Даг не мог удержаться и присвистнул сквозь зубы. «Выходит, Родригес связался с Даррасом и Го. Значит, эта сволочь Го прекрасно знал, что Лоран Дюма была убита. Почему же он не подал виду? Разве что… – Даг нервно шагал взад и вперед по комнате, – разве что толстяку кое-что известно о деле Лоран и это „кое-что" он боится раскрыть».

Даг раздраженно отбросил письма. Все было ужасно запутано, и не только из-за того, что прошло уже столько времени, но и потому, что за всем этим чувствовалась коварная рука умного и жестокого убийцы, хладнокровного, способного рисковать и умело путать карты. Человек, убивший всех этих женщин, действовал не в приступе гнева и не в опьянении. Даг был убежден, что он совершал это ради удовольствия, подобно тому как ребенок мучит насекомое. И, притаившись во тьме, он с порочной ухмылкой наблюдал за отчаянными усилиями Дага…

Он решил, что пытаться заснуть не имеет смысла. Самое время сейчас вновь взглянуть на папку с делом Джонсон.

Даг бесшумно открыл дверь и приблизился к отцу Леже, который даже не пошевелился. Для человека, страдающего бессонницей, он спал слишком крепко! Даг поискал взглядом досье. Куда он мог его засунуть? Возможно, отец Леже решил его просмотреть перед сном… Он приблизился к священнику. Ни на коленях, ни рядом на кресле ничего не было. На письменном столе тоже. Что он с ним сделал? Даг обследовал диван с обивкой в цветочек, крохотную кухню, этажерки, опустился даже на четвереньки, чтобы посмотреть под буфетом: ничего. Ему неудобно было будить спящего. Это досье, конечно же, было где-то здесь. Он вернулся в комнату: может быть, он сам унес его и забыл об этом. Ничего. Черт. Он опять прошел в гостиную, задумчиво поскреб щеку. Священник продолжал спать, несмотря на шум, который Даг производил, осматривая дом… Он склонился над креслом: может, кюре сидит на папке? Ничего.

Внезапно, непонятно почему, его охватило дурное предчувствие. Проклятое досье исчезло, и священник спал беспробудным сном. Он осторожно приблизился к старику, который сидел, привалившись к подлокотнику, свесив голову на грудь. Может?.. Нет, это невозможно, но все-таки… Не в силах скрыть тревогу, Даг позвал:

– Эй! Просыпайтесь!

Отец Леже не пошевелился.

– Ради бога!

Никакой реакции. Даг бросился к священнику и поднял его голову. Он сразу заметил фиолетовую рану, по лицу бежала струйка крови. Отец Леже тяжело дышал через рот. Даг вполголоса выругался и бросился на кухню. Он схватил полотенце, смочил его холодной водой и, бегом вернувшись в гостиную, стал вытирать лицо священника, который внезапно издал короткий стон.

Даг снова смочил полотенце и повторил все заново, затем взял в морозильной камере несколько кусочков льда, обернул их целлофановым мешочком, висящим на ручке дверцы, и приложил к голове священника, который внезапно открыл глаза.

– Каsaye?[54]

– Вас оглушили.

– Что?

Он поднес руку к голове.

– О, у меня череп раскалывается…

– У вас на голове рана шириной в палец. Вам повезло, что вы вообще остались живы. Как это случилось?

– Но я понятия не имею! – воскликнул досточтимый отец с гримасой боли на лице. – Я спал. Я даже не понял, что кто-то напал на меня! Это неслыханно! Меня оглушили, а я даже не почувствовал!

Даг склонился над ним:

– Может, обратиться в больницу, чтобы вам зашили рану?

– Нет, нет, не стоит. Посмотрите, уже и крови нет. Я, признаться, просто потрясен: меня за двадцать лет ни разу не ограбили! Здесь никто не запирает двери на ключ! И впрямь приключения преследуют вас по пятам.

– Вот именно, – ответил Даг. – Кстати, и досье Дженифер Джонсон исчезло.

– Что? Уж вы простите старика, который несколько отупел от удара, но не могли бы вы повторить?

– Папка с делом Дженифер Джонсон исчезла. Вас оглушили, дело исчезло. А я отсутствовал не больше часа.

– Должно быть, видели, как вы уходите, и решили, что я одинок и уязвим.

– Но какой интерес может представлять это досье? Черт, двадцать лет оно лежало себе спокойно в архиве, – возмутился Даг, с размаху опускаясь на жалобно пискнувший диван.

Отец Леже осторожно переместил кусочки льда на голове.

– Ну надо же, какая неприятность! Лично я отношу себя к созерцателям, я не человек дела. Давайте поразмыслим. Должен вам признаться, я просто выбит из колеи: общаться с детективом, гоняться за убийцами, подвергаться нападению и решать неожиданные загадки – это отнюдь не в моем духе.

– И не в моем тоже. Как правило, мне приходится заниматься обманутыми мужьями и сбежавшими из дому детьми… У вас спиртное в доме есть?

– Нет, нет, не стоит, будет жечь!

– Не для вас, а для меня. Мне необходимо что-нибудь выпить, и покрепче.

– Ах да, в буфете есть ром, истинное наслаждение, вы оцените, впрочем, налейте и мне немножко, чуть-чуть.

Даг послушно наполнил два стакана, один протянул отцу Леже, который пригубил ром с видом знатока.

– Ah!Риbon i bon тетт! Просто замечательно! – воскликнул он, причмокивая от удовольствия. – Очень вкусно. Нет ничего лучше для такой ночи приключений. Итак, на чем мы остановились?

– Я отправился к Луизе за письмами, а кто-то вас оглушил и украл досье, – проговорил Даг, залпом опрокинув стакан рома.

– Нет, не отсюда. Давайте с самого начала. Если мы хотим распутать клубок, надо ухватиться за самый кончик нитки.

– Хорошо. Понедельник, двадцать шестое июля: я сижу себе спокойно в своем кабинете, размышляя, что бы такое выпить на аперитив. Тут объявляется потрясающего вида девица, заявляет, что зовут ее Шарлотта Дюма и она хочет отыскать своего неизвестного папашу. Она сообщает мне, что ее мать, Лоран Дюма-Мальвуа, умерла двадцать пять лет назад: самоубийство. Я заявляюсь сначала в сиротский приют, а затем в дом к женщине, которая в те годы была социальным работником.

– Не так быстро! Лучше возьмите ручку и бумагу. Будем записывать имена всех людей, с которыми вам пришлось встретиться с начала расследования, – предложил отец Леже; история привела его в сильное возбуждение. – Боже праведный, до чего же увлекательно!

– Тем лучше для вас! Ну вот, я все взял. Могу продолжать. Итак, я прихожу в дом к мадемуазель Мартинес, работавшей в те годы в отделе социального попечительства: она умирает от сердечного приступа буквально на моих руках. Я звоню Шарлотте. Она просит меня не бросать дело, а продолжать еще четыре дня, то есть до пятницы. На следующий день, во вторник, двадцать седьмого, я разговариваю с Джоном Луазо: он в полном маразме. Затем на меня нападают два ублюдка, шестерки некоего Фрэнки Вурта.

– Вы все записываете? – прервал его отец Леже.

– Да. Я захожу к вам, потом наношу визит Джонсу. Джонс наводит меня на след Родригеса, который умер буквально на днях. Среда, двадцать восьмое: я отправляюсь на похороны. Навещаю Лонге. Я звоню Лестеру, спрашиваю у него номер Го. Какая-то женщина с инициалами А. X. пытается меня убить и сама случайно погибает. Я беседую с Го. Потом встречаю молодого инспектора, который рассказывает мне о Дженифер Джонсон. Я краду досье Джонсон. Отправляюсь на поминки к Родригесам. Луиза назначает мне свидание. Ночь со среды на четверг: я иду на свидание, вас оглушают, досье украдено.

– Вы никого не забыли?

– Нет… Ах да, кузен Луизы, Франсиско. Он утверждает, что видел меня у Луазо. Что вы знаете об этом парне?

– Я знаю его с детства. Очень серьезный мальчик, замкнутый, много занимается. Настойчивый. Франсиско всегда был влюблен в Луизу, а с тех пор, как она порвала со своим предыдущим приятелем, решил, так сказать, побороться за место. И, между прочим, небезуспешно. Ему сейчас, должно быть, около сорока… Его вполне можно считать потенциальным подозреваемым, – решительно произнес священник, его ноздри трепетали от возбуждения. – Во всяком случае, он явно вам лжет, – добавил он, внимательно рассматривая список.

– Го тоже мне солгал. Я читал письма Луиса Родригеса: он ведь предупреждал полицейских по поводу Лоран. Следовательно, Го знал, что Лоран Дюма была убита, но он почему-то мне об этом говорить не стал.

И Лонге мне солгал: в рапорте Луиса Родригеса говорилось об изнасиловании, а Лонге не упомянул об этом ни слова.

– Так. Но почему они солгали? Они покрывают убийцу?

– Может, они боятся, – задумчиво произнес Даг.

– Или Лонге никогда не видел настоящего заключения Родригеса, – предположил отец Леже с плотоядной улыбкой.

– Вы выглядите просто ужасающе: с пакетиком льда на голове и с кровожадным огнем в глазах! Вам нужно писать детективы!

– Всегда мечтал об этом. Можно сказать, с детства.

– Никогда не поздно…

– Нет, нет, что вы. Вы подарили мне тайну, настоящую тайну, вот в чем дело. Давайте продолжать, мы все разгадаем, у нас получится, я просто уверен!

– Вы только что советовали мне все бросить, – удивился Даг, допивая стакан.

– Скажем так, с тех пор я принял крещение огнем и подцепил вирус.

– А, и вы туда же! Но мы не уверены, есть ли между всем этим связь, – произнес Даг, щедро наливая себе еще стакан. – Великолепный ром… А может, нам все-таки поспать немного?

– Спите, если хотите, в вашем возрасте это естественно, а я хотел еще немного подумать! – провозгласил отец Леже, поудобнее устраиваясь в своем кресле со списком в руках.

Даг попытался спрятать улыбку. Спятивший на детективной почве кюре – повезло ему с напарником! Он зевнул. Скоро уже рассветет, нужно попытаться немного поспать. Он растянулся на кровати, положив рядом письма, и сам не заметил, как провалился в глубокий сон.

Мужчина протянул руку к небольшой морозильной камере, установленной прямо в каюте, и взял оттуда бутылку ледяного пива. Папка с делом Джонсон лежала перед ним. Шлюп покачивался на бирюзовых волнах, в фалах свистел ветер. Приятное ощущение. Он смотрел, как занимается заря, как мерцающая глыба солнца показывается над водой. Он вытянулся на койке, чуть опустил козырек бейсболки и отхлебнул большой глоток пива. Это тоже было приятное ощущение. Он поставил бутылку на палубу и схватил тетрадь в твердой темно-синей обложке с простой надписью золочеными буквами: «Судовой дневник». Мужчина открыл ее, взгляд его лениво пробежал по некоторым отрывкам, выбранным наугад.

16 декабря 1975. Прекрасная была охота вчера вечером. Девица визжала не переставая почти два часа. Когда она поняла, что я собираюсь с ней сделать под конец, стала истерически умолять меня. Я надавил ей большим пальцем на одну точку на горле – я научился так делать у командос – это ее парализовало. Она была жива, но потеряла способность двигаться. Я убивал ее как можно медленнее, зная, что она в полном сознании и все понимает. Я наблюдал, как ее глаза выкатились из орбит и вращались во все стороны, как она до крови искусала себе язык. Потом я вымыл ее, опять одел и повесил. Очень даже красивая девица. Очень сексуальная. Очень мертвая.

… Если бы только я мог довольствоваться изнасилованием… Но сексуальные отношения для меня невозможны. Мой член напрягается, этот прилив крови толкает меня к ней, но на этом все и заканчивается. Как только я оказываюсь внутри, у меня возникает ощущение, будто я ковыряю палкой ком земли. Я смотрю, как Забойщик трахает их, как шлюх – а они и есть шлюхи, – но и этого мне мало. Я должен убивать их. Я люблю их убивать. Люблю тот самый момент, когда их убиваю, когда они превращаются в моих руках в безжизненные предметы, тяжелые и вялые куклы, которые мне нравится иногда ставить в нелепые позы. Я очень хотел бы понять, что они при этом чувствуют. Если бы я мог запереть одну из них в надежном месте и медленно сдирать с нее шкуру, обнажая нервы, отделяя их один от другого, чтобы увидеть, как это все функционирует! Но нужно быть осторожным. Мне все время это повторяют.

Я уверен, что, если бы у меня были средства продолжить учебу, я стал бы великим биологом. Таковы последствия нереализованного призвания: приходится довольствоваться тем, что имею.

18 апреля 1976. Го меня боится. Он ничего не говорит, но он боится. Я чувствую его страх. Он воняет. Есть страхи, которые пахнут влажной землей, а его страх пахнет помойкой. Ему хотелось бы остановиться. Я объяснил ему, что в данный момент это невозможно. Что стал бы делать Инициатор без своего Забойщика?

… июнь 1970. В Соединенных Штатах появилась новая смертельная болезнь. Они называют это СПИД. Она передается через кровь и при сексуальных контактах. Заразить, что ли, Го?

Перечитывая этот отрывок, мужчина усмехнулся. С тех пор многое изменилось. Великолепная эпидемия. Он с удовольствием вспомнил о своем посещении одного госпиталя в Майами, который специализировался на таких больных. Они это называли хоспис. Он любил наблюдать за умирающими. Больными в конечной стадии. Это мгновенно утоляло его жажду разрушения. Как кусочек льда, положенный на воспаленную десну. Но желание быстро возвращалось. С тех пор как Великий Распорядитель принял решение о роспуске их группы, он научился утолять жажду насилия при помощи специально созданных схем. Существовало множество стран, где в его распоряжении имелись рабы, и никто никогда не говорил ни о каких убийствах… Он вздохнул: все-таки с рабами было не так забавно. Разница та же, что между кроликом, выращенным в крольчатнике, и зайцем, которого часами выслеживаешь с ружьем в руке. Он вновь обратился к «Судовому журналу», зажав между ногами бутылку с пивом.

5 октября 1976. Вчера вечером я в первый раз обрабатывал мамашу, в то время как ее дочка спала в соседней комнате. Я ей сказал, что она должна умереть и что если она будет кричать, то дочь проснется, а если она проснется, я буду вынужден сделать с ней то же самое. Она замолчала и молчала все время, даже когда я начал забавляться с иглой. Материнская любовь – это и в самом деле нечто удивительное. Может быть, стоило все-таки избавиться от девчонки? Боюсь, что я проявил излишнюю чувствительность…

Мужчина раздраженно захлопнул тетрадь. Да, нужно было в тот вечер избавиться от девчонки. Но кто же мог предположить, что через двадцать лет…

Он выпрямился, опершись на локоть, опустил губы в пену. Бессмысленно жалеть о прошлом. Нужно продумать план действий. Было совершенно очевидно: Го сделал глупость, Го должен быть наказан. Старая развалина покончит с собой. Этого несчастного Леруа тоже придется убрать, как и всех тех, с кем он так неосмотрительно переговорил: Шарлотту Дюма и Васко Пакирри, Луизу Родригес… И еще нужно будет найти виновника, который бы всех устроил. Работы в перспективе достаточно. Будем надеяться, что сноровка еще не потеряна… Он выцедил последнюю каплю пива и поднялся, чтобы бросить пустую бутылку в мусорное ведро. Беспорядок выводил его из себя.

Он взял досье и некоторое время с легкой ухмылкой разглядывал фотографии со вскрытия, затем чиркнул спичкой и поджег бумаги. Фотографии стали потрескивать, испуская запах жженого пластика, и съежились в огне; лицо Дженифер превратилось в маску, показавшуюся ему невероятно комичной. Он подождал, пока огонь не поглотит все окончательно, казалось, он совсем не чувствует его жара. Затем он раскрыл ладонь, и пепел упал в светлую воду в обрамлении пены.

Со стороны открытого моря набегали волны, словно сильные, ритмичные, властные толчки бедер. В воздухе ощущался тот особый запах, который предвещает наступление бури. Он облизал пальцы, почувствовал привкус соли. Он любил слушать грохот волн, в нем слышалась спокойная уверенность в незыблемой жестокости мира. Ему нравилась безудержность разбушевавшихся стихий, ему нравилось по-своему налаживать это хрупкое равновесие между свирепостью бури и взмахом крыльев бабочки. Внушать ужас, заставлять страдать изысканно, утонченно. Да, он был Инициатором, тем, кто открывает ворота другого мира, искривленные ворота отчаяния, тяжелые двери последнего, предсмертного опыта.

И раз уж его на это толкают, он покажет, на что способен.

Бортовое радио начало передавать метеосводку, и он прислушался. Если прогноз подтвердится и разразится буря, всякое перемещение по морю станет невозможным. Придется отвести шлюп в надежное место и взять напрокат машину, чтобы ездить по острову. Какое забавное совпадение: так называемый приятель очаровательной Луизы как раз работает в пункте проката.