Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хроники противоположной Земли (№7) - Пленница Гора

ModernLib.Net / Фэнтези / Норман Джон / Пленница Гора - Чтение (стр. 1)
Автор: Норман Джон
Жанр: Фэнтези
Серия: Хроники противоположной Земли

 

 


Джон Норман

Пленница Гора

1. КЛЕЙМО

Это повествование написано по распоряжению моего хозяина, Боска из Порт-Кара, крупного торговца, некогда принадлежавшего, как я полагаю, к касте воинов.

Зовут меня Элеонора Бринтон. Прежде я была довольно богата и вела жизнь беззаботную, полную всяческих наслаждений.

Во всем, что со мной произошло, для меня очень много непонятного, поэтому я оставляю за читателем право самому доискиваться до истинной сути моих приключений.

История моя, как я подозреваю, далеко не единственная в своем роде и вовсе не столь удивительна, как это может показаться на первый взгляд. По меркам Земли я была женщиной в высшей степени красивой. Здесь же, в этом мире, я являюсь девушкой стоимостью в пятнадцать золотых монет, более привлекательной, чем многие другие, но значительно уступающей некоторым женщинам, о поразительной красоте которых я могу только мечтать. Я была приобретена для работ на кухне в доме Боска, моего нынешнего хозяина. Торговцы людьми, как я успела узнать, проложили путь между этим миром и Землей и регулярно курсируют по нему, доставляя сюда рабов. Среди прочих товаров женщины продаются и покупаются на рынках этого странного мира, как самая обычная вещь. Если вы красивы и способны пробудить в мужчине желание, вам следует опасаться за свою судьбу и держаться настороже, где бы вы ни находились.

Жители здешнего мира оставляют за собой право поступать с землянками как им заблагорассудится. И тем не менее я считаю, что современную женщину может ожидать и гораздо более печальная участь, нежели перспектива оказаться в этом удивительном мире, пусть даже вас доставили сюда в качестве беспомощной игрушки для здешних мужчин.

Хозяин приказал мне не описывать этот мир во всех подробностях. Он потребовал остановиться на том, что со мной произошло, и уделить особое внимание моим мыслям и переживаниям. Причины его желаний мне не известны, но я постараюсь их выполнить с максимальной точностью. Мне и самой этого хотелось. Однако даже если бы это шло вразрез с моими желаниями, я все равно должна повиноваться: в данных условиях мое мнение не имеет большого значения.

Я получила хорошее, если не сказать отличное образование. Я провела мучительно долгие годы в закрытых пансионах и затем окончила один из лучших женских колледжей северо-западной части Соединенных Штатов. Сейчас все это время кажется мне потраченным напрасно, выброшенным впустую. В процессе учебы мне не доставляло труда получать высокие оценки. Уровень моего интеллекта позволял легко справляться с заданиями, требовавшими от моих подруг серьезных усилий. Мои родители были очень богаты, и заведения, в которых я обучалась, нередко получали от них крупные подношения. Мне никогда не приходилось сталкиваться с людьми, выказывавшими ко мне какое-либо нерасположение. Наоборот, преподаватели и наставники стремились угодить мне во всем. Помню, однажды я провалилась на экзамене по французскому. Принимала экзамен молодая женщина. Декан факультета, как он часто поступал в подобных обстоятельствах, отказался утвердить выставляемую оценку. Мне предложили пересдать экзамен другому преподавателю, и я без труда получила высший балл. В том же году женщина, принимавшая у меня экзамен, вынуждена была оставить школу. Мне было жаль ее, но она сама знала, что делает.

У меня, девушки из богатой семьи, никогда не было недостатка в друзьях и знакомых. Я пользовалась всеобщим вниманием и любовью. Но окружающие, как правило, не вызывали у меня интереса. Обычно я даже не могла припомнить, с кем разговаривала на очередной вечеринке. Каникулы я чаще всего предпочитала проводить в Европе.

Я могла позволить себе одеваться со вкусом. Волосы у меня всегда лежали так, как мне хотелось, даже когда казались чуть-чуть растрепанными, что, я знала, придает мне еще большее очарование. Ленточка, стягивающая их на затылке, дорогая, высшего качества губная помада, красивая блузка, изысканные, удобные и модные туфли и узкий, в тон юбке, плетеный кожаный поясок — все было тщательно продумано и отобрано из лучших образцов: мелочей в одежде для меня не существовало. Одежда вообще имела для меня чрезвычайно большое значение. Когда мне нужно было получить отсрочку для сдачи письменных домашних заданий, я нередко надевала самые демократические вещи, обходясь поношенными мокасинами, джинсами и каким-нибудь свитером. В особо важные моменты я даже не боялась измазать себе пальцы краской с ленты пишущей машинки. И всегда добивалась разрешения на отсрочку. Сама я, конечно, не перепечатывала своих работ, но выполнять их мне обычно нравилось самостоятельно. Это доставляло мне удовольствие. Выполненные мной работы казались мне лучше тех, которые я могла приобрести за деньги. Как-то один из преподавателей, у которого я только что добивалась отсрочки для сдачи очередных контрольных работ, не смог узнать меня в тот же вечер, когда мы встретились с ним на концерте симфонической музыки. Его место было двумя рядами впереди меня, и, занимая его, он окинул меня недоумевающим взглядом. В перерыве он попытался было подойти и заговорить, но я сделала вид, что мы не знакомы, и он ретировался, пылая от стыда и являя собой оскорбленную добродетель. На мне тогда, помню, была тонкая черная вуаль, нитка жемчуга, длинные белые перчатки и роскошное вечернее платье. Этот тип больше не осмелился на меня даже посмотреть.

Я не знаю, когда я попала в поле зрения моих будущих похитителей. Это могло произойти и на оживленных улицах Нью-Йорка, и в тенистых скверах Лондона, и в каком-нибудь уединенном парижском кафе. А может, это случилось на пляжах Ривьеры или в загородных лагерях моего колледжа. Это могло произойти где угодно! На меня обратили внимание, и моя судьба была решена.

Я не стеснялась демонстрировать свою красоту и богатство. Я знала, что я лучше многих из тех, кто меня окружает, и не боялась этого показать. Интересно отметить, что какие бы чувства ни испытывали ко мне эти люди, они никогда не выказывали ни злобы, ни раздражения. Казалось, мое поведение, мое богатство окончательно подавляло их волю, воспринималось ими как должное, вызывало робость и желание повиноваться. Они всеми силами старались угодить мне в каждой мелочи. Я нередко забавлялась, притворяясь рассерженной или делая вид, будто забыла об их существовании, наблюдая тем временем за их реакцией. Они шли на все, чтобы добиться моего прощения. Они казались счастливыми при малейшем знаке моего внимания. Как я их презирала! Я просто использовала их в своих интересах. Их присутствие меня утомляло. Я была красива, богата и свободна в своем волеизъявлении. Они же были полным ничтожеством.

Мой отец нажил состояние на торговле недвижимостью в Чикаго. Ничто, кроме бизнеса, его не интересовало. Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь меня обнял или поцеловал. Я даже не помню, чтобы он хоть раз в моем присутствии приласкал мою мать или она ответила ему тем же. Мать также была из очень богатой чикагской семьи, владевшей крупными земельными участками на побережье. Мне даже кажется, отца больше волновали не деньги, нажитые им в результате какой-то проведенной операции, а тот факт, что рядом всегда найдется человек более богатый, чем он. Это не давало ему покоя. Он был несчастным, не знавшим покоя человеком. Весь дом держался на матери; она же постоянно устраивала приемы и вечеринки, которые очень любила. Отец, помню, говорил, что моя мать — лучшее вложение его капиталов. В его устах это звучало как серьезный комплимент. Мать была красивой, но своенравной женщиной. Как-то она отравила моего пуделя за то, что он порвал ее ночную рубашку. Мне тогда было семь лет, и я, помню, очень плакала. Собака была единственным существом, которое я по-настоящему любила. Когда я закончила колледж, ни отец, ни мать не присутствовали на торжественной церемонии вручения дипломов. К тому времени это был второй раз в моей жизни, когда я плакала навзрыд. У отца была назначена какая-то деловая встреча, а мать находилась в Нью-Йорке — где она в то время подолгу отдыхала — и в этот день давала обед для кого-то из своих друзей. Она прислала мне поздравительную открытку и дорогие часы, которые я тут же подарила одной из подружек.

В тот же год отец, которому едва перевалило за сорок, скончался от сердечного приступа. Мать, насколько мне было известно, поселилась в Нью-Йорке, на Парк-авеню, в окружении неизменной свиты прихлебателей. По завещанию она получила наше поместье в пригороде и всю недвижимость в Чикаго, мне же остались только ценные бумаги суммой, наверное, в три четверти миллиона долларов, стоимость которых периодически менялась в зависимости от конъюнктуры рынка — и иногда весьма существенно.

Однако была ли я владелицей трех четвертей или только полумиллиона долларов, меня, откровенно говоря, не очень интересовало.

По окончании обучения я начала жить самостоятельно и сняла пентхауз на крыше одного из небоскребов Нью-Йорка на Парк-авеню. Мы с матерью никогда не видели друг друга.

У меня не было особого желания продолжать учебу. Целыми днями я бездельничала, курила, но наркотиками не баловалась: это казалось мне глупым и совершенно бездарным времяпрепровождением.

Мой отец имел множество деловых связей в Нью-Йорке, а у матери было много влиятельных друзей. Несколько недель спустя после окончания колледжа я cдедала один из своих редких звонков матери, ожидая, что она может оказаться мне хоть в чем-то полезной. Я полагала, что новые знакомства будут мне приятны и сумеют меня развлечь. Уже через два дня после этого звонка я получила приглашение в два агентства для прохождения собеседования, которое оказалось простой формальностью. Я рассчитывала стать фотомоделью, однако девушек для подобного амплуа повсюду хватало в избытке. Среди сотен тысяч претенденток, предлагавших свои услуги, красота сама по себе не имела большого значения. При таком обилии выбора красота уже не являлась основным критерием и на первое место выступали совершенно иные качества, отличные от истинной привлекательности. Так получилось и в данном случае. Мне удалось выйти победительницей и в этом виде соревнований, хотя большого удовольствия это мне не доставило.

Мне нравилось работать фотомоделью, но продолжалось это всего несколько недель. Приятно было носить красивые наряды. Мне нравился сам процесс демонстрации одежды, хотя иногда это было довольно утомительно. Ассистенты и фотографы казались людьми утонченными, интеллигентными, несмотря на то что временами некоторые из них позволяли себе вульгарные шуточки. Они были профессионалами, а я любителем, и этим все сказано. Как-то один из них назвал меня кривляющейся стервой. В ответ я только рассмеялась.

Предложения сыпались на меня со всех сторон. Наиболее соблазнительным мне казалась демонстрация отдельных частей купальных костюмов, разрабатываемых одной очень известной компанией, название которой упоминать я не хочу, поскольку оно не служит целям настоящего повествования.

В понедельник вечером мне пришло очередное приглашение от этой компании. Я должна была участвовать в демонстрации новых моделей в среду утром. Вторник у меня оставался свободным. Свою цветную служанку я отпустила до среды, рассчитывая управиться с хозяйством самостоятельно. Мне хотелось побыть дома одной, почитать и послушать пластинки.

Во вторник я решила поспать подольше.

Проснулась я, когда солнце уже вовсю пробивалось сквозь задернутые шторы. Я лениво потянулась в кровати. День был теплым и ласковым. Я спала обнаженной, и свежие простыни приятно обнимали тело. Я протянула руку к стоящему у кровати журнальному столику и взяла лежащие на серебряном подносе сигареты. В комнате все было как обычно. Мягкие комнатные тапочки из шкуры коалы стояли на ковре у прикроватной тумбочки. Книги лежали на своих местах. Ночник слабо горел, как я и оставила его накануне. Будильник я не заводила, и часы продолжали идти, не подавая сигнала. Вкус сигареты показался мне неприятным, и я ее затушила. Полежав еще немного, я спустила ноги с кровати и привычным движением сразу попала в комнатные тапочки. Поднявшись, я набросила на себя пеньюар и направилась в ванную комнату.

Здесь я сбросила с себя халатик и, подвязав волосы, забралась под душ. Тугие струи горячей воды приятно забили по телу. Теплый солнечный день обещал быть наполнен негой и ласковой ленью. Я стояла под душем, запрокинув голову и закрыв глаза, позволяя воде ласкать мое тело. Затем я намылилась и начала растираться мягкой мочалкой.

Когда мои руки коснулись левого бедра, что-то меня неприятно поразило. Я нащупала на бедре нечто такое, чего раньше там не было. Я смыла с себя мыльную пену и наклонилась посмотреть, что вызвало у меня такое удивление.

Внезапно в глазах у меня все потемнело. Сердце бешено забилось. Я едва могла перевести дыхание. Меня всю трясло.

Боли я не чувствовала.

Еще вчера на ноге у меня ничего не было.

Теперь высоко на бедре виднелась глубокая отметина. Она была дюйма в полтора длиной, изящная и по-своему даже красивая. Я знала, что она не могла появиться в результате естественного ранения. Она была для этого слишком аккуратной, слишком утонченной. Ее могли поставить только сознательно, тщательно выбрав для этого место.

Все поплыло у меня перед глазами. Я пошатнулась и вынуждена была опереться о стену. Двигаясь, словно во сне, я смыла с себя остатки мыльной пены и закрутила краны с водой. Выйдя из ванной комнаты, я, как была — мокрая, босиком, — пошатываясь, побрела в спальню, где напротив кровати у стены стояло большое, в полный рост человека, напольное зеркало. Здесь мне снова показалось, будто земля уходит у меня из-под ног. На поверхности зеркала отчетливо виднелся еще один знак, который я, проснувшись, не заметила. Он был нарисован моей самой яркой губной помадой прямо посредине зеркала на уровне моего лица. Размером он был в полтора фута и в точности повторял изящную отметину у меня на бедре.

Отказываясь поверить в реальность происходящего, я снова и снова смотрела на себя в зеркало. Я трогала отметину на бедре и сравнивала ее со значком, изображенным на поверхности зеркала губной помадой.

Я почти ничего не знала о подобных вещах, но в назначении глубокой, отчетливо вырисовывающейся отметины у меня на бедре трудно было ошибиться.

В глазах у меня потемнело. Я потеряла сознание и упала на ковер.

На теле у меня стояло клеймо.

2. ОШЕЙНИК

Не знаю, сколько времени я так пролежала. Судя по положению солнца, пробивающегося в комнату сквозь задернутые шторы, прошло, наверное, не меньше часа.

Наконец я кое-как поднялась на четвереньки и снова посмотрела на себя в зеркало.

Из груди у меня вырвался дикий крик.

Я начинала сходить с ума!

Я поднесла руки к лицу и что было сил затрясла головой.

Я рвала на себе ошейник — узкую металлическую полосу, надетую на меня, пока я была без сознания. Я дергала его с остервенением, но тускло поблескивающая полоска металла лишь больно впивалась мне в горло. Я начала задыхаться.

Собрав остатки воли в кулак, я отпустила ошейник. Дышать стало легче. Теперь я могла рассмотреть надетую мне на шею узкую полоску металла. Застежки на ней не было видно. Наверное, она находилась сзади. Я начала медленно поворачивать на себе ошейник, внимательно разглядывая его. Только в одном месте мне удалось обнаружить небольшое утолщение с крохотным отверстием, предназначенным, очевидно, для миниатюрного ключа. Эта штука была защелкнута, замкнута у меня на шее!

Полоска металла была сплошь испещрена какими-то знаками, буквами, которые я не могла прочитать, тем более в зеркале. Вероятно, это была надпись на неизвестном мне языке.

В глазах у меня снова потемнело. Все вокруг закачалось. Я отчаянно пыталась остаться в сознании.

В квартире должен был находиться кто-то, надевший на меня этот ошейник. Он непременно все еще должен быть здесь!

Я принялась растирать себе виски и до боли закусила губу. Я не должна потерять сознание! Мне нужна ясная голова!

Блуждающим взглядом я медленно обвела комнату. Она была совершенно пуста.

Сердце у меня колотилось так, словно готово было вот-вот выскочить из груди.

Опираясь на руки, я поползла к стоящему на ночном столике телефону. Меня душил страх, и я старалась двигаться беззвучно.

Гудка в телефонной трубке не было. Потянув за провод, я увидела, что он оборван. На глаза у меня навернулись слезы.

В гостиной был еще один телефонный аппарат, но он находился по ту сторону закрытой двери. Мне страшно было даже подумать о том, чтобы ее открыть. Я бросила взгляд на ванную комнату. Она также вызывала у меня панический ужас. Я не знала, кто может там скрываться.

У меня был маленький револьвер. Я никогда им не пользовалась, но едва лишь мысль о нем пришла мне в голову, я мигом вскочила на ноги и подбежала к стоящему у стены комоду. Выдвинув верхний ящик, я сунула руки под сложенное белье и почувствовала прикосновение холодной стали. Я едва не закричала от радости. Я вытащила из ящика оружие и чуть не выронила его от неожиданности. Я не верила своим глазам. Потрясение было столь велико, что я разрыдалась. Я не могла понять, что произошло. Револьвер был изломан так, что уже ни на что не годился. Я бессильно уронила руки и бросила оружие обратно в ящик. Пошатываясь, я поднялась на ноги и посмотрела на себя в зеркало. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Все во мне оцепенело от ужаса.

Но это был не просто ужас.

Все, что со мной произошло, выходило за рамки знакомого мне, привычного мира. Происходящее напоминало, скорее, какой-то кошмарный сон.

Я подбежала к шторам, закрывающим окно спальни, и отдернула их.

За окном простирался залитый солнечным светом, утопающий в сизоватом дыму выхлопных газов огромный город. Насколько хватало глаз, он разбегался длинными улицами, образующими запутанный лабиринт из стекла и бетона. Со всех сторон на меня смотрели тысячи окон, перемигивающихся отраженными в них солнечными лучами.

Это был мой город, мой мир.

Я не могла оторваться от вида столь привычного мне Нью-Йорка.

Сомнений не было: это был мой мир!

Но я смотрела на него, стоя обнаженной перед окном, в надетом на меня ошейнике из какой-то темной стали, а на бедре у меня стояло клеймо!

— Нет! — вырвалось у меня. — Нет! Этого не может быть!

Я оторвалась от окна и на цыпочках подкралась к двери в гостиную. Дверь была приотворена. Я собралась с духом и приоткрыла ее еще на пару дюймов. Замирая от страха, я заглянула внутрь комнаты. У меня отлегло от сердца. Гостиная была пуста. Все лежало так, как я оставила вечером накануне.

Я побежала на кухню, примыкающую к гостиной, рывком выдвинула ящик стола и схватила лежавший там широкий разделочный нож. Держа его перед собой, я резко обернулась, но никто меня не преследовал.

С ножом в руках я почувствовала себя спокойнее. Почти не дрожа, я вернулась в гостиную, где на столе стоял второй телефонный аппарат. Подняв трубку, я с ужасом обнаружила, что шнур у него также оборван.

Я обследовала весь дом. Двери были надежно заперты. Снаружи, на террасе, никого не было.

Сердце у меня бешено колотилось, но я испытывала настоящее ликование. Я была одна! Я могла бежать отсюда. Скорее одеться и — бежать! Я должна обратиться в полицию…

Я бросилась к платяному шкафу, и в эту секунду в дверь постучали.

Я замерла от неожиданности, прижимая нож к груди.

Стук в дверь повторился.

— Откройте, — потребовал мужской голос. — Полиция!

У меня вырвался вздох облегчения. Все еще сжимая нож в руках, я подбежала к двери.

И тут меня пронзила страшная догадка.

Я не вызывала полицию!

Я замерла на месте, оцепенев от ужаса.

Отсюда, с крыши небоскреба, из пентхауза, никто не должен был услышать моих сдавленных вскриков. Обнаружив поврежденные телефонные аппараты, я не пыталась привлечь к себе чье-то внимание. Я хотела только выбраться из дома.

Кто бы ни был этот человек у входной двери, он не мог быть полицейским!

Стук в дверь повторился с новой силой. В висках у меня заломило.

— Откройте! — Голос человека звучал с большей настойчивостью. — Это полиция! Я попыталась взять себя в руки.

— Одну минутку, — произнесла я как можно спокойнее.-Я сейчас открою. Подождите, пожалуйста. Я одеваюсь.

Стук прекратился.

— Хорошо, — ответили из-за двери. — Поторопитесь!

— Да-да, — ворковала я, изо всех сил стараясь сдержать дрожь в голосе. — Одну секундочку!

Я вбежала в спальню и торопливо оглянулась по сторонам. Затем сорвала с кровати простыни, вытряхнула из комода еще какие-то постельные принадлежности и, поспешно связывая их все вместе, выскочила на террасу. Перегнувшись через парапет, я почувствовала, как у меня моментально закружилась голова. Однако пятнадцатью футами ниже я увидела небольшую террасу, что-то вроде лоджии, десятки которых украшали стены здания. На террасу выходили апартаменты, расположенные этажом ниже.

Дрожащими руками я принялась торопливо привязывать конец простыни к каменному парапету, ограждающему мою выходящую на крышу небоскреба террасу. Второй конец связанных вместе простыней я перебросила через перила. Если бы я не была настолько испугана, у меня никогда не хватило бы смелости решиться на то, что я задумала.

В дверь забарабанили с новой силой. В частых ударах кулака чувствовалось едва сдерживаемое нетерпение стучавших.

Я кинулась в спальню, чтобы набросить на себя что-нибудь из одежды, но тут дверь задрожала под градом обрушившихся на нее ударов.

Я натянула первое, что попалось мне под руку, какую-то пижаму, — и тут сообразила, что не смогу взять с собой нож, так как при спуске мне придется держаться за простыни обеими руками. Наверное, я смогла бы зажать нож в зубах, но в тот момент я была настолько охвачена паникой, что мне это просто не пришло в голову.

Мощные удары срывали дверь с петель. Времени у меня не оставалось. Я швырнула нож на кровать, под подушку, и выскочила на террасу. Стараясь не смотреть вниз, я кое-как перелезла через парапет и, едва сдерживая подступающую к горлу тошноту, начала медленно спускаться по простыням. Моя голова уже скрылась за каменными плитами террасы, когда я услышала грохот сорванной с петель двери и топот ворвавшихся в квартиру людей. Если бы только я успела добраться до нижней террасы, от которой меня отделяло каких-нибудь несколько футов, я была бы спасена. Я сумела бы привлечь внимание живущих там людей или выбила бы чем-нибудь стеклянную балконную дверь и через квартиру выбралась бы наружу.

Сверху, на моей террасе, раздались гневные голоса.

Снизу до меня доносился шум улицы, но в эту сторону я боялась даже посмотреть.

Мои ноги коснулись каменных плит нижней террасы.

Я была спасена!

Внезапно у меня перед глазами мелькнуло что-то мягкое, белое и плотно затянуло мне рот. Еще один кусок белой материи опустился мне на голову, и я почувствовала, как чьи-то руки затягивают повязку у меня на затылке.

Я попыталась закричать, но у меня не вырвалось ни звука.

— Она в наших руках, — услышала я чей-то голос.

3. ПУТЫ ИЗ ШЕЛКОВЫХ ВЕРЕВОК

Я с трудом пошевелилась. Все это напоминало кошмарный сон.

— Нет, нет, — бормотала я, изо всех сил стараясь сбросить с себя чудовищное наваждение. Мне казалось, что тело не слушается меня, что я двигаюсь не так, как бы мне хотелось. Это ощущение мне не нравилось. Оно меня раздражало.

Внезапно я проснулась.

Ощущение скованности во всем теле не проходило. Я решила сесть, но едва приподнялась на кровати, как меня отбросило назад.

— Она проснулась, — сообщил кто-то у меня над головой.

Рядом с моей кроватью стояли двое мужчин. Лица их были закрыты масками. Из гостиной через распахнутую дверь до меня доносились голоса еще каких-то людей.

Стоявшие у кровати мужчины в масках обменялись взглядами и вышли из спальни в гостиную.

Я ожесточенно заворочалась, пытаясь освободиться. Ноги у меня в щиколотках были стянуты шелковистыми веревками. Руки были туго связаны за спиной. Наброшенная на шею веревочная петля прижимала к спинке кровати и не давала подняться.

Кое-как мне удалось повернуться на бок и посмотреть в зеркало. На его поверхности все еще отчетливо виднелся странный знак, нарисованный моей губной помадой. Из глубины зеркала на меня смотрело бледное лицо с наполненными ужасом глазами и торчащим изо рта кляпом.

В груди у меня родился вопль отчаяния. Я снова попыталась ослабить веревки, но через несколько секунд услышала шаги возвращающихся в спальню мужчин и оставила тщетные усилия. Сквозь открытую дверь гостиной мне были видны спины двух человек в полицейской форме.

Мужчины в масках вошли в комнату и наклонились над моей кроватью.

Я хотела разжалобить их, пробудить в них сострадание, но мне не удалось издать ни звука. Тогда я плотнее сжала ноги и согнула их в коленях, чтобы хоть как-то прикрыть свою наготу.

Один из мужчин, ростом поменьше, протянул ко мне руку, словно хотел погладить по бедру, но второй бросил ему резкую, отрывистую команду. То, что это именно команда, я догадалась сразу, но язык, на котором она прозвучала, был мне незнаком.

Я заметила, что находившиеся в доме люди не разорили мою квартиру. Картины и репродукции, как прежде, висели на стенах, дорогие восточные ковры все так же устилали пол. Все оставалось на своих местах.

Отдавший приказ рослый мужчина вытащил из кармана странный предмет, по форме напоминавший толстую авторучку. Он отвинтил с обеих сторон корпуса длинные колпачки, и я с изумлением обнаружила, что это вовсе не ручка, а тонкий короткий шприц.

Я испуганно замотала головой. Я не хотела никаких уколов!

Не говоря ни слова, рослый человек наклонился надо мной и глубоко ввел иглу мне в ягодицу.

Укол был болезненным, но никаких последствий я не испытывала.

Я лежала на боку и наблюдала за тем, как мужчина навинчивает защитные колпачки на корпус шприца и убирает его в кожаный футляр. Спрятав шприц в карман пиджака, он посмотрел на часы и заговорил со вторым мужчиной — на этот раз по-английски. Он говорил с ярко выраженным странным акцентом, не похожим на те, что мне доводилось слышать.

— Мы вернемся сюда после полуночи, — сказал он. — Тогда это будет легче сделать. Мы сможем добраться до пункта “Р” за пять часов. Ночью движение не будет таким интенсивным. К тому же сегодня вечером у меня еще есть кое-какие дела.

— Хорошо, — ответил низкорослый мужчина. — К полуночи все будет готово.

В его манере говорить не было заметно ни малейшего акцента. Английский, несомненно, являлся для него родным. Вероятно, ему трудно было общаться с первым мужчиной на родном для того языке. Однако когда первый отдал ему команду на том странном языке, он понял ее и немедленно подчинился. Я догадалась, что он побаивается рослого мужчину, своего начальника.

Делавший укол мужчина наклонился и нащупал у меня пульс. Некоторое время он молча считал удары, затем отпустил мою руку.

Вокруг все постепенно погружалось в темноту. Я ощущала приятное, обволакивающее тепло и легкую сонливость. Мне с трудом удавалось держать глаза открытыми.

Окинув меня внимательным взглядом, первый мужчина оставил комнату. Второй подошел к ночному столику, взял мою сигарету и прикурил ее от тонкой, изящной спички, которые я совсем недавно купила в Париже. Бросив спичку в пепельницу, коротышка вернулся к моей кровати и с противной ухмылкой погладил меня по ноге. У меня не было возможности сопротивляться. Я едва не теряла сознание. Видя мою беспомощность, коротышка затянулся сигаретой поглубже и выпустил дым мне в лицо.

Донесшийся голос рослого человека показался мне приглушенным и далеким.

Коротышка поспешно отскочил от кровати.

В спальню вошел рослый мужчина, и я, насколько смогла, повернула голову, чтобы на него посмотреть. В открытую дверь гостиной мне было видно, как люди в полицейской форме оставили квартиру. Коротышка побежал за ними. Когда он выходил из комнаты, он снял с лица маску, но лица его рассмотреть я не успела.

Рослый мужчина смерил меня изучающим взглядом. Я изо всех сил старалась остаться в сознании.

— После полуночи мы вернемся, — сообщил мужчина — голос у него был сухим и сдержанным.

Я снова попыталась вытолкнуть изо рта кляп, но мне это не удалось. Сил у меня совсем не осталось. Единственным желанием сейчас было закрыть глаза и поскорее уснуть.

— Ты, наверное, хочешь знать, что с тобой будет? — спросил мужчина. Я слабо кивнула.

— Кейджера не должна проявлять любопытство, — заметил мужчина.

Я ничего не поняла.

— Ты можешь быть за это строго наказана.

Я совершенно не способна была сейчас соображать.

— Скажем просто, что мы вернемся сюда после полуночи, — продолжал мужчина; в прорезь маски мне было видно, как его губы растянулись в улыбке. Глаза его, казалось, тоже смеялись. — Тебе будет снова введен наркотик, — сказал он. — А после этого мы подготовим тебя к транспортировке.

Он наклонился надо мной, вгляделся в лицо и вышел из комнаты.

Я проснулась в своей кровати все еще связанная.

Было темно. Сквозь открытую балконную дверь доносился шум ночного города. За отдернутыми шторами виднелись тысячи окон, за многими из которых еще горел свет.

Моя постель была влажной от пота. Я не имела ни малейшего представления о времени. Знала только, что сейчас ночь. Я оглянулась, чтобы посмотреть на будильник, но он был повернут к стене, и стрелок не было видно.

Я отчаянно заворочалась в стягивающих меня путах. Я непременно должна вырваться отсюда!

Я изо всех сил пыталась ослабить веревки, но лишь понапрасну потратила несколько драгоценных минут.

Внезапно меня пронзила спасительная мысль.

Нож!

Перед тем как эти люди ворвались в мой дом, я бросила его под подушку.

Я перекатилась на другой бок и зубами приподняла подушку. У меня вырвался стон облегчения. Нож лежал там, где я его оставила. Извиваясь всем телом, толкая нож то подбородком, то затылком, я отчаянно пыталась подсунуть его к связанным за спиной рукам. Это было мучительное занятие, требовавшее много сил и всей моей настойчивости. Нож упал на пол, и я застонала от досады и безнадежности моего положения.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27