- Но ведь это запрещено?
      - Да ладно тебе! - укоризненно тряхнул кудрями тракторист. - Запрещено, не положено... Ты, часом, сам не легаш ли?
      - Да пошел ты! - обиделся Олега.
      - Ну тогда слушай, как я делаю, может, пригодится... Ставишь перемет, но только не со дна, как на рыбу, а поверху, на поплавках. Можно на пробках, а можно на пенопласте. На пробках, я считаю, лучше: пенопласт больно белый, не всякая утка подойдет, а пробка в самый раз, на деревяшку похожа, вроде как природная, понял? Остальное - крючки, поводки - все так же, как на рыбу. Нажива - все сгодится: лягушата, дохлая рыбеха, червяки, плавленый сырок, ну, в общем, сам пробуй. Можно даже куриные кишки... Я один раз на арбузную корку заловил! Утка все пробует, а потом, что не понравится, выплевывает, понял? А дальше так... Всю эту снасть завозишь на лодке в камыши, но не в самую гущу, а в прогалки между ними. Это обязательно! Не на чистое, а в камыши, понял? Щас скажу почему. Когда утка заглотает, то больно шумит, крыльями хлопает. А в камышах не видно. Мало ли кто хлопает. Может, местные гуси купаются... Парень снова рассмеялся и довольно оглядел Олегу. - Усек?
      - Ну-а если гусь попадется?
      - Не-е! Гусь такую наживу не тронет. Брезгует! Он чистоплюй, одной травкой питается.
      Тракторист снова закурил и, не закрывая дверцы, откинулся на сиденье.
      - А ты чего порожняком? - спросил Олега, оглядывая мерно гудящую, подрагивающую махину "Кировца".
      - Да говорю ж тебе - за куревом еду! А прицеп в поле оставил. Пока солому накидают, я успею смотаться.
      Из машины коротко посигналили: мол, хватит трепаться, - и Олега наконец спросил, что хотел:
      - Слушай, друг, ты не знаешь, где тут бабка Уля живет?
      - Зачем тебе?.
      - Да так... Нужно...
      - Бутылку мозгобойчика, что ли? - хохотнул Славка.
      - Ну, допустим... - дипломатничал Олега.
      - Бабка Уля... Бабка Уля... - Славка напрягся лицом, вспоминая. Сухорукая такая? Правая рука плетью висит?
      - Нет... Руки у нее целы. Слепая она. Темная вода у нее.
      - Ну, тогда не знаю... А зачем тебе именно бабка Уля? Ты поезжай на ту сторону, спроси Кукариху, она все сделает. У тебя есть ручка - я записку напишу? А то поехали со мной, мы туда-сюда - в один момент...
      - Да нет... Мне бабка Уля нужна.
      - Сказал - не знаю!
      - Ну как же... Ты сам-то на этой стороне живешь?
      - На этой. И что?
      - И она на этой.
      - Наша сторона большая. Всех бабок разве упомнишь? Если бы ты про девку спросил, - Славка захохотал, смачно шлепнув себя по коленкам, - это пожалуйста! Всех от края до края пересчитаю, какие еще остались. А бабки потайной народ. У них своя жисть, отжитая. В клуб они в Нижние Чапыги не ходят, на танцы не бегают. По своим норкам сидят. Где их увидишь? Разве когда вперед ногами через всю деревню пронесут... Ну ладно, покатил я. Салют!
      - Он газанул на холостых оборотах, и трактор готовно выстрелил из трубы несколько черных бубликов - в знак прощального привета.
      - Погоди! - спохватился Олега.
      - Чего тебе? - еще раз высунулся Славка.
      - Хотел узнать: низом по улице проехать можно?
      - Не-е! - Славка помотал головой. - Нынче там нет сквозной дороги. Водой подлило. Были ярузки, а теперь - затоны. Так что улицу на куски порезало. Разнобоем живем, по нескольку дворов. Как лумумбы на островах! - захохотал он.
      - Зачем тогда пруд, если так? - не понял Олега.
      - А леший его знает! Так просто! Его уже два раза сливали. Один председатель напустит, приедет другой - сольет... Третий опять плотину починяет... Бабы гундят: раньше они в магазин через луг бегали, а теперь надо кругом закренделивать... Лично мне вода не мешает, даже весело. Окунуться с работы, бредешок поставить... У меня лодка резиновая. Всегда надутой держу. Надо в магазин, баба моя раз-два - и тама! Лень двигает прогрессом! - снова зубасто зареготал Славка. - Тебе-то зачем низом?
      - Отсюда домов не видать, - пояснил Олега. - Говорят, у бабки Ули хата под соломой. Не знаешь?
      - Да есть тут одна или две... Это на том краю, - неопределенно кивнул Славка. - Третий затон проедешь - там и смотри... Из "газика" опять подудели протяжно и сердито.
      - Ну давай, по коням! - крикнул Славка улыбчиво. - Бывай! Приедешь - мой дом белый, с мансардой, из силикатного кирпича. С дороги видно. Зарубил?
      Он захлопнул дверцу, и трактор сразу же ходко заворочал огромными рубчатыми колесами, давя и сокрушая горные хребты оцепеневшей грязи.
      Миновав, как велено, третий затон, мы остановились перед давно не езженным, затравенелым свертком, по которому, однако, недавно проехала какая-то машина. Две полоски придавленной травы убегали вниз вдоль остатков жердяной изгороди и скрывались в темной прутяной чащобе вишенника и бузины. На выгоревшей за лето пустошке двое пацанов распаляли костерок, нехотя куривший хилым дымком. Завидев машину, оба приподнялись, замерли столбиками, будто испуганные суслики.
      - Эй, ребятки! - окликнул Олега, не отходя от машины. - Подойди кто сюда!
      Ребятишки продолжали настороженно стоять: меньшенький - с коробком спичек в руке, болыпенький - с пучком изломанных былинок.
      - Не бойтесь! Спросить надо!
      Большенький суслик принялся затаптывать костерок, а меньшенький, спрятав в карман спички, несмело подошел к Олеге.
      - Слушай, дружок, посмотри в машину, - попросил Олега, отворив дверцу со стороны Ульяны. - Не знаешь ли эту бабулю?
      Парнишка, вытянув тонкую шею, уставился в сумеречную глубь "газика".
      - И как? Узнаёшь? - допытывался Олега. - Видел такую?
      - Не-к... Не видел... - наконец сознался паренек.
      - Да ты посмотри, посмотри получше! Ее бабой Улей зовут. Она тут где-то живет. Не соседка ли ваша?
      - Не-к... Не видел... - повторил мальчик. - Я не здешний.
      - А какой же ты?
      - Я в городе живу.
      - Ну-ка, милай, подойди ко мне, - попросила Ульяна. - Подойди, подойди к бабке.
      Мальчонка, смущенно млея, приблизился. Ульяна, неуверенно протянув руку, сперва коснулась его лица, затем переложила ладонь на голову и огладила волосы.
      - Ах ты мой хороший! Голубеночек ты мой любый! - Она охватила его тонкое тельце, обтянутое белой футболкой с какими-то латинскими письменами. - Какой же ты не здешний? А я вот чую - нашенский ты! Дымком пахнешь!
      - Не-к... Я в городе живу.
      - Ну ладно, ну ладно... - согласилась Ульяна. - Стало быть, к бабушке приехал?
      -Ага.
      - И мамка с вами?
      - И мамка. Уже восемь дней живем.
      - Ну и хорошо, ну и славно! Ах ты золотце мое!
      Расспрашивая, Ульяна бережно оглаживала футболочку, темными, коряжистыми пальцами ощупывала что-то сквозь одежку, и по ее лицу было видно, что делать это ей сладко и радостно.
      - Бабушку-то как звать? - теплилась она голосом.
      - Баба Клава.
      - Так, так... А мамка у тебя Антонина? Угадала?
      - Угадала! - удивился мальчик.
      - Ну, голубь ты мой! - обрадовалась Ульяна. - Как же мне мамку-то не знать? Ведь я ее кресна-ая! Болявый пупок серой из своего уха мазала, соплюшки утирала мамке-то твоей! Ведь она почти дочка моя! - таяла Ульяна. - А ты мой внучек! Вот как Господь вывел!
      Радуясь, она продолжала тискать парнишку, ощупывать плечики, трогать тонкие кузнечиковые руки.
      - Так-то, золотенький! Я и мамку и бабу Клаху вот как знаю... Только папку твово никогда не видела. А теперь небось и не увижу... Папка-то тоже с вами?
      - Папка привез нас и опять уехал.
      - Что так?
      - Ему нельзя. У него - совещание.
      - А бабушка Клаха все болеет?
      - Ага, в валенках ходит, с палкой.
      - Вот бедная! Еще не годы, а уж поизносилась вся... - Ульяна мелко перекрестилась и уже спокойно спросила: - А что ж мамка-то ко мне не зайдет, не проведает? Али забыла?
      - Не знаю... - потупился мальчик.
      - Что делает-то?
      - Книжку в саду читает.
      - Ты уж, голубь мой, скажи дома: дескать, видел бабку Улю, кланяется она всем. Сама-то я добрести до вас не смогу. Теперь я и своей хаты не вижу. - И отпустив парнишку, удовлетворенно вздохнула:
      - Слава те, Господи, - отыскалась я!
      ...Груша, будто сторож, одиноко стояла на краю некопаной залежи, перед ветхой плетневой городьбой, за которой угадывался огород.
      - Ну, кажется, нашли! - определился Олега и, обратись к Ульяне, уточнил: Мать, тут на пустыре груша какая-то... Не твоя ли?
      Ульяна встрепенулась, засуетилась, лапая дверцу, ища выход.
      - Моя, моя... - торопливо запричитала она. - Дальше не надо. Спасибо, сыночки, приехала я.
      Куприяныч прижал машину к придорожной канаве, выключил мотор.
      Мы помогли Ульяне выйти и перебраться через канаву.
      Поозиравшись, она как-то сама определилась и, став лицом к дереву, облегченно перекрестилась.
      Старый дуплистый кряж крепко держался за глинистое подножье обнаженным корневищем, похожим на жилистую пятерню. На трехметровой высоте ствол был обломан какой-то беспощадной силой и теперь омертвело щерился острой щепой. Но чуть ниже облома из грубого растресканного корья сначала вбок, а затем, подгоняемая жаждой продления жизни, выбилась и круто устремилась вверх мощная молодая ветвь. На легком обдуве она помелькивала еще свежей зеленой листвой, приоткрывавшей уже созревшие плоды, похожие на желто окрашенные электрические лампочки.
      - Кто ж ее так покалечил? - спросил Олега.
      - Молоньёй разбило, - пояснила Ульяна. - Давно-о! Как случиться с моим Василием. Думала - конец, ан оклемалась, ветку выпустила. Вот диво: дули на ней еще слаже, чем прежде.
      Через пустырь была протоптана белесая тропка, целившая в огородную калитку, за которой где-то в низине виднелась одна только серая, замшелая крыша Ульяниного жилья - того самого, "под навозцем"... Оттуда на тропу клубком выкатился черно-белый лохматенький песик, разогнался было навстречу, но увидев чужих, остановился и растерянно присел, метя туда-сюда пушистым хвостом. Часть его заостренной лисьей морды - лоб и поднятое ухо - заливал черный окрас, отчего было похоже, будто носил он на правом глазу темную повязку. Песик подхватился и, пробежав еще немного, снова присел, радостно страшась и нетерпеливо повизгивая, перебирая передними лапами.
      - Тобик! Тобка! - признала Ульяна собачонку, и та, отринув страх перед нами, опрометью кинулась навстречу.
      Счастливо урча и постанывая, срываясь на визг, Тобик истово подскакивал, норовя лизнуть склоненное Ульянино лицо. И в этом своем рвении кропил не сдержанной водицей ее резиновые сапоги.
      - Ну будя, будя! - застилась от него Ульяна. - Экий ты! Ну все, все... Нашлася я, нашлася! Жила-жила, да, вишь, на старости лет и заблукалась в своей деревне... Ну будя, сказано!
      Тобик отстранился на время, суматошно обежал нас вокруг, прясел, чтобы куснуть некстати донимавшую блоху, и опять запрыгал, ловя жарким языком Ульянину руку.
      - Ну, спасибо вам, сыночки! - проговорила она. - Дальше я сама.
      - Ну как же... - усомнился было Олега.
      - И так не знаю, чем благодарить. Дульки хоть потрусите. Больше мне нечего...
      Трясти грушу мы отказались: стало совестно брать даже эту бесхитростную мзду.
      Для надежности следовало бы довести ее до самого порога, но и тут мы почему-то уступили, поддавшись ее твердой решимости дальше идти самой.
      - Теперь я дома, - облегченно говорила она. - Тут-то я зрячая. Ощупывая подошвами тропу, она побрела к огороду, к ветхой соломенной кровле, похожей на земляное надгробье, покато обровненное на все четыре стороны. Тобик радостно носился около, невольно мешая ей, а может быть, и помогая...
      - Сейчас макаронцев наварю, - доносился ее умиротворенный голос. - Супчику с тобой похлебаем...