Не имей десять рублей

      Жгучая зависть к этим оживленно разговаривающим людям обожгла Федора Андреевича. Если бы его не подсидели, он тоже теперь вот так шел с ними. Сейчас, после работы, наверное, завалятся к кому-нибудь на квартиру...
      Говорившие меж тем приближались, дольше оставаться было рискованно, еще чего доброго заметят: "Ба! Гляди-ка, Толкунов! Ты что тут делаешь?" - и Федор Андреевич воровато втиснул-ся в машину.
      - Поехали! - поторопил он шофера.
      - Чего, передумал спрашивать?
      - Давай, давай.
      - Может, возьмем кого? - таксист кивнул в сторону подходивших.
      - Никого не надо!
      - Дело хозяйское,- кисло усмехнулся шофер.
      Проезжая мимо запорошенного фонтана, скульптурный центр которого уже был обшит на зиму тесом, Федор Андреевич припал к стеклу, чтобы еще раз взглянуть на заводоуправление. На втором этаже, как раз между колоннами, он отыскал окна своего кабинета. Горела верхняя хруста-льная люстра, все та же, с тяжелым медным каркасом. Но стены кабинета были перекрашены. Вместо розового наката просвечивала какая-то зеленца, и этот пустяк неприятно кольнул Федора Андреевича: можно было и не перекрашивать, прежний накат не простоял и года.
      И вдруг в последнем окне мелькнула золотом багетовая рама. Он вспомнил про свою глупую подпись на обороте и со стыдом и досадой представил, как снимали во время побелки портрет и, конечно, обнаружили это его пьяное факсимиле... И, должно быть, показали Петряеву. А тот, наверно, прочитал, хмыкнул ехидно и опять повесил. А может, тоже показывал всем, мол, полю-буйтесь, как Толкунов увековечил себя! И в том, что портрет висел теперь при Петряеве с его, Федора Андреевича, подписью, было что-то обидное и унизительное.
      Возле попутного "Гастронома" Федор Андреевич попросил еще раз остановиться. В штучном отделе, достав десятирублевую бумажку, он хотел было взять бутылку коньяка, но, вспомнив, что надо еще расплачиваться с таксистом, ограничился "Экстрой". Тут же, при "Гастрономе" заперся в телефонной будке и набрал домашний номер Зинченки.
      К телефону подошел сам Зинченко, мягко, бархатно ответил:
      - Я вас слушаю.
      - Это я... Толкунов.
      - Позвольте... Какой Толкунов? Куда вы звоните?
      - Брось валять дурака! - пыхнул Федор Андреевич.- Повышение получил, что ли,- узнавать перестал.
      - А-а! Федор Андреевич! - расхохотался Зинченко.- Приве-ет! Привет, дорогой.! Извини, пожалуйста! Давненько не звонишь, оттого сразу и не сообразил. Ты откуда? Из дома?
      - Да нет, с автомата.
      - А что такое? Какие-нибудь неприятности?
      - В Шутове был, да вот с дороги звоню.
      - В Шутове? - оживился Зинченко.- Ну как там? Как любезный Никанор Матвеевич поживает? Лесник, лесник. Грибков у него не отведал? Прелесть у него грибы! А ты в Шутове по какому случаю-то?
      - Да... рыбачил, понимаешь.
      - Ну-у! - сладко изумился Зинченко.- Представляю! И завидую! Кто же еще был?
      - Да... связался тут с одним... Прилип, как банный лист к...- Федор Андреевич назвал к чему.
      - Это кто же такой? Я его знаю?
      - Да нет... Так, случайный.
      - Так, так... А я уж думал, прежняя компания. Даже обиделся, что без меня. Такие, значит, дела...- И, вздохнув перед трубкой, Зинченко заговорил тягуче, с зевотой: - Ну что, старина... Спасибо, что позвонил. Привет супруге и все такое... Как она, все нормально? Ну и тебя обнимаю на сон грядущий...
      - Погоди обниматься. Я тут взял кое-что по пути. Такси вон стоит, ждет.
      - А-а! - бархатно раскатился Зинченко и замолчал.
      - Чего молчишь?
      - Да понимаешь...- Голос Зинченки поблек.
      - Ну что "понимаешь"? - напирал Федор Андреевич.- Заезжать или не заезжать?
      - Давай лучше как-нибудь в другой раз, а?
      - В другой раз я не поеду.
      - Сразу и обижаться! Ты меня, дружище, неправильно понял.
      - Все я понял...- угрюмо буркнул Федор Андреевич.- Хрен с тобой!
      - Ну вот еще!- опять рассмеялся Зинченко.- Так вот сразу и "хрен". Ну ладно уж, давай подскакивай. Ты без него? Один?
      - Один я.
      - Ну, хоп!
      В трубке клацнуло, и Федор Андреевич, все еще не вешая ее, постоял в мрачном раздумье. Ехать туда ему уже не хотелось.
      Он сел в такси, громко захлопнул за собой дверцу.
      - Теперь куда? - холодно осведомился таксист.
      Федор Андреевич уставился в окно, раздумывая, к кому бы поехать. Снова сильно помело, и в стекло уныло забарабанило крупой. Незнакомая улица была почти безлюдна. Махнуть к этому филармонисту, что ли? Так он теперь, поди, на своих концертах... К кому бы это? Не везти же поллитровку домой, не пить же ее одному, черт побери?
      - Так куда?
      - Гони на Кольцовскую площадь.
      И Федор Андреевич назвал адрес Зинченки.
      - Подлец, однако,- выругался он.
      Примечание
      Повесть впервые опубликована в журнале "Наш современник" (1973, № 8), вошла в книгу "Мост" (М., Современник, 1974) и другие издания.
      Знакомя читателей с фрагментом из новой повести, до выхода произведения в журнале, "Литературная Россия" писала: "...ничего необычного не случается по ходу ее сюжета. Всего два характера выдвинуты на передний план, но, безусловно, они интересны, за ними стоит различное отношение к жизни, к людям. Особенно подкупает душевной яркостью, влюбленностью в нашу жизнь старый рабочий Фомич, который встречается на рыбалке с другим героем повести Федором Андреевичем, человеком иного склада и миропонимания" (20 июля 1973 г.). "Мысль художника обостряется, когда в произведении возникают человеческие типы - антиподы любимых писате-лем героев,- отмечалось в первом отклике на повесть.- Их можно назвать условно "людьми на должности". Они появляются в нарисованном прозаиком светлом мире как досадное инородное пятно, как нечто несправедливое, чуждое" (П о д з о р о в а Н. На тысячу верст кругом Россия... О прозе Евгения Носова.- Лит. Россия, 1973, 21 сентября).
      Авторский взгляд на социальный тип людей, подобных Федору Андреевичу, с определеннос-тью высказан в одной из статей Е. Носова: обыватель всегда стремился "низвести смысл челове-ческой жизни к карабканью по чинам. И если уж достигалась какая-то вершина, то не более как куча движимого и недвижимого хлама" (Лит. Россия, 1975, 15 августа).