Аквасильва (№2) - Инквизиция

На вечер Веска выдала нам новые туники, ибо мы должны были прислуживать за столом Мауризу, Телесте, Палатине и консулу. Нам обоим уже доводилось в то или иное время исполнять подобную роль, хотя при других обстоятельствах. Палатина упорно обращалась с нами, как с друзьями, и разговаривала с нами при всякой возможности – чтобы досадить Мауризу, как мне показалось. Консул, седой, сутулый, болезненного вида человек, ел очень мало и наблюдал за этим спектаклем с безучастной отрешенностью. Он почти наверняка умирает, шепнула мне Равенна в свободную минуту. Текла не присутствовал.

Только когда ужин закончился и консул отправился спать, Мауриз соизволил вспомнить, что мы не просто слуги, и велел прийти в гостиную, когда мы уберемся здесь.

– Подождет, высокомерный ублюдок, – процедила Равенна после их ухода, складывая тарелки из-под десерта. Видимо, трапезы с тремя переменами блюд не являлись обычным делом, но Мауриза и Телесту принимали как почетных гостей. Фетийцы, среди прочего, любили хорошую еду. Грех, говорили некоторые аскеты, посвящать так много времени удовольствию и так мало – Рантасу. В Фетии от таких слов отмахивались, но в этот раз я с ними почти согласился, хотя по другим причинам. Казалось, удовольствия – это все, к чему стремится Фетия под властью Оросия: фасад культуры, за которым ничего нет.

– Конечно. Тогда не торопись.

Мы как можно медленнее убрали со стола, потом я свернул скатерть и нога за ногу поплелся к прачечной. Мне было наплевать, заметит меня Веска или нет. Проходившие мимо слуги бросали на меня настороженные или враждебные взгляды, зная не хуже меня, что я вовсе не один из них, однако Веска не появлялась.

Когда я вернулся, Равенна подметала мозаичный пол и делала это не спеша. Конечно, это было ребячеством, но мы оба чувствовали себя сердитыми и униженными. Я был благодарен Мауризу за то, что он организовал наш побег с океанографической станции и, вероятно, спас нам жизнь. Однако с тех пор он вел со мной непонятную игру ради какой-то своей цели, с чем я мириться не собирался. Или ему просто не было дела, что происходит со мной, когда я ему не нужен. Если Мауриз хотел использовать меня, чтобы с моей помощью основать Фетийскую республику, он избрал не тот путь.

Но, как мы ни тянули, в конце концов вся работа была сделана, и пришлось идти через двор в гостиную, где ждали Мауриз, Телеста и Палатина. По фетийскому обычаю они расположились на низких ложах, заваленных подушками. Все трое держали бокалы с голубым вином, и на этот раз они нас заметили: разговор прервался, когда мы вошли.

– Налейте себе вина, – предложила Палатина. – Мауриз, почему ты не угощаешь их своим великолепным вином? Мы же не хотим, чтобы оно пропало зря.

– Послушай мою подругу, Катан, – тотчас откликнулся Мауриз, очень спокойный. – Не церемонься.

Никаких слуг – настоящих – не было видно, а бутылка и еще три бокала стояли на низком боковом столике. Я подошел туда и налил вина в два бокала – граненые хрустальные кубки, предназначенные для особых гостей.

– И сядьте на тахту.

Протянув Равенне один кубок, я взглянул на диваны. В такой комнате, я знал, их всегда три, и каждый рассчитан на трех человек, полулежащих или сидящих, скрестив ноги. Но как вести себя на нем, я не знал.

Я подождал, чтобы посмотреть, как Равенна справится с этой задачей. Она устроилась на единственной свободной тахте и наклонила голову, приглашая меня присоединиться.

Несмотря на подушки и узорчатый ковер, тахта оказалась жестче, чем я ожидал, и чтобы грациозно полулежать на ней, требовалось умение. Было совершенно очевидно, что даже без кубка вина в руке я этого не умею, и я обругал себя за то, что выгляжу деревенщиной перед тремя фетийцами. Конечно, они не ждали от меня такого умения, но от этого было только хуже.

– Спасибо, что составили нам компанию, – проронил через минуту Скартарис. Пустые слова: в его голосе не было и намека на признательность. Комната освещалась цветными изофакела-ми, расположенными по краям, и лампой, висящей высоко над кедровым столом в центре трех диванов. В воздухе стоял сложный запах – ладан, смешанный с чем-то незнакомым. Запах горьковатый, но приятный.

– Я бы не хотела пропустить эту вечеринку после того чудесного приема, что вы оказывали нам до сих пор, – острым как бритва голосом ответила Равенна.

Пристально глядя на нее, Мауриз сказал:

– Речь не веди со мной о благодарности царей.

– Никогда не ешь на танетском пиру, ибо они ждут, что ты заплатишь, – парировала Равенна, но я услышал ее легкий вздох, вызванный словами Мауриза. Скартарис не мог знать, кто она. Если Палатина не рассказала.

– Только тот, кто был рабом, может владеть рабами, – ответил Мауриз. – Третья статья Кодекса. Написанного в эпоху, когда рабство в Фетии являлось общепринятым, еще до того как Законодатель, Валентин II, объявил такую практику несправедливой и порочной. С того времени все, кого полагалось обращать в рабство, должны были становиться тераи, поклявшимися служить лишь в течение трех лет.

– Практика, забытая за пределами Фетии, – указала Равенна.

– Кажется, ты меня не поняла. Этий IV выразил это намного яснее.

– Никто не будет командовать в моей армии, кто не прошел низов, – процитировала Палатина и с извиняющимся видом пожала плечами. – В переводе что-то теряется. – Ее апелагос казался грубым и тяжелым по сравнению с идеальными, не имеющими акцента фразами Мауриза.

– Почему мы говорим об армиях и командовании? Какое это имеет отношение к республике? – Равенна слегка изменила положение, такая же непривычная к этой позе, как я. Находясь совсем близко от девушки, я чувствовал запах краски, оставшейся в ее волосах. – Во всяком случае, я уверена, что все вы получили этот опыт.

– Это знак почести в Фетии.

Только не похоже, чтобы Мауриз когда-нибудь кому-нибудь служил.

– И как далеко это простирается? Это мощный принцип, принцип, который можно довести до абсурда. Наверняка философы обсуждают его на рынках. Приговор может выносить только тот, кто побывал на скамье подсудимых? Убивать имеет право только тот, кого уже убили?

– Это замечание недостойно тебя, – откликнулся Скартарис, но его перебила Телеста, заговорив в первый раз:

– Так мы ни к чему не придем, Мауриз.

Наконец у меня появилась возможность как следует ее рассмотреть – до сих пор эта женщина оставалась в тени Скартариса. Почему она одевается во все черное, если не считать золота на стоячем воротнике ее туники? И волосы у нее туго стянуты назад и ничем не украшены – этот строгий стиль больше походил на стиль жрицы. Черный и золотой – цвета психомагов, но ведь Телеста не психомаг? Сфера обладает монополией на психомагию, как и на всю другую магию, кроме целительства. Или должна обладать. Текла был исключением, защищенный своей службой императору.

– Напротив, это вопрос огромной важности. Мои гости косвенным образом обвиняют меня в том, что я их унизил. Таким обвинением не бросаются. Сначала я отвечу на него.

Мауризу это в новинку, подумал я. Ни один скартарисский кланник не посмеет перечить этому человеку. Любому другому на его месте пришлось бы разбираться с целым ворохом жалоб.

– Значит, ты признаешь себя виновным? – тотчас спросила Палатина.

– Признаю. Но поскольку в этом суде председательствую я – что делает его весьма похожим на императорский суд, не правда ли? – я предоставлю себе слово для объяснения. – Мауриз, перевел взгляд с Равенны на меня и бесцеремонно заявил: – Это испытание.

– То есть это намеренное действие, не случайный недосмотр?

– Неужели я допустил бы подобный недосмотр? Это испытание, хотя времени было маловато. – Скартарис издал такой звук, будто кто-то в этом виноват, будто он хотел продлить период испытания. – Проверка наблюдательности, реакции. Чтобы выяснить, кого я спас: тирана или освободителя.

– Почему ты так веришь в безошибочность своего плана, Мауриз? – вмешалась Телеста. – Освободитель… возможно. Тиран… тоже возможно. Но ты ничего не говоришь об этом человеке. В жизни все редко бывает простым.

– Это различие так просто не определить, – подтвердила Палатина. – Существуют тонкости, рефлексы, выработанные годами воспитания. Если бы Катан вырос как, скажем, сын портного, это испытание вообще ничего бы не значило.

– Но он же не вырос сыном портного. И Равенна тоже. Конечно, их возмущает такое обращение. Если бы они не возмущались, их бы отобрали для монастыря, и они провели бы свою жизнь с бесхребетными монахами. Но факт остается фактом: никто из них не причинил неприятностей.

– Ты делаешь из этого слишком серьезные выводы, – покачала головой Палатина. – Возможно, это что-то значит, но не так много, как ты говоришь.

– Ты сделала бы то же самое? Глупый вопрос, потому что сделала бы. Если бы думала, что это принесет тебе информацию. Но скажи, из тех, кого ты встречала за пределами Фетии, многие бы так поступили?

– Немногие. Но ты ведь хочешь сравнить его с императором? С чего ты взял, что если бы Оросия вырастили как Катана, то он не стал бы точно так же мириться с этим испытанием?

– Человек, рожденный жестоким и высокомерным, таким и вырастет, где бы он ни жил. Как мелкие чиновники, цари своих собственных мирков, и такие же твердолобые, как любой император во дворце.

И это говорит Мауриз?

Палатина покачала головой, а Телеста нетерпеливо пошевелилась. Она сидела на первой тахте, рядом с Мауризом. Я слегка вздрогнул, когда порыв холодного ветра ворвался из окна в комнату. Меня удивляло, что окна не закрыты ставнями, но потом я сообразил, что снаружи, вероятно, есть охрана. Морпехи Мауриза или кто-то понадежнее. Вроде Теклы.

– Значит, ты не согласна? Оросий высокомерен не по натуре? – с некоторой неохотой спросила Телеста. Если она хотела перейти к истинной теме разговора, зачем продлевать спор?

– Император – другое дело, – ответила Палатина. – Он неукротим – никто не отдавал ему приказов лет десять, а то и больше. И кто на это решится, при его-то власти? Оросий ни за что на свете не стал бы играть роль слуги.

– Ты снова неправильно меня поняла. – Мауриз разговаривал с ней, как с ребенком. – Мы все знаем, что Оросий никогда, ни на одну секунду, не смирился бы с лакейской ролью, как сделал Катан. Но мы испытывали не Оросия. Я знаю о Катане ровно столько, сколько мне рассказали, поэтому я должен составить свое собственное мнение. Оно будет… решающим.

Я глубоко вдохнул, поняв, что в этом разговоре есть нюансы, которые я упускаю.

– Кажется, – очень нарочито заговорил я, в первый раз вступая в этот спор, – вы считаете меня орудием, Мауриз. Кем-то, кого вы нанимаете для выполнения работы. Смею предположить, что это требует моего согласия.

– Ты хочешь, чтобы я обращался с тобой, как с равным, – подхватил Мауриз, предвосхищая мои следующие слова.

– Да. Сегодня вы спасли мне жизнь, чтобы я вам помог. Это означает, что я у вас в долгу. И если необходимо, я останусь в этой маскировке, пока мы не договоримся об оплате. Но неужели так трудно обращаться со мной не как с орудием? Позволили бы вы себе такое обращение с настоящим слугой? В конце концов, сегодняшний слуга – это завтрашний президент. Это не тот случай?

Лицо Мауриза на минуту вытянулось, и я понял, что мой укол попал в цель. Большинство слуг в фетийских семьях были либо молодыми и начинающими карьеру, либо старыми и зарабатывающими деньги перед выходом на пенсию. Было время, когда путь наверх не был так доступен. Двести лет назад слуга Скартариса плел бы интриги, чтобы попасть в президенты клана, выдавая себя за исконного кланника.

– Сегодня ты замаскирован под слугу, – пожал плечами Мауриз. – Тебе небезопасно в этом городе, а вокруг полно шпионов. Ты бы предпочел, чтобы я провозгласил тебя почетным гостем?

– Я думаю, – очень осторожно сказала Равенна спустя минуту, – что вы хотели получить удовольствие при виде Тар'конантура в тунике слуги, моющего ваши полы. По сути, это месть императору и не имеет ничего общего с Катаном. – И после этих слов атмосфера в комнате неуловимо изменилась, разговор перешел на совершенно иной уровень.

Я увидел, что Телеста смотрит на Мауриза, и в ее зеленых глазах заметна настороженность. Она ждала его реакции. На сей раз молчание продлилось дольше, достаточно долго, чтобы услышать снаружи тихие крики ночной птицы – я не знал какой.

– Что заставляет тебя так думать? – спросил наконец Мауриз. Это был неудовлетворительный ответ, далеко не удовлетворительный.

– Расскажи нам, что конкретно вы хотите делать, – вмешалась Палатина. – Мы обещаем молчать.

Однако ответил не Мауриз, а Телеста, которая выглядела теперь сосредоточенной:

– В следующем месяце исполнится двадцать пять лет, как премьер Кавад объявил священную войну против Архипелага. Он предложил, от имени Рантаса, место в Раю всем тем, кто пойдет воевать. Это был Священный Поход, славное предприятие Веры. Все вы знаете, что случилось. Костры, разрушения, резня. Й пламя, пламя повсюду. В одних только центральных землях погибло больше ста пятидесяти тысяч человек. Столько всего прекрасного, невосполнимого погибло в том опустошении. Они разрушили девятнадцать городов, пока Архипелаг не сдался в Посейдонисе, чтобы спасти сам остров Калатар от разрушения. У апелагов не было ни вождей, ни флота, ни армий. Они звали на помощь, но помощь так и не пришла.

Телеста пересказывала все это, как историк, но не как ученый сухарь, сидящий затворником в залах Великих библиотек, а как человек, знающий, что такое жизнь. Знающий, что может чувствовать марионетка, и все-таки использующий ее только как марионетку. Ее голос звучал бледно после изумительной выразительности Мауриза, из-за которой трудно было не слушать его, даже несмотря на высокомерие этого фетийца. Но я тем не менее слушал.

– Единственная страна в мире, которая могла бы помочь, чей народ состоит в родстве с апелагами, не сделала ничего. Император Персей не ответил на их мольбы, сказав лишь, что он не может вмешиваться.

Сфера навязала Калатару религиозное правление, посадила фанатиков градоначальниками при иностранных авархах, дергающих их за ниточки. Экзарх Архипелага обладает на Архипелаге властью над жизнью и смертью, и даже внешние острова находятся под его непосредственным контролем. За прошедшие двадцать пять лет было несколько чисток, и репрессии все продолжаются и продолжаются.

Я уже некоторое время живу на Архипелаге, составляя хронику того, что остается от его истории, прежде чем снова опустится тьма. Апелаги всегда знали, что инквизиция придет, что они все еще слишком независимы по мнению Сферы. Инквизиция здесь, чтобы подавить апелагское сопротивление, чтобы сжечь всех еретиков до единого и снова сделать культ Рантаса верховным. И апелаги менее способны сопротивляться, чем в прошлый раз, теперь вообще нет никакого предводителя. Никого, кроме деспота-императора – человека, которого следовало утопить при рождении.

Возможно, последние слова Телесты шли из самого сердца, но я не мог этого утверждать. Я не знал, что думать об этой женщине.

Но я с беспокойством начинал понимать, куда она ведет, хотя один вопрос по-прежнему оставался без ответа. Я надеялся, что никому из фетийцев ответ пока не известен, но эта надежда представлялась почти нереальной. Однако следующие слова Мауриза касались совсем другого и должны были стать роковыми. Снова и снова я спрашивал себя, что я могу или должен сказать, какую помеху я в состоянии придумать, чтобы она каким-то чудом не дала ему продолжать. Не дала приводить доводы и выдвигать предложение, которое было бы всего лишь еретическим и мятежным, не будь в этой комнате пять человек.

– Естественно, есть фараон, и много людей почитают ее, кем бы она ни была. Но ее значение главным образом символическое, и ее сторонники совершили ошибку, так долго ее скрывая. Если принцесса и появится, ей будет трудно доказать свою подлинность, и в итоге она почти наверняка окажется марионеткой Сферы.

Я и почувствовал, и увидел, как Равенна в ярости напряглась. Телеста тоже это заметила, но неверно истолковала. Они не знали, кто такая Равенна, а жаль.

– Ты калатарка? – спросила Телеста, осмеливаясь перебить речь Мауриза.

– А ты, – заявила Равенна Мауризу, отбросив этикет, – нет.

– Фараон очень важен как символ, – повторил Скартарис. – Не как предводитель. Принцесса не знает жизни, не имеет опыта ни войны, ни той политики, что потребовалась бы для спасения Калатара. Боюсь, символа будет мало.

– Но кто был бы лучше? – возразила Палатина. Она не утратила хладнокровия, но тоже была обеспокоена. Как Мауриз мог сказать такое в присутствии Равенны? Конечно, он не мог знать правды, но должен был сообразить, что Равенна – сторонница и, возможно, наперсница фараона.

Вопрос Палатины, как попытка вылить масло на кипящую воду, оказался ошибкой. Мне следовало понять это до того, как Мауриз продолжил, но я слишком беспокоился о Равенне, чтобы уловить очевидный смысл его следующих слов:

– Я уверен, все вы знаете о старой фетийской традиции близнецов в императорском доме. Они рождаются в каждом поколении – за четыреста лет традиция прервалась лишь однажды.

Все верно, и никто так и не объяснил ни эту традицию, ни то, почему она прервалась. Считалось, что линия близнецов закончилась с убийством Тиберия двести лет назад. Прервалась, когда кузен Тиберия, Валдур, сын Кэросия, узурпировал трон. И основал Сферу.

Но, как оказалось, и в эти двести лет рождались близнецы, и слушая объяснения Мауриза, я наконец понял эту последнюю, ужасную тайну моей собственной жизни.

– До Сферы и узурпации на Архипелаге и в мире существовало около восьми религий.

С узурпацией и чистками, которые за ней последовали, сочиненная Сферой версия истории вновь соединилась с реальностью.

«Около» было совершенно подходящим словом. Восемь религий Стихий, но не все со служителями или даже возможностью для служения. Вода, Земля, Огонь, Ветер, Свет, Тень, Дух и Время. Все, кроме Времени, имели свои таинства и своих магов, своих последователей и свои схизмы.

Как Мауриз затем напомнил нам, случалось множество конфессиональных споров, шли войны между последователями того или иного ордена. Однако они никогда не велись во имя религии, всегда по политическим причинам. Религиозная война была изобретением Сферы, и Мауриз особо это подчеркнул, хотя мы все об этом знали.

– Этий II записал, что близнецы каждого поколения будут наследовать трон. – В своей несколько покровительственной манере Скартарис подходил, наконец, к сути своего предложения, а я так и не придумал, как предотвратить его неизбежный вывод. Мой желудок сжался в болезненном ожидании. – Старший становился императором, а младший, даже в тех редких случаях, когда у него не было магического дара, становился иерархом, верховным жрецом Священного Ордена. Он управлял всеми магами Империи, большинство из которых были последователями Воды, и был высшей религиозной властью.

Полагаю, я должен был испытать счастье от его следующих слов, когда Мауриз ясно дал понять: он хочет, чтобы я принял диадему иерарха, чтобы пришел к власти, о которой большинство людей могут только мечтать. Возможно, в идеальном мире я бы на это согласился, но в идеальном мире в этом не было бы нужды.

Аквасильва не была идеальным миром. Имелась Сфера, которая и через тысячу лет не примирится с возвращением иерархата, и император, чья потребность завладеть мной стала теперь ужасающе ясной. При той системе, которой он следовал – системе, узаконенной Валдуром, захватившим трон, – я, как близнец Оросия, являлся бесспорным наследником престола Империи. Иерархат не существовал в течение двухсот лет; только трон имел значение, и само мое существование было угрозой власти Оросия.

– Иерарх – единственная фигура, которую примет весь Архипелаг и Фетия. Он не связан ни с каким конкретным орденом или ересью, и он – тот, за кем последовали бы фетийцы и флот.

– И кто лишил бы императора поддержки и основал бы Фетийскую республику, – заметила Палатина. – Вот в чем суть, по крайней мере для вас.

– Не только мы так считаем, – ровным тоном ответил Мауриз. – Многие апелаги и фетийцы придерживаются того же мнения. Просто мы случайно оказались в нужном месте в нужное время.

Теперь все трое смотрели на меня, ожидая, чтобы я заявил очевидное, что я понял и готов. Готов принять титул, который больше не существует, готов пойти против всех светских и религиозных властей на Аквасильве. Хотя эти власти, я вынужден был признать, уже охотились за мной по той или иной причине.

Возможно, таким способом и правда удастся положить конец террору инквизиции и остановить Священный Поход, который неизбежно начнется, когда это случится. Флот Фетии изменил бы баланс сил в последнем Походе, и вполне мог сделать это теперь, если ему прикажут вмешаться.

Но когда я с растущим огорчением убедился в явной правоте Телесты, я увидел две проблемы.

Во-первых, я не хотел становиться иерархом. Я уже узнал на собственном горьком опыте, что значит иметь власть. В Лепидоре мои решения едва не погубили город и не убили нас всех. Я ни за что не хотел снова оказаться в том же положении.

Во-вторых, соглашаясь с Мауризом даже в принципе, я потеряю Равенну. Что бы ни было или могло быть между нами, умрет в одно мгновение. Пусть она ненавидит свое наследство, но гордость не позволит ей согласиться с Мауризом или стоять в стороне, пока чужестранец – не важно, друг он или нет – становится спасителем Архипелага. Равенна – фараон, и в ее глазах – единственный правитель, которого признает Архипелаг. Если я сыграю свою роль в плане Мауриза, в фараоне не будет нужды.

– Как ты предполагаешь это сделать? – спросила Палатина, видя убитое выражение на моем лице. – В разгар чистки, когда повсюду агенты императора?

– А вам известно, что Текла работает на императора? – очертя голову вмешался я, пытаясь отвлечь их любым возможным способом. – Что он служит рупором императора?

– Текла отчитывается перед имперским агентурным начальником, за которым присматривают. Во всяком случае, это не самая большая проблема. Если мы не сумеем заручиться поддержкой или хотя бы нейтралитетом маршала Танаиса, будет труднее добиться успеха.

– Ты думаешь, Танаис позволит вам свергнуть императора только потому, что у вас есть Катан? – резко спросила Палатина. – Это полнейшая чушь.

– Маршал печется об императорской династии, о семье. Не об отдельных членах.

– И о Фетии. Какова будет ценность этой семьи, если она лишится трона?

– Танаис был твоим наставником, – тихо проговорил Мауриз. – Ты была республиканкой. Я хочу знать, остаешься ли ты ею до сих пор.

– С тобой я или против тебя?

Мауриз кивнул, и на этот раз центром внимания стала Палатина. Она помолчала, словно не зная, что ответить. Я перенес тяжесть тела с одного плеча на другое, чтобы как-то уменьшить боль. От долгого лежания на фетийской тахте все мое тело, уже измученное после непривычно тяжелой работы, стало болеть. Заныт ли и плечи, и руки, и спина. Однако растущий физический дискомфорт беспокоил меня меньше всего.

– Ты до сих пор не рассказал мне свои планы.

Мауриз покачал головой.

– И не расскажу, пока не узнаю ответ Катана.

– А если я откажусь? Если Катан откажется, как он вполне может сделать?

– Инквизиция получит полную волю, Оросий останется у власти, ты останешься изгнанницей.

– А как же выбор, Мауриз? Право на который ты только что отстаивал? Разве не высокомерно утверждать, что твой путь – это единственный путь вперед?

– Тогда покажи мне другой.

– Она расскажет тебе о наших планах столько же, сколько ты рассказал нам о своих, – вмешалась Равенна, в ее голосе прерывалась еле сдерживаемая ярость. – Наши планы не включают вытеснение фараона.

– Твоя верность фараону похвальна, пусть и неуместна.

– Полагаю, ты увидишь, что эта верность встречается чаще, чем ты думаешь.

Я вспомнил апелагов, потерпевших кораблекрушение в Лепидоре, вспомнил, как фанатично они защищали имя принцессы. Никто из них не знал ее, никто, кроме их предводителя. А за кого будет Мауриз, уже поделивший свою верность между сторонами, предугадать нельзя.

– Ты сама знаешь, что надвигается. Знаешь, что сделает инквизиция по всему Архипелагу. – Мауриз отвечал Равенне, но девушка не смотрела на него. Ее пристальный взгляд устремлялся на каждого из нас по очереди.

– Мне не нужно снова описывать эти ужасы, – продолжал Мауриз. – Скажи, если бы появился предводитель, человек, который встал бы на защиту Архипелага против Сферы, императора, хэйлеттитов, думаешь, людям было бы дело, фараон это или иерарх? Если бы этот человек имел поддержку, которая сделала бы его серьезным противником для инквизиции, кто не пошел бы за ним? Апелаги хотят положить конец гонениям. Фетийцы хотят положить конец танетскому господству и хотят иметь более разумного правителя.

– Единственная разница в том, – закончила Телеста, – что иерарх имел бы достаточно широкую поддержку для свержения Оросия. А когда Оросия не будет, Сфера не сможет удержать Фетию.

– У вас есть слово для такого человека, – заметила Палатина. – Мессия.

Все это верно. Правильно организованный, план Мауриза имел шанс. Скартарис не расскажет нам, как именно этот план будет проводиться в жизнь. Но он был прав, если только фетийцы сдержат свои обещания, когда Оросия не станет.

Решающий вопрос – сдержат ли. И этот вопрос я задал Мауризу минуту спустя. Вопрос, на который у него не было ответа. Фетийцы, как и все, способны на двуличность. Но если в заговоре участвуют Телеста и другие высокопоставленные лица, я не мог представить себе, как они смогут отступиться от своих слов, если до этого дойдет. Я по-прежнему очень мало знал о Телесте. Но в каких бы кругах она ни вращалась, она не могла быть второстепенным игроком, потому что Мауриз обращался с ней, как с равной.

И именно Телеста заявила о том, что мы весь вечер ходим вокруг да около, и поставила точку в роковой дискуссии.

– Катан, ты иерарх, близнец Оросия. Что бы ты об этом ни думал, ты можешь стать ключом к изгнанию Сферы. Именно этого Архипелаг ждет четверть века. И поэтому мы тебя спасли.

Во взглядах ее и Мауриза я угадывал напряженность и знал, что больше не могу уклоняться. Ощущение было очень противное. Меньше всего на свете я Хотел находиться в этой комнате, на этой тахте, и слышать этот ужасный, невозможный вопрос. Возглавлю ли я священную войну ради политической выгоды? Чтобы хотя бы попытаться освободить Архипелаг от Сферы?

Согласиться – значит взвалить на себя кошмарную ответственность, во сто крат ужаснее той, что возложена на графа Лепидора. Девушка, которую я люблю, станет моим злейшим врагом, ибо фактически я отодвину ее в сторону. И мне придется лицом к лицу столкнуться с Оросием, моим ненавистным, извращенным братом-близнецом.

Я недостаточно силен, В определенном смысле, понял я вдруг, все закончилось прежде, чем началось, потому что я не могу ни на что решиться. Большие политические амбиции, настоящие отношения с Равенной могли бы склонить чашу весов в ту или другую сторону. Но я сделал худшее из того, что мог, потому что они увидели, каков я есть на самом деле. И своей нерешительностью я отдал себя в их руки. Поскольку я не мог ничего решить, они поняли, что смогут мной управлять, что не будет никаких проблем с моим согласием, потому что я недостаточно силен, чтобы выстоять против них.

Качая головой в мучительном молчании, я отбросил данный мне шанс и уважение человека, который значил для меня больше всех. Мне дали возможность, которая мало кому выпадала, я осознал ее, что мало кому удавалось, – а потом потерял. Самая губительная черта в любом лидере. Не помогло и знание, что я унаследовал ее от моего настоящего отца, императора Персея. И что не будет шанса искупления ни для меня, ни для людей, которые пострадают из-за этого несделанного выбора.

Никто больше не произнес ни слова. Мы встали с диванов и молча разошлись. Я вернулся в свой темный чулан, чтобы лечь на пол и провести ночь в тишине, одиноком страдании и боли.

Часть вторая

ИЛЛЮЗИИ СЛАВЫ

Глава 11

Мое первое прибытие в Калатар не было приятным, но я никогда его не забуду. Калатар – не то зрелище, которое можно забыть.

Обычно лишь те, кому не по карману поездка на манте, путешествуют парусным судном. Условия непредсказуемы, больше риска и гораздо меньше комфорта. Зимой, когда яростная непогода почти гарантирует, что плавание затянется, лишь истинно отчаянные совершают такой переход. Но, померившись силой со стихиями, храбрецы получают в награду возможность в первый раз увидеть Калатар своими собственными глазами.

Съежившись под просторным плащом, который не выполнял своего долга – защищать от брызг, – я втиснулся в узкое пространство на носу судна, чтобы наблюдать, как постепенно встают впереди из моря зеленые утесы Калатара.

Насколько интереснее было бы прибыть летним днем, скользя по синей глади воды, и любоваться горами, предстающими во всем своем великолепии. И тогда я не мерз бы до костей от резкого ветра и не промокал бы от брызг всякий раз, когда нос корабля нырял во впадину между волнами.

Но и такой Калатар, впервые увиденный мной под тяжелым, угрюмым небом, с горами, окутанными тучами, навсегда врезался в мою память. Темно-зеленый лес тянулся в обе стороны, стеной встречая серое море, их разделяла только белая полоска, где бился о скалы слышный за мили прибой. Лишь едва заметное углубление в береговой линии выдавало присутствие Джейанского пролива, его верхние края терялись в гуще зелени. За ним лежало Внутреннее море Калатара, и где-то там был человек, обещавший показать мне его.