1
      Татьяна Васильевна Артемова медленно поднималась по лестнице на девятый этаж. Это был не ее каприз, а ежедневное физическое и даже отчасти нравственное испытание. Противное, тяжкое, но… необходимое. Хочешь держать себя в форме, изволь подчиняться. Пятьдесят лет для красивой, ну во всяком случае, весьма привлекательной еще женщины не такая уж грань, после которой и вспомнить, как говорится, будет нечего. Но если каждый твой рабочий день расписан уже второй десяток лет практически поминутно, очень трудно найти время для того, чтобы следить за своей физической формой. А надо. Вот и одышка появляется, этого еще недоставало!
      Странно, вроде ничего тяжелого она не несла, кроме разве что груза прожитых лет, а уставала. Возраст, конечно. Ну и еще заботы…
      Шофер мужа Веня — она слышала, как наверху громко хлопнула дверь в квартиру, — уже поднял пакеты с продуктами, которые она захватила в универсаме, и теперь раскладывал их, наверное, на столе на кухне, вынимая из тяжелых сумок. Хоть это самой не надо делать…
      Так, седьмой этаж… Еще короткая передышка — и крупная, представительная женщина, постояв на лестничной площадке, двинулась дальше. Оставалось фактически два пролета. Дверь на площадку перед лифтовыми кабинами никогда не запиралась. Соседи знали о чудаческой привычке Татьяны Васильевны всегда подниматься только пешком и пользоваться лифтом лишь в исключительных случаях.
      Татьяна Васильевна подумала: «Как странно, ежедневно поднимаюсь по этой лестнице и никогда не обращала внимания на стены, которые, как и большинство им подобных в таких же домах, расписаны мальчишками английскими словами? (Доминировало среди подросткового творчества широко известное ругательство.) А зачем им это все? Из чувства протеста? Но против чего? Откуда, в самом деле, эта бессмысленная матерщина на языке, которым ты, пацан, став взрослым, никогда не будешь пользоваться? И что за вызов? Раньше, помнится, писали: „Вася плюс Таня = любовь“, и это было ужасно стыдно, так что и подумать страшно, а теперь?.. Надо бы напомнить консьержке, сидящей внизу, в застекленной будке, что между восьмым и девятым этажами снова порезвились местные хулиганы. Замыть бы это, стереть англоязычную гадость!..»
      Вот и закончилась бесконечная лестница… Упрямство, разумеется, хорошее качество характера — иногда! — но все-таки ужасно утомительное. Наверное, пора с этим делом действительно «завязывать», как выражается муж. С его стороны ее привычная методичность всякий раз оборачивается шутками, насмешками — беззлобными, правда, но иногда очень почему-то обидными.
      Татьяна Васильевна немного постояла, успокоила дыхание, взялась за ручку лестничной двери и потянула ее на себя. И в этот миг прямо в лицо ей ударила ослепительная, гигантская вспышка, и грянул оглушительный взрыв. Но его она уже не слышала…
      Начальник следственного отдела межрайонной прокуратуры Валентин Арнольдович Кучкин счел своим долгом немедленно прибыть на место происшествия, хотя в этот день он чувствовал себя неважно — простудился и, мучаясь сильным насморком, усиленно лечился, находясь дома. Но, узнав из телефонного звонка своего зама, что в элитном доме на Бережковской набережной только что убита супруга заместителя мэра, он немедленно приказал подать машину. Не забыл даже мундир надеть, хотя дома ходил в пижаме.
      Когда он приехал на место происшествия, на лестничной площадке девятого этажа, буквально развороченной мощным взрывом, уже работала группа сотрудников следственного отдела прокуратуры, толпились оперативники из МУРа. А эксперты-взрывотехники собирали остатки металлических частей мусоропровода, покореженной лифтовой кабины, которая, на беду, стояла на девятом этаже, и деталей разорвавшегося заряда, заложенного в том самом мусоропроводе. По их первоначальной версии, здесь было применено взрывное устройство мощностью примерно триста граммов взрывчатки в тротиловом эквиваленте и со взрывателем натяжного действия. То есть была установлена растяжка, закрепленная одним концом на нижней филенке двери, а другим — на самом взрывателе, спрятанном в мусоропроводе. Такой бомбой можно было не то что человека убить, но и целый стояк дома разворотить! Что, в общем-то, и произошло.
      Кучкин прошел в квартиру потерпевших. Сам Георгий Витальевич, которого Валентин Арнольдович прекрасно знал, лежал на диване в полуобморочном состоянии. Возле него хлопотали доктор, пожилая женщина-врач и молоденькая медицинская сестра в неприлично коротком халате. Но это прокурор отметил походя, гораздо больше его сейчас занимало состояние хозяина квартиры.
      — Георгий Витальевич, — негромко позвал он, склонившись над широколицым мужчиной с мокрым полотенцем на лбу, — как вы себя чувствуете?
      Спросив, он понял, что более идиотский вопрос трудно себе представить. Ну как на него ответить? Хорошо? Бред! Плохо? Это и так видно, даже невооруженным глазом. И прокурор поспешил исправить свою оплошность:
      — Я понимаю, как вам сейчас тяжело… Примите мои самые искренние соболезнования, однако что сделано… того, к великому сожалению, не исправишь. Скажите, как это произошло? А то от тех, — он неприязненно мотнул головой в сторону сотрудников прокуратуры, работавших за распахнутой настежь дверью квартиры на лестничной площадке, заваленной кусками бетона и другого мусора, — толку пока не добиться.
      — Я могу сказать, — заявил, входя в комнату, рослый парень с подвязанной левой рукой и несколькими кровоподтеками на лице.
      — Вы кто? — нахмурился начальник следственного отдела.
      — Я водитель Георгия Витальевича. Я Татьяну Васильевну и привез…
      Уже через минуту Кучкин знал всю предысторию со взрывом во всех подробностях.
      Вениамин, или Веня, как его звали в доме Алексеевых-Артемовых, привез супругу хозяина с работы. Откуда конкретно? Из окружной наркологической больницы, где Татьяна Васильевна работает… работала до последней минуты главным врачом. Она же, кстати, являлась и главным наркологом центрального района. По своему обычаю, она отправилась наверх не на лифте, как все нормальные люди, а стала подниматься по лестнице, что делала и вчера, и позавчера, и всю свою жизнь в этом доме. Пешком по лестнице вверх — это была ее привычная зарядка. И об этом знали все ее знакомые и не удивлялись. У каждого, в конце концов, есть свой пунктик. Так произошло и теперь.
      Она уже поднялась и открыла дверь с лестницы, что ведет на площадку перед лифтами, когда раздался оглушительный взрыв, который разнес стены и убил женщину наповал. Вернее, если по правде, то не до конца убил. Она еще дышала, когда прибыла «скорая», вызванная им, Вениамином. А хозяин в это время валялся на полу без сознания, и медицинская помощь оказалась нужнее скорее ему, нежели его супруге. Но пока ее спускали на носилках по разрушенной лестнице, жизнь ее прекратилась, поскольку оказалась несовместимой с полученными ранениями. Так заявили врачи. Они же и отвезли развороченное взрывом тело в морг.
      Вот, собственно, и вся история. Кто это сделал и зачем — не мог сказать ни один из присутствующих здесь.
      Пока длился рассказ Вениамина, пришел в себя супруг погибшей. Он, несмотря на протесты врачей, приподнялся и сел, узнал наконец Кучкина, слабым голосом поблагодарил того, что Валентин Арнольдович принял так близко к сердцу его трагедию, и, подозвав его к себе поближе, а также услав из комнаты всех остальных, вдруг напряженным шепотом произнес:
      — Вы догадываетесь, что произошло?
      Кажется, этот его вопрос был из той же серии, что и первый вопрос Кучкина. Но Валентин Арнольдович не подал вида.
      — Это не ее… — Алексеев всхлипнул. — Они меня хотели убить… Таня — случайная жертва!..
      Вот так новость! Только этого сейчас не хватало!
      — С чего вы взяли? — осторожно спросил начальник следственного отдела.
      — Я знаю… Они мне уже не раз угрожали… Это все из-за стройкомплекса… Бедная, несчастная Таня! Ее-то за что?! Она же доктор, она всю жизнь людям помогала! Лечила их, страдала из-за них! И ее убили-и-и… за что-о-о?.. — Он застонал, обхватив голову руками и раскачиваясь. Но вдруг взгляд его снова стал осмысленным. — Валентин Арнольдович, я помогу вам! Я назову фамилии этих мерзавцев! А вы их обязательно возьмите, выбейте из них признания и… накажите, чтоб другим… чтоб другим!..
      — Наказывать — это дело суда…
      — Я назову! Обязательно! Только дайте мне возможность прийти в себя… пережить это чудовищное горе…
      Он зарыдал, и Кучкин понял, что большего пока от этого свидетеля он не добьется. И не надо. Пусть расследование преступления идет пока своим путем, а вернуться к показаниям можно будет и завтра.
      Полагая, что больше ему здесь сегодня делать нечего, и оставив безутешного Георгия Витальевича Алексеева на попечении врачей, Валентин Арнольдович уехал восвояси — лечиться и ужинать.
      2
      Четыре дня прошли с момента вышеозначенного трагического события. Улеглись похоронные волнения, зато усилились разговоры относительного того, кто теперь будет назначен на место главврача ведущей наркологической больницы и соответственно станет главным районным наркологом. Решение еще не было принято наверху, у городского нарколога, и этот вопрос оставался открытым, вызывая у заинтересованных лиц бесконечные пересуды.
      Один из тех, кто определенно мог бы претендовать на служебное повышение в связи с открывшимися возможностями, доктор Вячеслав Сергеевич Баранов, сидел в своем непритязательном кабинетике главного врача наркологического диспансера. Уже заканчивался бесконечный рабочий день, подходила к финишу и его беседа с посетительницей, которая на сегодня была, видимо, одной из последних у него на приеме.
      — Вы, надеюсь, не забыли наш договор? — Испытующим взглядом доктор в отутюженном белом халате посмотрел на сидящую перед ним важную даму, закутанную в меха, и загадочно улыбнулся.
      — Не забыла, доктор, — ответила та, одной рукой небрежно расстегивая сумочку, лежащую перед ней на столе. — Но как же я узнаю о том, что наш договор действительно решился в пользу… э-э… объекта, о коем между нами шла речь? И потом, я должна быть полностью уверена, что вопросов больше не возникнет! Разве не так?
      Она говорила очень туманно, полагая, видимо, что в этом кабинете только таким образом и следует изъясняться — словно о чем-то постороннем.
      Он снисходительно посмотрел на нее — такую вальяжную, самодовольную, богатую, которая может себе позволить разговаривать с ним как бы через губу. Ну да, а кто он, вообще, для нее? Врач из диспансера, пусть и главный… Но это даже не главврач той же районной поликлиники, куда она наверняка сто лет не ходила. К ней доктора сами по телефонному звонку на дом выезжают, из ЦКБ поди, из бывшей «кремлевки». И ботинки в прихожей снимают. Интересно, им что, домашние тапочки без задников выдают или целлофановые бахилы, модные нынче в частных клиниках? А солидные доктора, точнее, сопливые, безграмотные в медицинском отношении мальчишки, почитающие себя невесть кем в профессии и научившиеся не лечить пациентов, а лишь наперед угадывать их желания, заботливо спрашивают ее: «А что бы вы хотели принять на ночь? А от чего вы себя, уважаемая… ага, Прасковья Поликарповна, чувствуете комфортней?» Вот такой, понимаешь, расклад…
      А ты мечешься как сумасшедший — там урвешь, тут перехватишь, на тот же бензин для срочных поздних выездов. Будто нищий. Чтоб такая вот Прасковья Поликарповна потом смотрела на тебя как на приставучую прислугу, которой приходится отстегивать дополнительные деньги за работу повышенной сложности. Так и это для того, кто понимает, а ей-то самой без разницы. Справка всего-то и нужна, что ее сынок, наверное очередной балбес, состоит на учете в психушке в связи с эпизодическим употреблением наркотиков и, следовательно, должен получить освобождение от призыва в армию.
      Справка что? Бумажка, которой, в сущности, можно подтереться. Но прежде чем эта «бумажка» поступит в райвоенкомат, она должна пройти по многочисленным документам, ведомостям, обрасти анализами. Вот, собственно, конкретный процесс «прохождения» и стоит тех больших денег, которые для этой Прасковьи, поди, мелочь. При ее-то супруге!
      Впрочем, это сейчас дама смотрела на него как на слугу. Дело фактически уже сделано, подошло время расчета. А при первом посещении она выглядела едва ли не самой несчастной просительницей, у которой судьба ломается прямо на глазах, и не пожалеть ее — себя не уважать.
      «Зря я поторопился. В этом деле вполне можно было удвоить цену», — запоздало подумал доктор, и тень недовольства мелькнула на его лице. Придется ведь и с военкомом делиться. От него ж клиентка пожаловала, с его подачи…
      Господи, как же надоела эта вечная зависимость!
      Пухлый указательный палец с толстым золотым кольцом и вдобавок еще крупным перстнем по-прежнему лежал, словно в ожидании, на замке сумочки из змеиной кожи, аналогичной той, из которой были сделаны и ее туфли. Небрежно распахнув полы диковинной своей шубы, дама закинула крупную, полную ногу на другую и покачивала ею, демонстрируя туфлю с длинным острым каблуком. На таких не то что ходить, на них и смотреть боязно! Довольство, достаток так и перли, черт возьми, из этой дамы, не совсем молодой уже, но вполне пригодной для определенных целей. У доктора даже мелькнула шальная мысль: встать сейчас, запереть дверь на ключ, а потом развернуть эту стерву, закинуть ей шубу на голову да задуть с такой силой и яростью, чтоб она завопила как резаная. А что?
      Он, видимо, слишком много «сказал» своим взглядом, потому что она тут же убрала ногу и стала смущенно копаться в сумочке, хотя нужды в том никакой не было. Да и деньги она наверняка не раз уже пересчитала. Вон они — тонюсенькая пачка, аптечной резинкой перетянутая. Не такие уж и деньги, чтобы о них жалеть! Подумаешь, всего штука баксов! Зато отпрыск навсегда освобожден от армейской службы. А для их общего наверняка семейного бизнеса справка из наркологии о «бытовом употреблении наркотиков» младшим из ее членов ни малейшей роли играть не будет, такие дела…
      Деньги перекочевали со стола в приоткрытый ящик письменного стола — доктор сделал всего лишь спокойный жест карандашом с ластиком на конце, и пачка сама соскользнула в ящик. Этой показной небрежностью он как бы утверждал себя, демонстрируя, что деньги для него, в сущности, такая мелочь, о которой и думать не приходится.
      — Так я могу надеяться, доктор? — уже с просительной интонацией произнесла дама и задвигалась на стуле, собираясь подняться.
      — Вполне. — Он развел руками и поднялся сам, чтобы подать ей руку и проводить до двери. — Из военкомата вам скоро сообщат об их решении, можете не сомневаться.
      «А она очень даже ничего, — подумал он, не отпуская еще ее пальцев и берясь за ручку двери, — если подумать да прикинуть, то вполне».
      — Я надеюсь в скором времени, — сказал доверительным тоном, — сменить этот кабинет. — Он с насмешливой улыбкой обвел взглядом непритязательного вида стены. — В следующий раз, мадам, вы, наверное, пожалуете ко мне уже в Центральную наркологическую больницу. В кабинет главного врача. Есть такая, понимаете ли, перспектива.
      — Но у меня только один сын, — возразила она с кокетливой усмешкой.
      — А я думаю, мадам, что вам самой скоро может понадобиться толковый невропатолог. К тридцати-то годам пора бы вам уже и о себе подумать…
      — Ах какой вы! — опять кокетливо засмеялась она. — А ведь мне уже почти сорок!
      «Врет, — подумал он без всякого снисхождения к ней. — Минимум сорок пять, вон морщинки-то… А руки на что похожи?.. Но крепка еще, в теле, ничего не скажешь, небось и до сладенького охотница… Прописал бы я ей сейчас пару… рецептов…»
      — Правда? Вот ни за что бы не дал! Прямо-таки превосходно выглядите! И поэтому я с величайшим моим удовольствием и полностью к вашим услугам. — Он небрежно вынул из кармана свою сверкающую лаком визитку и протянул ей: — Здесь и домашний телефон, мало ли, на всякий случай — нервишки вдруг расшалятся, сны нехорошие будут сниться, то, другое. А я, к вашему сведению, и гипнозом владею, и кое-какими новейшими американскими методиками… Теперь ведь модно иметь персональных врачей, верно? Ну… не смею вас больше задерживать, однако если что — звоните.
      Доктор закрыл за дамой дверь и потер ладони так, что они «загорелись». И было отчего. Три посетителя — три тысячи долларов. Ну полторы придется отдать полковнику Скворцову из военкомата, который, собственно, и «подсказал» безутешным богатым родительницам выход из «тупиковой ситуации» с их отпрысками, подлежащими призыву в армию. Плюс к этому четыре выезда на дом для купирования абстиненции. Тоже порядка пяти тысяч. В общем, сегодня неплохой улов. Не такой, правда, как хотелось бы, но жаловаться грех. А если нет поздних посетителей, то вполне можно позволить себе и традиционное активное снятие напряжения в конце долгого трудового дня. И доктор снял телефонную трубку:
      — Варенька, там на сегодня у тебя никто больше не предвидится?
      — Никого нет, Вячеслав Сергеич, — откликнулась секретарша — с виду вроде бы еще девчонка, но вытянувшаяся уже, крепенькая такая, старательная и наивная до умопомрачения. «Иногда, между прочим, этот хорошо, вероятно, сыгранный наив бывает очень уместен», — с удовольствием думал доктор.
      — Тогда посмотри, если Ольга Ивановна не очень сейчас занята, скажи, пусть зайдет ко мне с теми документами, которые она приготовила на подпись.
      — Хорошо, Вячеслав Сергеич!
      А вот Ольга, старшая медсестра, с широченными бедрами, тяжелым узлом черных волос, гордо оттягивающим ее небольшую красивую головку, и с пухлыми, карминно-красными, жадными губами, всегда отлично знала свое дело. И умела его делать, и любила, в чем он не раз убеждался и от чего вовсе не собирался отказываться и в дальнейшем.
      Пока старшая медсестра шла, доктор Баранов смахнул со стола в ящик все бумаги, достал из сейфа начатую бутылку коньяку, пару рюмочек, блюдце с нарезанным и посыпанным сахаром лимоном и отнес все это на круглый столик за ширмой, перегораживающий его кабинет надвое.
      Эта высокая ширма с яркими золотистыми и алыми китайскими павлинами, резко контрастирующая с почти стерильной чистотой довольно бедного кабинета, всегда вызывала интерес, особенно у таких посетительниц, которая недавно покинула его кабинет. За ширмой просматривалась довольно широкая кушетка — для осмотра пациентов. И отдельные женщины поглядывали на нее — доктор это нередко замечал — с откровенным любопытством, словно представляя себе мысленно, что на ней могло происходить в отдельные моменты врачебного осмотра. И ведь они не ошибались. Именно для этой цели и держал в кабинете эту кушетку за привлекательной ширмой главврач диспансера. На случай, который, бывало, и не подводил. Но, как говорится, за неимением гербовой пишем на обычной! И Ольга полностью и отлично подходила под это определение.
      Она быстро вошла, с любопытством окинула взглядом кабинет, будто собралась увидеть что-то необычное, шумно потянула воздух ноздрями, раскрыла яркие свои губы в улыбке и, обернувшись к двери, заперла ее на два поворота ключа.
      — Уже накалился, да? — спросила весело. — И что это у нее за духи такие?
      — С чего ты взяла? — недовольно и деланно озабоченно отозвался он.
      — А я ее видела. Ничего бабенка, старовата, правда, для тебя, но если раскочегарить, как ты умеешь… Не пытался еще? — словно нарочно заводила она его. — А что, очень советую попробовать! — И непонятно было — всерьез она говорила или просто шутила.
      — Не говори глупостей, — будто пойманный на чем-то неприличном, несколько смущенно отозвался он. — Налей нам по рюмочке. — Он жестом показал за ширму.
      — Слушаюсь, мой господин! — так же весело отозвалась Ольга и, вызывающе покачивая широкими бедрами, удалилась за ширму.
      Короткое время там что-то шуршало, стукалось об пол, — видно, падали сброшенные туфли, потом резко заскрипела кушетка — это старшая медсестра заняла наконец привычное свое исходное положение.
      — Иди, я налила, — послышался ее голос, и доктор Баранов, стягивая с себя халат и небрежно кидая его на ширму, отправился к Ольге.
      Кушетка заскрипела еще резче и ритмичнее, послышались глубокие вздохи, обрываемые короткими всхлипами, больше похожими на сдерживаемые с трудом вскрики, а затем разом оборвались, будто обрезанные долгим и протяжным, но едва слышным стоном. И непонятно было, чей это стон — мужчины или женщины…
      Дважды коротко прозвенели и резко прерывались телефонные звонки.
      Скрип кушетки то возобновлялся, то скоро прекращался. Наконец, поддергивая и поправляя на плечах подтяжки, из-за ширмы появился доктор. Короткое время спустя вышла и старшая медсестра, застегивая на себе белый, тесноватый для нее халат. Она подала доктору пиджак и помогла надеть его в рукава, затем взяла со стола бумажную салфетку, послюнила ее и, подойдя вплотную к Вячеславу Сергеевичу, вытерла ею щеки и крылья его ноздрей, убирая следы своей губной помады.
      — Так что ты утром намекал насчет дневного стационара? — спросила усталым, но деловитым голосом.
      — Я думаю, — так же серьезно ответил Баранов, — что возможность занять кресло главврача ведущей наркологической больницы, совместив ее с должностью главного нарколога, становится не такой уж несбыточной мечтой, вот что.
      — На фоне недавних событий? А от кого исходит такое предложение? — Ольга, похоже, зрила в самый корень.
      — Есть кое-кто, — неопределенно ответил Баранов, не желая раньше времени выдавать свою тайну — так он хотел, чтоб ей, во всяком случае, казалось. — Ты-то пойдешь со мной? Как решила? Или останешься здесь? Или, может, у тебя уже имеются более выгодные предложения?
      — Чудак, — усмехнулась Ольга, — а куда я от тебя, вообще, денусь? И кто тебе будет постоянно обеспечивать нужный тонус и полное душевное спокойствие? Сам подумай!
      — Да разве только в этом дело? Мне верные люди понадобятся. А их очень мало.
      — Будет больше. Ничего, справишься. Ты, смотрю, бодрый, даже не утомился. Сейчас пойду Варьке скажу, чтоб она еще губками поработала, на дорожку тебе, хочешь?
      — А сама?
      — Могу, конечно, но я не по этой части, ты же знаешь. И потом, я вовсе не ревнивая, что тебе так же хорошо известно… Слушай, Слав, а чего это разговоры вдруг пошли всякие?.. Будто бы ты сам и заказал Артемову? Ты бы пресекал их? Зачем тебе нужна лишняя болтовня?..
      Иногда она была не к месту догадливой, знал о таком ее качестве Баранов. Этакая, понимаешь, не в меру сообразительная барышня тридцати трех лет от роду. И в этом имелся как несомненный ее плюс, так и некоторый минус — никогда ведь не знаешь, куда повернет вдруг женская сообразительность!
      — А что я могу поделать? Собака лает — ветер носит. На всякий роток не накинешь платок, так ведь говорят? Но что-то предпринять придется, ты права. Пока я выезжал, мне тут никто из важных людей не звонил?
      — У Варьки все записано, ты же знаешь. А кто тебе нужен конкретно, мне разве известно? — прижимаясь к нему всем телом, мурлыкнула она.
      — Да-а… Ну ладно, давай тогда отдыхай, прибери там только, — мотнул он головой в сторону кушетки.
      — А ты Варьку разве не захочешь угостить? — лукаво усмехнулась Ольга.
      — Ой, девки, и тяжело ж мне с вами!
      — Так уж! — отрываясь наконец от него и снимая руки с его плеч, с ухмылкой сказала Ольга. Она с вызовом подмигнула доктору, чмокнула его в щеку и, снова покачивая бедрами и похлопывая себя пальцами по втянутому животу, пошла к двери. Обернулась, сказала: — А ты у меня еще молодец! Вполне, вполне…
      И пока Вячеслав Сергеевич раздумывал над ее словами, в кабинет вошла Варвара — студентка-вечерница с медфака — и с вопросительной ленцой уставилась на него. Ее острый кончик языка медленно скользил по приоткрытым пухлым губам, а выпуклые голубые глазки блудливо перетекали с доктора на павлинов и обратно.
      3
      Этот совсем уже поздний телефонный звонок сразу показался доктору Баранову чрезвычайно неприятным. Во-первых, он застал Вячеслава Сергеевича в очень неудобный для него момент. Варька так старалась, да и он уже сам, по правде говоря, сомлел, поэтому пришлось прерываться, и девушка, помня о своих обязанностях прежде всего секретарши, сама принесла ему на кушетку телефонную трубку.
      А во-вторых, звонок явно был необычным — тот, кто добивался доктора, определенно знал, что тот у себя в кабинете, и, более того, мог даже угадать, чем доктор в настоящий момент занимается. Поэтому, видимо, телефон и звонил долго, пронзительно и требовательно.
      Вячеслав Сергеевич, прежде чем заговорить, постарался успокоить собственное дыхание и несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Варвара уже успела смыться в приемную — знает порядок, послушная девушка. А в трубке стояло напряженное молчание.
      — Я слушаю, — медленным и утомленным голосом сильно занятого человека наконец спросил Баранов.
      — Не притворяйся, лепила! — послышался наглый и грубый ответ.
      — Минутку, в чем дело? Вы кто?! — гневно повысил голос доктор, а пальцы его тем временем торопливо и машинально застегивали брюки.
      — Не выступай, лепила! — В трубке послышался ехидный смешок. — А то мы не знаем, чего ты так поздно сидишь у себя? С прошмандовками своими! Кончай давай, у нас больше времени нету, базар к тебе имеется.
      — Какой еще базар? — недовольно поморщился Вячеслав Сергеевич, уже понимая, о чем идет речь и кто назначает ему встречу, забивает стрелку — по-ихнему.
      — Крутой! — уже без тени смеха рявкнул голос. — Сказано, кончай и выходи. Мы тут рядом, возле твоей тачки. Не тяни, твою мать…
      «Ну точно они… — с неприятным ощущением подбирающейся к нему опасности подумал доктор. — Послать бы их подальше… Но с этой публикой тянуть нельзя…»
      На автомобильной стоянке, напротив входа в неврологический диспансер, возле скромной «семерки» Вячеслава Сергеевича пристроился «БМВ» черного цвета — любимая машина крутых и бандитов. Правда, в последнее время на них, говорят, стали ездить и члены правительства — не на таких, конечно, а на последних моделях.
      «Хорошо бы заиметь такую машинку, — с завистью подумал Баранов, — пациент сразу станет смотреть на тебя другими глазами».
      А от того, как он на тебя смотрит, зависит в первую очередь и твой гонорар. Но о такой дорогой машине — на подержанную доктор ни за что бы не согласился — пока приходилось только мечтать. Однако… если некоторые его соображения и предположения смогут осуществиться — о чем сейчас, вероятно, и пойдет речь, — то скоро можно будет и машинку себе позволить. И достойную занимаемой должности квартиру прикупить, и очередные отпуска организовывать, исходя наконец из личных своих потребностей, а не исключительно из возможностей, среди которых имеются, как правило, слабо приемлемые либо вообще неприемлемые варианты.
      Левая задняя дверь черной машины открылась, и высунутая рука махнула доктору, приглашая садиться. В «БМВ» уже находились трое — один сидел за рулем, второй — рядом с ним, а третий и приглашал его устроиться на заднем сиденье.
      — Ну че, лепила, испугался? Просекли мы тебя? — насмешливо спросил один из громил, сидевший впереди.
      — А вы нормальным языком можете говорить? — спросил Баранов в свою очередь.
      — Ишь какие мы крутые! — бросил сидевший рядом с ним и жестом показал переднему, чтобы тот заткнулся. — Так как прикажешь тебя называть? Лепила — это по-нашему. А чтоб на зоне тебе толмач не потребовался, привыкай заранее! От сумы и от тюрьмы… слышал небось?
      — У вас дело ко мне или треп? И откуда вы узнали, что я на службе?
      — Ну ты даешь, лепила! — расхохотался сидевший спереди. — Так окна ж у тебя светились. А чувырла твоя жопастенькая уже давно домой намылилась! И дверь своим ключом заперла.
      «Как все, оказывается, примитивно просто, — с неприязнью уже к себе подумал Баранов. — Но что они все вокруг да около?»
      — Ну и где же ваш базар? — спросил уже нетерпеливо.
      — А это мы щас поедем, отвезем тебя, там и будет.
      — Куда? У меня своя машина!
      — Не боись, лепила, базар серьезный, тебя обратно доставят, когда надо. Двигай, Чугун! — Сидящий рядом с доктором тронул водителя за плечо, и тот включил зажигание.
      Стрелка, как они это мероприятие назвали, была намечена у них в кафе у черта на куличках, на Самаркандском бульваре.
      В самом кафе, оформленном в восточном стиле и в данный момент практически пустом, верхний свет был приглушен и горели только маленькие лампочки под абажурами на столах. Возле одного из них в углу на деревянном диване, укрытом ковром с разбросанными на нем маленькими подушечками, с пиалой в руке полулежал толстый, явно восточного вида бритый человек в тюбетейке. Напротив него, почему-то в кресле, расположился молодой, черноволосый мужчина — скорее кавказской внешности. Он пил из длинного бокала красное вино. Третий собеседник, которого, несмотря на полутьму, все же узнал Вячеслав Сергеевич, сидел как бы отдельно от этих двоих и пил чай из стакана в блестящем подстаканнике. Был этот человек со смазливым лицом хотя и без привычного милицейского своего полковничьего мундира, а в обычном темном костюме и при слегка приспущенном галстуке, но его легко распознал доктор Баранов как главного среди остальных.
      — Чего так долго собирался, доктор? — спросил толстый азиат, отставляя пиалу и показывая на уже достаточно разоренный ужинавшими тут людьми стол.
      — Поздние посетители, — ответил за Баранова приведший его сосед из машины.
      — Капусту рубил, да? — засмеялся азиат. — Ладно, тебе потом еще накроют. Садись, беседа с тобой есть. Это Вахтанг, — он показал на молодого человека. — С Петром Ильичом ты уже, возможно, хорошо знаком, а я Исламбек. Тут все мое, — обвел-то он обеими руками как бы одно помещение кафе, а выглядело так, будто обнял весь Юго-Восточный административный округ столицы.
      Да так оно, впрочем, наверняка и было. Но странное дело, смеялся, представляя своих, в данный момент, можно сказать, собутыльников один Исламбек, двое других хранили упорное молчание.
      Вячеслав Сергеевич, пододвинул себе стул и сел, отпихнув локтем уже использованную, но не убранную со стола посуду. Сказал тоном совершенно чужого в компании человека:
      — Ну и чего вам от меня потребовалось? Укол кому сделать?
      Не совсем понимал он, но больше делал вид, что не представляет причину своего присутствия здесь, среди этих, по большому счету, незнакомых ему людей. Двоих он точно не знал.