Возмущение действиями полиции и следственных органов – полицейские со своими туманными объяснениями, а представители вооруженных сил со своим наглым отрицанием – подтолкнули меня к принятию решения: использовать имеющиеся у меня сведения и, соединив разрозненные концы, попытаться выяснить, нет ли тут взаимосвязи. Я основывался и основываюсь на одном: такое не может быть случайностью, такое не происходит без вмешательства каких-то влиятельных сил. Что же это за силы и
чего они стремятся достичь!Задается ли этим вопросом полиция, задаются ли им представители вооруженных сил? Нет, не задаются, из чего я делаю вывод: у них есть свои причины, чтобы не спрашивать об этом. Судебное заседание, на котором Эспен Лунд будет давать показания о тайной организации под названием «Одесса», почти наверняка объявят закрытым.
Для того чтобы найти ответ, мне понадобился месяц.
Месяц, в который я – излагая события вкратце – просматривал в библиотеке подшивки старых газет, чтобы получить информацию о прошлом нацистской элиты в Люнгсете, а также прибегал к наглым провокациям, использованию магнитофона и некоторой хитрости. Ответ таков: элита бывших нацистов поддерживает тесную связь с неофашистскими группировками – как через хемверн, так и помимо него. Эта связь малозаметна, поскольку хранится в глубокой тайне и включает в себя, в частности, финансовую и идеологическую помощь.
Я не считаю случайностью, что Блюхер со своими приспешниками имеет летнюю резиденцию неподалеку от Люнгсета. Я не считаю случайностью, что так много народа из окрестных городков вступает в национал-социалистскую группу, руководимую Стигом Мэлумом. Я не считаю случайностью, что Блюхер прочит именно Мэлума в будущие фюреры своей партии. Я не считаю случайностью, что Хювику оказалось довольно легко столь длительное время скрываться в здешних краях.
Я не считаю случайностью, что в Норвегии существуют нацистские бастионы. Полиция всегда стремилась держать под надзором и разоблачать лишь представителей левых. Ведь на крайнем правом фланге слишком много лиц, пользующихся большим влиянием. Так недолго и подорвать фундамент.
В Постановлении о предании суду военных преступников от 15 декабря 1944 года есть один параграф, который остался почти без внимания. Он гласит:
«§ 13. Независимо от основного наказания суд может в дополнение к нему запретить осужденным постоянное или временное проживание в определенных районах, если такой запрет окажется необходимым для обеспечения спокойствия населения, а также безопасности граждан и сохранности их имущества, или же с целью предупреждения попыток общения между осужденными, как это оговорено в § 11 и § 12, или если это диктуется какими-либо иными соображениями».
Мне кажется, этот параграф вряд ли когда-либо применялся. Если бы он применялся, в особенности в последней своей части – «или если это диктуется какими-либо иными соображениями», – то бастионы типа люнгсетского не могли бы возникнуть. Полиция еще с 50-х годов должна была бы обратить на них внимание и понять, чем это чревато. Однако у нее были заняты руки провозглашенной Хоконом Ли охотой на коммунистов…
Чего они стремятся достичь,спрашиваю я себя. Какова их цель? Давайте со всей прямотой констатируем очевидный факт: у старой гвардии, у нацистской элиты, никогда не будет возможности самой выступить со своими идеями, со своей расовой теорией и преклонением перед фюрером. Нацисты скомпрометированы. Они обречены на прозябание в тени. Кроме того, через двадцать лет большинства из них уже не будет в живых. А потому они преследуют только одну цель: передать свои идеи дальше, подготовить почву для новой, молодежной, организации, не дать забыться своей идеологии и использовать любой повод, который предоставит им норвежское общество, чтобы увлечь за собой массы. Очень хорошо сыграть на ненависти к иностранным рабочим и на страхе перед коммунистами. Это сегодня в моде, и с помощью умелых демагогов можно проложить себе сначала тропинку, а затем и дорогу. А коль скоро проложена дорога, можно уже выступать в поход – вперед, к знаменам, эмблеме и Новой национал-социалистской партии.
Конечной целью бывших нацистов является восстановление их партии.Как только будет создана партия, они могут спокойно сойти в могилу.
Утверждают, будто Мао Цзэдун однажды сказал: «Большие разногласия закладывают основу большого взаимопонимания». А ведь в неофашистских группировках как раз и царят сегодня большие разногласия, внутренний разлад, там идет драчка по поводу стратегии и постоянная смена лидеров. Некоторые группы, как, например, «Вигиланте», осуществившая хаделаннское убийство, проповедуют открытый террор и находят людей, готовых принести себя в жертву; в других группах поклонение фюреру приобретает иные формы. Кто-то просачивается в вооруженные силы, с тем чтобы раздобыть оружие и научиться обращению с ним. Элита же, рассевшись в кружок около свастики и солнечного креста, поддакивает по очереди то одной стороне, то другой. Старая гвардия очень терпима.
Вы помните Норвегию 30-х годов? Помните выросшие, словно на дрожжах, мелкие организации фашистского толка: стрелковые общества, группы гражданской обороны, крестьянские союзы, «Федреландслагет»
и прочее? И вот однажды появляется «Нашунал самлинг» – организация, объединившая всех и готовая следовать туда, куда ее поведет «бычья шея», «сверхчеловек», готовая сражаться лопатами и штыками против «недочеловеков». Ее члены дружно занесли лопату и вонзили ее между плечом и шеей.
Сегодня в Норвегии насчитывается около пяти тысяч потенциальных взломщиков сейфов. Людей, которые были бы не прочь с помощью динамита и нитроглицерина обеспечить себе доступ к банковским хранилищам, чтобы затем несколько свободнее располагать деньгами. Если бы кто-нибудь из наиболее умных и пользующихся авторитетом взломщиков взял на себя труд разыскать всех потенциальных «медвежатников» и заручиться их поддержкой для учреждения новой партии, «Норвежской лиги взломщиков» (НЛВ), они бы, несомненно, собрали достаточно подписей для ее создания. Однако у них тут же возникли бы трудности с властями: по норвежским законам взламывание сейфов запрещено. Добиться признания такой партии было бы невозможно.
У свободы слова также есть важное ограничение: запрещено законом подстрекательство к преступным действиям.
В таком случае я спрашиваю: а не запрещен ли в Норвегии расизм? Да, запрещен. Но расизм, в какой бы завуалированной форме он ни преподносился, является одним из основных элементов идеологии как бывших, так и новых нацистов. Это известно каждому.
Расизм входит в число многих преступных компонентов нацизма.Нацизм, предстает ли он перед нами под маркой национал-социализма, «Норск фронт» или Национальной народной партии, во всех своих ипостасях
преступен.
Почему же блюстители правосудия, члены стортинга, партийные деятели прямо не выступят против создания партии, основанной на таких идеях? Неужели они рассчитывают, что, получив возможность открыто высказывать свои взгляды, нацисты станут менее опасными и более законопослушными? Если можно всерьез пользоваться такими аргументами, то я вношу предложение об учреждении «Норвежской лиги взломщиков», «Норвежского союза убийц» и «Ассоциации друзей героина». Предлагаю признать их в качестве законных партий. С тем чтобы нам легче было взять под контроль эту заразу.
Я познакомился поближе с кусочком норвежской действительности. Я превратился в детектива, так как никогда не верил в измышления о том, будто террористические акты Хювика и группы «Вигиланте» – результат действий дорвавшихся до оружия юнцов, одержимых случайными экстремистскими идеями. Нет, это сознательно и целеустремленно, подминая попадающуюся на пути поросль, прокладывает себе дорогу определенная идеология. Я уверен в этом, поскольку один из их бастионов мне удалось обнаружить. Бастион этот не имеет прямого отношения к хаделаннскому убийству, однако
косвенным образомон создает условия для подобных акций. Эти условия стали возникать еще в
50-хгодах, когда преследовали инакомыслящих и под шумок закладывали бастионы.
Меня жжет, терзает, пугает мысль о том, что теперь со мной будет: своей дилетантской работой я разбередил центральную нервную систему агрессивно настроенной нацистской организации. Я представляю собой угрозу – вот почему я заперся дома, вот почему теперь я освобождаю себя, перекладывая ответственность на вас. Во вступлении я написал, что пытка является варварским способом достижения истины. Я по-прежнему не считаю, что мое письмо будет для вас пыткой. Возможно, лишь легким уколом. Но прислушайтесь, и вы различите шум начавшегося похода, топот ног в сапогах…
Хаделаннское убийство – лишь начало. Бастионов много. Сколько их?
Ермунн Хаугард».
Ермунн убрал пишущую машинку. Он выдохся, послание потребовало напряжения всех его душевных сил. Перечитав письмо, он вложил его в конверт, заклеил, налепил марку. Итак, дело сделано. Он допил пиво.
Снял предохранительную цепочку. Открыл дверь. Вышел на улицу. Моросил дождик, было очень тепло. Неподалеку, на той же улице, находился почтовый ящик. Чуть поколебавшись, Ермунн опустил письмо.
Больше история не сохранила сведений о Ермунне.
Или все же сохранила?
3 Три птицы, три толоса
Голос первый:
«Посмотрите, вон идет Ермунн Хаугард, посмотрите, он ведет за руку ребенка в синих нейлоновых брючках и желтой курточке, кажется, это мальчик лет четырех-пяти. Они идут в детский сад, в новый детский сад, расположенный на западе микрорайона, под высокими соснами. Посмотрите, как они смеются и без умолку болтают, как Ермунн бьет себя по коленкам и хохочет над чем-то, что они только что вместе придумали! Они идут не торопясь и, наклонившись, рассматривают цветы на обочине, копаются в каждой луже длинной палкой, которую подобрал малыш, а теперь, посмотрите, палку берет Ермунн, он держит ее, как удочку, над огромной лужей.
Вот они и пришли. Ермунн останавливается чуть поодаль, а навстречу его сынишке устремляются трое ребят, довольных встречей с товарищем. И все четверо машут Ермунну на прощание руками – три белые ручонки и одна коричневая. Они машут, пока Ермунн не скрывается из виду. Ермунну ведь нужно браться за работу.
Сегодня я щебечу, не закрывая клюва, может быть, оттого, что сегодня чудесная погода, так ярко светит солнышко, а мои птенцы выучились летать? А может быть, потому, что мне нравятся здешние люди, которые часто с улыбкой указывают на меня, когда я сижу на своем наблюдательном посту, на высокой ветке?
Видите самый первый дом, вон там? В нем живет Тьедеманн Тунге со своими детьми и внуками. У него хоромы на всех родных, со множеством комнат. Всю свою жизнь – и в военное время, и в мирное – он был солдатом, и на военной форме, которую он надевает по каким-нибудь особо торжественным случаям, множество наград. Тьедеманн Тунге – знаменитость в районе.
А видите домик по соседству? С побеленными стенами и голубыми наличниками? Там живет Мосин Хасан. Он приехал в Норвегию много лет тому назад из страны под названием Пакистан. Десять лет он работал мойщиком посуды, прежде чем получить возможность учиться на того, кем хотел стать, – на программиста. Теперь он работает в большом вычислительном центре на востоке микрорайона. Его жена заведует отделом в промтоварном магазинчике около Стейнуры. Единственный сын Хасана учительствует в начальной школе соседнего района, его очень любят как его пакистанские ученики, так и норвежские ребятишки. Он преподает и на урду, и по-норвежски.
А следующим у нас идет дом редактора Роберта Юсевика и его жены Юханны Юсевик – пожалуй, самой удивительной пары нашего района. Оба работают дома. Он редактирует газетку под названием «Регнбуен», на которую подписываются почти все жители района и в которой обсуждается, как решить проблемы иммигрантов, чтобы они при этом не утратили своей культуры. Газета пользуется популярностью, и ее общий тираж составляет несколько тысяч экземпляров. А его жена организовала у себя в подвале «Студию сказки», где собраны игры и детские книжки чуть не со всего земного шара. Студия открыта каждый вечер, и туда приходят дети и взрослые, чтобы поведать друг другу сказки и истории из далеких экзотических стран. Бывают здесь и просмотры фильмов.
Как прекрасно быть птицей в этом новом микрорайоне! Нe потому, что он новый: за последние годы возникло много новых кварталов, и нам, птицам, теперь только труднее поделить оставшиеся деревья и ветки. Здесь же полно деревьев, сосен и елей, берез и осин.
За последнее время произошло так много перемен, люди как будто стали лучше, воздух – свежее и чище. Может быть, это началось с Великого Разоружения – и народ теперь чувствует себя увереннее, не боится за завтрашний день? А может быть, это началось с Малого Переворота в области производства, когда был нанесен смертельный удар сверхприбылям? А может быть, это началось с того, что генерал Тьедеманн Тунге, солдат как в военное, так и в мирное время, поднялся на серьезную борьбу против правых экстремистов, против нацизма и убедил новое правительство поддержать его? Откуда это знать мне, мелкой пичужке? Я только умею петь, раскрывая свой красный клюв, и смотреть, смотреть во все глаза.
Посмотрите на Ермунна Хаугарда, он уже вернулся домой, отведя сынишку в детский сад! Дом у него бревенчатый, срубленный им самим из толстых сосновых бревен. Не потому ли, что Ермунн Хаугард, вообщето, не городской житель, он родом из селения в горах? Не потому ли Ермунн Хаугард построил себе бревенчатый дом? И не потому ли в саду у него и его жены растут кусты можжевельника?
Вот он входит в дом, теперь он будет работать. Он то неделями столярничает, то неделями сидит дома и пишет книги. Он написал уже две книги рассказов.
Посмотрите, вон выходит его жена, она сегодня в юбке. Сегодня жарко, она торопится в метро, чтобы поехать в телецентр, на передачу учебной программы, – она работает инженером по видеозаписи.
Теперь я полечу высоко-высоко, за Стейнуру, к стоящей там огромной сосне. Я сяду на нее и буду щебетать со своими подружками.
День сегодня будет ясный и жаркий».
Голос второй:
«Почему в квартире Ермунна Хаугарда такие грязные, серые окна? Почему он уже больше года не моет их? Я вижу его каждый день: я сижу на бельевой веревке во Дворе, а он склонился над своими бумагами, и у него горит только одна лампа. Бедный Ермунн, он так много работает, а сам все время без гроша.
Но чем могу помочь я, сизый голубь? Я могу лишь следить за тем, что делается вокруг; из моего темного уголка двора видно, как приходят в запустение дома, как отваливается штукатурка и одна за другой гаснут лампы. Раньше везде горело много света: на улицах, в подъездах, в каждой квартире, в каждой комнате. Теперь жечь электричество стало накладно, люди экономят, у людей нет работы, они сидят перед каминами, кутаясь в старые пальто и пледы, и топят пакетами из-под молока. Мне-то хорошо, у меня всегда есть хлебные крошки!
Почему же у Ермунна Хаугарда такие посеревшие, грязные окна? Может, ему надоело жить здесь, надоело бродить по городу, выспрашивая, не нужен ли кому плотник? Сейчас мало кто строит, мало кто загадывает на будущее. Но Ермунн, кажется, считает, что все должно перемениться, что вскоре наступят лучшие времена. Не потому ли он каждый вечер сидит, склонившись над письменным столом, со своими бумагами, с единственной зажженной лампой?
Оттуда, где я устроился, мне хорошо видны Ермунновы бумаги, и у него очень понятный почерк. Он пишет о безработице и других социальных проблемах, о различных проявлениях несправедливости и насилия, о новой национальной партии, которая винит во всем иностранных рабочих и добивается их принудительного выдворения из страны или отправки на недавно открытые угольные шахты на Свальбарде.
О нефтедобывающей промышленности, от которой нашей стране никакой пользы, но которая зато служит диктаторским режимам в развивающихся странах и на основе которой создаются все новые и новые военные базы. Неужели Ермунн никогда не устает? Не заснет ли он скоро с пером в руках? Ты слышишь меня, Ермунн, меня, сизого голубя? Я вижу, как ты постарел, как ты мерзнешь.
Мне-то, счастливчику, ничего не стоит найти хлебные крошки. Каждое утро я могу, насытившись, усесться под стрехой и смотреть вниз, на проходящих по улице людей. Смотрите, вон из дверей вышел Ермунн Хаугард. Хорошо ли он сегодня спал, хорошие ли сны ему снились? Он неторопливо бредет по улице. Куда, на встречу с товарищами? У него опять «общее дело»? Ермунн и его друзья часто выходят на «общее дело» – с малярными кистями, плакатами и клеем. Они идут в кварталы, где живут иностранные рабочие, идут в их магазины, видят грязные ругательства и отвратительные эмблемы, намалеванные краской на стенах, окнах, дверях. Все время кто-то портит имущество, пишет свои грязные призывы: «ВОН ЭТОТ СБРОД!», «СБРОД – В ПАКИСТАН!», «НОРВЕГИЯ –
ДЛЯНОРВЕЖЦЕВ!», «ВЫСТУПАЙТЕ В ПОДДЕРЖКУ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАРТИИ!», «ВЕНОК НА МОГИЛУ КВИСЛИНГА!». Как бы мне хотелось жить в другом городе, где у людей больше радости…
Вон Ермунн встречается с товарищами! Они смывают надписи с первой стены и перекрашивают ее. Потом они проходят по всему кварталу и везде замазывают надписи. А что им остается делать?
Ночью я, как все голуби, сплю, спрятав голову под крыло. Сплю я хорошо, крепко. Я не высовываю голову, даже если внизу, на улице, раздаются крики, если я слышу топот бегущих ног, вой полицейских сирен. Хотя иногда я знаю, что это бежит Ермунн, спасаясь от тех, кого он застал на месте преступления, когда они опять глумились над слабыми и бесправными. Но он каждый раз ускользает от них, и его одинокий огонек загорается снова.
Смотрите, Ермунн Хаугард моет окна! Он трет их, пока они не начинают блестеть, он даже напевает за работой какую-то мелодию. Что же сегодня случилось? Что я пропустил? Наверное, что-то очень значительное? Какие-то важные перемены? Ну ничего, еще узнаю. А пока можно, пожалуй, и поворковать…»
Голос третий:
«Вон идет Ермунн Хаугард! Он слепой, они разбили его очки, а в глаза брызнули кислотой, так что глаза сделались белыми, словно молоко. Он ощупью пробирается вдоль стены в тюремном дворе: шарит своими морщинистыми руками по шероховатому бетону, потихоньку продвигаясь вперед. Но вот он спотыкается и падает!
Я смотрю с большого расстояния, я – орел, и мои глаза зорче, чем у других птиц, я слежу за всем с вершины холма в предместье. Если я расправляю крылья, я могу парить в воздушном потоке, описывая круги над городом. Меня не видно никому, но мне видно все.
Когда началась Война, все покатилось под гору. Господа поделили между собой людей и материальные ценности и установили новый порядок.
Тебе, Ермунн Хаугард, всего сорок пять лет. Ты прожил три орлиные жизни и мог бы еще быть молодым. Но ты ползешь вдоль стены, а тебе приказывают: «Давай, давай, los, los,
go, man, go!
» Чего они хотят от тебя?
Ринувшись вниз с высоты в тысячу метров, я могу настигнуть лемминга или зайца, могу вонзить в него свои когти и проглотить его. Так уж устроены мы, орлы.
Они установили порядок, согласно которому богатые по-прежнему оставались богатыми. Богатые – они Чистые, а бедные – это Нечисть, Чума. Бедных развелось так много, что они стали представлять угрозу для богатых. Нечисть одерживала победу за победой, так началась Война. Так начинаются все Войны.
Биологи – богатые биологи – утверждают: «Бедные – совершенные кретины, они дегенерировали, вместо головы у них думают половые органы, их генами воспроизводится не интеллект, а их глупость, этому пора положить конец!» Я, орел, с высоты в тысячу метров задаю вопрос: почему нет на свете бедных биологов, тех, у кого тонкие шеи, вьющиеся волосы и темная кожа? Интересно, что бы сказали они об интеллектуальных способностях белых быков? Разве я, орел, рассуждаю о генах лемминга или зайца? Разве потому, что они, по теории таких «биологов», «недозвери», я насыщаюсь их плотью?…
Ты, Ермунн Хаугард, лемминг, но ты умен. Поэтому они схватили тебя, поэтому они терзают тебя. Поэтому тебя ждет смерть.
Теперь они гонят тебя вверх по лестнице. Ты спотыкаешься на ступеньках, но тебя заставляют идти дальше. Они тычут в тебя электродами, как это делают со скотом, когда его подгоняют на бойне к разделочному столу. На верхней ступеньке ты останавливаешься и со сжатыми кулаками поворачиваешься к тем, кого тебе не видно. «Давай, давай, los, go, man, go!» Тебя толкают, и ты падаешь на колени, твои белые глаза обращаются к небу, туда, где, по твоим расчетам, находится солнце. Но я, орел, расправляю крылья и заслоняю ими солнечный диск, не пропуская на землю ни одного луча. Сегодня там должна царить тьма.
Теперь, Ермунн, тебя поставили к стенке. Напряги свои руки и ноги. Держись, Ермунн, держись! Теперь они целятся из винтовок в твою голову, в твою юную и старческую голову. Улыбайся, Ермунн, улыбайся! У тебя светлые волосы, светлее, чем у них, у тебя белая кожа, белее, чем у них. Их ослепляет эта белизна. Но гены в твоем теле, Ермунн, неправильные, таким, как ты, жить не положено. Вот почему они направляют сейчас на тебя свои винтовки.
Я, орел, видел, как пал Ермунн Хаугард. Видел, как из его пробитого пулями тела заструилась кровь. Красная кровь – кровь ведь у всех людей на свете красная».
Три птицы, три голоса.
