Лествичное право привело к образованию княжеских снемов или съездов. Что такое княжеский снем или съезд? Это попытка князей договориться и установить какие-то отношения. Они смутно почувствовали, что что-то неладное происходит, что нужен какой-то общественный договор. Но поскольку никаких формул права на Руси не было, а Византии поделиться было нечем, происходит абсурдная вещь. Княжеские снемы, первый из которых происходит в XI веке, дают формулу «Каждый да держит отчину свою».

То есть опять попытка вернуться к здравому смыслу, к традиции. Традиционалистская формула государства, не договорная, а традиционалистская!

Первый княжеский снем, с которого разъехались после братской пирушки довольные и счастливые князья, завершается страшным преступлением. Потому что злокозненный князь Давид Игоревич с сообщниками ловит князя Василька Теребовльского и ослепляет его сразу после снема. Договор «по совести» ровным счетом ничего не значил, и другие князья принудить этого Давида Игоревича к какому-то искуплению не смогли, потому что тщетно пытались собрать какое-то ополчение, и вот: один идет, второй говорит, что меня это не касается, третий говорит, что у меня более важные дела.

Ярослав тоже вовсю барахтался в этой формуле. Сначала он разбирался со своими братцами — всю первую половину своего княжения. Потом у него был маленький период передышки, когда он вводил на Руси элементы культуры Запада, вернее, пытался ввести с помощью династических союзов. Вот в этот момент чуточку открывается форточка, возникает какой-то сквознячок. Но, к сожалению, вместо того, чтобы впустить к себе книжников, проповедников, начала правовой культуры Запада, о которой Ярослав не знает ровном счетом ничего, он просто ссужает деньги норвежскому и французскому королям, и даже его супруга, которая сохранила свою веру и своих священников, абсолютно ни в какие споры с ним не входит: ни в религиозные, ни в политические; и они существуют параллельно.

А на Западе — Генуя, на Западе — Венеция, на Западе возникает ранний капитализм.

Русь и Запад скользят мимо друг друга и не соприкасаются. Не происходит диффузии, не происходит взаимопроникновения. Потому что уже есть настороженность: из Галилеи, то есть с Запада, может ли быть что доброе? Поскольку единственная заграница, с которой по-настоящему соприкасается Русь, это Дикая Степь с половцами. Естественно, от заграницы Русь ничего доброго не ждет. Есть ужас, есть чувство, что все чужое — это смертельно. Нет ощущения, что можно что-то взять, чем-то покорыстоваться: каким-то новым знанием, какой-то новой культурой.

И князья со своими братскими чувствами доходят до того, что у 1216 году состоялась знаменитая битва при Липице. Помните, что происходит в другом мире в 1215 году? Значит, в Англии — Великая Хартия Вольностей, а у нас — битва при Липице. Сражаются князья, опять по поводу своих заморочек, и 9 тысяч человек погибают только за один день. Взаимная ненависть достигла апогея. Чувства единого народа нет. И после такого прецедента, как битва при Липице, его еще очень долго не будет.

Но на Севере есть нечто, что выходит из общего ряда настолько, что заставляет биться сердце (вопреки всему!) неумеренной надеждой. Там есть господин Великий Новгород. Там есть Псков — (Плесков).

Они абсолютно независимы, за исключением небольшой дани, скорее взноса на общие нужды, этакого налога на Великого князя. И их гражданская структура совершенно совпадает со структурой западных городов, но она выше структуры Запада.

Потому что военная демократия Новгорода и Пскова предполагает полное отсутствие унижения низших перед высшими. Она предполагает равенство. Гражданское равенство. Она предполагает гражданские права. Собственно, это наш Рим, наш республиканский Рим. Рим после царей, но до императоров. Рим Сципионов и Регула, Рим, который победил Карфаген только потому, что он не был деспотией, только потому, что он нес новую истину: гражданскую свободу.

Новгород устроен идеально. Это город-государство, республика, у которой очень оригинальная структура. Все выбирается, и всех выбирают. Епископа выбирают. Совершенно неслыханная вещь для тогдашней Руси, да и для Запада тоже. Епископ избирается, избирается посадник — исполнительная власть. Есть законодательная власть, как бы плебисцит, Вече, наш Форум, есть все, что и сейчас имеется на Западе, только без тайного голосования. Есть и некий Совет Господ. По сути дела это Сеньория: флорентийская, венецианская, — какая хотите. Это Сенат. И сенаторами там состоят очень своеобразные новгородские бояре, которые отнюдь не обломовы, не бездельники. Это знать, которая получила свои деньги благодаря торговле, благодаря тогдашней промышленности. Каждый чем-то владеет. Мастерскими, целыми рядами мастерских, где изготавливают иконы, ткани, посуду. Все торгуют. То есть, по сути, от купечества бояре отличаются только тем, что они происходят из более древнего рода. Это те же патриции, но деятельные.

Штольцы хорошего происхождения.

Чем отличались патриции от плебеев к I веку до н. э. в Риме? Ведь Юлий Цезарь происходит не из патрицианского рода. Он происходит из знатного плебейского рода. Какой абсурд! Как может быть плебей знатным? Да, он может быть знатным. Потому что патрицианские роды просто первыми пришли в Альба-Лонгу, а затем в Рим, а плебеи пришли потом. Они были нисколько не хуже, но они пришли на два-три века позже. Потом у них будут те же деньги, те же традиции, та же гордость, та же честь.

И вот наши бояре — это патриции Новгорода. Есть купцы. Они стоят на ступеньку ниже. Они пришли потом. Это новгородские плебеи.

И есть житые люди, или лучшие люди. Это новгородские дворяне. Они беднее бояр, они мелкие предприниматели. Они не крупные и не средние. Они тоже занимаются делом. В Новгороде все зарабатывают себе на хлеб. Каждый или торгует, или что-то производит, или владелец какой-нибудь мануфактуры или мастерской: такой древней протофабрики.

И внизу, наконец, находятся черные люди, которые вовсе не считают себя рабами, не являются холопами, ни перед кем не стоят на коленях. Это новгородские воины, ремесленники. И каждый ремесленник — воин. И все Концы Новгорода обязательно делятся на сотни, а крупнее их — на тысячи. Воинская дисциплина в бою, а после боя — гражданская структура. Эти Концы после боя заботятся о том, чтобы дети получали образование, чтобы все умели читать и писать. Есть такие земские школы. В Новгороде все грамотные. Есть некие ссудные кассы, из которых ремесленнику, начинающему свое дело, выдается кредит (беспроцентный!) на обзаведение.

Здесь лествичное право преобразуется с помощью договора в вещь очень здравую. Новгород, по сути дела, — это капиталистическая республика. Тот самый Запад, который не только их, но и наш. Это абсолютное доказательство. Те же славяне, но в других социальных условиях, создают структуру, которой нет равной в Европе. Опять-таки все сыты. Иноземцы, приезжая в Новгород (а их там столько, что шагу ступить нельзя, чтобы на посольство не наткнуться), удивляются, что в Новгороде все ходят в сапогах, никто не ходит в лаптях. Все сыты. У всех гордо поднята голова. Никто никому не кланяется. Каждый гражданин имеет право высказать свое мнение на Вече. Потом это все переходит как бы в Совет Федерации, в Сенат, если можно Совет Федерации назвать Сенатом. Просто даже всего тебя передергивает, когда думаешь, насколько Сенат отличается от Совета Федерации. А там настоящий Сенат, Совет Господ, где заседают такие, как Борецкие, такие, как Губа-Селезневы.

Но народ имеет право на обжалование всего и всегда. А кто такой князь? Князь в Новгороде избирается и приглашается. И получает определенное жалованье. Новгородский князь — это некий военный специалист. Это такой наемный генерал, которого приглашают, и который не может ничего поменять ни в гражданской, ни в политической структуре Новгорода, который никого не ограбит и не унизит.

Есть целая система судов. Есть Суд посадника. Есть Суд митрополита, т. е. новгородского епископа. Есть даже земский суд, когда судят выборные люди. В Новгороде появляется нечто похожее на суд присяжных! Они не успеют его сформировать, но есть основа, есть росточек в горшке. Если бы Новгород дожил до XVI или до XVII века, на Руси не было бы Ивана Третьего, не было бы Ивана Четвертого, не было бы звездного часа автократии. Этот ошейник циклического развития Руси (по Янову) на нас бы не замкнулся. И не Петр бы занимался вестернизацией Руси, а все это спустилось бы вниз с новгородских стен и распространилось совершенно свободно и ненасильственно. Уничтожив Новгород, Иван Третий уничтожил последнее семя свободы, и после этого опускается по-настоящему железный занавес. Тогда он опустился, а не при Сталине, Советам ничего не надо было делать. Надо было просто его кое-где заштопать и задвинуть поплотнее. Он уже существовал тогда, в XV в. Железный занавес опустится над Русью, начиная с Иоанна Третьего. Так что, видите, до большевиков еще будут пять веков автократии.

И главное, что было в Новгороде, чего мы не нашли на Руси, что мы с такой тоской искали: то, без чего не может быть свободной страны, — это независимые земледельцы — фермеры. Не наймиты, у которых и орудия были господские, и земля была господская. Не смерды, у которых была государственная земля и личные орудия, а земцы, у которых и земля была своя, и орудия были свои, которые никому ничего не были должны, которые участвовали в новгородском ополчении на равных и сами распоряжались плодами своих трудов.

То есть весь Север был реформаторским, потому что в Пскове было то же самое. Только в Пскове было еще меньше холопов. В Пскове было заметно большее влияние Литвы. Он был еще больше вестернизирован. И в Пскове было тише. Там Вече было организовано в более европейских правилах, там больше было моментов тайного голосования и меньше было крика. Никого там не предавали потоку и разграблению, никого там в Волхов не бросали, тем более, что Волхов протекал через Новгород, а не через Псков. То есть спокойная, договорная европейская структура; и вместо вдачей и рядичей, к которым мы привыкли на Руси, там были изорники, что-то типа европейских вилланов. То есть если даже человек очень хотел поступить к кому-то в холопы, его не брали. Не было холопов ни в Новгороде, ни в Пскове.

Псков был младше Новгорода. Новгород был сильнее. Новгород владел серебряными копями. Все серебро на Руси было новгородским. Новгород был безмерно богат от торговли, и поэтому Псков вел себя очень скромно, и роковая ошибка новгородцев была в том, что они все время выясняли отношения с Псковом. Они не пытались дать ему равные права и не пытались хотя бы оставить его в покое. Поэтому, когда им понадобится сильный союзник, вместо того, чтобы их поддержать, замученный постоянными сварами, претензиями, унижениями, попыткой ободрать его, взять лишнее, Псков возьмет да и поддержит врагов Новгорода, вместо того, чтобы поддержать саму идею свободы. Никто не знал, чем это обернется. Шелонская битва — это 1470 год. А Псков стали дергать еще в X веке.

Эти земцы — это и есть наши бонды, наши свободные фермеры. Идеальное гражданское устройство, которое доказывает, очень убедительно и неопровержимо, что разговоры о том, что свобода славянским племенам противопоказана и не дана, что они не способны к либеральному гражданскому устройству, что рождены мы рабами, чтобы сказку сделать былью — и ничего не попишешь, — все это ложь. Вот оно, доказательство. Вот скандинавский дух, помноженный на славянскую традицию — без традиции Дикого поля. Традиция Дикого поля не попадает в Новгород. Византийской традиции там тоже нет. Конечно, с Римом у них отношения были, прямо скажем, иллюзорные. У Пскова было больше реальных отношений с Римом, хотя латынь упрямо никто не принимал. Но тем не менее, епископ или митрополит во-первых, от князя независим, во-вторых, он — член Совета Господ. Он независим и от посадника. Он независим от Сеньории. Он вообще независим от всего, кроме Бога. И эта дифференциация в X в. уже существует. Просто она пока еще не нужна. Ее не было необходимости применять. Потому что структура абсолютно скандинавская: свободный воин — это свободный или ремесленник, или землепашец, и он сам может за себя постоять с мечом в руках. Он ни перед кем не преклоняет головы. Если бы это сохранилось, пожалуй, финальный свисток прозвучал бы над совсем другими результатами соревнования.

Знаменитые города Ганзейского права — европейские города — ничего подобного не имели. Да, там тоже была Сеньория. Там тоже были купцы, там тоже были дворяне, но на континенте не было земцев, не было йоменов, то есть не было свободных землепашцев. Это первое. Это было только в Норвегии, в Скандинавии. Во-вторых, приходилось искать покровительства феодалов. От одного феодала защищал другой. Вы помните знаменитую формулу Шварца: «Если ты хочешь избавиться от какого-нибудь дракона, заведи себе своего собственного». И все заводили себе своих собственных драконов. А это исключает формулу гражданской свободы. И потом, города Ганзейского права не были военными демократиями. Никакого Вече. Никакого самоуправления. Ремесленники могли решать только цеховые проблемы. Лишь то, что касалось непосредственно их ремесел. В управлении городом они не принимали никакого участия. Никаких князей и феодалов они не приглашали. Никакого посадника они не избирали, потому что бургомистр абсолютно не имел тех прав, которые имел посадник. И, конечно, хотя судьи были достаточно независимыми (не забудьте, все западное прошло через Рим, а Рим дает независимый суд, эту дифференциацию властей), и церковные феодалы были тоже независимыми, но часть населения не имела никаких гражданских прав. Черные люди, а они действительно были черные, то есть простые, в Новгороде были свободны и политически равны знатным, несмотря на то, что они были гораздо беднее новгородских бояр, то есть новгородских сенаторов.

Но к сожалению, эта структура была очень хрупкой и постоянно колебалась на волнах бушующего народного моря, на волнах охлоса.

Демократия постоянно рискует превратиться в охлократию. Это понимали греческие философы, это понимал и Монтескье, это почти всегда происходило. Не демократия Афин казнила Сократа. Сократа казнила торжествующая охлократия. Социальная рознь и сознание своего якобы социального интереса, а также и неумение признать социальное неравенство незыблемым, вечным и необходимым для существования человеческого общества, поиски какого-то иного варианта, попытки продлить человеческое развитие за рамки капитализма — все это приводит к тому, что низы начинают ненавидеть верхи и начинают искать способ, как бы от них отделаться. Возникает зависть, возникает ревность. Никто не довольствуется тем, что он сам заработал, и он начинает считать, (этот самый новгородец!), что все бояре — коррупционеры. Что они что-то у него украли, и что вообще такое социальное устройство несправедливо. Возникает глухой ропот. Возникают партии, неоформленные партии, не такие, как в Норвегии. Партии какого-то одного боярина. Поскольку бояре любили в те времена политику и использовали недовольство масс для того, чтобы ликвидировать, скажем, голоса своего соперника в Совете Господ, для того, чтобы их решение было принято в Сеньории. И они делают вещь непозволительную. Они начинают натравливать народ на своих коллег по Сенату. Народ делает выводы, и, как всегда, это доходит до полного абсурда.

Начинается самоуничтожение Новгорода. А ведь на юге не совсем пусто. Когда у нас наступит XV или даже XIV век, на юге уже будут сидеть московские князья. Талантливые, алчные, сильные, такие протофашисты, которые готовы воспользоваться всем чем угодно, употребить любые дипломатические ухищрения, только бы им подобраться к Новгороду. Этот островок свободы их несказанно раздражал, к тому же им нужны были серебряные копи, им нужна была новгородская торговля. Ведь приключилась большая беда. Киев перестает быть торговым городом. После крестовых походов путь на юг открыт. Гроб Господень никто не завоевал, да, по сути дела, он никому и не был нужен. Другое дело — пути на Восток, безопасные пути по Средиземному морю. Богатеет Италия. Богатеют южно-французские города. Вот здесь и начинается тот самый западный капитализм — Генуя, Венеция, Марсель. И народная тропа к Киеву зарастает травой, никаких больше караванов. Киев никому не нужен. Никто из варяг в греки не идет.

Другое дело — Новгород. Города Рейна процветают. Новгород входит в это созвездие городов Ганзейского права. За счет своей гражданской структуры он становится еще сильнее. У него великолепное войско. Но наступает момент, когда это самое войско начинает роптать против своих командиров, и теряется чувство опасности. Новгород был слишком долго первым на Руси. Он слишком привык к мысли, что ему ничто не угрожает. А ухо надо всегда держать востро и ходить надо всегда опасно. Угроза, не важно какая, имперская, коммунистическая, московская, византийская — есть всегда. И тот, кто забывает о ней, тот всегда проигрывает. Тот, у кого закружилась голова, тот перестает стоять на страже. Тот, кто перестал стоять на страже, оказывается побежден.

Москва очень хорошо всем воспользовалась. Новгород не умел договариваться. Вы это помните. Он с Псковом не сумел договориться, а ведь у Пскова была та же структура, что и в Новгороде.

Новгород не захочет спасать Русь от татар. Он сочтет, что это не его дело, он откупится, у него есть серебро. Татары никогда не дойдут до Новгорода. Есть чем откупиться. Татарам нужны деньги. Они покладистые. Давайте деньги — и дальше не пойдем. Новгород, который так великолепно расправляется с псами-рыцарями, с которыми, может быть, вовсе и не нужно было расправляться, а надо было заключить союз, будет платить отступное Орде. Хотя это и не будет выражаться в унизительных формах. Новгород будет далеко от этих унижений, но новгородские князья (эти демократически выбранные князья!), будут ездить в Орду, будут вносить деньги, будут заниматься народной дипломатией и интригами. Они смирятся с этим положением вещей и, когда Тверь призовет, Новгород не пойдет воевать. Не пойдет против Москвы, не пойдет против Орды. Новгород даст уничтожить Тверь. Даст уничтожить второй центр собирания Руси. Если бы Твери было суждено объединить Русь, если бы это была не Москва, судьба Руси была бы совершенно иная. Возможно, мы бы вылезли из нашей с вами ситуации. У нас был шанс прорваться. Мы не прорвались. Новгород не помог.

И когда Новгород останется наедине с Москвой, и столкновение станет неминуемым (Москва не могла долее его терпеть), тогда начнется самое страшное — социальная рознь. Охлос Новгорода сыграет свою роковую роль. Новгородцы, совершенно обезумев, начнут жаловаться на своих бояр в Москву. Они начнут апеллировать к московским князьям. Уж очень они ненавидели этих самых богатых бояр. И вот из-за этого социального ложно понятого чувства, из-за неумения смириться с социальным неравенством, из-за неумения его полюбить, потому что социальное неравенство — это двигатель прогресса, все и произойдет.

Московский князь постепенно, по шагу, вонзит свои коготочки в Новгород. Он начнет играть роль посредника. Он начнет как бы вершить справедливый суд. Выяснять, кто здесь прав, а кто виноват. Начнет мирить новгородцев. Еще немножко, и возникнут голубые каски из московских гарнизонов. Такие посредники, как в карабахском конфликте. Давайте мы вас всех помирим, мы скажем вам, кто прав, кто виноват. Пошли только за посредником и считай, что ты пропал.

В этот момент московский князь сделает потрясающий шаг. Он присвоит звание бояр московских новгородским боярам. Это все равно что орден дать. Как Жаку Шираку дали за заслуги перед нашим Отечеством (Первой степени!), вот точно так же дадут звание новгородским боярам. Им будет это очень лестно, все-таки иноземный орден. Мало того, что они у себя бояре, они еще бояре на Москве. А знаете, чем это кончится? Это кончится тем, что их сопротивление будет сочтено государственной изменой, когда начнется война между Новгородом и Москвой.

Иван Третий был великим государственным деятелем. Это был автократор первого класса. Иван Третий уничтожит Новгород его же руками. Иван Третий употребит на милитаризацию Москвы все лишние средства. Он создаст роскошную армию. А новгородцы будут жалеть денежек на военные расходы, поскольку социальные программы им покажутся более привлекательными. И когда они останутся наедине с милитаристской Москвой, выяснится, что давно уже московское войско, то есть эти их железные имперские легионы куда лучше, чем новгородское ополчение. Потому что новгородцы давно ни с кем не воевали. Они расслабились, на них никто не нападал. А Москва к тому моменту уже успеет покорить всех. Москва будет воевать целый век. Поэтому с Новгородом она справится достаточно легко.

И когда состоится битва при Шелони в 1470 году, все будет кончено. Ивану Четвертому нечего было делать в Новгороде. Все совершится руками Иоанна Третьего. Он уничтожит свободу. Совершенно необязательно после этого топить население. Надо просто закрыть Вече, увезти в Москву вечевой колокол. Первое, что Москва делала, это отовсюду увозила ненавистные ей вечевые колокола. Заметьте, и из Твери, и из Новгорода. Она просто коллекционировала эти колокола, потому что сама идея, что кто-то может говорить без ее разрешения, была ей ненавистна.

И достаточно было казнить всего-навсего нескольких человек: Дмитрия Борецкого, Василия Губу-Селезнева, Киприяна Арзубьева, Еремея Сухощека. Выбранных представителей: от бояр, от сенаторов — Дмитрий Борецкий и Василий Губа-Селезнев; от купцов — Еремей Сухощек; от дворян — Киприян Арзубьев. И достаточно. Достаточно вывезти в Москву в ссылку (Сибирь тогда была не наша, не могли в Сибирь ссылать, приходилось в Москве держать всех ссыльных), лучшие боярские роды, обезглавить Новгород и сделать его таким же обыкновенным городом с холопами и с господами, да еще и под московской эгидой, то есть под московским управлением, как все города на Руси. Когда закрывается эта страница, когда захлопывается эта книга, можно уже сказать, что Русь приговорена. Но приговор еще не прозвучал, то есть судьбы уже отмерены, судьбы уже известны, — но кто может их прочитать?

А тут еще одно несчастье. Переселение на финно-угорские земли. Русь уходит на Север. Ей кажется, что она спасается от кочевников. Но на самом деле это добровольное изгнание, такое же, как во времена сарматов, как во времена печенегов, то, что случилось после Траяна, то, что случилось после союза с эллинами, как всегда, когда наступали эпохи упадка и затмения. Русь уходит на Север в финно-угорские края. Она теряет этот широкий окоем, она теряет огромный Днепр, который течет в какие-то неведомые страны. Она теряет историческую перспективу. Она теряет то минимальное чувство общности с человечеством, с Ойкуменой, которое было у киевских князей. Она теряет широту и беспечность натуры. Она теряет богатство, потому что не будет черноземов, не будет такого количества мехов.

И вместо богатых, щедрых и беспечных князей-витязей, сильных князей (даже в Чернигове, даже в каком-нибудь маленьком Ростове Великом!) она получит князей слабых. Они все попадут на север, где за темным лесом ничего не видно. Где реки крошечные, где области в силу географической структуры очень маленькие. Да вы и сами помните, что они еще все раздробились. Раздробились так, что остались одни молекулы. Бедный князь — зависимый князь.

Бедный князь не может быть гордым, он не может себе позволить никакой гордости, он не может себе позволить никакой независимости. Пока ему еще некому отдать свою независимость. Но когда появятся желающие, эта независимость упадет желающему в подол, как спелое яблоко.

Начинается эпоха первого Сталина на Руси — Андрея Боголюбского.