Двое сидели в креслах. Третий примостился сбоку на диване. Молодой, опрятно одетый морячок, черноволосый, с очень смуглым красивым лицом, беспокойно ерзал в кресле и теребил в руках бескозырку с ленточкой "Аскольд".
      Крейсер "Аскольд" стоял на Мурманском рейде. Предательство Юрьева и измена офицеров привели к тому, что этот корабль оказался в руках англичан. Часть матросов еще месяц назад сумела скрыться из Мурманска и, добравшись до Архангельска, перешла на корабли Северной флотилии. К числу этих моряков принадлежал и молодой матрос Иван Черкизов.
      Другой моряк, тонкий, худощавый, сидел, опустив голову. Его офицерский китель с серебряными пуговицами сильно выгорел. На плечах, где раньше были погоны, виднелись две широкие полоски.
      Когда Павлин вошел, худощавый моряк встал и представился:
      - Бронников.
      Павлин понял, что это старший.
      - Слушаю вас, товарищи! Прошу садиться! По какому делу?
      - От имени всех военморов! Насчет угля и хлеба! - с задором отрапортовал молодой матрос.
      - Погоди, Ванек... - остановил его Бронников.
      - Хотите помочь? Ускорить отправку эшелонов?
      - Нет, совсем не то... - Бронников опять встал и как будто приготовился к докладу. - Совсем наоборот! Хлеб отгружается. А что будет есть население? Отгружается уголь, а на чем пойдет наш Северный флот? Как поведем суда?
      - Чего же вы хотите? - спросил Павлин.
      - Чтобы ни хлеба, ни угля не отправлять! - запальчиво ответил вместо Бронникова Иван Черкизов.
      Павлин внимательно посмотрел на него и обратился к Бронникову:
      - Вы бывший офицер?
      - Да. Я бывший прапорщик флота. Но прежде всего я большевик.
      - Видите, в чем дело, товарищи... - тихо проговорил Павлин, закуривая и кладя на стол открытый портсигар. - Я вас отлично понимаю. Но... но ведь то же самое помят меньшевики и эсеры. Вопят все, кто хотел бы задушить советскую власть...
      Молодой матрос попробовал было вскочить, но Бронников остановил его.
      Павлин поглядел на "аскольдовца".
      - Ты, друг мой милый, сам не ведаешь, что творишь. Я верю в то, что ты парень честный. Но честностью твоей пользуются сволочи.
      Бронников переглянулся с матросами. Я говорил, что объективно выходит так.
      - Именно так!.. - подтвердил Павлин. - Такие заявления на руку нашим врагам. Уголь нужен питерским заводам. Эти заводы готовят сейчас вооружение. Для фронта!.. Ясно? В море вы не пойдете ни сегодня, ни завтра. Какое море? Надо суметь удержать берег в своих руках. Уголь будем отправлять! Теперь о хлебе... Питер, рабочий Питер сидит без хлеба. Там голод. Самый настоящий голод. А мы разве голодаем? Вы голодаете? Зачем же этот крик? Кому он на руку?
      Моряки притихли.
      - Кроме того... - продолжал Павлин. - Вы - краса и гордость революции. Так вас называет Ильич. Разве вы не чувствуете, каково нынче положение города? Мы должны все держать на колесах... или на плаву, на воде. А как же иначе?
      Бронников снова встал.
      - Я вас прошу, товарищ Виноградов!.. Приезжайте сегодня к нам в экипаж... Побеседовать. Это необходимо.
      Встал и Ванек Черкизов.
      - Хоть на полчаса, товарищ Виноградов!.. Я, как организатор молодежи, прошу вас. У нас много хороших, настоящих ребят. Крепко, революционно настроенных. Ну, и путаники есть. Помогите разобраться.
      Павлин невольно улыбнулся:
      - А ты, Черкизов, давно среди молодежи работаешь?
      - Давно, - ответил тот. - Шестой месяц.
      - Коммунист?
      - Я еще молодой коммунист, - сказал Черкизов зардевшись.
      В разговор вмешался третий моряк, молча сидевший
      на диване.
      - Эсеры и меньшевики крутят. Проще говоря, дурачат массу. Надо разобраться, товарищ Павлин. Нам одним с ними не справиться. Непременно приезжайте! Они и нам башку крутят. Как приедете, вызовите боцмана Жемчужного. Это я! Я вас и проведу, куда надо.
      Обещав приехать в экипаж, Павлин проводил моряков до двери своего кабинета. Бронников простился с ним
      последним.
      - Решительней, смелей держитесь! - пожимая ему руку, сказал Павлин. Вы большевик и командир! Не забывайте об этом.
      Отпустив моряков, Павлин Виноградов поехал в штаб Беломорского военного округа.
      - Опять из Шенкурска неприятные известия, - сказал Зенькович, встречая Павлина внизу, на лестнице штаба. Он тоже только что прибыл в штаб.
      - Значит, Попов ничего не сделал?
      - Черт его душу знает! - с раздражением отозвался военком. - Не то растерялся, не то...
      - ...мерзавец! - договорил Павлин. - Лево-эсер... Этим все сказано! Напрасно его послали!
      Несколько дней назад при проведении мобилизации в Шенкурске вспыхнул белогвардейский мятеж. Члены уездного исполкома заперлись в казарме и в течение четырех дней отстреливались от белогвардейцев. В Шенкурск срочно выехал представитель губисполкома Попов. Вскоре он телеграфировал, что "все в порядке".
      - Однако, по моим сведениям, там далеко не все в порядке, - волнуясь, вопреки своему обыкновению, рассказывал Зенькович. - Попов вступил в переговоры с врагом. Белогвардейцы будто бы обещали личную неприкосновенность тем, кто сдастся. Попов уговорил исполкомовцев сдаться, они вышли... И, конечно, тут же были арестованы и отведены в тюрьму.
      - Это же провокация! - возмутился Павлин. - Такого "представителя" следует попросту расстрелять. Я возьму людей и сегодня же ночью сам выеду в Шенкурск. Я уверен, Андрей, - горячо продолжал Павлин, - что там орудуют не только эсеры... Нет! За их спиной прячется вся эта дипломатическая сволочь, которую мы терпим в Архангельске. Это же матерые шпионы! В особенности американский посол Френсис. Ты обрати внимание на его елейную улыбку. Это улыбка мерзавца. За ней кроется патентованный убийца. Ему ничего не стоит вонзить тебе нож в спину. Ему ненавистна советская класть! Да и британский посланник Линдлей не лучше... Такой же подлец... Это их работа... Нет, надо их гнать. Недаром они прибыли сюда из Вологды...
      - Если бы они объявили войну, тогда разговор Пыл бы проще.
      - Как же! Держи карман! Нет, Андрей. Они действуют из-за угла, как грабители. Завтра же надо связаться по прямому проводу с Москвой, получить санкции н гнать их отсюда. Довольно! К черту!
      Павлин и Зенькович поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в один из кабинетов штаба.
      В просторной комнате собралось много народу. Здесь были военные власти города: начальник гарнизона Потапов, тяжеловесный круглый военный в длинном френче; командующий флотилией адмирал Викорст, сутуловатый пожилой моряк с утомленным, бледным лицом и спокойными движениями уверенного в себе человека; военные специалисты; сотрудники штаба. Был здесь и начальник штаба Беломорского военного округа, подвижной, нетерпеливый Самойло, бывший генерал, - оглушительный бас его гремел на всю комнату.
      Но еще больше было штатских. На совещание собрались почти все руководители партийных и советских организаций города. Они сидели вокруг длинного стола, покрытого зеленой скатертью, разместились на подоконниках, заняли стулья, расставленные вдоль стен.
      На ходу здороваясь с собравшимися, некоторым крепко пожимая руку, другим издали кивая головой, Павлин увидел и своих друзей: маленького, коренастого Потылихина в коротком морском пиджаке; высокого, плотного Чеснокова с повязкой на глазу; живого, вечно озабоченного, шумного Базыкина в светлом, летнем костюме и в синей косоворотке с раскрытым воротом, открывающим полную белую шею. Тут же он увидел и скромнейшего человека, доктора Маринкина, главного хирурга морского госпиталя, заведующего культурными делами города. Пощипывая пушистые усы, Маринкин что-то с ожесточением доказывал своему соседу - молодому военному, судя по выправке, бывшему офицеру, - который слушал его в пол-уха, оглядываясь по сторонам.
      - Здравствуй, дружок, - сказал Павлин, дотронувшись до плеча Маринкина.
      Доктор радостно оглянулся. Павлин, садясь на председательское место, ответил ему улыбкой. Зенькович сел рядом с Павлином.
      Павлин открыл заседание. Сначала были выслушаны доклады губвоенкома и генерала Самойло. Затем начал докладывать Потапов.
      Павлин слушал внимательно, иногда вскидывая на Потапова глаза и точно следя за его резкими и размашистыми жестами. Когда этот бывший царский полковник, присланный в Архангельск главкомом из Москвы, усиленно жестикулируя, стал говорить о том, что интервенты, обязательно просчитаются, Павлин вдруг перебил его быстрым вопросом:
      - Почему вы так уверены в этом?
      Потапов покраснел.
      - Нас не возьмешь голыми руками. Молодая Красная Армия - надежная защита. Войска, охраняющие Летний берег и побережье Солозского селения, отлично несут свою боевую службу. Да вот, к примеру, совсем недавно в узкой лощине у села Солозского мы поймали двух английских шпионов с картами. Все силы, товарищ Виноградов, расположены так, что Архангельск стоит сейчас как бы за колючей изгородью штыков. Я сделал все, что было возможно.
      - Все это фразы, товарищ Потапов, - поморщившись, снова перебил его Павлин. - Вот в докладе товарища Самойло были конкретные предложения... Также и в докладе Зеньковича, а вы говорите общие слова. Дайте нам цифры... количество бойцов, дислокацию частей, боевой запас...
      Потапов смутился.
      - Я полагал, что этому мы посвятим специальный доклад на президиуме губисполкома.
      - Специальный доклад? - переспросил Павлин. - Здесь находятся руководители городских партийных организаций, представители масс, представители советской нласти. Они предъявляют к военным специалистам, находящимся на нашем совещании, ряд категорических требований. Сейчас, а не потом! Что вами предпринято для укрепления обороны Архангельска?
      - Слушаю-с, - сказал Потапов. Он взял портфель, вынул из него бумаги и, поминутно заглядывая в них, стал докладывать о состоянии архангельского гарнизона.
      ...Выслушав его сообщение, Павлин встал и обвел глазами собравшихся.
      - Товарищи... - тихо начал он, но тотчас повысил голос и заговорил громко и горячо, с негодованием посматривая на Потапова. - Сейчас, после кемских событий, о которых вы все знаете, странно было бы успокаивать себя. Самоуспокоение - не в духе большевиков. Я буду говорить резко и прямо: положение тревожное... Вспомните нашу поездку к товарищу Ленину!.. Вспомните разговор с товарищем Сталиным по прямому приводу, когда товарищ Сталин поднял вопрос о разгрузке Архангельского порта.
      Вспомните, что товарищи Ленин и Сталин неустанно следят за всеми событиями на Севере; они призывают нас укреплять оборону, чтобы дать надлежащий отпор чужеземным войскам. Вспомните, сколько было указаний, распоряжений, приказов чю всем вопросам обороны за последние месяцы... Еще с марта, товарищи! А ведь сейчас у нас июль. И что же? Выполнили мы все эти указания так, как следовало? Нет!.. А если и выполнили, так не с той быстротой, не с той энергией, какие от нас требовались.
      Я скажу больше, - с горячностью продолжал Павлин. - Даже после захвата англичанами Кеми некоторые наши товарищи еще недостаточно учитывали ту опасность, которая грозно надвигается на советский Север. Были среди нас такие беспечные люди? Были.
      Вчера наша делегация, ездившая в Кемь, представила отчет исполкому о кемских событиях. Что творится в Кеми? Здесь, в Архангельске, сидят господа послы, представители Америки и Англии, господа френсисы, юнги, нулансы и линдлеи... Эти господа выехали из Питера, там им было неудобно... Переехали в Вологду. И Вологда также им не понравилась. Они, видите ли, недоумевают, они улыбаются нам своими дипломатическими улыбками. Они говорят о нейтралитете, о добрососедских отношениях! А что на самом деле? Там, в Кеми, их солдаты ведут себя как завоеватели. Там льется кровь! Там попраны все человеческие и гражданские права. Там расстрелы, тюрьмы, произвол, насилие... Там гибнут советские люди!
      Положение очень тревожное, - повторил Павлин. Капельки пота выступили у него на лбу, губы твердо сжались. Он взмахнул рукой: - Сегодня мы должны сказать: "Коммунисты, рабочие, крестьяне, под ружье..." Все находившиеся в кабинете насторожились. Павлин подошел к карте, которая была разложена на столе.
      - Ведь и Архангельск, и Северная Двина, и Мудьюгские укрепления каждую минуту могут стать боевыми участками, фронтом... Я согласен с тем, что говорил Зенькович. Мобилизация пяти возрастов, провести которую обязало нас июльское приказание товарища Ленина, осуществлена на местах без должной разъяснительной и организационной работы. Пример: шенкурский мятеж... Чьих рук это дело? Белогвардейцев, эсеров, английских и американских шпионов. С ними надо покончить. Надо действовать не разговорами, а железной метлой!.. Надо расстреливать предателей!
      - Совершенно верно, - сказал Потапов, не подымая головы. - Надо усилить политконтроль и работу трибунала.
      Павлин мельком посмотрел на стриженый затылок Потапова, оглядел лица товарищей, слушавших с неослабным вниманием.
      - Промедление сейчас, действительно, подобно смерти, - резко сказал Павлин, и голос его отчетливо прозвучал в напряженной тишине. - По существу у нас нет даже времени на разговоры. Все последние распоряжения товарища Ленина, касающиеся береговой охраны и береговой обороны - минирование, устройство преград на фарватерах, - должны быть выполнены в самый кратчайший срок.
      Он сел.
      - По этому вопросу прошу доложить адмирала Викорста, - хриплым от только что пережитого волнения голосом сказал Павлин.
      Викорст провел рукой по едва прикрывавшим лысину прилизанным волосам, подошел к столу и остановился у карты. Взяв карандаш и проведя им линию от Архангельска до острова Мудьюг, адмирал неторопливо доложил о количестве боеспособных кораблей, о подготовленности экипажа, о количестве и качестве морской артиллерии.
      - Но самое главное, - напыщенно провозгласил адмирал, - дух русского флота. Военное положение в тысячу раз повышает нашу ответственность. Нам трудно... Я скажу честно, очень трудно. Но если противник рискнет подойти к Архангельску, мы встретим его жестоким огнем. Здесь не Мурманск и не Кемь, товарищ Виноградов... - многозначительно подчеркнул адмирал.
      Павлин из-под ладони смотрел на него и думал: Черт возьми, кто ты? Как заглянуть тебе в душу? Можно ли тебе верить?"
      Но голос адмирала звучал твердо и как будто искренне, лицо сохраняло холодное, энергичное выражение; серые, уже старческие глаза уверенно смотрели на Павлина. Всем своим видом этот человек как бы говорил, что там, где действует он, опытный моряк, старый и честный служака, нет места никаким сомнениям и не может быть никакого просчета.
      - Вот линия береговых укреплений, - докладывал Викорст, показывая на карту. - Она в полной готовности. Беломорская флотилия также готова к бою... Можете справиться у комиссара флотилии... Суда в отличном состоянии.
      Он снова показал карандашом на охраняемый район:
      - Вот линия обороны!.. Смотрите, как широко она раскинулась: на севере - от острова Мудьюг, на востоке - от озера Ижемского, на юге - до Исакогорки, на западе - до Кудьмозера и селения Солозского... Пожалуйста, убедитесь!
      Потапов встал со своего места и заявил, что он своей головой отвечает за исправное состояние всех указанных Викорстом боевых участков.
      - На суше... А с моря? - спросил Павлин. Адмирал прямо взглянул ему в глаза:
      - Я повторяю, товарищ Виноградов, что с моря Архангельск неуязвим. Как вам известно, город отстоит от устья в шестидесяти верстах. Это - немалое расстояние. Фарватер чрезвычайно узкий. Пусть только кто-нибудь сунется! Мы их разобьем поодиночке на первых пяти милях, даже если они пройдут остров Мудьюг. А ведь там батареи, там прекрасные блиндажи. Да что вы, товарищи!.. - негодующим тоном воскликнул Викорст. - Прежде всего это невозможно... Мудьюг - надежная защита всей Двинской губы. Прошу не сомневаться, флотилия с честью исполнит свой долг!
      После этого торжественного заявления у многих стало легче на душе.
      - Но я все-таки предлагаю минировать устье Двины и взорвать маяк на Мудьюге, - сказал Виноградов. - Он будет служить противнику ориентиром...
      - Я поддерживаю предложение товарища Виноградова, - заявил Зенькович. Без маяка вход на Двину для неприятельских судов будет затруднен. А если мы перегородим фарватер минными полями, тогда прорваться на Двину будет еще сложнее! Эта мера самая действенная.
      - Правильно! Так и надо сделать! - послышались голоса среди присутствующих.
      - Есть! Будет сделано! Завтра же мы начнем минирование, - сказал адмирал, садясь на свое место. - Но маяк, товарищи, - это большая ценность... Я не уверен в том, что его стоит взрывать. Иностранцы имеют, конечно, свои точные морские карты... Фарватер в Двинской губе известен даже капитанам частных коммерческих судов... При чем же тут ориентир?
      Он снисходительно улыбнулся.
      - Хорошо, - сказал Павлин, переглянувшись с губвоенкомом. - Я предлагаю усилить артиллерию как на Мудьюге, так и на судах флотилии.
      - Есть, будет сделано! - повторил адмирал.
      - Я предлагаю еще и другое!.. - вдруг раздался в тишине чей-то прокуренный окающий голос.
      Маленький коренастый человек в черном морском пиджаке поднялся из-за стола.
      - Кто это? - шепнул Викорст на ухо своему комиссару.
      - Потылихин, руководитель соломбальской организации большевиков, ответил тот.
      - Я старый речник и старый моряк, - заговорил Потылихин. - И то, что я скажу, не только мое мнение. Мы Белым морем солены да в Белом море крещены. Нам, старым поморам, каждый камешек в нем известен!..
      Он крепко сжал в руке свою потрепанную фуражку с белым полотняным верхом и черным муаровым околышем, на котором блестел якорек.
      - Не от себя только, а от беломорских моряков вношу предложение: взорвать три старых ледокола и утопить их на фарватере... В рядок! Вот это будет средство! Тогда никакому черту-дьяволу, никакой Антанте не пройти без подводных работ. А подводные работы под огнем не проведешь! - прибавил он. Не дадим!
      На худом загорелом лице Потылихина сверкнули прищуренные ярко-голубые глаза.
      - Ручаюсь, товарищ Виноградов... Ручаюсь! - сказал он, взмахнув рукой с зажатой в ней фуражкой.
      Павлин обратился к Викорсту:
      - Ваше мнение?
      - Мое мнение? - медленно проговорил адмирал. - Жалко кораблей... Хоть и старье, а жалко... "Уссури"... "Святогор", "Микула"...
      - А нам разве не жалко?! - воскликнул Потылихин. - Я в молодости плотником плавал на "Микуле"!.. Разве у меня не болит душа?!
      - Кончено! - твердо сказал Павлин. - Так и сделаем.
      - Да, вы правы. - Викорст снова встал. - Есть! Я с тяжестью в сердце соглашаюсь на это. Не скрою от вас, товарищи. Но если враг будет угрожать Архангельску, я потоплю ледоколы... Ваше приказание будет в точности исполнено.
      После совещания Павлин отправился в Соломбалу на матросский митинг. Оттуда заехал проститься с женой, поцеловать сына и уже на рассвете, в третьем часу ночи, был на пристани...
      Зенькович провожал Павлина. Собственно говоря, ночи не было. На востоке горела длинная золотистая полоса.
      У пристани покачивался большой быстроходный буксирный пароход "Мурман". На нем тихо работали машины, уютно светились окна в палубной надстройке. Небольшой отряд был уже размещен на пароходе, в трюмном помещении.
      Павлин уезжал в Шенкурск. Кроме Зеньковича, его провожали Потылихин, доктор Маринкин и Чесноков. Здесь же стоял Базыкин.
      Разговор и на пристани шел только о военных делах. Маринкин говорил о том, что его морской госпиталь в случае надобности может быстро перестроиться на военный лад. Базыкин, руководивший архангельскими профсоюзами, рассказывал о своей военно-агитационной работе на лесных заводах Маймаксы.
      - Это хорошо, что вы вплотную взялись за организацию рабочих отрядов, сказал Павлин, обращаясь к Базыкину. - Здорово откликнулись твои профсоюзы!..
      - Рабочая масса откликнулась, Павлин Федорович, так и надо было ожидать! - с гордостью ответил Базыкин. - На Маймаксе уже собрался отряд в четыреста штыков... И в Соломбале тоже... Зенькович знает!
      - Да, я видел их... Боевые ребята! - подтвердил губвоенком.
      - Военное обучение начато? - спросил Павлин.
      - Да, уже обучаются.
      - Но в первую очередь, - сказал Павлин Зеньковичу, - ты должен следить за комплектованием армии. Не спускай глаз с военспецов. Главное сейчас следить за точным выполнением всего, что мы сегодня постановили. Это - самое главное!
      Он обнял Зеньковича, простился с друзьями и быстрыми шагами прошел по трапу на пароход, поднялся по лесенке на капитанский мостик и скрылся в рубке.
      - Счастливо, Павлин! - крикнул Маринкин и, сняв шляпу, помахал ею.
      Павлин появился в окне рубки.
      - Спасибо, Маринкин!.. - крикнул он. - Спасибо, товарищи! До скорой встречи, Андрей!
      Буксир отвалил от пристани.
      Павлин видел, как машут ему с пристани Зенькович и Базыкин. Машет и Чесноков, молчаливый, сильный человек... "Справится ли он? - спросил себя Павлин. - На совещании Чеснокову была поручена эвакуация ряда учреждений в Вологду, в Тотьму, в Великий Устюг... Справится!.. Плечи старого грузчика выдержат и не такое... Славный, смелый человек!"
      "Мурман" набирал ход. Друзья Павлина еще стояли на пристани, но теперь были видны только их силуэты. Наконец, и пристань скрылась за цепью пароходов и парусных шхун, стоявших у причалов правого берега.
      Утренняя, свежая волна покачивала плоскодонный буксир. Небо жемчужно-молочного цвета уже озарилось на востоке. В утренней дымке промелькнули рыбачьи хижины, сараи, избы и дома Исакогорки. Перед глазами Павлина раскинулся мощный, величественный простор реки.
      Павлин любил природу. Но в последнее время ему некогда было наслаждаться ею. Тем острее он чувствовал сейчас всю ее неотразимую красоту. Его восхищали изумрудная зелень пологих берегов Двины, и веселые волны, и полет чаек, и туго натянутый четырехугольный парус хлопотливо скользившего по воде рыбачьего баркаса. Молодые елочки выбегали на берег, словно девушки, встречающие пароход.
      "Какая красота... - подумал Павлин. - Как хорошо, как замечательно было бы жить, если бы не эта свора кровожадных псов, которая хочет закабалить все иа свете: и труд, и жизнь, и свободу миллионов людей! Но мы во что бы то ни стало отвоюем наш прекрасный мир!.. Да, это будет так!.."
      &
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      После того как англичане оккупировали Мурманск, Кемь, Кандалакшу и Сороку, под угрозой оказался и район Архангельска. Еще в июне Владимир Ильич Ленин телеграфно предупреждал Архангельский совет об опасности военной интервенции не только на Мурмане, но и в Архангельске. 18 июля в Москве под председательством Ленина состоялось заседание Совета Народных Комиссаров, на котором обсуждался вопрос об отпуске средств на приведение в боевую готовность района Архангельска и флотилии Северного Ледовитого океана.
      Питерские рабочие отряды, в течение июля прибывшие в Вологду, получили приказ создать вокруг нее оборонительную линию.
      Отряд Фролова был направлен в деревню Ческую, на реку Онегу. Из Вологды до станции Обозерской бойцы ехали по железной дороге. Фролову пришлось на некоторое время остаться в Вологде, отряд же во главе с Драницыным ушел в глубь Онежского края.
      Первыми въехали в деревню Ческую Валерий Сергунько и Андрей Латкин. Навстречу им попались два деревенских жителя - старый, полуслепой дядя Карп и Сазонтов, мужик помоложе. Валерий и Андрей стали их расспрашивать, где можно разместить бойцов.
      Неторопливо почесав давно небритый подбородок, Сазонтов предложил пойти к Тихону Нестерову.
      - Этот вас расположит по порядку...
      - Он председатель комбеда, что ли? - спросил
      Андрей.
      - Нет, я председатель, - ответил Сазонтов. - Да
      Тихон - главный грамотей. Пойдем!
      Сазонтов повел бойцов на берег Онеги. Там, на голом откосе, стояла деревянная церковка с островерхой колокольней.
      - К попу ведешь? - с притворной строгостью спросил Валерий.
      - Для чего? Нестеров - сторож, - не понимая шутки, серьезно ответил Сазонтов. - Вон и сторожка... Изба у него погорела весной. Ну, поп и пустил его. Ладно, говорит... Будешь сторожем у меня за квартиру. Вот Тихон и живет у попа, да все с ним лютует. Никак не столкуется.
      Неподалеку от поповского дома, обшитого тесом, за кустами черемухи виднелась аккуратная избушка с новой крышей из дранки. Поближе к речному спуску стоял сарайчик с закопченными стенами. Около него валялись принадлежности кузнечного мастерства.
      - Вот и кузня его, - объяснил Сазонтов, показывая на сарай.
      - Что же, он двум богам молится? И церковный сторож и кузнец. Видать, шельма он у вас, - сказал Валерий, заранее проникаясь недоверием к незнакомому Тихону Нестерову.
      Услыхав голоса, навстречу гостям вышел длиннобородый, рослый и сухой мужик с веником в руках, со спутанными седыми волосами, в доходившей ему почти до колен грязной пестрой рубахе распояской. Он поразил Валерия своим пронзительным и недобрым взглядом. Густые брови старика лохматились над глазами.
      - Главный... - пробормотал Сергунько.
      - Бог главный, а мы людие... - степенно возразил старик. - Что угодно? Я член бедного комитета.
      - А не врете? - строго спросил Сергунько. - Вот про вас рассказывают, что вы церковник.
      Андрей решил вмешаться.
      - Вы не смущайтесь, - улыбаясь, сказал он Нестерову. - Товарищ просто шутит. Он пошутить любит.
      - Шутки всяки бывают... Поживи-ка здесь, на кузне, немного накуешь монетов. Вам что надо?
      Несколько смягчившись, Сергунько объяснил старику, в чем дело. Тихон внимательно выслушал его и, не тратя лишних слов, повел бойцов в деревню.
      Из калитки выглянул священник в подряснике и с удочками на плече.
      - Поп? - с озорной улыбкой спросил старика Валерий.
      Тихон нахмурился:
      - Фарисей! Враг моей души...
      - А почему же враг? - спросил Андрей.
      Не удостоив его ответом, Нестеров только махнул рукой:
      - Может, вам квартиру побольше надо?.. Вот эта хороша? - он ткнул пальцем туда, где виднелся двухэтажный дом с балкончиком и с красиво вырезанным железным корабликом. - Мелосеев там обитает. Кулак по-вашему! Ходил когда-то в капитанах на Белом море... У них чисто. Справный дом.
      Валерий отказался от кулацкого дома. В деревню приехал Драницын. Увидев Андрея и Сергунько, он спешился с коня и подошел к ним.
      - Ну, как дела? Устроились? - спросил он.
      Тихон поклонился Драницыну, внимательно оглядев его желтую кожаную куртку.
      - Здравствуй, дед! - приветливо сказал Драницын, вытирая вспотевший лоб белым носовым платком и смахивая пыль с лакированного козырька фуражки. Жарко сегодня...
      - Да, нынче погодье, денек выпал редкий, - согласился Тихон, все еще не отводя глаз от Драницына и точно оценивая его.
      - Вот не знаем, где квартиру устроить вам и товарищу Фролову, нерешительно проговорил Андрей, обращаясь к Драницыну.
      - Ко мне не пожелаете? - предложил Нестеров. - У меня ребят не имеется. Мы вдвоем: я да Любка. Помещения хватит...
      - Чисто? - спросил Драницын. Старик понимающе улыбнулся:
      - Без млекопитающих. Два раза в неделю полы моем. Кому грязь наносить? Говорю, ребят нет... Тихо, две комнатки. Одна проще, кухня. А другая, по-вашему сказать, зальце.
      - Ну, так что ж? Показывай, - сказал Драницын. Избушка Нестерова и в самом деле оказалась очень чистой. Вокруг стола, накрытого свежей скатертью из сурового полотна, стояли венские стулья, крашеный пол блестел, возле окна красовалась кадка с фикусом. Над столом висела керосиновая лампа под белым стеклянным абажуром.
      Драницын, вынув портсигар, протянул его Нестерову:
      - Курите, пожалуйста!
      - Благодарствую, не пользуюсь.
      - Может быть, у вас здесь не принято курить в комнатах? - Ведь у вас, по старому обряду, не любят табачников.
      - Заклюют, - усмехнулся старик. - Староверие... И явно и тайно. Всяка жита по лопате! Века идут, да мужик у нас своемудрый. Ну, я Никону продался. Не старовер. У меня можно. Однако Аввакума уважаю...
      - За что же? - полюбопытствовал Андрей.
      - Почитайте его житие. Это был поп! Дух огнепальный... - сказал он и покосился на дверь.
      В комнату вошла молодая женщина, белокурая, тонкая, высокая, подстать Тихону. Голова ее была повязана белым платком. Она с бессознательной кокетливостью оправляла на себе обшитый позументом сарафан, видимо, только что надетый ради гостей.
      - Чего надо? - недовольно спросил ее Тихон. - Карбас пригнали?
      - Пригнали.
      - Цел?
      - Целехонек... Только корма пообтершись.
      - Ну и ладно.
      Женщина, взглянув на Андрея, потупила глаза и ушла в кухню. Сергунько незаметно толкнул локтем студента.
      - Дочка ваша? - спросил Драницын. Старик вздохнул.
      - Кабы дочка... Сноха, вдовушка. Сынка-то моего, Николку, немцы убили. Ровно год тому назад... Помните, наступление было? Успел пожениться, успел помереть! Л я живу. Кому это надо?
      Они помолчали.
      - Значит, устроимся у вас... - сказал Драницын. - Вы ничего не имеете против?
      - Жалуйте! Не три дня и три нощи беседовать. Я людям рад... Они тоже останутся с вами? - Тихон посмотрел на Андрея и Сергунько.
      - Нет, - ответил Драницын. - Впрочем, не знаю.
      Старик стал перебирать сети, кучей наваленные в углу.
      - Вы и рыбак, что ли? - с интересом наблюдая за хитином и усаживаясь, сказал Драницын.
      - Умелец! Всем баловался. И рыбой и зверем. Моло-мои на медведя хаживал. Да что медведь?.. Корова.
      Тихон быстро взглянул на Драницына:
      - Скажите правду, товарищ: нынче плохие, видно, у большевиков дела?
      - Откуда это видно? - в свою очередь спросил Драницын и подумал, что со стариком надо держать ухо востро.
      - Были бы хороши, вы сюда не пришли бы... - пробормотал старик.
      - А про англичан ничего здесь не слыхали? - прищурившись, спросил его Валерий.
      - Как не слыхать, слыхали... Да наши места пока бог миловал, вчерась я был за Порогами, тихо... И про Онегу не баяли. Может, и пронесет казнь египетскую.
      - Не любите их? - спросил Драницын.