Сонька продолжала гладить голову Фили, бережно разделяя на прядки его спутанные волосы. Ей самой иногда снилось, что до боли знакомая рука касается ее волос, гладит ее щеку, снимает приходящие в снах слезы. Что могло заменить руку матери? Если бы мама хоть единый раз прижала ее к груди, приласкала… Но получалось так, что ее собственная ласка уже становилась необходимой другим. Филя ластился, как котенок…
– Ты и не слушаешь… – с обидой сказал Рыжик.
– А? – Сонька рассеянно посмотрела на него. – Задачка? Да иди ты со своей задачкой.
– На контрольной мы все вспоминали тебя, – вздохнул Рыжик.
– А без контрольной и не вспомнили бы… Филя, они меня любят только за задачки. Давай-ка уплывем от них вместе с тобой и с Игорем в жаркие страны, сделаем там себе лодки из древесной коры, будем ловить рыбу.
– Идем, Соня… – Филя потащил ее за руку. – Уплывем.
– А на чем ты будешь рисовать? – спросила Сонька, словно очнувшись от легкого мимолетного сна.
– Я буду рисовать на песке. А волны – смывать рисунки. И так будем жить.
– Оч-чень интересная жизнь, – язвительно вставил Рыжик. – А Сонька будет решать задачки на песке.
– Буду, – серьезно ответила она. – И найду четвертое измерение. – Порыв влетевшего в окно горячего ветра отбросил с ее лба волосы. Филя взглядом художника уловил этот миг. – И возьму Филю за руку, мы пойдем в четвертое измерение.
– А оттуда можно выйти? – спросил Рыжик.
– Выйти?.. – Сонька задумалась. Меж ее бровей возникла острая прямая морщинка. – Можно, только там снова надо написать на песке обратную формулу. Но такую формулу можно найти только там, в четвертом измерении.
– А вдруг там песка нет… и людей нет…
– Там есть и люди, и песок, – Сонька посмотрела в окно в пустоту неба и чуть прищурила глаза – сквозь листву ослепительным белым огнем сияло утреннее небо.
В тот же день после уроков в шестом «А» провели классное собрание.
Соньке не пришло и в голову, что собрание будет как-то связано с ней.
Перед собранием все было как обычно. Дежурные проветривали класс и выгнали всех в коридор.
Как только прозвенел звонок, все, перегоняя друг друга, бросились занимать очередь поближе к двери, хотя это никому не было нужно. Началась веселая возня. То и дело из очереди кого-нибудь выталкивали, и он тут же норовил втиснуться, его отталкивали. Скоро первые оказались последними и начали изо всех сил толкать тех, что были ближе к двери. Каждый, кто вылетал из ряда, стремительно бежал назад, чтобы столкнуть стоявших впереди. Сонька была в самом центре свалки и уже подбиралась к двери, когда внезапно шум прекратился. Сонька оглянулась и увидела, что по коридору шли Эмма Ефимовна и завуч. Рядом с низкорослой, плотной Анной Петровной Эмма Ефимовна казалась подчеркнуто высокой и стройной.
Дежурные открыли дверь. И, вместо того чтобы ворваться в класс, сваливая друг друга с ног, все входили неторопливо – чинно рассаживались по местам.
Соньке не понравились приготовления. Когда вошла в класс Анна Петровна, ребята выстроились возле столов, как по линейке. Сонька видела, что Эмма Ефимовна чувствует себя неловко, движения ее были скованными, в голосе не чувствовалось привычной уверенности.
– Ребята, вот мы собрались… Предстоит очень серьезный разговор…
Сонька устроилась возле окна вместе с Рыжиком. Он, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, привязывал к хвосту большой злющей стрекозы клочок папиросной бумаги с надписью: «Алевтина дура!» Алевтина Рушник была старостой класса. Сонька с первого класса знала эту воображалу. Ходила Алевтина нос кверху, разговаривала снисходительно. И хоть было бы отчего! Была бы хоть красавицей, как армянка Маро, а то так, ничего особенного, просто строила из себя. Однако само собой получалось, что именно ее избирали старостой класса.
– Отпусти стрекозу! Зачем мучаешь? – Сонька толкнула Рыжика под локоть.
– Не мешай! – Рыжик завязал узелком тонкую нитку и выжидал момент, чтобы пустить стрекозу.
– …поговорить о том, – услышала краем уха Сонька, – что едва не стоило жизни Соне Боткиной.
Сонька подняла голову.
– Смородин!
В наступившей тишине фамилия показалась незнакомой.
Игорь встал, подтянул свои ковбойские штаны. Эмма Ефимовна, видимо, ощутила неестественность своего тона и добавила мягче:
– Объясни, пожалуйста, Игорь, как вышло, что клетка со змеями оказалась незапертой?
Но Игоря этот сдержанный тон учительницы отнюдь не подкупил. Он посмотрел на нее злобно и прямо.
– Откуда я знаю…
– Но ведь ты тогда дежурил…
– Ну, дежурил!
И тут, тяжело опершись о край стола, встала Анна Петровна.
– Что это за ответы? – тихо спросила она. – А если бы Соню не удалось спасти? – Она оглядела класс. – Ребята, тут речь идет не о шалости, а об ответственности. И не для того этот разговор затеян, чтобы снизить Смородину оценку по поведению, а для того, чтобы выяснить, что он за человек.
Игорь при этих словах замер и уставился на завуча.
Рыжик забыл о своей стрекозе, и она, выскользнув у него из пальцев, медленно полетела над головами ребят.
Напряжение, воцарившееся в классе, мгновенно исчезло. Все сразу забыли о собрании, вытягивали шеи, силясь прочитать, что написано на бумажке. Раздался чей-то одинокий сдавленный смех, потом поднялся шум.
И вдруг у Анны Петровны посинели губы. Она, неверными движениями хватаясь за воздух, опустилась на стул.
Эмма Ефимовна испуганно бросилась к ней.
– Ничего, ничего, пройдет, это сердце… – Анна Петровна едва шевелила губами, но ее слышал весь замерший в испуге класс. – Пройдет… Это бывает… Ну вот, уже немного легче… Володя, – она посмотрела на сидевшего за первой партой Татищева, – у меня на столе валидол, сбегай, принеси…
Татищев побежал за валидолом.
Эмма Ефимовна подошла к Рыжику. Он весь съежился, сжался в комочек.
– Убирайся из класса! Рыжик, как заяц, побежал к двери.
Стрекоза, описав медленный круг, вылетела в окно. В класс вбежал Татищев.
– Ну вот и ладно, – сказала Анна Петровна, достав таблетку.
Эмма Ефимовна наклонилась к ней, спросила о чем-то. Анна Петровна отрицательно покачала головой.
– Ребята, – уже решительнее и тверже заговорила Эмма Ефимовна, – вы должны принципиально, как подобает пионерам, оценить поступок Игоря Смородина. Мне кажется, он ничего не осознал.
– Он осознал, – сказала Сонька.
– Уж не тебе бы его защищать. Что же он осознал?
– Осознал, и все.
Эмма Ефимовна пожала плечами:
– Кто еще хочет выступить?
Руку подняла староста Алевтина Рушник.
– Мы все знаем Игоря Смородина давно, – заговорила она, словно отвечала хорошо выученный урок. – Он все время позорит не только наш класс, но и весь интернат. Он плохо учится, дерется, убегает из интерната. Он не ведет никакой общественной работы, никого не хочет признавать. Никто не знает, почему он сбежал из дома и приехал сюда, надо это выяснить, может, он дома что-то украл…
В классе наступила такая тишина, что слышалось только трудное дыхание Анны Петровны.
Игорь некоторое время тупо соображал, что говорит Алевтина, потом попытался что-то сказать, но не смог, пошел, как слепой, из класса. Таким его еще никогда не видели.
Поднялся шум, которого уже не могли унять ни завуч, ни Эмма Ефимовна.
С места вскочил всегда сдержанный и спокойный председатель совета отряда Володя Татищев.
– Тебя надо переизбрать! – крикнул он Алевтине. – Ты только и делаешь, что разносишь сплетни!
– И никакие не сплетни, – огрызнулась Алевтина. – Все правда. Это тебя надо переизбрать, что ты его покрываешь. И все потому, что футбол вместе гоняете. Вот.
– А вот и сплетничаешь! – закричала на весь класс Сонька. – Я сама видела, вечно сидишь возле дома со старухами и сплетничаешь! И в интернате разносишь сплетни!
– А ты все врешь. Ты самая первая врунья в интернате. Тебе давно уже никто не верит. Молчала бы!
– Ты бы сама молчала, дура, – сказала Сонька.
– Знаю, знаю, почему ты везде заступаешься за Игоря… – на тонких губах Алевтины появилась непонятная улыбка.
Сонька, наклонившись набок, стянула с ноги сандалию и, зажав ее в руке, напрямик двинулась к Алевтине.
– Соня, прекрати сейчас же! – крикнула Анна Петровна.
– Не прекращу! – Сонька вовсе и не собиралась грубить учительнице, но все происшедшее настолько вывело ее из равновесия, ожесточило, что она едва ли сама толком понимала, кому и какие слова говорит.
И Анна Петровна, видимо, поняла это.
– Сядь на место. Мы с тобой поговорим после. Сейчас не время.
Сонька нехотя вернулась к своему столу.
– Анна Петровна, давайте сейчас же переизберем Алевтину, – предложил Татищев.
Анна Петровна укоризненно покачала головой:
– Не тебе бы, Володя, вносить такие нелепые предложения. Уж кто-кто, а ты должен знать, что так не делается. Выборы – это выборы…
Сонька попросила разрешения выйти. Она обежала весь интернат, думала, может, Игорь где-нибудь забился в укромный угол. Но не нашла его нигде.
Ни у кого не отпросившись, Сонька отправилась в порт. Денег на автобус у нее не было, и она пошла напрямик через дюны.
Тяжелый горячий песок набивался в сандалии. Она останавливалась, высыпала его и шла дальше среди мертвых суставчатых кустов, опутанных следами ящериц. Раскаленная пустыня дышала резким сухим жаром.
«Они не понимают, – думала Сонька, – что Игорь верит всяким сказкам, что его легче легкого обмануть.
Ушастый наговорил про Север. Он и поверил. Может, и сейчас Игорь подался к Ушастому…»
Сонька искала Игоря и на базаре, и на пристани, обежала весь поселок, заглядывая во дворы, побывала за портовыми складами и на песчаной косе. Она уже едва держалась на ногах, когда поднималась от моря к дому Исаева.
Сонька долго сидела на крыльце, прислонившись к двери спиной и затылком. Ноги гудели от усталости.
«Значит, Игорь уехал, – решила она. – Пробрался на какой-нибудь грузовой пароход и уплыл. Он ведь так хотел куда-нибудь уплыть…»
Сонька открыла дверь, обошла пустые комнаты, принялась за уборку. Прибрав в доме, вышла во двор. Остановилась, глядя, как медленно переваливаются под слабым ветром лопасти ветряка.
Вокруг колодца уже зеленела трава, над ней кружились мошки, от лопастей ветряка плыли летучие тени, ослепительно вспыхивали дюралевые листы.
Сонька полила уцелевшие кусты крыжовника, посаженный несколько дней назад укроп и какой-то особый многолетний чеснок. Увидела, что грядки были кем-то недавно разрыхлены.
К изгороди подошла соседка.
– Давеча Федор Степаныч приезжал, – сказала она. – Засветло еще… Побыл тут маленько. Давно пора за дом браться – в запустение все пришло, в негодность.
– А уехал когда?
– Утром. Затемно уехал, я слышала. Служба такая…
Сонька вздохнула. В доме пусто. Исаев когда еще приедет? Может, завтра… А вдруг сегодня вечером… А может, через месяц или через два… Однако грядки разрыхлил…
Это обрадовало Соньку. Она подошла к ветряку. Лопасти почти касались земли и медленно уплывали вверх. Исаев ведь говорил, что мертвый ветряк наводил на него и на Марину тоску. И вот махина пришла в движение. Появилась трава… Надо теперь принести семена цветов из интерната…
Со слабым шумом ходил вверх-вниз поршень, вытягивая из холодной мглы воду.
К изгороди снова подошла соседка. На ее руках голубоглазый малыш энергично сосал кулак.
– Не понянчишь ли мальчонку? Мне надо по делам в рабкооп добежать. Куды с им?
Сонька через забор приняла на руки тяжелого младенца. Не успела она и моргнуть, как он вцепился ей в волосы и, пуская изо рта веселые пузыри, принялся трясти ее голову так, что у Соньки потемнело в глазах.
– Да ты на землю спусти его, нешто удержишь… в ем девять кило.
Сонька осторожно посадила ребенка на землю. Он тотчас захватил горсть глины и потащил ее в рот. Сонька оторопело посмотрела на соседку.
– Он глину ест.
– Пусть исть, пусть. Дите лучче нас знаить, чего ему требуецца.
Младенец шустро пополз к открытому люку колодца. Сонька перехватила его и, взяв на руки, понесла в дом.
А соседки уже и след простыл.
До позднего вечера ждала ее Сонька. Играла с ребенком, поглядывала на дорогу – не идет ли Исаев, прибирала в доме.
В интернат вернулась, когда уже все спали. Тихо прокралась в комнату через окно, разделась, не зажигая света, и юркнула под одеяло.
14
На следующий день Соньку, проходившую по коридору со стопкой свежего белья, остановила Анна Петровна:
– Зайди-ка в учительскую. Я хочу с тобой поговорить.
В учительской никого не было. За открытыми настежь окнами горячо искрилась полуденная даль, с моря в окна врывался порывистый прохладный ветер, шевелил развешанные по стенам наглядные пособия.
Анна Петровна прошлась вдоль длинного стола, разгладила широкой полной ладонью складки на зеленом сукне.
– Соня, – заговорила она, и Сонька с беспокойством ощутила в голосе ее неуверенность. – Соня, я хотела с тобой поговорить… Я знаю, ты давно дружишь с Игорем Смородиным… Нет, нет, – поспешно оговорилась она, заметив, как нетерпеливо повела подбородком Сонька, – я совсем не против дружбы. Но бывают привязанности случайные, чреватые скверными последствиями…
Сонька с удивлением смотрела на учительницу. Всегда такая уверенная, она почему-то говорила сбивчиво, ловила ее, Сонькино, отношение к своим словам.
– Напротив, – продолжала Анна Петровна. – Я считаю, когда нет друзей, это плохо… Но Игорь оказывает на тебя скверное влияние… Ты раньше была выдержанной, спокойной девочкой. Тебя ставили в пример всем. А теперь дерзишь… – голос Анны Петровны окреп, неуверенные интонации сменились привычно жесткими… – вызывающе себя ведешь, грубишь… Меня просто возмутило твое поведение на собрании. Игоря следовало осудить. Он должен был осознать свой проступок. Но вместо этого…
Сонька держала белье обеими руками и, чтобы оно не развалилось, прижимала его сверху подбородком. И в упор глядела на учительницу колючим взглядом. Растрепанные белесо-рыжие волосы падали ей на глаза.
– …стала такой же, как он, невыдержанной, нетерпимой… И наконец, кому предназначалась та бутылка водки? С кем Игорь знается? Ты втягиваешься в скверную компанию, девочка…
Анна Петровна подошла к Соньке, чтобы взять у нее белье, но та резко отстранилась.
Учительница растерянно оглянулась и встретилась взглядом с директором интерната, стоявшим в дверях. Лицо его более чем обычно казалось усталым, сухим и серым.
Он подошел к Соньке, взял у нее из рук белье и без обиняков спросил:
– Где Игорь?
– Не знаю.
– А куда же ты ходила? Да еще возвратилась чуть ли не в полночь…
– Я ходила… Ходила… – Сонька совсем не готова была к этому вопросу. Она думала, что вчерашняя вылазка осталась незамеченной. – Он убежал и ничего не сказал мне. Я даже не видела его. Как сквозь землю провалился.
– Однако… – директор достал очки, но тотчас сунул их обратно в карман. – На этот раз он натворил бед. У меня неприятности из-за этой истории…
– Ну обошлось же… – Сонька подошла к нему и тронула его за пуговицу пиджака. – Игорь же не хотел… Это Филя. Раньше он выпустил из клеток кроликов – они что на огороде натворили-и… Филя всех выпускает, он такой. А Игорь же не знал об этом.
– При чем тут Филя? Какой может быть спрос с первоклассника? Просто Игорь лишен чувства ответственности. Он разболтанный, безалаберный. А тебе, по-моему, все это даже нравится.
– Он не безалаберный. Он просто рассеянный.
– Ты уж и сама не знаешь, как его обелить, – возмутилась Анна Петровна. – Дружба у вас какая-то малопонятная.
– Игорь хороший, – упрямо ответила Сонька.
– Ну, ладно, ступай, – устало махнул рукой директор.
Когда Сонька, придерживая подбородком белье, прикрыла за собой ногой дверь учительской, директор отошел к окну и, не оборачиваясь, сказал:
– Это вы вызвали Соню? По-моему, вам с ней не о чем было говорить.
Анна Петровна вспыхнула:
– Она мне нагрубила!
– Анна Петровна, – директор повернулся к ней, – это несерьезно.
– Я понимаю, Иван Антонович, что значит для вас Соня, но грубить ей не позволю!
– Я не хотел вас обидеть, Анна Петровна. Однако боюсь, что и Игорь Смородин не вынес вашей, мягко говоря, прямоты. Похоже, что дети для вас – существа, имеющие одни обязанности. В правах им отказано. Мы зачастую из-за того, что сами чем-то неудовлетворены или утомлены, не щадим детей…
Анна Петровна резко выпрямилась:
– Это выговор мне?
– Нет, это просьба. Будьте к ним терпимее. Ожесточение рождает ошибки. Нередко непоправимые. А Соня… – он помолчал, достал и опять сунул в карман очки. – Видите ли, Анна Петровна, у Сони нет родителей, со взрослыми она почти не общается, живет в своем замкнутом мире, полном непонятных для нас метаморфоз и иллюзий. В семье ребенок слышит все, о чем говорят взрослые, он день за днем, год за годом впитывает представления взрослых об окружающем мире. Это неизбежно. А Соня лишена возможности послушать хоть изредка не к ней относящиеся взрослые разговоры. Тут есть определенная сложность. Анна Петровна в раздумье опустила голову:
– Я иногда пыталась заглянуть в свое детство, – глухо сказала она. – Но не могла припомнить даже того, играла ли в куклы. У меня почему-то не осталось ярких воспоминаний о детстве. Может, его у меня просто не было?..
– Анна Петровна… – голос директора дрогнул, он некоторое время молча смотрел на эту пожилую женщину, казавшуюся всегда такой волевой, собранной и твердой… – Успокойтесь.
– Оставьте, Иван Антонович. – Анна Петровна слабо махнула рукой. – Я знаю, меня считают черствой… Дети замыкаются со мной. Соня даже отстранилась, когда я хотела ей помочь.
Анна Петровна хотела еще что-то сказать, но поспешно отвернулась и вышла.
Директор долго стоял один в пустой учительской и смотрел в окно.
Песчаной дорожкой под гулкий стук барабана проходили дети в белых рубашках.
Возле цветочной клумбы стояли два маленьких барабанщика. Быстро мелькали их палочки.
Иван Антонович медленно провел ладонью по щеке от седого виска до подбородка и почувствовал под пальцами глубокие морщины.
15
В тягостной тишине постукивал по доске и крошился мел. Математик Вениамин Анатольевич писал варианты контрольной.
И не успел он дописать до конца первую задачу, как ребята запереглядывались.
Откуда только он брал эти задачи? Его контрольные стали сущим бедствием. Некоторые девочки после контрольных работ Вениамина Анатольевича лежали с мокрыми полотенцами на лбу и жалобно стонали.
На жалобы у математика был один ответ:
– Человечество теперь ездит не в каретах и считает не на пальцах.
Если в это время за окном проносилась белая стрела, он указывал на нее и добавлял:
– Это тоже не предел.
И правда, кто-то там рассчитывал новые несущие плоскости, двигатели, от которых, казалось, раскалывается небо.
Однако до этих людей ребятам было мало дела. Их гораздо больше интересовал насущный вопрос – оценка за контрольную по математике.
Выход нашел Рыжик. Он сидел за спиной у Соньки и всегда получал пятерки, хотя не то что трудную задачу, а простой пример не мог решить так, чтобы чего-нибудь не перепутать. Но беда была в том, что Сонька никогда не спешила решать задачу, а иногда и вовсе не решала.
Договориться с Сонькой оказалось проще простого. На контрольную Рыжик приносил ей три листа копирки, и теперь все три ряда были обеспечены добротными шпаргалками.
Сейчас, словно по команде, все повернули головы к Соньке.
А она и не смотрела на доску. Водила угольником с отломленной планочкой по чистому листу.
Сосед Петрицын заглянул в Сонькину тетрадь, поморгал и протер кулаками глаза. Растерянно оглянулся.
– Че? – шепотом спросил у него Рыжик. Петрицын покрутил пальцем возле своего виска, мол, «не того».
Был дан сигнал тревоги: из одного конца класса в другой полетел хлебный мякиш с запиской Рыжику. Текст был короткий: «Не обеспечишь – задавлю. Буль».
Рыжик боялся Толстого Буля. Тот бил так, что никто не видел, и он никогда не оставлял следов; чаще всего – сзади, чуть повыше пояса. Ударит и уйдет, а после этого целую неделю болят почки. В этом году Толстый Буль решил во что бы то ни стало перейти в седьмой класс.
– Я бы сам ему решил, гаду, если б мог, – сказал Рыжик Петрицыну. – Где только Вениамин берет эти задачи?
Математик обернулся и пальцами в мелу приподнял над бровями очки:
– Что там за совещание?
– Вениамин Анатольевич, задачи очень трудные, – сказал председатель совета отряда Володя Татищев.
Он один в классе отказывался от Сонькиных шпаргалок. Если ему их подкладывали, он их незаметно рвал и решал задачи сам. Случалось, хватал пару, но не списывал.
Математик снял очки и, держа их на отлете, ответил:
– Ищите, думайте. Я предпочитаю хороший поиск, хорошую попытку десятку избитых решений. Надо учиться преодолевать трудности в математике.
Соньку манило пространство. Начерченные на бумаге геометрические фигуры ей хотелось увести в беспредельность. Более всего раздражала плоскость обыкновенной бумаги. Она чертила на листках многоугольники, симплексы, затем скручивала листы. Плоскостные изображения приобретали пространственность всегда по спирали.
В интернатской мастерской она склеила из тонюсеньких реечек кубик чуть меньше спичечной коробки и второй – побольше. Один поместила внутри другого, привязала ниточками так, что он висел как раз посередине. Возилась с этой штукой весь день, но получилось хорошо, ровно. Потом у себя в комнате, когда оставалась одна, подвешивала его против настольной лампы и гасила люстру. На стену падало удивительное отражение. Она могла сколько угодно рассматривать его.
Однажды в комнату зашел дежуривший по интернату Вениамин Анатольевич. Он долго стоял у двери, глядя на Соньку, потом тихо подошел:
– Что ты делаешь, Соня?
Сонька испуганно вздрогнула, хотела было оборвать нитку, на которой висел кубик, но математик остановил ее:
– Погоди. Объясни, о чем думаешь?
– Не знаю.
– Почему тебя интересует проекция этой штуки?
– Не знаю.
– Но ведь ты, по-видимому, что-то хочешь здесь понять?
– Да. Только я не знаю, что.
– А что тебе хотелось бы сделать с этой фигурой? Сонька сразу оживилась:
– Распилить наискосок тень.
– И что? – Математик так и впился взглядом в ее напряженные брови.
– А где ни отпили, не получится плоскость. А я никак этого не могу понять.
– Это четырехмерный куб, Соня, вот и все.
И тогда Сонька спросила:
– А что, если перепилить небо?
– Распилить вселенную? Видишь ли, твой кубик висит на нитке неподвижно. И его тень тоже неподвижна. А наша вселенная в пространственном отношении очень неоднородна. Двадцать миллиардов лет назад она представляла собой точку, затем этот чудовищный сгусток раскаленной материи стал быстро расширяться, а его температура – резко падать. Чтобы хоть как-то представить себе это явление, достаточно сказать, что через одну десятитысячную долю секунды после начала взрыва, когда только началась кристаллизация ядерного вещества, размеры вселенной составляли около тридцати километров.
У Соньки от волнения даже расширились зрачки.
– Вот это да… – прошептала она.
– Теперь подумай сама, возможно ли распилить вселенную даже мысленно.
В тот вечер он долго рассказывал Соньке об асимметрии вселенной, о соотношении вещества и антивещества, о черных дырах и квантовой структуре вакуума.
Сонька завороженно слушала его, ее воображению рисовался мир гигантов. От всего этого захватывало дух. В мире существовали силы, которые скручивали даже время.
Куб медленно поворачивался на невидимой нитке, скрещивались, сходились и расходились на стене его многочисленные грани – ничто и нигде не существовало изолированно от окружающих сил.
И сейчас, когда математик писал на доске условия контрольной работы, она думала о разлетающейся вселенной, о кривизне пространства и относительности времени.
Когда Рыжик ткнул ее карандашом в спину, она обернулась, чтобы треснуть его угольником. Но увидела круглые от страха глаза. Рыжик быстро прошептал:
– Решай скорее, а то у всех будут пары.
Сонька посмотрела на доску. И прежде чем математик дописал на доске второй вариант до конца, она решила обе задачи и швырнула назад через плечо шпаргалку.
Но математик увидел мелькнувшую бумажку.
– Встань! – вне себя крикнул он Соньке.
Сонька вскочила с места, испуганно глядя на учителя. Никогда еще класс не видел его таким рассерженным.
Вениамин Анатольевич быстро подошел к Рыжику, забрал у него шпаргалку и сунул ее в карман, затем остановился возле Соньки.
На парте перед ней лежал лист бумаги, исчерченный геометрическими фигурами, от которых ломило глаза.
– Пересядь за первую парту, – тихо сказал он и, вытирая платком испачканные мелом руки, медленно пошел к доске.
До конца урока он не спускал с Соньки глаз.
Несколько раз она порывалась тайком написать шпаргалку, но он забирал у нее недописанные бумажки.
В классе повисла угрюмая тишина. Все напряженно думали над задачами, растерянно озирались.
На перемене Вениамин Анатольевич собрал тетради, аккуратно выровнял ладонью пеструю стопку.
– Останься, мне надо с тобой поговорить, – сказал он, когда ребята стали выходить из класса.
Сонька поняла, что предстоит нагоняй.
– Когда кончатся эти шпаргалки на контрольных? – спросил математик.
Сонька молчала.
– Я понимаю, – язвительно продолжал математик, – это не соответствует твоему понятию о справедливости, чувстве товарищества. Ты смотришь на это как на взаимовыручку… Но ведь это уже стало входить в систему, из-за тебя класс разучился думать. Чуть потруднее задача, никто и не пытается ее решить, все ждут твоей шпаргалки.
Вениамин Анатольевич умолк и стал нервно замысловатыми петлями и восьмерками ходить по классу. Сонька молчала.
– Ты, видимо, воспринимаешь все это как рядовую нотацию, – снова заговорил математик. – Но это не так. Их ждут электроника, космос, ядерная энергетика. – И вдруг математик снова повысил голос, почти закричал: – Кто, по-твоему, будет всем этим заниматься? Марсиане, что ли? Какой смысл в моей работе, если я буду выпускать невежд?
Только теперь Сонька подняла на него глаза.
Математик был расстроен, весь взъерошен, очки сползли на середину длинного носа.
Он как попало собрал бумаги в свой большой потертый портфель и, ничего более не сказав, ушел из класса.
И сразу в дверь проскочил маленький Рыжик.
– Я все подслушал, – сказал он. – Теперь будем шпаргалки передавать по нитке. Протянем тонкую капроновую нитку… Очкарик ее ни в жисть не заметит.
– А кем ты хочешь быть, как вырастешь? – спросила Сонька.
– Буду летчиком на сверхзвуковых!
Сонька отвернулась от него, отошла к распахнутому окну и посмотрела в светлое небо – в сияющей выси висели легкие штрихи – следы сверхзвуковых самолетов. Она вспомнила Исаева, вспомнила, как шли они в предвечерний час по берегу моря до самого интерната. И забыла, что у двери стоит Рыжик и ждет. Он обиженно пожал плечами и ушел.
16
Каждый день после уроков Сонька отправлялась в порт искать Игоря. Уже несколько дней он не появлялся в интернате. В порту его тоже никто не видел. Ничего не знали о нем и мальчишки из пристанского поселка.
И каждый день Сонька бывала в доме Исаева, надеялась застать Федора Степановича. Она ходила по пустым комнатам, бегала к морю, где он обычно бывал со своим этюдником. Но все напрасно. Видно, дела опять не давали ему вырваться с аэродрома.
В интернате Сонька выпрашивала семена цветов и сажала их под окнами дома Исаева. Уже появились крохотные зеленые ростки. Как хотелось ей показать их Федору Степановичу. Но его не было.
Однажды, измученная пустыми поисками Игоря, она пришла в дом Исаева, легла в постель и заснула.
В окно светило яркое солнце, и ей снился солнечный свет. Он пронизывал все ее существо, во сне она стала такой легкой, что свободно могла пройти по воде. И в невиданном приснившемся ей море, кренясь под светлым ветром, скользили треугольники-паруса, их ткань была такая белая, что слепила глаза.
И вдруг что-то изменилось в море, паруса умчались, словно очнувшись от светлого сна, а горячий воздух стал неподвижен, душен и тяжел.
Движение началось у береговых скал. На них при полном отсутствии ветра налетела волна. И с морем стало твориться что-то странное. Вздымались в тишине беспорядочные волны, беззвучно метались над водой невиданные птицы.
Вот вода у берега поднялась горой, и Сонька увидела такое, отчего ослабели ноги и она не могла двинуться с места. Из-под воды поднимались золотые купола и дворцы древней архитектуры. Мокрые башни сверкали на солнце. Со ступеней широких мраморных лестниц катилась зеленая вода. Это зрелище продолжалось несколько секунд. Накатилась гора воды, накрыла с головой Соньку, и все исчезло, теперь ее окружала мутная зеленоватая пелена. Вода оказалась вовсе не водой, а зеленоватым волокнистым дымом. Потом медленно все рассеялось.
Сонька открыла глаза и увидела Исаева. Он сидел на стуле возле ее кровати.
Она радостно улыбнулась и протянула ему руку:
– Я и не слышала, как вы пришли, Федор Степанович… Надо было сразу меня разбудить.
– Зачем же… Тебе снилось что-то необыкновенное, правда?
– Правда. Снилось, что поднялся из воды город… Сверкали на солнце мокрые купола!
– Какой город?
– Старый-старый…
– Наверно, ты видела такой в каком-нибудь кино?
– Не-ет. Такого я никогда не видела.
– Интересно…
– Хотите, я уйду из интерната, Федор Степанович, и приду к вам жить? Приедет Марина, и будет у нас семья…
