С ним целая история. Когда перестали выплачивать зарплату даже у Папы, Валентин заметался, ринулся в политику, Папе донесли, что он вступил в ЛДПР. Папа вызвал его на ковер, потребовал: или работа, или к такой-то матери! Валентин, имевший в то время шансы ввинтиться в Думу, выбрал второй вариант. Папа просто выгнал его из кабинета. На это Валентин ответил примитивным шантажом: прислал копии документов, которыми я его самого пытался припереть к стенке. Как ухитрился он раздобыть эти копии, уму непостижимо. Короче, он обвинил Папу в умышленном забывании зажигалки в кармане пиджака, чтобы таким образом устранить свою жену. Документы, грозился он, будут переданы в прокуратуру.
      Галя отыскала в думских коридорах Валентина и поговорила с ним с глазу на глаз, но тщетно. Он был агрессивен, развязен, самоуверен. Без пяти минут депутат! Однако в депутаты не пролез, слишком густо лезло туда всякое дерьмо. Тогда он предложил свои услуги ФСБ. И там приняли его как родного! Еще бы, этакая биография, этакие заслуги, этакая готовность служить, служить и еще раз служить! Все это разворачивалось после нашего отъезда. И когда мы получили немецкую прописку, появились странные люди с одинаково серыми мордами, нагловато-уверенные в своей безнаказанности.
      - Я не говорила тебе, берегла твои нервы, - призналась Галя. - "Фотографы" - это уже последняя капля. Они выследили нас давно, но почему-то медлили, возможно, медлил Валентин, продумывая какой-нибудь совсем уж дьявольский вариант. Когда позвонила Ольга Викторовна и передала просьбу Папы срочно приехать, я была просто вынуждена спрятать тебя от них. Валентин мог использовать и Ольгу Викторовну, я не исключаю, что между ними что-то было... Папа к тому времени был уже в глубокой депрессии. Раз-два в день звонил по телефону, все остальное время лежал, не читал газет, не смотрел телевизор, выключился. Мне обрадовался, как-то по-стариковски засуетился, достал коньяк, шоколадки, яблоки. Мы выпили, но разговора не получилось. Он то и дело сморкался, не мог сдержать слез, потом махнул рукой и ушел к себе в кабинет. Почему он вдруг срочно вызвал меня, я узнала, увы, уже на следующий день. Папа рано утром взял машину, перед отъездом зашел ко мне в спальню, обнял, поцеловал и быстро вышел. Через час позвонили, сказали, что Папа погиб внутри "Контура". Как это случилось, рассказали охранники. У него был пропуск-вездеход, и его пропустили в зону. В аппаратуре он разбирался прекрасно, к тому же при нем нашли зажигалку, которой он и включил поле. Убеждена, это было его собственное решение. Никакая душа не сможет выдержать того, что выпало на долю Папы. Это был тупик. Не мог не заниматься наукой, но и уже не мог больше видеть результаты своей работы. Он сам вынес себе приговор и сам же привел его в исполнение! Страшные слова, но - такова наша жизнь. Вся жизнь!
      Я спросил, что значат ее письма - какие-то предложения о работе, квартире, помощь Валентина. Галя печально усмехнулась:
      - Помощь! Ребята в нашем управлении предупредили по старой дружбе: будьте осторожны, все международные переговоры прослушиваются, письма перлюстрируются, всё как "в старые добрые времена", только еще круче! Так что мои письма - примитивная "деза", попытка запутать их. А работа и квартира просто фантазия. После смерти Папы совершенно неожиданно для меня возникли проблемы с Папиным наследством, ну, это громко сказано, просто мне хотелось взять кое-какие вещи на память о маме и папе. Этому воспротивилась Ольга Викторовна. Вот эта золотая зажигалка - единственное, что она вернула. Я посоветовалась с юристом. Он возмутился, заверил меня, что мое дело беспроигрышное, и не только в отношении личных вещей родителей, но и по законному разделу жилой площади, машины, гаража, дачи. Беспроигрышное потому, что Папа не оставил завещания, вообще ни строчки! Я его понимаю, в том состоянии ему было не до таких пустяков. Мы с юристом сделали опись, пригласили нотариуса, заверили, потом пригласили оценщиков - ведь дом забит картинами, антиквариатом, книгами. Я не собираюсь дарить ей то, что нажили родители своим горбом, с какой стати, это же не копейки! Как бегло прикинул юрист, получалось очень-очень прилично. Есть за что побороться. Но закончу с Валентином. Все-таки я его достала! Через своих ребят узнала, где его служебный кабинет, мне заказали пропуск, и я явилась прямо к нему, как говорится, без приглашения. Он чуть не выпал в осадок, но я-то знаю его волчью силу, взял себя в руки, даже этак галантно: "Прошу вас, присаживайтесь, здесь вам будет удобно?" Я вынула вот эту зажигалку, наставила на него, прямо к самой роже! Если, говорю, сволочь ты такая-растакая, не уберешь людей из нашего города и не перестанешь донимать нас, приеду, найду и... дам тебе прикурить! Он, белый, выструнился, как перед начальством. Клянись, говорю, подлец! Иначе нажму! Думаю, наделал от страха полные штаны. Поклялся: "Да, да. Галочка, не волнуйся, больше не побеспокою". Слова-то какие, рабские! И добавляет: "Тем более что я женюсь". Ну, это, говорю, твое свинячье дело, а к нам не лезь! У меня тут много Папиных друзей, они уже в курсе твоих "оперативных" дел. Имей в виду, сотрут тебя в пыль! Вот так мы расстались. Что еще? Те животные, которые были на испытаниях, еще живы, в летаргическом сне. Папа договорился с Баржуковым, и генерал пообещал мне на похоронах Папы, что дивизия позаботится о животных, будут кормить, поить, вести медицинские наблюдения. Почему-то я верю ему, хотя в нынешние времена... может, уже давно слопали солдаты.
      Что-то недоговоренное, случайно или намеренно, не знаю, было в ее исповеди. Какая-то путаница. Главное перемешано со второстепенным, слишком холодно, рассудочно. А где горечь по любимому человеку? Не слышно и не видно.
      - Расскажи про отца, - попросил я. - Хотя жили под одной крышей, но я знал его весьма поверхностно, видел редко.
      - Про папу, - задумчиво повторила Галя. - Папа был, конечно, очень сложным человеком. Думаю, хотя грешно так говорить об отце, но его и Валентина объединяли не только научные интересы...
      - А что так объединяло отца с Валентином? Кроме работы.
      - Что... Бабы! Вот что! Примитивно? Но это так. Увы.
      Мы обсудили наши дальнейшие планы. Собственно, никакого "обсуждения" не было, просто Галя четко изложила главное: так как опасность снята, я - дома, она же через день летит снова в Москву, предстоит суд, надо тщательно подготовиться, потом вернется и сразу - в Париж! Она уже подобрала подходящий вариант... Я вспомнил про обещание доктору Герштейну произвести чистку. Галя тут же позвонила ему и договорилась на три часа дня - у него дома. Потому что завтра утром она должна выехать в аэропорт.
      К доктору мы заявились, как пара молодоженов со своими проблемами. Он велел мне лечь на диван. Затем на мою голову был водружен блестящий металлический каркас с проводами, к ним доктор подсоединил какой-то прибор с ручками настройки. Прибор включил в сеть. Галя села в кресло, которое к нашему приходу доктор освободил от книг и придвинул поближе к дивану. Доктор взял мои тетради, передал Гале, а мне в руки сунул пультик с кнопками, показал, на какую нажимать, если я решу что-то стереть из моей памяти. Галя стала бегло читать, пропуская философию, останавливаясь лишь на конкретных эпизодах. Я лежал с закрытыми глазами. Прибор на голове никак себя не проявлял, никаких неудобств или неприятных ощущений. Эпизод за эпизодом, по мере чтения, оживали в памяти как картинки какого-то приключенческого фильма. Вот Байкал, пещера, муравьи, Валентин, Папа с Толиком, огненный столб над утесом, пьяные солдатики, чудная песня, перелет из Иркутска в Москву, смерть Толика... Как можно всё это вычеркнуть из памяти?! Я пропускаю, кнопка остается нетронутой... Обезьянки, трогательная пара обреченных детей, наши с Галей хлопоты, борьба за их жизнь - оставляю! "Контур" - Папа, Валентин, поседевшая Галя, в один миг "заснувшие" коровы, моя белая лошадка, овцы, куры... Оставляю! "Досочка" в милицейском участке - начало всех начал, спасение меня Галей - да разве имею я право вычеркивать это из памяти - оставляю! "Фотографы", их нежданный "визит" - вот тут я нажимаю кнопку: ко всем чертям! Франц и Джильда - туда же! Доктор поглядывает с недоумением, дескать, стираешь несущественное, а главное оставляешь. Галя монотонно читает, не обращая на меня вообще никакого внимания. Кажется, ей важен не процесс, а результат, поставить точку в ее напряженной программе.
      Итак, чистка завершена, все довольны, доктор приглашает к столу - на пятачке среди книг и бумаг расставлены закуски, рюмочки, в центре синяя ракетообразная бутылка "Горбачевской". Мы выпиваем за успех "операции". От денег доктор Герштейн отказался наотрез. Мы ему симпатичны как люди, как друзья, а с друзей он не берет! Единственное, о чем просит, - сделать ксерокопию моих записей и оставить ему на всякий пожарный случай, мало ли что...
      Рано утром я проводил Галю в аэропорт, по ее совету тетради захватил с собой в полиэтиленовом пакете. Галя оставила мне денег, достаточно для жизни. И еще добавила на тот случай, если и мне потребуется прилететь в Москву. Жить, как она сказала, будет у Маришки Геллер, ее школьной подружки, и дала номер телефона. Маришка сейчас в Израиле, у родителей, квартира всё равно пустует...
      И перед самым прощанием, когда уже объявили о начале регистрации, я, к своему величайшему удивлению, стал уговаривать Галю вернуться в Россию, но не в Москву, там всё выжжено, а на Байкал, в Баргузин, где жили братья Кюхельбекеры. Галя странно посмотрела на меня и неожиданно легко согласилась: хорошо, она обдумает этот вариант, а пока... Пока мы расстались. У меня остался горький, тревожный осадок от ее стремительного приезда и отъезда. Сомнения грызли меня с прежней силой, но страха - не было. Я - человек, победивший все страхи! Именно это я сказал на следующий день доктору Герштейну. Он напомнил про ксерокопии и добавил, что лучше бы назвать тетради именно так, как я сказал: "ЧЕЛОВЕК, ПОБЕДИВШИЙ СТРАХ". Доктор Матцке был бы в восторге! Но мне это казалось выспренным, с большой претензией, к тому же, помнится, такое название уже где-то мелькало. Я убежден, что человеку никогда не суждено победить страх. Тем не менее я поблагодарил доктора за ценный совет.
      Я сделал ксерокопии, отнес доктору. Он снял оттиск с моей ладони, мельком глянул на него, сунул в одну из папок. Как бы между прочим передал привет от доктора Матцке и сказал, что они готовы принять меня при первой же необходимости. Меня, честно говоря, это озадачило. "Доктор, - сказал я, - а разве мы не закрыли дело пациента по фамилии Бродь-ягин?!" Он засмеялся, потрепал меня по плечу, что, конечно, не могло успокоить меня. "Почему вы уклоняетесь от прямого разговора? - спросил я с раздражением. - Могу я, наконец, знать точно, псих я или уже не псих?!" - "Голубчик, сейчас я тщательно изучаю ваши записи, вы не нашли в себе силы отказаться от прежних страхов, оставили всё в прежнем виде, поэтому гарантий вам я дать никаких не могу. Всё будет зависеть от вас и вашей энергичной супруги..." Он протянул руку, показывая, что разговор окончен, но он остается моим другом и... лечащим врачом! На прощание он попросил меня приносить ему копии новых записей, я, естественно, обещал. По его просьбе я дал ему московский телефон Гали - на всякий случай...
      Вечером, после десяти по местному времени, чтобы сэкономить на телефонных разговорах, я позвонил Гале по номеру ее школьной подруги Маришки. Мне ответил мужской голос - по начальственному тембру, по четкости я тотчас узнал голос Валентина. От растерянности чуть было не выронил трубку, но голос там встряхнул меня: "Кто говорит? Что вам угодно?" Я сказал, что хотел бы поговорить с Галей... И тут услышал, как где-то там, недалеко от Валентина, она спросила: "Кто это?" И ответ - ей и мне в трубку: "Какой-то псих..." Они, там, засмеялись, связь оборвалась. Я отошел от телефона, свалился на кровать. Но тотчас вскочил и принялся снова и снова набирать тот же номер - телефон там молчал, трубку не снимали... Мне вспомнилось видение: Байкал, пещера, палатка, внутри, распластавшись на земле, Валентин, на нем верхом - Галя. Оба - голые, влажные от пота, в последних судорогах страсти... Еще один ВЕЩИЙ СОН...
      Глубоко за полночь, измученный тщетными попытками дозвониться, я, не раздеваясь, прилег на тахту. Нет, не о Гале думал я - о своей исковерканной жизни. "Физики и лирики" - когда-то модная игривая формула теперь оборачивалась своей жестокой стороной. Романтика молодости, по закону "равной реакции" сэра Исаака Ньютона, превратилась в идиотизм "зрелого реализма" со всеми вытекающими отсюда последствиями. Машина или барабан СТРАХА затащили меня на свою орбиту. Возможно, БОЯЗНЬ ЖИЗНИ вообще, без занудного анализа. БОЯЗНЬ новых, непредсказуемых поворотов, взрывов, этих чудовищных ЧЕРНЫХ ДЫР... Но ведь именно КОСМОС, ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ, ВИХРИ создали всё СУЩЕЕ и нас в том числе! Создали, подняли из ТЬМЫ и двигают дальше, по СПИРАЛИ ЭВОЛЮЦИИ. Мы что, слепые орудия СТРАХА?! Изобретатели копий, стрел, мечей, арбалетов, катапульт, пороха, динамита, атомных и водородных бомб... Если это так, то почему столь живуч в нас пещерный страх?! Если мы - дети чудовищных амбивалентных процессов. Чего бояться, коли ДУША всё равно, рано или поздно, очутится в точке ОМЕГА, где вольется в ЦЕНТР ПСИХИЧЕСКОЙ ЭНЕРГИИ для будущей новой жизни! Жизни СВЕРХЧЕЛОВЕКОВ!
      Странно, но мысли эти успокоили меня, и я уснул. Утром принял душ, позавтракал, отобрал книги - это было самое трудное дело. Хотелось взять целый шкаф, но выбрал лишь те, что, как мне казалось, пригодятся до конца дней моих: Вернадский, Спиноза, Швейцер, Эйнштейн, Чижевский, Мечников, Ницше, Эккерман ("Разговоры с Гете"), Сахаров ("Воспоминания"), Библия, Тейяр де Шарден, Бунин, Фрэзер ("Золотая ветвь"), Фрейд, Винер, В. Кюхельбекер, Иосиф Флавий ("Иудейские древности"), Геродот, "Фараон" Пруса, томики Толстого, Чехова, Пушкина, Т. Манна ("Иосиф и его братья")...Чемодан мой на колесиках стал почти неподъемным. Сходил снять копии с последних страниц - вот этих самых. Далее дописываю на ксерокопии: несу доктору, суну в почтовый ящик, чтобы не беспокоить лишний раз хорошего человека. Вернусь домой, пересчитаю деньги должно хватить. До Москвы, а "далее - везде"...
      ПОСЛЕСЛОВИЕ К ТЕТРАДЯМ БРОДЯГИНА
      На этом записи обрываются. После прочтения и расшифровки их я не раз виделся с доктором. Оказывается, Марэн еще дважды звонил доктору. Сообщил о своем разговоре с Валентином, снова заверил доктора, что абсолютно здоров, полностью победил страх и, чтобы доказать себе, что ничего не боится, перед сном выходит погулять возле дома, но, признался, тетради на всякий случай носит с собой... Однажды, это был уже март, все цвело и благоухало, словно это не Германия, а Южный берег Крыма, Марэн вышел на свою полуночную прогулку и едва отошел от дома, как возле него, по рассказам трех бессонных старушек, ведущих свое наблюдение из окон близлежащих домов, остановилась машина, по версии одной старушки - белый "мерседес", по версии другой - зеленый "фольксваген". Но далее показания свидетелей абсолютно идентичны: кто-то из машины обратился к Марэну с вопросом, Марэн подошел поближе, вспыхнул огонек, как от зажигалки, Марэн упал, человек приоткрыл дверцу, взял из рук лежащего пакет, и машина быстро свернула в темный переулок. Старушки тотчас позвонили в полицию, через семь минут полицейские уже установили личность пострадавшего, а еще через пять минут Марэн был доставлен в клинику. Через двадцать минут доктор Матцке уже подключил действительно чудодейственную аппаратуру. Первое слово, которое Марэн произнес, когда его "вытащили", было - "ГАЛЯ". Утром доктор Герштейн позвонил Гале, она сказала, что немедленно вылетает. На следующий день она была уже в клинике... Доктор Матцке буквально вырвал Марэна из лап смерти. Промедли он, все усилия были бы бесполезны. Ну, а реабилитация прошла на удивление быстро и в полной мере, чему, кстати, сильно способствовала Галя. День и ночь она не отходила от Марэна и увезла домой, когда убедилась, что больше ему ничто не угрожает. У нее явно какое-то мощное поле, всё и все подчинялись ей. Через неделю, поставив его на ноги, она снова вернулась в Москву. Доктор Герштейн успокоился, был уверен, что у них наконец-то, после "удачного покушения", все будет в порядке. Но вдруг звонок Гали: она здесь, прилетела из Москвы, но Марэна нет, лишь записка: "Милая, родная, извини, не дождался тебя. Очень боюсь, как бы из-за меня не пострадала ты, поэтому, чтобы сбить их с толку, исчезаю - на некоторое время. Лечу в Москву, потом в Иркутск. Позвоню, когда выяснится, куда, когда и как. Хочу в Баргузин и в дацан. Очень надо!!! Наверное, я действительно псих. Но - тихий! Позвоню из Иркутска. Твой Бродяга".
      Через некоторое время доктор позвонил мне, попросил зайти - есть новости! Новости были такие: звонила Галя, она выиграла судебный процесс, но еще масса, как она сказала, мелких дел, разобраться до конца с Валентином, оформить возвращенную ей собственность, часть продать, часть запаковать и отправить сюда. В Москве оставаться она не намерена! Это было понятно - и доктору, и мне. Но у меня еще оставались вопросы. Первый и самый важный для меня: что делать с тетрадями Бродягина, имею ли я право издать их в этом, теперешнем виде, после моей обработки? Требуется ли разрешение Гали? Должен ли я показать ей мой вариант? Или ждать Бродягина?
      - Галя... - задумчиво, как-то меланхолично произнес доктор, выпятив толстую нижнюю губу. - Галя, я бы сказал, образец современной динамичной женщины. Мне казалось, что меня уже ничем невозможно удивить. Но я заблуждался. Немедленно после его отъезда она приехала ко мне и начисто стерла из памяти всё, что было связано с ее прошлой работой, - все эти несчастные обезьянки, муравьи, Толик, Марэн. Да, и Марэн - тоже! За чистку пыталась вручить мне гонорар - сто баксов! - но я не взял. Что-то перевернулось даже в моей заскорузлой душе. Когда закончился сеанс, она облегченно вздохнула, сделала рукой вот так, крест-накрест, и просто, по-мужицки, выругалась. "Не хочу больше никого мучить и страдать. Жить хочу! Теперь я жадная до жизни!" Ну, и молодец! Жадная до жизни - даже завидно.
      - А тетради? - спросил я.
      - Тетради?! - Доктор брезгливо поморщился. - Зачем они ей, если она всё стерла? Чтобы снова забивать свою голову этими кошмарами?! Поймите, голубчик, Галя отрубила всё прошлое, зачем ей какие-то тетради? Делайте с ними что хотите, издавайте, сожгите, с кашей ешьте - они ваши!
      - Ясно. Но вот после того, что случилось, вы можете определенно сказать, был Марэн психом или нет?
      Доктор пытливо посмотрел на меня, как бы желая удостовериться в моей умственной полноценности, не появился ли еще один новый пациент, и сказал:
      - Понимаете, голубчик, после того, что случилось, уже нет сомнений в том, что за ним действительно следили и всё это не бред. Скажу так: он не душевнобольной, но на него, как на человека талантливого, неординарного, временами накатывало. Эти сны, жертвоприношения древних славян, эта тьма египетская, Баргузин, дацан, лошадка и так далее. Ну, и последний его звонок в Москву, разговор якобы с Валентином - чистой воды слуховая галлюцинация, в основе которой внутренняя психическая установка, желание именно такого варианта, если хотите, фантазия на заданную тему. Лично я считаю, что активно работают два фактора: тонкая нервная организация и образное мышление. Уверен, по призванию он больше художник, чем ученый, мыслит образами, они преобладают над его "рацио". Отсюда - смесь реальности с буйной фантазией. Образы захлестывают его, порой он погружается в них с головой.
      - Тогда почему здорового человека вы поместили в психушку?
      - Хороший вопрос! Отвечаю. Чтобы спасти его! За ним и за его тетрадями охотились. Это вам ясно. Но было еще кое-что. Его руки! По линиям руки я четко видел, что ему что-то угрожает. Линия жизни сокращалась!
      - И вы верите в эту, - чуть не сказал "чепуху", - хиромантию?
      - Да, в "эту" верю, - твердо сказал доктор. - Причем не я один. Есть солидный список: Пифагор, Цезарь, Сулла, Гален, Авиценна, Преториус. Для меня важнее высказывание Иова из Ветхого Завета: "На руку всякого человека Он налагает печать для вразумления всех людей, сотворенных Им". Классики хиромантии, а их авторитету можно доверять, считали, что каждой из линий соответствует некое психическое свойство или состояние человека. И линии "живут", меняясь в зависимости от жизни человека. Когда я впервые взглянул на руки Марэна, то понял: жизнь его в опасности, год-два от силы. Сначала подумал, что болезнь. Но, выслушав Галю, узнав всю их историю с муравьями, обезьянами, с Валентином, изменил свой диагноз. Тут был приговор Рока! Помните, в математике есть такой метод - экстраполяции. Так вот, экстраполируя, грубо говоря, следя за изменениями линий на руке человека, можно, разумеется весьма приблизительно предсказать его будущее. Чем, кстати, широко пользуются гадалки, в особенности цыганки. Почему я решил побороться с самим Роком? А вдруг удастся! Помните рассуждения Марэна по поводу закона "равной реакции" Ньютона? Я понимал, что шансов почти никаких, но Марэн думал, что возможен некий вариант, когда "вознаграждение" за Зло и "наказание" за Добро могут как-то нейтрализовать друг друга, и в результате - нейтральный знак, ничья! Еще не вечер. Посмотрим, как он вырулит из своего Баргузина. Боюсь каркать, дай Бог ему удачи! Кстати, у Гали линия жизни четкая, нормальная, ей отпущено много. Имейте в виду, голубчик, каждый профессионально работающий психиатр должен учитывать все эти оккультные вещи. Они возникли не просто так. Не обязательно верить, но учитывать - обязательно!
      - Значит, Галя тоже знает, что он обречен? По линиям руки...
      - "Знает" - не то слово. Я ведь тоже не "знаю", лишь оцениваю вероятность. Галя и я делали все возможное...
      - А вы не могли бы показать отпечатки с ладони Марэна? Очень любопытно взглянуть.
      Доктор рассеянно огляделся по сторонам, порылся в одном месте, в другом, виновато развел руками:
      - Извините, сунул куда-то, боюсь, быстро не найти. Поверьте на слово. Линия жизни не исчезала, оставалась на месте, где ей и положено было находиться, но сгущения, узелки на самом ее конце расплывались, и возрастные линии десятилетий от линии жизни к основаниям пальцев невозможно было провести. Это можно обнаружить только при внимательном изучении динамики процесса. Линию пятидесятилетия еще можно было определить, а шестидесятилетия - нет. Как-нибудь позднее найду и обязательно позвоню.
      - Ну, а Джильда? Франц? Это реальность или тоже его фантазии?
      - Могу сказать одно: Джильда - благочестивая, порядочная женщина, к тому же весьма дисциплинированная. Вряд ли она стала бы рисковать работой ради каких-то там десяти марок... Франц - сложнее. Человек он явно больной. На мой взгляд, надежд у него мало...
      - А Баргузин? Действительно мечта всей оставшейся жизни?
      - Баргузин - это его точка ОМЕГА или, по Тейяру де Шардену, достижение местопребывания СЫНА БОЖЬЕГО, Иисуса Христа. А попросту - пещера, в которой он надеялся спрятаться от сложностей жизни и... от самого себя! Своего рода погребок, где иной раз всем нам очень хочется сховаться. Понимаете, голубчик, Марэн по натуре ближе к Вильгельму Кюхельбекеру, а стремится к философии Михаила. Тут заложен динамит, нет, ничего хорошего для Марэна в заветном Баргузине я не вижу. Марэн либо сопьется с тоски, либо пойдет бродить по свету.
      - Доктор, а вы интересовались у Марэна, действительно ли испытания проходили на Байкале?
      - О! Еще как интересовался! Ведь Байкал заповедная территория. Хотя у нас одной рукой создают заповедник, а другой - строят на берегу целлюлозно-бумажный комбинат. У нас все возможно! Захотелось генерал-лейтенанту по кличке Папа совместить опыты с рыбалкой на заповедном Байкале - кто мог его остановить?! Но думаю, что опыты были всё же где-то в другом месте. Байкал - ярко выраженная фантазия на тему "братья Кюхельбекеры".
      - А его "африканские страсти" - с Галей, Джильдой и юной буряточкой?
      - Думаю, сильное преувеличение, желаемое, но, увы, не действительное.
      - А вы не пытались узнать в полиции, нашли они эту машину, этих людей?
      - Нет, не пытался. Спросите, почему? Отвечаю. Итак, я звоню в полицию, у них на экране дисплея высвечивается номер телефона, с которого я звоню. Естественно, представляюсь: я лечащий врач такой-то такого-то, напоминаю, что произошло с моим бывшим пациентом, и спрашиваю, не нашли ли они преступников. Они вежливо осведомляются, по каким мотивам я интересуюсь этим уголовным делом. Я бормочу что-нибудь вроде: ну, как же, любопытно, это же мой бывший больной. Они уточняют мое имя и адрес и говорят, что сообщат мне тотчас, как только хоть что-нибудь выяснится. Таким образом, я оказываюсь прищелкнутым наручниками к их компьютеру по уголовному делу эмигранта из России. Мне это надо?
      - Как вы считаете, кто покушался на Марэна?
      - Конкретно кто, не знаю, но о заказчике можно догадываться... Понимаете, есть люди, о которых писал Ницше: хотя и люди, но ниже обезьян. Я бы уточнил: среди нашего брата есть такие экземпляры - мстительные пресмыкающиеся! Месть для них превыше всего. Вероятно, Валентин именно из этого отряда. Тем более что с переходом в известную организацию возможности его резко возросли.
      - Ну, а Галя? Она здесь?
      - В Париже! И - молодец! Очистилась от всех старых грехов и начала новую жизнь.
      - А если появятся новые грехи? Снова к вам?
      - Э, нет, те грехи и новые - слишком разные вещи. Я снял лишь память о событиях. Одно дело осознать свою вину и покаяться, то есть извиниться перед теми, кому сделал зло, снять с себя вину их прощением, и совсем другое - как получить прощение от загубленного "живого материала"?! Это останется при ней. Ну, а обычные, житейские грехи - kein Problem! Есть отработанная веками методика: согрешил, покаялся, получил отпущение грехов. Можно через священника, можно как в православии: двести поклонов в день, скажем, три недели или три месяца. Еще говорят, что за все наши грехи расплатился Иисус Христос, приняв мученическую смерть на кресте. На его страданиях выросла современная церковь с многочисленными ответвлениями. Только, ради бога, не подумайте, что я покушаюсь на основы христианства. Ветхий Завет, включающий нашу Тору, Новый Завет с евангелиями, могучая фигура Христа - всё это слишком серьезно, чтобы вот так, походя, зубоскалить.
      - Вы меня не так поняли! Для меня всё это тоже важно. Но мы говорили о Гале...
      - Да, да, о Гале... Понимаете, голубчик, насколько я разбираюсь в балете, жизнь - жестокая штука. Если бы у них, имею в виду Галю и Марэна, были дети, то, убежден, все пошло бы совсем иначе. Галя в самом начале наступила на мину, и жизнь ее покатилась под откос. Марэн - слишком мягкий, живет в мире своих идей, вечно ищет смысл во всем, с чем сталкивается. А смысла зачастую просто-напросто нет. Есть жестокая бессмыслица. Душа не может этого выдержать. Я говорю про Марэна. А вам, вижу, хочется еще раз спросить, нормальный человек Марэн или всё же сумасшедший. Попробую с другой стороны. Одни, в России, считают нас, эмигрантов, сумасшедшими, другие говорят "молодцы, разумные люди". Про тех, кто эмигрировал, а потом, не выдержав, вернулся обратно, говорят "ну, этот совсем спятил" или "хоть один опомнился". Разброс, как говорят математики, от минус бесконечности до плюс бесконечности. Так же и с Марэном... Они с Галей хорошие люди, хотя по характеру очень разные. И оба угодили в живодерню, которая и ей, и ему противопоказана. Кстати, Папе - тоже. Вот разным Валентинам там раздолье, это работа для хищников. Если бы мы могли, пройдя какой-то путь, нажать кнопку, как на компьютере, "НАЗАД", вернуться и двинуться в другом направлении... Но, увы, в жизни обратного хода нет... Итак, про Галю. Возможно, вам покажется это циничным, но есть такая шутка: "Любовь с большим сексом - большая любовь, с малым - малая". Это хорошая шутка, хотя у стариков возможны иные мнения. Так вот, в Париже, как докладывает израильская разведка, Галя не одна, а с неким приятелем, но не с Валентином. Однако здесь начинается, как говорят немцы, PRIVATLEBEN, частная жизнь, куда посторонним вход воспрещен. VERBOTEN!
      [I] Пятьдесят... Сорок... Тридцать... Что?.. Бесплатно? (Нем.)