Появился подполковник Спарыкин. Он поздоровался за руку со всеми мужчинами, в том числе и со мной. Тетю Галю и Нелю обнял, постоял над телом минут пять, перекрестился, потом взял Нелю под локоть и увел на кухню. Мы с Ольгой подождали еще полчаса, но ничего не произошло. Я прошел на кухню, извинился перед Спарыкиным за вторжение, сказал Неле, что ухожу. Пообещал вернуться. Потом отвез Ольгу, поставил машину на стоянку, пришел домой и лег спать.
      Я проснулся в одиннадцать вечера в той же позе, в которой уснул. Тяжесть в голове помешала мне сразу подняться. Минут пятнадцать я щурился на злополучный фонарь в окне. Какой дурак устанавливает фонари, свет которых теряется в ветвях деревьев и окнах квартир?
      Просыпаться нужно утром. Сон на закате - сплошная головная боль и изжога. Я выпил стакан кефира и сходил в душ. От кефира случился понос, после которого пришлось мыться снова. Хотелось испытать чувство полной свежести. В ожидании, пока высохнет голова, я тупо смотрел в телевизор, но ничего не понимал, не мог сосредоточиться. От нетерпения я нашел фен и пару раз обжег им корни волос. Волосы казались сухими, но я знал, что весенний ветер одним порывом обеспечит мне долгую нудную и сопливую простуду, поэтому еще полчаса потратил на поиски кожаной кепки с опускающимися ушами.
      Одевшись во все черное, от носков до рубашки, я спустился в ночь. На углу, в баре, я выпил чашку растворимого кофе с трюфелем, чем поверг свой желудок в полное недоумение. Минуты две он возмущался, а я - пукал. Пока шел до остановки, все кончилось. В трамвае напротив меня сидела симпатичная девушка лет двадцати. Я бросил в нее улыбку, на которую она ответила холодным презрением. Ночь превратила окна трамвая в зеркала, и вместо пейзажа за стеклом подсовывала мне мое собственное отражение. Небритый субъект в черной кожаной куртке и в кепке с опущенными ушами. Слишком противный, чтобы тратить на него свое хорошее настроение. И слишком нищий, если ездит по ночам в одноглазых трамваях. Перед нужной мне остановкой, проходя мимо девушки, я остановился, слегка наклонился, и негромко сказал:
      - Я вас очень хорошо понимаю!
      - Дурак, - со страхом ответила она.
      Квартира Игоря не была заперта. Не разуваясь, я прошел прямо в зал. Посреди зала стоял гроб с телом. На диване сидела женщина с красным носом, которая утром открывала мне дверь. Пахло формалином и кровью. На столе горела тонкая свеча.
      - Все уснули, - сказала женщина. - А покойника нельзя оставлять одного в такую ночь. Его душа рядом, - она посмотрела на меня осоловевшими глазами и заплетающимся языком продолжила: - Неле и родителям мы дали успокоительного. Пусть поспят. А в три меня должен сменить Иван.
      Я не знал, кто такой Иван. Я не знал, кто эта пьяная, самоотверженная женщина.
      - Вы идите, я посижу, - сказал я.
      Она ушла.
      Я заглянул в спальню, а затем в детскую комнату. Везде спали люди. На кухне, на холодильнике я обнаружил десять восковых церковных свечей, которых вполне хватит до завтрашнего дня. В туалете на стиральной машинке лежала наполовину пустая пачка сигарет. Я вытащил одну и попробовал закурить. Закашлялся и выбросил в унитаз. Завершив обход, я вернулся в зал, сел на диван и принялся смотреть на то, что когда-то было моим товарищем.
      Я думал о том, что не стоит плакать и убиваться по этому огромному куску костей и мяса, обтянутому кожей. То, что лежало передо мной, не было Игорем, оно даже отдаленно не напоминало моего друга. Тело - всего лишь символ. А Игорь... Он теперь лучше нас знает, что такое бесконечность.
      В детстве я закрывал глаза и пытался представить себе бесконечность и не мог. У меня просто не хватало фантазии. Но и конец вселенной, который представлялся мне в виде стены, тоже не был настоящим концом, ведь всегда за любой стеной опять начинается нечто. С возрастом эта загадка перестала меня волновать, и лишь сегодня я понял, что ответ приходит вместе со смертью.
      Я не любил слово "душа", но свято верил - то главное, что есть в человеке, не исчезает вместе со смертью его тела, а продолжает существовать. А иначе, скажите на милость, какой во всем смысл?
      Я попробовал выстроить диалог с Игорем. Сам спрашивал и сам же за него отвечал.
      - Ты знал, что тебя убьют? - спрашивал я.
      - Нет, - отвечал я сам себе.
      - Но ты догадывался, что тебе грозит опасность?
      - Нам всем грозит опасность.
      - Ты знал убийцу?
      - Это не важно. Ты ведь его видел.
      - Я видел только его машину. Я его знал?
      - Это не важно.
      - А что важно?
      - Важно, чтобы он за это ответил.
      Игра была довольно рискованной, а диалог - сомнительным. Естественно, я был совсем один, но, разговаривая таким образом, старался почему-то выглядеть лучше, чем я есть на самом деле, как ведут себя при разговоре с человеком, которому хотят понравиться. Я очень много чего пообещал покойному в порыве откровения - позаботиться о его семье, ходить на его могилу, но, самое главное, я пообещал рассказать ментам про светлую девятку.
      - А что я скажу, если меня спросят, почему я сразу обо всем не рассказал? - спросил я.
      - Скажи, как есть, - посоветовал мне Игорь.
      - Тяжело признаваться в собственной трусости.
      - Тогда скажи, что забыл.
      - А почему вспомнил?
      - Скажи, что я тебе напомнил.
      - Дурдом.
      Я долго заигрывал с пустотой и менял свечки. В три часа ночи меня никто не сменил. В семь утра пришла Игорешкина теща. Она, сладко зевнув, с удивлением посмотрела на меня и спросила:
      - Ты откуда взялся?
      - Я пришел еще вчера.
      - А кого ты сменил?
      - Я ее не знаю.
      - Ты хоть спал?
      - Ну...
      Она растрогалась.
      - Ты настоящий друг.
      Она забыла, как меня зовут, какое-то время пыталась вспомнить, но не смогла.
      - Пойду заварю чай, - сказала она.
      Чая я не дождался. Появление живого человека подействовало на меня расслабляюще. Я вначале поднял ноги на диван, потом вытянул их, а потом уронил голову и уснул с чувством выполненного долга параллельно телу Игоря в той же позе, на спине лицом вверх.
      В спальню меня перетащили, когда окончательно рассвело. Кому принадлежали руки, взявшие меня под мышки, я не догадался. Я даже не открыл глаза, позволил снять с себя рубашку и сразу же провалился в черноту, как только коснулся потной кожей прохладной простыни.
      Вынос тела был назначен на двенадцать и я бы обязательно проспал этот торжественный момент, если бы не Неля. Она растолкала меня за плечо.
      - Коля, вставай, пора. Скоро приедут за Игорем, - сказала она.
      - Угу, - ответил я.
      - Просыпайся. Спасибо тебе, что не оставил его одного. А я ...
      - Да, да, да, - ответил я и сел.
      Ее глаза по-прежнему были на мокром месте. Если честно, то всей этой грусти было с меня более чем достаточно. Я накинул рубашку и вышел в зал. Там сидела куча народу. Я почувствовал на себе осуждающие взгляды. Как будто все вели себя прилично, а я один вчера напился. Я все понял в ванной, когда посмотрел в зеркало. Неля дала мне "Жилетт" и полотенце, чтобы я смог привести себя в порядок. Я попросил чистую сорочку. Она принесла, разумеется, Игорешкину. Я не удержался и посмотрел лейбл. Сорочка оказалась французская.
      Когда приехали катафалк и оркестр, я ни в чем не участвовал. Я не помогал выносить гроб, венки и цветы. Я скромно стоял в стороне и пытался до конца проснуться. Чтобы добраться до кладбища, мне пришлось напроситься в пассажиры к Ефимову, в его белоснежную "Вольво".
      На кладбище мы минут двадцать бродили между могил в ожидании какого-то начальника. Все это время приглашенный поп размахивал кадилом и тянул заунывную молитву. Я встретил несколько ребят с нашего курса. Оказывается, Игорь со многими из наших поддерживал отношения. Мы поболтали. Все присутствующие говорили о нем, как о благодетеле. Я сразу представил себе Игорька, читающего им всем лекцию о правильной жизни.
      Прибыл подполковник Спарыкин. Впереди него шагал пузатый тип, которого как раз все ждали. Он оказался заместителем главы администрации и от лица государства открыл траурный митинг. Его пафосная речь сводилась к тому, что на таких предприимчивых и честных коммерсантов, каким был Игорь, должна возлагать свои надежды новая Россия. Подполковник Спарыкин пообещал найти убийц. Остальные говорили бессвязно и в основном плакали. Я слова не брал потому, что не знал, что сказать. Пока могилу закапывали, я несколько раз прошелся от главной дороги до могилы, туда и обратно, чтобы запомнить тропинку. Я ведь давал обещание приходить сюда. Правда, кому я его давал, себе или Игорю, разобрать теперь невозможно. Как и все, я бросил горсть земли в яму, потом грязными руками скушал кусок колбасы, но от водки отказался.
      Те же самые слова, что на кладбище, люди повторяли и на поминках, но речи их, разгоряченные водкой, были длиннее и витиеватее. Поминки проходили в простой столовой. У Нели хватило чувства такта не арендовать для столь скорбного события престижный ресторан. Блины, мед, компот, суп-лапша, гречка и котлеты. Я ел с аппетитом и еле сдержался, чтоб не попросить добавки.
      Тарелки опустели. Всем раздали платочки. Тесть поднялся и сказал:
      - Спасибо всем, кто пришел. До свидания, товарищи.
      Люди встали из-за столов, вышли на улицу, но еще долго не расходились. Толпа разбилась на небольшие группы. То там, то здесь слышался смех.
      Я подошел к Неле, взял ее за локоть и отвел в сторону.
      - Слушай, - сказал я. - Пусть Пашка хотя бы до девяти дней поживет у деда с бабкой.
      - С какой стати? - удивилась она.
      - А ты подумай.
      Она думала всего две секунды.
      - Ты прав, - сказала она. - Не бойся, я всегда буду помнить, что это их внук. Можно я выдам эту мысль за свою?
      - Не можно, а нужно. И еще... Мы с Серегой должны Игорю двадцать миллионов. Дай нам пару дней, и мы отдадим.
      - Деньги вы должны не мне, а фирме. Имей в виду, что предприятие никто закрывать не собирается. Туда и отдадите. Новому директору.
      - Хорошо, - я предвидел такой вариант развития событий. - А кто будет новым директором?
      - Ты.
      Я усмехнулся неуместной шутке.
      - Не болтай ерунды. И знай, что при покупке памятника ты должна учитывать и мою долю. Я должен участвовать деньгами. А то обижусь.
      - Это не ерунда. Дождись меня. Не уезжай, мне нужно с тобой серьезно поговорить, - сказала она и пошла к родителям Игоря.
      Я нашел подполковника Спарыкина.
      - Мне нужно вам кое-что рассказать, - сказал я.
      Он вышел из своей кучки и я негромко поведал ему о светлой девятке.
      - Почему сразу не рассказал? - маска вежливости моментально слетела с его лица.
      - Забыл с перепугу.
      - Не пизди! Хотя теперь это уже не важно.
      Он помолчал секунд пять, потом сказал с неприязнью такие же слова, что и Нелька:
      - Не уезжай. Дождись меня. Мне нужно с тобой поговорить.
      Он пошел туда, где Нелька разговаривала с родителями Игоря, лица которых просветлели.
      Мимо меня проходил Ефимов. Я окликнул его. Он собирался уезжать. Я опять напросился к нему в попутчики. Он согласился подкинуть меня до дома.
      В машине, закурив "парламент", Виктор сказал:
      - Вчера краем уха слышал, что Нелька с ментом хотят поручить тебе фирму.
      - Чушь. Я не потяну. И не было такого разговора.
      - Якобы это пожелания самого Игорька.
      - Ему что, угрожали?
      - Не знаю, - он картинно затянулся. - А ты точно ничего не видел в тот вечер?
      - Даже если и видел, то все без толку. А на фирму лучше поставить тебя. И опыт больше и масштабы. Я так - мелочь. Тем более, ты с ним начинал.
      - Мне это на хрен не нужно. Своих дел по горло. А ты сразу не отказывайся, если что, помогу.
      - Исключено, - сказал я твердо.
      - А мент тебя не любит, - усмехнулся он. - Не очень лестно о тебе отзывался.
      - Взаимно. Тупой, самодовольный тип.
      От нечего делать я рассматривал внутреннее убранство машины. "Вольво" - и есть "Вольво". Машина была почти новой. Большинство кнопок, мне, владельцу восьмерки, были незнакомы. Когда мой взгляд остановился на сотовом телефоне в держателе, тот зазвонил высоко и противно. Я вздрогнул. Новый "Бенефон" стоил столько же, сколько наш трехгодовалый "москвич", ну, может быть на миллион дешевле. Этой дорогой игрушкой Витек воспользовался привычно и без всякого понта.
      - Привет, - сказал он в трубку. - Да. Как договаривались. Начнем с "Вечерних огней". Дальше видно будет. В одиннадцать.
      - Не желаешь отдохнуть? - спросил он меня, положив трубку. - Мы с приятелем собираемся сегодня зависнуть в ночном клубе. Присоединяйся. Возьмем блядей...
      - Мне бы выспаться, - отказался я.
      - Ну, смотри, - не стал настаивать Виктор.
      Я попросил его, чтоб он высадил меня на противоположной стороне проспекта, около подземного перехода, за квартал до моего дома. Мне хотелось пройтись. Грубо нарушив правила, Виктор перестроился к обочине и долго ехал вдоль бордюра в поисках сухого места. В результате мы остановились метров на тридцать дальше. Поблагодарив Ефима, я перемахнул через красное ограждение и пошел вдоль аллеи в сторону аквариума подземки.
      Впереди меня шел прохожий в демисезонном пальто мышиного цвета, в белой с черными пятнами собачьей шапке. Я ходил в такой шапке до четвертого курса института. Прохожий слегка сутулился и был явно не в себе. Кто весной ходит в собачьей шапке? Да и кто вообще в наше время ходит в таких шапках? Он очень медленно стал спускаться в подземный переход. Я бы мог давным-давно его обогнать. Но, обгоняя, я бы не удержался и посмотрел ему в лицо. А мне не хотелось.
      На лестнице из перехода послышались звуки музыки. Попав в свет неоновых ламп, я увидел девчонку с короткой стрижкой с гитарой и лохматого парня со скрипкой. Девчонка приготовилась петь, ее лицо исказила гримаса вдохновения, рот приоткрылся. В тот момент, когда из ее уст послышались первые звуки, в поле моего зрения опять попал мужик в собачьей шапке. Мужик, девчонка и кафельная плитка стен перехода слились в одну картину. На долю секунды я переместился на десять лет назад, в тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Это не было дежа вю, я просто поймал ощущение того времени, даже почувствовал запахи. От кайфа у меня подкосились ноги. Я прислонился к столбу и попытался закрепить в себе это чувство, но оно быстро улетучилось, и я снова очутился там, где стою, в настоящем времени. И только сладкая ностальгия растеклась по всему телу.
      - Зеленый червяк электрички,
      Раздавленный солнечным светом,
      Подох между лесом и городом,
      Уткнувшись в красный фонарь.
      В вагоне напротив девочка,
      В окошко выставив личико,
      Забавно корчила рожицы,
      Ловила губами январь, - пела некрасивая девчонка.
      - Ту ду, ту ду, - подтягивал длинноволосый парень, когда не играл на скрипке.
      Я лелеял в себе ностальгию. Я стоял, слушал музыку и пытался разобраться, почему мне так радостно от обрывков воспоминаний. Неужели я был так счастлив десять лет назад?
      Вряд ли.
      Музыканты обратили на меня внимание. Видимо, решив, что я - клиент перспективный, они стали петь особенно старательно. Я бросил им в футляр из-под скрипки тридцать тысяч. Девчонка послала мне воздушный поцелуй. Их собственный репертуар быстро иссяк. Они спели по моей просьбе "Дождь", "Свечу", "Ночную птицу". Когда зрителей прибавилось, я превратился в отработанный материал, и менестрели стали выполнять пожелания тех, кто еще не раскошелился.
      Пели они хорошо. Но в переходе было холодно и сыро. Нужно было идти. Когда они замолчали, чтобы перекурить, я зачем-то подошел к ним и сказал:
      - Ребята, что вы тут мерзнете? Пошли ко мне, я тут рядом живу. У меня тепло. Попоем.
      - Ты один? - подозрительно спросила девчонка, выдохнув мне в лицо табачный дым.
      - Один, - ответил я. - Выпивка есть.
      - Хавчик имеется? - спросил парень.
      - Найдем.
      Они переглянулись и стали собирать инструменты.
      Познакомились мы в гастрономе, куда зашли по пути, чтобы купить хлеба и кока-колы. Девчонку звали Рита, ей было двадцать лет, парня - Стасик, на год старше. Студенты. Фенечки, джинсы, челки. У Риты по три серьги в ухе. Оба довольно чистые для музыкантов и хорошо одетые для студентов. Стасик с юношескими угрями. Никаких признаков вежливости по отношению ко мне, легкая снисходительность. На сегодняшний вечер я должен был заменить им подъезд.
      Кроме хлеба и газировки я купил еще палку колбасы и бутылку водки на всякий случай, хотя дома у меня ее должно было быть немерено.
      В квартире они вели себя очень прилично. Помыли руки, Рита помогла мне накрыть на стол. Мы сели на кухне. Ели, пили и пели. Я быстро захмелел. После третьей рюмки Рита попросила разрешения позвонить какому-то Антону и пригласить его сюда, дескать, они сегодня должны были с ним встретиться, он сидит и ждет звонка. Я великодушно согласился и попросил спеть "Поворот". "Поворот" они не знали. Молодежь...
      Через две песни в дверь позвонили. Я высказался на тему, что их Антон очень шустрый, но это оказался не Антон. На пороге стояли подполковник Спарыкин и Неля.
      - Я ведь просил тебя не уезжать, - сказал Спарыкин и вошел в квартиру, слегка толкнув меня в глубь коридора.
      Следом за ним вошла Неля.
      - Нам нужно поговорить, - сказала она.
      - У меня гости, - возразил я.
      В подтверждении моих слов в дверном проеме возник Стасик. Не поздоровавшись, он протиснулся между мной и Спарыкиным и прошел в туалет.
      - Он что такой лохматый? - очень громко спросил подполковник. - Гомик, что ли?
      - Музыкант, - сказал я.
      Спарыкин прямо в обуви прошел на кухню, посмотрел на Риту, на гитару и на стол. Зрелище не доставило ему удовольствия.
      - Ну-ка спой что-нибудь, - сказал он Рите, затем оглянулся на меня. Может, я желаю присоединиться.
      - Я про "Катюшу" песен не пою, дедушка, - сказала Рита.
      - Алексей Лукьянович, не надо, - сказала Неля. - Пусть они сидят здесь, а мы поговорим в комнате.
      - Ладно, - сказал подполковник, глядя в сторону Риты и вернувшегося Стасика. - Дети, двадцать минут, чтобы я вас не видел. Сидите на кухне тише воды, ниже травы.
      Спарыкин и Неля сели в комнате на диван, я напротив них в кресло.
      - Коль, я как жена Игоря, - сказала Неля, - прошу тебя, чтобы ты согласился стать директором фирмы "Дисконт".
      - Это глупость, - сказал я.
      - Так хотел сам Игорь.
      - При каких обстоятельствах он тебе это сказал?
      - Он тебя любил. Он всегда хотел работать с тобой. Он всегда говорил, что ты - умница и порядочный, несмотря на все твои недостатки.
      - Так прямо и говорил?
      - Так прямо и говорил. А в последние два месяца пару раз, как бы в шутку, сказал, что если с ним что-нибудь случится, фирму нужно доверить тебе.
      - Ему что, угрожали? - спросил я.
      - Вроде бы нет. Я не придала этому значения. Я думала, что это шутка.
      - Мы с этим разберемся, - сказал подполковник. - В этой конторе тридцать процентов активов принадлежат мне. И я против тебя. Но... Игорь.... И Неля.... Настаивают...
      - Не знал, что работникам милиции разрешено участвовать в коммерческих проектах.
      - Остряк, - сказал Спарыкин. - Слушай, педофил, тебя принимают с испытательным сроком, и я обрадуюсь, если ты не справишься.
      - А если я откажусь?
      - Не откажешься.
      - У меня же есть другая работа.
      - Она у тебя есть, пока я не против. Да и доллары опять же...
      - Какие доллары?
      - Твои.
      - Неля, вы мне угрожаете?
      - Лично я - нет, я - очень прошу, - холодно сказала Неля. - Но, у Алексея Лукьяновича тоже есть право голоса, он - акционер. У него свое мнение. Я пытаюсь его переубедить.
      - Какие условия? - спросил я.
      - Если удержишь фирму на плаву и не потеряешь клиентов, войдешь в долю. Пока - зарплата, - сказал подполковник.
      - Какова моя предполагаемая доля?
      - Не хами, - сказал Спарыкин. - Ты лучше выгоняй этих детишек и садись думать о том, как спасти наши деньги. Ты должен засыпать и просыпаться с мыслью об этом. Восемьдесят семь миллионов украдено, да и в бухгалтерии не все чисто.
      - Я подумаю, - сказал я, хотя чувствовалось, что выбора у меня не было.
      - Думать не надо. Завтра - вторник, тебе нужно идти на работу, на новое место.
      - Дайте мне два дня.
      - Зачем? - спросил Спарыкин.
      - Нужно съездить к матери в деревню. Потом я дам ответ.
      На кухне не выдержали и запели. Подполковник сказал:
      - Хорошо. Два дня. И не забудь завтра явиться в отделение и дать показания насчет светлой девятки.
      Они встали и ушли. Я их даже не проводил.
      Когда я вернулся на кухню, ребята допивали вторую бутылку. Ни кто из них не стал задавать вопросов. Мы снова стали петь и пить.
      Мои новые знакомые откровенно смеялись надо мной, когда я взял в руки гитару и попытался вспомнить студенческие времена, выстроив давно забытые аккорды. Я врал и фальшивил и больше орал, чем пел, и мне было наплевать на то, что они думают. Я с наслаждением вытаскивал из небытия забытые образы юности и вместо утерянных фраз свистел или пел: "ла - ла - ла". Мне было хорошо.
      - По какому поводу траур? - спросил Стасик, когда я закончил концерт.
      - Что, очень заметно?
      - Ну, да, - подтвердила Рита. - Попусту никто душу рвать не будет.
      - Я сегодня друга похоронил, - сказал я.
      - Настоящего? - спросил Стасик.
      - Оказалось, что - да. Вернее, он думал, что он мне настоящий друг, а я - ему.
      - А ты?
      - А я не знал.
      - Что вы настоящие друзья? - спросила Рита.
      - Ну да. Я думал, что это просто слова.
      - А теперь узнал? - ехидно спросил Стасик.
      - Ну, да.
      - Разве так бывает?
      - Наверное, не бывает, - с сомнением сказал я.
      Стасик предложил выпить за дружбу. Мы выпили, закусили, потом я выкурил целую сигарету и отключился.
      Ночью я проснулся на диване, попробовал встать и наступил на тело. Меня обуял липкий ужас, видимо, мне снился какой-то кошмар. Я отдернул ногу, снова лег и свесил с дивана голову и руку. На ощупь тело на полу оказалось живым и теплым, оно дышало и при ближайшем рассмотрении оказалось Стасиком. Он спал в очень неудобной позе.
      Из-под кухонной двери пробивалась полоска света. Мучимый жаждой я встал и мотыльком потянулся на свет. Рита сидела на коленях у какого-то парня. Они взасос целовались. Я поискал кока-колу, но нашел лишь пустую бутылку. Холодильник тоже меня ни чем не обрадовал. Пришлось пить сырую воду из-под крана. Напившись, я опять посмотрел на парочку. Они оторвались друг от друга и обратили на меня внимание.
      - Познакомься, это - Антон, - сказала Рита.
      - Очень приятно, и главное, вовремя, - сказал я Антону, который походил скорее на гопника, чем на музыканта.
      Часы показывали три часа ночи.
      - Сто грамм будешь? - спросил Антон.
      - Нет.
      - Ты бы нам, земляк, диван освободил, а сам лег на кресло, - сказал Антон.
      - Перебьетесь, - с трудом рассердился я, сходил в туалет и лег поперек дивана, чтобы у тех двоих на кухне не возникло желания подложить мне под бок спящего Стасика.
      Я долго не мог уснуть под свистящий шепот с кухни, звон рюмок и сопение пьяного паренька на полу. Я силился вспомнить, какой кошмар мне снился перед этим, потом решил, что последние три дня пострашнее любого кошмара и поспешил спрятаться от действительности, телепортировавшись в ночь.
      4.
      Я летел на сверкающей, свежевымытой восьмерке по Николаевскому шоссе со скоростью сто пятьдесят километров в час. Эту современную четырехполосную магистраль построили недавно, после чего мои нечастые поездки на малую родину превратились в сплошное удовольствие - на этом шоссе я установил свой личный рекорд, преодолев сто километров до нашего поселка за сорок восемь минут.
      "Шла Саша по шоссе и сосала сушку", - вот уже минут десять бормотал я про себя, как мурлычут привязавшуюся мелодию и постоянно, даже в уме, делал ошибки в этой детской скороговорке. "Кто она, эта дура Саша?, - думал я. Почему она шла именно по шоссе и почему сосала сушку, а не грызла ее, как все люди"? Я давно заметил, что в моей голове в тяжелые моменты срабатывает защитный рефлекс. Если окружающее давит и решения даются нелегко, если думать о случившемся неприятно или попросту не хватает сил, мой мозг самопроизвольно забивается всякой ахинеей, вроде детских считалочек, и отдыхает оберегая мое сознание.
      На одном из поворотов из пакета на заднем сидении выпала двухлитровая бутылка спрайта, упала за кресло водителя и начала перекатываться по коврику. Пришлось прижаться к обочине и остановиться. На сегодня гонка была проиграна.
      Я достал бутылку, вытер ее чистой тряпкой, положил обратно в пакет, пакет поставил за кресло пассажира и выдвинул кресло на максимум, прижав продукты к заднему сидению. Однажды я привез матери газировку, которая всю дорогу болталась по машине. Мать открыла крышку и облилась с ног до головы. В тот день вместо редкой радости в ее глазах я получил привычную взбучку.
      Мать никогда не брала у меня ни денег, ни продуктов, единственное, от чего она не могла отказаться, была всякая ерунда типа приторной импортной газировки, бананов и апельсинов. Увидев оную еду, она становилась похожей на ребенка, которому дали шоколадку, и эта беззащитность, появлявшаяся на пару секунд, была мне особенно дорога. Ради этих нескольких мгновений, когда она признавала во мне сына, ну, может быть не сына, а так, близкого человека, я готов был таскать ей кока-колу упаковками, а бананы коробками. Никаких других способов выслужиться перед матерью не существовало, по крайней мере, я их не нащупал в ходе моей борьбы за сохранение подобия семьи. Маниакальное желание сблизиться с этим непонятным и бесконечно далеким от меня человеком преследовало меня с детства и с возрастом, как ни странно, оно становилось все острее, хотя к его исполнению я не приблизился ни на шаг.
      Над проблемой отцов и детей я начал размышлять еще утром, когда проснулся в своей квартире, мучимый похмельным синдромом, вызванным, скорее всего не большим количеством выпитого накануне, а выкуренной сигаретой. В моей комнате спали три совершенно незнакомых человека, в сущности, еще дети. Один на полу в луже блевотины, два других - в креслах. Было девять часов утра. Полный разгром на кухне и в ванной. Я попытался растолкать спящих, сообщив им, что давным-давно наступило утро. Но никто из них не вскочил в панике и со словами: "Меня потеряли родители", - не побежал домой. Каждый из них отнесся ко мне как к зеленой мухе, и продолжал спать. "Бедолаги, - решил я. - Их тоже никто не ждет".
      Я перемыл на кухне всю посуду, убрал под стол пустые бутылки. Вытер влажной тряпкой полупереваренную пищу около Стасика и положил ему под голову думку. После этого навел порядок в туалете с ванной и принял душ. Никто не проснулся. Я выпил кружку крепкого чая, перед тем как уйти позвонил Сереге и сказал, что меня не будет в городе два дня. Серега отнесся к этому с пониманием. Он справится.
      Я растолкал Риту.
      - Будете уходить, захлопните дверь, - сказал я.
      - Угу, - промычала она, еле-еле приоткрыв опухшие глаза.
      Я забрал машину со стоянки и поехал давать показания. Минут тридцать я стоял, прислонясь к подоконнику около двадцать первого кабинета в Заводском отделении милиции в ожидании майора Трофимова, который находился на оперативке. Это была очень долгая оперативка. Закончилась она только в двенадцатом часу. Когда группа людей вышла из кабинета начальника, я сразу узнал майора. Им оказался один из тех двоих, кто допрашивали меня в субботу вместе с подполковником Спарыкиным. Сегодня он показался мне значительно старше. Он выглядел усталым и на вид ему можно было дать лет пятьдесят.
      - Зайдите, - увидев меня, сказал Трофимов и открыл дверь.
      На этот раз кабинет не показался мне таким зловещим. Если бы я не знал, где нахожусь, то подумал бы, что хозяином этой комнаты является безобидный бухгалтер или клерк среднего звена.
      Майор нисколько не удивился моему визиту. Он протянул мне бумагу и сказал:
      - Пишите. Число поставьте вчерашнее.
      - Почему вчерашнее? - зачем-то спросил я.
      - Потому что со вчерашнего вечера светлая девятка в разработке.
      - Милиция не дремлет.
      - Ну-ну. Остряк.
      В целом Трофимов был настроен дружелюбно. Прочитал мой опус, велел добавить несколько обязательных фраз и отпустил меня восвояси.
      Голова больше не болела, зато проснулся зверский аппетит. Я решил перед дорогой пообедать в театральном кафе, припарковал машину около театра драмы, где трое сопливых мальчишек, шныряющих около колонки, вызвались помыть машину за тридцать пять штук. Я вытащил коврики, закрыл двери и пошел кушать цыпленка табака, единственное блюдо, которое готовили в этом дешевом притоне более или менее качественно. В нашем городе днем пообедать практически невозможно.
      Сидя за грязным столиком по соседству с двумя опохмеляющимися алкашами, я в который раз за последние три дня размышлял о смысле жизни в целом и о своей жизни в частности. Получалась полная бессмыслица. Я ни до чего не додумался, единственное, что я понял, это то, что к матери мне съездить попросту необходимо. Конечно, ей глубоко наплевать на мои проблемы, наверняка она не скажет мне ничего хорошего, но я знал, что мне станет значительно легче от того, что я ее увижу.
      За три дня весна окрепла, солнце палило нещадно, отражаясь в бесконечных разливах по обеим сторонам дороги, вспыхивало и справа и слева и спереди, и даже в зеркале заднего вида. Никуда нельзя было деться от этого веселого артобстрела, оставалось только щуриться. Грачи вместе с воронами и галками склевывали с теплого асфальта останки раздавленных сусликов, взлетая прямо из-под капота. У некоторых жадность брала верх над осторожностью, и тогда они сами становились пищей для своих собратьев. Весна - самое подлое время года. Она дарит надежду, а надежды никогда не оправдываются.