Гении власти - Великий Бисмарк. «Железом и кровью»

При этом у прусского посланника оставалось достаточно времени для того, чтобы совершать длительные конные прогулки и путешествия по региону. В октябре 1851 года к нему приехала Иоганна – это был практически первый опыт длительной совместной жизни супругов. Именно во Франкфурте они окончательно приспособились друг к другу и стали одним целым. Здесь окончательно сформировалась та модель отношений между супругами, которая сохранится до конца их жизни. Отто – лидер, который защищает семью от всех внешних опасностей, заботится о жене и старается сделать ее жизнь как можно более комфортной, но слово которого имеет силу закона. Иоганна – хранительница семейного очага, хозяйка дома, любящая и преданная, не интересующаяся политикой и не имеющая собственного мнения, но искренне ненавидящая врагов своего мужа. Жизнь с таким мужем, как Бисмарк, была не самой легкой задачей, и все же она говорила, что не хочет попасть в рай, если там не будет ее Отто. «Время во Франкфурте-на-Майне было приятным, – вспоминал Бисмарк впоследствии. – Молодой супруг, здоровые дети, три месяца отпуска в году. Бундестаг означал во Франкфурте все – но вокруг были Рейн, Оденвальд, Гейдельберг»[102]. Франкфурт, вольный город с 70-тысячным населением, одна из столиц европейской дипломатии, светское общество которого носило отчетливо космополитичный характер, пришелся Бисмарку по нраву.

По приезде во Франкфурт свежеиспеченный дипломат изначально поселился в гостинице «Английский двор», однако уже вскоре арендовал дом с небольшим садом. Всего за восемь неполных лет его деятельности в качестве прусского посланника в бундестаге он сменил три дома. Это были сравнительно небольшие здания, плохо годившиеся для организации балов и приемов, но прекрасно подходившие на роль семейного гнезда. К скромности вынуждало и сравнительно небольшое жалованье в 20 тысяч талеров, не позволявшее жить на широкую ногу. Мотли, побывавший в гостях у Бисмарка летом 1855 года, вспоминал: «Это один из тех домов, где каждый делает то, что считает нужным. Салоны, где проходят официальные встречи, расположены вдоль фасада здания. Жилая часть состоит из гостиной и столовой, которые обращены к саду. Здесь рядом обитают стар и млад, старики и дети и собаки, они едят, пьют, курят, играют на пианино и стреляют в саду из пистолетов, и все это одновременно. Одна из тех квартир, где имеются все земные яства и напитки – портвейн, содовая, пиво, шампанское, бургундское или красное в наличии почти всегда – и каждый курит лучшие гаванские сигары»[103]. Частная жизнь Бисмарка не слишком отличалась от жизни помещика в померанской глубинке. Это импонировало ему самому, а главное – Иоганне, для которой переезд во Франкфурт был связан с радикальным изменением окружающей обстановки. По настоянию мужа ей пришлось учить французский – международный язык дипломатов того времени, – чтобы не выглядеть откровенной провинциалкой в светских кругах космополитичного Франкфурта. Бисмарк старался уделять жене как можно больше внимания, не уставая подчеркивать, что она значит в его жизни. «Она очень дружелюбна, умна, естественна и относится ко мне как к старому другу», – писал Мотли об Иоганне[104]. По-прежнему избегавшая светских мероприятий, супруга прусского посланника могла быть душой небольшой компании и образцово гостеприимной хозяйкой.

Стиль работы Бисмарка разительно отличался от деятельности его коллег – представителей других германских государств. Последние редко утруждали себя напряженной работой, вели главным образом светскую жизнь, а вникать в дела предоставляли своим подчиненным. В отличие от них Бисмарк, при всей своей любви к элегантной светской жизни, работал достаточно напряженно. Кроме того, он с самого начала придерживался той точки зрения, что дипломатический представитель является не слепым исполнителем инструкций своего правительства, а лицом, которое активно участвует во внешней политике. Это делало его весьма неудобным как для коллег, так и для начальства. «Я мог бы сделать свою жизнь такой же легкой, как мой предшественник Рохов, и, подобно большинству моих коллег, путем умеренного и внешне малозаметного предательства интересов своей страны обеспечить себе спокойное течение дел и репутацию славного товарища», – с горечью писал он позднее[105]. Бисмарк кривил душой: поступи он так, ему пришлось бы вступить в серьезный внутренний конфликт с самим собой, поскольку в таком виде его роль не слишком отличалась бы, по сути, от той роли, которую он не в состоянии был играть, находясь на государственной службе полутора десятилетиями ранее.

Главной задачей, которую ставил перед собой Бисмарк с момента вступления в должность, было сохранить существующее положение дел, отразить все попытки австрийцев достичь гегемонии в Германском союзе и обеспечить Пруссии равноправие с монархией Габсбургов. Его основными оппонентами были, разумеется, австрийские посланники в бундестаге. На момент назначения Бисмарка таковым являлся граф Фридрих Тун фон Гольштейн, представитель венской аристократии. К новоявленному дипломату он относился свысока и считал его «грубым сельским помещиком». «Во всех принципиальных вопросах, которые касаются консервативного принципа, господин фон Бисмарк совершенно корректен. (…) Однако, насколько я могу судить, он принадлежит к той партии, которая видит только специфические интересы Пруссии и не придает большого значения тому, что может быть достигнуто в бундестаге»[106]. Сам Бисмарк, понятное дело, мог рассматривать это только как комплимент. Своим поведением он доводил престарелого аристократа едва ли не до нервных срывов, при любом удобном случае демонстрируя ему, что Пруссия отнюдь не является младшим партнером.

Биографы Бисмарка любят пересказывать почти анекдотичные истории о том, как именно свежеиспеченный дипломат выводил из равновесия австрийского посланника. Сам канцлер впоследствии вспоминал: «Во время заседаний военной комиссии в те времена, когда Рохов представлял Пруссию в бундестаге, посланник Австрии курил в одиночку. Рохов, будучи страстным курильщиком, с удовольствием делал бы то же самое, но не осмеливался. Когда я сменил его, мне захотелось выкурить сигару, и поскольку я не видел причин, по которым не должен был этого делать, я попросил у председательствующего огоньку, на что он и остальные господа отреагировали с изумлением и неудовольствием. Для них это было событием. В тот раз курили только Австрия и Пруссия. Однако остальные господа сочли это настолько важным, что доложили об этом на родину и запросили указаний. Инструкции заставили себя ждать. Дело требовало неспешного размышления, и в течение полугода курили только обе великие державы. После этого баварский посланник Шренк тоже начал путем курения защищать достоинство своего поста. Саксонец Ностиц с удовольствием последовал бы его примеру, но еще не получил разрешения от своего министра. Однако когда он в следующий раз увидел, как ганноверец Ботмер раскуривает сигару, (…) он также начал дымить. Остались только представители Вюртемберга и Дармштадта, которые вообще не курили. Однако честь и достоинство их государств настоятельно требовали этого, и в следующий раз вюртембержец вынул сигару – я помню ее как сейчас, она была длинной и тонкой, цвета ржаной соломы – и докурил ее по меньшей мере до половины, словно принося огненную жертву своему отечеству»[107]. К слову сказать, история с сигарой во Франкфурте стала поводом для дуэли в Берлине – на одном из заседаний нижней палаты прусского ландтага либеральный депутат фон Винке высказался в том смысле, что курение есть единственное известное ему качество Бисмарка как дипломата. Последний не остался в долгу, заявив, что подобные высказывания выходят за рамки приемлемого. Дуэль, впрочем, завершилась вничью – оба противника, по всей видимости сознательно, промахнулись. Любопытно то, что десять лет спустя Винке, один из наиболее авторитетных лидеров левых либералов, стал главным оппонентом Бисмарка, занявшего пост главы правительства.

Другая история, широко распространенная в свое время в Берлине, рассказывала о том, как Тун однажды в присутствии Бисмарка снял сюртук – ранее это было привилегией председательствующего, однако прусский посланник со словами «Вы правы, здесь очень душно» последовал его примеру. При этом нельзя говорить только лишь о хладнокровной и рассчитанной до мелочей тактике; подчеркивание австрийским представителем своего привилегированного статуса действительно задевало Бисмарка за живое, и многие его выходки, несомненно, носили эмоциональный характер.

Было бы ошибкой полагать, что основным предметом конфликта являлось курение сигар и тому подобные мелочи. Основная борьба разворачивалась по значительно более серьезным вопросам. Как писал Бисмарк главе прусского правительства Мантойфелю в декабре 1851 года, главная задача Австрии заключается в «реализации далеко идущих планов», нацеленных на то, чтобы стать «повелительницей Германии»[108]. Поскольку в этом ее поддерживало большинство членов Германского союза, Бисмарку оставалось проводить политику, направленную на ослабление союзных органов власти, чтобы обеспечить как можно большую свободу действий Пруссии. «Если Австрия запрягает лошадь спереди, мы должны немедленно запрячь другую сзади» – так сформулировал сам Бисмарк суть своей стратегии[109].

Первым примером такого рода действий стали события вокруг законодательства о прессе. Проект нового закона, который должен был действовать на территории всего Германского союза, представила Австрия. Он предусматривал обязательство всех государств запрещать публикацию текстов, которые признал недопустимыми хотя бы один из членов союза. Фактически это позволяло австрийской стороне устанавливать цензурные ограничения для других германских монархий, в том числе и для Пруссии. Это было явно невыгодно последней, поскольку лишало ее возможности проводить самостоятельную политику в данном вопросе. Бисмарк резко воспротивился подобному ограничению прав отдельных государств. При этом он выступал с откровенностью, шокировавшей многих слушателей. «В наших интересах сохранять видимость свободомыслия по отношению к прессе, особенно других государств (…) Мы не понимаем, почему мы должны поддерживать меры, которые будут нас стеснять. Давайте возьмем нынешнее состояние торгового и таможенного вопроса. К примеру, в Лейпциге или Мюнхене может появиться посвященная этим вопросам брошюра, которая входит в противоречие с позицией саксонского или баварского правительства. Соответствующее правительство ее запрещает, но для нас она весьма благоприятна, почему в таком случае мы должны ее запрещать?»[110] После долгих и трудных переговоров закон был принят в 1854 году в значительно смягченной редакции, которая давала членам Германского союза весьма широкие возможности его толкования. Самостоятельность в вопросах цензуры сохранялась.

Вторым вопросом, по которому между Туном и Бисмарком возникли серьезные разногласия, была проблема германского флота. Созданный в период революции на Северном море, он теперь влачил довольно жалкое существование, поскольку его финансирование являлось предметом споров в бундестаге. Дело дошло до того, что денег не было даже на выплату жалованья матросам. В связи с этим Тун в отсутствие Бисмарка запросил займ у банковского дома Ротшильдов от имени Германского союза. Прусский посланник, узнав об этом, понял, что ему представляется блестящая возможность нанести удар авторитету как Австрии, так и Германского союза в целом. Он отправил протест Ротшильду и пригрозил даже тем, что Пруссия выйдет из состава бундестага. Тут необходимо упомянуть, что Бисмарк находился с еврейским банкиром в достаточно хороших отношениях, искренне уважал его и доверил ему управление своим счетом. Именно Ротшильд впоследствии познакомит Бисмарка с Герсоном Блейхредером, который станет личным финансовым советником «железного канцлера». Одним словом, прусский посланник раздул незначительный по своей сути конфликт до таких размеров, что забеспокоился даже российский император, который уполномочил своего представителя во Франкфурте князя Горчакова выступить посредником. Так Бисмарк и Горчаков, которым в дальнейшем придется еще не раз встречаться на политической арене, впервые познакомились друг с другом.

Тун вынужден был пойти на попятный. «Как могло дойти до того, – писал австрийский аристократ Бисмарку, – что одно из немецких правительств оказалось заинтересовано в том, чтобы втоптать в грязь авторитет Германского союза (…), обратившись с протестом против действий бундестага к еврею, который к тому же подчинен союзным органам в экономическом отношении! (…) При воспоминании об этом я буду краснеть до конца жизни. Вечером, когда тайный советник Венцель принес мне этот протест, я мог лишь плакать, подобно ребенку, над позором нашего общего отечества!»[111] Возвышенные помыслы были не единственной причиной слез Туна – в Вене были весьма недовольны его действиями, позволившими прусскому новичку унизить могущественную Австрию. В любом случае, Бисмарка мало трогала патетика. Итогом всей этой истории стала ликвидация общегерманского флота в апреле 1852 года. На последовавшей распродаже Пруссия смогла выкупить лучшие корабли.

Значительно важнее, чем два этих вопроса, была борьба вокруг Таможенного союза. Это объединение было создано в 1834 году под эгидой Пруссии и включало в себя подавляющее большинство средних и малых немецких государств, заинтересованных в беспошлинной торговле внутри Германии. Австрия по ряду причин не вошла в число его членов. Однако с момента своего создания Таможенный союз рассматривался в Вене как инструмент прусского влияния, который необходимо либо разрушить, либо присоединиться к нему. В начале 1850-х годов Шварценберг выступил с идеей центрально-европейской таможенной унии, которая включала бы в себя всю территорию Германского союза, а также владения Габсбургов, лежащие за ее пределами. Объективно это было не слишком выгодно германским государствам, поскольку создание единого таможенного пространства с Австрией с ее слаборазвитой промышленностью, высокими покровительственными пошлинами и дешевыми сельскохозяйственными продуктами нанесло бы серьезный ущерб их экономическому развитию. Для Пруссии реализация проекта Шварценберга была неприемлема еще и по политическим соображениям, поскольку она означала бы закрепление австрийского доминирования в Германии и оттеснение Берлина на вторые роли.

Бисмарк прилагал огромные усилия к тому, чтобы сорвать планы австрийцев. В переговорах с Туном он характеризовал действия Вены как «агрессивную политику», которая повлечет за собой «неизбежные и печальные последствия». Когда австрийский дипломат заявил, что Пруссия напоминает человека, «который однажды выиграл 100 тысяч талеров в лотерею и теперь строит свой бюджет, исходя из предположения, что это событие будет повторяться ежегодно», Бисмарк весьма жестко ответил: «Если в Вене придерживаются такого же мнения, то я предвижу, что Пруссия вынуждена будет еще раз сыграть в определенную лотерею; выиграет ли она, решит Господь»[112]. Это была вполне недвусмысленная угроза.

Деятельность Бисмарка в этом вопросе не ограничивалась переговорами с австрийским представителем. В июне 1852 года он был отправлен королем в Вену для ведения переговоров, однако серьезного успеха эта миссия не принесла. Впрочем, монарх изначально считал ее чем-то вроде командировки в «высшую школу дипломатии»; Фридрих Вильгельм задумывался и о назначении своего любимца послом в австрийской столице на постоянной основе, однако Бисмарк решительно воспротивился этому. В Вене он завязал немало полезных связей, получил важный опыт, однако по существу дела вперед не продвинулся. Перед дипломатом стояли две трудно совместимые задачи – укреплять отношения с Веной и защищать интересы Берлина. По итогам поездки в прусских правящих кругах сложилось мнение, что Бисмарк слишком усердствовал в решении второй задачи в ущерб первой. Кроме того, Бисмарк принимал активное участие в обработке общественного мнения и политиков южногерманских государств, которые были в наибольшей степени склонны поддержать австрийский проект. При этом он достаточно широко задействовал прессу – опыт, который пригодится ему в дальнейшем.

Разумеется, Бисмарк был не одиноким воином. Отражение австрийской атаки на Таможенный союз стало едва ли не главной задачей прусской внешней политики в целом. Однако заслуга Бисмарка в успешном решении этой задачи весьма велика. В итоге Таможенный союз был сохранен в своем прежнем виде, а Австрии пришлось довольствоваться в 1853 году торговым договором с ним. Такое положение дел соответствовало объективным экономическим интересам германских государств, и даже в Южной Германии политические соображения отошли на задний план. По мнению Х. фон Крокова, этот результат значительно перекрывал то дипломатическое поражение, которое Пруссия понесла в Ольмюце[113].

Было бы ошибкой представлять дело так, что Пруссия и Австрия находились в постоянном противоборстве по всем без исключения вопросам. Там, где не было прямой угрозы интересам Берлина, к примеру, в вопросах создания центрального полицейского ведомства Германского союза или законодательства об общественных организациях, обе великие державы действовали совместно. Смысл противостояния заключался для Бисмарка не в конфронтации как таковой. Кроме того, ему довольно быстро наскучило бесконечное отражение австрийских атак; он считал, что только обороняться в данном случае нельзя, что нужно занять активную, наступательную позицию. Однако далеко не все в Берлине разделяли эту точку зрения.

В 1852 году в рядах противников Бисмарка произошли серьезные перестановки. Скоропостижно скончался Шварценберг, выдающийся политик, являвшийся самым опасным врагом Пруссии в Вене. На его место пришел граф Буоль, значительно менее способный государственный деятель. Язвительный Бисмарк говорил по этому поводу, что Шварценберг, почувствовав недомогание, постарался подыскать себе самого бездарного заместителя, чтобы тот не подсидел его за время болезни, и остановился на кандидатуре Буоля. Но болезнь окончилась летальным исходом, и заместитель неожиданно для всех оказался в роли преемника. Как бы то ни было, в германском вопросе Буоль продолжал линию Шварценберга, хотя и с меньшим искусством.

В конце 1852 года Франкфурт покинул граф Тун. Будучи довольно пожилым человеком, он еще годом ранее просил о своей отставке, заявляя, что состояние здоровья не позволяет ему достойно защищать австрийские интересы. Расстроенные нервы страдали еще больше, когда Туну приходилось вступать в противостояние с более молодым и уверенным в себе Бисмарком. Новым австрийским посланником стал Антон фон Прокеш-Остен, который до этого представлял монархию Габсбургов в Берлине и снискал себе ненависть прусской политической элиты. Весьма образованный человек, интересовавшийся науками и литературой, профессиональный дипломат, Прокеш-Остен был в то же время тщеславным и самовлюбленным интриганом. И без того не отличавшийся излишней любезностью по отношению к своим политическим противникам, Бисмарк давал ему убийственные характеристики, называя мерзавцем и комедиантом, скверно пахнущим и вызывающим тошноту во всех смыслах. «Этот человек лгал даже тогда, когда в его интересах – в интересах Австрии – было говорить правду, до такой степени лживость стала его второй природой. Его единственной положительной чертой была толстокожесть; когда я выходил из себя в разговоре с ним, то позволял себе иногда такие выражения, которые не стал бы терпеть в свой адрес даже берлинский уличный бродяга, он же проглатывал их спокойно»[114]. Прокеш-Остен, впрочем, тоже не оставался в долгу, характеризуя Бисмарка как «самолюбивую, подлую натуру, полную спеси и чванства, без правового сознания, ленивую, без серьезных знаний и уважения к ним; искусный софист и извращатель слов, с мелочными и грязными приемами; полон зависти и ненависти к Австрии»[115].

Положение Бисмарка осложнялось тем, что его расхождения с берлинскими покровителями постепенно нарастали. Пока речь шла об отражении австрийских атак на прусские права, о сохранении существующего положения, прусский посланник пользовался полной поддержкой начальства. Тем более что в своих донесениях в Берлин он неизменно изображал себя обороняющейся стороной. Однако и Фридрих Вильгельм, и «камарилья» рассматривали в качестве основной задачи сохранение статус-кво и сотрудничество с Австрией против революции. Бисмарк же считал главной целью увеличение влияния и мощи Пруссии. Кроме того, сотрудничество двух держав представлялось ему попросту невозможным, поскольку Германия была слишком мала для обеих. Следовательно, полагал Бисмарк, необходимо вытеснить Австрию, при необходимости опершись на поддержку других европейских держав, решить внутригерманский конфликт, сделав его европейским; в глазах же лидеров «камарильи» обе немецкие великие державы должны выступать единым фронтом по отношению к любой внешней силе. Немецкая национальная солидарность, пусть и на консервативной основе, была для них определяющим фактором. Корень противоречий, однако, заключался в том, что Бисмарк постоянно пытался влиять на принятие внешнеполитических решений в Берлине, часто выходя за рамки своих формальных полномочий.

В конце 1853 года Бисмарк писал Леопольду фон Герлаху: Австрия стремится «к гегемонии в Германском союзе; мы стоим у нее на пути, и мы можем сколько угодно пытаться прижаться к стенке, но Пруссия с ее 17-миллионным населением остается слишком толстой для того, чтобы оставить Австрии столько пространства, сколько она хочет. У нашей политики по чисто географическим причинам нет иного пространства, кроме Германии, а именно его Австрия стремится использовать в своих целях; для обеих здесь нет места (…) Мы конкурируем за воздух, которым дышим, один должен уступить или быть вытесненным, до того момента мы останемся противниками. Я считаю это непреложным фактом, каким бы неприятным он ни выглядел»[116]. Следовательно, необходимо действовать, исходя из эгоистических прусских интересов, не давая увлечь себя разного рода идеалистическими теориями, которые работают на пользу Австрии. «Мы не должны попасть в сети своих или чужих фраз о «германской политике», они работают только против нас и никогда в нашу пользу, мы должны проводить специфически прусскую политику», – говорил он в том же письме. «Австрия использует Германский союз как средство нейтрализовать наше влияние в Германии, (…) он служит не нашим, а австрийским целям, и каждую попытка Пруссии воспротивиться этому фарисейски называют предательством немецкого дела. (…) Мы постоянно совершаем ошибку глупого юнца, которого превосходящий его в высокомерии и хитрости компаньон способен убедить, что он поступит неправильно, если не пожертвует собой ради него», – убеждал Бисмарк Герлаха в другом письме[117]. При этом он выступал за то, чтобы улучшить отношения с Францией и играть на противоречиях между Парижем и Веной. Эти идеи шли вразрез с точкой зрения лидеров «камарильи» и внушали им сомнения в том, что Бисмарк был подходящей кандидатурой для столь ответственного поста. Особенно не нравились им идеи о сотрудничестве с Парижем – Франция в представлениях прусской элиты была не только «извечным врагом», жаждавшим немецкой земли, но и постоянным источником европейских революций. Не всегда гладко складывались и отношения с главой прусского правительства Отто фон Мантойфелем, которого благодаря его фамилии (в переводе с немецкого «человек-черт») в берлинских кругах называли Фра Дьяволо. Мантойфель, который был ближе всего к посланнику по своим взглядам на внутреннюю и внешнюю политику, подозревал Бисмарка в намерении занять его место – тем более что слухи о подобной кадровой перестановке периодически циркулировали в придворных кругах.

Отношения с Фридрихом Вильгельмом IV тоже были предметом постоянной заботы молодого дипломата. Как писал Бисмарк в своих мемуарах, «он видел во мне яйцо, которое сам снес и высиживал, и при любом расхождении во взглядах ему казалось бы, что яйцо хочет учить курицу. Мне было ясно, что цели прусской внешней политики, как они представлялись мне, не вполне покрывались взглядами короля; так же ясны были мне и те затруднения, которые пришлось бы преодолевать ответственному министру этого монарха при свойственных ему приступах самовластия и изменчивых взглядах, при его деловой беспорядочности и подверженности проникавшим с заднего крыльца непрошенным влияниям политических интриганов»[118]. Время от времени у монарха возникали мысли переместить Бисмарка на другую должность. Летом 1852 году, во время миссии в Вену, рассматривался вариант с назначением его послом в австрийской столице. Год спустя зашла речь о назначении Бисмарка министром ганноверского правительства. В 1854 году все более явственным становилось намерение монарха ввести его в состав прусского кабинета. Сам дипломат относился к подобным проектам негативно, предпочитая оставаться во Франкфурте, чем вызывал временами серьезное недовольство короля.

К этому моменту отношения между Австрией и Пруссией вступили в новую стадию. Поводом стала Крымская война, в ходе которой монархия Габсбургов поддержала англо-французский альянс против Российской империи. Несмотря на то что от прямого вмешательства в боевые действия Вена воздержалась, австрийский ультиматум заставил Россию вывести войска из Дунайских княжеств и постоянно считаться с угрозой открытия нового фронта. При этом Буоль рассчитывал убить сразу двух зайцев. С одной стороны, он намеревался существенно поколебать позиции России, которая к тому моменту превратилась в основного соперника Австрии на Балканах. С другой – он планировал использовать напряженность в качестве повода для усиления позиций монархии Габсбургов в Германии. В течение всего 1854 года австрийские дипломаты настойчиво пытались вовлечь Пруссию и Германский союз в целом в антироссийские действия. Первым успехом стал заключенный 20 апреля 1854 года австро-прусский союзный договор, который гарантировал территориальную целостность обоих партнеров. Однако этим дело и ограничилось.

Политическая элита Пруссии оказалась расколота на несколько лагерей. «Партия еженедельника», названная так по имени выражавшего ее точку зрения периодического издания и группировавшаяся вокруг брата короля, наследника престола принца Вильгельма Прусского, выступала за проведение антироссийской линии. Эту группировку, возглавляемую графом Робертом фон дер Гольц и Морицем фон Бетманн-Гольвег, называли также «либеральной камарильей», поскольку она ратовала за сотрудничество с либералами и открыто критиковала консервативный курс правительства. Во внешней политике «партия еженедельника» ориентировалась главным образом на Англию. Огромную роль в ее деятельности играла принцесса Аугуста, во многом под влиянием которой ее супруг отошел от своих прежних ультраконсервативных представлений и превратился в надежду умеренных либералов. Значение этой группировки постепенно росло, по мере того как укреплялась уверенность в том, что именно Вильгельм взойдет на трон после своего бездетного брата. «Партия еженедельника» сформировалась в 1851 году, и Бисмарк изначально относился к ней скептически: «Консервативная оппозиция может существовать только вместе с королем и под его руководством», – писал он Мантойфелю[119]. Однако определенные контакты с этой группировкой он все же поддерживал. Противниками «партии еженедельника» были покровители Бисмарка – «камарилья» Герлаха, симпатизировавшая России и выступавшая в ее поддержку. В ходе Крымской войны ее участники получили за это насмешливое прозвище «шпрейское казачество». При этом Герлах считал необходимым сохранять хорошие отношения с Австрией. В мае 1854 года между двумя этими группировками вспыхнул серьезный конфликт, вызванный разногласиями между королем и его братом. В этот конфликт был вовлечен и Бисмарк, игравший временами роль посредника. В итоге победу одержала именно «камарилья», однако окончательного разгрома своих оппонентов ей добиться не удалось. Более того, время явно работало не на нее.

В роли третьей силы выступал Мантойфель, который считал необходимым сохранение строгого нейтралитета – глава правительства резонно полагал, что ни победа, ни поражение России не соответствуют интересам Берлина. Вмешавшись на любой стороне, можно запросто оказаться между молотом и наковальней, что было явно нежелательно. А вот Фридрих Вильгельм, как всегда, колебался. Он считал все три варианта действий одинаково опасными и не мог отдать предпочтение ни одному из них. В итоге внешнеполитический курс Пруссии выглядел даже не как лавирование, а как хаотичные метания между различными лагерями. Австрийский посланник в Берлине писал в эти дни о короле: «Мы снова и снова видим, что он бессилен и духовно, и физически. Стоит ему принять какое-либо решение, как он тут же делает шаг навстречу противоположной стороне, который аннулирует или по меньшей мере ослабляет эффект предыдущего действия»[120]. Единственным положительным итогом такого поведения стало то, что Пруссия все-таки воздержалась от открытой поддержки какой-либо из сторон конфликта, сохранив значительную свободу действий.

Бисмарк, как и всегда, рассматривал все происходившее исключительно с позиции государственных интересов. Он считал одинаково опасным вмешательство Берлина в войну и на той, и на другой стороне. Если королевство Гогенцоллернов поддержит Австрию, то тем самым оно испортит важные для него отношения с Россией. Этим обязательно воспользуется Франция, которая давно с вожделением смотрит на левобережье Рейна и ради этого готова даже пойти на примирение и союз с Петербургом. Если же Пруссия примет сторону России, то окажется вовлеченной в тяжелый конфликт с Австрией, Великобританией и Францией одновременно, что также не сулит ей ничего хорошего. «Это все представляется мне настолько математически ясным, что я совершенно не понимаю, как мы можем ослепнуть настолько, чтобы из страха смерти совершить самоубийство», – писал Бисмарк Леопольду фон Герлаху в апреле 1854 года[121]. «Наша внешняя политика плоха, потому что она боязлива», – высказывался он полгода спустя в письме Клейст-Ретцову[122].