— Ой, ну и наплевать мне!

Она еще немного выжидает. Тишина, ворчание пылесоса в коридоре. Потом — «бип-бип-бип». Телефон! Она, как и я, запомнила расположение кнопок и сейчас набирает номер.

— Алло? Да, это я. Я не могу долго разговаривать… Нет, я еще не уверена, это не так легко! … Хорошо, завтра, в четыре.

Она вешает трубку.

Проходит совсем рядом со мной, я чувствую запах ее духов, вжимаюсь в сиденье, словно хочу слиться со стеной.

— Я знаю, что тут кто-то есть! — вдруг говорит она.

Мое сердце подскакивает метра на три. Она идет вперед, я уже готова к тому, что ее коготки сомкнутся на моей шее, и вдруг она вскрикивает от боли. Столик с мраморной столешницей. Все на него натыкаются. Чертыхаясь сквозь зубы, она нащупывает дорогу.

— О! Мадам Ломбар! Вы ушиблись?

Догадливая мадам Реймон.

— Ничего страшного, я налетела на стол, — спокойно отвечает Жюстина.

— Вот, держитесь за руку, я вас проведу.

Голоса удаляются, а я тем временем еду к телефону, нащупываю его, он летит на пол, я ловлю его на лету. Кнопка «повтор». На моем она справа внизу. Оп-ля! Номер, который она набирала, наверняка высвечивается на дисплее. Но что мне с этого? Я поворачиваю кресло, включаю движок и еду в гостиную. Первая попытка не удалась: врезаюсь в стену. Вторая чуть лучше: я врезаюсь в кого-то.

— Ай! Осторожно!

Юго. Я протягиваю телефон, как нищенка — свою кружку.

— Хотите кому-то позвонить?

Начинается! Я трясу телефоном перед его носом, скорее! Номер вот-вот погаснет. Он берет трубку, машинально читает: «06. 09. 18. 26. 33». Я записываю номер в блокноте.

— Хорошо, я вам наберу… О, не отвечает, там автоответчик. Хотите оставить сообщение?

Протягиваю руку, давая ему понять, что хочу послушать. Он прикладывает трубку к моему уху Электронный голос сообщает, что абонент недоступен, и что я могу оставить сообщение. Отдаю трубку Юго.

— В другой раз попробуем, — говорит он. — Извините, я должен подготовить сеанс гидротерапии для Жан-Клода.

Он уходит с трубкой. Я по-прежнему еду вперед, ориентируясь на голоса Иветт и Франсины, яростно спорящих по поводу каких-то очков. Наверняка я придаю слишком большое значение этому телефонному звонку. Но настойчивость, с которой Жюстина пыталась понять, есть ли кто-нибудь в комнате, беспокоит меня. И, с другой стороны, если она хотела спокойно позвонить, почему она не воспользовалась мобильным у себя в комнате? Потому что не хотела, чтобы ее вычислили по списку входящих звонков ее адресата? Кстати, о Жюстине, я вспомнила, что так и не попросила Иветт пойти посмотреть картину. Я пишу записочку и подъезжаю к карточному столику.

— Извините, милая Иветт, но вы два раза взяли прикуп! — говорит в это время милая Франсина.

— Неправда! Посмотрите, у меня всего шесть карт!

— Уверяю вас, что… Да, Элиз?

Я протягиваю записку.

— Думаю, это вам, — говорит Франсина, хватая ее.

— 06. 09. 18. 26. 33, — читает Иветт.

А, черт, я перепутала бумажки.

— Вы хотите позвонить дяде? — продолжает она.

Меня как по голове ударили! Жюстина звонила моему дяде! Ох, но, но… Что это может значить?

— Вам не кажется, что его и так уже достаточно задергали? — спрашивает Иветт. — Завтра позвоним. Ну, мой ход!

— Да нет же, вы ошибаетесь! — протестует Франсина.

— Я прекрасно знаю, что мой! — стоит на своем Иветт.

Я медленно даю задний ход. Жюстина и мой дядя. Соня и мой дядя. Что происходит? Кто эти люди? Может быть, все кругом разыгрывают какую-то комедию? Это актеры, которым платят, чтобы они меня дурачили? Мне грозит паранойя, Психиатр, я знаю, но… мой дядя и Жюстина!

А если и Лорье в игре? Если все это всего лишь игра? Кто мне докажет, что преступления действительно совершались, а мне не просто рассказывали о них? Нет, в игре людей не забрасывают дротиками. И ведь это Иветт первая прочла мне в местной газете об убийстве в Антрево. Иветт не может участвовать в заговоре!

Успокойся. Отдышись. Не позволяй смятению овладеть собой. Поймай конец нити и держись за него. Ты держала в руках безжизненное тело Магали. Холодное, без пульса. Тебя ранили по-настоящему. Иветт видела в твоих руках человеческие глаза. Или Иветт лжет, или все происходит на самом деле. От одной мысли о том, что Иветт может мне лгать, холод пробегает по телу. Она — единственный костыль, на который я могу опираться, чтобы существовать в этом мире. Но что со мной происходит? Мне так нужны стабильные и осязаемые ориентиры, а тут все крутится и ускользает из рук.

Струя холодного воздуха пробегает по рукам. Следуя за ней, я подъезжаю к окну, прижимаюсь лбом к холодному стеклу, вдыхаю свежий воздух через щель. С лужайки доносятся возбужденные крики пансионеров и радостный лай собаки.

— Эмили, одолжишь мне свой нос для снеговика? — спрашивает Ян.

— Нет! Нет! — вопит Эмили. — Это морковка!

— Ладно, согласен. Жан-Клод, передай мне нос Эмили.

— Нет! Нет!

Я невольно улыбаюсь. Совсем рядом садится птица и издает несколько веселых трелей. Ее-то не волнует человеческая жестокость. Ну, разве что в охотничий сезон.

— Я у-с-тал.

Леонар. Совсем близко. Внизу, под окном. Прислушиваюсь.

— Я тоже устала. Все устали!

Летиция. Говорит тихо, настойчиво. Я почти что слышу, как бьется ее сердце.

— Я… я…

— Да? — подбадривает его Летиция.

— Не — в-возмож-но. М-мер-зко.

— Не надо так говорить. Надо идти вперед. Нельзя позволять, чтобы они тебя доставали своей проклятой нормальностью!

Значит, Жюстина была права, когда говорила, что она стыдится своего состояния, что она не признает его.

— Ча-сто… хо-т-ел б-бы… по-кончить…

— Ты не имеешь права так говорить! Мы все тут, с тобой!

Они оба задыхаются. Движение, звук шагов.

— О, Леонар! — шепчет она.

Я представляю, как она прижимается к нему, как Леонар неловкими руками пытается обнять ее.

— Ну что, парочка, все воркуете? — раздается жизнерадостный голос мадам Реймон. — Берегитесь, как бы в голубков не превратиться!

Она удаляется, смеясь над собственной шуткой.

— До скорого, — говорит Летиция, без сомнения, покраснев.

Леонар отвечает каким-то ворчанием. Шаркающие шаги. Нагибаюсь вперед, насколько могу. Десять секунд тишины. Чиркает спичка. Запах табака. Я не знала, что Леонар курит. А может, это Юго или Мартина. Ну, думаю, пора закрыть окно.

«Маринелла»! Кто-то насвистывает «Маринеллу»! Как раз под окном. Человек, который курит.

— Осторожно, не простудитесь! — говорит мне Юго, проходя через комнату.

Юго. Здесь. В комнате. То есть не под окном. То есть это не Юго свистел прошлой ночью. Леонар? Поющее и свистящее животное, не способное сказать трех слов подряд? Идея! Я беру плед, лежащий на моих коленях, кое-как сворачиваю его в комок и бросаю в окно.

— Что такое?.. — ворчит Лорье. — А, это вы, Элиз? Вы уронили одеяло! Сейчас принесу.

Дьявол! Зачем ему понадобилось идти там именно сейчас! В тот момент, когда я почти разоблачила Леонара. Я вынуждена отъехать от окна и ждать.

— Вот, держите. Не понимаю, как это оно упало у вас с колен. Относительно окна… я хотел бы тут кое-что проверить. Позволите?

Чисто формальный вопрос, меня ведь уже отвезли через всю комнату почти до столовой.

— Посмотрим… Мадам Ольцински, прошу вас.

— Да? — недовольно откликается Иветт.

— Где точно стояло кресло мадемуазель Андриоли, когда ее закидали дротиками?

— Примерно вот тут, — отвечает Иветт, поднимаясь и указывая место.

— Шнабель, запишите. В метре от окна и двух метрах пятидесяти сантиметрах от стола, за которым вы, дамы, как я полагаю, играли в карты.

— Хм, ну да.

— Кресло стояло не прямо напротив середины окна, а немного правее. При этом все раны находятся на передней поверхности тела, и концы дротиков вошли в плоть под прямым углом, а не наискось, что подтвердил врач.

— И что? — с недоумением спрашивает Франсина.

— А то, что метатель дротиков находился прямо перед мадемуазель Андриоли.

— И что? — не понимает Иветт.

— Смотрите сами. Если я выйду на террасу (Шнабель, следуйте за мной), вы увидите, что, для того, чтобы мои дротики летели по траектории, перпендикулярной мишени, я должен стоять в левой части террасы, вот по такой диагонали.

— И что? — спрашивают уже хором Иветт и Франсина.

— Зорро прише-е-л! — насмешливо бросает Ян. — Во что это вы играете?

— В разоблачение убийцы, — холодно отвечает Лорье. — Я продолжаю. Если вы признаете, что этому человеку непременно надо было стоять вот тут, чтобы именно таким образом ранить Элиз, значит…

Он возвращается, за ним остальные.

— Значит, любой человек, сидевший здесь, непременно должен был его видеть! Кто сидел на этом месте?

— Хм… по-моему, я, — колеблется Франсина, — но…

— Постарайтесь вспомнить!

— Я не обратила внимания, мы играли в карты, все было спокойно.

— Может быть, вы увидели кого-то знакомого, настолько хорошо знакомого, что вы не обратили на него внимания, но у вас в подсознании обязательно сохранилась эта информация?

В течение минуты Франсина молча пытается извлечь информацию из своего подсознания. Лорье прав. Каждый передвигается, как ему вздумается, трудно точно вспомнить, где кто находился в тот или иной момент. Франсина вполне могла заметить знакомый силуэт, не осознав этого.

— Нет, — наконец говорит она, — очень жалко, но я не помню, чтобы смотрела в окно.

— Солнце! — восклицает Иветт. — Вы пожаловались, что вам солнце светит в глаза! Вспомните, я вела, триста против ста двадцати… Вы пошли и задернули одну штору.

Час от часу не легче. Я-то думала, что сижу лицом к горе, а на самом деле созерцала тюлевое полотнище, а Вор смог спокойно подойти и прицелиться в приоткрытое окно.

Лорье топает ногой, как обычно, когда нервничает. Тук-тук-тук, носок башмака быстро и ритмично стучит по паркету. Шнабель прокашливается. Постукивание прекращается.

— Ладно, — снова заговаривает Лорье, — где Летиция Кастелли и Леонар де Кинсей?

— Мы тут, — отвечает запыхавшаяся Летиция.

— Вы заявили, что находились внизу с другой стороны, возле сарая, и не могли видеть террасу. Верно?

— Я полагаю, вы говорите про нападение на Элиз?

— Нет, о ярмарке в Сен-Жане.

— Очень смешно. Да, я была возле сарая, с Леонаром и собакой.

— Мне казалось, вам трудно перемещаться.

— Я пользуюсь ходунками или костылями. Конечно, мне требуется больше времени, чем вам, но я уже привыкла. Я не собираюсь провести всю жизнь взаперти.

— А вам никогда не случалось падать? На снегу…

— Случалось. А бывает, что так и остаюсь лежать. Вот, на днях, пришлось ждать, чтобы Юго поднял меня, снег был слишком глубокий.

— «Спит земля под снежным покрывалом, / Спит спокойно, что ей наши крики… »

— О, мадам Ломбар! — восхищенно вздыхает Лорье. — Кажется, вы нас скоро покинете?

— Если погода не помешает, в следующую субботу. Что происходит? Есть новости?

— Если исходить из того, что никто никогда не входит дважды в одну и ту же воду, можно сказать, что новости есть всегда, не правда ли? — сухо отвечает ей Лорье.

Общее замешательство. Наверное, все мы очень устали, все нервничаем. Жюстина просит стакан воды, Летиция спрашивает, нельзя ли ей присесть, Франсина интересуется, можно ли отдать распоряжения мадам Реймон относительно обеда.

— Вы не на допросе! — взрывается Лорье. — И что до меня, так вообще можете все убираться…

— Ушам своим не верю! — возмущенно вскрикивает Франсина. — Я сообщу вашему начальству.

— Тем лучше! Единственное, о чем я прошу — чтобы меня отстранили от этого дела. Я сыт по горло этим сумасшедшим домом!

Долгое напряженное молчание, тем более что возвращаются пансионеры. Наконец голос милой Франсины:

— Хорошо. Прошу прощения у господ полицейских, но, по-моему, настало время обеда.

— По'иция! — восклицает Кристиан! — По'иция! Дей'мо!

— Дерьмодерьмодерьмо.. , — хором повторяют три восторженных голоса.

— Послушайте, я сорвался, — говорит Лорье.

— Вовсе нет, — возражает Летиция, — вы даже не сказали «паноптикум».

— Это дело так отличается от других… Соня…

Голос у него дрожит. Это покруче любого «реалитти шоу».

— Дерьмодерьмодерьмо.

К хору примешивается лай Тентена.

— Довольно! Юго, сделайте что-нибудь!

— Кому портвейна? — примирительным тоном предлагает Иветт.

— Не думаю, что сейчас нужно спиртное, господа на службе, к тому же спешат! — вмешивается потерявшая терпение Франсина.

— Я бы не отказался от стаканчика молодого игристого винца, — говорит Лорье.

— Скажешь мне свое мнение, это от старика Клари, — говорит Ян, откупоривая бутылку.

— Натуральное игристое? — интересуется Жюстина.

— Совершенно натуральное. Хотите попробовать?

— Думаю, что я, как совершеннолетняя, тоже имею право попробовать, — говорит Летиция.

— Ну конечно, все попробуем!

— Пробоватьпробоватьдерьмопробоватьдерьмопробовать.

— Даже Элиз!

Я чувствую себя, словно в каком-то бреду. Может быть, они тут все сумасшедшие. Но, когда я думаю об этом, мне кажется, что им слишком легко дается такое странное поведение, я имею в виду, странное по сравнению с комедией положений.

Слышится громкое причмокивание. От игристого воздержалась только Франсина. Предполагаю, что она стоит, держась за ручку двери, в ожидании, когда уйдут эти невоспитанные солдафоны. Что с нами будет, если уберут нашего следователя? Его сменит бригадир Мерканти? Или какой-нибудь тип из Ниццы. Волосатый Мегрэ, пахнущий чесноком и пирогом из нута. Жалко, мне так нравился наш малыш-жандарм. Я все время представляю его себе этаким храбрым Мальчиком-с-Пальчик, упрямо отыскивающим путь по своим камешкам, твердо решившим убить людоеда и его чудовищ. Я даже вижу его в большой остроконечной шапке, как в детской книжке с картинками. Такой колпачок с колокольчиком, нет, в нем ходил Да-Да, он был такой славный, этот Да-Да. Коварная вещь это игристое, если пить на пустой желудок. Это непозволительно.

— До свидания, спасибо, что зашли.

Мне надо отъехать? Почему кресло не движется?

— Перестаньте стучать в стену! Это действует на нервы!

А, это Ян. Дамский угодник. Тот, кто укладывает их в могилы? Тихо, Элиз. У меня кружится голова. Ян подливал мне два раза, не скупясь. Ему надо было бы стать барменом.

Телефон. Очень резко.

— Алло-о? — говорит Иветт, судя по всему, тоже перебравшая игристого. — Да… да, он тут — ик! — бедняжка, о-ля-ля, у меня икота, сейчас — ик! — я вам его дам… А — ик! — шеф, это вас, это дядя Э — ик! — лиз.

Наверное, Лорье взял трубку и вышел, я слышу его голос, но слов не различаю. Спроси у моего чертова дядюшки, зачем ему звонила Жюстина! Где мой блокнот? Дьявол, потеряла! Быть не может. А, нет, он тут, под пледом. Ручку. А теперь — к Лорье.

— Элиз, сколько можно! Вы кого-нибудь задавите! Куда вам надо?

Ну, так пойди и посмотри, где я и куда еду, милая Франсина. Вперед, глупое кресло!

Иветт, сотрясаемая икотой, громко спрашивает:

— Вы хотите — ик! — пи-пи?

— У'а! — вопит Кристиан.

Я размахиваю блокнотом в знак отрицания. Блокнотом, на котором написано имя Лорье. Может быть, кому-то придет в голову передать ему листок? Судя по всему, нет. Ладно, я врезаюсь в толпу.

— Да хватит же, наконец! Что на нее нашло?

— Она слишком много выпила, — говорит моя двуличная Иветт, — не надо ей давать столько — ик! — спиртного, Ян, это не годится. Давайте сюда!

Она заталкивает меня в угол. Я трясу блокнотом, как будто у меня болезнь Паркинсона.

— Хотите — ик! — написать? Вот ваша ручка! — Иветт дергает за шнурок, висящий у меня на шее.

Она что, не видит, что я уже написала? Я так резко поднимаю руку, что попадаю ей по лицу, чувствую, что прямо по носу.

— Ай! Я ваш блокнот в окно выкину! Вы мне чуть нос не сломали! Надо же, теперь у меня икота прошла, кто бы мог подумать. Не могу рекомендовать этот метод, но… Так, можно узнать, почему вы размахиваете этим блокнотом, как ненормальная? Посмотрим, посмотрим… я не понимаю, там ничего не написано. Вы и впрямь налакались!

Иветт уходит. Я совершенно уверена, что написала: «Спросите у моего дяди, знаком ли он с Жюстиной». Дьявол! Значит, кто-то вырвал листок из блокнота.

Пытаюсь собраться с мыслями. Сосредоточиваюсь. Надо создать мысленную защиту против изощренных атак спиртного. О чем это я должна подумать? Ах, да! Листок. Кто взял листок? Самым очевидным был бы ответ: Жюстина. Но для этого она должна была бы прочесть написанное. То есть быть зрячей. А будь она зрячей, она бы увидела меня сегодня утром в гостиной, когда зашла позвонить. Значит, это не Жюстина. А если не Жюстина, значит, ее собрат. То есть сообщник. Кто-то, кто прочитал записку, адресованную Лорье, и хотел защитить Жюстину. Но какой в этом смысл? Я могу задать вопрос снова, в любой момент. Если только не умру в ближайшие пять минут. Отравившись игристым. Смейся, смейся, Элиз, тебе сейчас есть, над чем посмеяться! Разве у меня не жжет странным образом желудок? И в горле щиплет. Мне больно глотать. Иветт, где ты? Мне кажется, что меня поставили в угол. Ой-ой-ой, может быть, меня раздуло, а на лице выступили красные пятна? Язык у меня распух, в этом я уверена.

— Ну как, Элиз, вам лучше?

Отлично, дорогой Ян, меня просто немножко отравили цианидом.

— Это ваше? — продолжает он. — «Лорье, прошу, спросите у моего дяди, знаком ли он с Жюстиной»!

Тишина в комнате.

— Это валялось смятое на полу, кто-то явно наступил.

— Дай мне! — приказывает Лорье.

— Ваш дядя? — спрашивает Жюстина при общем молчании. — Но, бедный друг мой, я даже не знала, что у вас есть дядя!

— Вы отрицаете, что знакомы с господином Фернаном Андриоли? — официальным тоном спрашивает Лорье.

— С Фернаном? Ну, конечно, с ним я знакома! Именно он порекомендовал мне ГЦОРВИ!

Вот тебе на!

— Фернан Андриоли — дядя Элиз, — объясняет ей Лорье.

— Вот как? Очень приятно, — машинально отвечает она.

— Я должен задать вам ряд вопросов, мадам Ломбар, — говорит Лорье. — Будьте так любезны, не подойдете ли сюда?

— Охотно, дайте мне руку, бригадир.

Наверное, Шнабель подводит ее к Лорье, стоящему возле меня.

— Не выйдете ли в другую комнату, дамы-господа. Шнабель, проводи их.

Все уходят. Меня никто не трогает. Я пытаюсь превратиться в китайскую вазу. Лорье прочищает горло.

— Могу ли я попросить вас уточнить природу ваших отношений с господином Андриоли, мадам?

— Их природа вполне естественна, господин Лорье.

— Иными словами, он ваш любовник?

— О, какое грубое слово! Прежде всего — он мой друг, а иногда больше чем друг. Мы знакомы уже лет десять, знаете ли.

А он мне никогда о ней не рассказывал!

— Я встретилась с ним в одной из своих поездок по Италии. Я отдыхала у друзей, он ехал в мраморный карьер, и моя машина врезалась в его.

Лорье подскакивает:

— Ваша машина? Вы что, еще и водите?

— Если у меня есть машина, это не значит, что я за рулем. Вел машину мой шофер.

— Неважно. Продолжайте. Ваши отношения с господином Андриоли.

— Замечательные.

Лорье вздыхает.

— Он было начал кричать, — продолжает Жюстина, — а потом понял, что я…

— Слепая?

— … француженка, и успокоился. В тот же вечер он пригласил меня поужинать, и вот так мы подружились. Я встречаюсь с ним время от времени, он посещает мои вернисажи, все такое.

— И он ни разу не говорил с вами о своей племяннице?

— Однажды он упомянул, что у него есть племянница. Он очень мало рассказывает мне о своей семье. Это очень скромный человек, он много путешествует, он никогда ни о чем не спрашивает.

Можно подумать, она описывает шпиона или наемного убийцу. Неужели дядюшка Фернан, у которого всегда наготове хорошая шутка, ведет двойную жизнь?

Лорье умолкает.

— Если я вам больше не нужна.. , — говорит Жюстина.

— Да, пожалуйста. Шнабель!

— Вы не обижены, что я не почувствовала вашего присутствия сегодня утром? — довольно холодно бросает мне Жюстина. — Может быть, вы начинаете дематериализовываться…

Болтай-болтай, предательница, укравшая моего дядю! Да еще и обманывающая его с Леонаром!

Она уходит, держась за Шнабеля, перестук ее высоких каблуков, топот грубых башмаков.

Лорье задумчиво покашливает, постукивая ногой.

— Прогнило что-то в королевстве ГЦОРВИ, — говорит он наконец. — Слишком много совпадений. Слишком много людей, знакомых друг с другом. Можно подумать, какое-то семейное сборище! И эти, совершенно бессмысленные убийства! И тут еще вы. Судья начинает проявлять нетерпение. Завтра он уезжает в отпуск, вернется через неделю и, конечно, хочет к этому времени получить какие-то результаты. Опять начнут вешать всех собак на жандармов, на этих жуков-навозников в фуражках. Будут говорить, что дело надо доверить настоящему следователю, этакому Наварро с «Эйр Макс». А Соню это не вернет.

У него дрожит голос. Только бы он не заплакал, плачущие мужчины — это ужасно, у меня от этого сразу горло перехватывает.

Что-то влажное падает мне на руку. Так и есть, плачет! Я чувствую, как мои собственные глаза наполняются слезами, а он тем временем тихонько всхлипывает. Молюсь про себя, чтобы никто не вошел и не застал его плачущим, это совершенно ни к чему. Он кладет руку мне на плечо и судорожно сжимает его.

— Я ничтожество! — бормочет он. — Я даже никогда не умел разбираться в женщинах, можете себе представить!

Черт бы его побрал, он доведет меня, я разревусь!

— Даже не знаю, почему я пошел в жандармы. Честь, родина, правосудие, знали бы вы, как мне все это сегодня опостылело! Мир полон грязи, люди отвратительны, жизнь такая страшная, а мне надо во всем этом наводить порядок? Защищать их от собственной злости, жадности, глупости? Так они же все равно сдохнут, разинув рот, раздавленные на скорости двести в час за рулем своих гробов на колесах, они все равно будут жечь свои тормоза, разбивать свои мотоциклы, убивать своих старух, жрать свои пестициды, они и без меня будут кончать с собой!

— Все в порядке? — спрашивает издали Шнабель.

— Угу. Иду! — отвечает ему Лорье. — Мне легче от разговора с вами, Элиз.

Он уходит, а я остаюсь переваривать все то, что он на меня вылил. Элиз, помойка для чужих эмоций. Движение души, слишком много забот? Давайте, вываливайте все в Элиз, она — как чемодан, крышка закрывается, и все, вы уходите налегке. А я наполняюсь грустью, переживаниями, страданиями, в один прекрасный день меня с головой захлестнет этот черный прилив. Меня надо было бы привозить в палаты для безнадежно больных, возить между кроватями, я бы слушала исповеди, предсмертный бред, я лучше священника, потому что священники разговаривают. А мое преимущество в том, что я всегда помалкиваю.

И Фернан. Фернан, который уже десять лет спит с этой женщиной и никогда не говорил о ней со мной, а обо мне — с ней, Фернан, который должен был понимать, что мы тут встретимся. Что это значит? Ох, может быть, я вечно пытаюсь найти смысл в вещах, которые этого смысла лишены. Найти смысл в мире идиотов. Можно подумать, что я заразилась пессимизмом от Лорье.

— Ну, что она рассказала, ваша Жюстина?

Рядом со мной возникает Иветт. Я беру ручку.

— Уже десять лет! — восклицает она, закончив читать. — Ну-ну, скажите пожалуйста, ну и скрытный же у вас дядюшка! Мы ему всю душу раскрываем, а он за нашей спиной делишки обделывает! Кто знает, может быть, он с этой Соней… — продолжает она в запале, но тут же берет себя в руки: — Ну, в конце концов, он взрослый и в своем уме, как говорится, и вполне еще живчик.

«Соня была его крестницей».

— Да, это он так говорит. Сколько таких старых любезников красуются с племянницами, кузинами, крестницами!

Да, правда, это он нам сказал, и ни старый Моро, ни Соня уже не смогут его опровергнуть. Образ дяди, превратившегося в Джеймса Бонда, в парике, окруженного порочными созданиями, выводит меня из равновесия.

Иветт вывозит меня на террасу, теплые лучи солнца, как приятно вдыхать свежий воздух! Тентен следует за нами, покусывая мои башмаки. Я пытаюсь вспомнить слова Жюстины: «Нет, нет, это не так просто… » Тут может идти речь и о любовном свидании, и о плане. О каком-то заранее обдуманном деле. А в данной ситуации — о заговоре. Молю Бога, чтобы дядя не оказался замешанным во все это. Я так люблю дядю. Он подбрасывал меня на коленях, он катал меня на лодке, он учил меня понимать толк в вине. Катал на лодке. Как-то зловеще звучит эта фраза.

— Я говорила с Жаном по телефону, — рассказывает в это время Иветт. — Прошлой ночью была такая гроза, часть желобов сорвало, он провел ночь на крыше, промок до костей, пытаясь закрепить черепицу и при этом удержаться самому. Я не осмелилась просить, чтобы он приехал. Он вас обнимает и просит быть осторожнее, если вы хотите, чтобы про ваши приключения и дальше писали!

Славный Жан, я с ним полностью согласна. Нет у меня более страстного желания, чем стать вечно возвращающейся героиней, из тех, кто никогда не умирает. Но в данный момент у меня на теле с десяток дырок, что не дает оснований для безумного оптимизма.

Блокнот: «Тебе не обязательно оставаться. Мной может заняться Франсина».

— Да чтобы я вас бросила! А бедняжка Лорье, ему ведь тоже нужна поддержка, а? Ведь у него невесту убили!

«Бывшую».

— Чувства в один день не умирают, — с достоинством отвечает Иветт.