- И проехали свободно?
      - Как всегда!
      Драницын закурил, и его лицо сделалось совершенно спокойным.
      - Я так и думал, - сказал он. - Очевидно, их передовая группа наткнулась на один из наших дорожных постов. Либо в лесу, либо... Эй, связной! - крикнул он. - Что уши развесил? Давай скорей лошадей!
      Через несколько минут комиссар и Драницын, оба на лошадях, выехали из деревни. Драницын ехал, как на прогулке, мерной рысью, слегка подстегивая лошадку стэком. Сзади, неловко приподнимаясь в седле, трусил Фролов. Он не умел ездить верхом. Валерий, Андрей и старик ехали позади. Последним скакал связной.
      Стрельба продолжалась.
      Бойцы со всех сторон деревни сбегались к каменистому оврагу, заросшему лопухом. Здесь по распоряжению Драницына должен был находиться резерв отряда.
      Когда Фролов подъехал к оврагу, Драницын уже слез с лошади и, выслушивая взводного командира Степанова, подошедшего к нему из окопов, раздраженно похлопывал стэком по голенищу.
      - Стыдно! - резко говорил Драницын. - Ну, чего палят в божий свет, раз противника не видно? Сейчас же прекрати.
      Степанов побежал к линии окопов. По крутому и обрывистому скату ему пришлось, ползти, цепляясь за траву и кустарник.
      Подбежал Валерий и вытянулся перед Драницыным.
      - Проверить секреты, - отрывисто приказал ему военспец.
      Комиссар лежал на бруствере. Вытащив из футляра бинокль, он стал наводить его сначала на стога, смутно видневшиеся вдали, потом на верхушки двух сосен, которые покачивались, выступая из белых волн тумана, словно буйки на воде.
      В сплошной пелене тумана, похожей на груды облаков, упавших с неба, прятался враг. Там непрерывно трещали его пулеметы. Но жертв не было, ни одна пуля еще не залетала в окопы.
      Так прошло минут двадцать, пока не вернулись разведчики. Сергунько доложил комиссару, что три поста не обнаружили противника, там все спокойно. Но пройти на четвертый пост, к Жарнильскому и Маркину, ему не удалось.
      - Никак! Ни перебежками, ни ползком. Стальной град. Сильный заградительный огонь. Никакой возможности, - докладывал Сергунько.
      - Надо дойти, - сказал Фролов.
      - Слушаюсь, - ответил Валерий.
      Фролов поднял голову, но Валерия уже не было. Он уполз один. Разведчики зашевелились, поняв, что их командир весь риск взял на себя. Андрей молча выпрыгнул из окопа и побежал по полю, догоняя Сергунько. "Латкин! Ложись!" кричали ему вслед. Андрей обернулся и упал. "Подбили? Эх, Андрюшка! Нет, слава богу. Ползет, ползет! Махнул за кочку! Ах, сукин сын!" - говорили бойцы.
      Пули уже достигали окопов. Появились раненые.
      - Мы должны выручить пост, - сказал Фролов военспецу.
      Драницын раскурил погасшую папиросу.
      - Надо подождать, что даст разведка. Быть может, в этом направлении противник поведет атаку, тогда нам будет не до выручки. Но в их стрельбе есть что-то паническое. Так не наступают! Хотя,, кажется, никогда еще погода столь не благоприятствовала атаке, как сейчас.
      Он постучал стэком по голенищу, уже заляпанному глиной.
      - Кому - им или нам? - переспросил Фролов.
      - Пока им. Но если будем атаковать мы, то будет благоприятна для нас, спокойно ответил Драницын. - Подождем возвращения разведки. Я почему-то думаю, что враг не собирается атаковать.
      Фролов был не из трусливых. Он не страшился казни, ожидая приговора царского военного суда, не боялся смерти и при побеге из царской тюрьмы. Попав в Питер незадолго до Октябрьского переворота, он был одним из участников штурма Зимнего дворца. Но тогда он ни за кого не отвечал, никем не руководил. Теперь он особенно остро испытывал все те чувства, которые испытывает каждый, даже самый маленький военачальник. Больше всего волнуясь за исход всего боя в целом, комиссар в то же время ощущал ответственность за людей, доверивших ему свои судьбы и следивших сейчас за каждым его движением.
      Временами ему даже хотелось, чтобы противник поскорее показался.
      - Как себя чувствуете? Ничего? - услышал он шепот над своим ухом. К нему наклонился Драницын.
      - Занимайтесь своим делом, - грубо ответил Фролов.
      Бестактность военспеца помогла ему обрести полное спокойствие, точнее говоря, то равнодушие к себе, которое только и позволяет людям овладевать своими нервами в бою.
      Стрельба стихала, переходя от пулеметных очередей в одиночные выстрелы. Кроме того, свист пуль слышался теперь раньше выстрела. Значит, стреляющие находились отсюда не ближе как за две тысячи шагов. Драницын сообщил об этом бойцам.
      - Невидимому, они отходят, - добавил он. - Совершенно ясно, что они случайно наткнулись на четвертый пост.
      Бойцы разом заговорили, стали подниматься. Некоторые даже вылезли на бруствер, хотя это было еще опасно.
      Вернулась разведка. Валерий рассказал Драницыну, что на дороге и в лесу обнаружено много следов.
      - Отряд, надо думать, большой, сейчас он движется краем леса, в сторону железнодорожной линии, - докладывал Валерий. - Четвертого поста нет. Маркин убит. Ивана зарезали. Вот так, ножом! - Сергунько провел ребром ладони по горлу. - Я осматривал подсумок Ивана и винтовку - патронов нет. Пулеметная лента тоже пустая. Только гильзы на сене. Видимо, парень оборонялся до последнего патрона.
      Возле Валерия стоял Андрей с искаженным от волнения, мокрым и грязным лицом. Он сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда петличку от военной куртки, найденную им возле стога, где был зарезан Жарнильский. Подавая ее комиссару, Андрей тихо сказал:
      - Английская...
      - Нет, это не английская, - возразил Драницын, заглянув через плечо Фролова. - Это американская. Видите герб: орел, сжимающий в когтях пучок стрел.
      Бойцы, будто им кто-то скомандовал, придвинулись ближе к военкому, глядя на аккуратно окантованную матерчатую полоску рыжего цвета. Помяв петличку между пальцами, комиссар швырнул ее в грязь.
      Молча стояли бойцы. Они угрюмо глядели на валявшуюся в грязи петличку от чужеземной военной куртки.
      - Что же это такое, товарищи? - вдруг закричал Валерий. - Нам про эту страну говорили, что она самая свободная в мире! Какая же это к черту свобода?! Товарищи, да как они смели? Товарищ комиссар, товарищ комиссар, прерывающимся от волнения голосом повторял он. - Это Америка? Значит, это Америка зарезала ножом нашего Ваню Жарнильского? Какой-то американец очутился вдруг здесь, в глуши... И мы это допустили?
      Фролов отлично понимал состояние Валерия. У него и у самого все бушевало в груди, но когда стоявшие вокруг красноармейцы стали так же, как и Валерий, кричать и размахивать винтовками, он понял, что должен сдержаться.
      - Вы что, малые дети? - сказал Фролов. - Что вы кричите? Не кричать надо, а действовать, как подобает солдатам революции. Как вы думаете: американцев здесь много? - спросил он у Драницына.
      Бледный от гнева и волнения, военспец пожал плечами:
      - Судя по тому, какую возню подняли эти мерзавцы, по-видимому, много. Во всяком случае, гораздо больше, чем нас. И вооружены они неизмеримо лучше нашего. Хотя и уклоняются от боя.
      - Что вы предлагаете?
      - Завязать бой.
      - Правильно, - сказал Фролов. - Нас мало. Но мы на своей земле. Значит, нас больше. Готовьтесь. Будем драться.
      Драницын заявил, что для боя в этих местах необходимы опытные проводники, хорошо знающие лес. Несколько бойцов побежали в Ческую, и через полчаса к Фролову подошел отряд человек в пятнадцать во главе с Тихоном. Это были местные звероловы-охотники, лесорубы, корьевщики. Некоторые из них были вооружены дробовиками.
      Фролову нужно было не больше двух-трех проводников, и он заявил об этом крестьянам.
      - Нет, Игнатьич, уж коли мужик замахнулся, так бьет, - сказал Тихон. Пули у нас - жаканки, как раз по зверю. Кто проводником, а кто и бойцом пойдет, всех бери. Общество просит. Пойдем бить наших ворогов.
      - Ну, спасибо, товарищи, - сказал комиссар. - Для всех найдется место в бою, это верно.
      Затем он обернулся к Валерию и приказал ему как можно скорее распределить добровольцев по взводам.
      Сводный англо-американский батальон находился в трех верстах от Ческой. Случилось это следующим образом.
      Тридцатого июля эскадра интервентов вышла из Мурманска. Тридцать первого часть ее, зайдя в Онежскую губу, высадила в порту города Онеги первый десант. Горсточка красноармейцев в несколько десятков человек, составлявшая здесь городской гарнизон, пыталась оказать сопротивление. Но эта попытка была быстро подавлена огнем с неприятельских судов.
      В то время как эскадра направилась дальше к Архангельску, десантный батальон поднялся по реке Онеге к Подпорожью, а затем и к Ческой, стремясь обогнуть ее и добраться лесами до Вологодской железной дороги. Здесь он и столкнулся с дозорами Фролова.
      Американцев в батальоне было больше, чем англичан. Их общий начальник, полковник Роулинсон, воображал, что ему удастся пройти по тайге, словно по паркету. Стычки с каким-то большевистским патрулем не смутили его. Гораздо больше беспокоила Роулинсона судьба огромного обоза, где было все, начиная от шоколада и виски и кончая шерстяными свитерами. Обоз связывал маневренность: бросив его, Роулинсон успел бы дойти до дороги Ческая Обозерская и перерезать ее. Но полковнику было жалко бросать обоз.
      Когда раздались первые выстрелы, американцы поняли, что бой неизбежен, однако за его исход никто из них не беспокоился. Разведка донесла, что силы большевистского отряда крайне незначительны.
      Полковник Роулинсон, младший сын известной в Чикаго семьи Роулинсонов, попал на русский север неожиданно для себя. Он из-за женщины впутался в скверную историю: растратил штабные деньги и, чтобы как-нибудь выпутаться из положения, продал без ведома своей любовницы ее драгоценности. Все это было так грязно и скандально, что даже высшее американское командование не смогло замять дела. Роулинсону предложили немедленно покинуть Париж и отправиться в экспедиционные войска. Уезжая, он цинично заявлял: "Война - это грабеж, грабеж - это деньги, уж там-то, в этой богатейшей стране, я сделаю свой первый миллион".
      "Вдруг меня еще ухлопают на этом болоте", - подумал Роулинсон, наблюдая начавшийся бой.
      Фигурки, которые он видел в бинокль, приседали на берегу под минометным огнем американцев, прижимались к земле, вскакивали, падали, ползли. Полковник повторял свои приказы. Сейчас работали уже два миномета. Однако крики "ура" и винтовочные выстрелы красных не прекращались. Это начинало беспокоить Роулинсона.
      "Надо отъехать подальше отсюда. Ну их к черту!" - полковник изобразил на лице беспечную улыбку и обратился к длинноногому офицеру-артиллеристу, стоявшему сейчас рядом с ним возле молодых елочек:
      - Ну, Хэнки... Я поеду к резерву. Когда вы здесь, мне нечего делать.
      - Конечно, поезжайте в лес! - Хэнки ухмыльнулся. - Справимся. Очистим дорогу, и все будет замечательно.
      Становилось жарко. Хэнки скинул с себя брезентовое военное пальто, широкое, точно капот.
      Пожав Хэнки руку и неторопливо усевшись на раскормленного гунтера, полковник поскакал в чащу.
      Фролов и Драницын пристроились в большой яме, где когда-то был фундамент и подполье каменного строения. Сейчас от всего этого остались только груда кирпичей и несколько валунов, осевших вместе с почвой. Здесь же находились бойцы из разведки вместе с Валерием, Андреем и стариком Нестеровым.
      Разведка сообщила, что на левый берег реки у Ческой переправились лишь неприятельские пикеты, а основные силы англичан и американцев движутся по правому берегу Онеги к тракту Ческая - Обозерская. Минометы противника работали с прежним ожесточением, и невольно возникал вопрос: следует ли продолжать бой и понапрасну губить силы?
      - Они хотят занять станцию Обозерскую, - сказал Драницын, подавая комиссару чертеж участка, набросанный им на листке из блокнота. - Вот как все это выглядит! Повидимому, они намерены перерезать железнодорожную линию. Посмотрите!
      Фролов взял листок.
      - Перерезать железнодорожную линию? - переспросил Фролов, разглядывая чертеж. - А что ж Архангельск, по-вашему, будет смотреть на это, сложив руки?
      Драницын отвернулся и с горечью проговорил:
      - Простите меня, товарищ комиссар! Я боюсь, что судьба Архангельска предрешена. Если он еще не занят интервентами, так не сегодня-завтра они его займут.
      - Вы с ума сошли! - вскричал Фролов.
      - Увы, нет, - продолжал Драницын тем же тоном. - Для иных целей интервентам незачем было бы забираться в такую глушь.
      Он показал карандашом на то место, чертежа, где была обозначена станция Обозерская.
      - Вот! Здесь пересечь дорогу, захватить ее. Может быть, взорвать пути. И тем самым сделать невозможной эвакуацию Архангельска. Он будет отрезан от Вологды. Вот их план.
      Не только комиссар, но и Валерий, и Андрей, и даже старик Тихон склонились над чертежом. "Ах, ироды!" - пробормотал старик. Валерий и Андрей переглянулись.
      Фролов задумался. Холодный ветер трепал березы. В полуверсте от ямы слышались взрывы мин.
      - Тогда мы ляжем здесь костьми, - сказал, наконец, комиссар.
      - Смелый идет навстречу смерти со шпагой в руках? Вы правы, товарищ комиссар.
      - Да что ты, милый, - заговорил старик. - Ничего не будет! Дьявол лих, зато ангелы добры. Ничего нам не будет.
      От слов старика веяло несокрушимым спокойствием. Комиссар встал и спокойно сказал Драницыну:
      - Да, мы должны не умереть, а победить. Во что бы то ни стало!
      Отряд разделился на две группы. Первая, которой теперь командовал Драницын, оставалась на месте. Фролов со второй группой уходил в лес, с тем чтобы напасть на интервентов с тыла. Услышав взрывы гранат, Драницын должен был сейчас же поднять своих людей в атаку.
      Фролов сбросил шинель и положил по две гранаты в оба кармана штанов.
      - Как только услышите взрывы, начинайте, - сказал он военспецу.
      - Есть, - коротко ответил Драницын.
      - Ну, а ты что? Бери! - весело крикнул Валерий, показывая Андрею на ящик с гранатами. Разведчики были включены в группу Фролова.
      - Все взяли? - обернулся он к бойцам.
      - Все, - послышалось в ответ.
      - Ну что ж, товарищ Драницын, - по-прежнему весело сказал Сергунько. Не поминайте лихом...
      - Пошли! - приказал Фролов.
      Выбравшись вслед за ним из ямы, люди побежали к ручейку, вытекавшему из леса. Ручей был мелкий, с вязким дном. Ложбинка, в которой он протекал, заросла лозняком. Скрытно двигаясь по течению ручья, люди добрались до леса.
      - Туда-от, на горелое пойдем, Павел Игнатьевич, - сказал Нестеров. Сгоревшие елки, - он махнул рукой. - Там ихние посты. Там ироды!
      Полковнику Роулинсону доложили, что к роте, размещенной у лесной тропы А (так американцы называли в своих донесениях одну из таежных просек), направляются бойцы советского отряда. Эта рота имела сто с лишком штыков и растянулась приблизительно на полкилометра. Боевое охранение состояло из постов и нескольких парных патрулей, обходивших просеку, которая таким образом все время контролировалась.
      Почувствовав, что противник намеревается охватить его с тыла, полковник Роулинсон послал из резерва новую роту. Она уже направилась к тропе, но Фролов сумел предупредить события. Его группа вплотную подобралась к американским передовым постам. Комиссар лежал в пятнадцати шагах от одного поста и на таком же расстоянии от другого. Дальше ни ползти, ни прятаться было уже невозможно. Он увидел избушку с разметанной крышей и понял, что там установлен миномет. Кругом слышались голоса американцев. Фролов вскочил, оглянулся и крикнул:
      - Вперед, товарищи!
      Во главе своих бойцов он очутился на поляне, неподалеку от избушки, и швырнул через разметанную крышу связку гранат. Раздался взрыв. Послышались крики, стоны. Американские солдаты бросились бежать. Офицеры, сами не ожидавшие столь внезапного нападения, пытались удержать своих людей, но солдаты не слушались их. Началась паника.
      Тем временем Драницын поднял бойцов в атаку...
      В донесении полковника Роулинсона, которое впоследствии было найдено в Архангельске, весь этот эпизод излагался так:
      "Внезапно у нас в тылу появились совершенно пьяные латыши. С дикими возгласами они стали кидать гранаты. Мы огнем винтовок и пистолетов встретили одуревшую от алкоголя банду. Мой лейтенант Хэнки ликвидировал нескольких. Но, к несчастью, наши минометы бездействовали. Они были повреждены взрывом гранат. Неожиданно появилась новая цепь красных с ручными пулеметами, засыпавшая пулями наших храбрецов. Возникла угроза окружения. Мы вынуждены были отступить. Впредь до получения от разведки точных сведений о силах противника я изменил направление и приказал всему отряду собраться в кулак и уходить в глубь леса..."
      Ветер шумел, взметывая ветви ольхи. Невдалеке от жарко пылавшего костра маячила в темноте фигура с винтовкой. Тут же лежали накрытые брезентом тела погибших бойцов. Завтра утром их должны были похоронить.
      Сидя у костра и задумчиво глядя на раздуваемый ветром огонь, Андрей думал, что и он и Валерий Сергунько могли бы теперь так же лежать под брезентом, как лежат Иван Жарнильский и Петр Маркин. Почему этот мир, существующий десятки тысяч лет, не сумел обеспечить человеку справедливой жизни? Сколько жертв еще понадобится для того, чтобы переделать всю эту бесчестную, бессовестную старую жизнь?
      - Что молчишь? Психология? - насмешливо спросил подошедший Валерий.
      - Нет, я просто думаю... - ответил Андрей и рассказал о своих мыслях.
      Валерий рассмеялся.
      - А я полагаю так... Если бы мне сказали: "Получай сто жизней", - все до одной я истратил бы на революцию. Ей-богу, только силой оружия народ добьется новой, счастливой жизни. Что тут думать? - уже добродушно закончил Валерий.
      Они зашли в ярко освещенную избу Нестеровых. Петухи пропели полночь, но деревня еще бодрствовала. По улицам сновал народ.
      Мелосеев с кнутом в руке стоял возле своего дома, мрачно посматривая на освещенные окна. Калерия распрягла лошадей и завела их во двор, к конюшне.
      Как только первые выстрелы донеслись до деревни, Мелосеев погрузил на телегу два больших сундука, разместил на ней семью, запер свой дом и отправился в лес. Когда бой кончился и все стихло, Мелосеев вернулся. Но дом его был уже занят бойцами.
      Сейчас они перетаскивали с повозок в пустой мелосеевский амбар добытые в бою трофеи: ящики с патронами, мешки с продовольствием. Каптенармус распоряжался, взводный командир Степанов, стоя у распахнутых настежь ворот амбара, что-то записывал себе в книжечку. Боец светил ему фонарем.
      Мелосеев подошел к Степанову.
      - Как же это прикажете понимать, товарищи военные? - глядя себе под ноги, спросил он. - Я теперь не хозяин, что ли? Замок сорвали...
      - Ты будешь бегать взад-вперед, а мы тебя дожидаться! - сиплым голосом ответил взводный. Голова его была забинтована, лицо выглядело от этого еще более суровым. - Потеснись! Дом большой... Или тебе места мало? Хочешь, чтобы раненые наши валялись на земле, как собаки, а ты блаженствовал?.. Да? Ты этого хочешь, кулацкая душа?
      - Батя, - испуганно зашептала Калерия, дергая отца за рукав.
      - Отстань! - злобно закричал на нее старик.
      Он прогнал дочь и уселся на бревнышке, поджидая комиссара. Но когда Фролов появился, у Мелосеева не хватило духа к нему подойти.
      В ночном воздухе разносились перекликающиеся голоса бойцов и деревенских жителей. Вся Ческая, от мала до велика, была взволнована боем.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      В ночь на первое августа губвоенком Зенькович звонил по телефону в штаб Северной флотилии и спрашивал Викорста: закончено ли минирование и приняты ли все другие меры на случай появления вражеских судов? Адмирал заявил, что все решения особого совещания выполнены. Зенькович послал людей для проверки. Ему доложили, что мины расставлены, ледоколы находятся на фарватере и в случае надобности в любой момент могут быть взорваны. Было доложено и о том, что мудьюгские батареи получили дополнительный артиллерийский боезапас и способны выдержать продолжительный бой.
      А через несколько часов Зеньковичу подали рапорт, присланный комиссаром флотилии:
      "Сегодня в шесть часов утра противник показался вблизи острова Мудьюг, в шестидесяти верстах от Архангельска. К плавучему Северодвинскому маяку подошли крейсеры "Кокрен" и "Аттентив", авианосец "Найрана" и транспорт с солдатами морской пехоты. Англичане захватили плавучий маяк и два дозорных тральщика. Советским батареям, находившимся на Мудьюге, было предложено сдаться. Председатель батарейного комитета приказал противнику уйти из русских вод, заявив, что в случае отказа батареи откроют огонь. В ответ на это с английского авианосца были тотчас же спущены четыре гидроплана. Первый из них полетел в сторону Архангельска, остальные три закружились над батареями. Крейсер "Аттентив" малым ходом двинулся вперед.
      Когда крейсер приблизился в Мудьюгу, на береговой сигнальной мачте острова был поднят сигнал: приказываю остановиться. Английские гидропланы стали бросать бомбы. Батарейная команда, обстреляв их из пулеметов и винтовок, отогнала к северу. Крейсер направился вслед за гидропланами и отдал якоря в трех-четырех кабельтовых от острова, заняв позицию, позволявшую ему стрелять по Мудьюгу. В девятом часу утра он открыл огонь. Батарея могла отвечать лишь двумя орудиями, другие были кем-то в последнюю минуту выведены из строя. Гидропланы снова начали яростную бомбежку. В то же время к северной оконечности острова приблизился на лодках английский десант. Солдаты, высадившись в числе двух рот с пулеметами и минометами, также открыли огонь.
      Три метких попадания советских артиллеристов в крейсер не спасли Мудьюга. Защитники его были обречены. Тогда тридцать пять батарейцев, еще уцелевших, несмотря на огонь с неба, с земли и моря, подорвали орудия, а также и пороховые погреба. Столбы дыма взвились над лесными болотами. Батарейцы побежали к югу, где стояли на причалах лодка и небольшой баркас. Моряки и красноармейцы покинули Мудьюг, стараясь попасть в полосу утреннего тумана, стелившегося над волнами Сухого моря..."
      Так в рапорте штаба Северной флотилии описывалась мудьюгская трагедия. Сквозь строчки рапорта, лежавшего перед ним на столе, Зенькович видел героев этого неравного боя. Это были люди в бинтах, с воспаленными глазами, измученные, их форменки и бушлаты были разорваны и пропитаны кровью. Их глаза горели негодованием. Люди кричали: "Измена! Нас предало царское офицерье! Где Викорст? Где Потапов?.. Надо задавить этих гадюк! Надо истребить змеиное гнездо!"
      Тогда же выяснилось, что минные поля, поставленные Викорстом, не взрываются, что ледоколы действительно затоплены, однако не на фарватере, и что они не взорваны, а посредством открытия кингстонов просто погружены на дно.
      Человек, посланный Зеньковичем, так докладывал ему об этом происшествии:
      - Когда я подошел на своем буксире к месту взрыва, вижу, на ледоколах аврал... Подошли лодки и с Мудьюга... Нам кричат: "Уходите, сейчас взрываем!". Тут раздаются отчаянные голоса мудьюжан: "Скорее, товарищи!.. Первый крейсер уже вошел в устье". Я к инженеру-подрывнику, а он тоже кричит: "Уходите, сейчас взрываем!" Мы завели буксир в речную петлю, долго ждали, но взрывов так и не дождались. А когда мы вернулись, нам сказали, что пироксилин оказался испорченным... Ледоколы на моих глазах медленно погружались в воду. Я говорю: "Но вы сдвинулись с места, не там топите". Старший офицер показывает мне приказ командующего, обозначающий место затопления. Я арестовал этого офицера...
      Зенькович позвонил Викорсту. Однако в штабе флотилии никто не отвечал, кроме дежурного. Он позвонил Потапову, но и того не оказалось на месте.
      Ни Викорста, ни всех его сотрудников, ни начальника гарнизона Потапова уже нельзя было найти. Они скрылись.
      Слухи о мудьюгской трагедии проникли в город. Были получены и другие сообщения. Выяснилось, что день тому назад англо-американским десантом занят город Онега, что на Онежский рейд по пути в Архангельск заходила сводная эскадра Антанты и маленький северный городок запылал от ее снарядов. Из Вологды сообщали, что на реке Онеге, в районе Ческой, противник завязал бой с передовыми отрядами Красной Армии и что американский батальон пытается прорваться к Вологодской железной дороге, очевидно, стремясь перерезать ее возле станции Обозерской.
      Все стало ясно...
      Стало ясно, что из города необходимо как можно скорее эвакуировать все, имеющее боевую ценность... Надо беречь силы для будущих боев.
      Началась спешная эвакуация.
      Зеньковичу, как члену президиума исполкома, вместе с Чесноковым, Базыкиным и другими товарищами пришлось спешно организовывать эвакуацию. Составлялись списки на грузы, на людей, которых необходимо было эвакуировать. Решения приходилось принимать буквально на ходу. В этом не прекращающемся ни на одну минуту круговороте дел хоть немного притуплялась та ноющая сердечная боль, которая с утра томила Зеньковича. Каждые четверть часа губвоенком осведомлялся у Чека, как идет розыск Викорста и Потапова. Но все усилия были напрасны. Изменники точно в воду канули.
      В середине дня из Шенкурска пришла телеграмма за подписью Павлина Виноградова. В ней Павлин сообщал, что с белогвардейцами покончено и что в Шенкурске восстановлен полный порядок. Зенькович тут же отправил Павлину телеграмму с кратким изложением архангельских событий. После этого он поехал в Беломорский штаб, куда должны были явиться остающиеся в городе большевики.
      На улицах суетливо гудели машины, тревожно звонил трамвай, кричали, обгоняя друг друга, извозчики. По тротуарам спешили озабоченные, хмурые люди. Не видно было ни одного улыбающегося лица, не слышно было ни смеха, ни громких разговоров.
      У Соборной пристани стояло несколько двухпалубных больших пароходов. К ней непрерывно подъезжали пролетки, автомобили и ломовые телеги, наполненные вещами и грузами. Красноармейцы, цепью рассыпавшиеся возле пристани, проверяли пропуска.
      Напряженная тишина прерывалась только криками возчиков и матросов, переносивших на пароходы ящики с казенным грузом: Пароходы уходили без гудков...
      В Архангельском военкомате было непривычно тихо. Внизу, в комендантской, у дежурных писарей горел свет. У ворот и в подъезде, как всегда, стояли часовые.
      Кабинет был полон народу. Со многими из находившихся тут Зенькович сегодня уже разговаривал. Других видел впервые. Все были сосредоточенны, угрюмы.
      Адъютант Зеньковича и телеграфист военкомата Оленин сидели на корточках возле круглой печки и сжигали секретные документы.
      За письменным столом, пристроившись возле настольной лампы, сидел Потылихин. Ворот его ситцевой рубашки был распахнут. Фуражка сползла на затылок. Покрасневшими от усталости глазами он просматривал только что составленное им воззвание Архангельского комитета партии. Утром оно должно было появиться в газете.
      "Мировая гидра контрреволюции в лице Антанты, в лице английского и американского империализма, - говорилось в этом воззвании, - наносит архангельской организации тяжелый удар. Комитет партии вынужден уйти в подполье, дабы не быть распятым мировыми разбойниками. Товарищи!.. Революция в опасности! Наш долг - всеми силами и средствами спасать ее".
      - Успеют ли дать в газету воззвание? - спросил Зенькович, подходя к письменному столу.
      - Должны успеть, - отозвался Потылихин и, помолчав, добавил: - Я уже обо всем условился с наборщиками.
      Стоявший рядом с Потылихиным Базыкин просмотрел листовку через его плечо и сказал:
      - Вот здесь надо добавить, Максим Максимыч. - Он указал пальцем на место в листовке. - Тут надо сказать о стойкости... Никакой паники!
      Потылихин подумал, качнул головой и быстро дописал несколько фраз.
      Зенькович, прочитав листовку, молча вернул ее Потылихину.
      Оглядев собравшихся, он спокойно и отчетливо проговорил;
      - Товарищи, по решению партийной организации, мы остаемся здесь для подпольной работы...
      - Явок нет, - раздался голос из группы людей, сидевших возле длинного стола.
      - Будут... И явки, и техника, и документы... Все будет! - так же спокойно, только немного повысив голос, сказал Зенькович. - Воля, отвага, расчет, поддержка рабочего класса - вот что главное. Первая явка будет у Грекова, рабочего ремонтных мастерских. Потылихин его знает. Все мы должны разойтись по рабочим отрядам. Распределим силы. Я сегодня же ночью иду на левый берег. Надо прогнать к Вологде еще несколько оставшихся эшелонов. Это раз. Надо подготовить к бою левобережные красноармейские части и моряков, которые должны туда прийти. Это два. Тебе, Базыкин, поручается агитация на заводах и организация явок. Займись этим сейчас же. Ты пойдешь на Маймаксу, - сказал он, обращаясь к Чеснокову. - А мы с Потылихиным съездим сейчас в Соломбалу. В Соломбале рабочие вооружились?
      - Вооружились, - ответил Потылихин.
      - Вооружайтесь и вы, товарищи, - сказал Зенькович и, раскрыв сейф, выложил на стол два десятка револьверов. - Винтовки внизу, на складе. Все ясно?
      - Все, - отвечали коммунисты.
      К Зеньковичу подошли директор одного завода, двое слесарей и старичок, председатель фабричного комитета. Военком помнил их по собраниям городского партийного актива, особенно старичка, члена партии с 1903 года. Тут же, возле стола, стояло несколько человек с Маймаксы. Они были вооружены.
      Пришли работники порта. Чесноков заговорил с ними, отдавая последние распоряжения. Все делалось без лишних слов, в напряженной, строгой тишине.
      - Очевидно, завтра утром будет высажен десант, а сегодня ночью может вспыхнуть контрреволюционный мятеж, - сказал военком. - Надо показать врагу, что мы его не боимся и что на каждом клочке нашей северной земли его ожидает смерть. Завтра буржуазия выйдет навстречу интервентам с хлебом-солью, а мы встретим их выстрелами.
      Говоря это, Зенькович взял из письменного стола две пачки патронов для нагана, аккуратно перевязанных веревочкой, и спрятал их в карман шинели, потом поднял лежавшую на полу винтовку. Он собирался спокойно, не торопясь, точно на время уезжал куда-то.
      Потылихин с невольным восхищением следил за ним. Каждое движение военкома, выражение его глаз, тон, которым он разговаривал, - все было проникнуто непоколебимым спокойствием. Зенькович всегда выглядел аккуратным, подтянутым, решительным солдатом. Сейчас же лицо его казалось одухотворенным особой, внутренней силой. Оно приобрело ту суровую значительность, которая отличает человека, твердо решившего исполнить свой долг до конца.