- А за что их любить? Нация... Еще дед мой у них работывал. Сколько фабрик бывало ихних в Онеге! Известно - лес. Еще с Петра.
      - С Грозного, - сказал Андрей.
      - Нет, милый, с голландца... - поправил его Тихон. - Грозный царь не больно жаловал асеев [Местное прозвище англичан].
      Старик ушел на кухню.
      - Не нравится он мне... - тихо сказал Валерий, проводив старика подозрительным взглядом. - И разговорчикам его я не верю. Все это нарочно, только чтобы к нам подладиться.
      - Зачем ему подлаживаться? - возразил Андрей. - Значит, надо... Тип! Такие типы и встречают англичан колокольным звоном.
      - Врешь! - раздался за стенкой гневный голос, и длинная фигура старика показалась на пороге.
      - Подслушивали? - язвительно спросил Валерий.
      - Да, подслушивал. И за грех не считаю... - не смущаясь, ответил старик. - Не тебе людей судить! Погоди, придет час - хоть мы и темные, может, а рожу-то еретикам назад заворотим...
      - Посмотрю.
      - Посмотришь! Всему своя череда... - проворчал Тихон. - Как в писании: в онь же час и сын человеческий прииде!
      - Не понимаю я вас, гражданин. А то, что кулачье у вас процветает, это мне ясно, - с жаром проговорил Валерий. - Вы мне голову не задурите. Вы с кулачьем и с богом в мире. А я в войне! Я - рабочий класс! Понятно?
      - Понятно... - пробормотал Тихон. Щеки его побагровели. Насупившись, он повторил: - Понятно... Невежа ты.
      Бросив на Сергунько уничтожающий взгляд, Тихон вышел из избы.
      - Нехорошо получилось! - зашептал Андрей. - Только что приехали...
      - Зря вы, товарищ Сергунько, обидели старика, - сказал Драницын, вынимая вещи из дорожной сумки и раскладывая их на подоконнике.
      Он распахнул окно. Свежий воздух сразу ворвался и комнату, наполняя ее запахами сена, скота, болотных трав.
      Из деревни доносились крики бойцов, слышалась команда взводных, ржали лошади, злобно лаяли собаки.
      Отряд Фролова входил в Ческую.
      В избе появился Жарнильский, Андрей подружился с ним в дороге. "Наш Иван-сирота не пролезет в ворота", - посмеивались над ним бойцы.
      - Новоселье, значит? - сказал Иван, сияя улыбкой на запыленном, но, как всегда, веселом и довольном лице. - Слышу, драка, а вина нет... За пустым столом? Что же это вы, братцы?..
      Он не брился с выезда из Питера и оброс густой черной щетиной. Пот грязными каплями струился по широкому лицу, гимнастерка пропотела насквозь. Казенная часть его винтовки была бережно обмотана тряпочкой, через плечо висела пара покоробившихся солдатских ботинок, связанных шнурками.
      Поймав взгляд Драницына, он тоже посмотрел свои черные босые ноги и пристукнул пятками о порог: - Колеса-то как раз мой номер! Не жгет, не жмет, нитрит командир! Ну, где мне прикажете устраиваться? А наш-то взводный, товарищ командир, мерина загнал... Вот уж у него что людям, то и лошадям! Ты скажи ему, Валька!... А здорово мы сегодня отмахали! Так и кругом света обойдешь, не заметишь.
      Он засмеялся.
      - Явился, грохало, - восхищенно сказал Валерий. - Ну, бросай мешок, устраивайся пока здесь. Всем места хватит.
      Драницын, достав полотенце и разыскивая мыльницу, с удовольствием прислушивался к басистому, громыхающему голосу Жарнильского. "Вот это настоящий русский солдат", - думал он.
      Все деревни по нашим северным рекам похожи одна на другую. Люди здесь издавна жмутся к воде. Места у реки людные, а по сторонам глушь. Так и на Онеге-реке.
      Онежский низменный берег с песчано-глинистыми холмами, с отдельными гранитными утесами, с обнаженными скалами на севере, идет к югу, постепенно повышаясь и как будто с каждым шагом все больше и больше закрываясь лесом. Ели словно лезут друг на друга. Береза тоже растет здесь, но трудно ей выдержать студеную погоду. Лишь в июне она зеленеет, но в конце августа уже зябнет, роняя листья. А в сентябре крепкий морозец иногда накинет на нее такой белый саван, что ей уж и не оправиться. Вот сосна, той все равно: болото, песок, камень - она всюду растет. Было бы свету немного. Корень цепкий, что у редьки... Избы, срубленные из кондовой сосны, выросшей на холмах, в бору, на сухом месте, могут стоять столетиями.
      Леса тут полны глухарей. Глухарь (на Онеге его называют чухарь) сидит в лесной чаще, перелетов не делает, гнезд не строит, лишь бы грело кое-когда солнышко.
      В давние времена про эти места сложилась пословица: "Спереди - море, позади - горе, справа - ох, слева - мох". "Одна надежда - бог", - улыбаясь, прибавляли старики.
      Эти леса вековечные.
      Когда тысячу лет назад русские люди потянулись на север, они натолкнулись на темную стену лесов, высоты непомерной - от земли и до неба. Так показалось им... "Ни сбеглому проходу нет, ни удалу-добру молодцу проезду нет".
      Удалые молодцы, новгородцы, шли по рекам, рубили деревни и города, ставили их возле воды.
      Почти половина населения Онежского уезда в прошлом столетии занималась лесом. Остальные брали морского зверя, ловили в реках миногу, на взморье навагу, ладили "плавные" сети для улова семги, "рюжи" для поимки той же рыбы в деревянных заборах, поставленных через Онегу. Осенью, в период ветров, семга шла сюда с моря в спокойные воды.
      Белка, горностай, песец, лиса, куница и заяц были постоянной добычей охотника. Некоторые жители уходили в извод ил на постройку судов.
      Все лесопильные предприятия, лесные фабрики расположились возле устья Онеги. На глубуком рейде часто стояли иностранные пароходы, приходившие сюда за лесом. Из онежского порта, так же как и из архангельского, лес вывозился на английский рынок для разных стран, даже в Африку.
      В девятнадцатом веке англичане поставили в устье Онеги свои фактории и конторы, стараясь с каждым годм все тверже уцепиться за эти места. Они были беспощадными губителями русского леса, варварски уничтожали его.
      Помимо промыслов, крестьяне занимались земледелием и скотоводством. Сеяли рожь, ячмень, овес, коноплю, картофель, горох. Плодородием онежска земля не может похвастаться. Хозяйство вели только для себя.
      Люди Севера привыкли держаться свободно. Наряду с этой привычкой здесь до сих пор были сильын старые, даже древние понятия, соединенные с религией и дошедшие до нового времени через столетия. В этом таежном крае еще жила память о протопопе Аввакуме, и, несмотря на то, что повсюду были православные церкви, многие люди скрытно держались за старую веру и, проклиная патриарха Никона, уважали и чтили только старые церковные книги и старый церковный обряд.
      Таежный лес, болотная ягода, кочковатые торфяные поля, угрюмые люди да извечно холодный ветерок, несмотря на летнее солнце, - вот чем встретила Онега отряд Фролова.
      Бойцы помогали крестьянам. Сельские работы не мешали военным занятиям: рытью окопов, обучению винтовочной и пулеметной стрельбе, метанию гранат.
      Фролов созвал крестьян и бойцов на митинг. Он рассказал им о планах империалистов - американских, английских, французских. Валерий Сергунько произнес горячую речь об опасности, нависшей над таежным краем. Но эти слова многим крестьянам показались странными. Людям не верилось, что даже здесь, в тайге, могут появиться чужеземцы.
      Андрей и Сергунько жили на дворе у Нестеровых. Вечерами, когда Драницына и Фролова не было дома, Андрей сидел в избушке, слушал рассказы старика. Тихон часто покрикивал на Любку, но Андрей понимал, что без нее хозяйство развалилось бы. Всем в доме управляла она.
      Любка порой разговаривала со стариком свысока, и тогда Тихон огрызался - полусерьезно, полуснисходительно.
      Однажды, укладываясь спать на сеновале, Андрей и Валерий разговорились о Тихоне и Любке.
      - Любка - полная хозяйка в доме, - заявил Валерий. - Старик от нее все стерпит.
      - Почему стерпит? - спросил Андрей.
      - Боится, как бы не ушла от него. Несладко старику одному оставаться.
      Сквозь разметанную кое-где крышу сеновала виднелось небо. Тихая ночь как будто приглашала молодых людей забыть о войне со всеми ее тяготами. В такие ночи хорошо поговорить по душам. Но сегодня Сергунько, видимо, не был расположен к разговорам. Он повернулся к приятелю спиной.
      Андрей любил разговаривать с Валерием, хотя каждый их разговор непременно кончался спором. Сильная воля Валерия, резко выраженный характер, полное пренебрежение к тому, что не соответствовало его взглядам, вызывали в Андрее острое чувство недовольства собой. Он пытался утешить себя тем, что если бы его жизнь сложилась так, как жизнь Валерия, то и у него был бы такой же резкий и сильный характер.
      Валерию Сергунько с одиннадцати лет пришлось работать в переплетной мастерской вместе с отцом. Работа была не из легких, но, несмотря на это, Валерий тайком от родителей посещал вечерние классы городского училища и читал революционные книги. Когда в Петербурге стали создавать Красную гвардию, Сергунько одним из первых записался в отряд Нарвского района. Он уже воевал с юнкерами, участвовал в облавах на буржуев, производил обыски, водил контрреволюционеров в Чека на Гороховую, сражался с немцами возле станции Дно, был ранен... Он испытал многое из того, что было еще неизвестно Андрею, и в то же время мог поговорить обо всем: о политике, о стихах, о любви. Суждения его подчас были наивны, но Андрей, искренно полюбивший Валерия, завидовал его прямолинейности, и хотя часто с ним не соглашался, но всегда признавал его превосходство над собой.
      - Ну, давай спать, - сказал Валерий своему новому приятелю.
      В сарай вошла Любка. В просвете распахнувшихся дверей сарая Андрей увидел ее силуэт. Неслышно набрав большую охапку сена, Любка вышла. Валерий привстал на локте и посмотрел ей вслед. То же самое сделал и Андрей. В бледном свете северной ночи фигура Любки казалась еще более тонкой, почти прозрачной. Когда она поднимала на плечо охапку сена, сарафан приподнялся, обнажив белые стройные ноги.
      - Хороша... - вздохнув, сказал Валерий. - Да... В ней есть что-то тургеневское. Валерий усмехнулся:
      - Опять завел свою интеллигентщину! На этот раз Андрей разозлился.
      - Ничего позорного в этом не вижу! - с неожиданным для самого себя раздражением сказал он. - Гораздо хуже быть полуинтеллигентом...
      - Это я полуинтеллигент?
      - Да, ты.
      - А кто виноват?.. - насмешливо спросил Валерий. - Ваш мир, ваш строй.
      - Мои родители не лавочники и не бароны! - взволнованно возразил Андрей. - Я учился на свои собственные трудовые гроши!..
      - Скажите, пожалуйста... Ах, как ужасно! Да ежели бы твой отец имел на руках восемь ртов, не видать бы тебе университета. Тебя поощряли! А я получал подзатыльники... На мои гроши хлеб покупали!
      Чтобы окончательно уничтожить Андрея, Валерий прибавил:
      - Тургенев? Ахи да охи? Нежная любовь? Вот вчера Сенька мне говорил, будто он с ней гуляет.
      - Какой Сенька? - растерянно пробормотал Андрей.
      - Парень из деревни. А в общем, ну тебя к черту!.. Завтра с шести часов стрельба... Это тебе не Тургенев!
      Он снова повернулся спиной к Андрею и через минуту уже похрапывал. Андрей же долго не мог заснуть. "Нет! - думал он.
      Этого не может быть! Врет Сенька... Этого не может быть!"
      Покосы и уборка уже кончились. Клочки сена валялись повсюду. В этом году травы поднялись поздно, вторая половина июля была дождливой и холодной, с косьбой запоздали. Но и за Ческой, в полях, и на лесных опушках теперь уже стояли стога, точно длинные ржаные ковриги. Сараи были доверху набиты сеном. Деревня надежно запаслась кормами для скота.
      По вечерам молодежь гуляла. Вперемежку с деревенскими парнями стайками ходили по улице и бойцы.
      Женщины в праздничных сарафанах либо в сборчатых широких юбках и в пестрых кофтах с узкими рукавами сидели возле изб на завалинках и судачили.
      Однажды вечером Андрей увидел на улице чернобровую полную девушку в кокошнике. Он уже знал, что это Калерия, дочь Мелосеева. После Петровок ее просватали за Сеньку-плотовщика, самого отчаянного парня на деревне. Вскоре ожидалась их свадьба. Люди и вправду болтали, будто до Калерии Сенька бегал к Любке, но Андрей по-прежнему не верил этому.
      Калерия шла с подругами. Вслед за ними плелся Пашка, приятель Семена, босиком и с гармонью. Возле церкви толпился народ. Через раскрытые двери церковного притвора виден был иконостас, озаренный немногими свечами. Из церкви доносился запах ладана, слышны были возгласы священника, пение стариков и визгливый голос Мелосеева, стоявшего на клиросе. Всенощная уже кончалась.
      Гармонист, проходивший мимо церкви, не стесняясь, пел свое:
      По Москве Сенька гуляет,
      Извозчика нанимает,
      Извозчика не нашел,
      Сам заплакал да пошел,
      Ко товарищу зашел.
      Ты, товарищ дорогой,
      Сядь, подумаем со мной.
      Уж я думал, передумал,
      Кого к Любушке послать,
      Кому Любушке сказать,
      Что женюся на другой,
      На богатой, на чужой.
      Калерия обернулась и погрозила гармонисту кулаком.
      - Доехало, - засмеялись бабы на завалинке. - Кошку бьют, невестке наметки дают.
      С выгона показалось стадо. Впереди него неторопливо шел бык с железным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Позади стада брели пастухи в лаптях, с батогами. Стога курились от сырости. Мычали коровы, позвякивали колокольчики.
      За линией окопов, вырытых неподалеку от деревни, отряд выставлял дозоры. Они либо углублялись на две или на три версты в лес, либо подходили к грунтовой дороге, идущей сюда из города Онеги. В этих же местах лежали по канавам секреты. Каждый секрет состоял из двух человек.
      Старшим одного из секретов сегодня был назначен Иван Жарнильский. Вместе с молодым бойцом Маркиным он подошел к ложбинке пересохшего ручья, протекавшего неподалеку от берега реки Онеги. Обменявшись с товарищами паролем и отзывом, они залегли. Жарнильский выкопал в сече пещерку с таким расчетом, чтобы просматривалась дорога и кусок поля за ней.
      Лежавший рядом с ним Маркин зевнул во весь рот и сладко потянулся.
      - Раззевался, как лошадь! - с досадой сказал ему Иван. - Рановато! Нам до полночи тут барабанить. Ты на природу любуйся. Смотри, как хорошо!
      - Вода да кочки... - вяло, со скукой в голосе отозвался Маркин.
      - Ну, и довольно, - сказал Иван. - Для красоты много не надо.
      - Неправильно Драницын дежурство распределил, - сказал Маркин. Отдежурим до полночи, а в четыре опять заступать. Дорога, то да се... Факт, не выспишься.
      - Зато сразу отделаемся. И с колокольни долой. Живи, как хочешь, цельные сутки... Пойдем, Маркин, завтра рыбку половим. Я вчера из проволоки крючки обточил. Славные вышли крючки!.. Ты удить любишь?
      Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цыгарку и подал табак Жарнильскому. Над болотом поднимался густой туман.
      - До костей проймет! - Маркин выругался.
      - Не нравится?
      - Чему тут нравиться? Иван засмеялся:
      - Живи ты легче, Маркин. Солдату, брат, ко всему привычку надо иметь, а ты все ворчишь. Ведь молодой еще... Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом поднимется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок...
      Маркин усмехнулся.
      - Не смейся, Петра. Факт... - Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.
      - Вчера письмо получил от отца... - начал Маркин.
      - Из Питера?
      - Из Питера... Маму, пишет, похоронил...
      Он вдруг стал совсем похож на мальчика. Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:
      - Сюда ляг, бочком! Удобнее... Что поделаешь? Смерть - дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже ни к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.
      Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.
      По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.
      - Видишь? - шепнул Иван. Маркин всмотрелся.
      - Да, это они. Любка с Андреем, - ухмыльнулся он. - А я вот сейчас свистну! Спугну.
      - Не надо. Зачем?
      Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.
      Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Любка тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: "Ну, что ж ты... Так и будем молчать?" Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.
      - А тебе долго учиться-то? - неожиданно спросила Любка.
      - Долго, - невольно улыбнувшись, ответил Андрей. - Года три-четыре, не меньше. Но ведь сейчас вообще не до ученья.
      - Чего же так?
      - Ну, как чего?.. Сама понимаешь, какое сейчас время. Все нарушилось, вся обычная жизнь.
      - И голова не варит? - наморщив брови, серьезно спросила Любка.
      Андрей рассмеялся:
      - Нет, варит... Только я сейчас и думать не могу о своей науке.
      - Ишь ты, - пробормотала Любка. - А ты расскажи-ка, о чем думаешь?
      Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:
      - Пойдем. Скучно сидеть...
      Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.
      - Скучно мне, - сказала она. - Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть, как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит...
      - Это было в семнадцатом году, перед восстанием, - горячо заговорил Андрей. - Отовсюду, со всего города, рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.
      - Значит, правда! - лицо у Любы оживилось. - Николка мой баял, да я не особенно верила... Он будто сказку баял.
      - А мужа ты все-таки вспоминаешь? - после небольшой паузы спросил Андрей. - Любила его?
      - А как же? Только позабывать нынче стала... Прожили-то без году неделю. - Любка задумалась. - Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать... Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, - неожиданно для Андрея прибавила она.
      - А чем же здесь плохо? - спросил Андрей.
      - Здесь?
      Словно недовольная чем-то, Любка закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.
      - Здесь? - тихо повторила она. - Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь?
      - А ты разве жила в городе?
      - Конечно, жила... Я-то ведь вологодская сирота... - она фыркнула. - Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький...
      В глазах Любки, в дрожащих ее ресницах.на маленьких губах опять появилась улыбка. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.
      - Не пора ли домой? - спросил он.
      - Домой? Ишь ты... Сам звал на Онегу... Бесил, бесил, а теперь голову повесил? - Любка засмеялась. - Вот блажной!
      Где-то вблизи зашлепали по воде весла. Из тумана послышались голоса.
      - Кто там торбает, рачий царь? - закричала Любка. - Эй, выходи!
      Все на реке затихло. Любка посмотрела на небо и вдруг опомнилась.
      - Господи, ведь скотина уж давно пришла... - быстро заговорила она. Мне домой надо. Да не осерчал ли ты за смехи мои? Ты не серчай, дружок. Я не в обиду, Андрюша... Ах ты, карандашик!
      Она неожиданно обвила шею Андрея одной рукой, нагнулась и крепко поцеловала его прямо в губы.
      - Вот так-то лучше... - сказала она, улыбаясь.
      - Люба, Люба моя... - повторял Андрей, обнимая ее за плечи.
      - Бегти надо... Пусти-ка, дружок... Ну, пусти теперь, ясно солнышко! прошептала Люба.
      - Куда же ты, погоди немножко, - шептал Андрей, стараясь привлечь ее к себе.
      - Пусти! - властно сказала Любка, вырвалась из его рук и побежала к берегу.
      - Люба! - воскликнул Андрей. Она оглянулась и крикнула:
      - Не ходи за мной!
      Андрей остался один. Ему хотелось смеяться от радости, от необыкновенного, неизвестного ему до сих пор ощущения счастья. В эту минуту до него опять донесся звук шлепающих по воде весел. Из-за кустов ольхи выскользнула лодка. Прошуршав днищем о глину, она вонзилась в берег. Из лодки вышли Сергунько и Сенька-плотовщик. Они прошли мимо, не заметив Андрея.
      "Неужели Валерий прав?.. - думал Андрей. - Неужели так бывает в жизни? Нет, не верю! Все равно... Да, все равно, я люблю ее..."
      Фролов приехал в Ческую ночью. Три дня он провел в Обозерской в связи с переездом туда штаба обороны. Вернувшись в отряд, комиссар узнал, что телеграф из города Онеги уже не отвечает двое суток.
      - Раньше тоже перерывы бывали, Павел Игнатьевич... Линия частенько портится, - успокаивал его Драницын.
      Фролов только что разбудил его, и ему до смерти не хотелось расставаться с постелью. Под черной сеткой, туго завязанной у Драницына на голове, виднелся неизменный прямой пробор.
      - Сколько раз это уже случалось, - зевая, повторил он.
      - Мало ли что когда случается, - недовольно возразил Фролов, Обстановка напряженная. Вы знаете, что было на архангельском берегу?
      И комиссар рассказал, как две недели назад яхта "Горислава" шла по Белому морю и за несколько десятков верст от Архангельска, у пустынного берега, обнаружила морской буксирный пароход. После того как буксир не ответил на позывные, вооруженная группа советских моряков высадилась на берег. В результате за выступами берега был обнаружен и задержан небольшой английский отряд, человек пятнадцать, состоявший из солдат морской пехоты. Люди этого отряда принадлежали к экипажу английского крейсера "Аттентив".
      - Мне говорили в штабе, - прибавил Фролов, - будто в этой схватке здорово показал себя Павлин Виноградов...
      Наступило молчание.
      - Щупают нас полегонечку, Павел Игнатьевич... Вот и все! Обычная история...
      Пыльный и грязный, все еще не раздевшись с дороги, комиссар угрюмо сидел за столом. Его черная морская фуражка была сдвинута на висок. Он беспрерывно курил. В кадке с фикусом уже торчало несколько окурков.
      - Вот что, - сказал Фролов. - Вызовите Сергунько с несколькими разведчиками и приготовьте лошадей... Я сам поеду в Онегу. Все-таки надо узнать, в чем дело.
      Комиссар вызвал к себе и старика Нестерова.
      - Вы человек здешний, Тихон Васильевич, - сказал он ему. - Места знаете... Народ знаете. У вас, наверное, много знакомых?
      - Целая волость! И в придачу уезд... - старик усмехнулся.
      - Поможете нам?.. Надо срочно узнать: что за Порогами?
      Старик прищурился, затем внимательно оглядел Фролова и Драницына:
      - Эка диковина! Я так понимаю, на фронте какое-нибудь происшествие...
      - Да, - коротко ответил комиссар. - Онега не отвечает двое суток.
      - Ладно, - спокойно проговорил Тихон после некоторого раздумья. Конечно, проверка требуется... Поеду!.. Спасибо тебе, Павел Игнатьевич, что в кошки-мышки со мной не играл! Я. тебе тоже прямо все объявляю. Ты по чести, по совести. И я тоже. Едем! Только уговор! Больше двух парней не бери. А так, в форменном виде обделаем. На лодке отправимся?
      - Нет, верхами. Только, Тихон Васильевич, молчок. На деревне никому ни слова. Нечего волновать народ прежде времени.
      - И правда, ни к чему, - согласился старик. - Когда ехать-то?
      - А чего ждать? Сейчас и поедем. Чувствуешь, Тихон Васильевич, как я тебе доверяю?
      - Чую, Игнатьич.
      - Не подведешь?
      - Спаси бог.
      - Эка носит тебя нечистая сила! Куда уходишь? - сказала Любка Тихону, когда он поднял ее с полатей.
      - Не твое дело. Запали огонь. В лес по делу едем. Поняла? Где одежа? Давай, пошевеливайся. Чего глаза лупишь? С парнями еду.
      Любка вынесла охапку платья и кинула старику, все еще с недоумением глядя на него:
      - Вот кафтан. Годится? Драницын послал связного за Андреем.
      - И Андрей едет? - спросила Любка у Сергунько, который уже сидел возле печи, ожидая распоряжений. - Вот дела чудны? Что же вы раньше не упредили? Я бы вам шанежек в дорогу напекла.
      - И без шанежек ладно, - проворчал старик. - Некогда.
      Все собрались у стола.
      В деревне не было заметно ни огонька, ни человека. Песни давно затихли, все будто вымерло. С реки ползли хлопья тумана. Ночь была яркая, голубая.
      За окнами уже слышались голоса бойцов, всхрапыванье коней, звяканье поправляемых стремян.
      В избу вошел Андрей.
      - Гранаты брать? - шепотом спросил он у комиссара.
      Фролов утвердительно кивнул головой. Голоса возле избы зазвучали громче.
      - Нельзя. Говорят тебе, сейчас уезжают, - слышался чей-то упрямый голос. - Не было приказа допускать.
      - Остолоп ты, больше ничего! - с возмущением крикнул кто-то. Фролов узнал голос взводного командира Степанова.
      Тотчас в избе появился и сам Степанов, человек лет тридцати, кузнец с Путиловского завода. Он не знал как следует ни строя, ни уставного обращения и одинаково держался и с бойцами и с начальниками. Вразвалку подойдя к комиссару, Степанов передал ему телеграфный бланк.
      - Сейчас принято, Игнатьич. Из Обозерской! - сиплым голосом сказал он. - Я полагаю, срочно.
      "Город Онега занят англичанами, - прочитал Фролов. - Наши отступили на Ческую". Дальше шло распоряжение Семенковского о принятии мер, - Я словно чувствовал! - сказал Фролов, передавая бланк Драницыну.
      - Но где же красноармейцы Онежского гарнизона? - прочитав телеграмму, сказал военспец. - Что за штатская неточность? Вот теперь нам действительно надо высылать разведку. Но уже без вас, товарищ комиссар. Сейчас я покорнейше прошу вас не оставлять отряд.
      - Разведку надо выслать немедленно, - сказал Фролов.
      Валерий получил от Драницына последние инструкции и карту. Комиссар и Драницын вышли на крыльцо, чтобы проводить разведчиков. Побледневшая Любка выбежала вслед за ними.
      - Ангелы с тобой, - шепнула Любка Андрею, стоя возле лошади, на которую он с трудом вскарабкался.
      Валерий засмеялся. Тихон сердито посмотрел на него.
      - Ну, помолясь? - сказал он, вскакивая на серого, костистого мерина. Мерин запрыгал под ним, но старик умеючи успокоил его и, подъехав к Фролову, деловито проговорил:
      - Не по тракту поедем, а правым берегом, для скрытности. Места мне известные. Там бакенщик живет, Елкин, старый приятель. Такого мужика и в апостолах не было. Дошлый, все знает.
      - Осторожнее, Тихон Васильевич! Не забирайтесь далеко. Мне нужны только сведения.
      - Ничего. Дьявол лих, да мы смелы! - крикнул Нестеров и, ударив лошадь каблуком в брюхо, погнал ее первой.
      Вслед за ним поскакали по глинистому спуску к переправе Андрей и Валерий. Стук копыт гулко раздавался в ночной тишине.
      - А ведь лихой мужик, - сказал военспецу Фролов, вернувшись в избу.
      - Да, старая служба!.. Спать будете, Павел Игнатьевич? Надо все-таки спать!
      "Да, конечно, надо спать", - подумал комиссар.
      Бойцы продрогли до костей. Смена действительно оказалась очень тяжелой. Серый густой туман по-прежнему поднимался над болотом. Тучи шли так низко, что почти задевали верхушки деревьев.
      "Ничего, - утешал себя Жарнильский. - Через три часа задам храповицкого".
      Ему хотелось говорить, чтобы отвлечься, рассеяться. Однако он молчал, чутко прислушиваясь к каждому шороху.
      Вдруг лицо его застыло. Ему показалось, что кусты лозняка, темневшие шагах в двадцати от дороги, вздрогнули.
      Тотчас вслед за этим из кустов появились какие-то темные фигуры. До Жарнильского донеслась чужая речь. Первым его движением было - не медля ни секунды, открыть огонь. Но темные фигуры быстро спрятались в кустах, стрелять же впустую, по мнению Жарнильского, не стоило даже для сигнала тревоги.
      - Видел? - шепотом спросил он Маркина. Тот молча кивнул.
      - Ползи скорей, сообщи нашим, - приказал Жарнильский.
      Маркин, плотно прижимаясь всем телом к земле, пополз к берегу Онеги. Там находился секрет второго поста.
      "Лишь бы Маркин скорей добрался", - лихорадочно думал Жарнильский и в ту же минуту опять увидел появившуюся из кустов темную фигуру. Вспыхнувший на мгновение электрический фонарик осветил погоны, военную куртку, круглые, точно сосиски, усы. Затем чужеземный солдат, стоявший на дороге, громко позвал своих товарищей, которые еще прятались в кустарнике. "Как нахальничают! - с ненавистью подумал Иван. - Будто к себе приехали!"
      Ни о чем больше не размышляя, он прицелился и выстрелил. Чужеземный солдат с криком упал. Над болотом раскатилась пулеметная дробь. Так начался этот бой.
      - Выстрелы, слышите, выстрелы! - закричал комиссар, внезапно проснувшись.
      Он вскочил и торопливо оделся. Вслед за ним сорвался с койки Драницын, натянул брюки и подбежал к окну.
      Небо посветлело, приближался рассвет.
      "Стреляют!" - разнеслось по деревне. Заспанные люди, накинув на себя кое-какую одежду, выскакивали из домов. По улице, перекликаясь, бежали бойцы с оружием. Ревел скот, в неурочный час выгнанный из хлевов. Бабы препирались с мужиками: в каком лесу его прятать? Комиссар и командир выбежали на улицу. Перед Фроловым мелькнуло испуганное лицо Любки. Затем точно из-под земли появился Сергунько, ведя на поводу взмыленную лошадь. Тихон в мокром кафтане, без шапки, понурив голову, стоял посередине двора. Рядом с ним стоял мокрый с ног до головы Андрей.
      - Вы как здесь очутились? - закричал на них комиссар.
      Андрей сбивчиво рассказал, что на шестой или седьмой версте от Ческой из лесу вышел охотник и сообщил, что по левому берегу движется какой-то иностранный отряд.
      - Мы, конечно, переправились туда. Жители подтвердили.
      - Я решил ворочаться, - сказал Сергунько, глядя попеременно то на комиссара, то на военспеца. - Мы поскакали...
      - На Онежской дороге вы не были? - перебил его военспец.
      - Нет. Мы ворочались берегом.