- Не знаю... Офицеры заставляют нас помалкивать. Мы молчим.
      - Я знаю содержание вашей записной книжки, - искоса взглянув на пленного, сказал комиссар.
      - О! - воскликнул американец и даже покраснел. - А я думал, что потерял ее при схватке.
      - Книжка у нас.
      - Это очень хорошо, - сказал повеселевший Джонсон. - Я там как раз писал, что мне надоела война. Теперь вы знаете мои мысли. Поверите... Отнесетесь ко мне мягче.
      "Уже торгуется", - подумал Фролов.
      - Если бы я и не читал вашей записной книжки, - сухо сказал он, - то все равно разговаривал бы с вами так же. Жестокость не в наших правилах.
      Американец рассыпался в благодарностях, лицо его приняло угодливое выражение.
      - Благодарить меня не за что, - сказал Фролов. - Идите. Я отправлю вас в Вологду.
      В тот же вечер Макин вместе со своими партизанами уходил обратно через фронт, домой. В роте они получили иовозку, оружие, запас патронов, литературу. Перед уходом Яков снова зашел к Фролову.
      - Так как же, Павел Игнатьевич, - спросил он, прощаясь, - будем бить супостатов?
      - Будем! Не беспокойся... - ответил Фролов, крепко встряхивая его руку. - Ты-то смотри, не подкачай. Когда ответственное поручение тебе дадим, сумеешь показать свою партизанскую доблесть? Человек полтораста наберешь?
      - Двести наберу, - сказал Макин. - А за сочувствие населения головой ручаюсь. Такой наказ от мужиков имею.
      - Ну и добре! Скажи, чтобы ждали Красную Армию. На этом они распрощались.
      Фролов остался один. Он притомился за этот день. После долгих разговоров в душной, насквозь прокуренной избе ему захотелось подышать свежим воздухом. Он вышел на улицу и, смахнув снег с лавочки, стоявшей возле крыльца, уселся на ней.
      Месяц ярко освещал деревню. В небе играли звезды. Над крайней избой, где помещалась ротная кухня, кольцами клубился дым. С кухни доносились голоса бойцов, пиликала гармошка. Сильный женский голос протяжно запевал частушку: "Ой, да выходите, девушки, молодые елочки..." В этом голосе Фролову почудилось что-то знакомое. Напрягая память, он пытался вспомнить, где мог его слышать, но песня оборвалась.
      Вскоре невдалеке от дома раздались шаги. Из-за изгороди появилась высокая женщина в пуховой косынке, в ситцевой широкой юбке, в коротком полушубке и серых валенках-чесанках. Поровнявшись с комиссаром, она остановилась и, по-старинному кланяясь ему в пояс, тихо проговорила:
      - Здравствуйте, Павел Игнатьевич. А я вас, почитай, с утра добиваюсь, да у вас, как на грех, все народ да народ. Аль не узнали? Это я... Нестерова!
      - Любаша!.. - обрадованно воскликнул Фролов и вскочил с лавочки.
      Люба рассказала Фролову о том, как добралась сюда из Котласа.
      - Ну, а Тихон-то как? Как его здоровье? - спрашивал Фролов.
      - Да не дюже, Павел Игнатьевич. В госпитале покамест... Левым глазом что-то видит. "Обойдусь, - говорит. - Я, - кричит, - теперь носом чую больше собачьего!" Выписки требует. Ругается, бедокур.
      Затем, не упуская ни малейшей подробности, она сообщила, как старика Нестерова привезли в Вологду и как лечили сперва на пароходе, потом в госпитале.
      - Я ведь в Нижней Тойме его перехватила, пароход с ранеными за дровами пристал... От патрульных моряков узнала. Ну как же было старика бросить... И про Андрейку все узнала.
      Люба опустила голову.
      - И командира вашего убили... - печально сказала она, ресницы ее задрожали. - Дошла весть! Вот горе-то, злосчастье. Горе, что бусы... Все одно к одному. Ну, я так думала: провожу свекра! Похороню хоть сама, а не чужие люди. Уж так плох был! Никак не чаяла, что оправится. Никак! Доктор в сиделки определил. Помочь, покормить, питье больному подать. Чужая рука хоть гладка, да чужая... А своя жестка, да легка! Доктор сказал: "Ты выходила..."
      - Да ведь так и было, наверное...
      - Бог знает, - Любаша пожала плечами.
      Она очень изменилась за это время: похудела, черты лица стали резче, обозначились скулы. Но голова ее с бело-золотистыми тяжелыми косами, туго затянутыми и скрученными на затылке, сохранила свою прежнюю красоту. Распахнувшаяся теплая косынка открывала белую шею, видневшуюся из открытого ворота бумазейной кофточки. "Лебедя бы с тебя рисовать", - невольно подумал Фролов.
      - А почему ты, Люба, просилась непременно сюда?
      - С Вологды-то? И сама не знаю. Здесь с Андрейкой несчастье случилось. Потянуло. Пленных-то отправляют в Архангельск. Вот и я...
      "Она думает, что Андрей в плену, - подумал комиссар. - Ну и очень хорошо. Может быть, так ей легче. Не хочет примириться с тем, что его убили. Впрочем, кто знает?.."
      - Принесло меня сюда, как ветром пушинку, - продолжала Люба. - К Валерию в отряд пойду. Мне баяли в Вологде, будто он на Ваге лыжников собирает...
      - Правильно. Там формируют лыжную команду.
      - Ну вот! У него и буду воевать... - сказала Люба, решительно тряхнув белокурой головой. - Ах, Павел Игнатьевич... Где же наш Андрейка-то? Вот бедная головушка! Жив ли? - Она вздохнула, закрыла лицо руками, чтобы не показать слез, потом вытерла глаза ладонями. - Свет не мил, правду скажу. Словами горе-то не размочишь! Слова не вода, горе не сухарь... - Она опять тряхнула головой. - Завтра человек пятнадцать отсюда на Вагу уходят. И я с ними.
      - Ну воюй, Любаша. Желаю тебе всякого счастья. Счастливо воюй... Да про Андрея не забывай.
      - Я еще увижу его, Павел Игнатьевич, - сказала Люба. - Непременно увижу...
      - Если верится, верь... Это ты у околицы пела? - спросил комиссар.
      - Я... Петь-то пела, а на душе... деготь. - Люба горько вздохнула и, поджав губы, замолчала.
      Через некоторое время она шла вдоль пустынной деревенской улицы на другой конец деревни. Шла, задумавшись, опустив голову, иногда что-то говорила себе. Кругом было ровное снежное поле, голубое от луны.
      В ночь со второго на третье января Фролов выехал в Красноборск. Соколов опять сидел на облучке рядом с парнем-ямщиком. Под ногами лежали в соломе две заряженные винтовки. Вторые сани с пленным американцем и сопровождающим его бойцом тащились где-то позади. На пути Фролову пришлось несколько раз менять лошадей. Домой он приехал только к вечеру следующего дня, невыспавшийся, усталый, но в отличном настроении.
      В конце широкой улицы светились за сугробами окна Красноборского штаба.
      Тройка коней, окутанных морозным паром, вкатила на штабной двор и остановилась посредине его. На ступеньке крыльца метнулась фигура.
      - Приехали?! - крикнул дежурный, узнав Фролова. - Здравия желаю, товарищ комиссар!
      Ответив на приветствие, Фролов прошел холодные темные сени и шагнул в горницу.
      Драницын и Воробьев сидели за ужином. Они не слышали, как Фролов подъехал, и вскочили из-за стола, обрадованные его неожиданным появлением.
      Комиссар тоже был рад возвращению в штаб, который казался ему теперь родным домом. Но радость его быстро погасла, когда он узнал новости, полученные за несколько часов до его приезда.
      Потерпев неудачу на Северо-Двинском направлении, интервенты изменили план, и, послушный их воле, адмирал Колчак двинул крупные силы на Пермь, намереваясь двигаться дальше на север и захватить Вятку и Котлас. Третья армия Восточного фронта не выдержала этого удара. Лишенная поддержки, она в течение двадцати дней героически сражалась с белыми, но 24 декабря вынуждена была оставить Пермь.
      Через два часа после того, как пришло известие о падении Перми, Драницын получил длинную телеграмму от Семенковского.
      Семенковский приказывал Северо-Двинской бригаде как всегда срочно, и как всегда "неукоснительно", снять с позиций несколько "лишних" частей и немедленно отправить их на другой1 участок Северного фронта, на Вологодскую железную дорогу, чтобы "усилить железнодорожный сектор". Одновременно с этим бригаде предлагалось: "всемерно укрепить линию обороны".
      - Это у нас-то лишние части? Что за чушь! - пожимая плечами, сказал Фролову Драницын. - "Снять части...", "всемерно укрепить..." Это же чушь! возмущенно повторял он. - Кроме того, я не понимаю, почему приказание идет от него, а не от командарма.
      Фролов молчал. Вдруг, скорее сердцем, чем рассудком, он почувствовал в этой переброске частей что-то неладное, какую-то страшную беду.
      - Обнажить Котлас? - прошептал он и поглядел на товарищей. - Что за притча?
      На него было страшно смотреть. Он был обескуражен и в то же время разъярен.
      - Ты связался по прямому проводу с Семенковским? - спросил он Драницына.
      - Связался, - ответил тот и метнул в сторону сердитый, обиженный взгляд. - Мне приказано не рассуждать. Это - распоряжение главкома.
      В комнате воцарилось молчание. Слышно было только, как трещат в печке еловые поленья.
      - А с Реввоенсоветом Шестой не пытались связаться?
      - Как же... - сказал Воробьев. - Гринева сообщила мне, что по поручению Владимира Ильича из Москвы на Восточный фронт выехала комиссия ЦК, во главе ее товарищи Сталин и Дзержинский.
      Фролов вскочил.
      - Вот как?! - воскликнул он. - Это очень важно.
      Ночью Фролов говорил по прямому проводу с Гриневой. Он спросил, как относится Военный совет 6-й армии к приказу Семенковского. Выполнение этого приказа должно привести к тому, что будет обнажен один из важнейших участков фронта - Котлас.
      - Что это? - спрашивал Фролов. - Согласно букве военного закона, я обязан подчиняться приказам, идущим свыше. Но я коммунист, я выполняю не только букву, но и смысл закона. Я обращаюсь к партийной организации. Должен ли я подчиняться приказу? Семенковский заявляет, что это - распоряжение главкома. Каково мнение командарма?
      - Командарм ждет приказаний товарища Сталина. Товарищ Сталин будет в Вятке. Ждем приема, будем беседовать по всем вопросам. Если есть возможность, приезжайте в Вятку. Я в Котласе закажу паровоз. Дело срочное...
      В ту же ночь комиссар Фролов снова выехал из Красноборска. На облучке сидел неизменный Соколов. Ямщик вовсю гнал лошадей. Морозный воздух так обжигал, что трудно было дышать. Тройка мчалась в Котлас.
      >
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      Вятский исполнительный комитет помещался в здании бывшего губернского присутствия. В просторных, обставленных массивной мебелью кабинетах появились люди, одетые в кожаные куртки или в мешковатые пиджаки, из-под которых виднелись ситцевые косоворотки. Но к канцеляриях прочно сидели за своими письменными столами вчерашние царские чиновники. Обшив материей орленые пуговицы своих сюртуков, они делали вид, что добросовестно выполняют порученные им обязанности.
      Войска контрреволюции двигались от Перми к Вятке. В конце декабря Пермь была сдана Колчаку. Ценнейшие механизмы и станки Мотовилихинского завода и почти все хозяйство Пермского железнодорожного узла попали в руки противника.
      Усталая Третья армия отступала под натиском врага. Вторая же, по предательскому приказу главкома, не втятивалась в бой и не оказывала Третьей никакой помощи.
      В этот грозный час из Москвы в Вятку шел поезд Комиссии ЦК
      5 января 1919 года поезд подошел к низкому насыпному перрону Вятского вокзала. Навстречу прибывшим торопливо выходили люди. Одни явились за тем, чтобы немедленно представить свои объяснения или доложить о военной, хозяйственной и политической обстановке;
      Другие считали своим непременным долгом лично встретить членов Комиссии, направленных сюда Центральным Комитетом Российской Коммунистической партии (большевиков) и Советом Обороны. Третьи пришли хоть издали взглянуть на поезд, прибывший из Москвы, и увидеть человека, который спас Царицын.
      Сталин вышел из вагона вместе с Дзержинским. Поздоровавшись с военными, партийными и советскими работниками Вятки, он сразу же пригласил некоторых из них к себе.
      На путях были поставлены бойцы комендантской охраны. Телефонный провод тотчас связал поезд с городом. Сталин начал работу с первой минуты своего прибытия в Вятку.
      В течение дня около поезда можно было увидеть самых разных людей. Здесь находились вызванные Комиссией ЦК ответственные работники, сотрудники штаба фронта, военспецы, комиссары; пришли сюда и крестьяне-ходоки из деревень, железнодорожники, рабочие с лесопильных и кожевенных заводов. Одни из них проходили к товарищу Сталину, другие подавали заявления секретарям, вынимая бумаги из портфелей, из полевых сумок, из-за пазух тулупов или просто из-за голенищ. И уже по той горячности, с которой они обращались к секретарям, видно было, сколько надежд возлагали эти люди на приезд товарища Сталина.
      Небритый человек с ввалившимися щеками, в истертой добела кожанке, с черным маузером за поясом настойчиво говорил секретарю:
      - Я из Кунгура... Я комендант станции! Ты, дружок, доложи все, что я тебе говорю. Стогов - мерзавец. Назначили его начальником эвакуации. Головой ручался, что эвакуирует Пермь. Мастер обещать, сукин сын! Вывез свою рухлядь, ломаные венские стулья, а пушки оставил. Измена, черт в их душу! Так и передай товарищу Сталину...
      Едва секретарь успел выслушать коменданта Кунгура, как около него появился другой посетитель - крестьянин в лаптях и в рваном тулупе. Он возмущенно тряс бородой:
      - Я бедняк... А чрезвычайный налог как раскладают? По душам. На что, выходит, революция? У меня семь душ и ни одной коровы. У кулака три души и пять коров... Рихметика!..
      Все новые и новые люди осаждали секретарей. Поезд Комиссии ЦК сразу стал центром всей жизни не только города, но и губернии.
      ...Наконец, посетители были отпущены, но Сталин продолжал работу. Склонившись над столом, он перечитывал донесения, показания, доклады. Был уже поздний вечер. В вагоне ярко горело электричество. Временами Сталин откидывался на спинку стула и одну-две минуты сидел так, отдыхая. Затем он вновь погружался в работу.
      "Сменить командарма третьей армии, - записал Сталин на листке блокнота. - Вызвать из Москвы тройку дельных политических работников... Съездить в Глазов, в штаб третьей армии..."
      Проводник принес крепкого, только что заваренного чая. Сталин пил медленно, грея о стакан озябшие пальцы. В вагоне было холодно. Снова принимаясь за работу, Сталин накинул на плечи шинель.
      Своим четким и ясным почерком он писал Владимиру Ильичу:
      "Расследование начато. О ходе расследования будем сообщать попутно. Пока считаем нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде III армии. Дело в том, что от III армии (более 30 тысяч человек) осталось лишь около 11 тысяч усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор противника..."
      Сталин задумался: "Надо, чтобы красноармейцы сразу почувствовали заботу тыла... Тогда настроение у них окрепнет..." .
      Снова наклонившись над столом и обмакнув перо в черлильницу, он продолжал писать:
      "Присланные Главкомом части ненадежны, частью даже враждебны к нам и нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков III армии и предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным, полученным от командного состава фронта и III армии, эта опасность совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка..."
      В дверях показался секретарь.
      - Товарищ Сталин, фельдъегерь прибыл, - тихо сказал он.
      - Хорошо...
      Закончив письмо и подписав, Сталин передал его секретарю:
      - Ознакомьте Феликса Эдмундовича... Попросите тоже подписать... А в исполком сообщите, что заседание будет в одиннадцать тридцать.
      Секретарь вышел.
      Сталин закурил трубку и подошел к висевшей на стене географической карте России. Он долго стоял перед нею. Потом опять вернулся к столу.
      За стенами вагона гудел ветер, мела пурга, звенели от мороза телефонные и телеграфные провода, слышались мерные шаги постовых. Фельдъегерь во всем кожаном, на ходу поправляя сумку, бежал по заснеженным станционным путям к настойчиво свистевшему паровозу.
      ...Два дня в поезде Комиссии ЦК шла напряженная, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью работа. Сталин выезжал в город - в губком партии, в исполком. Как и в первый день, в Комиссию ЦК являлись военные работники, комиссары и командармы, губкомовцы и члены президиума обоих исполкомов - Пермского и Вятского. От Шестой армии была вызвана делегация, в состав которой вошла и Гринева.
      Буквально с каждым часом выяснялись все новые подробности сдачи Перми, становилась все яснее как общая картина пермской катастрофы, так и та роль, которую сыграли в ней отдельные лица.
      Люди чувствовали, что только один Сталин может разобраться во всем этом, только он может направить поток событий в нужное русло, повести людей по верному пути, отбросить все негодное, все мешающее успеху, развеять растерянность, которая овладела даже теми, кто мог, умел и хотел работать по-настоящему.
      Перелом наметился уже на второй день. На фабриках и заводах, в штабах и войсковых частях, в городских учреждениях и даже на улицах - всюду люди заговорили о том, что теперь все пойдет иначе.
      Настроение заметно улучшилось.
      Это почувствовал и Фролов.
      Паровоза, обещанного Гриневой, он не стал дожидаться. Поезд выходил раньше. Пришлось трястись в переполненной военными, душной теплушке. Ночью только и было разговора, что о Перми. Именно в эту ночь Фролов окончательно осознал всю серьезность пермских событий. То, что так волновало его вчера, теперь, по сравнению с пермскими событиями, показалось ему не столь уж значительным и важным. "Товарищ Сталин занят разрешением таких огромных, первостепенных вопросов... До нас ли ему сейчас? Могли бы и сами как-нибудь справиться..."
      По обеим сторонам дороги тянулись необозримые леса. В теплушке нечем было дышать. На нарах, построенных в два этажа, лежали и сидели люди. Фролова мучила жажда. Ночь, проведенная в дороге, казалась ему бесконечно длинной, и он с трудом дождался утра, когда поезд, наконец, остановился возле дощатого барака станции Вятка Котласская.
      Увидев неприветливые станционные постройки, поломанные заборы, толпу крестьян, сидевших прямо на снегу со своими корзинами и мешками, Фролов окончательно приуныл. "Ни помыться, ни привести себя в порядок, - с раздражением думал он. - Выпить бы хоть воды, что ли..."
      - Кипятильник тут у вас есть или нет? - опросил он встретившегося ему на перроне путевого рабочего.
      - Пойдем... - ответил тот. - Есть бачок, ежели деревня не выпила.
      - Ну и станция, - проворчал Фролов, следуя за быстро шагавшим рабочим, - неужели воды нельзя запасти? Ведь она же не по карточкам!..
      - Да, правильно, что говорить... безобразий не оберешься!.. - рабочий мотнул головой. Некоторое время они шли молча. Вдруг рабочий радостно сказал: - Ну, теперь, слава богу, товарищ Сталин приехал... Не слыхал разве?.. - Уже приехал?
      - А как же! От Ильича с полным мандатом!.. Взять хоть бы наш транспорт... Приезд товарища Сталина будто душу в нас вдохнул, ей-богу... А то ведь ни туды, ни сюды. Теперь пойдет дело! И Пермь скоро наша будет! Недолго похозяйствуют господа колчаки!
      Они поравнялись с бачком, возле которого стояли люди с чайниками и кружками.
      - Вот и бачок! - сказал рабочий. Ну, прощевай пока. Комиссар какой, что ли?
      - Комиссар, - улыбнулся Фролов.
      - То-то, - сказал рабочий, кивнул и скрылся за дверью путевой будки.
      Становясь в очередь за водой, Фролов почувствовал, что настроение его вдруг изменилось. Станция уже не казалась ему такой унылой. "Теперь пойдет дело", - вспомнил он слова рабочего и, посмотрев на часы, заторопил старика, стоявшего у крана с большим чайником в руках.
      Напившись воды, Фролов расспросил, как ему пройти к главному вокзалу. Путь предстоял далекий.
      Город был завален свежим, только что выпавшим снегом. Выглянуло солнце, и Фролов совсем повеселел. Выйдя на проспект, он увидел обоз, далеко растянувшийся по улице. Неожиданно из-за угла появились сани, покрытые меховой полостью. Молодой красноармеец, стоя, управлял лошадьми. Повернув к обочине, он протяжным криком предупредил возчиков, степенно шагавших вдоль обоза. Те кинулись к своим возам.
      Сани быстро промелькнули мимо Фролова.
      За облучком сидели двое. Один был в бекеше к в фуражке защитного цвета. Рядом с ним сидел широкоплечий человек в солдатской шинели и меховой шапке-bull;ушанке.
      "Сталин!" - с радостью подумал Фролов.
      Вагон Вологодского штаба находился на запасных путях. Когда комиссар Фролов вошел в купе Гриневой, там уже толпились военные и штатские люди.
      Но Гринева тотчас заметила его.
      - Успел! - сказала она, крепко пожимая ему руку. - Очень хорошо... Товарищ Сталин приехал...
      - Как же! Знаю!
      - Теперь все знают, - сказал похожий на мастерового, пожилой мужчина с лохматой шевелюрой. - Достанется кое-кому из наших вятских! Эх, черти драповые!
      Мужчина засмеялся, улыбнулась и Гринева.
      - У тебя письменный доклад или "устный? - обратилась она затем к Фролову:
      - Устный, - смущенно ответил Фролов. - А требуется письменный?
      - На всякий случай подготовь - Вот что, Анна Николаевна... - начал Фролов. - Я хотел спросить... У товарища Сталина сейчас столько важных дел... Уместно ли... - он вопросительно посмотрел на Гриневу.
      Завязав коричневый башлык, Гринева обмотала его концы вокруг шеи.
      - Опасаешься, что товарищу Сталину будет некогда... - проговорила она, надевая армейскую фуражку. - Дел у него действительно столько, что я не знаю, как он успевает...
      - До нас ли сейчас? Я хочу сказать: до Двинского ли участка?..
      Гринева задумалась.
      - Ну ладно... Там видно будет, - сказала она после паузы... - Ты вот что... Располагайся пока тут, отдыхай. Вызовут тебя часам к трем, не раньше. Может, и к четырем. Никуда не уходи, жди здесь. Я пришлю за тобой.
      Вместе с товарищами, находившимися в ее купе, она вышла. Фролов почистил сапоги, умылся, затем, вынув из вещевого мешка краюху хлеба и кусок печеной рыбы, с аппетитом поел и принялся за работу.
      Кончив писать доклад, он взялся за вятские газеты.
      Время тянулось очень медленно. Он прилег на диван. Всю ночь Фролов провел без сна, но и сейчас ему не спалось. Он попытался углубиться в чтение, но мысли все время возвращались к предстоящей встрече с товарищем Сталиным.
      Наступил назначенный час. Гринева никого не присылала. Фролов уже не мог лежать, а ходил взад-вперед по купе. Прошло еще два часа. "Невидимому, меня сегодня не вызовут, а может быть, и вообще надобность во мне отпала, решил Фролов. - Пойду немножко прогуляюсь хоть возле вагона".
      Он вышел на пути. Уже стемнело. Поезд Комиссии ЦК стоял за водокачкой. По путям прохаживалось несколько человек, видимо, так же, как и Фролов, ожидавших приема. Люди, покуривая, беседовали между собой.
      Высокий мужчина в папахе и в широченном, с чужого плеча тулупе говорил седоусому рабочему в кепке и кожанке:
      - Приказано немедленно собрать анкетные данные. Правильно-с! А ты знаешь, что обнаружится? Точно я пока сказать не моту. Однако и на глаз не ошибусь: девяносто процентов вятского аппарата - старые царские чиновники. Ты знаешь, что товарищ Сталин сказал? Вы, говорит, попросту переименовали царские земские учреждения в советские...
      - Правильно сказано, - отозвался человек в кожанке. - Но я слыхал, и тебе досталось?
      - По первое число, - ответил высокий. - За что же, если не секрет?
      - У вас в газете, говорит, нет ничего, кроме пустых, звонких фраз... А цель войны с Колчаком, а перевыборы совдепов, а конкретные задачи советской власти в деревне? Что же это, по-вашему, нестоящие, "низменные" темы?
      За путями, по другую сторону вокзала, виднелись низкие, одноэтажные домишки, кусты, елки. Алел краешек горизонта.
      Фролов пожимал плечами от холода. Ветер яростно рвал искры с его цигарки. Потуже надвинув на уши кубанку, он обошел вагон, чтобы укрыться от ветра. Двери в теплушках соседнего эшелона были распахнуты настежь, в одной из них топилась чугунная печка. Вокруг печки стояли командиры и тоже взволнованно и оживленно говорили о Сталине. Часть товарного состава была уже занята бойцами. За маленьким забором ожидала погрузки другая группа бойцов.
      - Вы от Красноборского штаба? - вдруг окликнул Фролова какой-то военный. - Я вас ищу уже четверть часа. Товарищ Гринева поручила...
      Быстро пройдя по путям и поднявшись по высоким обледенелым ступенькам вагона, Фролов протиснулся в тамбур, где так же, как и на путях, стояли люди, ожидавшие приема.
      Миновав коридор, он подошел к двери с наполовину застекленными узкими створками. Стекло было матовое, с затейливым узором.
      - Куда ты пропал! - сердито сказала стоявшая у двери Гринева. - Сейчас кончится совещание, а потом начнется другое. Товарищ Сталин примет тебя в перерыве. Подожди здесь... Сейчас вызовут.
      Она скрылась за дверью.
      Рядом с Фроловым стоял у окна командующий Третьей армией кургузый человек с лысой головой и крупным мясистым носом. Тут же стоял член Военного совета армии. Оба они были в новеньких, серого тонкого сукна шинелях, с большими отворотами на рукавах. Командарм нервно барабанил пальцами по оконному стеклу.
      Через несколько минут вышел секретарь и сказал, что командарм и член Военного совета могут отправляться в Глазов.
      - Товарищ Сталин выедет к вам в армию для дальнейшего расследования, добавил он.
      - Когда ждать? - хрипло спросил командарм.
      - Сегодня ночью, - ответил секретарь. Командарм и член Военного совета вышли из вагона. Из-за двери донеслись спокойные, негромко сказанные, но решительно прозвучавшие слова:
      - Дело не только в слабости органов Третьей армии... или ее ближайшего тыла... А что делают окружные военкомы?
      "Сталин..." - понял Фролов.
      Только однажды, год тому назад, Фролов в военном отделе Смольного видел и слышал Сталина и сейчас сразу узнал его голос.
      - Посылают на фронт заведомо ненадежные части... - говорил Сталин. Всероссийское бюро комиссаров снабжает части мальчишками, а не комиссарами. Так называемые приказы главкома противоречат один другому!.. Целые армии не знают, что им делать... Очевидно, Феликс Эдмундович, без соответствующих изменений в военном центре дело не пойдет... Это ясно. Так и придется сообщить Владимиру Ильичу.
      Фролов напрягал слух, боясь пропустить хоть одно слово.
      За дверью заговорило сразу несколько человек... Затем они умолкли, и снова раздался спокойный голос Сталина:
      - "Сплошь кулацкие" села? Тут что-то не так, товарищ... Сплошь кулацких сел не бывает... Кого же тогда эксплуатируют кулаки? Ну, об этом еще придется поговорить на заседании партийных и советских организаций... Это пока отложим...
      Люди за дверью задвигали стульями, послышался кашель, по матовому стеклу забегали тени. Заседание кончилось.
      "Сейчас вызовут меня...." - подумал Фролов, и сердце его забилось учащенно. Действительно, из-за двери выглянул секретарь.
      Сталин стоял, прислонившись к стене, и держал в руке трубку с изогнутым черенком. На нем были длинная серая тужурка с невысоким, не стесняющим шею стоячим воротником и серые шаровары, заправленные в мягкие сапоги. Чернела шапка волос, густые усы почти прикрывали губы.
      За длинным столом, накрытым клеенкой и заваленным бумагами, еще сидели военные и штатские люди. Среди них Фролов увидел Дзержинского. Посмотрев своими серо-голубыми глазами на вошедшего и переложив бумаги со стола в портфель, Дзержинский сказал Сталину:
      - Значит, я еду, Иосиф Виссарионович... - Да, поезжайте, Феликс Эдмундович. Надев фуражку и бекешу, Дзержинский вышел. Сталин взглянул на Фролова, нерешительно остановившегося у двери.
      - Заходите, товарищ.
      Все, кроме Гриневой и двух молодых военных, также вышли из салон-вагона.
      Комиссар представился. Сталин, подойдя к Фролову, приветливо поздоровался с ним и усадил к столу.
      - Вы ведь, кажется, бывший моряк?
      - Так точно, товарищ Сталин, - вставая и вытягиваясь, ответил Фролов.
      - Сидите, пожалуйста... Ну, каковы дела на Северодвинском участке?
      Фролов торопливо заговорил. Сталин мягко остановил его:
      - Не спешите... У нас время есть.
      Фролов стал говорить спокойнее. Сталин слушал внимательно, иногда задавая вопросы, на которые Фролов тотчас же отвечал.
      Комиссар доложил о показаниях пленных, о разговорах с крестьянами, о партизанских отрядах, о своей беседе с партизаном Яковом Макиным.
      - Макин - коммунист? - спросил Сталин.
      - Так точно, - ответил Фролов. - В основном в отряде беспартийная крестьянская молодежь. Есть и пожилые. Но все на платформе советской власти. Во главе деревенские коммунисты...
      Сталин сделал короткое движение рукой:
      - Коммунисты возглавили... А народ пошел! Понял на собственном опыте, чего стоят кисельные берега да молочные реки, обещанные интервентами...
      Он подошел к столу, взял блокнот и сделал в нем какую-то запись.
      - Расскажи товарищу Сталину, как твой Яков американского сержанта притащил, - сказала Гринева.
      - Это не Яков притащил, а Шишигин!
      - Американского сержанта? - с интересом спросил Сталин. - Ну, ну...
      Комиссар рассказал, как богатырь Шишигин поймал на дороге Джонсона. Сталин рассмеялся:
      - Сгреб в охапку? - переспросил он. - Замечательно!
      Затем лицо его снова приняло серьезное, сосредоточенное выражение, и он задал Фролову вопрос, на первый взгляд как будто неожиданный, а на самом деле находившийся в прямой связи со всем предыдущим разговором.
      - Товарищ Фролов!.. - обратился Сталин к комиссару. - А вы к наступлению на Архангельск готовы?
      "Вот оно, самое главное", - подумал комиссар.
      - Полагаю, что готовы, товарищ Сталин. - Отвечая, Фролов снова встал. Товарищ Сталин, - взволнованно заговорил он, - мы имеем директиву главкома, по которой часть войск с нашего направления должна быть переброшена на левый фланг, на железнодорожное направление. В то же время нам приказано усилить оборону. Но как мы можем усилить оборону, если главком отбирает у нас части?..
      - Знакомая история, - Сталин усмехнулся.
      - Тем самым обнажается линия между Северодвинским направлением и железной дорогой, - продолжал Фролов. - И есть лица, товарищ Сталин, которые настаивают на выполнении этого приказа. Мы недоумеваем...