Фридрих Евсеевич Незнанский
      Серия "МАРШ ТУРЕЦКОГО"
      Госпожа Сумасбродка
      (2002)
      Глава первая
      БАКСЫ В ГОРШКЕ
      Вадима Рогожина обнаружили во вторник, ближе к концу дня. И произошло это по чистой случайности. Супруга майора ФСБ Нина Васильевна приехала из Голутвина, где жила на даче, в Москву буквально на несколько часов. Дома у нее особых дел не было - до конца школьных каникул оставалось больше двух недель, - и перебираться в столицу, как она считала, было еще рано, пусть девочка догуляет лето, докупается, наестся до отвала лесной малины со сливками от соседской коровы.
      Нина Васильевна забежала в свою квартиру на 13-й Парковой, что рядом с Сиреневым бульваром, за какой-то мелочью, она и сама потом вспомнить не могла за чем. Но торопилась, поскольку время уже шло к вечеру, а дорога на дачу дальняя.
      Вторая половина августа в этом году выдалась жаркая, и, уже открывая стальную входную дверь, она сразу почувствовала, что в квартире неладно. Позже, когда приехала оперативно-следственная бригада и пожилой дежурный следователь стал ее расспрашивать, что да как, она не могла объяснить, что заставило ее бросить в прихожей тяжелые сумки и ринуться в большую комнату.
      - Может, запах? - допытывался следователь.
      Нина не понимала, что от нее требуется, и лишь безнадежно пожимала плечами и вздрагивала от острого запаха нашатыря - от смоченной ватки, которую совал ей под нос судебно-медицинский эксперт.
      Не могла она припомнить, и каким образом удалось ей вызвать дежурную бригаду. Только при появлении полковника Караваева, начальника Вадима, и Олега Машкова, его сослуживца, этот вопрос, который был безразличен Нине Васильевне, прояснился. Ну да, совершенно растерявшись и не зная, что делать, она, видимо машинально, позвонила Вадиму на работу, а трубку взял Олег. Вот ему она и сказала о том ужасе, который обнаружила дома. Из ее почти бессмысленных выкриков и всхлипов Машков понял лишь, что произошла беда. Ему и в голову не могло прийти, как он объяснял следователю, что дело касалось Вадима, который именно в это время должен был находиться в командировке. Сегодня вторник, а они с Вадимом виделись в пятницу. И тот, кстати, просил Олега, на тот случай, если позвонит Нина, сказать ей, что он вылетел в срочную командировку и, возможно, появится теперь на даче в Голутвине только в следующее воскресенье. Если все сложится нормально. Короче, просил передать, чтоб не ждали в ближайшие выходные. Но ведь впереди - а улетать на Север он собирался лишь в понедельник - как раз и были эти выходные. Так чего б ему самому не съездить на дачу? Непонятно. Или у него были еще какие-то дела? Или он что-то знал? Или вообще ничего не знал?..
      Полковник Караваев, слушая объяснения Олега, молчал и хмурился. Как-то путано все получалось у Машкова. Но полковник не перебивал.
      Оставив молодую вдову на попечение судебного медика, они втроем прошли в комнату, где на широкой тахте, обложенный подушками, которые он предварительно принес из спальни, перед тем как совершить роковой выстрел в собственный висок, лежал Вадим Рогожин. Дверь была плотно закрыта.
      Они внимательно осматривали место происшествия и сам труп, лежащий на тахте в какой-то странно скорченной, будто от страха, позе. Так обычно прячутся от чего-то нехорошего, опасного. Интуитивно, по-детски. Или по-страусиному: голову спрятал и думает, не видно. И еще черная запекшаяся кровавая корка на правом виске... И "макаров" в упавшей безвольно руке...
      Окно было распахнуто настежь, дух здесь, по свидетельству опера из дежурной бригады, стоял тяжелый. Лето ведь, жара, в доме духота, а труп пролежал какое-то время. В общем, несчастную женщину, потерявшую всякое соображение, понять было нетрудно.
      Машков и вызвал с Петровки, 38, дежурную оперативно-следственную бригаду, но после того, как доложил о происшествии полковнику. И по его же указанию попросил оперов дождаться их приезда, а до того никаких обысков в квартире не производить.
      Караваев же, осмотревшись на месте, сказал следователю, что, по его мнению, этим делом почти наверняка станет теперь заниматься Управление собственной безопасности ФСБ, после чего и будет принято окончательное решение: копать дальше или выносить постановление о прекращении дела, если докажут, что причина смерти - самоубийство. Но это - потом. Пока же все присутствующие хотели разобраться, понять, что и как произошло.
      Да, внешне все указывало на самоубийство. Хотя уж кто-кто, а они-то и следователь прокуратуры, и офицеры ФСБ - превосходно знали, что сымитировать можно все, что угодно. И при этом постараться не оставить после себя никаких следов. Эксперт-криминалист, помогая им, без конца щелкал фотоаппаратом со вспышкой, фиксируя каждое их действие.
      Со всей осторожностью бал извлечен из руки Рогожина "макаров" и уложен в пакет для экспертизы.
      Сам криминалист еще до приезда фээсбэшников успел исползать на коленях все полы в квартире, опыляя и снимая отпечатки следов ботинок и туфель, отпечатки пальцев на мебели, дверных ручках, на кухне, поражаясь в то же время почти идеальной чистоте в доме. Нигде никакой пыли. Отсутствие немытой посуды, пустых бутылок, которые обычно указывают на образ жизни мужчины, когда он в квартире остается один. Чисто было, словно специально протерто.
      Судмедэксперт наконец получил возможность заняться трупом и вызвал труповозку, чтобы отправить тело на вскрытие в судебно-медицинский морг.
      Оперативники и участковый отправились по соседям в поисках возможных свидетелей.
      А полковник Караваев, заметив, что Нина Васильевна, кажется, обрела наконец способность соображать, переговорил с ней и, позвонив в свою контору, отправил в Голутвин машину, чтобы там забрали и доставили в Москву девочку, оставшуюся под присмотром соседей. Допрашивать вдову было еще рано, она не могла ни на чем сосредоточиться и связно объяснить, когда в последний раз видела мужа и о чем с ним говорила...
      - Ну и что? Какие будут соображения? - спросил вдруг Караваев, когда они с Машковым возвращались на службу. По привычке всех военных начальников Караваев сидел рядом с шофером и говорил с Олегом, не поворачивая к нему головы: подчиненный сам должен ловить каждое слово начальства. - Он ведь где, в Кирове должен был уже давно находиться? А он... Ничего за ним не замечал в последнее время?
      - Никак нет.
      - А может, он задумываться стал, а? - Караваев резко обернулся к Машкову и требовательно уставился на него. - Бывает ведь, когда человек не в себе... Не наблюдал?
      Спросил так жестко, будто был просто уверен, что Машков обязательно наблюдал, но не говорит.
      А что, интересно, мог ответить на это Олег? Оправдаться тем, что своих забот полон рот? Что не обращал, да и не собирался обращать на такие пустяки внимание? Но ведь полковник настаивает. Значит, это ему зачем-то нужно?
      Олег изобразил напряженный мыслительный процесс и наконец сказал, что, припоминая внешние признаки поведения Рогожина в последнее время, он думает теперь, что, скорее всего, полковник прав. Да, что-то будто тяготило мужика. Или просто так сейчас кажется. Но ведь на службе не принято интересоваться, что там у тебя. Тем более что и проблем у каждого - выше крыши. Да вот хоть и самый близкий пример. И Олег рассказал, как сегодня по пути на службу заехал на случайную автозаправку, торопился, до обычной своей боялся не дотянуть. Так эти засранцы такое ему в бак залили, что машина исчихалась вся, пока он добрался до стоянки. А ведь подобных ситуаций по сотне на дню! Где ж разобраться-то?..
      - Это ты прав, - согласился начальник. - А с бабами у него было что-нибудь? Ты не стесняйся, теперь-то уж дело прошлое.
      Олег еще подумал, потом тяжко вздохнул и ответил:
      - Ну, жену его вы видели, Александр Петрович. От таких вроде не бегают, хотя... А может, она стерва, каких мало?.. А с другой стороны, как говорится, в той же курилке, когда находится минутка перекинуться тем, другим, ну и о бабах, конечно, тоже, как без них? Но он не поддерживал, нет...
      Полковник вдруг непонятно почему хохотнул. Но потом сказал, снова не оборачиваясь:
      - Ну, раз уж такой записной бабник, как ты, Олег, не замечал, значит, по этой части у него чисто.
      - Обижаете, Александр Петрович, - без всякой обиды протянул Олег, - ну какой же я бабник? Так, бывает иной раз, сбегаешь давление скинуть и обратно в конуру. Так я ж человек неженатый, мне вроде и не запрещено.
      - Да ладно, что ж я, не понимаю? Сам не бегал? Не было баб, говоришь? Ну, значит, и не было. Так и запишем... А дома-то ты у него бывал?
      - Да нет, Александр Петрович, не доводилось. Мы же не приятельствовали, так, слово за слово, не больше.
      Машков не лукавил. Его отношения с Вадимом не выходили за рамки обычных служебных. А служба, как известно, не рекомендует особую доверительность, хотя и предполагает некоторую корпоративность. Поэтому они не дружили, как принято говорить, домами: Вадим имел семью, а Олег о ней и не задумывался, пользуясь многочисленными возможностями, какие невольно предоставляла его профессия. А возможностей этих в чисто житейском плане было и в самом деле немало.
      Начать с того, что сотрудники Управления по контрразведывательному обеспечению кредитно-финансовой сферы, и особенно его оперативного отдела, возглавляемого полковником Караваевым, имели практически свободный доступ на всяческие тусовочные мероприятия, которыми так богата "светская жизнь" нынешней элиты российского общества, как она сама себя именует. Название Департамента экономической безопасности, куда входило и управление, звучало куда как понятно для большого бизнеса - начиная от мелких клерков с дилерами и кончая самими олигархами новейшего отечественного розлива. Могучая служба! А перспективы! Поговаривают даже о превращении ее в самостоятельную Федеральную службу, куда войдут также и соответствующие управления из МВД, Службы внешней разведки, финансовой полиции и так далее. Словом, силища!
      На практике же - и касательно конкретной личности Олега Николаевича Машкова - все выглядело примерно так.
      Многочисленные подруги, любовницы, спутницы богатеньких "буратин", которым уже давно осточертели тусовки, пьянки, мелкие и крупные разборки, одним словом, все эти герлы с интересом отмечали симпатичного молодого человека со скромными манерами и иронически вспыхивающими глазами, который не лез в центр компании, не участвовал в скандалах, а был спокоен, доброжелателен к окружающим, о которых знал массу любопытных фактов, очень напоминавших досужие сплетни. У одних он вызывал естественное любопытство, у других - не только. Пожалуй, нашлось бы немало состоятельного народа, готового охотно заплатить за некоторые секреты, коими владел этот не бросающийся в глаза молодой человек. Олег же с изрядной долей вполне нормального цинизма, присущего всей нашей жизни, готов был признаться, что тайнами, которые стоят очень дорого, он пока не владеет, значит, рано зарываться. А против "немногого" сперва протестовала совесть - мол, продаваться по мелочовке - последнее дело для мужика. А потом... Курочка ведь тоже по зернышку клюет, да сыта бывает. И главное здесь что? Постоянно держать ушки на макушке - не пересолить, не переперчить, не выдать по ошибке белое за черное, и так далее. Но вместе с тем, делая многозначительный вид и вешая той же вспыхивающей от восторга девице лапшу на ушки ее распрекрасные, можно отлично пользоваться ее благосклонным вниманием. Заводя при этом новые, не менее занимательные знакомства и переходя из рук в руки от одной скучающей красотки к другой. Ну чем не жизнь? И каждый остается при своем, никто никому ничего не должен, все довольны, а кто остался неудовлетворен, тому Бог простит...
      Но ни о чем таком, разумеется, Олег своему начальнику не сказал. Незачем. А впрочем, нельзя исключить, что полковник и без него все отлично знает.
      Зато без всякой подсказки Олег уже догадался, что Вадим с его достаточно жестким характером, который иногда заметно проявлялся, вряд ли самостоятельно пустил бы себе пулю в башку. И это могло означать лишь одно: его взяли в крутой оборот. То есть должна была иметь место полнейшая безнадега. Но Вадим не казался отчаявшимся. Хмурым - это да, бывал. И семья здесь ни при чем, тоже ясно, иначе Нинка бы не убивалась так.
      - А как у него в последнее время было с финансами? - вдруг перебил мысли Олега новый вопрос полковника.
      Олег пожал плечами. Разговоров на эту тему у него с Вадимом не было. Так и сказал. Но, подумав, добавил, что если бы, к примеру, тот же Рогожин крупно погорел на чем-нибудь, что-то там задумал, влез в долги, а его прижали и поставили на счетчик, как это сплошь и рядом нынче происходит, опять же в нашем положении имеется масса способов разобраться по-тихому, а кредитор еще и спасибо скажет.
      - Ну ты давай, брат, не очень, - недовольно пробурчал полковник. Наверное, не хотел, чтоб подобные соображения высказывались при водителе.
      - Да я так... В предположительном плане. Ведь при обыске мы никаких денег у него не нашли. Я имею в виду - больших. А эти - он же командировочные получил! Жалкие копейки. С такими не то что в командировку, в пивную не пойдешь.
      - Вот и я тоже думаю... - Но думал начальник явно о своем и говорить про то не собирался. - Ты вот чего. Ты дачу его знаешь?
      - Так откуда ж? Не бывал там.
      - Тогда слушай мое указание. Сейчас приедем, возьмешь парочку ребят, криминалиста, ну, короче, все, что нужно, и вали в этот гребаный Голутвин. Я Тимошенко позвоню, чтоб он не торопился с девочкой, вас там дождался. Дача у него своя?
      - Во всяком случае, он не говорил, что снимает. Да потом, так далеко и не снимают. Бензину не напасешься. А на электричке...
      - Но у него ж нет машины.
      - Так точно. Я его сам однажды на Казанский вокзал подвозил.
      - В общем, объяснять тебе нечего. Произведешь обыск. И чтоб завтра же у меня были все протоколы, акты экспертиз - все, понятно?
      - Медицина не успеет, Александр Петрович.
      - А ты поторопи. Нажми... Ох, чую, что уже завтра придется мне идти к Юрию Ивановичу... Неприятное дело.
      Юрий Иванович Самойленко был генерал-майором ФСБ и руководил Управлением собственной безопасности. И для тех, кто имел с ним служебные контакты, был человеком малоприятным - въедливым, настырным и напрочь лишенным чувства юмора. Как говорится, в худших традициях.
      - Так мне что, прикажете переключаться?
      - Кто тебе сказал? Сам надел хомут на шею.
      Караваев опять обернулся к Машкову и посмотрел на него так, что Олег понял: нет у него тайн от полковника, на три аршина тот видит под ним.
      - Поэтому, - продолжил Караваев, - ноги в руки и действуй в установленном порядке.
      - Слушаюсь, товарищ полковник... Поздновато уже.
      - Фонари возьмите.
      И непонятно было, пошутил полковник или сказал всерьез.
      Добротный деревенский дом-пятистенок, который Рогожин именовал своей дачей, находился не в самом Голутвине, то есть в городе Коломне, а на противоположной стороне Москвы-реки, впадавшей здесь в Оку, на краю поселка Сергиевский. Перелесок, отделявший поселок от реки, тянулся вдоль всего берега - пологого и песчаного. Конечно, раздолье для ребятни. На правом, обрывистом берегу Оки торчали заводские трубы, высился мощный корпус элеватора и поднимал этажи один из крупнейших подмосковных городов с развитой промышленностью, гремящими трамваями и всеми прелестями городской жизни. А здесь, у Рогожина, было по-деревенски уютно и спокойно.
      Дом окружал немолодой уже сад, в котором зрели крупные антоновские яблоки, а вдоль длинного, покосившегося кое-где дощатого забора кустилась когда-то, вероятно, культурная малина, давно превратившаяся в плодовитого дичка.
      Дом со всеми строениями достался Вадиму в наследство после смерти родителей еще в начале девяностых годов. А теперь он постепенно, как бы сам по себе, приходил в упадок. Хозяином был Вадим, видно, так себе, Нина его, коренная москвичка, - тем более. Ветшали пристройки, в которых когда-то содержались и корова, и поросята, и птица всякая. Чтобы понять это, не требовалось быть специалистом в сельском хозяйстве, достаточно беглого взгляда. А Рогожины, по словам прибежавшей соседки, у которой коротала время восьмилетняя Катенька, мама которой уехала в Москву к папе и обещала привезти гостинцев, умели разве что отдыхать. Соседка была чрезмерно любопытной и словоохотливой. И Олег, понимая, что ситуация довольно сложная, постарался максимально сжато изложить Клавдии Михайловне причину, но которой вот так неожиданно прибыла сюда целая бригада серьезных людей из управления, в котором работал Вадим Арсентьевич, да, уже теперь только работал, так можно сказать, поскольку погиб он - взял на себя такую смелость Олег - при не совсем выясненных в настоящий момент обстоятельствах. Но обсуждать эту тему, особенно с другими соседями, и тем более при ребенке, не стоит - может повредить делу расследования обстоятельств. Олег многозначительно посмотрел на пожилую женщину, и та скорбно поджала губы. Но было заметно по ней, что долго сия тайна не сохранится.
      А сама соседка показала приехавшим мужчинам, где находятся ключи да где что лежит и стоит. Она же открыла двери, провела людей в дом, потом в сараюшки, даже в погреб сводила, еще с весны набитый утрамбованным снегом, присыпанным соломой, чтоб медленнее таял. Показала на крынки и банки с молоком, со сметаной. Зачем? Может, свою честность демонстрировала, кто их знает, этих бабок...
      Оперативники тем временем постарались в буквальном смысле перетряхнуть весь дом, сохраняя при этом все-таки относительный порядок - свой же человек жил. Но трудно искать то, о чем и не догадываешься. Тем более что достаток - что в московской квартире, что здесь, по сути, в деревне - был так себе, без особых излишеств. Они продолжали шарить, торопились, ибо уже вечерело, а задерживаться здесь до темноты никто не хотел. Вот и девочку еще требовалось доставить к матери.
      Словом, пока оперы трудились, Олег расспрашивал Клавдию Михайловну о Вадиме, о его супруге, о родителях Рогожина - чем занимались, как жили. И по всему выходило, что ничего такого, на что следовало бы обратить внимание, не было. Нормальные люди, обычная семья, в которой если кому и повезло, так это Вадиму - у него и служба серьезная, и деньги вроде водились, хотя он не имел собственной машины или каких-то излишков, однако ни в чем себе Рогожины - по деревенским, естественно, понятиям - не отказывали. А что не тянутся к хозяйству, так что ж, это дело тоже понятное, ихняя жизнь - в Москве, а тут только отдыхают, и правильно.
      В таком духе тянулась неспешная речь, и Олег, честно говоря, стал уже уставать от бессмысленности своего занятия. Ну о чем еще говорить, если уже давно все ясно! И всякий раз сам же останавливал себя: все - да не все! Иначе по какой причине оказалась у Вадима пуля в голове?..
      Он продолжал расспрашивать: бывали ли здесь гости, известно ли, кто такие, чем занимались - поди сплошные купанья, рыбалка да шашлычки у воды?
      И тут соседка вдруг вспомнила, встрепенулась даже. Ну точно, были как-то гости, двое - мужчина и женщина с ним, такая вся симпатичная, веселая, загорелая, и с сумочкой соломенной, плетеной. А Нины как раз дома и не оказалось, она с Катенькой на автобусе в город ездила, на рынок.
      - И что же они? - насторожился Олег.
      - Кто, Нинка-то? - не поняла Клавдия Михайловна. - А я ей сказала, что вот, мол, навещали тебя... Ну, описала, как они есть. Не, она так и не вспомнила. Говорит: небось к Вадьке.
      - Я как раз про этих гостей и хотел уточнить, - вклинился Олег.
      - А чего уточнять-то? - удивилась женщина. - Подождали они тут, покрутились, ожидаючи, да и усвистали себе. Им-то чего, - захихикала Клавдия Михайловна, - у них дело горячее. Не, так и не дождались.
      - Может, они в дом заходили?
      - А чего там делать? Без хозяев-то! Я им своего молочка вынесла. Попили, спасибо сказали. Мужик-то ейный еще покурил, а после все не знал, куда окурок-то бросить. Так плюнул, значит, смял и в карман себе сунул. Вежливый.
      - И долго они были?
      - Дак сколько? - задумалась Клавдия Михайловна. - Нинка-то на двухчасовой пошла... Туда-сюда, к шести поди и воротилась. Не одна ж, с Катюшкой, шибко не побегаешь. А эти уже, значит... С час посидели. Может, с полчаса, да.
      - В дом точно не заходили?
      - Так ведь заперто же! Я еще спросила, вижу не чужие, опять же про жену Вадима Арсентьича интересовались, про Нинку, стало быть... Может, говорю, отпереть вам, в дом зайдете, я, где ключи, знаю. Нет, говорят, спасибо. - Это она, дамочка, значит, говорит... Я ж вижу: вежливые. "Пойдем мы, видать, не дождемся". Ну и ушли вон туда, по дороге.
      - Они что же, пешком пришли? Не на машине?
      - А вот и не знаю. Может, была, да я не видала. Только фыркнуло и нету.
      - Машина, что ли, фыркнула?
      - Может, и машина, - пожала плечами соседка. - Тут мимо много ездиют.
      - А вы за молоком куда ходили? - небрежно поинтересовался Олег. Он подумал, что соседка вполне могла угостить молодую пару и хозяйским молоком - вон его в погребе пей - не хочу! А оттуда веранда хорошо просматривается.
      - Так к себе ж. Чего я Нинку-то грабить стану? У нее дите. А эти попили, значит, в охотку, спасибо сказали и еще десять рублев сунули. В благодарность. Не, я не хотела брать! Это что же, выходит, добрым людям и молочка не попить по жаре-то? А они настояли, бери, говорят, бабушка, все пригодится. Я и Нинке после сказала, а она смеется: "Ну ты, говорит, Михайловна, везде пенку сымешь!" Это я скажу тебе, милок, из пенок-то сметана бывает вкуснючая, язык проглотишь. Не угостить?
      Олег не успел ни поблагодарить, ни отказаться, потому что один из оперативников, закончив дела в доме, переместился теперь на веранду. А ее от комнат отделяла крохотная прихожая, обычный закуток, который делают, чтоб сохранить зимой тепло в доме - метр на полметра, даже и не помещение. Но сбоку, на стене, было несколько полок, на которых стояли цветочные горшки - один в другом, какие-то бутылки и пузырьки, баночки, щетки и прочая мелочь. В одном из обливных горшков торчал высохший стебель неизвестного растения. Вот походя оперативник дернул за этот стебель, и тот легко вылез из цветочного горшка - вместе с комком ссохшейся в камень земли. Так же мимоходом опер достал горшок с полки и заглянул в него...
      - Эва! - чуть погодя воскликнул он и ошарашенно посмотрел на обернувшегося к нему Олега. - Олег Николаич, ну-ка гляньте сюда!
      - Это у них перчик был. Домашний. Ох и злющий! - тут же объяснила всезнающая соседка. - Не уберегли. А я себе, помню, стручок срезала, да семечки посадила. Так теперь у всех соседей есть, а у них, у хозяев, одна хворостина, на память. - И она укоризненно покачала головой, осуждая такую бесхозяйственность.
      - Так, - сказал Олег, взглянув на дно горшка. - Ставь сюда и быстро зови эксперта-криминалиста. - И сам же крикнул: - Илья Захарыч, пожалуйте к нам! Клавдия Михайловна, - обернулся он к соседке, - кто у вас тут поблизости не болтун? Ну чтоб помолчал о том, что увидит, а?
      - Так... - растерялась она, - моего можно кликнуть.
      - Ну кликните, а сами-то не уходите. Вы нам понадобитесь как свидетельница. Как понятая, ясно?
      - Господи! А чего случилось-то? - перепугалась она.
      - Ничего, - отрезал Олег. - Увидите и распишитесь, что видели. А потом забудете. Так надо.
      Пришедший эксперт немедленно надел резиновые перчатки, извлек со дна горшка плотную трубочку, перетянутую резинкой, и начал ее медленно разворачивать на глазах у оперативников и понятых. Это были деньги. Обыкновенные стодолларовые американские купюры. Правда, их подлинность должна была еще доказать экспертиза. Но сейчас все было разложено на разостланной на деревянном столе газете и сфотографировано. Сумма оказалась невеликой. Всего-то пять тысяч. Такие суммы, да и побольше, братва в задних карманах спортивных штанов таскает - не для дела, а ради развлечения. Больше разговору, чем дела. Другой вопрос: как здесь эти чертовы баксы могли оказаться? Зачем их было держать в горшке с засохшим перцем?
      Клавдия Михайловна, как и ее полуглухой супруг, вряд ли догадывались о стоимости этих денег. Хотя нынче телевизор все смотрят, видели, поди. Но никакого особого удивления не выказали - разве что почему в цветочном горшке.
      Купюры были не новыми, походили по рукам, значит, и отпечатков пальцев на них в избытке. Но это тоже дело экспертизы. Хуже, если на них окажутся пальчики Вадима или его супруги. А это уже в Москве станет ясно.
      - Прямо Тиль Уленшпигель какой-то... - пробормотал Олег.
      - Чего говорите? - спросил обнаруживший купюры оперативник.
      - Это, говорю, в "Тиле Уленшпигеле" золотые флорины в цветочном горшке хранили.
      - А-а, - кажется, ничего не понял оперативник. Но утвердительно кивнул. И добавил: - Это верно.
      - Ну что, заканчиваем, - вздохнул Олег. - Давайте протокол, подписываем и - поехали. Уже и так припозднились. А девочке давно спать пора... Ребенок-то не виноват.
      Еще раз уточнив, когда здесь были неизвестные гости, Олег вычислил, что дело происходило скорее всего в понедельник, когда Вадим уже собирался отбыть в Киров. Но не отбыл. А время его смерти теперь уточняет судебно-медицинская экспертиза.
      К сожалению, ничего не получилось и с описанием гостей. Молодые, вежливые - вот и все. Никаких существенных деталей не смогла больше добавить к своей первоначальной характеристике Клавдия Михайловна, которая одна и видела-то их. Портреты не составишь.
      И майор ФСБ Олег Николаевич Машков, еще раз предупредив пожилую пару о необходимости хранить полное молчание и о приезде сюда коллег Вадима Рогожина, и о неожиданной находке в цветочном горшке, дал команду трогаться в Москву.
      Уже в дороге он подумал, что хитрый лис, его начальник, кажется, все-таки обнаружил кончик ниточки, за которую придется очень осторожно и аккуратно тянуть, и тогда, возможно, клубок начнет понемногу раскручиваться. А куда он покатится, одному Богу известно...
      Глава вторая
      "ВЕРБОВОЧНАЯ УЯЗВИМОСТЬ"
      Первыми, кого увидел Евгений Осетров, выйдя на площадь из здания аэропорта в Домодедове, были девочки в аккуратных белых передничках, с разноцветными бантами в косичках и с букетами гладиолусов в руках. Дружной стайкой, с подпрыгивающими за их спинами яркими ранцами, они перебегали площадь.
      "Так ведь сегодня же первое сентября! - запоздало обрадовался Осетров, с улыбкой наблюдая за юными школьницами, начинавшими свою уже взрослую увы! - трудовую биографию. - Господи, и куда наша жизнь так бежит-торопится?.." И еще он подумал, что, если бы не изображал из себя шибко разборчивую барышню - в смысле жениха, разумеется, возможно, одна вот из таких же соплюшек-щебетуний могла бы оказаться и его дочкой. Однако... что-то все получалось не так. Возраст уже к сорока подбирается, похоже, и мать стала терять всякую надежду увидеть когда-нибудь внучку. Именно внучку, и никого другого. Но матери исполнилось шестьдесят, а она все никак не может стать бабушкой. Оттого и вздохи тяжкие, и взгляды-упреки, и даже старость ранняя. Будто он один в этом виноват...
      Прав - виноват... Надоело уже размышлять на эту тему, тем более оправдываться. Ну не складывается, так кто ж, действительно, в том виноват?
      Мать вторично вышла замуж, когда Жене исполнилось полтора года. Отчим, которого он знал исключительно как родного отца, ибо имени настоящего мать никогда не называла и, более того, требовала и от подрастающего Жени, чтоб он не смел даже вопросов задавать по этому поводу, вкладывал в своего сына - иначе он и не говорил - всю душу. А ведь был он очень занятым человеком - крупным геологом, половину своей жизни проведшим в дальних экспедициях, а другую - за рабочим столом в Институте геологии, петрографии и прочих подземных наук, где с успехом сочетал научную деятельность с преподавательской. Правда, лекции он читал в Московском геологоразведочном институте, когда Женя еще и на свет не появился, а к концу жизни считался признанным ученым и мечтал, что парень пойдет по его стопам. Однако Женя перенял от Сергея Сергеевича лишь одну любовь - к диковинным минералам, распиленным на причудливые агатовые пластины вулканическим бомбам и, разумеется, фантастическим по красоте друзам аметиста и горного хрусталя, коими были заполнены не только полки служебного кабинета членкора Академии наук, но и все комнаты в квартире. На остальное Женина любовь не распространялась. Больше того, после школы и армии Женя без особых размышлений, да, кстати, и усилий, поступил в Высшую школу КГБ. Какие тут гены сыграли роль - и сыграли ли вообще, - он, естественно, не догадывался, а мать молчала. Ничего не сказал ему и отец - Сергей Сергеевич Осетров, чью фамилию и отчество Женя носил с детства.
      Но десять лет назад Женя с матерью похоронили добрейшего старика и остались одни. Понятно, почему тосковала Галина Ивановна: семьи нет, сын вечно на службе, некому слова сказать...
      Но вот однажды, не так уж и давно, у Евгения вдруг появилась некая, слабая, правда еще, надежда. А произошло все вполне обыденно, даже банально.
      Коллега из смежного управления, Вадим Рогожин, с которым у Евгения были постоянные служебные контакты, спросил, какие у него, Жени, планы на вечер. Они в тот день просматривали материалы по одному очень дерьмовому делу, связанному с перекачкой финансовых средств за рубеж. Фирма была громкой - известная сибирская авиакомпания "Норд" взяла в так называемый лизинг десяток американских "Боингов", освободившись от уплаты таможенных пошлин и налогов на ввоз их в Россию. В результате компания несла бешеные убытки, дорогие машины простаивали, а всяческие неустойки выливались в сотни миллионов долларов. Было подозрение, что это не ошибки руководства акционерного общества, а хитро спланированная акция. Дело в конце концов поручили Департаменту экономической безопасности и Следственному управлению ФСБ. В объединенной группе работали и Осетров с Рогожиным.
      Засиделись за материалами допоздна, и потому вопрос: какие планы на вечер, прозвучал по меньшей мере странно, уже скоро ночь. Евгений был в курсе, что семья Вадима проживает на даче, где-то под Коломной, сам Женя жил с матерью, нередко появлялся за полночь - значит, оба, по сути, никакими жесткими узами связаны не были.