Сонька бежала среди белых дюн все дальше и дальше. Хотя там, дальше, было одно и то же – песок, скрипучий и вязкий, в иные часы издающий тоскливый крик.
      Немногие в интернате, где жила Сонька, слышали крик пересохшего песка.
      Немногие дети решались уходить далеко в дюны. Пугала раскаленная пустыня, скорпионы, что живут в саксаульном лесу, медово-черные змеи, внезапно возникающие из песка.
      День этот оказался обманчиво длинным. Сонька никогда еще не убегала так далеко. Уже солнце перешло зенит и сходило к горизонту, а у нее не было сил повернуть назад – к уютной угловой комнате на первом этаже интерната, где стоит у окна ее кровать, а на тумбочке – яркие, но совершенно сухие незабудки пустыни. И – книги по математике.
      Вот цифры и формулы ей не казались сухими. Цифры – влажные, цифры порождают ветки, цифры способны охватить все! И они, словно кактусы, могут зацвести ночью.
      Сонька остановилась и облизала потрескавшиеся пыльные губы. Светлые глаза ее под выгоревшими бровями тревожно проследили за яростно взревевшим пустынным небом.
      И тут она увидела самолет. Он скользил все ниже и ниже, почти касаясь дюн.
      В следующее мгновение Сонька упала на песок и закрыла ладонями уши. Но рев внезапно оборвался. Потом раздался упругий удар.
      Сонька медленно поднялась, забыв стереть с лица песок.
      Невдалеке от нее, завалившись на дюне, лежал самолет, весь состоявший из одного треугольного крыла. Она такого никогда не видела.
      Медленно, загребая ногами песок, летчик в черном с застежками на боку костюме обошел самолет, потом снял шлем. Отсвечивали на солнце его белые виски.
      Сонька продолжала стоять, глядя на него. Порыв горячего сухого ветра бросил волосы ей на глаза. Она медленно отвела их ладонью.
      Летчик замер, увидев ее. Закрыл на мгновение глаза и тряхнул головой. Потом снова открыл глаза.
      – Откуда ты, девочка? – спросил он.
      – Я тут была, – ответила Сонька.
      – Как, то есть… в каком смысле?
      – Да так… А вы упали?
      У нее был низкий грудной голос.
      Летчик смотрел на нее, забыв о своей машине.
      Сонька подошла к самолету, коснулась его рукой.
      – …Авария?.. А если в четвертое измерение? Тогда будет все в порядке.
      Она ткнула пальцем в песок и стремительно взбежала на дюну, там снова ткнула пальцем в песок и помчалась вниз, описывая вокруг самолета какую-то странную геометрическую фигуру.
      – Ни в коем случае! – испуганно закричал летчик. – Это не авария. Это вертикальная посадка. Я летчик-испытатель. Ты слышишь, девочка! Мне не надо в четвертое измерение! Сейчас за мной прилетят!
      Сонька остановилась и, глубоко дыша, подошла к нему.
      – А может быть, у меня ничего бы и не получилось, – сказала она, стряхивая с ладоней песок. – Это трудно.
      – Может быть. Но лучше уж ты с кем-нибудь другим проделывай свои эксперименты.
      Он смотрел на нее с опаской.
      – Я уже пробовала с нашим интернатским котом, но не вышло.
      И вдруг летчик засмеялся. Сначала тихо, потом все громче. Он смеялся до слез, а Сонька стояла рядом и серьезно смотрела на него.
      – Значит, ты из интерната?
      – Ну да.
      – И с котом у тебя ничего не вышло?
      – Нет.
      – Хорош я, однако… Начитался фантастики. Понимаешь, у тебя такой необычный вид… Я вправду испугался, что ты запросто отправишь меня в четвертое измерение. Все эти фантастические пришельцы стали уже как реальность. Они вылезают из дыр в пространстве, околачиваются в космосе…
      – В четвертое измерение можно попасть, – сказала Сонька. – Но надо сильно захотеть, а вы не захотели.
      – Ну конечно. Мне ведь надо на базу. Послышался грохот, и два вертолета вынырнули из-за дюн. Под их винтами завихрился песок. Из вертолетов вышли люди, осмотрели самолет и остались чем-то очень довольны. Потом самый старый из них с двумя большими звездами на погонах подошел к Соньке.
      – А ты, голубушка, откуда? – спросил он. Сонька показала рукой в сторону моря.
      – Она только что собиралась отправить меня вместе с самолетом в четвертое измерение, – улыбнулся летчик.
      – Когда-нибудь они доберутся до этого четвертого измерения. Ведь в конце концов и это случится. – Старик хмыкнул, словно мальчишка. – Ты, наверно, любишь математику?
      Сонька кивнула в ответ.
      – Вот-вот… – повернулся старик к летчику. – На мир они смотрят уже иначе, нежели мы. Вы только вдумайтесь в эти игры с четвертым измерением.
      Он достал из кармана конфетку и протянул Соньке. Потом обратился к одному из стоявших за ним людей:
      – Алексеев, доставьте девочку в поселок. Ей самой до темноты не добраться.
      – Доставим, товарищ генерал! – ответил Алексеев.
      Взревели моторы, и тяжелая машина медленно поплыла вверх, скользя над дюнами, все выше и выше, пока вдали не блеснуло светло-серое море.
      Сонька посмотрела на широкую спину Алексеева, на синеющее прямо перед ним пространство и подумала, что можно ведь просто вычесть притяжение земли и тогда, выключив моторы, беззвучно плыть над морем, как на лодке. Надо только суметь вычесть притяжение.

      В интернате был переполох. Выяснилось, что накануне исчез куда-то Сонькин одноклассник Игорь Смородин. Воспитатели узнали, что прошлой ночью он в интернате не ночевал. Не пришел и сегодня к ужину.
      Директор интерната и завуч уехали куда-то. Педагоги выспрашивали у мальчишек, куда мог деться Смородин.
      Этот парень был сущим наказанием для интерната.
      К ужину Сонька опоздала. В столовой дежурные уже убирали посуду. К ней сразу же подбежала ее одноклассница Марина Колобкова.
      – Сонька, где ты была? Эмма Ефимовна говорит, к тебе пора применять меры.
      – Не применять, а принимать. Марина продолжила нараспев:
      – Не принимать, а приминать… И уже вместе, хлопая в ладоши:
      – Не принимать, а при-по-ми-нать…
      Сонька задела и свалила на пол тарелку. Разлетелись осколки, по полу медленно расползалась суповая лужа.
      – Вот лошадь, – сказала себе Сонька.
      – Сейчас принесу тряпку… – Марина убежала и тотчас вернулась с тряпкой.
      Сонька взяла у нее тряпку:
      – Дай я сама, пока тетя Паша не увидела… – Она принялась вытирать пролитый суп и собирать осколки.
      – Наработали уже… – Возле стола, упершись руками в бока, стояла повариха тетя Паша и смотрела на Соньку. – Где ты – там и битая посуда. Прямо хоть выделяй тебе отдельную железную миску.
      – Она как-то сама вырвалась, тетя Паша, – снизу вверх поглядела на нее Сонька, продолжая вытирать пол, – крученая какая-то.
      – Кто крученая?
      Сонька выпрямилась, посмотрела в глаза поварихе и решила, что лучше помолчать.
      Когда тетя Паша ушла, Марина принесла Соньке другую тарелку с супом и спросила:
      – Где ты была?
      – Знаешь, – Сонька с набитым ртом говорила быстро и невнятно, – я сегодня познакомилась с летчиком.
      – Че? – Марина стала к ней даже как-то немного боком.
      Сонька проглотила кусок и продолжала:
      – Он упал с неба. Только тр-рах! На нем был этот… ВКК.
      – Кто?
      – Да не кто! ВКК – это высотный компенсирующий костюм, дура. Всю жизнь живешь возле аэродрома и не знаешь.
      – И что он тебе сказал? – тихо и настороженно спросила Марина.
      – Я его вместе с самолетом хотела отправить в четвертое измерение. А он ка-ак испугается: «Ни в коем случае! Ты слышишь, девочка! Мне не надо в четвертое измерение!» – Сонька засмеялась.
      – И какой он?.. Красивый?
      – Обыкновенный. Только виски у него седые. Сам молодой, а виски седые.
      – А потом что было? – Марина любительница собирать всякие истории и затем по секрету их всем рассказывать.
      – Потом? – Сонька через край допила из тарелки остаток супа. – Потом я прилетела домой на вертолете. Знаешь, сам генерал сказал вертолетчику:
      «Алексеев, доставьте девочку в поселок!» Вот я раз-два – и тут.
      – А у нас переполох, – сказала Марина. – Куда-то исчез Игорь Смородин. Все бегают: ах, мальчик исчез, ах, мальчик исчез! Раскудахтались на весь интернат. А он, наверно, курит где-нибудь со своими дружками.
      – Он не курит.
      – А ты так и знаешь… – наклонилась к ней Марина. – Так он тебе и рассказал…
      – Да иди ты!
      Марина быстро оглянулась и тихо сказала:
      – Говорят, из тюрьмы вернулся Ушастый.
      У Соньки вдруг через нос полился компот, и она закашлялась так, что Марине пришлось стучать ее по спине кулаком.
      – Кто тебе про Ушастого сказал? – прокашлявшись, спросила Сонька.
      – Мальчишки. Да и срок Ушастому как раз вышел. Ты что, забыла? Судили-то их прошлым летом.
      Поужинав, Сонька побежала в библиотеку.
      Говорили, у старого библиотекаря нет никакого порядка. Каталога он не вел, книги расставлял по-своему, не было у него тематических подборок, а до верхних полок по шаткой деревянной лестнице он вообще не добирался. Но в библиотеке сидел с утра до позднего вечера и разговаривал с детьми.
      Детям нравился старый библиотекарь. Им не было дела до того, что книги лежали совсем не на тех полках, где следовало. Они сами находили то, что искали. Зато он знал все: за забором вырос необыкновенной величины лопух, у стены учебного корпуса трава пробила асфальт…
      Когда вошла Сонька, библиотекарь, склонившись низко над столом, чинил очки отличнику Синему. Специально изготовленной из иголки отверткой вкручивал едва различимые винтики.
      Синий – самый примерный мальчик в интернате, он делал все только так, как надо, костюмчик его отличался необычайной опрятностью. По всем предметам Синий получал только пятерки. Причем зарабатывал их как-то аккуратно, добротно, хотя и смотрел на них как на нечто само собой разумеющееся. Он никому не давал списывать на контрольных. Но в иное время всем охотно помогал решать задачи. И мальчишки никогда не лупили и не дразнили его – они ценили цельность характера.
      – Разбил? – спросила Сонька.
      – Ага. В футбол играли… мяч прямо в лоб, и стекло вылетело. Ладно не растоптали. А то бы…
      – Надо запасные иметь.
      – Это и есть запасные. Те, что раньше были, я давно разбил.
      – Родителям пиши – пусть шлют.
      – Они говорят – надо беречь. Да разве я…
      – А кто тебе мячом залепил?
      – Игорь Смородин. И, по-моему, нарочно.
      – Нет.
      – Откуда ты знаешь?
      – Знаю. Просто он такой, что на него всегда думают, а очки твои кто-то другой разбил. Просто ты не заметил.
      – Все же видели. Что ты его защищаешь?
      – Значит, нечаянно.
      – У него все нечаянно.
      Библиотекарь закрепил стекло в оправе и поднял голову:
      – Как ты думаешь, Соня, куда все-таки он девался?
      – Это не имеет никакого значения. – Сонька не то улыбнулась, не то нет, может быть, просто свет из раскрытого окна так непонятно освещал ее губы.
      – А если с ним что-нибудь случилось? Вдруг он… утонул?
      – Что вы, он непотопляем. У него, – Сонька доверительно понизила голос, – в голове ветер.
      Библиотекарь внимательно на нее поглядел и покачал головой.
      А Сонька, уже забыв о разговоре, тащила лестницу в самый дальний угол, где припрятала новый журнал «Знание – сила», и принялась читать статью «Проблемы антимира». Она не могла бы ответить на вопрос, понимает ли, как материя может замкнуться в черную дыру и каковы свойства вакуума в окрестностях черной дыры, но она ясно ощущала за всем этим величие и мощь природы.
      И, забыв обо всем, затаив дыхание читала и читала она о потрясающих воображение загадках мироздания. Эти загадки таились в привычных и с детства понимаемых, казалось бы, вещах, вовсе не требующих переосмысления.
      Когда она смотрела на море, видела – вода куда-то течет, куда-то стремится воздух, в пустыне куда-то движутся пески. Но время… Куда уходит время? И какое оно там, куда уходит? Ветер, невидимый ветер крутит ветряки, то есть мы можем судить о нем по его работе. А время… Может ли оно что-либо крутить? Может ли производить работу в обычном понимании?
      Говорят, все можно победить, кроме времени. Так ли оно сильно на самом деле? А может, им движима вся живая жизнь?
      Она пыталась представить жизнь вне времени. И ее воображению представала пугающая мертвая пустыня, где не было ни снегов, ни скал, ни тьмы, ни света…
      И она вновь и вновь приходила к мысли о некоем несознаваемом нами безмерном могуществе времени.
      Несколько ранее, тоже в углу библиотеки, на лестнице, она прочитала статью «Так можно ли повернуть время?». Одно место в этой статье она перечитала несколько раз и запомнила: «Тяготение искривляет пространство, прямые линии становятся кривыми. Не могут ли и линии самого времени искривиться, искривиться до того, что станут замкнутыми кривыми?» Если только это действительно так, думала она, то возникают и линии, ведущие из настоящего в прошлое…
      Ее окружал мир сплошных загадок.

* * *

      Смородин давным-давно выменял у кого-то большие, не по росту драные штаны с надписью «COWBOY» на заднем кармане. Интересовался старыми морскими картами и говорил, что самые богатые клады еще не найдены. И по причине ли своих скитаний, когда не было у него пристанища, и своей заброшенности, а может, по простой случайности – выпил в жаркий день холодной воды – ему посчастливилось так удачно простудить горло, что голос его повзрослел, стал немного хриплым. Правда, врач уже сколько раз велел ему пройти курс УВЧ… Однако Игорь не признавал прививок, лекарств и лечения. «Все это мура», – говорил он, подтягивал штаны и плевал в сторону.
      Учился он плохо, но зато плевать умел на зависть всему интернату.
      Когда какой-то несмышленый второклассник, восторженный его почитатель, спросил, откуда у Игоря берется столько слюны, тот щедро отвалил ему половину куска своего личного сапожного вара, который почти всегда усердно жевал.
      Год назад он точно в таком же виде появился в интернате – в драной рубахе, в ковбойских штанах, с куском сапожного вара за щекой.
      Он не признавал интернатского распорядка, исчезал и появлялся, когда ему заблагорассудится, и вообще считал интернат временным пристанищем на пути к большим странствиям.

      В окно директорского кабинета влетел небольшой мяч, упал на стол и, сбив пачку папирос с коробком спичек, закатился под книжный шкаф.
      Директор, разговаривавший в это время с завучем, на полуслове умолк и подошел к окну.
      – Кто бросил? – строго спросил он, перегнувшись через подоконник.
      Сидевшая у стола завуч услышала донесшийся со двора шепелявый ответ:
      – Я не брошал, Иван Антонович, он шам жалетел.
      – Ишь ты, «шам»… Этак вы перебьете все окна. – Иван Антонович взял со стола указку, выкатил ею из-под шкафа мяч и, выбросив его в окно, продолжал прерванный разговор: – Видите ли, Анна Петровна, мне тут пока еще не все ясно… Я считаю, надо повременить с исключением Смородина.
      Завуч, полная пожилая женщина с властным лицом, энергичным движением головы откинула со лба прядь свинцово-седых волос:
      – Да что ж неясного, Иван Антонович? Второй раз убежал. А если с ним случится что… Мы – отвечай.
      Директор взглянул на нее со сдержанной укоризной.
      – Ну хорошо, – тяжело нахмурилась Анна Петровна, – допустим, с ним ничего не случится – не утонет, не покалечится… В конце концов, он разложит весь интернат. Думаю, мы достаточно его терпели. Он сбежал от родителей, приехал сюда… А мы вместо того, чтобы с милицией отправить беглеца обратно, приняли его в интернат…
      – Родители-то разошлись. Мальчик не нужен никому. А мы с милицией…
      – Я понимаю все это, Иван Антонович. Но…
      – Просто так, Анна Петровна, дети от родителей не бегут.
      Иван Антонович широкими шагами пересек кабинет. Был он высок и сутул. Пиджак с оттянутыми карманами висел на нем как на вешалке.
      – Я думаю повременить, – решительно закончил он. – Не все ясно в этой истории.

* * *

      После уроков директор неожиданно появился в шестом «А». Дети уже убежали, под партами валялись скомканные промокашки, вырванные тетрадные листы.
      Молодая учительница заполняла классный журнал, сидела, отдыхая после урока, свободно вытянув под столом длинные загорелые ноги.
      При появлении директора она резко выпрямилась, на лице ее появилось напряженное выражение.
      – Я с вами о Смородине хочу поговорить, Эмма Ефимовна. – Директор сел за первую парту, снял очки и, вращая их за дужку в длинных пальцах, продолжал: – Вы, несомненно, знаете его лучше…
      – Я его совсем не знаю, Иван Антонович. Не знаю и не понимаю. Неуравновешенный, вспыльчивый…
      Директор перестал вращать очки:
      – Считаете ли вы, что его следует убрать из интерната?
      Эмма Ефимовна едва заметно покраснела от этого неожиданного вопроса:
      – Видите ли, Иван Антонович, я давно присматриваюсь к Игорю… Какого-то дурного в истинном значении этого слова влияния его на мой класс я не замечала. – Теперь лицо молодой учительницы побледнело, ярко-синие глаза смотрели решительно и спокойно. – Игорь ожесточен, груб, но мне кажется, от своего характера страдает только он сам. Я до сих пор не знаю, почему он убежал из дома, приехал сюда. Игорь, вы сами знаете, неразговорчив…
      – Да, мальчика, который растет вне семьи, понять трудно.
      – Девочку, я думаю, – не легче.
      – Вы говорите о Соне Боткиной?
      – Я говорю об одиночестве. Соня – девочка скрытная и тоже не очень понятная.
      – …Но мы об Игоре… – нахмурился Иван Антонович.
      Все в интернате знали о привязанности директора к Соне Боткиной. Девочку педагоги считали избалованной, своевольной и взбалмошной. Эмма Ефимовна явно хотела подчеркнуть, что Игорь Смородин доставляет ей хлопот не больше, чем любимица директора Соня Боткина.
      Иван Антонович некоторое время внимательно смотрел на молодую учительницу.
      – Мне тоже кажется, что дурного влияния на класс он не оказывает. – Уголки его сухих губ тронула едва заметная усмешка. – Напротив, убери его из класса, и не будет хватать какого-то неорганизованного начала.
      Эмма Ефимовна не поняла, в шутку ли он сказал это, или всерьез.
      Иван Антонович высвободил из-под маленькой парты свои ноги, надел очки и вышел из класса.
      Эмма Ефимовна догадалась, что он обиделся на нее за Соню. Девочка, шесть лет назад потерявшая родителей, стала для него дочерью, хотя жила она, как и все воспитанники интерната, не пользуясь никакими особыми привилегиями. Иван Антонович никак не выделял ее из общей массы детей. Даже купив ей шапочку или кофточку, он говорил, что, мол, это прислали шефы. И виделся он с Соней не чаще, чем с другими воспитанниками интерната.

      Интернат на окраине поселка. А сам поселок, выросший в пустыне всего десять лет назад одновременно с вышками нефтепромыслов, невелик. Новые двухэтажные дома из белого известняка в центре, а по окраинам такие же белые одноэтажные домики, окруженные заборами, с ветряками на огородах.
      Ветряки тут неотъемлемая часть пейзажа – они видны отовсюду: с моря и из пустыни. Движимые влажным порывистым ветром с моря или ровными жаркими ветрами пустыни, безостановочно качают они воду из глубоких колодцев. Благодаря этим неутомимым ветрякам здесь поднялись сады.
      В пяти километрах райцентр. Там бухта, порт, судоремонтный и рыбоконсервный заводы. Там старая – в старом деревянном доме – школа-восьмилетка. А средняя школа – в новом здании при интернате. Старшеклассники ездят на занятия автобусом. Дорога от райцентра до рабочего поселка петляет вдоль пустынных дюн по берегу моря. Автобусная остановка против ворот школы-интерната называется «По требованию».
      Желтая песчаная дорожка ведет к учебному корпусу. А справа и слева интернатский сад – густой, тенистый.
      Березы и пирамидальные тополя окружены плотным кольцом ветвистого карагача – эти заросли защищают молодой фруктовый сад от сухих ветров и морозов. Над газонами постоянно висит светлое кружево тонких водяных струй от дождевальных установок. Возле учебного корпуса небольшой стадион.
      В глубине тихих аллей повсюду скамеечки; на них тут и там сидят мальчишки и девчонки, читают книги или разговаривают. А в самом центре живой уголок и пасека – несколько ульев в тени берез.
      Почти все сделано за десять лет самими детьми. Дети отвоевали у пустыни восемь гектаров ее извечных владений, где от сотворения мира царил зной, куда приходили тяжелые волны песка, поглощали все и откатывались, обнажая красную в черных трещинах землю.
      Осваивать участок ребятам помогали шефы – военные летчики. Механики с ближайшего аэродрома оборудовали систему дождевальных установок. После этого уже не надо было таскать тяжелые лейки. Включишь рубильник, и на солнце среди горячих ветвей, над газонами и грядками вспыхивает водяная пыль.
      Даже и сам генерал приезжал в интернат. Дети угощали его редиской и огурцами, выращенными на интернатском огороде.
      На воротах интерната и на окрестных заборах, а чаще всего на углах зданий нарисованы треугольники, лестницы, разных форм кубики и жирафы. Все это рисунки первоклассника Фили Горохова. Филя особенный художник. С разных сторон его рисунки кажутся разными, двоятся. Иногда возле интерната останавливаются машины, которые везут трубы для газопровода, и Филя рисует на трубах – и тогда его рисунки кажутся объемными. Филя уже учится в художественной студии при интернате, и учитель говорит, что у него удивительное чувство пространства и перспективы. Но за рисунки на стенах его ругают.
      Время от времени у ворот школы-интерната останавливаются насквозь пропыленные автомашины геологов – это родители приезжают навестить своих ребятишек. В пустыню эти автомашины возвращаются уже с пестрыми жирафами на бортах.
      В интернате живут дети рыбаков из окрестных поселков, рабочих нефтепромыслов, геологов.
      По воскресеньям все ребята уезжают к родителям. В интернате остаются лишь Сонька и Игорь Смородин. Часто Сонька убегает далеко на пустынный берег моря. Там завораживает ее даль. С детства привыкла она к пространству моря и неба.
      Сидя на прибрежном песке, мысленно строила она замысловатые геометрические фигуры из линии горизонта, солнечных лучей, падающих сквозь тучи, белых дорожек, оставляемых в стратосфере сверхзвуковыми самолетами. Она словно открыла что-то в самой себе после осторожного рассказа нового учителя математики о загадочном четвертом измерении. Ей вдруг как будто тесно стало в привычном трехмерном мире… После уроков Сонька разглядывала на стене учебного корпуса новые рисунки Фили Горохова и не заметила широко шагавшего через стадион директора интерната.
      Поравнявшись с ней, он остановился и тоже стал рассматривать рисунки.
      Сонька увидела на земле рядом со своей еще одну человеческую тень и резко обернулась:
      – Это, оказывается, ваша тень, Иван Антонович. Я сразу ее не узнала.
      – А она у меня, собственно, ничем не примечательна. Твоя, кстати, тоже… Знаешь, мне недавно привезли банку земляничного варенья из Брянска. Заходи попробовать.
      – А земляника это вроде орехов, Иван Антонович? Растет на деревьях? На земляничных деревьях?
      Директор насмешливо покосился на Соньку. Едва ли она не знает, что такое земляника.
      – Ты не знаешь, куда убежал Игорь?
      – Нет.
      Директор и не рассчитывал, что Сонька ему что-то выложит, тем более выдаст своего приятеля, но надеялся по тем интонациям, которые обычно трудно упрятать, когда врешь, выяснить, знает ли она, где скрывается беглец. Однако Сонька, видимо, уже поняла, что ее подлавливают на слове.
      – А как ты думаешь, куда он мог сбежать? Ты же знаешь его лучше, чем я или Эмма Ефимовна.
      – Не знаю. Наверное, уплыл…
      – Думаешь, уплыл зайцем на теплоходе? Сонька рассмеялась, подняла открытую ладонь:
      – Нет, он натянул парус и на рассвете уплыл… в жаркие страны…
      Директор резким движением снял очки и, наморщив лоб, заглянул в глаза Соньке.
      – Куда?
      – В жаркие страны. Вы, наверно, и сами слышали: пальмы, людоеды, кокосовые орехи…
      Ничто не ускользнуло от внимательных выцветших глаз директора. Он стоял перед Сонькой, высокий, немного сутулый, и чуть покачивался на каблуках.
      – Понимаешь, пора бы ему быть здесь, но его нет… Где он застрял? Может быть, съездить в порт поискать его?
      – Я сейчас, – спохватилась Сонька.
      – Да постой ты, у тебя же и денег нет на автобус. – Иван Антонович охлопал карманы, достал какую-то мелочь и высыпал на Сонькину ладонь. – Может, пить захочешь или мороженого…

* * *

      В порт Сонька приехала на попутной грузовой машине.
      Игоря и его пиратов разыскала за пристанской столовой. Укрывшись в лопухах, они играли в карты. Все грязные, косматые, один с перевязанным глазом. И среди них – Игорь, такой же неухоженный и косматый.
      Увидев Соньку, Игорь встал, подошел к ней:
      – Че?
      Они шли по глухой улице. У заборов в пыли нежились куры.
      – Вернись, тебя ищут, – сказала Сонька. – С ног сбились. Меня за тобой послали. И чего ты убежал? Посмотри на себя, какой грязный, нечесаный.
      Игорь попытался пригладить свои космы. Перехватив насмешливый взгляд Соньки, с силой пнул подвернувшуюся под ногу консервную банку. Спавшая в тени возле забора собака вскочила и залилась хриплым давящимся лаем.
      – Пшла! – Игорь поискал глазами камень. Собака нырнула в подворотню и оттуда протяжно затянула: – «Р-р-р-р…»
      – Идем, – потянула его за рукав Сонька.
      Но Игорь упирался, все оглядывался на собаку.
      Шарил в карманах – не найдется ли какой гайки, чтобы запустить в обозленного пса.
      – И что ты привязался к этой собаке? Игорь немного остыл, вытер рукавом нос:
      – Кто тебя послал за мной?
      – Иван Антонович.
      – Житья не дают. – Игорь снова пнул банку. И снова за забором истошно залаяла собака.
      – Пора бы тебе уже не пинать консервные банки.
      – Тут не знаю что будешь пинать… И что за дело всем до меня? Ну не хочу я учиться. Понимаешь, не хочу! – Игорь тоскливо огляделся по сторонам.
      – Не хочешь… А что ты хочешь?
      – Уехать. Махну вот на Таймыр.
      – На Таймы-ыр? С кем? Со своими сопляками? И где ты денег возьмешь на дорогу?
      – Да есть тут один человек. Зовет на Таймыр. А деньги, говорит, добудем.
      Сонька остановилась. Игорь сделал еще шаг и тоже остановился, повернулся к ней.
      – Какой человек?
      – Да тут один… Ушастым зовут. Недавно тут.
      – Я знаю… И не недавно. Это вор Ушастый. Год назад его на базаре поймали с крадеными часами. Вернулся, значит… И ты, дурак, собираешься с ним…
      – Никакой он не вор, Сонька. Честным трудом живет человек. Ищет дело по душе. Тоже собирается в путешествие. Понимаешь, романтик.
      – Где же он работает?
      – Пока нигде. Я же сказал – дело по душе ищет. Он тоже говорит, что школа – это мура.
      – Интересно, а деньги где возьмете?
      – Говорит, будем по базарным дням караулить лодки за валюту у приезжих. Так и скопим на дорогу.
      – Дурак. Пропьет он эти деньги, и все.
      – А вот это видела?! – вдруг хвастливо сказал Игорь и достал из кармана несколько новеньких рублевок и похрустел ими перед носом Соньки.
      И вдруг открытые Сонькины глаза сузились, на лице появилось растерянное выражение.
      – Ты же в жаркие страны хотел…
      Она повернулась и пошла прочь. Она шла к морю, шла не оглядываясь, словно Игоря и не было.
      Он постоял немного и бросился за ней следом. Догнал ее уже в дюнах.
      – Сонька, постой… Ну что ты так уходишь?
      – Да ну тебя.
      Самым страшным в голосе Соньки было равнодушие. За ее словами сквозило уже безразличие к тому, как поступит далее Игорь, и к нему самому. Она сама пришла сюда и теперь уходила без оглядки, без сожаления. И не казалась подавленной или раздосадованной, шла легкой своей походкой, смотрела, как вместе с глухим громом реактивного двигателя приближается со стороны моря белая стрела. Самолет был воздушно-легок и отсюда, с земной тверди, казался необычайно хрупким.
      Может быть, она и еще что-то сказала, но Игорь ничего не расслышал за сотрясающим небо и море громом. Откуда-то из глубин неба возвращалась к себе домой белая стрела.
      А Сонька уже думала о том летчике, который поверил в четвертое измерение. Нереальной, придуманной показалась ей эта встреча, и особенной такой… И сам летчик был необыкновенный. Оттого он сразу и поверил в четвертое измерение…
      Сонька ушла.
      Игорь долго стоял среди белых дюн. После могучего грома белой стрелы воцарилась такая тишина, будто ничего на земле не было, кроме этого безмолвного песка, неподвижности и одиночества.
      Игорь медленно побрел вслед за Сонькой.

      На классной доске была начерчена мелом окружность с обозначенным центром, а в стороне от нее – точка. Обыкновенная точка. Но математик, ставя ее, долго и старательно крутил кусочек мела, чтобы получилось заметнее.
      – В центре окружности, как видите, – сказал он, – одна точка, а за пределами окружности – вторая точка. Попытайтесь-ка соединить эти две точки прямой линией, не пересекая окружности.
      Математик внимательно осматривал взволнованный класс. Одни ребята открыто и весело смеялись над задачей, другие явно думали над какой-то чисто семантической разгадкой. Но никто не принимал задачи всерьез. Слишком уж очевидна была ее нелепость. Действительно, как можно было не пересечь замкнутой окружности при соединении точек внутри и вне ее?
      Математик был молодой, носатый, в громоздких очках. Его добыл где-то сам директор. Вроде бы ездил за ним в город и переманил из городской школы. Математику он объяснял ребятам всюду: в коридоре, во дворе, в столовой. Никогда никого не пугал своим предметом. И с тех пор, как он пришел, математика стала нестрашной, за исключением контрольных…
      Первым поднял руку отличник Синий.
      – Ну-ка, ну-ка… – Математик снял очки и подслеповато поморгал.
      Синий всегда был первым. И сейчас он не мог допустить, чтобы кто-то опередил его с ответом.