— Все это очень хорошо и любопытно, но я ничуть не понимаю, каким же образом Карта мира поможет нам найти Муравейник… — признался Рональд. — Ведь если это не обычная географическая карта и не артефакт, показывающий направление, в котором следует искать нужный тебе предмет, то зачем же мы ищем сей дивный инструмент постижения Натуры?

— О, не переживай, сэр Рональд, — утешил его Иегуда. — Карта позволяет постичь логику, и это главное! Неважно, какую логику — людей ли, природы ли; и если при выборе местоположения Муравейника его творцы пользовались логикой, то мы его непременно отыщем. А если он возник хаотически, произведенный на свет Природой, как титаны — их матерью Землей, то и тогда мы способны найти его. Для этого достаточно изучить логику Природы — а этой почтенной даме в логике трудно отказать, даром что она женщина.

И Иегуда засмеялся. Рональд поймал себя на неблагородной мысли о том, что у доброго монаха на женщин, пожалуй, старая обида.

Башня Играющих, словно гнилой зуб возвышавшаяся над равниной, производила впечатление крайнего запустения. Однако на дороге к ней было множество свежих следов — свежих, если мерить время годами, а не днями.

— Здесь кто-то обитает? — удивился Рональд.

— Ни одна живая душа, — усмехнулся Иегуда. — И даже призраков тут нет. Но место это священное: здесь, в маленькой лаборатории работал сам Лоренс Праведник — правда, недолго — до того, как уехал в Новый Свет, за море.

— Лоренс Праведник! — воскликнул Рональд. — Не та ли это лаборатория, где он воззвал к Господу?

— Нет, не та, увы. Но святость его мыслей до сих пор поддерживает это здание, пусть и ветхое — здесь творятся некоторые вещи, которые невозможны в других землях. Взять хотя бы ту же Карту мира: казалось бы, отчего ее давно не похитили и не унесли из этого места какие-нибудь воры или второразрядные колдуны? Но этого не может произойти: только могучий волшебник может забрать сие чудесное творение Разума отсюда.

И Иегуда подбоченился.

— Но разве мало было могущественных волшебников? Отчего Карта по-прежнему здесь?

— Вот это и странно: не раз Картой пользовались волшебники, увозя ее отсюда. Но всякий раз след их терялся, равно как и конец их истории; оставалась лишь память о подвиге, коий совершила Карта — и всякий раз возвращалась она на свое место в этой башне. Так что забрать ее отсюда несложно; вот жить после этого — наверное, сложнее.

Он помолчал.

— Единственное препятствие, которое может встретиться на нашем пути — это мой знакомый, один ученый монах, некто Бартоломее. Насколько мне известно, в настоящее время он также охотится за нею. Это славный исследователь… человек, впрочем, неприятный и не обладающий должными манерами. Остается надеяться, что мы успеем первыми. Вот и Башня… красавица! я не был здесь уже двадцать лет.

Она высилась перед ними, подобно черепу Аргуса — сотня пустых глазниц великана. Здание было построено в несколько ярусов; время выгрызло все окна и стены, но каркас, видимо, был настолько устойчив, что громада не обрушилась, а продолжала стоять.

— В те времена, сэр Рональд, стен в таких зданиях и вовсе не было, а были только большие окна, защищавшие их от ветра. Говорят, из таких окон было приятно смотреть на мир.

Они подъехали к входу в здание — зияющей дыре, в которой не было ничего прямоугольного, спешились и привязали коней к одной из колонн, некогда державших теперь уже рухнувший портик.

В коридорах гулял ветер. Пол был покрыт пылью, но не ровным ее слоем, а мазками — тысячи ног прошедших здесь людей начертили свой след, и даже движение воздуха не разровняло этой пыли. Каждый из посетивших башню протанцевал свой танец на этом полу — и ушел, и упокоился где-то в другом месте, а следы всех этих безвестных людей наложились друг на друга и соткали картину. Каждый слой пыли был временем, эпохой.

И теперь они шли, вписывая сюда свои отчетливые строки шагов.

Внутри помещения башни сохранились намного лучше, нежели ее стены. Переборки между помещениями были легкими, почти картонными — и время их просто не заметило, сокрушив именно камень и сталь. Сохранилась даже деревянная мебель — столики, шкафы — плюс к этому множество предметов, назначения которых наш рыцарь не понимал.

— Все, что ты видишь вокруг, о Рональд, есть не что иное, как иллюстрация тщеты гордыни человеческой. Вот достойный пример уже сказанному мною: между мышлением человека и творениями рук его есть прочнейшая связь. Род человеческий был некогда велик — и сила разума его вознесла к небесам вот такие высоченные здания — но у колосса разума человеческого — глиняные ноги, и здания эти оказались построенными на песце. Люди древности знали, как построить такую громаду, но толком не поняли, зачем.

— Не совсем понимаю, — признался Рональд.

— Помнишь первый Рим, самый первый? Он стоял когда-то на месте нашего Вечного города. Ты наверняка читал о нем в древнейшей истории. Отчего он погиб?

— Его разграбили вандалы. Прекрасно помню.

— А вот и нет! Римляне его погубили, сами римляне! Те вандалы-варвары, что сожгли Рим, были просто авантюристами, мелким хулиганьем. Они и попали-то туда совершенно случайно: зашли на тусклый, угасающий огонек. Но еще за два-три века до этого варвары были в Риме практически везде: служили в армии, работали на стройках, в полях и в библиотеках, писали научные труды, сочиняли стихи, управляли государством — даже императорами были. Сами же римляне настолько обленились, настолько погрязли в разврате, пьянстве, стяжательстве, пустословии и безумии, что не могли более ни работать, ни воевать — и вот варвары, получая римское гражданство, начинали воевать против варваров же. А римлян просто заметно не было: они разве что ночью выползали на танцульки и в кабаки. Они и читать-то разучились, пасли овец и коз на Капитолии, блевали в Тибр, свинячили в домах, где сами жили. И вот поэтому-то Рим и пал.

— А те люди, что построили эту башню? Что с ними-то случилось?

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — загадочно сказал Иегуда.

Он подвел его к небольшому столику, на котором стояло стеклянное зерцало.

— Что это? — спросил Рональд, ткнув острием меча поверхность зерцала, мутную, словно болото. В обрамлении проводов эта странная вещь казалась головой Медузы Горгоны.

— Это компьютер, сиречь вычислительная машина, — пояснил Иегуда. — Вот, кстати, и будет тебе, чем заняться, пока я ищу Карту мира.

Рука его совершила несколько точных движений, и зерцало начало урчать и светиться, подмигивая рыцарю и выплевывая буквы, да с такой скоростью, что он просто не успевал их складывать в слова.

Наконец, муть на поверхности диковинного предмета успокоилась, и в синеве зерцала появилась белая надпись «WarCraft».

— Ого, искусство войны! — воскликнул Рональд. — Это древнеанглийский, насколько я разумею. Не стану ли я более опытен в делах рыцарских, если зерцало явит мне свой дивный урок?

Иегуда чуть заметно усмехнулся. Зерцало чихнуло и изобразило какую-то местность, видимую как бы с птичьего полета.

Уголок этот был тихий, Богом забытое место. В центре стояла деревенька из нескольких домиков, возле которой собрались ее обитатели — три крестьянина.

— Вот этот предмет называется «мышь», — сказал Иегуда, и Рональд брезгливо отдернул было руку, но потом взял пальцами небольшую белую коробочку с двумя забавно щелкающими дощечками в верхней части.

— Двигай ею по столу и нажимай эти клавиши, дабы выбрать тех крестьян или других существ и отдать им приказания.

— А разве не проще это сделать при помощи голоса? — спросил Рональд. — Эй вы, мужичье! Соберите-ка урожай, пока светло!

Крестьяне стояли к нему спиной, время от времени одинаковым движением почесываясь.

— Они, в некотором роде, немые, — объяснил Иегуда. — Сэр Рональд, жаль, но я не вижу, что там, в этом зерцале: хотя мне рассказывали об этом в мельчайших подробностях. Но ты разберешься: во времена Цицероновы по-латыни разумели и пятилетние ребята; следовательно, и мы можем научиться латыни — а эта игрушка тысячекратно проще сего мертвого языка.

Он был прав — к концу того получаса, пока Слепец ходил по залам здания в поисках своей Карты мира, Рональд уже преловко гонял крестьян за разного рода провизией, заставлял их рубить дрова, а солдат, которых тут же, не отходя от зерцала, произвел на свет, посылал сражаться с какими-то мелкими, но отвратительными чудовищами, то и дело устраивавшими набеги на его деревеньку.

Иегуда подошел и стал у Рональда за спиной, положив ладони ему на плечи. Тот самозабвенно щелкал мышью, посылая в бой свежеявившуюся конницу.

— Поистине, это глупая игра, — изрек наконец Рональд.

— Чем же она глупа? — откликнулся Иегуда.

— Посмотри, о Иегуда, как такое возможно: один крестьянин ловит рыбу, другой рубит лес, третий добывает руду. Не проходит и пяти минут, как из рыбы, леса и руды они изготовляют… солдата. Разве не смеха достойно подобное превращение? И не грош ли цена солдату, которого изготовили за 5 минут! Где портные, которые шили им одежду? Где та деревня, где набрали этих солдат? Кто сеньор этих крестьян? Где та церковь, в которую они ходят, — или они забыли Бога? Каким крестом они крестятся — двуперстным или трехперстным? Где их жены — или они живут в содомском блуде? Почему в лесу произрастают только осины, как я вижу отсюда, и вовсе нет других деревьев, ни трав, ни ягод, ни грибов? Почему тот крестьянин, что добывает пищу, ловит только рыбу? Где их овцы и поросята, куры и гуси — или они питаются исключительно рыбой? А кто будет взращивать морковь, капусту, пшеницу, овес, горох, просо, ячмень? О Иегуда, все можно связать с условностью игры — но что за беда у них с хозяйством?

— Эх, сэр Рональд, — ответствовал Иегуда. — Вся беда людей того времени и была в том, что они совершенно перестали понимать, откуда что берется и какова цена их могуществу. Их цари говорили им: вот, мы сделаем так, чтобы вы жили богаче, — и нападали на соседнюю страну, посылали туда миллионные армии из тех самых людей, которых они хотели сделать богаче, теряли эти армии до последнего человека… Или для услаждения напитками они строили заводы, выпускавшие кубки из материала, похожего на древесину — «одноразовые стаканчики», как они назывались — и изводили на их производство столько греческого огня, коий добывали глубоко под землей, что потом не знали, чем заправлять свои машины. Или вырубали леса и строили дома из камня — словно крестьянам более приличествует жить в каменных замках, как богатым и знатным сеньорам. Каждый из них хотел быть богат и знатен — и все они были кичливый сброд, все до одного человека: думали, что могут управлять звездами, а не могли отличить задницу от Великого поста, жили в блуде и гордыне, за что Господь их и покарал карой своей.

Вообрази же, сэр Рональд, что молодежь их сидела за этими волшебными зерцалами и день и ночь играла в этих глупых крестьян и воинов, борющихся с нечистью, или трепалась посредством тех же зерцал — а на великих равнинах Сибири еретики уже возводили Аль-Магадан, это чудовище, что должно было положить конец времен — если бы Господь не вмешался и не прекратил это святотатство. В назидание нам оставил он это последнее чудесное зерцало: да не будем мы столь глупы, как наши горделивые предки.

— Да не будем, — согласился Рональд, поднимаясь из-за волшебного зерцала; крестьяне на его стеклянной глади вовсю суетились, отражая нападение гоблинов.

Иегуда, всматриваясь, словно помещение не было исполнено яркого света, а было скрыто полумраком, осматривал шкафы.

— Я отыскал Карту мира, она у меня в кармане. Показывать я ее тебе, правда, не буду — извини, но время для этого еще не настало.

— Чего же ты ищешь, если Карту уже нашел?

— Книг, книг бы я еще захватил, — бормотал Иегуда. — сам я, как ты понимаешь, не чтец, а монахи наши требовали.

Он исследовал обширные стеллажи, уставленные пыльными томами, рукой. Рональд тоже заинтересовался.

— Это что за книга? — спрашивал Иегуда, водя рукой по корешкам.

— «Управление личностным» («The management of the personnel») — перевел с древнеанглийского Рональд.

— Вероятно, нечто о смирении чувств! Полезная вещь! — воскликнул Иегуда, пряча книгу за пазуху. — А эта?

— «Формирование вещества» («Forming the staff»), — сказал рыцарь, на секунду усомнясь в последнем слове.

— Дивно! Алхимии посвященный трактат! — Иегуда и эту книгу прикарманил[6]. В конце концов, он уже не спрашивал у Рональда перевод, а просто ссыпал книги в свой холщовый мешок. Рыцарь меж тем гулял по коридору, всматриваясь в чудесные машины, расставленные на столах. В конце коридора он остановился, несколько удивившись.

Ибо там, прислонившись спиной к стене, стояла… настоящая египетская мумия.

Как ни отдаленна была эпоха, в которую люди возвели это здание и расставили в нем предметы своего древнего обихода, Рональда все же не обмануло его историческое чутье. Мумии в этом зале явно было не место. Ее кто-то принес и поставил здесь в намного более позднюю эпоху, когда по комнатам этажа уже гулял ветер.

Рональд остановился перед мумией. Будучи человеком вдумчивым и добросовестным, рыцарь решил заранее готовиться к встрече с мертвецами и изучать их при всякой возможности.

Что— то в ней было не то. А, вот что: в лице у мумии теплилась какая-то жизнь — он готов был в этом поклясться. Подбородок у нее подрагивал — казалось, от усталости, левая рука нервно подергивалась.

«Вот наваждение», — подумал Рональд и отвернулся, чтобы посмотреть на мумию секунд через десять и убедиться, что все это ему не показалось.

— И что же вы, спрашивается, здесь делаете? — послышался скрипучий голос прямо над ухом Рональда. Только что притворявшийся мумией человек шагнул со своего пыльного постамента; лоскуты, прикрывавшие его тело, обратились в синий с желтыми звездами плащ. Сухое лицо, оказывается, было лицом старика, на котором укусы Хроноса оставили свои многочисленные следы.

— Бартоломео! — воскликнул Иегуда. — То-то я смотрю, для мумии ты как-то уж слишком тепло выглядишь. И сердце у тебя бьется, совсем как у молодого, — добавил он, бросив взгляд на грудь незнакомца. Я его вижу, так и знай.

— Боюсь, это тебе не поможет, — сухо сказал незнакомец. — Так что вы здесь делаете? Я лично пришел за могущественным артефактом, известным как Карта мира.

— Вот-вот, — сказал Рональд. — и мы за ним же.

— Боюсь, вам придется уступить, — предположил Бартоломео. — Я очень долго искал этот артефакт, и нужен он мне для удивительно благородных целей: разбойник Агенобарбий месяц тому назад похитил сотню детей, живших с родителями в городе Реймсе. Без Карты мира, как вы понимаете, мне их не найти. Он раньше требовал за них выкуп, но горожане отказались, сказав, что если они заплатят за детей, то им нечего будет вкладывать в банки, и денежное обращение в городе придет в упадок. У меня сильное подозрение, что, выждав некоторое время в тщетном расчете, что сердца горожан дрогнут, он их перережет, как баранов, прости Господи. Оттого-то я и взял на себя ответственность вырвать детей из лап ублюдка. Если я не успею в срок и не найду их, сто невинных душ раньше времени предстанут перед престолом Всевышнего.

— А нам Карта нужна, может быть, и не по столь богоугодному делу, но тоже не по пустякам, — отвечал Иегуда. — О Муравейнике ты, конечно, слышал?

— Ха, Муравейник, — усмехнулся старик. — Его и искать-то не надо — он сам вас найдет рано или поздно. Все по умножении грехов ваших. Вечный Город уже пару столетий блудит с царями земными, живет в роскоши, пьет из золоченых кубков, спит с нечестивицами, творит всякий содом и всякий блуд запредельный — и хочет, чтобы кары Господни проходили мимо него? Вкусите этих кар — и станьте мудрее, вот все, что могу вам сказать по этому поводу.

— Люди не виноваты, — вмешался Рональд.

— Какие ваши доказательства? — издевательски усмехнулся Бартоломео, но тут же насупился и добавил:

— Я даже видел его, этот Муравейник, и знаю, где он. В лесу под Новыми Убитыми — вам каждый крестьянин его покажет. Не думаю, кстати, Иегуда, что ты так плохо осведомлен, что не знаешь его местонахождения; не притворяйся неучем — я в это не поверю, даже зная о твоей нелюбви к книгам…

И он усмехнулся, глядя Иегуде в лицо. Рональд только сообразил, что Слепец, наверное, действительно за жизнь не прочел ни одной книги — коль скоро его глаза не видели поверхности зерцала, значит, и букв, должно быть, тоже не видели.

Но рональдов спутник проглотил эту издевку, словно не заметив.

— Все это верно, и я его созерцал, — сказал он. — Внутри — вот где нам понадобится Карта. Ведь никто еще не был внутри; говорят, там столько извилистых коридоров и переходов, что сам черт ногу сломит. А нам нужно как можно скорее найти короля.

— Короля? — прикинулся удивленным Бартоломео. — Не кажется ли вам, что там он счастливее, чем на своем престоле? Мне жаль Арьеса, ибо прекрасно сознаю, что его трон скрипит и шатается: этот скрип проник в его душу, а от тряски у него руки уже, говорят, ходуном ходят, оттого он и прячет их в рукава. Сколь сложно управление государством! в такие времена, как наши, это не по силу человеку, а от помощи Господней они давно отказались: что старший брат, что младший. Старший подался в еретики, еще когда жил во дворце… — Тут Иегуда схватил за руку Рональда, готовившегося прекратить поток хулы на своего государя; Бартоломео, приметивший движение рыцаря, только хмыкнул и продолжал как ни в чем не бывало:

— У младшего тоже крыша едет. Старший был мистиком и искал ответов во вздохах, что являлись ему на рассвете, и снах, что посещали его незадолго перед рассветом; младший кичится своей ученостью и носится с прогнозами судеб этого мира, которые вывел, прочитав кучу бесполезных книжек.

— Ну ладно, неохота мне с вами ссориться, — сказал вдруг старик. — Я даже помогу вам, чем смогу. Итак, о Муравейнике.

— В Муравейнике есть все: вот его главная особенность. Вы думаете, это мрачное здание с темными, покрытыми мхом коридорами, где шатаются полудохлые или полуживые (не знаю уж, оптимисты вы или пессимисты) твари. Напротив, внутри Муравейника светло, ибо свет исходит от стен, — светло, чисто и уютно. Я бы даже сказал, что Муравейник похож на музей или кунсткамеру: там много разных диковинок, расставленных по шкафам, словно для всеобщего обозрения. Опасного ничего в них нет;

напротив, все эти штуковины чрезвычайно забавны. А самое главное — там есть все вещи, образы и существа, которые вы видели в своих снах.

— Не может быть! — воскликнул Иегуда. — Тогда это — Рай: ибо рассказывают, что в раю обитают, например, все допотопные животные.

— А на чем основано это мнение? — недоверчиво поднял брови Бартоломео.

— На силлогизме. Смотри, о Бартоломео: нет ни одного места на земле, где обитали бы допотопные животные. Вместе с тем нет места, которое было бы богаче Рая обитающими там существами. И если в Муравейнике обитают допотопные ящеры, это означает, что он и есть Рай — ибо никак не может быть богаче Рая и, следовательно, тождествен ему.

— Простим кощунственные речи малограмотным! — досадливо отмахнулся Бартоломео. — На Рай это место похоже так же, как я — на лучшую танцовщицу сераля абиссинского негуса…

Он пригладил седые волосы рукой и продолжал:

— Ходячие мертвецы в Муравейнике на людей не набрасываются, а, скорее, прячутся от них — это очевидный факт. Однако это вовсе не означает, что бояться вам нечего. Есть несколько мест в Муравейнике, кои могут притянуть вас, подобно магниту, и оставить у себя в плену. Самое главное: ни в коем случае не открывайте шкафы, из которых слышится тиканье. Я вам сразу скажу: бомб там нет, но то, что вы увидите, отравит ваши души и не позволит выйти из лабиринта во веки вечные.

— А что там? — поинтересовался Рональд.

— Личинки, из которых вылупляются мертвецы, — отрезал старик, и непонятно было, шутит он или серьезен. — Чему удивляетесь? В каждом муравейнике есть и яйца, и личинки, и королева, и рабочие муравьи, и муравьи-солдаты. Итак, о личинках… В общем, зрелище не для слабаков. Я их видел только при помощи Запоздалого зеркала. Это такая вещь, которая отражает предмет не сразу, а по прошествии какого-то времени. Вы можете послать человека с таким зеркалом в какое-либо место, он походит там, стараясь, чтобы оно увидело все, что вас интересует, а потом принесет вам, и вы увидите все собственными глазами.

— Бесполезный для меня предмет, — констатировал Слепец.

— Ну, разумеется, — скривился Бартоломео. — А я вот с его помощью исследовал Муравейник, словно был там сам. Погрузил одного из своих крестьян в состояние глубочайшего гипноза, чтобы он не умер от страха и Зеркало не пропало зря, и водил его по коридорам, нашептывая ему на расстоянии, куда ему идти. Знаете, что самое странное: он не увидел ни одного живого мертвеца! Подчеркиваю, ни одного! Только раз, мельком, Зеркало увидело какое-то движение, но оно сразу же прекратилось. Такое впечатление, что мертвецы были вовсе не прочь, чтобы в их Муравейник проник непрошеный гость и увидел его внутренности воочию. И мой добрый крестьянин прошел его до самого центра и увидел главное.

— Главное? — спросил Иегуда.

— Да, главное! — торжественно произнес Бартоломео. — В центре Муравейника стоит стена — нет, я сказал бы даже Стена с большой буквы, и именно посредством этой Стены наш мир сообщается с царством мертвых. Просто, не правда ли? Словом, если вы хотите остановить поток нечисти в наш мир, вам достаточно будет уничтожить Стену. Правда, я не знаю, как это сделать, иначе вся сказка вышла бы безнадежно скомканной и лишенной интриги… — Бартоломео ехидно усмехнулся, — но все равно вам очень повезло, что разгадка так проста.

— Значит, мертвецы живут вовсе не в Муравейнике, а именно в потустороннем мире, а лабиринт этот — всего лишь большой вокзал для тех, кто прибывает сюда? — задумался Иегуда. — Поистине, ценные вещи ты сообщил мне, о Бартоломео, я даже не знаю, как тебя за это отблагодарить.

— Проще простого, — заверил его старик. — Итак?

— Итак что? — удивился Рональд.

— Я ведь вам столько рассказал! — в свою очередь удивился старик. — И вы не отдадите мне за эти ценные сведения, которые, должно быть, уже спасли ваши нехитрые жизни, Карту Мира?

— Опять ты за свое, Бартоломео! — возмутился Иегуда. — И зачем тебе девица? Нет, не отдадим.

— А как же дети?

— На жалость давишь?

— Послушайте, — сказал Бартоломео спокойным голосом. — История о детях — не выдумка; они действительно погибнут, если я не разыщу их.

— Что ж, — сказал Иегуда. — Лучше нескольким чистым созданиям предстать перед престолом Господа, нежели многим тысячам быть ввергнутым в геену уже при жизни.

Глаза Бартоломео выпучились и стали похожи на две маслины с черными свирепыми зрачками. Губы его зашептали какие-то слова. Сперва Рональду показалось, что разгневанному старцу вторит эхо пустого зала, но через секунду он заметил, что и Иегуда бормочет какие-то заклинания. Скорость извержения проклятий, которых Рональд расслышать не мог, была почище, чем у уличных скоморохов, потешавших толпу тарабарскими речитативами на злободневные темы и акробатическими трюками. Так они и стояли — два немолодых человека — в состоянии невероятной сосредоточенности произносящих слова, кажется, на семитическом языке. И только под конец их абракадабра вдруг сменилась понятными и привычными уху словами:

— Во имя Отца…, — крикнул Бартоломео.

— И Сына, — спешил Иегуда.

— И Святого духа, — взвизгнул Бартоломео.

— Погибни! — закончил Иегуда, и в воздухе рявкнул, упав с неба, белый столб. Он ударил в то место, где еще секунду назад стоял Бартоломео, и пол вдруг обратился в лужу яростно плещущегося в своих берегах кипящего камня. Запахло паленой курицей.

— Аминь! Господи, прими душу раба Твоего, грешника Бартоломео, — скороговоркой пробормотал Иегуда.

— Ого! — вырвалось у Рональда. — То есть я хочу сказать, сколь чудесен твой дар, о Иегуда, если ты способен испепелять людей одним лишь словом! — тут же поправился он.

Слепец отряхивал одежду от запачкавшего ее пепла. Он спешно схватил Карту мира и сунул ее под свою хламиду, а затем посмотрел Рональду в лицо своими умными глазами столетнего ворона.

— Ты думаешь, я сам совершил это заклинание? — усмехнулся Иегуда. — Ты веришь, что я наделен столь мощной силой? — он усмехнулся — Разве ты не отличил заклинание от молитвы? Ведь я воззвал к Господу, а он бросил молнию в нечестивца и спалил его на месте. Не забывай, мы находимся на такой земле, по которой когда-то ступал Лоренс Праведник, и следы его шагов сильны и сейчас. Любая молитва к Господу здесь рано или поздно исполнится — поэтому лучше не проси Его ни о чем, чтобы не ошибиться. Ты заметил: этот негодяй читал ту же самую молитву. Опоздай я на миг — это мною бы пахло сейчас в воздухе, а не им.

— Что же получается, — удивился Рональд, — значит, благословение Господне зависит исключительно от скорости, с каковой мы произносим молитвы, а вовсе не от нашей веры или количества наших грехов?

— Пути Господни неисповедимы, — засмущался Иегуда. — К тому же, должно быть, судьба помешала Бартоломео произнести эти слова раньше меня именно потому, что у него было больше грехов.

Этот довод показался Рональду неубедительным:

— Послушай, о Иегуда, — сказал он, — давай исходить из того, что ты знаешь о Бартоломео. Был ли он страшным грешником при жизни или нет?

— На моей памяти он не совершил ровно ничего грешного, буду честен, — ответствовал Иегуда. — И на наших глазах — тоже ничего: мы оба пришли за одним артефактом и, увидев, что миром дела не поладить, стали читать одну и ту же молитву. Правду сказать, я даже не знаю, чем он мог оказаться грешнее меня. А если учесть, что Карта Мира нужна была ему для столь благих целей, как спасение детей, в глубине души я даже дерзнул бы подумать, будто он праведник. Но раз я по-прежнему стою рядом с тобой, а его тело витает теперь в воздухе, должно быть, в виде двуокиси углерода, то, видимо, он был гораздо более нечестив, чем это могло показаться на первый взгляд.

Рональду совершенно расхотелось спорить, тем более, что, мельком взглянув на потолок, он заметил там множество дыр с оплавленными краями. Явно, что молитвы тут читали не в первый раз. Рыцарь задумался о тщетности жизни и судьбы человеческого рода в целом.

— Это же ордалия[7], Божий суд, — продолжал Иегуда, видимо, все-таки чувствуя необходимость оправдаться. — Видишь ли, в нашем мире просто необходимо признать всякого победившего в поединке более праведным, нежели его соперник. Иначе рано или поздно мы заметим, что в мире слишком много несправедливости! А усомниться в Божьем разуме и светлом, гармоничном начале Вселенной — куда больший грех, нежели признать правого виноватым, а виноватого правым! Оттого-то мы и говорим, что победитель победил оттого, что его Бог больше любил, нежели проигравшего… И мой тебе совет: постарайся, чтобы Бог тебя любил сильнее, чем кого бы то ни было. Иными словами, упражняйся с мечом и не давай себя перехитрить никому…

Вместе они спешно покинули Башню Играющих, сели на коней и поскакали по равнине.