Для меня это не предвещало ничего хорошего.

Я почувствовала, как по телу у меня пробежала крупная дрожь.

— Она кажется напуганной, — заметил приведший меня охранник. — Она тебя знает? — спросил он у Юты.

— Я ее знаю, — ответила она.

Я уронила голову к ее ногам. Руки у меня все еще были связаны ремнем, умело затянутым Раском. Я была обнажена. На мне не было ничего, кроме невольничьего ошейника и стягивающего руки кожаного ремня.

— Вы можете нас оставить, — обратилась Юта к охраннику. — Вы доставили рабыню. Теперь я за нее отвечаю.

Охранник отошел от барака.

Я не осмеливалась поднять на Югу глаза. Я была очень напугана.

— В тот же день, — тихим голосом начала Юта, — когда меня поймали в лесу шедшие по нашему следу воины Хаакона, меня отнял у них Раск. По дороге в свой лагерь они посадили тарно в на полянке, чтобы изнасиловать меня. И тут словно тень Раск вырос из темноты. “Отдайте мне эту невольницу”, — потребовал он. Люди Хаакона схватились за мечи. “Я — Раск из Трева”, — представился разбойник. Воины вложили мечи в ножны. Они уступили ему не только меня, но даже своих тарнов. Он привязал их длинными поводьями к лапе своей птицы. “Благодарю вас за рабыню”, — сказал Раск на прощание хааконовским воинам. “Спасибо тебе, Раск, что ты оставил нам наши жизни”, — ответил ему один из наемников. Им предстоял долгий путь пешком в лагерь Хаакона со Скинджера, но они не выглядели убитыми горем: для них все могло кончиться гораздо хуже. Раск доставил меня в этот лагерь и сделал своей рабыней.

Я решилась поднять на Юту глаза.

— Ты носишь повязку первой кейджеры.

— Старшая из рабочих невольниц была продана незадолго до того, как я оказалась в руках Раска, — пояснила Юта. — Здесь среди девушек много разных группировок, и каждая из партий хотела продвинуть на место старшей невольницы свою представительницу. Я была новенькой, союзниц у меня не было, но Раск Рариус по каким-то своим соображениям пожелал сделать старшей среди рабочих невольниц именно меня. Возможно, он мне просто больше доверяет.

— Я тоже буду рабочей невольницей? — спросила я.

— А ты рассчитывала жить в палатке рабынь для наслаждений? — усмехнулась Юта.

— Да, — призналась я.

Конечно, я ожидала, что меня поместят среди женщин, украшающих лагерь своим присутствием, а не направят в этот мрачный барак для рабочих невольниц!

Юта рассмеялась.

— Нет, — сказала она. — Ты останешься грязной рабыней и будешь делать самую грязную работу! Я уронила голову на грудь.

— Как я понимаю, — продолжала Юта, — тебя поймали неподалеку отсюда? Я промолчала.

— Значит, ты продолжала самостоятельно добираться до моей деревни, до Равира.

— Нет! — воскликнула я.

— Оттуда ты рассчитывала добраться до острова Телетус.

— Нет! — кричала я. — Нет!

— А на острове ты отыскала бы моих приемных родителей и представилась бы им как моя подруга. Меня одолевал страх.

— Нет, — отчаянно замотала я головой, — нет! Все это не так!

— Возможно, они приняли бы тебя как свою дочь, ты заняла бы в их сердцах место, которое прежде занимала я.

— Да нет же, Юта! — кричала я. — Нет!

— Тогда твоя жизнь была бы легкой и беззаботной, считала ты. Полной одних только удовольствий.

Охваченная ужасом, я распростерлась у ее ног в позе покорности.

Юта схватила меня за волосы и подняла на колени.

— Кто меня предал? А ну, отвечай! — потребовала она.

Я испуганно покачала головой. Юта продолжала трепать меня за волосы.

— Кто? Говори! — требовала она. Я была настолько испугана, что не могла выдавить из себя ни слова. Я лишь смотрела на Юту умоляющим взглядом, однако она продолжала беспощадно драть меня за волосы.

— Кто?! — кричала она.

— Я! Я тебя предала! — выдохнула я.

— Отвечай так, как положено рабыне! — настаивала Юта.

— Я, Эли-нор, предала Юту, — пробормотала я. — Элинор предала Юту!

— Ничтожная рабыня, — произнес у нас за спиной чей-то голос.

Я испуганно повернулась, насколько позволяли вцепившиеся в мои волосы руки Юты, и с ужасом увидела стоящего рядом Раска.

Я закрыла глаза и разрыдалась.

— Ты была права, — обратился Раск к державшей меня за волосы Юте. — Она действительно ничтожная рабыня.

Юта отпустила мои волосы, и я упала к ее ногам.

— Она не только лгунья и воровка, — продолжал Раск, — но и предательница. Она в высшей степени ничтожное существо!

— Ничего! Здесь, в лагере, найдется немало унизительных работ, которых только она и достойна, — с презрением произнесла Юта.

— Смотри, чтобы она работала как следует, — распорядился Раск.

— Я прослежу, хозяин, — ответила Юта.

С хмурым выражением на лице Раск отошел от невольничьего барака, оставив нас с Ютой одних. Слезы застилали мне глаза.

— Ты ему все рассказала? — прошептала я.

— Он приказал говорить, и мне, как рабыне, пришлось подчиниться.

Из груди у меня вырвался глухой стон.

— Твой хозяин многое знает о тебе, рабыня, — усмехнулась Юта.

Я захлебывалась от душивших меня рыданий.

— Часовой! — позвала Юта.

К нам подошел один из воинов, охранявших невольничий барак.

— Развяжите эту рабыню, — попросила Юта.

Я протянула ему руки, и он распутал стягивающие кожаный ремень сложные узлы. Я продолжала стоять на коленях, опустив глаза к земле.

— Спасибо, — сказала Юта охраннику. — Теперь я займусь ею как следует.

— Я действительно буду здесь только рабочей невольницей? — с дрожью в голосе спросила я.

— Да, — ответила Юта.

— И ты будешь моей надсмотрщицей?

— Да.

— Юта! — воскликнула я. — Я вовсе не думала тебя предавать! Я этого не хотела. Я просто испугалась. Прости меня. Я не хотела тебя предавать!

— Иди в барак, — распорядилась Юта. — Сегодня вечером тебе предстоит работа на кухне. И поторапливайся, иначе утром останешься без завтрака!

— Пожалуйста, Юта… — пробормотала я.

— Иди в барак! — приказала Юта.

Я поднялась на ноги и вошла в барак. Юта закрыла у меня за спиной дверь, и я очутилась в полной темноте. Я слышала, как тяжелые засовы один за другим с глухим скрежетом входят в железные скобы, прочно запирая дверь снаружи.

Пол барака покрывал толстый слой грязи, сквозь который я случайно нащупала ногой металлический прут. Я опустилась на колени и обнаружила, что прут тянется через весь барак, местами совершенно утопая в грязи, а местами на дюйм-другой выступая над ее поверхностью. Очевидно, девушек на ночь приковывают к нему цепями, чтобы, даже решившись на подкоп, они не смогли вырваться за стены барака.

Итак, убежать отсюда нет возможности.

Запертая в мрачных стенах барака, одна в густой, беспросветной темноте, я почувствовала, как меня начинает охватывать панический ужас.

Я судорожно принялась ощупывать бревенчатые стены барака и, отыскав дверь, изо всех сил забарабанила в нее кулаками.

— Юта! — закричала я, захлебываясь слезами. — Открой! Выпусти меня отсюда!

Снаружи не доносилось ни звука.

Я разрыдалась и обессиленно опустилась на земляной пол, подтянув согнутые колени к груди и уперев в них подбородок. Я чувствовала себя одинокой и несчастной. Железный ошейник был таким холодным и тесным!

Откуда-то из темноты до меня донесся писк крохотного полевого урта. Я невольно вскрикнула. Постоянно мечтая об улучшении своего положения, я получила только ухудшение его.

Я сидела в темноте совершенно одна, с отвращением ощущая обволакивающий меня тончайший терпковатый запах духов…

Юта не проявляла ко мне особой жестокости, как я того ожидала. Она обращалась со мной строго, но справедливо, как со всеми остальными девушками, находившимися у нее в подчинении. Можно было даже подумать, что это не я ее предала, выдав наемникам Хаакона.

Мне приходилось много работать, однако нельзя сказать, что я была загружена больше остальных. Юта просто не позволяла мне отлынивать от дел, как и любой другой девушке.

Когда я открыла, что она не старается мне отомстить за мое предательство, я, откровенно говоря, даже начала испытывать некоторое раздражение от того, что она не отдает мне никакого предпочтения перед остальными невольницами. Как бы там ни было, мы знали друг друга уже много месяцев, познакомившись еще в то время, когда Тарго только направлялся в Лаурис. Она обязана была принимать это во внимание. Я не была для Юты незнакомкой, как все остальные. Однако несмотря на это, она ничем не выделяла меня среди прочих невольниц.

Мало того, я заметила, что с девушками, пытавшимися снискать ее расположение, она обращалась с подчеркнутой холодностью. Она никого не подпускала к себе и даже во время еды или коротких минут отдыха держалась отдельно от всех остальных, за исключением того времени, когда нас приковывали на ночь общей цепью.

Мы уважали ее и побаивались. Мы всегда выполняли то, что она требовала. Она представляла собой для нас власть и силу стоящих за ней мужчин. И все же мы не любили ее, поскольку она стояла над всеми нами надсмотрщицей. Нам было приятно, что она не отдает никому предпочтения в ущерб остальным невольницам, но, с другой стороны, каждую из нас раздражало, что именно она не пользуется у Юты никакими привилегиями по сравнению с кем-то другим. По крайней мере, меня-то уж она могла бы как-то выделить среди остальных! Все-таки мы не первый месяц знакомы и раньше даже были подругами. Ничуть не бывало: она обращалась со мной точно так же, как с девчонками, которых впервые увидела уже в этом бараке! Было от чего разозлиться.

Когда удавалось, я, конечно, старалась увильнуть от работы или делала вид, будто усердно тружусь, предоставляя другим поработать за меня. Юта не могла наблюдать за мной постоянно.

Тем не менее один раз она поймала меня, обнаружив плохо вычищенный медный таз, который я во время работы на кухне, вместо того чтобы отдраить песком, засунула в гору чистой посуды. Юта приказала мне взять этот оставшийся жирным таз и повела с собой. Мы остановились у длинного шеста, укрепленного в горизонтальном положении на двух деревянных опорах. Помню, когда я впервые его увидела, я решила, что он предназначен для просушивания мяса. Меня еще удивило, что как раз под центральной частью шеста в землю был глубоко вкопан невысокий каменный столб, в верхней части которого было прикреплено большое железное кольцо.

Я стояла у шеста, неловко переминаясь с ноги на ногу и держа в руках грязный медный таз.

— Провинившуюся девушку привязывают к этому шесту за руки, а наброшенную ей на ноги веревку прикрепляют к железному кольцу, так что она не может даже пошевелиться, — пояснила Юта. — После этого ее наказывают плетьми или просто оставляют повисеть, пока она не наберется ума-разума.

Я почувствовала, как все внутри меня похолодело.

— Надеюсь, ты все поняла, Эли-нор, — сказала Юта. — Теперь можешь идти.

Я поскорее отправилась на кухню и вычистила таз до блеска. После этого я редко увиливала от работы, стараясь выполнять все, как нужно. Мне вовсе не хотелось испробовать на себе все имеющиеся в лагере приспособления для наказаний.

Только впоследствии я поняла, что Юта просто не захотела в тот раз подвергать меня избиению плетьми.

Тарнсмены тем временем были заняты своим делом. Почти ежедневно, а то и на несколько дней кряду они отправлялись в полет — грабить караваны торговцев, деревни и уводить в рабство всех, кто попадется им под руку. С их отлетом в лагере воцарялась тишина. Девушки встречали возвращающихся из полета воинов радостными криками и бежали к центральной части лагерной стоянки, где тарнсмены сажали на землю своих птиц.

Сама я никогда не выказывала подобного ликования, однако также ощущала некоторое волнение, наблюдая за возвращающимися воинами. Они выглядели такими мужественными, такими величественными. Я, конечно, их всех ненавидела, но, как и все остальные девушки, с нетерпением ожидала их возвращения.

И больше всего меня охватывало волнение, когда я видела возвращение предводителя тарнсменов — могучего, неизменно улыбающегося Раска из Трева, своего хозяина, доставившего меня в этот лагерь и надевшего на меня свой ошейник. С каким удовольствием я наблюдала, как он высаживает из седла очередную похищенную им девушку, которую мы, остальные невольницы, немедленно окидывали внимательными, оценивающими, ревнивыми взглядами.

Как-то раз, опустившись на землю, Раск, еще в седле, посмотрел прямо на меня, отыскав меня глазами среди толпившихся вокруг невольниц. Едва лишь наши взгляды встретились, я почувствовала невероятное волнение, ноги у меня стали словно ватные, а сердце учащенно забилось. Он казался таким величественным, таким сильным, свирепым — настоящим лидером среди окружавших его воинов.

Многие девушки с сияющими от счастья глазами спешили к своим хозяевам, тарнсменам, чтобы поскорее прикоснуться рукой к их плечу, прижаться щекой к их груди. Я видела, как некоторые воины поднимали их на руки, усаживали рядом с собой в седло, целовали и только потом сами спускались на землю.

Когда тарнсмены возвращались с богатой добычей, в лагере застраивался праздничный ужин.

Вместе с остальными девушками я прислуживала за ужином, но когда наступало время плясок и невольницы доставали их сундуков шелковые накидки и ножные браслеты с колокольчиками, меня отправляли в барак, закрывали там и я оставалась в полном одиночестве.

— Почему мне никогда не позволяют надеть браслет с колокольчиками и шелковую накидку? — спрашивала я у Юты. — Почему мне не разрешают прислуживать мужчинам в их палатках, когда праздничный ужин подходит к концу?

Мне было так обидно испытывать подобные притеснения, так грустно оставаться одной в грязном, мрачном бараке.

— Никто из мужчин не зовет тебя к себе, — отвечала Юта.

Вот почему каждый вечер с меня снимали рабочую тунику и приковывали на ночь цепями к железному, тянущемуся через весь барак пруту.

Я лежала на земляном полу и прислушивалась к доносящимся сквозь запертую на засовы дверь звукам музыки, веселым голосам, кокетливо протестующим крикам девушек и громкому хохоту мужчин.

Но ни один из этих мужчин не звал меня к себе. Никто из них не хотел разделить со мной свой ужин и свое веселье.

“Ну и пусть! — твердила я про себя. — Меня это даже радует! Я довольна тем, что не обречена на позорное использование мужчиной, которому подвергаются мои подруги по несчастью, не выказывающие, впрочем, по этому поводу ни малейшего неудовольствия. Несчастные! Они лишены всякого чувства собственного достоинства! Их привязанность к мужчинам, эта унизительная женская слабость, способна вызвать к ним только. — жалость! Как я рада, что мне не пришлось разделить их судьбу. Как я рада!” — твердила я, лежа в полном одиночестве и в отчаянии барабаня кулаками в толстые бревенчатые стены.

В третьем-четвертом часу ночи одна за другой начинали возвращаться в барак девушки. Они смеялись и весело переговаривались. Несмотря на бессонную ночь, они не казались утомленными. А ведь завтра им предстоит работать! Неужели им не хочется спать? То одна, то другая из них начинала вдруг потихоньку напевать или бормотала имя своего любимого. “Ах, Римми, — шептала она, ворочаясь с боку на бок. — Я твоя, твоя рабыня!”

От злости я стискивала зубы, сжимала кулаки.

Какими же они будут выглядеть уставшими завтра утром! Какими жалкими, потрепанными! Завтра Юте придется не одну из них подгонять плетью!

“Хорошо, что ни один мужчина не захотел позвать меня к себе на эту ночь! Очень хорошо!” — думала я, глотая обидные слезы.

Иногда в лагере Раска появлялись незнакомые люди, пользовавшиеся, как можно было догадаться, доверием Трева. В основном это были торговцы. Некоторые из них приносили вино и продукты, другие скупали у тарнсменов награбленную добычу. Они же приобретали захваченных разбойниками пленников-мужчин, чтобы выставить их на продажу на каких-нибудь невольничьих рынках.

Когда у меня появлялась возможность, я старалась пройти поближе к шатру Раска, установленному в самом центре военного лагеря и заметному из любой его точки. Его яркие красные стены манили меня как магнит.

Пробегая мимо шатра, я чаще всего видела за откинутым пологом уже знакомую мне черноволосую девушку в алых шелках и с колокольчиками на щиколотке левой ноги. Иногда вместо нее в шатре находились другие девушки, а один или два раза я заметила там светловолосую невольницу в серебристо-желтых прозрачных шелках. Раск из Трева всегда выбирал для себя самых красивых женщин.

Как я его ненавидела!

Как-то вечером, на исходе третьей недели моего пребывания в военном лагере, Раск вместе со своими тарнсменами вернулся из длительного полета. Это оказалось особенно удачное нападение на имущество и невольниц давнего врага Раска — Хаакона со Скинджера. Среди невольниц, привезенных ими в качестве боевых трофеев, оказались мои давние знакомые — Инга и Рена. Только Лана не была захвачена ими. Инга и Рена сильно удивились, увидев меня здесь.

На следующее утро я видела, как на них надели ошейники. Ночь накануне этой процедуры они, как в свое время и я сама, провели в палатке для привилегированных рабынь, однако после того, как ошейники были на них надеты, их также поместили в барак для рабочих невольниц.

Когда Раск надевал ошейник на Ингу, он погладил ладонью ее светлые, очевидно понравившиеся ему, волосы, и эта девчонка, набравшись наглости, осмелилась прикоснуться щекой к его руке. Я даже фыркнула от негодования! Она стала совершенно бесстыжей! Бывшая книжница превратилась в самую обычную распутницу. Я почувствовала непреодолимое желание выдрать у нее все эти волосы! Как я была рада и как она была поражена, когда Раск отправил ее вместе с остальными привезенными из рейда девушками в барак для невольниц, выполняющих в лагере грязную работу!

И какое негодование испытывали Инга и Рена, когда им пришлось преклонить колени перед Ютой! Они едва не лопнули от злости.

Однако Юта не позволила им подняться с земли.

— Я — Юта, — сказала она. — Я старшая среди рабочих невольниц. Все они находятся в моем подчинении. Вам также придется выполнять все мои указания. Я буду обращаться с вами так же, как со всеми остальными девушками, не лучше и не хуже. Если какие-то мои распоряжения не будут выполнены вами в точности и в срок, вы будете наказаны плетьми.

Они смотрели на Юту, едва осознавая, о чем она говорит.

— Все понятно? — спросила старшая невольница.

— Д… да… — пробормотала Инга.

— Да, — ответила Рена.

— Рабыня Эли-нор, выйди ко мне! — скомандовала Юта.

Подчиняясь ее приказу, я, прятавшаяся за спинами девушек, неохотно вышла вперед.

Инга и Рена, я заметила, обменялись довольными взглядами. Я испугалась.

— Это обыкновенная рабыня, — сказала Юта. — Такая же, как вы. Вам запрещается проявлять к ней жестокость.

— Но, Юта! — попыталась было возразить Инга.

— Иначе вас ждет наказание плетьми! — отрезала Юта.

Инга посмотрела на нее, с трудом сдерживая переполняющую ее злость.

— Вам все понятно? — спросила Юта.

— Да, — процедила сквозь зубы Инга.

— Понятно, — ответила Рена.

— Эли-нор, — распорядилась Юта, — выдай этим новым невольницам рабочие туники и потом снова приведи их ко мне. Я расскажу им об их повседневных обязанностях.

Я подвела Ингу, Рену и остальных новых девушек к стоящему в дальнем конце барака большому сундуку и выдала каждой из них по грубой короткой рубахе, в которых им придется выполнять все работы в военном лагере Раска из Трева. Все рубахи были выстиранными, тщательно залатанными и отутюженными. Некоторые из них я сама стирала и гладила небольшими горианскими нагреваемыми на огне утюгами.

Девушки выстроились в очередь. Все они были обнажены. На каждой из них был только недавно надетый на шею ошейник.

Я доставала из сундука рубаху и бросала ее очередной невольнице.

— Но ведь я прошла обучение рабыни для наслаждений! — возразила Инга, с презрением вертя в руках грубую, короткую невольничью тунику.

— Надевай, — отмахнулась я от нее.

— Я принадлежала к высшей касте! — с негодованием воскликнула Рена.

— Надевай! — настойчиво повторила я. С потемневшими от злости лицами Инга и Рена натянули на себя грубые рубахи.

— Из тебя получится хорошая невольница для грязных работ, — наблюдая за Ингой, не удержалась я от замечания.

Инга сжала кулаки в бессильной ярости.

— Из тебя тоже, — бросила я Рене. Та только закусила губу.

Я оглядела остальных девушек, с презрительными минами вертящих в руках туники для грязных работ.

— А ну, надевайте их быстрее! — прикрикнула я.

Девушки поспешно натянули на себя рубахи, и я повела их к Юте для прохождения дальнейшего инструктажа.

На четвертый день после появления в военном лагере Инги, Рены и прибывших с ними девушек тарнсмены Раска вернулись из очередного полета.

Лагерь охватило обычное связанное с их возвращением радостное волнение.

Я тоже вскочила на ноги, услышав возбужденные голоса.

— Заканчивай свою работу, — остановила меня Юта.

— Юта! — воскликнула я. — Ну, пожалуйста!

— Продолжай работать! — отрезала старшая невольница.

Я безропотно опустилась на землю перед гладильной доской и снова взяла в руки утюг. Рядом лежала гора выстиранных мной рано утром рабочих туник, которые мне еще предстояло погладить. Я взяла очередную тунику, положила ее на гладильную доску, установленную на двух больших плоских камнях, и придавила ее утюгом. Тунику обволокли клубы пара. Второй утюг разогревался над огнем, разведенным в медной жаровне.

Из-за бревенчатых стен кухонного барака, где мы обычно гладили белье, доносилось хлопанье крыльев опускающихся на землю тарнов и возбужденные голоса девушек, встречающих возвращающихся тарнсменов. За толстыми стенами мне не было их видно; я слышала только их радостные крики.

— Какая она красивая! — донесся до меня восхищенный возглас какой-то невольницы.

Очевидно, в лагерь привезли новую пленницу. А я даже не могла посмотреть на нее вместе со всеми. Такая несправедливость!

Я сильнее придавила утюгом разглаживаемую тунику.

Я должна оставаться здесь, на кухне, гладить эти рубахи, пока остальные девушки встречают вернувшихся воинов и рассматривают их добычу. Мне нельзя даже издали поприветствовать тарнсменов.

Интересно, а Инга тоже там? Наверное, улыбается сейчас и машет рукой Раску, нашему хозяину.

Мне было очень обидно, но я тут же напомнила себе, что ненавижу Раска из Трева и что все это мне совершенно безразлично.

Возбужденные возгласы девушек стали стихать, и я поняла, что тарнсмены сейчас спускаются с седел на землю и ведут, наверное, своих захваченных в рейде пленниц в палатку для женщин. Встречавшие воинов девушки начали снова приниматься за работу.

Я продолжала гладить рубахи.

Через четверть часа, все еще стоя склонившись над гладильной доской, я поймала себя на странном ощущении, будто за мной кто-то наблюдает. Я бросила взгляд на дверь и увидела прямо перед собой длинные стройные ноги. Словно зачарованная, я подняла глаза выше, и из груди у меня вырвался сдавленный крик.

Передо мной стояла женщина в одеянии из шкур лесных пантер. С широкого пояса женщины свисал длинный охотничий нож. Руки и шею ее унизывали простые золотые украшения.

Я уронила голову и застонала от отчаяния.

— Вы, кажется, знакомы? — раздался за спиной голос Раска.

Я отрицательно покачала головой. Нет! Нет! Я не хотела в этом признаваться.

— Подними голову, рабыня, — приказала Вьерна. Я подняла на нее испуганные глаза.

— Кто это такая? — повернулась она к Раску из Трева.

— Одна из моих невольниц, — неопределенно пожал он плечами.

Вьерна бросила на меня презрительный взгляд. Ее губы растянулись в улыбке.

— Разве ты меня не узнаешь? — язвительно поинтересовалась она.

Я покачала головой.

На ней не было ошейника. На поясе у нее висел охотничий нож. Мой хозяин, Раск из Трева, стоял рядом с Вьерной, опершись плечом о косяк двери. Она, совершенно очевидно, была теперь свободной. Судя по всему, она не была даже пленницей Раска. По тому, как держался с ней мой хозяин, я поняла, что она по неизвестной мне причине является гостьей в нашем лагере.

— Впервые мы встретились с этой красавицей на северной окраине Лауриса возле невольничьих бараков, которые арендовал ее владелец — Тарго, — говорила Вьерна, обращаясь к Раску из Трева, но громко, так, чтобы я все хорошо слышала. -Вторая наша встреча произошла на улицах Ко-ро-ба, где она, по ее собственным словам, поощряла местных невольниц наброситься на меня с палками и камнями, в то время как меня везли в железной клетке. В третий раз мы увиделись в одном из торговых фортов к югу от Ко-ро-ба, где охотники Марленуса остановились на ночлег и выставили меня в клетке среди остальной захваченной ими добычи. Вместе со второй невольницей, Ланой, эта девчонка осыпала меня оскорблениями и швырялась камнями.

Я уронила голову.

— Подними глаза, — сказала Вьерна. Я без особого удовольствия выполнила ее приказание.

— Ну так что, ты меня узнаешь? — спросила она.

— Нет! — покачала я головой.

— Ваша рабыня, оказывается, лгунья, — заметила лесная разбойница.

— Хотите, чтобы ее наказали плетьми? — спросил Раск из Трева.

— Нет, — ответила Вьерна и снова посмотрела на меня. — Она ведь всего лишь рабыня! Я опустила глаза.

— Значит, ты продолжаешь лгать и здесь? — суровым голосом поинтересовался Раск.

— Нет, хозяин, — пролепетала я.

— Я постепенно начинаю терять с тобой терпение, Эли-нор, — нахмурился мой хозяин. Я боялась поднять на него глаза.

— Я мало что понимаю в твоей работе, рабыня, но мне кажется, ты сейчас спалишь утюгом тунику, — усмехнулась Вьерна.

Я поспешно убрала оставленный мной на рубахе утюг, о котором совершенно забыла. К счастью, он еще не прожег тунику, иначе не миновать бы мне сегодня наказания.

— Позвольте мне показать вам остальную часть лагеря, — любезно предложил Вьерне Раск.

Вьерна бросила на меня насмешливый взгляд.

— Продолжай свою работу, рабыня, — сказала она.

— Да, госпожа, — пробормотала я.

Раск и Вьерна ушли, оставив меня одну. Смахивая с глаз катящиеся слезы, я снова принялась гладить невольничьи рубахи.

В тот вечер, выкроив минутку между ужином и дальнейшей работой на кухне, я осторожно пробралась к палатке для женщин.

— Ена! — шепотом позвала я старшую невольницу.

Ена показалась из-за отброшенного полога палатки, и я, будучи всего лишь самой бесправной рабыней, опустилась перед ней на колени.

— Можно мне говорить? — с мольбой в голосе попросила я.

Ена опустилась рядом со мной на землю и взяла меня за руку.

— Конечно, Эли-нор, говори, — разрешила она. — Что случилось?

Я с благодарностью посмотрела на нее.

— У нас в лагере появилась новая женщина, — сказала я. — Свободная женщина!

— Да, — подтвердила Ена. — Это Вьерна, женщина-пантера из северных лесов.

— Простите мне мое любопытство, госпожа, — взмолилась я, — но как она здесь оказалась и что делает в нашем лагере?

Ена улыбнулась.

— Пошли со мной, — сказала она.

Старшая невольница провела меня через весь лагерь к разбитой в его противоположном конце маленькой низкой палатке. У разведенного рядом с палаткой костра сидели двое крепких, величественного вида мужчин.

— Это охотники из свиты Марленуса. Я узнала их, — прошептала я.

Они мне хорошо запомнились во время торжественного шествия охотников Марленуса по улицам Ко-ро-ба и в торговом форте, расположенном на пути в Ар, где мы с Ланой осыпали оскорблениями выставленную в невольничьей клетке Вьерну.

Возлежащим у костра мужчинам прислуживали Инга с Реной, все еще одетые в свои короткие рабочие туники. Обе девушки старательно выполняли свои обязанности и, я видела, были очень взволнованы тем, что их оставили наедине с такими видными мужчинами.

Я даже поморщилась: у этих девчонок напрочь отсутствует чувство собственного достоинства!

— Это Рафф и Прон, охотники из Трева. В своих охотничьих вылазках они нередко добираются и до северных лесов, — вполголоса пояснила Ена. — По приказу Раска эти парни выдали себя за жителей Муниса — небольшого селения, находящегося под властью Ара, и подали прошение принять их в состав охотничьей команды Марленуса, заявив, что почтут для себя за большую честь охотиться вместе с самим великим убаром. Кое-кто из ближайшей свиты убара уверил Марленуса в том, что Рафф и Прон славятся своим мастерством, бесконечно преданы делу процветания славного Ара, и порекомендовал великому убару включить их в состав своей экспедиции в северные леса. — Ена усмехнулась и заговорщически мне подмигнула: — У Трева везде свои люди!

— И они помогли Вьерне бежать, — догадалась я.

— Да, вместе с ней они добрались до заранее условленного места, где дождались Раска и его воинов. Они и доставили их в наш лагерь.

— Но какое дело Раску до Вьерны?

— Вьерна хорошо известна по всему Гору как предводительница лесных разбойниц. Когда Раск узнал, что Марленус готовит поход в северные леса, чтобы под видом охоты заполучить Вьерну в свои руки, он немедленно отдал приказ Раффу и Прону войти в состав отправляющейся с убаром свиты охотников.

— Но зачем?

— Затем, чтобы, если Марленусу повезет схватить Вьерну, иметь возможность ее освободить.

— Но для чего все это? — недоумевала я.

— Поимка такой разбойницы, несомненно, возвеличила бы славу Марленуса, а ее бегство лишь еще раз подчеркнет неспособность убара удержать в руках даже то, что он уже имеет!

— Значит, ее отпустили на свободу только для того, чтобы лишить Марленуса части его добычи? Чтобы лишний раз ему досадить?