Achtung “WHISKAS”! Все кошки умрут, а мы спятим

С большой натяжкой котами считались мой сын и члены его семьи, только те были уж совсем какими-то недоделанными. Были, конечно, и посторонние коты, больше похожие на Степу, но о них не стоило и говорить – так, мелочь пузатая, недостойная никакого внимания. А все остальные были просто – собаки. Конечно, кое-кого из всех вышеперечисленных можно было как-то терпеть, коли уж они приходили в гости к родителям или приходились им родственниками, что называется, седьмой водой на киселе. Но ведь всех подряд терпеть невозможно!

Как-то к нам приехал из Казахстана по делам своего бизнеса один редкий гость – Леонид. Вместо гостиницы остановился на пару дней у нас. Был он крепкий мужичек средних лет с самоуверенным характером, но несколько бесшабашный. Мы его, впрочем, как и всех, кто не был знаком со Степаном, предупредили, чтобы кошака не касался – не трогал и не пытался гладить. И вот, сидим мы за столом, обедаем под водку-селедку, а Степан пришел и сел на диван рядом с Леонидом, едва того собой не потеснив в сторону, с видом этаким независимым, показать, что именно он тут хозяин. Леонид смотрел-смотрел на Степана восхищенно да и не удержался – ну как не погладить такого великолепного кота, руки сами так и тянутся. Взял, и сначала несмело погладил по его голове – Степан не реагирует, лежит себе вальяжно. Леонид поглядел на нас округлившимися своими голубыми, с хмельной поволокой, глазами – вот, мол, ничего же страшного не происходит. И невдомек гостю, что за видимым спокойствием кошака кроется уверенность и сила, готовая взорваться в любую секунду. Погладил кота смелее, по всей спине – водочка храбрости придала. Вижу, Степан недовольно хвостом шевельнул, но не уходит – как же, пусть и незнакомый дядька, а, как ни крути, – гость, и хоть Степан тут и хозяин, но на первый раз фамильярность прощается.

Я говорю Леониду:

– Слушай, Леня, смотри, как бы Степан не цапнул тебя, лучше бы ты не трогал его.

– Да нет, я ведь глажу – и ничего, – отвечает, рюмку очередную на грудь берет и снова Степана наглаживает.

В этот момент Степан молнией срывается с места, вскакивает Леониду на плечо и вонзает клыки ему в затылок, да еще и успевает поработать когтями своих рысьих лап. В наступившей тишине было четко слышно, как звонко лопается под клыками кожа на шее гостя и раздается сухой треск распарываемой вышитой украинской рубашки. Через мгновение, пока до Степана не успели добраться руки Леонида, кот резко спрыгивает, однако не покидает дивана совсем и, ощерив пасть и прижав уши к голове, издает ужасный угрожающий шип, показывая собачьи клыки, да так грозно вакает, что кровь в жилах стынет. А, глядящие исподлобья, глаза полыхают адским пламенем – требует так, чтобы Леонид немедленно убрался от него куда подальше.

Гость заваливается на бок, рюмка вываливается из его рук, заливая брюки водкой, потом вскакивает, очумело таращится на кота и несколько секунд стоит недвижно в полном ошизении. Затем у него, очевидно, наступает момент просветления и осознания всего происшедшего, и только тогда Леонид пулей срывается с места и, зажав раны руками, несется в ванную смывать, хлещущую из них, кровь. Там Лора обработала ему места покусов и сделала перевязку. После чего Леонид возвращается, напоминая, своей изодранной одеждой, порванную тряпичную куклу. И даже лицо его, покрывшееся купоросными пятнами сразу же после инцидента, так и не отмылось под краном, и он пересаживается на другое место, подальше от Степана. И уже, за все два дня, которые гостил у нас, близко к кошаку не подходит.

Ну, а как бы вы себя повели, если бы к вам в квартиру явился какой-то там чужак, о котором вы до этого и слыхом не слыхивали, и стал бы вас панибратски похлопывать по плечу?

Вообще-то, Степан, по непредсказуемости своего поведения по отношению к надоедавшим ему незнакомцам, порой напоминал не кошачьих, а, скорее, медведей. Тигры, леопарды, да и те же рыси, в том числе и ручные, грозно рычат, шипят, скалят зубы, бьют хвостом, а коты еще и изгибаются дугой и ерошат на спине шерсть, когда хотят показать к вам свое нерасположение и, тем самым, указать, чтобы вы убирались восвояси, пока не поздно. Разумеется, это не относится к их охоте, когда, все делается без шума и в полной конспирации. Совершенно другое дело медведи, даже те из них, что с сосункового возраста взращены человеком. Они могут сидеть рядом с вами с самым благодушным видом жениха около будущей тещи, а потом, вдруг, ни с того, ни с сего, наброситься на вас и хорошенько помять. Таких случаев не счесть. Хорошо, если медведь вас только покалечил, но ведь немало таких наскоков заканчивались похоронами их собственных же хозяев или дрессировщиков.

Вот Степан, по отношению к чужим, своим поведением как раз и напоминал медведя – он не вздыбливал шерсть, не скалил зубы и не выгибался дугой, предупреждая чужака о своей к нему враждебности и угрозе нападения, что я и проиллюстрировал на примере Леонида. Лишь кончик его хвоста выдавал намерения Степы, как первейший выразитель эмоций всех кошек, но все равно, он не бился по земле и бокам, как у остальных кошачьих, а лишь слегка подрагивал. Тем не менее, Степан был честный кот – ведь свое настроение он открыто провозглашал этим своим кончиком хвоста.

Совершенно другое поведение он демонстрировал по отношению к «своим», куда входили ближайшие наши родственники – то бишь, внуки, сын и прочие. Но не только потому, что они бывали у нас, наверное, чаще остального народа. Видимо, Степан понимал каким-то внутренним чутьем, что эти недоделанные коты нам дороги и не бросался на них оголтело и без предупреждения, если они к нему приставали. Тут он становился обычным котом – даже позволял себя пару-тройку раз погладить или почесать за ухом. Но если эта процедура демонстрации любви к коту несколько затягивалась, то только тогда Степан кидался на своего донимателя и то – не сразу. Сначала Степа действовал, опять же, наподобие обычных кошачьих – на устрашение. Он колесом выгибал взъерошенную спину, шипел, вакал, скалил клыки и имитировал начало атаки, резко дернувшись всем телом вперед, будто собрался прыгнуть на своего вредного визави. И только после того, как все эти меры предостережения не помогали, Степан мог поцарапать или покусать, но в разумных пределах – все же родственники.

Конечно, как правило, дело до этого не доходило, но, все же, случалось. А маленькую Полю совсем старался не трогать – если запугивание не помогало, то он попросту уходил от нее куда подальше. Понимал парень, что она еще несмышленый ребенок.

Пару слов, наверное, стоит сказать и о взаимоотношениях Степана вообще с остальным кошачьим племенем.

Правда, что касается его контактов с кошками, то об этом я здесь хотел бы умолчать, отмечу лишь, что несколько таких встреч, по его молодости, мы ему устроили, потом это дело как-то замяли, в общем, как-то выкрутились. Скажу лишь, что Степа не был у нас кастратом и поэтому сохранил свой природный характер.

Отношения же с котами, которых иногда приносили к нам или у которых он, хоть и редко, но тоже бывал в гостях, строились согласно их взаимного ранжира, то есть вполне миролюбиво – те либо жались к ногам хозяев, либо спасались у них на коленях без малейшего желания затеять ссору. А что бы делали вы сами, если бы к вам в гости заглянул, например, Коля Валуев или, наоборот, вы бы навестили его у себя дома? Неужели бы вы рискнули двинуть ему по каменной башке, без риска тут же распластаться в глубоком нокауте? Вряд ли. Я, например, еще не сошел с ума.

Но однажды случилась накладка. И произошла она то ли в августе, то ли в сентябре, когда кончался дачный сезон, а Степе было еще только полгода. Тогда соседка с восьмого этажа нашего подъезда, Раиса, принесла к нам своего кота Кузьку, чтобы тот поиграл с нашим. Кузьке в это время было уже года два, и он был взрослый, покрытый боевыми шрамами, кот, прошедший боевое крещение на даче хозяйки в сражениях с разными местными и привезенными туда на лето котами с соседских усадеб. Несмотря на приличную разницу в возрасте, Степан не только не уступал размерами гостю, а, напротив, существенно превосходил его. Конечно, у него не было той крепости мышц, как у Кузьки, не было и опыта кошачьих сражений, ведь он не был еще даже подростком, разве что размерами очень большой для своего возраста, к тому же взросший вне кошачьего сообщества. Но именно из-за своей молодости и наивности ему хотелось поиграть с Кузькой, и он начал на него наскакивать играючи.

Однако Кузьма воспринял эти попытки как агрессию, даже не разобравшись, что соперник всего лишь наивный котенок, и ринулся в атаку на Степу со всей своей мужицкой мощью и всем накопленным арсеналом боевого опыта. Конечно, дружелюбно настроенный Степан вовсе не ожидал такого выверта от дурного Кузьки и был смят в первые же секунды внезапно вспыхнувшей битвы. Однако тут же опомнился и ответил обидчику всем своим арсеналом молочнывх еще зубов и когтей – сдаваться на милость врагу, очевидно, было против его природы.

Из крутящегося веретена их тел в разные стороны полетели клочья шерсти, комната наполнилась диким воем, шипением и ваканьем, которое издавал Степан. Но в дальнейшем Степа, хоть и показал чудеса немыслимой отваги, но все же постепенно стал сдавать силе и опыту взрослого кота. И, в конце концов, он был прижат Кузькой к полу, вцепившегося в его шею мертвой хваткой, и оказался беспомощно распластанным на ковре в неестественном и нелепом положении – как-то боком, едва шевеля, как бы по инерции все еще отбиваясь, задними лапами. Тем не менее, Степа не дал труса и не покинул место боя, не позволив посрамить себя даже под угрозой неминуемой смерти.

Откровенно говоря, я и сам не ожидал такой развязки и в этот критический момент понял, что пора вмешиваться. И тогда я отшвырнул Кузьку в сторону и водрузил Степана на шифоньер. Если бы я этого не сделал, то неизвестно еще, жив ли бы остался мой Степа. Но что вы хотели от малыша? Представьте себе ситуацию, когда взрослый и крепкий мужик, пусть и небольшого роста, вдруг нападет с кулаками на двенадцатилетнего мальчишку, который, хоть и выше напавшего на голову, но все-таки пока еще хлипкий мальчик. Как вы думаете, кто кого угробил бы в такой ситуации? Вот то-то и оно!

Но и с шифоньера Степа, с окровавленной мордой, изорванными в клочья губами и прокушенными ушами, продолжал шипеть и вакать на беснующегося и придушенно орущего внизу Кузьку, у которого один глаз оказался теперь намертво запечатан, он хромал на одну лапу, а нос был разукрашен в кровавую полоску. Однако у Степана хватило ума не спрыгивать вниз, а, огрызаясь, лишь достойно закончить свару на безопасной высоте. Впрочем, на этот последний прыжок у него уже не оставалось сил, ведь он, бедный, даже не мог подняться на ноги, хоть и пытался это делать, но снова валился на бок. И он лежал на верхотуре, положив мокрую от крови голову на передние лапы, которые беспрерывно шевелились, как это бывало с ним частенько во сне, когда ему снилось, будто он куда-то бежит.

Хорошо еще, что Лора не присутствовала при этом избиении Степы – как раз перед дракой за окном хлынул дождь, и она бросилась на балкон убирать развешанное там, только что отстиранное, белье, и только поэтому не заработала себе инфаркта. Раиска же наблюдала за этим сражением своими, по совьи круглыми, глазами с какой-то флегматичной, постной физиономией донельзя объевшейся кухарки, которая уже не может подняться из-за стола. И при этом она даже не пыталась унять или оттащить от нашего малыша своего придурошного великовозрастного бойца. И, вообще, по ее глазам было непонятно – за чем она наблюдает, ибо, если вы встретитесь с ней взглядом, то будет непонятно куда она смотрит – поскольку один ее глаз будет взирать на вас, а другой – на Восток.

После завершения битвы Давида и Голиафа, аутентичный Кузька был, естественно, выдворен мною из квартиры за шкирку. Разумеется, вместе со своей хозяйкой, тоже, кстати, не в обиду ей будет сказано, не блещущей большим умом, дамочкой, ибо мозгов у нее столько, что и на сковородку-то не размажешь. Лучше бы мужа завела, чем кота, может, от него хоть ума-разума набралась. Только кто ее, такую недалекую, возьмет, да к тому же косоглазую?

Конечно, в этих моих рассуждениях мало слов относящихся к делу, просто обидно за котенка. А вам бы не было?

И вот, как только гостенечки исчезли, подоспевшая на шум, Лора сняла истерзанного Степу с шифоньера и стала осматривать его раны на предмет оказания первой медицинской помощи. Первого беглого взгляда хватило понять, что пострадал бедняга весьма изрядно – его мордашка была изрыта кровоточащими покусами, на шее были вырваны клочья шерсти, а на боку, ближе к бедру, оказался оторванным прямо от тела кусок шкуры размером со спичечный коробок. Лора чуть в обморок не свалилась от этого зрелища и жалостливо заголосила, пустив крупную слезу:

– Ой, Степочка мой, ой бедненький!

А Степа лежал на ее коленях тихо, не шевелясь, и, несмотря на раны и боль, щурясь, сладко мурлыкал и истаивал от льющегося на него потока жалости и любви.

Я же, чтобы подбодрить Лору и похвалить боевой характер маленького Степки, брякнул:

– Сталь закаляется в горниле, а не в тазике с горячей водой!

– Да! Тебе-то хорошо, у тебя-то ни царапинки нет! – и тут же следом крикнула приказным тоном: – Ну, что, как пень стоишь!? Давай дуй за машиной, в ветеринарку повезем мальчика.

Однако тот день выпал на воскресенье, и ветеринарная клиника не работала. Тогда я вспомнил, что шапочно знаю одного ветеринара, Василия Ивановича, с которым когда-то делил один номер на двоих в доме отдыха, и позвонил ему, обо всем договорился и, не прошло и часа, как я привез его к нам домой.

Василий Иванович был маленьким, подвижным, пожилым мужичком в ношеном пиджачке и с лицом заинтересованной обезьянки, от которого за версту несло лекарствами. Глядя на него, я понимал, что этот ветеринар правильно попал именно в звериную больничку, поелику не только внешностью, но и ловкостью лапок, то бишь сухоньких ручек, которая была продемонстрирована при лечении нашего мальчика, он был довольно близок к братьям нашим меньшим, что, несомненно, внушало последним немалое доверие. Он помазал Степу чем и где надо, прикрепил на место шкуру, наложил на рану повязку, всучил нам какие-то, весьма полезные, по его словам, для выздоровления кота, пилюли, получил двойной гонорар и, расставаясь, успокоил нас:

– Не сомневайтесь, заживет как на кошке!

Но ведь Степа и так был кошкой, вернее, котом.

Так или иначе, но Степка зализал свои раны, быстро оправился от драки и продолжал оставаться любопытным и веселым котом, каким и был всегда. Но вот когда приходила Раиса, он угрюмо удалялся в какое-либо укромное место и не показывался на глаза, пока она, полная и неуклюжая, сидела у нас на кухне за чашкой чая, расплывшись на стуле как тесто. Поскольку Раиска была недалекой теткой, то она не понимала, что была лишней в нашем сообществе и мела языком без умолку, как ей думалось, что-то умное, в такт своей болтовне цокая по столу толстыми балаболками пальцев с малиновыми и длинными, как ноги кузнечика, ногтями. Слава богу, что она появлялась у нас не часто – может, раз в месяц, а то и реже, поскольку ее никто сюда никогда и не приглашал – ни до того случая с потасовкой, ни после. Ну и, конечно, своего придурошного кота она больше не приносила.

Между тем прошел год. Степан повзрослел, заматерел и вырос – от кончика хвоста до головы его длина составляла едва ли не целый метр. А когда он вставал на задние лапы, то свободно мог посмотреть, что там на кухонном столе для него готовят или, например, заглянуть в ванную, понаблюдать, как я там моюсь, окунуть в воду лапу и убедиться что в воде не плавает какая-нибудь рыбка. Вообще-то, сибиряки набираются полной зрелости где-то годам к пяти, но глядя на Степана, казалось, будто он такой здоровый, что взрослеть ему уже и некуда. И теперь, когда приходила Раиса, он не уходил от нее, а, наоборот, вызывающе сопровождал и садился рядом, внимательно наблюдая за ней. Казалось, он чего-то ждал. Чего?

Мне это стало понятно только после случая, который я сейчас опишу – Степан жаждал мести, он ждал Кузьку. Ждал, когда Раиса принесет его, чтобы порвать как газету – Степа не мог забыть давнюю обиду. Однако теперь, когда Степан стал раза в три или четыре больше ее Кузьки, разве могла она принести его сюда на заклание? Или Раиса, как и мы, не догадывалась о том, чего хочет от нее Степан?

Так или иначе, но как-то Раиса опять зашла к нам. С лицом великого знатока комнатных растений, на котором, несмотря ни на что, неизбывно проступала печать конченого идиотизма, она пошла вслед за Лорой, которая собралась показать ей какой-то свой новый цветок на подоконнике. Степан же, как обычно, пошел за ней следом, но вдруг его крадущийся шаг резко сменился на стремительный бег, и через долю секунды он уже терзал Раискин загривок.

Обезумевшая от страха тетка даже не попыталась отодрать от себя кошака и бросилась к выходу с душераздирающим воплем, мотоциклетным ревом вырывавшегося из ее перекошенного, щедро нарисованного, рта. Лора тоже растерялась и несколько секунд просто оторопело смотрела на кровавое смертоубийство. Раиска же, обливаясь кровью, выскочила из квартиры, даже забыв про свою обувку, впрочем, не так резво, как хотела – мешала толстая, вертлявая задница. И потом босой рванула мимо лифта по лестнице прямехонько на свой восьмой этаж, бросая эту свою задницу из стороны в сторону, будто играла в догонялки с любовником. А Степан только у порога спрыгнул с ее спины и успел еще увернуться от тряпки, в руках с которой поспешила к бедняге на помощь Лора, опомнившаяся к этому моменту от внезапно хватившего ее столбняка.

Вечером за Раискиной обувью пришла ее взрослая дочь, неимоверной толщины девушка с лицом конченого дауна. В квартиру она зашла мелкими шажками, все время пришибленно озиралась, и, забрав туфли, немедленно выскочила прочь, будто попала в тифозный барак. Однако в коридоре она тут же с отвращением швырнула их куда подальше – от туфель тяжело и скверно несло кошачьей мочой. Степан успел выместить свое отношение к Раиске и тут. И хотя Лора, обнаружившая этот акт кошачьей мести буквально сразу же после его появления, пыталась их и мыть и сушить, но благоухания туфлям так вернуть и не удалось. Уж Степан постарался!

А на следующий день явился ветеринар, давешний наш знакомый, на предмет обнаружения вируса бешенства у Степана. (Раиса, оказывается, уже побывала в больнице, где ее штопал хирург и был выписан больничный, и там же она нажаловалась и на Степу). Во время своего визита Василий Иванович больше пялился на вырез груди на платье Лоры, чем осматривал нашего Степанчика, и все время подкручивал свои усы. А в завершение визита, после принятия на грудь ста граммов коньяка, которым я его угостил, выдал заключение – здоров, с чем и уехал.

Но все равно, несмотря на экспертное заключение, Раиса зареклась к нам ходить, а заодно и кота своего Кузьму тоже задевала неизвестно куда – то ли на улицу выбросила, то ли на даче оставила. И то сказать, пакостный он у нее был – мог и на диван намочиться, и на подушку, и запах у них от этого в квартире всегда стоял мерзкий. Впрочем, чем был виноват бедный Кузька? Но – по Сеньке шапка. С другой стороны, Раиске не стоило больше опасаться Степана, и кое-когда она могла бы и заглянуть к нам, поскольку жажда мести нашего кота к шалопайному Кузьке была теперь вполне удовлетворена. Так что вряд ли бы Степа ополчился снова на его хозяйку – ведь теперь Раиска представляла для него не более чем прошлогоднюю двуногую, давно прошедшую, неприятность и только.

…Да, а вот сейчас Степан пришел к Поле сам. Тоненькая и хрупкая, она сидела, не шелохнувшись, осторожно и легонько поглаживая его лишь двумя пальчиками, чтобы не спугнуть. При этом Поля гордо, зелеными глазами, сверкающими, как новогодние шарики, поглядывала на всех нас – как же, Степан сам к ней пришел! Никогда такого не было.

Вообще, если подробнее вернуться к взаимоотношениям Степана и Поли, то стоит отметить, что они всегда были не простыми. Степа знал внучку с грудничкового возраста, ее к нам часто приносили или приводили, когда она прибаливала или сама напрашивалась в гости. И как только она стала делать первые осмысленные движения и понимать, что перед ней восхитительная живая игрушка, то всегда пыталась играть с котом. В ход шли поцелуйчики, обнималки, лизалки…

Увы! – сам Степан себя за игрушку не держал, и с его стороны Поля встречала не больше внимания, чем таракан, заползший в посудомоечную машину, чтобы получить сертификат чистоты. С другой стороны, Степа уже был взрослым малым, возраст которого перевалил за первый десяток, и довольно умудренным этой длинной жизнью. И он, конечно, понимал, что перед ним маленький, беспомощный ребенок, тоже что-то навроде кота, которого, к тому же, мыс Лорой любим, и потому, в начале ее домогательств, некоторое время терпел поглаживания и всякую другую ласку ребенка, но потом уходил куда подальше. Поля слезно скулила. И тогда Лора находила Степана, выковыряв его откуда-нибудь из-под кровати, и усаживала его к себе на колени рядом с Полей, после чего Степану, волей-неволей, приходилось терпеть муки от ласк внучки, бывшей от него без ума.

Теперь Поля подросла и уже пошла в первый класс школы, но ее ангельская любовь к коту, со временем, не только не пошла на убыль, а, наоборот, только усиливалась, превращаясь в трепетную страсть, но, к ее огорчению, все так же оставалась безответной. И тогда она начинала его, неблагодарного, мучить. То за хвост дернет, то дразнить начнет, то провоцировать. Степан неторопливо, с достоинством скрывался, явно показывая всем своим видом, что только из-за родственных отношений не хочет кровавой развязки. Но если кота продолжали преследовать и настигали в его убежище, то и тогда он не сразу пускал в ход когти. Сначала он шипел, показывал устрашающие двухсантиметровые клыки, предупреждающе поднимал мощные лапы, демонстрирую острые крючковатые когти и, если все это не помогало – только тогда вяло отбивался от внучки. Степан ясно осознавал, что управиться с девчушкой так, чтобы навсегда отбить у нее охоту подходить к себе, ему – раз плюнуть, но ведь она еще несмышленыш, да к тому же, как ни крути, а кой-каковская ему родственница.

Тем не менее, все же иногда Поля оказывалась битой, и снова, плача и утирая кулачками крупные слезы, бежала к Лоре, показывала царапины и кровоточащие ямки от ударов кошачьих лап. Лора охаживала кота тряпкой, впрочем, так только, для вида, и тогда слезы на глазах девочки просыхали, и теперь она уже жалела бедного Степу и просила прекратить истязать бедного котика. Наступало временное затишье и всеобщая благодать, а потом все повторялось снова.

…И вот теперь, оглядев всех собравшихся, я подумал, что наступил подходящий момент рассказать о том, что кот собрался умирать, и что сейчас Степанчик пришел прощаться со всеми ними навсегда. Конечно, в день, когда моя семья явилась меня поздравить, я хотел эту печальную новость оставить на последний момент, чтобы никому не портить настроение. Но так уж вышло. И я отправил Полю поиграть с соседским мальчишкой, чтобы не травмировать ее психику этим тяжелым известием, но взрослые все узнали. И все притихли, у всех образовалось сумеречное настроение, будто за окном погасло солнце. И теперь каждому захотелось Степу погладить, и он никому не отказал. Яна расплакалась…

4 декабря

Когда я утром встал, то, в потемках, все же сумел обнаружить Степу, и то только потому, что он пребывал на привычном для себя ночью месте. Он лежал неподвижно на свой постельке – в несколько раз сложенном верблюжьем одеяле – что располагалось справа от меня, в метре от наших с Лорой кроватей. Кот никак не отреагировал на мой подъем, и я испугался – жив ли еще мой Степанчик? – и, чтобы не будить жену, не стал включать свет, а разыскал фонарь и посветил на него. Бока Степана мерно, но, почему-то, необычно глубоко вздымались от неровного дыхания – видимо ему было уже тяжело даже просто дышать. Тем не менее, я немного успокоился – котик мой все еще был жив. Но час расставания неумолимо приближался, и у меня на глазах опять навернулись слезы.

Я прошел на кухню и, конечно, увидел то, что и ожидал – к еде Степан так и не прикасался – рыба, мясо и кашица «Whiskas» были ссохшимися, хохоряшек не убавилось ни на единую штучку. Только воды, он, кажется, немного испил. Последние сомнения в том, что к пище он больше не притронется вообще – окончательно рассеялись.

Я выбросил всю его еду, и тщательно вымыл тарелочки – теперь серому мальчику они не понадобятся больше никогда. Потом проверил его лотки. Этой ночью он попользовался только одной, намочившись в нее лишь на треть от своей обычной нормы. Значит, и пить кот стал меньше. Впрочем, это было ясно и по чеплашке с водой, раньше, к утру, она была, как правило, пуста, а иногда даже успевала и высохнуть совсем. Запасным вариантом для такого случая было ведро в ванной, где Лора хранила запас воды на случай ее отключения. И тогда, если Степану не хватало воды в чеплашке, он пользовался этим ведром, причем ему даже не приходилось для этого вставать на задние лапы – он был таким большим, что просто подходил к ведру и пил из него как конь на водопое, сунув в воду голову. Но для этого сначала должна была опустеть чеплашка…

По большому же своему делу кот не ходил вчера совсем, однако это было и понятно.

В скверном расположении духа я вернулся к Степану и сел рядом с ним. Нахлынули воспоминания…

Мы с Лорой были взрослыми людьми и со Степой, когда он был котенком, играли мало, но понимая, что без забав ему не обойтись, все-таки принуждали себя частенько баловаться с ним – то бумажку к нитке привяжем, за которой он носился с заносами и падениями на поворотах, то шарик теннисный попинаем вместе. Бывало, я оживлял этот шарик. То есть, катну ему рукой с обратным разворотом, и вначале шарик катился к котенку, а потом вдруг, на середине пути, менял направление и убегал от него. Степана это настораживало, он прекрасно понимал, что перед ним неживая вещь, но никак не мог сообразить, почему она так себя ведет? И поначалу он не бросался за шариком, а, склонив на бок головку, с изумлением наблюдал за непонятной штуковиной. Потом мы купили еще и заводную мышку, которую он ловил и трепал, пока от нее ничего не осталось.

Еще, по своей котеночной молодости, Степан любил тешить себя тараканами. В принципе, у нас их не было, и появлялись они в квартире летом, когда открывались балконы и лоджии и эти деловитые спутники человека перебирались по стенам через окна к нам. Завидев такого перебежчика, Степан, наклоняя голову то на одну, то на другую сторону, крутился вокруг непрошенного гостя, двигал его лапами, направлял таракана на путь истинный, словом, играл, но никогда не ел.

То же касалось и мух, особенно крупных, которые не были столь верткими, как мухи малые. Они для него, в качестве маленьких игрушек, также представляли неподдельный интерес. К тому же, ловля мух являл собой отличный повод поноситься в свое удовольствие по комнатам. Что интересно, Степан довольно часто этих мух ловил, проявляя чудеса ловкости, причем делал это одной лапкой – правой, в основном. Прыгнет так – цап! – зажмет в кулачке, но не сильно, не до полного убоя насекомого, – иначе с кем потом играть в догонялки? Затем медленно разжимает пальцы, выпускает, муха зажужжит и улетает вновь, и вновь начинается погоня.

Интерес к мухам и тараканам у Степы стал потихоньку угасать, когда ему было года два, а годам к пяти ему оказывалось вполне достаточно только отслеживать их передвижения, а еще позже, когда он вошел в солидный возраст, то на эту мелкоту уже и совсем перестал обращать внимание.

Но, вот, птицы его интересовали всегда, вплоть до конца жизни. Правда, ловить их было негде, если только, конечно, они не залетали в квартиру. А вот наблюдать за ними с балкона или с окна, то вжимаясь в пол или подоконник, то вытягиваясь в струнку, крутить головой, с расширенными зрачками, из которых сыпали зеленые искры азарта, это делать обстановка позволяла. Однажды, еще подростком, этот азарт захлестнул его до такой степени, что Степа не удержался и все же сиганул за пролетающей птичкой с балкона второго этажа и приземлился на куст сирени. Хорошо, что этот фортель увидела Лора и сразу выскочила на улицу, где и забрала незадачливого охотника из-под того куста. В тот раз все обошлось, и Степан не покалечился, но никогда больше он не терял голову до такой степени, чтобы повторить свой полет. Что интересно, птичку в тот раз Степа-таки поймал и притаился под кустом, прижимая ее лапами к земле. Другое дело, что он сам был напуган созданной им же ситуацией и сидел рядом с птицей тихо, как мышь, совсем ею не интересуясь.

А однажды к нам вечером залетела на лоджию летучая мышь, когда я там курил. Степан же, пока я курил, сидел на узкой – сантиметров десять, не более – раме открытого окна лоджии, крепко цепляясь за нее когтями, и крутил головой вслед пролетающим птицам и летучим мышам. Он, вообще, часто выходил вслед за мной на лоджию, провести время у открытого окна за компанию. Первый раз он оказался на окне самостоятельно, будучи еще шестимесячным подростком, запрыгнув сначала на, стоящий на лоджии, старый стул, а потом оттуда сиганув и на саму раму. Свесив для баланса во внутрь лоджии хвост, чтобы не свалиться «за борт», он стал обозревать окрестности. Потом «курить» вместе со мной у него вошло уже чуть ли не в привычку. Как только увидит, что я с сигаретой направился на лоджию, так и он – вслед за мной. Правда, со временем, когда Степа вырос и потяжелел, он уже не рисковал со стула прыгать на раму, а, просто требовательно поглядывая на меня с этого самого стула – ждал, когда я возьму его на руки и пересажу туда.

Так вот, в тот раз летучая мышь сама прилетела к нам. Залетев в окно, она приземлилась сразу на бетонный пол. Степан моментально спрыгнул вниз и потрогал лапой мышку, однако мягко, не выпуская когтей. Были сумерки, и я зажег фонарик, устроенный в зажигалке, чтобы было лучше видно мышь. Она сидела на полу, не шелохнувшись и не издавая ни звука, напуганная непривычной обстановкой, сложив крылья и фосфорически поблескивая круглыми, маленькими глазками. Из-за того, что она сидела так тихо, Степа больше не цеплял ее, а только ходил вокруг мыши кругами, обнюхивая ее, и это спасло ей жизнь. Иное поведение мыши могло бы привести к неминуемой трагедии – в первые мгновения я бы, попросту, не успел спасти ее от молниеносной хватки Степана, если бы он сразу вознамерился бы сделать это.