– Правильно, Николай Иванович! И нам тоже приятнее будет поработать для отечественной науки и отсылать добытые древности нашим ученым людям для изучения и выставки в русских музеях.
        

      – У немца вы научились раскапывать. А он, наверно, записывал, где, что и на какой глубине найдено. Не так ли?
        

      – Да, все записывали и профессор, и его секретарь, но что писали - не знаю, они вещи по-немецки называли. Секретарь еще план каждого здания снимал и где что найдено отмечал.
        

      – Вот и вы делайте так же. Я дам вам клетчатую бумагу, линеечку с масштабом, циркуль и покажу, как нужно план здания снимать. А если на стенах найдутся какие-нибудь раскрашенные картины, которые фресками называются, - вы их не пытайтесь сбивать, - испортите. Попробуйте срисовать, хотя бы грубо, примерно. Я дам вам цветные карандаши. Всякие статуи, лепные фигуры большие, карнизы, украшения на стенах, - не трогайте, только отмечайте на плане. Все такие вещи требуют знатока, чтобы их снять без порчи и уложить для увоза.
        

      – Ну, такие вещи мы на вьючных конях и увезти не могли бы.
        

      – То-то же. За такими вещами, если окажутся, потом пришлют особую экспедицию.
        

      – Понимаю! Мы будем только раскапывать землю внутри зданий и возле них. Все, что выкопаем, - привезем вам, а также планы и все записи и рисунки, если выйдут.
        

      – А вдруг откопаете какую-нибудь большую статую, тяжелую вазу или большой сундук?
        

      – Увезти такие вещи мы не сможем.
        

      – Конечно. Оставляйте на месте, только засыпав опять землей и отметив на плане и в описи.
        

      Консул назначил мне день, когда я должен был притти к нему, чтобы поучиться снимать план и взять обещанные инструменты.
        

      Собственно я посетил его приличия ради, чтобы сообщить о своей отлучке, а вышло очень хорошо. Он научил, что делать, а я нашел в нем советчика и даже посредника по сбыту древностей. Без его советов мы могли бы много напортить, а теперь сделались с его ведома и благословения разведчиками по древностям для родины.
        

      Два раза я побывал у консула, научился снимать план здания консульства снаружи и внутри. Для измерения длины он велел мне взять с собой тонкую веревку, отметив на ней узлами сажени, а краской аршины и вершки. Для обмера глубины при раскопках он велел взять из лавки складной аршин, выдал бумагу, циркуль, мерную линеечку и цветные карандаши6.
        

      В конце мая Лобсын приехал на пяти лошадях с своим сыном, собакой и заготовленной провизией. Мои сборы также были закончены; я взял пару лопат и пару кайл, а для перевозки мелких, но хрупких вещей, которые могли попасться в развалинах, заказал столяру пару небольших вьючных сундучков, которые послужили для размещения запасов муки, сахара, крупы, чая и пр.
        

      Консул пришел проводить нас и принес паспорт, выданный амбанем, и разрешение раскапывать развалины старых городов, подобное тому, которое амбань в Урумчи выдал немцам. Таким образом мы ехали уже в качестве разведочной русской экспедиции.
        

      За первые два дня мы прошли по знакомой уже дороге по долине реки Эмель и черным ветреным холмам до степи Долон-тургень между Уркашаром и Джаиром, а на третий день повернули на восток по широкой долине Му-куртай. Она представляет сначала неровную степь, а далее появляются рощи тополей, тала, тамариска и разных кустов с лужайками, занятыми зимовками киргизов и калмыков. Слева долину окаймляли крутые склоны Урка-шара то черного, то красного цвета, разрезанные короткими ущельями. В одном месте бросалась в глаза отвесная стена огромной высоты. У подножия ее лежала кучка громадных глыб, а на вершине видно было маленькое здание вроде буддийской часовни. На дне долины против этого места был небольшой калмыкский монастырь.
        

      – Это скала Кызыл-гэген-тас (камень красного гэгена),-пояснил Лобсын. - С ее вершины когда-то гэген монастыря бросился вниз. Он уверил лам, что Будда поддержит его в воздухе за его подвижническую жизнь и он встанет внизу на ноги живой и невредимый. Все ламы поднялись вместе с ним в большой процессии по длинной окольной дороге на вершину скалы и совершили там богослужение. Внизу к подножию скалы съехалось много калмыков и киргизов из окрестностей, чтобы видеть чудесный прыжок гэгена. После богослужения гэген в своем красном халате, расправив его широкие рукава, подобно крыльям, прыгнул вниз и, конечно, разбился насмерть. С тех пор эту скалу и называют Кызыл-гэген-тас, а в память события на ее вершине построили часовню.
        

      Я с интересом смерил на глаз высоту скалы и определил, что она не менее полуверсты.
        

      – А другие говорят, - продолжал Лобсын, - совсем не то. В этом монастыре жил одно время молодой гэген, который влюбился в красавицу калмычку. Жениться ламы и тем более гэгены не могут, а взять себе любовницу, как теперь нередко делают ламы и даже гэгены, в те времена еще нельзя было. И вот гэген долго тосковал, наконец, ушел из монастыря тайком, поднялся на скалу и спрыгнул вниз.
        

      – И еще рассказывают, - закончил Лобсын, - что сами ламы сбросили гэгена вниз потому, что он был очень строптивый, не желал им подчиняться, а хотел управлять монастырем по-своему. Как-то случился сильный падеж скота у калмыков и ламы уговорили гэгена совершить служение на вершине скалы, откуда молитва скорее доходит до Будды. После службы ламы и сбросили гэгена вниз, а людям рассказали, что он прыгнул сам, похваляясь поддержкой Будды.
        

      – Какому же рассказу верить? - спросил я. Ты ведь жил в этом монастыре и знаешь, что делают ламы и как они управляют.
        

      – Жил я не в этом монастыре, Фома, а в том, который стоит в долине Кобу, - вспомни, мы ехали мимо него на запрещенный рудник. Но в этом я бывал позже и тут слышал первый рассказ о прыжке гэгена. А думаю, что последний рассказ о том, что его сбросили, будет самый правильный.
        

      Высокий склон Уркашара особенно привлекал внимание, хотя и Джаир, ограничивавший долину Мукуртай с юга, имел живописный вид. Сначала там тянулась зубчатая цепь Кату, которая напомнила нам о золотом руднике и фанзе, которую мы искали, руководствуясь засечками на вершины этих гор, и о жуткой ночи с нападением волков, хранителей клада.
        

      – Знаешь, Фома, - сказал Лобсын, указывая на восточный конец этой цепи, - в Кату есть еще одно место, где добывали много золота; оно называется Бель-агач. Нам нужно как-нибудь посмотреть его.
        

      – Какой ты жадный стал! - воскликнул я. - Мало у нас золота, что ли? Вот найдем древний город и выкопаем в нем клады. Это интереснее, чем ковырять золото в старой шахте, в темноте и сырости.
        

      Горы Кату кончились, их сменили более низкие и плоские, конец Джаира превращался в холмы. А впереди, ближе к рощам Мукуртай, поднимались широкие и плоские увалы.
        

      – Это место Темиртам называется, - пояснил Лобсын. - Тут китайцы копают земляной уголь для амбаня, в Чугучак возят, чтобы его кан зимой топить. А прежде на этом угле железо плавили, в старину мечи и копья ковали, как люди рассказывают. Отсюда и название этого места Темиртам, это значит - железный завод.
        

      Холмы, поднимавшиеся в этом месте над долиной Мукуртай, показались мне очень интересными. На их склонах ясно выступали разноцветные слои горных пород - желтые, красноватые, серые, местами черные - и можно было видеть, как один и тот же слой поднимается по склону холма вверх, потом изгибается дугой и опускается вниз. А все другие слои выше и ниже его повторяют тот же самый изгиб. И глядя на этот склон, я понял, что такое складки горных пород, о которых читал в книжке. До этого дня мне не приходилось видеть в горах подобные складки. На Алтае и здесь при наших путешествиях случалось видеть, что в одном месте слои горных пород ле•жат плашмя друг на друге с наклоном в одну сторону, в другом месте наклонены в другую сторону, в третьем даже поставлены на голову.
        

      Я показал Лобсыну этот изгиб слоев и объяснил ему, как мог, что такое складки и как они образуют целые горные хребты. Лобсын внимательно слушал меня и говорил: - Так, так, понимаю, теперь, как из-под земли поднимаются маленькие и большие горы, словно земля морщится, как одеяло на постели, когда его толкаешь ногами в одну сторону.
        

      – А вот, - вскрикнул он, указывая пальцем на черный слой, делавший такой же изгиб, - это, должно быть, земляной уголь, который в этой же горе, но в другом месте, добывают для нашего амбаня.
        

      Вместе с холмами, на которых видны были изгибы слоев, кончились рощи Мукуртая, и мы выехали на открытое место. Слева до подножия Уркашара расстилалась равнина, почти совершенно голая, густо усыпанная мелкими.черными камешками. К Уркашару она поднималась полого, а на восток уходила до горизонта, где чернели низкие горы. Я впервые видел такую полную пустыню. Лучи солнца, близкого к закату, отражались яркими огоньками на черных камешках, блестящих, словно маленькие зеркальца, и вся пустыня впереди нас сверкала. Я был поражен этим зрелищем и спросил Лобсына, что это за странное место.
        

      – Это Сырхын-гоби начало! Эта гоби уходит на восток почти до речки Кобук. А там вдали слева - горы Хара-сырхэ и справа горы Хара-арат.
        

      – И гоби эту следовало бы называть Кара-гоби, потому что она такая же черная, как и эти горы, - заявил я.
        

      – Сырхын-гоби ее называют потому, что среди нее стоят горы Хара-сырхэ, а она их окружает, - пояснил Лобсын.
        

      Справа от дороги видны были еще холмы, которыми кончался Джаир. Они также были черные, сплошь усыпанные черными камешками, совершенно голые и округленные, похожие друг на друга, как близнецы. Но вдоль их подножия виднелись рощицы тополей и заросли чия на песчаных бугорках.
        

      Мы выбрали лужайку с травой и остановились на ночлег. Парнишки с визгом соскочили с коней и побежали
        

      собирать аргал, радуясь возможности размять ноги после долгой езды на вьюке. Мы раскинули палатку, развели огонь, сварили ужин. Ночь прошла спокойно, даже волков не было слышно. Черная гоби и черные холмы Джаира очевидно не представляли удобств для волчьих нор.
        

      Вода ручья своим однообразным тихим журчаньем убаюкивала нас. Почти полная луна ярко освещала черную гоби, расстилавшуюся от самой палатки на север. Бесчисленные гладкие камешки, усеивавшие ее поверхность, отражая лучи ночного светила, блестели синеватыми огоньками. Я долго любовался этой слабо светящейся пустыней, за которой на севере невысокой стеной поднималась цепь гор Салькен-тай, составляющая пониженное продолжение Уркашара. Слабый и теплый порыв ветра доносил по временам оттуда какой-то глухой ровный шум.
        

      – Это шумит Дям, который вырывается ущельем из Салькен-тая и течет поперек Сырхын-гоби, - пояснил Лобсын, сидевший рядом со мной у входа в палатку возле потухшего огонька.
        

      – И разве ночью здесь не лучше, чем в юрте, где возле тебя сопят и храпят женщины, поблизости чешутся бараны, ворчат и перекликаются собаки, топчутся и вздыхают коровы,- прибавил он, помолчав. Я не мог не согласиться с ним. Обаяние пустыни, освещенной луной и погрузившейся в ночную тишину, очаровало и меня. Наши ребята, уставшие за день, давно уже спали, обнявшись, в глубине палатки.
        

      На следующий день мы пошли дальше по черной гоби вдоль ручья, окаймленного зарослями чия, кустов и отдельными деревьями. Последние холмы Джаира, видневшиеся за кустами, вскоре кончились и там началась та же черная гоби, убегавшая на юг до горизонта. Теперь, когда солнце было еще не высоко на востоке и светило нам в глаза, гоби при взгляде вперед казалась совсем черной и мрачной. Но, оглянувшись назад, я опять увидел, как ее поверхность сверкала синими огоньками, отраженными зеркальцами камешков. Я обратил внимание ребят на это зрелище, и они долго оглядывались и восхищались видом пустыни.
        

      Часа через два ручей начал врезаться в почву гоби, и мы по зарослям кустов незаметно спустились к реке Дям. Ее широкое русло, усыпанное галькой и валунами, было окаймлено рощами тополей, джигды, тальника и разных кустов, зарослями чия, лужайками. Местами густые заросли камышей окружали какую-нибудь старицу в виде озерка или полностью занимали ее место.
        

      Эта широкая лента зелени вдоль реки не была видна издали и не нарушала мрачного величия черной пустыни, так как она была врезана на несколько сажен в поверхность гоби и окаймлена крутыми обрывами. Река проложила свою долину и питала своей водой ее растительность, создав этот оазис среди пустыни и поддерживая его существование.
        

      Мы ехали теперь на юго-восток вниз по этой долине Дяма. Тропа шла то по рощам, то по голым площадкам, усыпанным галькой, изредка пересекала русло реки, переходя в ее извилинах с одного берега на другой. В кустах и на деревьях пели и щебетали мелкие птички; несколько раз мы вспугивали фазанов, которые ютились в зарослях; красиво оперенные самцы с длинными хвостами взлетали с своим характерным криком. Ребята, никогда не видевшие этих птиц, очень интересовались ими, но еще больше изумились, когда мы, огибая заросли камыша, наткнулись на нескольких диких свиней с поросятами, которые разлеглись на песчаном откосе у воды и, при виде нас, с визгом вскочили и скрылись в зарослях так проворно, что я не успел снять с плеча свой дробовик.
        

      Долина Дяма мало-помалу расширялась и достигала уже почти ста сажен в ширину. Ограничивавшие ее обрывы стали выше, сажен до семи-восьми, и в них видны были слои светлорозовых, желтых и зеленоватых пород. Обрывы изредка разрывались узкими и крутыми промоинами, по которым можно было пешком, а иногда и верхом, выбраться на поверхность пустыни.
        

      Через несколько часов езды слева над обрывами показались черные и голые холмы цепи Хара-арат, а немного далее долина быстро сузилась. С обеих сторон вместо пестрых обрывов подступили темные скалы, и Дям, собрав свои воды в узкое глубокое русло, скрылся в маленьком ущелье, заваленном крупными глыбами, среди которых пробивалась вода. Ущелье было непроходимо, и тропа поднялась на левый берег и обогнула ущелье по холмам Хара-арата. Дям здесь прорывался через одну из гряд этого кряжа, выдвинутую дальше всего на запад.
        

      Спустившись опять в долину, мы в тени рощицы остановились на обед. Пока Лобсын разводил огонь и
        

      варил чай, я пошел с ребятами назад к ущелью, в конце которого между глыбами камней русло реки представляло достаточно глубокие места для купанья. Хотя монголы вообще никогда не купаются, но ребята последовали моему примеру и с удовольствием полезли в теплую чистую воду.
        

      Отдохнув часа три, мы поехали дальше. Долина реки с рощами и зарослями была опять ограничена справа полосатым розово-желто-зеленоватым обрывом, а слева холмами Хара-арата. Долина имела здесь уже больше полуверсты в ширину, русло и рощи тянулись вдоль обрыва, а остальная площадь была занята зарослями чия и голыми галечными или глинистыми площадками. Слева же долину ограничивали черные холмы Хара-арата, по которым шла тропа.
        

      Через некоторое время с высоты этих холмов мы увидели впереди довольно большое озеро, по берегам которого кое-где зеленели заросли камыша.
        

      – Это озеро Улусту-нур, - сказал Лобсын, - в него впадает один рукав Дяма, а другой идет дальше в озеро Айрик-нур.
        

      – И вот уже видны развалины древнего города, - прибавил он, указывая на восток.
        

      В эту сторону озеро уходило довольно далеко и вдали за ним видны были желтоватые массивные здания, плоские башни и между ними улицы. Я думал, что мы повернем на восток вдоль берега озера, но Лобсын, огибая озеро с запада, повел нас дальше на юг.
        

      – В озере вода соленая, - пояснил он, - а подножный корм на берегах плохой. Мы едем к зимовкам калмыков, где корм хороший и вода имеется в колодцах.
        

      Мы поехали вдоль западного берега мимо песчаных холмов, поросших кустами тамариска. На озере не видно было никаких плавающих птиц, а вдоль берега тянулась белая лента густых выцветов соли. Хотя в озеро впадала часть воды Дяма, но стока оно не имело, и, вода, испаряясь в нем, мало-помалу осолонялась. Верблюды, вероятно, стали бы пить эту воду, но наши лошади попробовали ее и отвернулись.
        

      Немного дальше озеро кончилось: оно имело около версты в ширину и вдвое больше в длину. Мы перебрались через песчаные холмы, окаймлявшие озеро с юга, и дошли дальше по долине реки Дям, которая была здесь еще шире и представляла сплошные луга с рассеянными среди них рощами и зарослями. Справа долину ограничивал все тот же высокий обрыв с слоями розоватых и желтоватых пород, а слева вдали видны были стены древнего города, над которыми кое-где поднимались башни, острые шпицы. А вдали эти развалины как будто взбегали на плоскую гору, сливаясь в целое кружево карнизов, башен, лестниц, похожее на старинную крепость, стены которой уже сильно рассечены и изъедены промоинами, щелями и другими углублениями.
        

      Лобсын повел нас наискось по лугам к восточному краю долины, где в одном месте видна была порядочная роща. На ее окраине мы увидели голые круглые площадки, вокруг которых трава была почти, выбита. Обилие мелкого помета баранов и коз на этих площадках показывало, что здесь зимой стояли юрты калмыков, а следовательно, поблизости должна быть вода. Река Дям по-прежнему держалась правого берега долины и до нее отсюда было далеко.
        

      Действительно недалеко от этого места на окраине рощи мы нашли колодец - просто яму, глубиной сажени две с отвесными стенками, вверху закрепленными плетнем.
        

      У нас, конечно, была с собой веревка и порядочное ведро, служившее для варки чая. Мы зачерпнули воды - она оказалась пресной, но немного затхлой и мутной, неприятной на вкус.
        

      – Это ничего, - заявил Лобсын. - Калмыки укочевали отсюда уже недели две-три, воду из колодца
        

      никто не брал, и она застоялась. Мы вычерпаем всю воду сегодня и за ночь набежит свежая.
        

      Роща была на окраине долины, совсем близко от развалин; корм в изобилии, топлива в виде аргала и сухого хвороста достаточно, вода тут же, - следовательно, место для нашего лагеря прекрасное. Мы раскинули в роще палатку. Солнце уже садилось. Среди кустов недалеко от юрт наши парнишки при сборе топлива обнаружили выдолбленную из тополевого ствола колоду, из которой обычно поят скот, спрятанную калмыками в тени. Мы притащили ее к колодцу, так как без нее пришлось бы поить лошадей из нашего ведра для варки чая и супа.
        

      Настроение за ужином у всех было радостное. Нашли прекрасное место у самых развалин, где парнишки и собака будут пасти и стеречь лошадей, пока мы ведем раскопки. Но с наступлением темноты в развалинах в разных местах начали завывать волки и пришлось привязать лошадей вблизи палатки и поочередно поддерживать огонь и караулить.
        

      Утром, оставив ребят, трех лошадей и собаку у палатки, мы вдвоем с Лобсыном верхом направились в древний город для его общего осмотра. Миновав неширокую впадину с редкими зарослями тростника, в которой оканчивалось сухое русло, тянувшееся в глубь города, мы поехали вверх по нему. Вскоре с обеих сторон потянулись стены массивных зданий, частью уже прорезанные промоинами или даже превращенные в холмы. То тут, то там между ними в обе стороны уходили улицы или узкие переулки, прямые и извилистые. В одном месте мы увидели на высоком фундаменте высеченную из камня статую какой-то странной птицы с длинной шеей и головой, сильно обветренную. В другом месте возвышалась острая игла, вероятно остаток сторожевой башни. Еще дальше высоко поднимались две башни, внизу соединенные друг с другом, напоминая большое седло. Затем выехали на площадь, среди которой стояли три башни разной высоты и формы, обмытые дождями, поднимаясь среди груд обломков, а по соседству с удивлением заметили башню, которая накренившись угрожала падением. За площадью опять пошли стены, улицы, переулки и мы выехали на северную окраину города. Здесь нас поразила огромная квадратная башня, а возле нее большое изваяние какого-то лежащего зверя. Упомяну, что зимой, заинтересовавшись после раскопок в Турфане древними городами, я выпросил у консула описание древностей Египта и видел там снимки пирамид, сфинксов, обелисков и огромных статуй фараонов. Изваяние возле башни было похоже на огромного сфинкса; хотя оно очень обветрилось, но еще различимы были лапы, туловище и голова.
        

      С этой окраины мы опять повернули в глубь города и по одной из улиц выехали на обширную площадь; ее песчаная почва была усыпана разноцветными полированными камешками, а с одной стороны тянулось огромное высокое здание с башенками, выступами, карнизами, размытыми дождями, но совсем без оконных отверстий. Мы остановились и долго смотрели на это здание.
        

      – Думаю, что это был главный дворец начальника города или даже владетельного хана всей этой земли, - сказал Лобсын.
        

      – Почему не видно оконных отверстий, - заметил я.- Это, пожалуй, главная крепость среди города, в которой мог проживать и какой-нибудь царь.
        

      У подножия этого здания, вдоль которого мы ехали довольно долго, стояла огромная квадратная башня. Хотя она имела сажен 20 высоты, но казалась маленькой по сравнению с зданием, которое было раз в пять выше.
        

      Потом мы стали огибать конец этого сооружения, сильно разрушенный и занесенный, как будто, песком, и
        

      здесь увидели огромное изваяние сидящего человека, также очень пострадавшее, а далее - длинную низкую стену, оканчивавшуюся сторожевой будкой.
        

      Повернули в другую сторону за площадью перед дворцом. Опять пошли улицы и переулки, стены с выступающими башнями. В одном месте отдельная башня поразила нас своей формой, - она походила на женщину на коленях, закутанную в широкий халат и с чепцом на голове. Но может быть это было огромное изваяние.
        

      Потом мы выехали на другую окраину города, и я не мог не воскликнуть:
        

      – Вот здесь городское кладбище!
        

      Среди обширного пустыря с редкими кустами возвышались в разных местах надмогильные камни - саркофаги разных форм, то в виде больших лежащих животных, то в виде массивных плит. А по соседству возвышалась низкая башня, напоминавшая часовню.
        

      Прошло уже несколько часов, солнце пекло, мы устали и повернули назад к своей стоянке. Нужно заметить, что все улицы и переулки были покрыты толстым слоем пыли, в которую ноги лошадей погружались выше копыта. На этой пыли, очевидно снесенной дождями и ветрами со зданий, ничего не росло - поверхность была совершенно голая. После нашего проезда оставались глубокие следы коней. Местами мы заметили следы дзеренов и волков. Но некоторые улицы вблизи залива озера Улусту-нур представляли солончаки с бугорками вокруг кустиков хармыка и солянок.
        

      Мы заметили также, что в стенах зданий кое-где торчали круглые каменные ядра разной величины, очевидно город когда-то подвергался обстрелу из пушек. А у подножия стен иногда попадались осколки довольно толстого белого стекла, очевидно из прежних окон, хотя оконных отверстий в зданиях мы нигде не видели. Может быть, они были маленькие и заплыли, засыпались? Эти ядра в стенах указывали, что город не очень древний. Ведь порох изобретен только в XV веке, а пушки, стрелявшие каменными ядрами, позже. Впрочем, я вспомнил, что китайцы знали порох гораздо раньше, чем в Европе, а греки и римляне бросали каменные ядра из особых машин - катапульт- при осаде городов.
        

      Выехав к палатке, мы долго за обедом обменивались впечатлениями о виденном и рассказывали ребятам об этом городе, лишь часть которого мы успели объехать за несколько часов. Потом стали обсуждать вопрос, в каком месте начинать раскопки.
        

      – Видели мы много зданий, стен, башен, проехали много улиц и переулков, а нигде не заметили отверстий прежних окон и дверей, - отметил я.
        

      – Оконное стекло мы кое-где видели, - сказал Лоб-сын. - Может быть, в то время окна делали очень маленькие и они заплыли.
        

      – Положим, что так. Но двери-то не могли же быть такие же маленькие, - возразил я. - Неужели жители этого города лазили в свои дома и башни сверху, через крыши по приставным лестницам?
        

      – Боялись постоянных нападений врагов, потому не делали дверей, сидели смирно в своих домах, убрав лестницы!
        

      – А враги стреляли из пушек каменными ядрами, чтобы развалить дома и выгнать жителей? - предположил я.
        

      – Так ли было дело здесь? Ничего больше не придумаешь!
        

      – Я читал в какой-то книжке, что в старинных замках рыцарей окон было очень немного и все маленькие, но двери все-таки были, хотя бы одна на весь замок. А иногда бывали только потайные подземные выходы из замка в какой-нибудь овраг, в лес или в кусты.
        

      – Ну, вот так, очевидно, было в этом городе, - воскликнул Лобсын, ухватившись за этот пример.
        

      – Только тут место ровное, оврагов нет, - продолжал я рассуждать. - Впрочем и потайные ходы могли завалиться, видел ты, сколько песку на улицах?
        

      – Как же быть? Лестницы у нас нет, чтобы приставить к какой-нибудь стене дома или к башне и посмотреть, что внутри, есть ли пустота или же все завалилось.
        

      – Не попробовать ли пробить стену в какой-нибудь башне, чтобы забраться внутрь? Я подметил, что дома построены не из тесаного камня или обожженного кирпича, а из мягкого материала слоями - желтого, зеленого, розового, который, вероятно, тут же по соседству копали. Пробить ход через мягкий грунт кайлой и лопатой, может быть, не трудно будет.
        

      – А сначала не попробовать ли нам покопать прямо на улице возле какого-нибудь дома. Должны найтись какие-нибудь вещи, осколки посуды, монеты, кости. В Турфане такое место на улице мы раскопали, немец нам указал его. Это будет легче, чем стены пробивать.
        

      – Пожалуй, попытаемся, - согласился я, - с этого и начнем.
        

      Отдохнувши часа три после обеда и дождавшись, что сильный жар этого дня немного спал, мы вдвоем опять поехали в город, захватив кайлы и лопаты. Хотели выбрать место недалеко от стоянки, но увлеклись и браковали одно место за другим. Возле стены поверхность улицы очень поднималась, очевидно от осыпи материала сверху, так что пришлось бы глубоко копать. Наконец, отъехав примерно с версту в глубь города, наткнулись на узкий тупик между двумя зданиями, как будто более ровный.
        

      – В таком тупике, пожалуй, скорее откопаем что-нибудь, - сказал я. - Сюда наверно выбрасывали какой-нибудь мусор.
        

      – И не так жарко копать, весь тупик в тени, - отметил Лобсын.
        

      Спешились, поставили коней друг возле друга в тени в глубине тупика и принялись за работу. Пошли канавкой вдоль стены, глубиной в лопату, друг другу навстречу. Грунт оказался рыхлый, кайла не понадобилась. Прошли каждый по две сажени, встретились; ничего не попалось, сплошь мелкий пыльный песок, совсем сухой. Вернулись назад и пошли вторично еще на лопату глубже; опять ничего, только копать было труднее, песок тверже, видно очень слежался. Повторили то же еще раз и пришлось взять кайлы, лопата врезалась на 1-2 пальца с трудом. Все-таки провели канавку во всю длину и опять на глубину лопаты, в общем, значит на 3 / 4 аршина и ровно ничего не нашли.
        

      – Ну, знаешь ли, - заявил Лобсын, утирая пот,- это грунт не насыпной сверху, а коренной и глубже копать незачем.
        

      – Попробуем у противоположной стены, - предложил я.
        

      Перешли на другую сторону, но стали копать канавку покороче, чередуясь друг с другом, так как изрядно устали. И снова на глубине третьей лопаты грунт пошел твердый коренной. Ничего, кроме мелкого песка, не обнаружили. Смотрим друг на друга, отдуваясь и разочарованно.
        

      Увлекшись работой, мы не заметили, что тучи заволокли небо. А теперь услышали свист ветра и на нас с высоты зданий посыпался песок и мелкие камешки.
        

      – Смотри, что там делается! - воскликнул Лобсын, который стоял лицом к улице; тупик был длинный - шагов 30. Я повернулся. По улице неслась сплошная туча песка и пыли, поднятых бурей с рыхлой почвы. В тупике воздух также заполнялся пылью. Лошади храпели и начали пятиться. Пришлось их взять за поводки, чтобы они не удрали.
        

      Продолжать работу было невозможно - нечем было дышать. А ехать домой против пыльной бури, налетевшей с запада, также немыслимо. Пришлось стоять, зажмурив глаза и закрывая рукой рот и нос, чтобы не дышать пылью, а другой рукой держать лошадь, которая старалась засунуть морду между моими ногами.
        

      Так продолжалось минут двадцать, а потом сразу хлынул ливень. Во время работы мы сбросили верхнее платье и стояли в рубашках, которые промокли в несколько секунд. Зато воздух очистился, дышать стало легче. Со стен тупика полились мутные ручейки, срывавшиеся водопадами с карнизов и обдававшие нас грязью. В обеих вырытых нами канавках быстро накопилась грязная вода.
        

      – Вот, смотри, Лобсын, - сказал я. - Канавки мы дорыли до твердого грунта. В рыхлом навале вода бы ушла.