И скептические отзывы, и желчные комментарии руководителей конкурирующих изданий рано или поздно отливными волнами приносило в "Восход". Но здесь это никого не могло поколебать. И в особенности самого Кавалергардова. Во-первых, он к этому привык, а во-вторых, его ноздревщиной и всякими такими обидными штучками не прошибешь, он боец бывалый. И сам мог довольно находчиво ответить еще и похлеще. В долгу не останется.
      В "Восходе" всех мучила одна проблема - как отыскать Акима Востроносова? После некоторого колебания Илларион Варсанофьевич дал добро на обращение в милицию за содействием. И там его оказали. Не прошло и двух недель, как было установлено, что где-то на окраине нашего обширного Отечества имеется деревенька Востроносовка и в ней все жители Востроносовы. И Акимов Востроносовых в этой деревне целых три. Один весьма преклонного возраста, другому лет под сорок, а третий паренек, не достигший еще пока совершеннолетия.
      Сообщение это вызвало сомнительные раздумья - вряд ли один из трех Акимов Востроносовых мог быть автором гениальной повести! Но другими сведениями в "Восходе" не располагали. А потом чем черт не шутит. Поэтому решено было снарядить в далекую Востроносовку Аскольда Чайникова для выяснения истины на месте. Он уже совсем было собрался и командировочные получил, часть их даже потратил. Но поездка не состоялась. И вот по какой причине.
      Дня за два до этого вышел номер "Восхода" с рекламным объявлением о предстоящей публикации повести Акима Востроносова "Наше время". Перед тем как проследовать на аэродром, Чайников заглянул по какому-то делу в редакцию. И тут как раз раздался звонок по телефону. Звонили не ему, а тому заму, который тут сидел прежде. Звонили из другого толстого литературного журнала, куда, как оказалось, послал второй экземпляр своей гениальной повести Аким Востроносов. Там, разумеется, умной машины не было, стало быть, о том, что рукопись к ним поступила гениальная, и ведать не ведали. Правда, повесть признали вполне приемлемой и не спеша, в порядке очереди намеревались готовить к печати. Но раз уж "Восход" опередил, то ничего другого не остается, как уступить.
      В заключение разговора Чайников весьма деликатно выведал, что там при рукописи сохранился конверт с обратным адресом автора.
      Автор "Нашего времени", как выяснилось, был не из далекой Востроносовки, а из близкой Ивановки, что всего в полутора часах езды на электричке. Туда и решено было без промедления отправить Чайникова.
      Но в тот же день в "Восходе" произошло и еще одно примечательное событие: в четвертом часу дня в редакции появился молодой белобрысый и курносый человек, можно сказать, даже паренек, в серых летних брюках и трикотажной тенниске-безрукавке в поперечную полоску. Вид у него был настолько непрезентабельный, что при первом появлении на него никто и внимания не обратил.
      В руках у паренька был маленький обтерханный чемоданчик, с каким ходят парикмахеры, техники телефонного узла или рядовые мастера по ремонту телевизоров. Его поначалу и приняли за представителя одной из этих профессий и даже подумали, что он явился в редакцию по чьему-то вызову.
      Некоторое время паренек смущенно жался в коридоре, явно не зная, куда двинуться и к кому обратиться. Неизвестно, сколько бы он так жался в коридоре, если бы на него не обратила внимания вышедшая по делу Лилечка.
      - Вам кого? - деловито и даже строго спросила секретарша.
      Молодой человек покраснел, смущенно переступил с ноги на ногу, не выдавил из себя ни слова и лишь трясущейся рукой протянул мятую бумажку.
      - Тут я повесть "Наше время"... - извиняющимся тоном начал молодой человек и протянул почтовую квитанцию на отправленную в "Восход" бандероль.
      - Так не вы ли Востроносов? - с удивлением спросила Лилечка.
      Молодой человек не сумел выдавить из себя ни словечка, лишь утвердительно мотнул головой.
      - Так что же вы тут стоите, - затараторила Лилечка, - вас же все ищут, прямо с ног сбились, с ума посходили. Скорее идемте, вас ждут, вам тут рады. - И она, взяв Востроносова за руку, повела, как водят малышей в детский сад или на прогулку, к Чайникову.
      Войдя в кабинет, она доложила:
      - Вот тот, кого вы ищете.
      - Кто? - с недоумением спросил Аскольд Аполлонович, глядя растерянным взглядом на незнакомого молодого человека.
      - Да это же Аким Востроносов!
      - Какой Востроносов?
      - Автор повести, которую в срочном порядке мы печатаем, - пояснила Лилечка, в свою очередь поражаясь растерянности и несообразительности Чайникова.
      Кое-что начало проясняться для нашего поэта, но он все еще отказывался верить словам Лилечки и своим глазам. Тот молодой человек, который сейчас стоял перед ним, никак не вязался с представлением о молодом гении, которое составил себе Аскольд Аполлонович. Правду говоря, четкого представления о том, как должен выглядеть гений, у него не было. Если бы его спросили об этом, то он вряд ли ответил что-нибудь вразумительное на этот счет. Но то, что перед ним стоял не гений, он за это мог бы даже поручиться. Да такого щуплого юнца на улице встретишь и внимания не обратишь, не взглянешь пристально и уж тем более не обернешься.
      Разглядывая того, кого сейчас привела Лилечка, Чайников думал о том, что пусть гений будет, как все обычные люди, но что-то, хоть самая малость и внешне должна бы выделить его из общего ряда. А тут решительно ничего такого не было. Перед Чайниковым стоял до обидного обыкновенный, решительно во всем ординарный молодой человек, физически не очень развитый, из себя не видный, не отмеченный ни привлекательностью, ни сколько-нибудь приметной дурнотой.
      Чайников никак не хотел верить в столь прозаическое явление гения, которого рисовал в своем воображении совершенно, ну совершенно не таким.
      - У него же и почтовая квитанция, - желая вывести из растерянности Аскольда Аполлоновича, проговорила Лилечка, выхватив из потной ладони Акима Востроносова влажную и скомканную квитанцию и потрясая ею, как неопровержимым вещественным доказательством.
      И это помогло. Чайников, наконец, решительно отбросив сомнения и колебания, уразумев и поверив, кого именно привела секретарша, бросился обнимать юного гения и выражать свои восторги. Они были несколько ненатуральны, но что делать, сама необходимость заставляла - перед Аскольдом стоял какой-никакой, но все же гений. И с этим невозможно не считаться.
      - Ну как вы, что вы? - спрашивал Чайников, усаживая в мягкое кресло перед своим столом гостя.
      Аким не успел ничего ответить, как в тесный кабинетик ворвались сразу несколько возбужденных сотрудников, только что узнавших от Лилечки о прибытии гения. За ними хлынули и другие работники редакции.
      И что тут началось, что творилось, я, право, не берусь и описать. Скажу только, что ошеломленного Акима обнимали, целовали, тискали, жали, мяли, поздравляли, ласкали, наперебой расспрашивали о жизни, о родителях, о семье, о работе, о творчестве и еще бог знает о чем. Ответов никто не слушал, каждый спешил, перебивая один другого, высказаться, задать вопрос или просто промолвить словечко-другое. Если бы Аким и отвечал на это, то его все равно не услышали бы, такой стоял гвалт.
      Бедный Востроносов лишь время от времени раскрывал рот, а отвечать ничего не отвечал, да и не смог бы этого сделать при всем желании, потому что у него от всего происходившего буквально голова шла кругом. Он был растерян до последней степени, плохо соображая, что с ним творится - не сон ли все это?
      И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не явился вдруг сам Илларион Варсанофьевич Кавалергардов. Шум при его появлении разом стих, возбужденные сотрудники быстренько покинули кабинет Чайникова. Привыкший едва ли не ко всему и много повидавший на своем веку, Кавалергардов и тот несколько изумился при виде тщедушного молодого человека, которого предстояло приветствовать как гения.
      - Так вот ты каков, братец?! - несколько озадаченно произнес Илларион Варсанофьевич, но все же обнял и по-отечески приласкал молодого человека.
      Потом Кавалергардов, быстро овладев собой, увел все еще не пришедшего в себя Акима Востроносова в свой кабинет, вызвал машину и, считая, что исключительное право владеть гением принадлежит ему одному и никому больше, уехал с ним в известном только ему направлении.
      Глава восьмая,
      в которой Аким Востроносов убеждается в своей гениальности
      Кавалергардов умчал Акима к себе на дачу. Еще в машине он сунул в руки ошарашенному парню последний номер "Восхода", на обложке которого была помещена броско набранная реклама о предстоящем печатании талантливой, так было и напечатано крупно и ясно - талантливой повести "Наше время".
      Востроносов ждал чего угодно, в том числе и безусловно благожелательного отношения к своему творению, впрочем, равно допускал и неблагожелательное, ибо понимал, что в повести он еще не весь выложился, и даже видел в ней при очень строгом рассмотрении кое-какие просчеты, находя при этом и бесспорные достоинства. Повторяю, ждал чего угодно, но только не такой рекламы.
      Илларион Варсанофьевич, дав юному гению какое-то время насладиться рекламным анонсом, какого далеко не все удостаиваются, принялся расспрашивать его о жизни, о работе, о том, кто он и что он? Чуть успокоившись после неожиданного шума и гвалта, от которого у Акима некоторое время еще гудела голова, теперь он был в состоянии слышать собеседника и даже отвечать на его вопросы. Мало-помалу завязалась и наладилась беседа. Начав говорить сбивчиво и робко, Востроносов затем освоился, постепенно осмелел и повел рассказ живо и даже интересно.
      Кавалергардов радовался и утверждался во мнении, что парень и в общении не ударит в грязь лицом. Про себя прикинул: а его можно будет показать кой-кому из знакомых и даже влиятельных лиц. Кавалергардову не терпелось козырнуть тем, что он открыл гения.
      Из разговора выяснилось, что Аким Востроносов после окончания школы некоторое время работал почтальоном в родной Ивановке, близко узнал многих ее жителей, присматривался к их жизни, потом учился в областном педагогическом институте на литературном факультете. Повесть начал писать еще прошлой осенью, но особенно хорошо она шла зимними долгими вечерами. А мысли о ней крутились в голове еще с того времени, когда учился всего лишь на втором курсе. Тогда первый раз попробовал, но бросил, видимо, не вызрела мысль, не отстоялись еще наблюдения. Со временем замысел повести стал буквально преследовать, от него некуда было деться, и наступил такой момент, когда другого выхода не осталось, как только сесть и выложить все на бумагу.
      - Не мог не писать, - признался Аким.
      Услышав такое признание, и закаленный Кавалергардов невольно расчувствовался, порывисто прижал молодого гения к своей могучей груди и даже поцеловал.
      Кавалергардов умчал юного гения на свою дачу с умыслом. Вечерком он решил созвать соседей, в основном писателей, и представить им Акима. Знакомство будет во всех отношениях полезным для будущей судьбы гениальной повести и для репутации журнала. Разнесется слух о новом необычном произведении, ничто так не действует на мнение, как молва.
      Пока на даче шли приготовления к вечерней встрече, Акиму была предоставлена возможность отдохнуть. После пережитых волнений он даже вздремнул часика два. Заснул так крепко, что Иллариону Варсанофьевичу пришлось трясти Акима.
      - Пора, братец, пора. Поднимайся!
      - А, что? - вскочил Аким, не соображая в первый момент, где он и что с ним.
      - Пойдем, пойдем, хватит дрыхнуть, ненароком можно и царство небесное проспать.
      - Куда, зачем? - все еще недоумевал юный гений.
      - Там кое-кто из писательской братии дожидается.
      - Как же я, - растерянно оглядывая себя - жалкая тенниска и брюки были безобразно измяты, - в таком виде?
      - Это, братец, неважно. Что вид, вид ерунда, дело поправимое, важен ты сам.
      Кавалергардов тянул Акима, наставляя:
      - Ты, главное, не тушуйся, сделаешь что не так, не обращай внимания, увидишь, как делают другие, поправишься. Ты человек наблюдательный, быстренько все схватишь.
      - Вот, знакомьтесь - Аким Востроносов, - громко объявил Илларион Варсанофьевич, представляя гостям стоящего рядом юношу, и продолжал: Запомните это имя, скоро его узнает весь читающий мир. Да, да, весь читающий мир. Следующий номер "Восхода" мы открываем его повестью "Наше время". Смотрите не проморгайте. Проморгаете, локти кусать будете.
      Акима усадили на самое почетное место по правую руку от хозяина. За столом сидело не менее десятка гостей, среди них кое-кто показался Акиму даже знакомым, хотя он и видел всех в первый раз.
      Закусывая, Востроносов робко поглядывал на гостей. Особенно знакомым ему показался мужчина средних лет с нависавшим на лоб чубом и тяжелым подбородком. Видеть он его раньше не видел, но человек этот казался знакомым. С трудом Аким припомнил, что, кажется, именно этот человек вел популярную телепередачу "Слово и жизнь", которую он старался не пропускать. Рядом с ним сидела женщина с испитым бледным лицом, затянутая вся в черное, черноволосая, с нависавшей до самых глаз ровно подстриженной челкой.
      Перехватив взгляд Востроносова, перескакивавший с одного лица на другое, Кавалергардов спохватился:
      - Прости, дружок, тебя-то я всем отрекомендовал, а тебе никого не представил. Моя оплошность, сейчас исправлюсь. Хотя вскоре ты их не только в лицо будешь знать, а непременно сойдешься близко. Своя братия. Итак, вот этот, чубатый, Коренников, часто по телевизору красуется. Кстати, Захар, ты Акима запланируй в одну из своих передач. В ближайшую. Не откладывай надолго.
      - В ближайшую при всем желании не получится, - возразил Коренников, телевидение - это такая махина, не вдруг раскачаешь. Летние передачи по зиме записываем, зимние - жарким летом. Но помнить буду, раз ты рекомендуешь.
      - А по-моему, таскать по телевидению, по экранам, по разным выступлениям - это только портить молодой талант, - вступила в разговор женщина в черном, едва приоткрывая тонкогубый большой рот.
      - Ну это ты, матушка Зоинька, зря. Перед тобой не талант, а гений, опять не согласился хозяин стола. - Имеющий уши да слышит - гений! Согласен, во всем нужна мера, но слава гению не помеха.
      - И гению надо работать, - стояла на своем Зоинька. - Гении - это волы, сказано не нами, но справедливо.
      - Я бы на это мог ответить: гений и работает как гений, его общей меркой нельзя мерить. Насколько мне известно, одним из самых плодовитых писателей был Лопе де Вега. Одних пьес оставил, кажется, более трехсот! Чтобы сочинить столько, надо спины не разгибать, от письменного стола не отходить, а современники утверждают, что этого Лопе за работой никто и не видел. И таких примеров история литературы хранит предостаточно. Кстати, обратился Кавалергардов к Акиму, - дама, которая заботится о том, чтобы ты не разменивался на всякие там рекламные выступления, наша известная поэтесса Зоя Огненная. Слыхал, поди? Жутко талантливая женщина.
      Востроносов посмотрел на поэтессу и заметил, что ее нисколько не смутили слова о том, что она жутко талантлива. "Должно быть, здесь такими вещами не смущаются", - сделал вывод Аким.
      Хозяин стола представил и других гостей.
      - А теперь, друзья, - оповестил Кавалергардов, - хочу вас познакомить с отрывочками, только с отрывочками из повести нашего уважаемого, только что открытого нами гения. - Он сказал последние слова с такой значительностью, что все должны были понять - открыть гения куда важнее, чем быть гением. - И еще вот что хочу заметить, вы первые, кто услышит строки из этого замечательного произведения.
      Илларион Варсанофьевич прочитал несколько лирических пейзажных зарисовок и колоритных жанровых сценок. Читал он хорошо, выразительно. Когда Кавалергардов начал, Аким от страха сжался. Он испугался, а вдруг его проза не понравится присутствующим, вдруг это не так хорошо, да он и вправду считал, что это не так хорошо, как превозносит размашистый и самоуверенный человек. Но когда начал вслушиваться, то приободрился, почувствовал, что вроде бы и не так плохо.
      Кавалергардов сделал паузу, снял с носа очки, оглядел присутствующих и победоносно спросил:
      - Какая лепка характеров, а? Как скуп на детали, но, обратите мнимание, каждая к месту, любая метко схвачена, истинная находка. Зрение прямо-таки бунинское. - И, обернувшись к Акиму, задал вопрос: - Где ты, братец, откопал этих людей, как узнал их, проник каждому в самую душу?
      - Да я их с детства знаю, - изумился Востроносов, - они же все в нашей Ивановке живут.
      - Мой вам совет, молодой человек, - подала голос поэтесса Огненная, никуда не уезжайте из своей Ивановки, живите там до старости в окружении своих героев.
      - Это вы, Зоинька, зря, - с некоторой укоризной возразил Кавалергардов, - тут я решительно не согласен. Нашему Акиму нужна столица! Только в столице окрепнет и развернется в полную силу его дарование. И он нужен столице!
      - Шолохов всю жизнь прожил в Вешенской и ни в какой среде не нуждался, - парировала Зоя Огненная.
      - Ну вы еще Толстого в пример приведите, про Ясную Поляну начните нам толковать.
      - Что ж, пример не так плох, - не сдавалась Огненная, как видно, не привыкшая уступать.
      Но и Илларион Варсанофьевич был не из тех, кто легко сдавал свои позиции.
      - А я вам скажу, все, в том числе и вы, милая Зоинька, ошибаетесь. И сильно. Никто не дает себе труда посчитать, сколько же тех, кто, начав творить в провинции, перебрались затем в столицу, где их талант окреп и расцвел. Таких, скажу я вам, устанешь и перечислять, стольких художников, писателей, артистов, ученых пригрела, можно сказать, вскормила и вспоила столица. Возьмите-ка цвет столичной творческой интеллигенции и поинтересуйтесь, сколько среди них ее уроженцев? Ничтожно мало. Вот об этом почему-то не думают, а стоит подумать.
      - Да что вы все решаете за молодого человека, - пробасил Коренников, - не худо бы и его самого спросить. Как он-то к этому относится?
      И тут все обратили свои взоры к Акиму Востроносову. Он недоуменно пожал плечами и чистосердечно признался:
      - Да я как-то не думал. В Ивановке у меня дом, родители, сестра...
      - И невеста, наверно, есть? - неожиданно спросила жена Кавалергардова, до сих пор молча следившая за беседой и лишь переводившая свои черные цыганские глаза с одного говорившего на другого.
      Аким покраснел, усиленно замотал головой, говоря:
      - Что вы? Никакой невесты нет.
      - Тогда женим, непременно женим, - хохоча, проговорил Коренников. И все остальные поддержали его одобрительным смехом.
      - Тут еще мы посмотрим, - возразил Илларион Варсанофьевич, тоже смеясь, - какая будет невеста. Нам не всякая годна. Так я говорю, Аким?
      Востроносов еще больше смутился, ничего на это не ответил. Лишь покраснел как вареный рак.
      - Женим, обязательно женим, - заявил Кавалергардов покровительственно и по-отечески. - Но без спешки. Вот прогремит повесть, тогда уж и все остальное будем решать. А пока о повести я что-то мало слышал. Как повесть-то, граждане, а? Чего отмалчиваетесь, неужели и сказать нечего?
      - Так ведь еще не читали, - резонно заметила Зоя Огненная.
      - Э, матушка, для того, чтобы определить, каковы духи, не обязательно весь пузырек на себя вылить. Достаточно нескольких капель. У вас же чутье отменное, все мы опытные литературные дегустаторы, - рассудил Илларион Варсанофьевич.
      После этого гости не считали возможным отмалчиваться и принялись сначала не особенно пылко, а потом все больше и больше входя во вкус, хвалить прослушанные куски. Хвалить в этом кругу, как, впрочем, и ругать, даже поносить умели и делали как то, так и другое с большой охотой.
      Всякого человека и, замечу, без особенного труда можно уверить в том, что он гений, равно как и в том, что он бездарь из бездарей, надо лишь настойчиво твердить то, в чем в данном случае вы желаете убедить. Не отступайтесь, и вы достигнете желаемого.
      Разговоры о приписываемой ему гениальности Востроносов воспринимал поначалу всего лишь как необидную иронию или продиктованное дружеским расположением преувеличение. Сам он был далек от мысли о том, что написал действительно гениальное произведение. Он верил, что повесть ему в общем удалась, что в ней действительно немало выразительных эпизодов, метко схваченных характеров, есть острота и даже, может быть, некоторая глубина, но что касается гениальности - явный перехлест. Протестовать против этого сначала у него не хватило духу, затем он посчитал несколько неучтивым в незнакомой компании противоречить столь солидным и широко известным людям. До сих пор подражание кому-либо из известных писателей Аким искренне считал предосудительным. Но это-то больше всего и ставилось ему в заслугу. И если сначала именно такие похвалы более всего и смущали Востроносова, то к концу вечера незаметно для себя он уже ничего предосудительного в этом не видел. Более того, он все с большим и большим удовлетворением отмечал, что никакой иронии и расточаемых по его адресу непомерных похвал нет, они произнесены самым искренним тоном. И хвалят его люди, которым дано понимать в литературе куда больше, чем ему, желторотому юнцу. Сообразив это, а мы всегда или, во всяком случае, по большей части соображаем лишь к своей выгоде, Аким начал ощущать свою гениальность.
      Он легко и просто распрощался с гостями, перед которыми еще так недавно робел и тушевался. И на даче Кавалергардова он вдруг почувствовал себя не занесенным сюда волею счастливого случая, а почетным гостем, которому положены и радушный прием и услужливо-вежливое обхождение.
      Гости разошлись поздненько, хозяин и хозяйка чувствовали себя утомленными, устало позевывали. Что же касается Акима Востроносова, то день чрезмерных перегрузок, которые должны были бы его вымотать до крайних пределов, теперь не казался даже утомительным. Напротив, сейчас он чувствовал прилив бодрости, прибавление свежих сил и мог слушать похвалы хоть до самого утра. Спать совсем не хотелось, и потому он не спешил подняться в отведенную ему комнату, на что так надеялись хозяева.
      - Не перехвалили случаем тебя? - спросил, позевывая, Кавалергардов не затем, чтобы услышать возражения, а лишь для того, чтобы хоть что-то сказать на прощание.
      Аким, хотя в душе и занесся в выси небесные, не в силу ума, а скорее по укоренившейся привычке скромно ответил:
      - Не знаю.
      - Ничего, ничего, братец, - покровительственно положив тяжелую ладонь на острое мальчишеское плечо, проговорил Илларион Варсанофьевич, - не зря говорится: кашу маслом не испортишь. Только мой тебе отеческий совет, не заносись. Цену знать себе надо, но заноситься - избави бог!
      - Да нет, чего уж, - опять скромно отозвался Востроносов, соображая в то же время насчет того, что пришла пора заикнуться и о более существенном обеспечении славы, чем громкие слова и льстивые похвалы.
      - Илларион Варсанофьевич, мне как-то неудобно, - показывая на простецкую тенниску и мятые брюки, проговорил Аким, - показываться теперь в таком виде.
      - Это ты верно, - согласился Кавалергардов, - вид у тебя не того. Значит, аванс нужен. Это мы устроим.
      - Надо, чтобы кто-то помог Акимушке приодеться, выбрать что помоднее, поприличнее, - сказала супруга Кавалергардова, - ему, плохо знающему город, трудновато будет. Если хочешь, то я...
      Илларион Варсанофьевич оборвал жену:
      - Поручу заведующему редакцией. А еще лучше Лилечку откомандирую. Ей вкуса не занимать, сделает все в лучшем виде. А пока спать. - Тут он еще раз зевнул и прибавил: - Утро вечера мудренее.
      Глава девятая,
      в которой Аким Востроносов на собственном опыте узнает,
      что значит быть гением
      На другой день Аким Востроносов проснулся совсем другим человеком. Впрочем, если быть уж совершенно точным, то надо сказать, что в первые минуты он оставался таким, каким был и прежде, потому что со сна как-то не вдруг вспомнил, что он теперь гений. Пробудился так же, как и вчера и позавчера, с желанием вскочить не сразу, а понежиться в ожидании побудки, которую производила успевшая потрудиться мать, подоившая к этому времени корову, приготовившая завтрак и даже сделавшая уборку по дому. Он привык в эти минуты слышать ее немножечко ворчливый, но все же родной и милый голос.
      Аким закрыл было глаза, но тут же открыл их, сообразив вдруг, что он сейчас не дома, не в своей, а в чужой постели, на даче у большого человека Кавалергардова. И все же первым побуждением его было побыстрее одеться и отправиться в родную Ивановку, чтобы тотчас же явиться к родителям, успокоить их, а то они, бедные, поди, с ума посходили от неведения и тревоги о нем. Надо ведь, уехал и как в воду канул, ни слуха, ни полслуха, где он и что с ним. Сестренка и та, должно быть, психует, хотя Аким с сестрой, как и подавляющее большинство братьев и сестер, жили, мягко говоря, не всегда в ладу. Но это не в счет. Сейчас и о сестре, и особенно о родителях Аким подумал с нежностью и искренне упрекнул себя за то, что невольно заставляет их переживать.
      Аким быстро оделся, все еще намереваясь немедленно ехать в Ивановку, но вдруг, натягивая свои неказистые сандалии, вспомнил, что он теперь не какой-то там безвестный Востроносов, а писатель, автор расхваленной повести "Наше время". И не просто автор, но гений! И стоило ему вспомнить об этом, как из головы непостижимым образом тут же улетучились все мысли о родной Ивановке, о родителях и о сестренке.
      Теперь его нисколько не смущало то, что он находится в чужом доме и не знает, когда здесь принято подниматься - рано или поздно - и как начинать день. Аким смело опустился вниз, готовый если понадобится, то и разбудить хозяев. Правда, делать ему этого не пришлось. Кавалергардов был на ногах, кажется, он даже успел пройтись по саду. Был здесь и шофер Алеша. И завтрак уже накрыт на кухне, так что наш юный гений поднялся, как оказалось, в самое время.
      После завтрака Кавалергардов с гостем отправились в город, в редакцию. К полудню под нажимом Иллариона Варсанофьевича был выбит аванс, пришлось полаяться с главбухом издательства. Ничего, выдал. Сумма показалась Акиму столь значительной, до сих пор он таких денег и в руках не держал, счел ее самым веским доказательством того, что он и вправду признан гением, что там признан, на самом деле является таковым.
      Кавалергардов, как и обещал, договорился о том, чтобы в одном из лучших магазинов оказали всевозможное содействие в экипировке юного гения. После этого шеф поручил секретарше Лилечке Акима, дал в ее распоряжение машину и наказал:
      - Максимум через пару часов доставьте этого молодого человека сюда одетым, как говорится, с иголочки. Я верю вашему вкусу.
      Лилечка старательно выполнила данное ей поручение и еще до истечения назначенного срока пред очи Иллариона Варсанофьевича предстал совершенно неузнаваемый Востроносов. То есть узнать-то его, конечно, можно было, вглядевшись в лицо, природные черты его никуда не делись, и все же он как бы стал другим.
      Ах что делает с человеком одежда! Она может его возвысить, а может и развенчать, сделать важным, представительным, а может превратить в такого, что никто и внимания не обратит и не только внимания не обратит, а и посмотрит еще с презрением. Не зря же сказано: по одежке встречают. Не всегда, надо признаться, по уму и провожают, случается, по одежке и прощаются.
      Оценивающе оглядев Акима, сам Кавалергардов сказал от чистого сердца:
      - Ну, молодец. Молодец что надо.
      - Мне бы домой, - просительно сказал Аким.
      Хотя Востроносов больше, чем когда-либо, именно сейчас сознавал себя гением, он все же время от времени как бы забывал об этом и, когда это случалось, сразу вспоминал родную Ивановку, и родителей, и даже сестренку. А кроме того, теперь Акиму пуще прежнего хотелось появиться в новом одеянии в родном доме, пройтись по улицам Ивановки, показаться тем, кто его знал прежним с самого детства и мог поудивляться тому, каким он стал. Мы легко можем понять это желание нашего героя, ведь и нам самим бывает радость не в радость, если о ней не знают наши близкие и даже знакомые. И чем больше людей узнает и разделит с нами радость, тем больше радуемся и мы сами. Разве не так, дорогой читатель?
      Не знаю, знакомо ли это такое понятное большинству чувство Иллариону Варсанофьевичу Кавалергардову, к желанию Акима он остался глух.
      - И думать пока не моги, - ответил он строго. - Завтра будет верстка номера, обязательно вычитаешь. Затем с тобой имеют желание встретиться журналисты, а это для тебя архиважно. - Кавалергардов умолчал о том, что такую встречу он подготовил, договорившись о ней с редактором вечерней газеты. - Отрывки из твоей повести появятся в одной из центральных газет, приедут, надо думать, и оттуда снимать тебя. А там, глядишь, потребуешься для кино, телевидения и радио. Словом, готовься, брат, спрос на тебя будет расти. А с родителями придется пока обождать. Навестить их надо будет обязательно, но только не сейчас. Пусть малость потерпят. Можешь дать телеграмму, что задерживаешься, что у тебя все в порядке.
      На временное жительство Акима Востроносова устроили в гостинице, где он надеялся не только найти отдых, а и приняться за работу. Но вот этого ему как раз и не удалось сделать. Со второго же дня пребывания в большом городе его так закрутили, завертели, столько объявилось разных друзей, иные из них как-то сразу стали близкими и помыкали им как хотели, тащили то туда, то сюда - на разные застолья, встречи, выступления, что он в первый день с трудом выбрал время, чтобы отбить родителям короткую телеграмму. Если бы он этого не сделал сразу, потом уж вряд ли успел бы.
      Журнальную верстку своей повести Аким читал в кабинете Кавалергардова, порог которого не смел переступить ни один из его новоявленных друзей, среди которых были и совершенно бесцеремонные. Кабинет шефа сделался чуть ли не единственным надежным убежищем для юного гения.
      Редактор "Восхода" не спускал глаз с Востроносова, но постоянно руководить им и наставлять во всем не было времени. Илларион Варсанофьевич поручил Акима попечению Аскольда Чайникова.
      - Ты его открыл, ты и оберегай.