«…Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Раньше мне казалось, что мужчина, который станет моим мужем, должен непременно соответствовать всем моим представлениям об идеале: быть высоким, красивым, богатым, умным, непременно москвичом и как минимум лет на десять меня старше.
      Аслан словно был призван разрушить все эти мои представления и, вопреки всему, стать моим. Первым. Любимым. Моим солдатиком…
      Он был невысокого роста, небогат, не то чтобы красив, скорее, очень обаятелен и мил. Почти одного возраста со мной — разница была лишь в несколько месяцев, и, что совершенно не вписывалось ни в какие мои представления — ни мои, ни тем более моих родителей, — он был чеченец…
      — Ты просто сошла с ума! — говорила, точнее, кричала мама, которая поначалу не возражала против нашей дружбы, но словно с цепи сорвалась, когда узнала, что я собираюсь выйти за него замуж, после того как он отслужит в нашей части и демобилизуется.
      — Я против, — коротко сказал отец.
      А мне было все равно, что говорят мои родители. Я была уверена, что нашла человека, которого ждала всю юность и от которого готова родить ребенка. Это были самые счастливые дни моей жизни. Я просыпалась и знала, что будет дальше: сейчас я открою глаза — и реальность другого пространства, занятого новым человеком в моей жизни, ослепит меня и я с радостью соглашусь с ее существованием. Чувство новизны от давно знакомых предметов, привычного расположения вещей, всего, казавшегося мне раньше обыденным, не покидало меня.
      Я стала другой. В меня вошла любовь. Я жила этим чувством. То, что я тогда испытывала, называется простым коротким словом: счастье.
      Потом он нашел квартиру, в которой проходили наши встречи — кто-то из приятелей-сверхсрочников, кажется, давал ключи… Мои родители ничего не знали об этом. Для них я придумала легенду о театральном кружке, который открылся в моем институте. В этом «кружке» я и пропадала все свое свободное время, — конечно, когда Аслан был свободен и его приятель отсутствовал.
      Меня по сей день удивляет, как это все вдруг у нас с Асланом получилось — очень уж быстро и слаженно, будто давно кем-то свыше обговорено и отрепетировано. И ведь случилось, словно в тумане, будто и не со мной, а с кем-то другим, кто привык жить так, как жила я: с мечтой, с вдохновением, а теперь еще с диким внутренним напряжением, сметающим все на пути…»
      Елена заплакала. Я молча подал ей стакан газировки, решив, что лучший способ понять собеседника в данной ситуации (тем более что собеседник — женщина!) — это набраться терпения и внимательно все выслушать.
      — Может, все-таки кофе? — на всякий случай предложил я.
      Елена отрицательно покачала головой.
      — Простите меня, я…
      — Я все понимаю, вы не волнуйтесь, — успокоил ее я, давая понять, что времени для нее у меня предостаточно.
      Елена в самом деле успокоилась.
      …«Мы встречались с ним раз в неделю в этой квартире, все остальное время я жила в ожидании этих встреч, почти автоматически выполняя домашние обязанности, посещая институт, а когда дел не было, просто бродила по городу. Когда его не было рядом со мной, время тянулось вяло и медленно. Я становилась рассеянной, невпопад отвечала на вопросы, которыми забрасывала меня мама. Без него было пусто…
      Потом мы встречались — и мир оживал для меня.
      Я была неопытная и не сразу поняла, что произошло…
      Аслан к тому времени получил известие из Грозного, что у него тяжело болен отец, и собирался уезжать… И я готова была ждать его целую вечность, но, когда я поняла, что жду ребенка, очень испугалась. Во-первых, не было рядом его… Во-вторых, я представляла себе, какова будет реакция родителей: они не знали, что я продолжаю встречаться с «этим чеченцем»… Наконец я решилась.
      — Я жду ребенка, — сообщила своим родителям, собравшись духом.
      Помню, что какой-то резкой, до боли в сердце щемящей судорогой закрывались глаза. Сознание просило слов о том, что оставило след где-то там, в глубине тянущейся вечности… Реальность скомкалась. Память выхватывала из прошлого — без имени, без возраста, без лица — один только профиль… Он появлялся в моих воспоминаниях ярким, цветным изображением, способным затмить все остальное вокруг меня, черно-белое…
      Мама плакала и кричала, у нее был шок:
      — У меня?! Внук-чеченец?! Как ты могла?! Доченька, пойми, тебе не нужен этот ребенок!
      А отец сказал:
      — Вообще, еще не известно, куда этот чеченец твой денется, когда узнает о ребенке…
      Он словно в воду смотрел…
      Аслан действительно исчез. У него заболел отец, он срочно уехал в Грозный — и пропал.
      А для меня даже не было ни вопроса, ни тени сомнения: я знала, что буду рожать. Потому что любила его…»
      — Он так и не узнал, что у него ребенок? — перебил я Елену.
      — Узнал, — грустно ответила она, — но было слишком поздно, я ждала его почти год, а потом…
      — Встретили другого? — продолжил за нее я.
      — Да. Я боялась одиночества… Боялась никогда не выйти замуж. Сейчас я понимаю, что все это глупо, но тогда… Мною руководили какие-то другие мысли. Могу сказать, что мама сыграла в этой истории едва ли не главную роль.
      — И что же было дальше, с тем, другим?
      — Я вышла за него замуж…
      …«С тех пор и начались все мои беды. Точнее, даже не беды, а растущие тоска и одиночество. Внешне все выглядело вполне пристойно. Алексей неплохо зарабатывал, заботился о Сереже, даже собирался усыновить его. И хотя кое-кто смеялся над ним, когда он говорил, что Сережа — его сын, Алексей хотел считать его своим сыном…
      Но Сережа был очень похож на своего отца. И каждый день он напоминал мне об Аслане…
      Я засыпала и просыпалась рядом с Алексеем, зарывалась в тишину, погружалась в свои воспоминания. По коже бежали мурашки, все как-то сжималось, словно замерзало, неудобство овладевало мной, парализовало меня, мне казалось, что если мы начнем с Алексеем говорить, то получится совершеннейшая нелепица. И мы молчали. Нарушал молчание чаще всего Алексей, он собирался с силами и коротко говорил:
      — Я приготовлю что-нибудь.
      А я старалась не смотреть на него, потому что в моих глазах он увидел бы равнодушие. Алексей чувствовал, догадывался о том, в чем я старалась не признаваться сама себе: что я скучаю по Аслану».
      — Он больше не звонил, не приезжал, не делал попыток встретиться с вами? — спросил я.
      — Звонил. Приезжал, — коротко ответила Елена.
      — А вы?
      — Я ведь была замужем и всеми силами, несмотря ни на что, пыталась сохранить семью. Кроме того, я помнила, что родители были категорически против брака с Асланом, да и Алексей, собственно, не сделал мне ничего плохого. Особенно когда Сережа был маленьким, он всячески поддерживал меня, и потом, ребенку нужен отец, который постоянно рядом, который воспитывает его, а…
      — Аслан был далеко и появлялся не вовремя? — подсказал я.
      — Нет, появлялся он вовремя, когда я начинала скучать по нему, он словно чувствовал те периоды моей жизни, когда мне его начинало не хватать, и…
      — Вы собирались ради него бросить мужа?
      — Не-ет… — Елена замялась.
      — Простите за бестактный вопрос, я просто пытаюсь понять ситуацию, отношения, которые между вами сложились, чтобы так или иначе в первую очередь не причинить вреда вам.
      — Спасибо, — тихо сказала Елена и добавила еще тише: — Я, наверное, произвожу впечатление женщины, которая не знает, чего хочет, да?
      — Я вам не судья — это во-первых. А во-вторых, если честно, на меня вы производите впечатление красивой женщины, что автоматически заставляет меня не замечать ваших ошибок… и возвращаюсь к тому, что, во-первых… — Гордеев сбился.
      Елена печально улыбнулась:
      — Я путано вам все это рассказываю. Вы, наверное, думаете, к чему все это? Правда?
      — Ну что вы, я давно уже понял, что человек, которого надо спасать, — ваш… Аслан, а тот, от которого его надо спасать, — это, судя по всему, ваш муж…
      — Нет, что вы! — Елена растерялась. — Алексей не сделал ему ничего плохого! С чего вы взяли?
      Но в голосе Елены не чувствовалось уверенности. Она словно испугалась моего вопроса.
      — Я просто высказал предположение. И буду только рад ошибиться. Просто нужно быть совершенно бесчувственным, чтобы не ощущать вашего отношения. Это я об Алексее… Неужели он не чувствовал?.. — Я задумался, подбирая слова.
      — Того, что я его не люблю? — прямо спросила Елена.
      — Да.
      — Чувствовал, конечно. И догадывался, кто тому виной. Но он не хотел разрушать семью… И он любит моего сына.
      — Одним словом, оснований подозревать мужа у вас нет?
      — Я рассказываю вам все это потому, что чувствую себя виноватой, — попробовала объяснить Елена. — Мне кажется, что есть какая-то связь между тем, что произошло с Асланом, и нашими с ним отношениями.
      — Какая?
      — Я не знаю.
      — Тогда давайте вернемся к началу. Только не ваших отношений с Асланом, а того, что заставило вас прийти ко мне.
      …В квартире Алексея Марченко царил идеальный порядок. Все было прибрано, начищено и сияло, как никогда. Закатное солнце разбрасывало по паркету, по поверхностям шкафов сотни неожиданно ярких отблесков. На кухне все было приготовлено к позднему ужину: в супнице — уха, на сковородке — котлеты. Дом ждал хозяина. Скоро должен был прийти Алексей.
      Елена, с накрученными волосами, в халате, убирала кое-что из вещей, лежащих не на своем месте, поглядывала на часы: минут через десять придет бабушка с внуком, в последнее время она стала забирать его из садика. Потом — муж, и все сядут за стол.
      Она снимала с волос бигуди, одновременно смахивая незамеченную пыль с полки, открыла шкаф, выбирая, что надеть: сегодня очередная годовщина… Ровно пять лет с того дня, как они с Алексеем расписались.
      Неожиданно раздался звонок.
      «Мама? — подумала Елена. — Рановато они сегодня».
      На ходу запахивая халат, пошла открывать дверь. По привычке заглянула в дверной глазок и отшатнулась: там, на лестничной площадке, стоял… Аслан.
      — Привет… — растерянно сказала она, открывая дверь и чувствуя непонятное раздражение. Впрочем, чего тут не понять? Все так некстати. Не хватало теперь еще, чтобы и так не находящий себе места от ревности муж застал здесь Аслана.
      Если честно, она его и узнала-то не сразу. Да, это был далеко не тот восточный красавец, с которым она познакомилась в свое время. Помятое лицо, землистого цвета кожа, сутулые плечи… Пыльная одежда…
      И взгляд… Самое главное — этот взгляд. Потухший, какой-то обреченный. Безнадежный взгляд.
      — Привет, — повторила она и отвела глаза.
      Аслан все понял, попытался улыбнуться. Это получилось плохо.
      «И надо же, именно сегодня!» — Елена помедлила в дверях, словно сомневаясь, приглашать ли Аслана в квартиру: может, лучше договориться о встрече как-нибудь потом? Но встретившись с ним глазами, тихо сказала:
      — Проходи.
      — Здравствуй, Лена. — Он попытался ее поцеловать.
      Она отстранилась.
      — Где сын? — Он покосился на дверь в комнату.
      — В садике, вот-вот должны прийти с бабушкой…
      — Муж?
      — На работе, — ответила она сухо.
      — Вижу, я некстати, — сказал Аслан, — ты извини.
      Она опустила глаза:
      — Я должна переодеться, извини.
      — Да, конечно. — Аслан вышел из комнаты, зашел на кухню.
      Ей стало неловко и за ужин на плите, и за этот порядок, и за всю видимость своего жизненного благополучия.
      «Пришел, наверное, потому, что больше некуда, а не потому, что видеть хотел, — обиженно подумала Елена и тут же в мыслях оборвала сама себя: — Ну а если бы и хотел, что тогда? Готова ли я бросить сейчас все, точнее, мужа ради него, Аслана?»
      Елена не знала ответа на этот вопрос. Чем дальше, тем сложнее ей было на него ответить. Ей казалось, если бы Аслан позвал, настоял, потребовал, она бы, возможно, решилась… А он вел себя непонятно, как-то отстраненно, равнодушно. Елена его не понимала. И поэтому страдала, мучилась, ждала и не ждала одновременно, не знала: радоваться ли ему или не пускать к себе, ей казалось, что-то в ее жизни упущено, безнадежно утрачено, и вернуть все это нет уже никакой возможности.
      Зазвонил телефон.
      — Да? — Елена взяла трубку.
      — Ты одна? — почему-то спросил Алексей.
      — Привет, — обрадовалась она, — как твои дела? Все в порядке на работе?
      — Все в порядке.
      — Гаврилов уволился?
      — Уволился.
      — Слава богу, теперь тебе станет легче дышать.
      — Это точно.
      Не позволяя ему задать вопрос снова, Елена радостно сообщила:
      — А мама приготовила твою любимую уху. Специально для тебя. Ты помнишь, какой сегодня день?
      — Помню. — В голосе Алексея чувствовалось напряжение.
      Елена поняла, что он снова спросит:
      — Так ты одна?
      — Да… То есть нет, — замялась она.
      — Так «да» или «нет»?
      — Нет, — сказала она и увидела Аслана, который стоял в дверях и показывал ей, что нужно сказать: «Да».
      Но было поздно.
      — Он? — спросил Алексей.
      — Кто? Ты скоро будешь? — спросила она.
      Трубка ответила прерывистыми гудками.
      Елена растерянно посмотрела на Аслана.
      — Я пойду. — Он направился к двери.
      Но даже не успел открыть ее. Снова раздался непрошеный звонок.
      — Что делать? — испуганно прошептала Елена и посмотрела на Аслана, а потом тревожно спросила: — Кто там?
      — Открывай, — раздалось с лестничной площадки.
      — Кто? — повторила вопрос Елена.
      — ОМОН! — После чего раздался глухой удар, заставивший дверь содрогнуться.
      Она щелкнула замком. Десяток омоновцев ворвались в коридор…
      — Где он? — крикнул плечистый мужик в шлеме и с автоматом в руках.
      — Кто? — Елена сделала вид, что ничего не понимает. Омоновцы, не тратя времени, разбежались по квартире… Но, к удивлению Елены, никого не нашли.
      …Аслан лежал, затаившись между шпалерой невысокого подстриженного кустарника и почти вплотную припаркованного к этой зелени «мерседеса», и боялся шевельнуться. У него затекла нога. Но двинуться он не мог.
      Из соседнего подъезда вышла бабушка с пушистой глупой болонкой, чуб которой был завязан красным бантиком.
      — Тюня, Тюня, ко мне! — противным голосом позвала бабушка собачку, но та, не привыкшая к повиновению, отправилась гулять сама по себе.
      — Тюня, фу! Я тебя только что помыла!
      «Вот еще на мою голову». — Аслан затаил дыхание… Он понимал, что если болонка обнаружит его, то тогда действительно конец…
      Тюня обнюхивала все кругом и всюду оставляла свои отметины.
      — Я кому сказала! — не унималась бабушка, возмущенная Тюниным поведением.
      Тюня не обращала на нее никакого внимания. Она понюхала дерево, кустарник, потом — колесо «мерседеса», подняла заднюю лапу и…
      Залаяла во всю силу своей собачьей глупости.
      «Мерседес» в ответ издал пронзительный звук, призывающий своего хозяина. Омоновцы, выбежавшие из подъезда, сразу бросились к машине.
      Все это время Елена не находила себе места, она бросалась то к одному окну, то к другому, понимая, что Аслан где-то рядом и что каждую секунду его могут найти.
      За годы жизни с Алексеем она только и делала, что всеми силами старалась полюбить его. Все кругом в один голос, включая маму, твердили, что лучшего мужа ей не найти.
      «Кроме Аслана, — с грустью думала Елена, но наталкивалась при каждом редком его звонке на необъяснимую сдержанность любимого человека и уверяла сама себя: — Но он меня больше не любит, я ему не нужна».
      Страх остаться одной, боязнь безденежья да уговоры мамы — вот что заставило ее в конце концов принять предложение Алексея и выйти за него замуж. А потом… Он уходил на работу, она растила сына, проблемы, из которых состояла ее жизнь, постепенно вытесняли из ее души боль и тоску по Аслану, вроде бы все как-то утряслось, образовалось… Как любила говорить ее мама: «Стерпится-слюбится».
      Стерпелось. Можно сказать, почти что слюбилось.
      Мысленно она уже вычеркнула Аслана из своей жизни, но этот его сегодняшний визит возродил, оживил все ее годами спрятанные от самой себя тайные желания. Оказывается, она и боится его, и рада ему… Ждет.
      «Я сама виновата во всем, — думала Елена, стоя у окна, — и в том, что не дождалась, и в том, что вышла замуж, поддавшись на уговоры мамы, и в том, что назвала сына не так, как хотела, в честь его отца — Асланом…»
      Она видела из окна, как сновали омоновцы по двору, заглядывая во все закоулки, обследуя все подвалы, видела она и то, как вышла бабушка с собачкой, как собачка облаяла «мерседес»…
      Елена вскрикнула, она уже поняла, что будет дальше.
      Аслана вытащили на проезжую часть, ловко скрутили, бросили на асфальт и врезали по почкам. Земля поплыла… Аслан вскрикнул, и удар повторился. Теперь они градом сыпались на него.
      «Только бы этого не видела она», — мелькнула в голове Аслана мысль, и он поднял глаза на окна ее квартиры.
      Елена стояла у окна…
      Один из бивших его, тот, что врезал первым, заметил его взгляд, тоже увидел Елену и, спохватившись, приказал остальным:
      — Хватит. В машину его…
      Заломив ему руки за спину, двое поволокли Аслана за угол, и последнее, что увидел Аслан, был «газик», в который его с силой втолкнули, ударив головой о железный борт.
      Аслан потерял сознание.
      Он пришел в себя только в какой-то незнакомой ему квартире. Его попытались поставить на ноги, но он падал: ноги его совсем не держали, в голове стоял сплошной туман. Тогда его поставили на колени, придерживая с боков.
      — За что? — силился спросить Аслан, но не мог, из его рта раздавалось лишь шипение, текла кровь…
      Его били до тех пор, пока его глаза не превратились в две узенькие щелочки. Зубов во рту почти не осталось… Боли он уже не чувствовал. Он падал, его поднимали, обливали холодной водой, приводя в чувство, и снова били.
      Наконец сказали:
      — Можешь сам решить, жить тебе дальше или нет. Ты должен признаться, что являешься боевиком, что приехал сюда из Грозного совершать террористические акты, что собирался свою бывшую жену завербовать в отряд снайперов, а сына воспитать воином Аллаха…
      Они включили камеру, очевидно рассчитывая, что после таких побоев человек не сможет сказать им «нет». Но Аслан, собрав все свои силы, прямо в камеру произнес:
      — Я не боевик. Я не хочу вербовать жену. А сына не собираюсь делать воином Аллаха…
      И упал от очередного удара.
      — Мы заставим тебя это сказать!
      Его душили, потом отпускали, давая отдышаться, и снова включили камеру. И он сказал:
      — Можете застрелить меня, но я все равно этого не скажу.
      Его били долго — до самого вечера. Методично и скрупулезно, по очереди, отдыхая от тяжелого физического труда. Все это время молчаливый человек с камерой сидел на стуле и ждал. Несколько раз он включал камеру, но Аслан снова отказывался говорить…
      …За окнами уже темнело. Люди, которые вытрясали из Аслана душу, переговаривались между собой:
      — Сколько еще? Неужели так и не признается?
      Аслан молчал. У него не было сил даже говорить им, что ничего не скажет. Потом он сквозь затекшие веки видел, как они принесли бутылку с водой, насыпали туда что-то из маленького пакетика, который затем сунули Аслану в карман.
      «Наркотики», — догадался Аслан.
      Аслану широко открыли рот, вставили что-то в рот, чтобы не мог его закрыть, и опустили глубоко-глубоко горлышко бутылки, чтобы он не мог выплюнуть. Аслана рвало, они снова заливали в него жидкость. Потом на время прекратили процедуру, опять велели во всем «сознаваться». И в десятый, сотый раз ему диктовали текст для камеры:
      — Я приехал завербовать жену в снайперы и забрать сына, чтобы воспитать его воином Аллаха…
      А он только отрицательно мотал головой.
      Наконец привели понятых, которых ничуть не удивил истерзанный вид задержанного. На глазах у них из кармана Аслана вытащили гранату РГД-5, взрыватель к ней, надорванный пакетик с героином, газовый пистолет, восемьсот долларов.
      — Имей в виду, — сказали ему, — доллары фальшивые — это для тебя еще одна статья.
      Составили протокол, когда уже совсем стемнело.
      Аслана приволокли в какое-то казенное помещение и там продолжали избивать, только теперь это были другие люди.
      Эти, новые, били с какой-то непонятной Аслану звериной радостью, словно душу отводили…
      Били его и приговаривали:
      — Это тебе за Минутку, теперь за Витька, — за всех наших братьев, которые там погибли, за наш район, это — за Заводской, а это — за Старопромысловский…
      Он провалился в черную пустоту…
      Очнулся от новых побоев.
      — Что теперь с ним делать? — переговаривались они.
      — Может, перевезти в ИВС?
      — Куда? — не расслышал от ударов голоса своего «коллеги» один из палачей.
      — Баран, — ответил первый, — в изолятор временного содержания.
      — Далеко?
      — Рядом, в Химках, — бодро ответил третий, успевший отдохнуть от изнурительного избиения чеченского «врага».
      — Давай вставай! — Это уже было обращено к Аслану.
      Но Аслан не мог держаться на ногах. Его челюсть была выбита. Он не мог вздохнуть — так резко болели грудь, спина, почки, бока.
      Дежурные в ИВС отказались принимать его в таком виде.
      Тогда у них возникла новая идея:
      — Отвезем его на Восьмого Марта…
      — Он же все слышит! — Второй заметил, что Аслан шевельнулся.
      — Сейчас забудет, — ответил первый.
      После чего его снова «погрузили» в тьму беспамятства. Аслан пришел в себя все в том же «газике». Он уже не понимал, утро сейчас или вечер, в глазах было темно, он думал только об одном: «Быстрей бы убили…»
      Но, судя по всему, это в намерения палачей не входило. Везли его долго, часа два, по крайней мере, так казалось Аслану. Наконец «газик» остановился у больших железных ворот. Это оказалась больница.
      Его бросили в коридоре, а сами палачи пошли в кабинет, из которого врач так и не вышел, чтобы взглянуть на больного.
      — Господи, — склонилась над Асланом проходящая мимо санитарка-старушка, — кто же это тебя так?
      Аслан не смог ответить. Открылась дверь кабинета, палачи вышли со справкой, очевидно, той, которая была им нужна.
      — Может, помочь чем, сынок? — Старушка пыталась вытереть кровь на лице лежащего на полу Аслана.
      — Иди, мамаша, по своим делам! — грубо скомандовал один из палачей и оттолкнул старушку. — Нечего наркоманов жалеть!
      Старушка с жалостью посмотрела вслед утаскиваемому палачами Аслану, покачала говолой:
      — Господи, когда же все это кончится!..
      — Гляди не болтай у меня, — оглянулся один из палачей, — а то для тебя прямо сейчас все и кончится…
      Второй засмеялся. Очевидно, это была шутка.
      — Куда теперь? — спросил первый, когда они вышли во двор больницы.
      — Петрович сказал, челюсть надо ему вправить, — другой показал в неведомом Аслану направлении — туда.
      «Заботятся, гады», — мелькнуло в сознании Аслана.
      Тащили его недолго. Новое помещение находилось неподалеку от больницы. Аслан увидел только белый халат, белую маску на лице костоправа, который собирался вправить ему челюсть, и потерял сознание от острой боли, пронизавшей все его тело…
      Пришел в себя он на бетонном полу. Боли он уже не чувствовал. И не думал о том, что с ним вообще будет дальше. Но почему-то беспокоил вопрос: «Неужели это Елена сообщила им, что я был у нее? Ведь они взяли меня буквально через десять минут после того, как я вошел в ее квартиру. И это не проверка паспортного режима. И не облава на террористов. Омоновцы действовали целенаправленно…»
      Аслан гнал от себя подобные мысли, но его сознание снова и снова возвращалось к этому: «У нее своя семья, другая жизнь, я для нее — препятствие, возможно, даже напоминание о сделанной ошибке… Может, это и к лучшему, что у сына другой отец и что в его документах не будет написано: „Чеченец“… Хотя он, как она однажды сказала, моя копия. Бедный мальчик, только бы ему не пришлось пережить всех страданий, которые выпали на мою долю только потому, что я чеченец…»
      Он вспомнил о том, с какой гордостью отец говорил ему о его происхождении. Древний княжеский род Магомадовых был известен не только в Грозном. Аслан всегда гордился своими предками. Даже тогда, когда в армии впервые в жизни услышал от «дедов» презрительное, обращенное к нему:
      — Чечня!
      Аслан ответил с гордостью:
      — Да, я чеченец и горжусь этим.
      «Деды» растерялись, они ожидали чего угодно: ответных оскорблений, драки, обид, но только не такого спокойного, гордого ответа.
      С этого момента все вокруг словно забыли о его происхождении, и ни разу до конца службы никто не осмелился напомнить ему об этом.
      Аслан рассказал своей матери о том, что в Москве у него есть сын, рассказал и об отношениях с родителями Елены. Мама Аслана рассудила, как всегда, мудро:
      — Без родительского благословения, сынок, счастья не будет… Но если ты любишь и если она тоже тебя любит, то быть вам вместе вопреки всем обстоятельствам, козням всех врагов, которые только укрепят ваши чувства…
      — Я очень скучаю по сыну, — говорил матери Аслан, — хочу его видеть, но боюсь мешать ее жизни, да и Сереже сейчас лучше не знать о своем отце…
      — Если это твоя кровь, — так же спокойно и степенно отвечала мать, — то он тоже скучает и рано или поздно потянется к родному отцу, но не торопи события…
      И Аслан ждал.
      Голова раскалывалась, думать больше не было сил. Аслан провалился в глубокие расщелины памяти, ему почудился знакомый запах старых вещей, почти забытые голоса…
      Аслан встал и пошел, открыл дверь в другую комнату и… очутился в темной комнатке с низким потолком — в крестьянской избе в три маленьких окошка, расположенных низко над полом, через них сильно бил свет луны с улицы. Комната слева была во тьме, но угадывался стол со стульями, и вроде там кто-то сидел. Из окна виделись сугробы снега, аккуратно отметенные к концам протоптанной дорожки, — так было принято у них чистить улицы. Что-то очень знакомое…
      Аслан узнал эту избушку с островерхой крышей, как монашеский куколь укрывшейся между трех кирпичных двухэтажек — эдакая присевшая бабушка. В этой избушке жила его бабушка до конца своих дней, как ни звали ее сыновья переселиться в новый, только что выстроенный кирпичный дом — та ни в какую.
      И тут услышал Аслан голос бабушки, она позвала его ласково:
      — Асланушка, иди ко мне… Сядь со мною…
      — Бабушка…
      Аслан прижался к ее лицу щекой. Она погладила его по голове своей сильной шершавой рукой:
      — Узнал меня, внучек?
      — Да, бабушка, но ты же умерла?
      — Умерла, умерла, но вот решила с тобой повидаться. Здесь можно…
      — Да ведь твою избушку снесли двадцать лет назад!
      — Ничего, что нету, мне разрешили побыть здесь недолго.
      — Так это что, теперь комната свиданий, что ли?
      — Свиданий, внучек… Как ты, родной?
      Аслану захотелось поцеловать ее, но что-то не пускало, она почему-то отстранилась в глубь комнаты, лицо ее уплыло куда-то, но рука так же сильно продолжала гладить Аслана по голове.
      — Плохо, бабушка, помираю, видно…
      Бабушка начала всхлипывать, плакать, утирая глаза краем ладони, Аслан вспомнил: она всегда так делала. Аслан взял ее руку в свою, а руки уже не видно, и лицо ее растаяло на глазах, остался только последний шепот:
      — Иди туда, там тебя любят…
      — Куда — туда, бабушка?
      Все, и нет ее. Растаяла бабушка Аслана вместе со своей ветхой избушкой.