз может только половина меня. Мне не по карману стать пьяным целиком. - Рейц с надеждой спросил: - А как твоя прогулка? - Не очень, - пожал плечами Брандал. - Вот твоя часть, как было договорено. - Он передал Рейцу две шестиугольные монеты. Тот улыбнулся, показав черные дырки вместо половины зубов: в лагере едва ли нашелся бы человек с полным комплектом. - Моя доля - по справедливости? А что я найду, если возьму тебя за ноги и встряхну? - Свои потроха на земле, - ровным голосом ответил Брандал. - Если бы тебе и удалось меня встряхнуть, больше шести штук все равно не найдешь. - Рука Брандала скользнула к сапогу, где у него был кинжал. Рейц расхохотался и ударил короля по плечу: - Да верю, верю. - Он шумно вздохнул, и маленькая ящерка на соседнем валуне подняла головку и укоризненно посмотрела на человека. - Надо было договариваться, чтобы пополам. - Пополам? А что, позволь спросить, ты такого делал, кроме как отзывался вместо меня на перекличке? - Ах, но это-то и есть самая трудная часть. - Он приставил палец к носу. Не прими за обиду, но мы с тобой не очень-то похожи. - Да чего там. Все думают, что я никуда не отлучался? - А как же. Я мял твою постель, съедал твою еду, выпил все твое вино... - Все? - Нужно же было, чтобы никто ничего не заподозрил, верно? Они и не заподозрили. Кстати, это тебе. - Рейц вручил Брандалу обрывок пергамента. Брандал с любопытством повертел его в руках и наконец спросил: - Это плата? Рейц снова расхохотался: - А ты смышленый, не в пример остальным. Все думали, что только на подтирку оно и годится. Начальство зовет это "оккупационными деньгами". Рейц старательно выговорил незнакомые слова, и Брандал почувствовал, как неуместно они прозвучали на анавалонском. - И это все, что мне причиталось? Рейц виновато отвел глаза и поспешил сменить тему: - Теперь, когда ребята разобрались, оно не хуже золота. Даже лучше - не звенит в кармане. Годится для всего - поставить на кон, заплатить за выпивку, приманить девку... - Он потянулся к проходившей мимо маркитантке - коротенькой толстенькой бабенке с увесистыми кулаками и решительным взглядом. Она оттолкнула его руку, не замедляя шага. Рейц ухмыльнулся: - Ну, если эта не хочет, в лагере найдутся потаскухи. - Не может быть! - Точно, - закивал Рейц. - Потаскухи, шулера, петушиные бои, мастера татуировки - все, как в лучших домах. - Это не по моей части. - Брандал с неприязнью взглянул на лагерь. Рейц поймал его взгляд. - Я давно говорю: почему бы нам не открыть собственное дельце? - Он положил волосатую руку на плечо Брандала. - Только подумай: воля, ночуй себе под звездами - если, конечно, погода хорошая - ни перекличек, ни беготни, разве что придется удирать от властей. Грабежи, попойки, можно даже и не убивать никого, если не в настроении. Делаешь что хочешь, сам себе хозяин. - Он убрал руку и сказал печально: - Один я не справлюсь, но с партнером... Брандал похлопал верзилу по руке: - Лучше останемся с армией. Это более надежно. - Надежно... - Рейц громко вздохнул. - Ребята вроде нас с тобой, Кудрявый, никогда не ухватят куш. Мы вроде как мечтатели и недотепы. Вот возьми меня, - он выразительно протянул руки к Брандалу, как будто действительно предлагая взять себя, - я сообразительный, но неученый, храбрый, но вечно с дрянным оружием, с душой чистой, как у святого, но развращенный плохим воспитанием. - Очень плохим. - Чертовски плохим. - Глаза Рейца наполнились слезами. - И все эти прекрасные задатки пропадают даром. Выпади мне везение, я был бы велик как толстая задница на маленьком стульчике. - Он похлопал себя по заду. Короли оплакивали бы мою смерть. А вместо этого, - Рейц испустил трагический вздох, наслаждаясь своим красноречием, - я остаюсь неизвестен миру, хотя и очень хорошо известен тем, кто меня знает. - Он рыгнул. Оганнон Рейц, какашка фортуны. Брандал собрался было пожалеть Рейца, но понял, что не сможет конкурировать: верзила жалел себя более основательно и извлекал из процесса гораздо больше удовольствия, чем это было бы доступно кому-нибудь еще. - Что это за нашивка? - спросил он, показывая на треугольник на плече Рейца. - Батюшки! - Рейц тихо, но замысловато выругался, помянув чертополох и маленьких мальчиков. - Хорошо, что ты заметил. Для тебя есть тоже. Рейц приложил треугольник к плечу Брандала, вытащил медную булавку и нетвердой рукой прицелился в нашивку. Брандал поспешно выхватил у него булавку и приколол треугольник сам. - Они теперь есть у всех? - Треугольники только у таких невезучих, как мы с тобой. У начальства квадраты, пятиугольники, восьмиугольники... Есть даже несколько кругов. Так что смотри, кому наступаешь на ногу. Кудрявый. Нашивка скажет тебе, кому можно дать в морду, а кого надо улещивать и подмазывать... - Знаки различия. - Точно. Не по заслугам, конечно. - Рейц сокрушенно покачал головой. Вот, скажем, я... Брандал его больше не слушал. Они были уже на краю лагеря, и король озирался по сторонам, разглядывая новые шалаши и их размещение - оно теперь соответствовало рангу обитателей. Человек с изрытым оспой лицом, украшенным сабельным шрамом, покосился на Брандала. - Где пропадал? - Я все время здесь, - отрезал тот. - Ну мне без разницы. - Человек, пожав плечами, зашагал к центру лагеря. Рейц громогласно, как будто скала рухнула, рыгнул. - Ты не доверяй ему. Кудрявый. Джекен заботится только о себе, ему безразлично, кого продать. - А тебе небезразлично. - У меня четкие критерии, - гордо ответил Рейц. - Главное - не продешевить. - Правильно, если уж продавать, то за хорошую цену, - согласился Брандал, но перестал озираться и решил вообще вести себя более осторожно. Они остановились у бочки с водой; под неплотно закрытым краном образовалась лужа. Рядом с краном висела кружка. Рейц протянул ее Брандалу. - Выпьем за покойников, - сказал он вежливо, - и за твое здоровье. Брандал осторожно отхлебнул. Вода на вкус стала лучше, чем раньше, хотя все еще отдавала тиной. Брандал бросил взгляд на мелкую канаву, которая отводила воду от ручья; теперь она была выложена камнем, а бочка оказалась наполовину заполненной смесью известняка и древесного угля.