Да еще добровольно. По крайней мере, без выкручивания рук. Яузов недовольно сопел. Коган заметил невинно: - Не иначе, как впереди яму заметил. - Просто, - сказал Коломиец искренне, - туристы с кинжалами под плащом не по рангу маршала. Ну, полного генерала! А на танковую армию бензина не хватит... Кречет бросил на стол папку. Он был похож на грозовую тучу. - Здесь анализ геополитиков. Положение гораздо серьезнее, чем обычно говорится в печати. Пока здесь разворовывали страну, Империя запустила щупальца не только в страны нашего влияния, но и шарит по нашей как в своем кармане. НАТО вплотную придвигает свои военные базы, нас стиснули кольцом, у нас выманивают массами наши квалифицированные кадры, оставляя только пенсионеров и немощных старух... еще бы!.. Этих кормить не хотят, В Империи только бы языками чесать о милосердии! Их агенты влияния уже разграбили страну и перебросили деньги... в том числе и те, что выманили у населения, в Империю. Но теперь, когда не оставили в нашей стране ни рубля, который не был бы взят взаем у них же под большие проценты, они готовятся открытому захвату наших природных богатств. Это последнее, что у нас осталось... Яузов прорычал угрожающе: - А мы? Еще остались мы. - Мы, - сказал Сказбуш, - мы все еще запрягаем. Коломиец оскорблено вскинулся: - А взрыв на базе НАТО возле наших границ? Яузов положил перед Кречетом рулон бумаги: - Уж простите, я по старинке... Здесь уточненный сценарий. Если все-таки начнется, то вот какая получится картина... От Европы, понятно, останется пустыня. Над ней будут сбиваться как наши ракеты, так и имперские, так что понятно. Индия и Китай, тоже понятно, потеряют процентов восемьдесят населения... Коломиец полюбопытствовал: - Простите, но разве они будут участвовать в конфликте? Яузов фыркнул: - А при чем тут их участие? У них народу как муравьев! Перенаселение, понимаете ли... Понятно, Империя и мы под шумок запустим туда по десятку ракет. Та-а-а-к... К сожалению, западную часть России сохранить не удастся. Все будет превращено в руины. Как и вся Империя... Но зато Империя - целиком. У них на континенте останется только огрызок Мексики, да в горах Канады уцелеют какие-нибудь индейцы.... После хаоса, в котором погибнет и большая часть Украины... Коломиец спросил заинтересованно: - А Украина на чьей стороне выступит? Яузов посмотрел с укоризной: - Как хохол хохлу отвечу: при чем тут сторона? В конфликте нет сторон. На Украине, между прочим, остался полк стратегических бомбардировщиков СУ-33. В первые же минуты ядерный удар будет нанесен и по этому аэродрому. Не может же мы позволить себе оставить в будущем такую угрозу?.. Ну, а радиоактивное облако сожжет почти все народонаселение, а также всех людей. К тому же в их небе будут сбиваться американские ракеты с атомными зарядами... Словом, чтобы не утомлять вас мелочами потерь и разрушений, скажу сразу итог: в результате первого раунда вся Империя в порошок, а у нас будет как Луна вся Восточная Европа почти до Урала. Ну, понятно, Москва, Ленинград и всякие там вятки... - А за Уралом? - Восточная Сибирь уцелеет практически вся. Разве что удастся превратить Комсомольск-на-Амуре в лунный кратер. Там строят атомные подлодки, этот завод... а там весь город - завод. Так что на него ракет не пожалеют, не пожалеют! Еще уцелеет часть Западной Сибири: слишком великаниста, чтобы всю атомными бомбами. Так что мы останемся с третью населения, а Империя - с кучей тараканов. Они к радиации страсть как устойчивы. Коломиец в растерянности вертел головой: - Да что же это за сценарий? А ПВО на что тогда? Яузов хмыкнул: - Ишь, какие слова министр культуры знает! Никак сержантом ко мне просится? Вы же слышали, две трети американских ракет собьем еще над Европой. И Украиной. Имперцы тоже собьют две трети наших птичек. Ну, там же. Над теперь уже географическими территориями Хохляндии и прочей Европы. У юсовцев по Европе хорошие противоракетные комплексы, успеют сбить первую волну, пока... словом, пока их самих... Нет, не побьют: засыплет обломками. Кречет смотрел набычившись, прорычал: - Вывод? - У имперцев их варианты сценариев дают тот же результат, - сообщил Яузоа. - Так что там понимают: мы из столкновения выходим сильно потрепанными, даже очень сильно, а они... не выходят вовсе. Коган фыркнул: - Вы это всерьез? - Вы о чем? - ядовито поинтересовался Яузов, впервые не назвал министра финансов по имени-отчеству, что можно было понимать по-разному. - Вы о чем, позвольте поинтересоваться? - Такой доктриной нельзя угрожать, - сообщил Коган. - Наши потери слишком велики, и в Империи понимают, что мы на столкновение не пойдем. - А они будут продолжать наступать? Коган кивнул: - Будут. Ведь идут без пролития крови! А для простого народа что такое его страна? Увы, теперь ЮНЕСКО может объявить годом простого человека все наше столетие... Ну, пусть не столетие, но сейчас пришло царство простого, очень простого.... э-э... опростевшего человека. А ему до фени, что сюда придет Империя. Ему важно, чтобы ему самому пальчик не прищемили! Империя это понимает, она сама проще свиньи с ее инстинктами, потому издали кричит, что никому не сделает больно. Ах не больно, отвечает наш простой человек, называющий себя интеллигентом. Ну тогда идите! Только мой приусадебный участок не трогайте. Сказбуш напомнил: - Есть еще доктрина Андропова. - Отказ от применения ядерного оружия первыми? - догадался Коломиец. - То доктрина Хрущева, - сказал Сказбуш сварливо. - Или Брежнева, не помню. А андроповская, это отказ от отказа. А раз уж Россия взяла на себя все долги СССР, от чего увильнули Украина и остальные республики, то и андроповская доктрина в силе. Мы вправе применять ядерное оружие первыми! - Да вроде бы на той натовской базе... - Там был взрыв от несоблюдения техники безопасности, - подчеркнул Сказбуш. - А наши ребята еще нигде не появлялись с ядерной взрывчаткой. - Да, конечно, - согласился Коломиец поспешно, - наши ребята там не при чем. Серые губы директору ФСБ чуть раздвинулись в усмешке. Кречет, судя по его виду, колебался. Яузов раздраженно сопел, для прямого как рельс военного министра все ясно, в сторонке нетерпеливо играл бровью Сказбуш, ястреб настолько, что все остальные ястребы рядом с ним - голуби. - Ладно, - ответил наконец Кречет. - Мы обещали неадекватный ответ. Пора ответить. - На их общее наступление? - Нет, - резко ответил Кречет. - Пока только на десант у Байкала. Равный по болезненности. - Но с процентами, - сказал Коган неожиданно. - Мы не можем высадить десант по охране их озера Гурон или Онтарию... достаточно засранных, надо сказать, но обязаны ударить по самому больному. Они ударили по нашей чести, в ответ надо ударить по тому единственному, что они понимают. На него посматривали с удивлением, только я понимал, что движет министром финансов, половина многочисленной родни которого живет в Израиле. Глава 4 На Пушкинской, в роскошном старом доме, где остались две последние коммуналки, не расселенные новыми русскими, тоже шел разговор о судьбах России, о проклятых жидах, о таинственных масонах, налогах и подорожавшем пиве. В изолированной двухкомнатной квартире на третьем этаже, в комнате побольше, с высоким лепным потолком стоял колченогий стол, на желтой от брызг пива и прилипшей рыбьей шелухи столешнице блестели последние три неоткрытые бутылки с Клинским. В раскрытое окно долетал гортанный говорок жителей гор. Скупив квартиры в центре Москвы целыми подъездами, они не отказались от своих привычек выходить на улицу в трениках, переговариваться через всю улицу, а их голозадые дети целыми выводками ползали по асфальту. Внизу пронзительно засигналила машина. Понятно, джигит приехал, все должны увидеть его машину. С подоконника соскочил парень выше среднего, одет ниже среднего, в обеих руках плавничок тараньки. На ходу обсасывал так сосредоточенно, что почти наткнулся на стол, но в последний миг извернулся и так мягко сел на табуретку, словно весил не больше бабочки. Второй, могучий парень, с рыжей бородкой и длинными волосами, деловито взялся откупоривать пиво. В его огромных ладонях поллитровые бутылки выглядели чекушками. Несмотря на жаркое лето, это лицо и руки были нежно белыми с той розовостью, о которой так мечтают девушки, и которую ненавидят парни. - Дмитрий, - поинтересовался он у того, который обсасывал плавничок, - я не знаю как их мочить, чтобы не размножались... Но я видел как этот гад гнал на скорости под сто двадцать! И чуть не давил народ. Я хочу их мочить! - Мочить, это хорошо, - ответил Дмитрий задумчиво, - но все равно убей меня, все равно не пойму, как это может повысить авторитет попов! - Я не поп, - огрызнулся Филипп. - Ну священник, - поправился Дмитрий. - Я не священник! - заорал Филипп. Он выкатил глаза, грохнул по стулу огромным кулаком. - Я богослов!.. Богослов, понятно?.. Бо-го-слов!!! Дмитрий отодвинулся, двумя руками удерживал подпрыгивающую кружку, в то время как Филипп мерно колотил по столу, расчленяя слова для доходчивости. Слава сказал примиряюще: - Филипп, не кипятись... Не видишь, он нарочно тебя заводит. Наверное, пиво кончается. Мне до лампочки, как ты себя называешь. Лишь бы не гомосеком, все равно я этих гадов не приму за людей. Дмитрий усмехнулся: - Неужели за свою долгую жизнь... тебе уже тридцать есть?.. Ого, тридцать два, так и не трахнул ни одного мужика? Ни в жизнь не поверю! Слава поморщился, глаза стали серьезными: - Это другое дело. Я и срать хожу в туалет каждый день, но не кричу об этом на улице. И даже делаю вид, что вообще только ручки хожу мыть и ничего больше... А вот с гомосеками и катакомбниками... Филипп, не бей, это я пошутил неудачно. Все равно для меня любое православие... гм... Филипп рывком встал, лицо белое, перекошенное, в глазах ярость. Метнулся к холодильнику, открыл дверцу так, что чуть не слетела с петель, а холодильник чуть отодвинутся от стены. Долго шарил, Дмитрий и Слава видели только широкую спину, Филипп явно выдыхает злость, затем оба услышали раздраженный голос молодого богослова: - Пиво есть, это рыба кончилась!.. Вот и злится. Дмитрий сказал торопливо: - Там икра в черной банке. - Эта? - спросил Филипп недоверчиво. - Ого!.. Не подумал бы. - Тащи, - велел Дмитрий. - Как раз просолилась. Филипп с осторожностью поставил на стол трехлитровую банку с черной икрой. Слава засуетился, большой ложкой выгреб на тарелку, вопросительно взглянул на Дмитрия. Тот кивнул, Слава добавил еще, получилось с горкой. Филипп все еще с недоверием взял руками маленький комок, отправил в рот, пожевал, глаза прищурились. Слава неотрывно смотрел в рот, громко сглотнул. - Просолилось, - сказал наконец Филипп. - Можно бы еще соли чуток... но и так хорошо. Везет тебе, Дима! Связи с браконьерами - это не всегда плохо. - Налегайте, - ответил Дмитрий. - Хоть и не таранька, но какую гадость не станешь жрать под пиво? Филипп и Слава засмеялись, а Дмитрий отводил глаза, стараясь не видеть ни голодных глаз Славы, ни его выступающих под ветхой рубашкой острых лопаток. На самом деле эта икра из валютного магазина, приготовлена лучшими поварами и мастерами. Он купил за баксы, затем вскрыл банки и переложил в трехлитровую стеклянную, поддерживая легенду, что покупает по дешевку краденую икру у браконьеров, сам умело солит и добавляет специи... - Да, - сказал Слава. - Да... Ты соли в следующий раз клади больше. А то после тараньки эта икра и вовсе как несоленая... Дмитрий вытащил из холодильника еще по бутылке, а на освободившиеся места поставил теплое пиво из ящика под кроватью. Друзья медленно работали ложками, деликатничали, все-таки черная икра немалые деньги стоит, хоть и у браконьеров купленная, ее на бутерброды тонким слоем даже в ресторанах намазывают, а тут ложками, да еще столовыми... - Мы, - сказал вдруг Филипп с нажимом, ложка остановилась на полпути, - мы катакомбники! Катакомбная церковь. Истинно православная. Именно мы православные, а не эта... официальная, угодная власти, лакейская, растерявшая все идеалы и чистоту православия!.. - Ты ешь-ешь, - посоветовал Слава, его ложка двигалась как шатл от тарелки ко рту и обратно. - Теперь любое православие в глубокой дупе. Хоть официальное, хоть неофициальное. Видел, какую мечеть заканчивают на Манежной площади? Кранты твоему православию. - Пока жива катакомбная, - отрезал Филипп, - не кранты!.. А она жива, пока живы мы. - Ну и что? - спросил Дмитрий горько. - Мы все живы. А Россия умирает. - Потому что вера мертва! А мы ее оживим! Дмитрий отмахнулся: - Все равно христианство придумали жиды. Христос тоже жид. А что, ариец? Ни фига... Сами они по своей религии равны богу, даже шапок в синагоге не снимают, а вот для нас придумали: рабы! Господни рабы, божье рабы, хозяйские, сталинские... В России то и погромов никогда настоящих не было! Таких, чтобы с резней, кровью... - А на твоей гребаной Украине? - спросил Филипп раздраженно. - На моей Украине, - ответил Дмитрий медленно, мечтательно. - Украина - это не лапотная Россия, где могли только в морду дать да, ворвавшись в дом, подушки разорвать! На Украине евреев при каждом восстании вырезали дочиста. Когда проходили казаки Павлюка, Наливайка - на Украине не оставалось ни одного живого иудея. Хотя знают больше только Хмельницкого, который иудеев не просто велел вырезать, но и казнил люто. А Петлюра, Бендера?.. Эх, были славные времена... - Да, - вздохнул Слава, - теперь ихняя власть... В тишине слышно было как с бульканьем переливается в стакан остатки пива из последней бутылки. Телевизор включен, по экрану беззвучно метались мордатые игроки с выпученными глазами, все рассчитывали за крышечку от кока-колы попасть в Голливуд. Дмитрий разгребал гору шелухи в поисках недогрызенного хрящика, поглядывал на приунывших друзей. Они все трое были центровыми, так в Москве и пригородах звали тех, кому посчастливилось родиться внутри Садового кольца. Но если до перестройки сынок министра почти не отличался по сына слесаря, по крайней мере внешне, то теперь именно в Центре был жуткий контраст между роскошью и нищетой. Как известно, Центр - это по большей мере коммуналки с множеством комнат и гигантскими кухнями. Большую часть новые русские уже выкупили, щедро отдавая взамен одной такой квартиры десяток крохотных на окраине, расселяя все равно недовольных, хоть и согласных центровиков. В таких квартирах тут же затевался евроукраинский ремонт, т.е., ремонт по европейским стандартам силами арбайтеров с Украины, на импортных машинах подвозили драгоценный мрамор, мореный дуб, прочие ценности, и вскоре такие квартиры роскошью и богатством затмевали те, в которых живут мультимиллионеры западных стран. Но в море таких квартир оставались островки, где жильцы то ли проявляли непомерные аппетиты, то ли просто не желали покидать именно эту квартиру: воспоминания детства, то да се, а запугать, или перебить уже шансов не оставалось: успели написать заявления во все инстанции, за ними следили: от общества по уходу за престарелыми до всемогущего мэра, который опомнился и уже не собирался выпускать из рук эти лакомые куски. Филипп жил как раз в такой квартире: восемь комнат, каждая с зал, кухня двадцать пять метров, в ванной можно устроить бассейн, черный ход для прислуги прямо на кухню, две просторные кладовки. Правда, в каждой комнате по семье, а в двух не по одной, но все-таки почти все желали оставаться в Центре. Готов был переехать на окраину только один престарелый пенсионер, но и он не доставал соседей, требуя согласиться. Да еще пара семей соглашалась покинуть эту квартиру, если им предоставят по трехкомнатной... и обязательно тоже в Центре. У него комната самая крохотная: двадцать один метр с чем-то, живет один, это Дмитрию повезло с двухкомнатной, добротной, хотя почти в таком же доме, где коммуналок еще больше. Чем он занимается, не знали даже друзья, но у него всегда в холодильнике пиво, всегда запас тараньки, обычно одна-две банки с черной икрой, которую покупает на рынке... Глава 5 Филипп вдруг вскочил, знаками велел всем замолчать. Пальцы нашарили пульт, звук от телевизора пошел громче. Импозантный диктор, который имитирует умного, раскатисто вещал крупным планом: - Сенат США принял решение в условиях тяжелого состояния России помочь ей в охране уникального озера Байкал. Байкал, как известно, является самым глубоководным озером. В нем сосредототаче... сосредотаначе... гм... в нем воды намного больше, чем к примеру, в Каспийском море! Байкальская вода является уникальной по составу, недаром ее продают в лучших магазинах Москвы, поставки от фирмы Ассоль, в озере живут уникальные виды рыб, что не встречаются нигде в мире и на планете тоже... Но сейчас над Байкалом нависла угроза полного уничтожения ввиду ввода в полную мощность гигантского бумкомбината. Он уже отравил промышленными и прочими отходами почти половину вод, а теперь... Дмитрий слушал, задержав дыхание и не веря своим ушам. А голос гремел обличающе и грозно: - ...осознавая, что планета принадлежит всему человечеству, то есть, все людям, мы должны приходить на помощь тем, кто в ней нуждается, даже если тот не просит! Озеро Байкал нуждается в немедленных мерах по спасению воды и рыб. Правительство России сейчас занято более неотложными проблемами: накормить народ, дать им работу, наладить промышленность, выплатить зарплату, пенсии и долги. В этих условиях Сенат принял решение послать американских специалистов, которые остановят загрязнение вод уникального озера, возьмут под охрану запасы уникальных рыб, а как компенсацию по поводу остановки бумкомбината, уже есть договоренность с правительством Финляндии. Сейчас к границе с Россией направлены эшелоны с бумагой, которая превосходит по качеству, выпускаемую на Байкальском бумкомбинате. Это бумага предоставлена безвозмездно, как помощь русскому народу... - Вот оно, - сказал Филипп мертвым голосом, - начинается. Не удалось им спихнуть власть силой, пробуют взять Россию по частям... Филипп сказал люто: - А полы им помыть не надо? Слава сказал тоскливо: - Эх, до чего же у нас самая не коллективистская страна!.. Ежели один на один, то любого бьем... как вон в шахматах, когда у тебя и противника одна доска и одни фигуры, но когда собраться группой... Потому и автомобили не можем делать, их никакой Левша в одиночку не соберет, потому и черных не можем выгнать, что они всегда помогают друг другу, а мы... Филипп поморщился: - Да мне плевать на все коллективы. Я - волк-одиночка! - В коллективе бы проще, - сказал Слава мечтательно. - Чтобы кто-то прикрыл тебе спину... - Одеялком укрыл, сопельки подтер, - издевательски протянул Филипп. Он медленно поднялся из-за стола, чуть грузноватый, но по уши налитый веселой силой, что искала выхода. - Нет уж, зато не погибнешь из-за дурости напарника. Дмитрий проводил их до прихожей, закрыл на два поворота ключа металлическую дверь и даже поглядел в глазок, как оба удаляются по длинному коридору к лифту: сгорбленный Слава, и нарочито вызывающий Филипп, такого тоже стараются не замечать, а когда вернулся в комнату, по нервам ударил разряд электрического тока. За его столом по-хозяйски расположился чужой человек. Машина с желтым дипломатическим номером посольства Англии неслась, лихо подрезая иномарки с той же небрежностью, как и дряхлые шестерки. Инспектор ГАИ Воробьев поморщился, хотел было отвернуться с безнадежностью: иностранец, да еще дипломат! Тут уж ничего не попишешь. Они все ведут себя как в завоеванной стране... Уже отворачивался, но еще видел как машина на полной скоростью пронеслась через зебру, молодежь шарахнулась в стороны, левое крыло задело женщину. Ее отшвырнуло как пучок тряпок, в воздух взвились две полиэтиленовые сумки, разлетелись пучки редиски, яблоки... Машина так же стремительно и победно уносилась по Садовому. Воробьев торопливо схватился за рацию: - Сергей, Сергей, в твою сторону идет голубой мерс с дипномером Англии. Останови! В рации через треск и помехи прорвался унылый голос: - Дипломат?.. А, может, пусть едет на хрен?.. Все равно ни хрена... - Останови! - заорал Воробьев. - Он только что совершил дэтэпэ!.. Убил, наверное! Торопливо прыгнул в машину и, включив мигалку дрожащими пальцами, ухватился за руль. Напарник, что дремал на соседнем сидении, испуганно вздрогнул, вытаращил глаза: - Что? А? Куды? - На Кудыкину гору, - объяснил Воробьев со злостью. Машины неслись справа и слева равнодушные, как роботы. Почти никто дорогу не уступал, инспекцию нигде не любят, а в России еще и ни в грош не ставят, Воробьев высовывался из окна, орал, и тогда водители, словно только сейчас заметив это надоедливое насекомое с красным от гнева лицом и орущей мигалкой на крыше, нехотя и брезгливо отодвигались. Впереди показался пост Сергея Дубова, бывшего сокурсника по милицейской школе. Тот издали развел руками, лицо виноватое, что-то прокричал, но Воробьев прибавил газу и промчался как торпеда мимо. До следующего поста еще надо добраться, он торопливо ухватил радию, предупредил следующий пост ГАИ. Там старик Бобрищев, тоже вряд ли остановит, до пенсию тянет, скандалов избегает... Проскочил два светофора, впереди наметилась пробка. Сердце стиснулось, опять упустили сволочь, ну что за жизнь подлейшая, тут без зарплаты, на унизительных поборах, а эта тварь людей давит и уходит... Сбрасывая скорость, увидел голубой мерс, дергается взад-вперед, пытаясь вырулить, выбраться, а водители, высунувшись из окон, люто орали и крутили у виска пальцами. Инспектор ГАИ, Бобрищев, осунувшийся и вялый, уже пробирался к голубому мерсу. Честный и угрюмый служака, взятки берет по-минимуму, мелких нарушителей даже не штрафует, но жизнь научила с сильными не бороться, себе дороже. Сейчас остановить - остановил, но помощи от него не жди... Воробьев выскочил, пробежал к голубому мерсу, козырнул: - Инспектор ГАИ Воробьев. Попрошу ваши документы? Из машин высовывались водители, Воробьев слышал как они спрашивали у Бобрищева: - Ну, что, можно ехать? - Теперь все? Бобрищев объяснил Воробьеву: - Я попросил их перекрыть дорогу. У нас же не Штаты, чтоб собственными трейлерами в считанные минуты... Воробьев умоляюще попросил водителей: - Ребята, задержитесь еще на пару минут. Надо! Если этот гад газанет, пиши пропало. Посольство уже близко. Оттуда не достать. Он женщину сбил! Водитель мерса, крепкий мужчина средних лет с небрежной улыбкой подал через поверх чуть приспущенного стекла документы. Эго выглядело как будто дал чаевые слуге-негру из племени мамбо-юмбо. Он отступил на шаг, оглядел крыло. Ни малейший следов, ни царапины, словно крыло бронированное. Возможно, и в самом деле даже пуля не оставит царапины. - Павел Семенович, - попросил он Бобрищева, - проверь пока этого господина на алкоголь. Документы в порядке, еще бы не в порядке, Воробьев чувствовал беспомощную злость и тянущую пустоту в желудке. Все бесполезно. Сейчас прибудут из посольства, скажут, что это провокация, женщина сама бросилась под колеса, сотрудник посольства ни в чем ни виноват, и скажет еще с наглой усмешечкой, что вообще посольство Англии заявит ноту протеста, а наглых сотрудников ГАИ, посмевших так бесцеремонно остановить англичанина - самого англичанина! - непременно накажут по всей строгости... Водители уже выходили из машин, возбужденно галдели. Кто-то все же уехал, остальные сбивались в группки, зло и с той же бессильной яростью, так знакомой каждому русскому, бубнили о высшей расе иностранцев, что ведут себя как в завоеванной стране и ставят всех на четыре кости, как хотят и кого хотят... Воробьев сказал зло: - Ставят, потому что становимся!.. Семеныч, что с алкоголем? Бобрищев развел руками: - Отказывается. А задержать не можем, у него дипломатическая неприкосновенность. Воробьев сказал глухо: - Спасибо, что помог. Ладно, иди. Бобрищев с великим облегчением спрятал трубочку и поспешно удалился. Водители галдели громче, смотрели зло, но уже так же обреченно и безнадежно как старый опытный гаишник. Кто-то громко и яростно лаял беспомощную власть, правительство, мудаков в Кремле и в Думе. Воробьева взорвало: - Да, беспомощные!.. Что мы можем? Ну задержим еще на десять минут, пока примчится какая-нибудь шлюха из их посольства. Еще и виноват буду! А ему даже пальчиком не погрозят! Ведь всего лишь русскую женщину сбил, не англичанку... Эх, мать-перемать. Я сейчас схожу к своей машине, мегафон нужен, а вы тут не убирайте машины, поняли?.. Вы все поняли? Он повернулся и пошел к своей машине. Напарник, похоже, дремлет или балдеет от радио, даже рожу не высунул поинтересоваться. Да и что интересоваться, когда все предсказуемо, все уже повторяется с такой регулярностью, что впору с балкона бросаться... Он был уже возле машины, когда далеко за спиной раздался звон разбитого стекла. Трое мужиков окружили машину иностранца, она вздрагивала под их ударами. Лобовое стекло покрылось белыми трещинами. Мужик остервенело рубил монтировкой, но стекло хоть бы хны, держалось, только все больше белело, будто посыпали мукой. Подбежали еще двое, один совсем подросток, попытались открыть дверку. Один тут же улетел, отброшенный могучим ударом в переносицу. Спины закрыли от Воробьева драку, он старался смотреть искоса, краем глаза, а сам замедленными движениями нагнулся к окну, протянул руку и начал шарить по пустому сидению. Напарник вздрогнул, снова смотрел вытаращенными глазами: - Ты чо?.. Зеленых чертиков ловишь? - Помоги, - ответил Воробьев. - вон один у тебя по рукаву бежит.... Напарник, принимая шутку, начал с отвращением хватать за крохотные хвостики и сбрасывать под ноги, но насторожился, высунул голову в окно: - Ого! Что там за шум? - Ты сиди, - предложил Воробьев. - Я пойду разберусь. - Давай, - согласился напарник с облегчением. - А то я какой-то сегодня усталый. Тут же задремал, а Воробьев с дурацким мегафоном, надо же взять, неспешно отправился обратно. Толпа распалась на миг, теперь там в растерзанной рубашке вертелся англичанин. Водители разлетались под его ударами как кегли. Воробьев услышал чей-то возмущенный вопль: - Там он еще и каратист? - Ах, падла!.. - Ну, тогда не взыщи... Воробьев замедлил шаг еще больше. Двое водителей с разбитыми рожами отступили к машинам. В одной женщина с криком бросилась вытирать своему платком лицо, мужчина грубо отшвырнул ее на сидение, в руке появилась монтировка, и уже как бык бросился в драку. Англичанин как чуял, повернулся вовремя, успел встретить блоком, монтировка вылетела из рук, а водитель с разбитым в кровь лицом еще сильнее, упал навзничь под ноги нападающим. Воробьев уже собирался вмешаться, как вдруг еще один шарахнул англичанина монтировкой сзади. Метил в голову, но попал в плечо. Среди криков и ругани Воробьев отчетливо услышал хруст костей. Рука англичанина повисла. Он ухитрился одной левой сшибить еще двоих. Дорогу к машине загородили двое подростков, с упоением громили ее железными прутьями, но тут монтировки появились сразу у троих автовладельцев... Глава 6 За час до неприятного момента на дороге, когда он сбил какую-то туземку, Питер Холтштейн, третий секретарь посольства, вышел из здания в самом приподнятом настроении. Ему предстояло ехать в Шереметьево встречать Херберта, который должен передать ему кое-что, что пока нельзя доверить ни Интернету, ни даже засекреченным каналам. Все-таки дипломатическая почта пока что является самым надежным средством связи. После чего он должен отбыть в Англию, где ждет повышение, двойное жалование... Машина неслась как ласточка над водой, все удовольствие от поездки портило только то, что дороги в Москве в самом деле как волны: машину встряхивает, руль дергается из стороны в сторону, что раздражало, а от презрением к этим жалким русским, что даже дороги не могут сделать как следует, он готов был давить их к русской чертовой матери. Он всегда нарушал их жалкие правила, ибо белый человек - есть белый человек, это сахиб, который сам устанавливает правила, а жалкие туземцы должны следовать им. Сам же сахиб выше этих правил. Правда, туземцы это понимают по своей рабской натуре, за все время службы в Москве, а это пятнадцать лет, его ни разу еще не останавливал патруль ГАИ! Не раз он видел, как далеко на дорогу выходил их сотрудник, вот-вот царственно шевельнет полосатым жезлом, веля припарковаться к бровке, но, увидев желтую железку с дипломатическими номерами, поспешно брал под козырек и отступал. В последнее время, правда, под козырек не берут, но останавливать по-прежнему не решаются. Сегодня он гнал, превышая скорость, нарушая правила обгона, подрезая, проскакивая на желтый, а то и вовсе красный свет, чувствуя себя лихим и могучим сверхчеловеком в жалкой стране трусов. Из обгоняемых машин на него бросали злобно-трусливые взгляды, дважды услышал даже оскорбительный выкрик, один раз нарочито снизил скорость, дал с собой поравняться и очень внимательно посмотрел на мужика, осмелившегося гавкнуть что-то невнятное. Он видел как краска сползла с толстой рожи, как мужик вцепился в баранку и смотрел перед собой неотрывно, страшась взглянуть на и н о с т р а н ц а. Жена русского, что сидела рядом, бросала на иностранца трусливо-умоляющие взгляды. - Я тебя поставлю, - сказал Холтштейн громко и уверенно, - тебя и твою жену, козел! Понял?.. И буду трахать, сколько захочу. Он захохотал, наслаждаясь силой и уверенностью, газанул до упора, его вдавило в сидение, а машина как ракета ринулась вперед по трассе, оставляя жалких русских в хвосте. Когда его машина кого-то задела, он даже не прибавил газу. За все годы только трижды совершал наезды, но задерживали только раз, да и то сотрудники посольства обвинили власти в преднамеренной провокации. Правда, в посольстве ему напомнили, что даже туземные правила соблюдать желательно, ибо - ха-ха! - по возвращению в Англию придется туго, там будут штрафовать на каждом шагу, а за наезд угодит за решетку. Но слова есть слова: они должны такое сказать, а он обязан выслушать и даже кивнуть. На следующем посту гаишник вышел на дорогу и сделал вялый знак остановки. Холтштейн усмехнулся, прибавил газу и пронесся так близко, что туземец вынужденно отпрыгнул. Дорога изгибалась, впереди начала образовываться пробка. Он перешел из левого края на соседнюю полосу, начал срезать у менее расторопных, шел круто, лихо, проскакивая в миллиметре под носом этих туземцев, но впереди машины уже встали сплошной стеной. Наливаясь раздражением, он смотрел как подошли эти тупые инспектора, бессильно полистали его удостоверение, один тут же ушел, безнадежно махнул рукой, второй пытается задержать, дурак набитый, тупица, кретин... Он смотрел в зеркальце как тот вразвалку как беременная утка вернулся к своей машине, влез до половины в открытое окно, выставив широкий зад, что-то шарил, в славянской тупости пытаясь вспомнить, что же хотел взять... Звон стекла заставил вздрогнуть. Машину окружили водители соседних машин. Один разбил зеркальце длинным гаечным ключом, еще двое попытались достать его через открытое стекло дверцы. Холтштейн с холодным отвращением смотрел на их потные немытые руки, молниеносно ухватил одного за кисть и ударил о край, с наслаждением слыша как хрустнуло, второй только успел открыть рот для ругани, как другой рукой Холтштейн врезал ему прямо в переносицу.