Крылья

Я жутко гордилась собой, когда все это придумала. Однако я не учла одного обстоятельства: на корабле, качающемся на волнах, не так-то просто держать прибор все время под одним углом. Приходилось снимать показания вдвоем: один старался держать дощечку ровно, следя за отвесом снизу, а второй в это время определял направление по тени сверху. На молодых нгарэйху мой навигационный инструмент произвел неизгладимое впечатление — правда, не столько гениальностью, сколько совершенно лишней, на их взгляд, сложностью: определять дорогу по солнцу им было не в новинку, но они всегда делали это на глазок. Однако им прежде не доводилось путешествовать на тысячу миль вдоль меридиана посреди лишенной всяких ориентиров водной пустыни.

С ночной навигацией все было намного проще: я заметила, что вблизи севера над горизонтом в течение ночи поднимаются три довольно яркие звезды. Когда меня, как и было уговорено, разбудили с восходом Лийи, я первым делом отыскала их взглядом и заметила, что мы отклонились к востоку. Я тут же, перебираясь через спящих нгарэйху, полезла на корму ругать рулевых, но те ответили, что не виноваты — парус загораживает им обзор, они следят лишь за тем, чтобы северные звезды не появились слева или справа от него.

Я смутилась: иногда забываешь предусмотреть самые простые вещи. Во время наших тренировок мы проводили в море по многу часов, но всегда возвращались до темноты… Решив, что вырезать смотровое окно в парусе смысла не имеет — от мачты до кормы было все же довольно приличное расстояние, поэтому дыру, позволяющую не терять звезды из виду при всех эволюциях кораблика, пришлось бы делать слишком большой, — я полезла обратно, взобралась на настил, обогнула парус, уцепившись за его край, и уселась спереди, чтобы при необходимости корректировать курс. Делать это, конечно, пришлось бы вслух, не обращая внимания на спящих. Но, если молодой аньйо хочет спать, его никакие крики не разбудят, а если разбудят, значит, не так уж ему хочется спать. Это я по себе знаю.

Лийа поднималась над восточным горизонтом, но не только ее лунная дорожка переливалась ртутными блестками в черной воде. То тут, то там в море вспыхивали искры, покачивались островки бледно-голубого света. Я знала, что это люминесцентный планктон — мелкие живые организмы, хорошо известные ученым. И все же призрачное, холодное, струящееся из моря сияние казалось чем-то таинственным, даже мистическим. Я не удержалась и опустила ногу в прохладную воду, а потом смотрела, как капли жидкого пламени падают со светящихся пальцев. Над нами сверкали звезды, выглядевшие довольно-таки невзрачно на фоне этой водной феерии, и все же где-то среди них, я верила, была звезда моих предков, куда мне во что бы то ни стало надо вернуться.

Неприятности начались на второй день. В качестве первого сюрприза у двух нгарэйху разыгралась морская болезнь. Я никак не ожидала, что после всех наших тренировочных заплывов такое возможно. Но те заплывы длились максимум часов семь, а теперь мы провели в море уже больше суток. Оба парня поначалу здорово перепугались, решив, что навлекли на себя проклятие стихий, а когда я объяснила им, в чем дело, смутились. К счастью, уже к вечеру им стало лучше (все-таки тренировки сказались), но к этому времени обнаружилась другая проблема — менялся ветер. Всю ночь и утро он был практически попутным, как и накануне, лишь слегка отклоняясь к востоку, но к полудню дул уже в борт, а несколько часов спустя и вовсе сменился на северо-западный. Я читала, что суда с косыми парусами хорошо ходят круто к ветру, но одно дело — читать, а другое — уметь. После пары часов довольно неуклюжего маневрирования я приказала браться за весла. Было похоже, что грести придется и ночью, поэтому я ввела скользящий график: восемь гребли, двое отдыхали.

Единственным приятным событием в этот день стала рыбина, которую на закате поймал парень по имени Нгош — горбоносая, с глазами навыкате и ярко-красными плавниками. В ней было фунтов десять; когда Нгош подтащил ее к лодке, Нэн, опасаясь, что повторится вчерашняя история и добыча сорвется, молниеносным выпадом пронзил ее шпагой. Я рассмеялась, впервые наблюдая подобное использование благородного оружия.

На борту, естественно, негде было развести огонь, так что добычу съели сырой. Я, правда, воздержалась, предпочтя кусок копченого мяса и несколько фруктов, но прочие усталые гребцы не жаловались.

Пока разбирались с рыбой, начало темнеть; в низких широтах это происходит быстро. На востоке уже появилась первая из неподвижных звезд, но на западе скрывшееся за горизонтом солнце еще подсвечивало розовым пушистые животы двух облаков. Облака выглядели мирными и не сулящими ничего дурного, но это были лишь разведчики вражеской армии. Ее основные порядки двинулись маршем по небу позже, гася звезды и не позволив даже самой Лла выйти на небо — лишь смутное багровое пятно еле маячило сквозь тучи. Какое-то время на севере еще оставалась полоса свободного неба, но ближе к рассвету облачный фронт дотянулся и туда, лишив нас ориентира. Я сдалась и велела лечь в дрейф — признаюсь, сделала это не без удовольствия, как, вероятно, и мои спутники, ибо многочасовая гребля всех вымотала.

Мы проспали все утро — все, включая вахтенных. Я, конечно, накинулась на них за это, но они вяло оправдывались тем, что за время их сна все равно ничего не изменилось. Действительно, небо было словно закрыто толстым ватным одеялом. Средний силы ветер дул нам в корму, но это, конечно, не значит, что он был попутным, ибо определить его направление не представлялось возможным. Хотя парус был убран, ветер все же сносил наш легкий кораблик, куда — неизвестно.

Понятно, что на настроении команды это отразилось не лучшим образом. Юноша по имени Тонх даже заикнулся, не вернуться ли на остров, от которого мы еще не так далеко. Нэн сверкнул на него глазами, собираясь, как видно, обозвать трусом, но я упредила перепалку.

— Если ты хочешь вернуться, Тонх, готов ли ты указать точный курс на остров? — осведомилась я.

— Ну… где-то там, — махнул рукой он, скорее всего наудачу.

— Отлично. Предположим, ты ошибся всего на один румб. Это, как ты знаешь, одна тридцать вторая часть круга, или приблизительно 0,2 пи. За эти два дня мы проплыли около двухсот миль. — На самом деле я отнюдь не была в этом уверена. — На сколько мы отклонимся, если пройдем это расстояние с ошибкой в один румб?

Тонх замялся. Он уже явно жалел, что вылез со своим предложением.

— Смелее, Тонх. Я же совсем недавно объясняла вам основы тригонометрии. Здесь нет ничего сложного. Как определить одну сторону прямоугольного треугольника по перпендикулярной ей стороне и противостоящему углу?

— Ну… надо умножить… на синус…

— На тангенс, — подсказала сердобольная Ийхэ.

— Таблиц у нас нет, но для малых углов тангенс приближенно равен самому углу в долях пи. Значит, умножаем 200 на 0,2, сколько получается?

— Сорок, — на сей раз без запинки ответил Тонх. С тригонометрией даже у моих лучших учеников еще были проблемы, но действия с дробями они усвоили твердо — неплохой результат для тех, кто четыре месяца назад умел считать лишь до двадцати.

— Вот. Мы пройдем в сорока милях от острова при ошибке только в один румб при условии, что будем все время плыть прямо, а не отклонимся от курса еще двадцать раз по пути. Он останется далеко за горизонтом.

— А как же мы попадем туда, куда плывем сейчас?

— Ну я же вам говорила, что там не остров, там большой материк! Мимо него невозможно промахнуться!

Увы, и в этом я отнюдь не была уверена. Однако, продолжив спонтанно начавшийся урок, я сумела отвлечь экипаж от мрачных мыслей.

Вообще, маленькое суденышко, дрейфующее посреди океана, — весьма подходящее место для учебы. Больше-то делать все равно нечего, и удрать с урока ученики не могут.

Небо прояснилось лишь спустя два дня. Первые просветы, впрочем, появились еще накануне, позволив убедиться, что мы плывем хотя бы не на юг. Ветер снова сносил нас к востоку, и мы, хотя и поставили парус, периодически помогали себе веслами, выгребая в нужном направлении. Затем мы какое-то время наслаждались южным ветром, но это продолжалось недолго, ибо с утра седьмого дня он все больше свежел, крепчал, поднимая темно-синие волны и вспенивая их гребни. Низкие борта пирог то и дело захлестывало водой, и нам приходилось все время вычерпывать ее чашками из скорлупы кура, которые мы обычно использовали для питья. При порывах ветра мачта угрожающе кренилась, заставляя носы лодок зарываться в волну. Нам пришлось сначала уменьшить площадь паруса, отвязав один его край, а потом и вовсе обмотать лоскутное кожаное полотнище вокруг мачты. Ночь с седьмого на восьмой день была бессонной — попробуйте уснуть, когда вас регулярно окатывает морская вода! К тому же мокрые, на ветру, мы дрожали от холода: одеяла и мой камзол, разумеется, промокли насквозь и не могли служить защитой. Восьмой день был настоящей пыткой; измученные бессонницей и качкой, мы продолжали вычерпывать воду, фактически сидя или стоя в ней. Тростниковые стволы угрожающе скрипели, сдвигаясь друг относительно друга в своих веревочных путах. А ведь, по меркам больших кораблей, это был не настоящий шторм, просто сильный ветер… Единственным способом отдохнуть было привязаться к мачте и немного подремать в таком положении. Чудо, что никто из нас не свалился от усталости за борт. Но хоть весь наш груз и был привязан, мы потеряли один из кувшинов с водой — как видно, ослабли размокшие веревки.

Лишь на девятый день ветер спал до умеренного, но у нас уже не осталось сил даже на то, чтобы поставить парус. Полдень этого дня застал нас спящими вповалку в пирогах и на настиле.

Проснувшись, я вытащила левое крыло из-под пристроившегося на нем Нэна и некоторое время махала им, восстанавливая кровообращение. Был штиль; синяя морская гладь играла ослепительными солнечными искрами. Прищурившись в сторону солнца, я поняла, что пропустила полуденные измерения, и выругала себя за это, но без особого энтузиазма. Хотелось пить. Я дотянулась до привязанного у мачты кувшина, вытащила деревянную пробку и огляделась в поисках чашки. Но та, как видно, давно уже плавала по морю отдельно от нас, так что я, наклонив кувшин, сделала несколько глотков прямо из горлышка. Вода была теплая, но так было даже лучше — оторваться от холодной было бы труднее. Наши запасы и так были рассчитаны на скромное потребление, а теперь с потерей кувшина…

Завозился, просыпаясь, кто-то из парней. Ийхэ, свернувшаяся калачиком в обнимку с мачтой, заморгала, села, сладко потягиваясь, потом улыбнулась — не то мне, не то солнцу, не то нам обоим сразу. И вдруг, не успела я улыбнуться в ответ, выражение ее лица резко изменилось: рот испуганно открылся, распахнувшиеся глаза уставились на что-то за моей спиной.

Я мгновенно обернулась. В первый миг я ничего не заметила, ослепленная сверканием солнечных бликов, но затем различила бледно-сиреневый плавник, стремительно скользивший над водой по направлению к нам.

— Рэтэ-чу! — крикнула Ийхе, обретя наконец дар речи. По-ранайски эти морские хищники называются морьйалами. Неграмотные аньйо считают их рыбами (и нгарэйху не исключение — «чу» значит «рыба»), но морьйалы только внешне похожи на рыб, а на самом деле они, как и мы, дышат легкими и вскармливают детенышей молоком. Еще от рыб их отличает хвост — горизонтальный, а не вертикальный. Прежде я никогда не видела их, даже в виде чучела, но не раз читала в книгах о путешествиях и географических открытиях про «наводящий ужас сиреневый плавник». Морьйалы не так зубасты, как йаргарры, и по размерам уступают наиболее крупным из них, зато намного умнее этих рыб.

От крика Ийхэ мигом проснулись остальные. Те, что спали на настиле, шарахнулись к мачте, инстинктивно убирая руки и ноги подальше от края плота. Буквально в считанных локтях от нас плавник вдруг ушел в воду, и я успела заметить в прозрачной глубине длинное, не меньше десяти локтей, тело, скользнувшее под плот. Мы в первый момент замерли, потом принялись оглядываться, ожидая, где плавник покажется снова.

Но плавника нигде не было.

— Должно быть, в глубину ушел, — сказал Тонх после недолгого ожидания.

— А по-моему, он прямо под нами, — возразил Нэн, приглушая голос.

— Сколько он там может сидеть? — скептически фыркнул Тонх. — Приплыл, увидел, что тут только несъедобное дерево, и уплыл.

— Столько, сколько нужно, чтобы с дерева свесилось что-нибудь съедобное, — усмехнулся Нэн.

— Да брось ты, у рыбы на такое ума не хватит.

— Он не рыба… — начала объяснять я, но тут Тонх, желая проверить свою гипотезу, нагнулся над краем пироги, пытаясь увидеть, что делается в воде под настилом.

И в тот же миг кораблик содрогнулся от мощного удара снизу, пришедшегося в правую пирогу, — как раз из нее и выглядывал Тонх.

Крик вырвался разом из нескольких глоток, и моя была не исключением. Те, кто стоял или сидел в недостаточно устойчивой позе, потеряли равновесие и полетели на трубки настила, на дно пирог или в воду. Я услышала минимум пару всплесков, но, возможно, некоторые слились в один. Но мне было не до того, чтобы считать всех упавших. Я видела, как кувыркнулся через борт Тонх; сейчас он бултыхался между пирогами, пытаясь ухватиться за скользкий от воды край настила.

Мы с Нэном находились к Тонху ближе всех. И, перегнувшись через край, протянули ему руки; он вцепился в них мертвой хваткой, и мы потащили его вверх. Но не так-то это легко — рывком выдернуть из воды здорового парня, даже вдвоем! Быстрее, чем мы втаскивали его, из глубины к нам приближалось бледное веретенообразное тело—я видела, что оно мчалось словно шутиха. И все-таки мы почти успели. В тот миг, когда поверхность воды с шумом вспорол бутылкообразный сиреневый нос и раскрылась зубастая пасть, способная без особого труда раскусить аньйо пополам, Тонх уже уперся одним коленом в край настила, а вторую ногу старался задрать как можно выше. Но в этот момент его мокрая рука вдруг соскользнула с моего предплечья, сразу же сорвалось колено — и, хотя я успела перехватить его за запястье, ноги Тонха ухнули прямо в пасть чудовищу.

Однако прежде чем морьйал успел сомкнуть челюсти, откуда-то сбоку метнулось весло, втыкаясь между зубами у самого основания пасти. Раздался хруст разгрызаемого дерева. Мы с Нэном снова рванули изо всех сил и повалились навзничь; между нами грудью и пузом на стволы шлепнулся Тонх, застонав от боли. Я тоже морщилась — ушибла при падении крылья. Где-то вне поля нашего зрения морьйал с плеском вновь ушел в воду.

— Цел? — спросил Нэн, садясь на плоту.

— Да вроде… — Тонх, как некую диковину, разглядывал собственные ноги, которых было по-прежнему две, и недоверчиво шевелил пальцами. Цел он был, впрочем, не совсем — чуть выше левой лодыжки сверху и снизу обнаружились две довольно глубокие раны, и кровь, смешиваясь с водой, стекала на мокрые стволы настила.

— Весло из-за тебя потеряли, — сердито сказала Ийхэ. Я взглянула на нее; девушка держала в руках обломок, точнее, огрызок весла. К счастью, пара запасных весел у нас с собой была. Так, значит, это она успела сориентироваться быстрее остальных и проделала то, что требовало ловкости и смелости одновременно! Я с усмешкой оглядела парней; я знала, кое-кто из них был против того, чтобы брать в команду девчонку. Я — другое дело, я — богиня, а вот Ийхэ… Вот так-то, носатики!

Впрочем, посреди открытого моря не стоило обострять противоречия.

— Ладно, все хорошо, что хорошо кончается, — сказала я примирительно.

— Ничего еще не кончилось, — хмуро возразил Нэн, указывая на розовые лужицы между стволами. Кровавая вода, несомненно, просачивалась вниз. — Он учуял кровь, теперь он точно не уйдет, — констатировал юноша и добавил: — Возьмите копья.

Мне не очень понравилась командирская интонация — все же не он был здесь капитаном, — но распоряжение было разумным, и я не стала возражать.

Несколько парней нацелились копьями в разные стороны, держась за мачту; остальные крепко ухватились одной рукой за борта пирог, готовясь нанести удар оттуда. Я не умела обращаться с копьем, но на всякий случай держала наготове шпагу. Снова потянулось невыносимое, как тонкий звон струны, ожидание. Мы ждали атаки каждое мгновение, и все же она пришла неожиданно. Удар пришелся прямо в настил; на сей раз все держались крепко, и никто не упал, но мне не понравился треск, который я услышала. Пожалуй, такими темпами эта туша разнесет корабль… Нгош наугад ткнул копьем в воду — с опозданием и явно без особой надежды на успех; остальные даже не пытались.

— Так мы его не достанем, — мрачно изрек Нэн. — А он нас может.

— Надо его выманить под удар, — сказала я.

— Как? — усмехнулся Нэн. — Есть желающие сунуть ногу в воду?

— Зачем ногу? — возразила я. — У нас еще остался кусок копченого мяса.

— Последний, — напомнил Нгош.

— Корабль у нас тоже последний, — заметила я, снимая крышку с корзины. Нэн насадил мясо на копье. Выглядел кусок явно скромно для такой здоровой твари.

— Не знаю, любит ли рэтэ-чу копчености… — произнес он с сомнением.

— У нас есть свежая кровь, — напомнил Тонх. Он чувствовал себя виноватым и изо всех сил старался быть полезным. Нэн кивнул и несколько раз провел насаженным на копье куском мяса по его раненой ноге, затем скомандовал остальным:

— Идите сюда и приготовьтесь. — Он дал понять, что собирается опустить копье между лодками со стороны кормы, туда же, откуда мы вытащили Тонха.

Трое парней встали у края настила, по двое — в каждой пироге. Я, Ийхэ, тоже владевшая шпагой лучше, чем копьем, и, по моему настоянию, раненый Тонх остались на плоту за спинами охотников. Нэн опустил наконечник в воду. Я видела, как под коричневой кожей его руки напряглись мускулы, превратившиеся в сжатую стальную пружину, готовые к молниеносному удару.

На сей раз ждать пришлось недолго. Дразнящий запах крови сделал свое дело. Снова из воды взметнулась коническая морда с разинутой пастью, и в эту-то пасть, в жадно отверстую глотку, Нэн со всей силы всадил свое оружие вместе с приманкой. Копье слева вонзилось в белесое сводчатое нёбо хищника, копье справа воткнулось в лишенный ноздрей нос (ноздри у морьйалов на затылке), нгарэйху с пирог тоже нанесли свои удары; звук был такой, как будто палками били по туго набитому мокрому мешку. Брызнула кровь; морьйал издал свистяще-щелкающий звук, мотнул головой влево, сомкнул челюсти, с треском ломая застрявшие в пасти копья, — я успела разглядеть, что еще один каменный наконечник торчит у него из глаза, — и ушел в глубину. Еще несколько секунд мы видели, как он скользит вниз в толще воды; тянувшийся за ним багровый след казался дымом.

Теперь надо было заняться ногой Тонха. Я порезала на полосы часть рубашки Каайле (ту, со спины, которую все равно следовало вырезать, если я собиралась носить эту рубашку сама) и перевязала раны — этому меня отчим тоже научил. Сквозь повязку проступили два пятнышка крови, побольше и поменьше, но дальше они не разрастались, и я решила, что принятых мер достаточно. Тонх сказал, что это все ерунда, что в детстве он как-то рассадил ногу до кости об острый осколок ракушки. Он продемонстрировал шрам на подошве в качестве доказательства, но я велела ему не хорохориться и не напрягать пострадавшую конечность, пока раны не затянутся. Тем не менее грести он сел вместе с остальными, ибо все эти события никак не избавляли нас от необходимости продолжать путь на север.

Штиль вынудил нас грести остаток этого дня и весь следующий. Измерив в полдень широту, я выяснила, что мы находимся между двадцать второй и двадцать четвертой параллелями — не так хорошо, как по идеальному сценарию, но заметно лучше, чем по наихудшему. Я рассчитывала, что мы достигнем земли дня через три-четыре, даже если придется и дальше грести, — а если подует ветер, и того быстрее.

И ветер действительно подул. Вот только он был встречный.

Может быть, настоящий моряк на настоящем корабле шел бы галсами и в таких условиях. Даже наверняка. Но нам оставалось лишь свернуть парус, сжать зубы и грести.

Когда на следующий, двенадцатый, день я измерила широту, получилось, что за сутки мы не продвинулись. А с учетом возможной ошибки измерений, может быть, нас даже отнесло назад.

Припасы еды к этому времени уже кончились, мы целиком зависели от рыбной ловли, проходившей с переменным успехом. Я уже не брезговала сырой рыбой, которая оказалась не такой уж плохой на вкус. Но гораздо хуже было то, что, с учетом потерянного кувшина, у нас на исходе была вода.

Вдобавок ко всему северный ветер нес плохую погоду. По небу проплывали облака и даже тучи, пока, правда, не в таком количестве, чтобы лишить нас возможности ориентироваться. И становилось ощутимо холоднее. Все-таки в Северном полушарии была зима, и ветер донес ее зловещее дыхание и до тропиков. Мне-то, всю жизнь прожившей за пятидесятой параллелью, было еще ничего, тем более что у меня была одежда, а вот нгарэйху по ночам мерзли даже под одеялами.

И еще меня беспокоила нога Тонха. Конечно, мгновенно такие раны не заживают, но было даже не похоже на то, что они затягиваются. Напротив, они воспалились, и лодыжка начала опухать. При движении из них все еще сочилась кровь. Я уже извела на повязки оба рукава рубашки и смирилась с мыслью, что придется извести ее всю. Но что толку в простой ткани, к тому же не очень чистой? Вот если бы приложить к ране мазь или целебные травы… Увы, у нас не было ничего подобного. Наверное, это была моя вина — мне следовало подумать об аптечке, отправляясь в плавание. Хотя сама я все равно не разбираюсь во всяких снадобьях, пришлось бы просить помощи у Чахи…

Тринадцатый и четырнадцатый дни не принесли перемен к лучшему. Ветер все так же дул в лицо, рябил волны, срывал с весел холодные брызги. Солнце все чаще скрывалось за тучами. Мы активно работали веслами, стараясь согреться, но от этого усиливалась жажда, а рацион воды был урезан до минимума. Некоторые нгарэйху уже чихали и кашляли. Спали, сбившись в кучу, чтобы согреть друг друга. Самой лучшей печкой был Тонх, но радоваться тут было нечему: его раны загноились, и у него начался жар. Обычно у дикарей раны заживают лучше, чем у нас, избалованных цивилизацией аньйо, но, как видно, все дело было в зубах морьйала. Зубах, между которыми гнили остатки съеденной рыбы. Теперь этот трупный яд отравлял кровь Тонха, и мы ничего не могли поделать.

Я все чаще ловила на себе угрюмые взгляды. Вслух ругать меня никто пока не решался, но я догадывалась, о чем они думают. Вряд ли они ждали от меня чуда; они знали, что море — не стихия Эййэ.

Но богиня, легкомысленно втянувшая смертных в свои дела и заставившая их бросить дом, друзей и родных ради того, чтобы погибать от жажды, усталости и холода посреди открытого океана, — такая богиня явно не пользовалась прежней симпатией. Не решаясь высказать все это мне, они срывали зло друг на друге. Любой пустяк мог послужить поводом к перепалке.

— Смотри, куда машешь веслом! Ты меня всего обрызгал, глупый ипу-ипу!

— Ой, поглядите на него! На него попало три капельки, а он уже визжит, как новорожденная девчонка!

— Можно подумать, новорожденные мальчишки визжат тише! — Это уже не могла удержаться Ийхэ.

Я старалась мирить их, и они неохотно успокаивались, но в адресованных мне взглядах явственно читалось: «А вот уж ты бы помолчала!»

Кажется, только Нэн и Ийхэ хранили мне верность, несмотря ни на что.

На пятнадцатый день облачность окончательно закрыла небо. Но я велела продолжать грести против ветра и сама, разумеется, подавала пример, хотя мне все чаще приходилось делать передышки. Во-первых, я была уверена, что ветер остается северным и что мы заметим, если он существенно сменит направление. Дул он замечательно ровно — одно удовольствие идти в такую погоду под парусом, если бы, конечно, нам нужно было на юг. А во-вторых… пусть лучше тратят силы на греблю, чем на ссоры.

Утром шестнадцатого дня воды в последнем кувшине оставалось на донышке. Буквально по глотку на каждого. Я объявила, что этот глоток откладывается до вечера, а кому невтерпеж, может полоскать рот морской водой. Однако Нгош демонстративно взялся за горло кувшина с явным намерением отпить прямо сейчас.

— Нгош, ты не слышал, что я сказала?

— Слышал, — ответил он. — Но слова не утоляют жажду. И грести я тоже больше не буду.

— Еще как будешь! — угрожающе шагнул к нему Нэн. Я остановила его жестом, надеясь решить дело миром.

— Если мы не будем грести, мы никогда не доберемся до северной земли, — рассудительно заметила я.

— Попроси свою мать-небо, пусть повернет ветер, — пожал плечами Нгош.

— Ветер зависит не только от неба, но и от моря, — возразила я, что, в общем, было правдой. — И если мои слова не утоляют жажду, то и твои не наполняют парус. Так что бери весло.

— Нет.

— Эййэ, с ним не так надо говорить! — Нэн вырвал кувшин из рук Нгоша. Тот не ожидал стремительного рывка, но теперь дернулся за отнятым. «Сейчас завяжется драка, и они разольют нашу последнюю воду», — подумала я и выдернула из-за пояса шпагу.

— Отойди от кувшина, Нгош!

Он вновь повернулся ко мне, глаза сощурились, сойдясь на вытянутом в его сторону стальном жале.

— Я тоже умею махать саблей, — сказал он с угрозой.

— И ты осмеливаешься угрожать мне? — Я даже расправила крылья, демонстрируя все превосходство богини над простым смертным.

Нгош молчал, недобро глядя на меня. Нэн стоял слева от него, все еще держа кувшин на весу.

— Эййэ! Ребята! — крикнула вдруг Ийхэ. — Берег на горизонте!

Действительно, впереди, в трех румбах левее нашего курса, чернела полоска земли. Ссора сразу была забыта, или, по крайней мере, все сделали вид, что это так. Мы взялись за весла все вдесятером — и Нгош, и даже Тонх, уже два дня как освобожденный от гребли. Казалось, что наши злоключения наконец-то позади.

Тонх выбился из сил и был уложен отдыхать, прежде чем мы наконец приблизились к берегу. Еще по пути у меня зародились серьезные сомнения, что это Йертаншехе, а теперь стало окончательно ясно, что перед нами остров. Причем небольшой, мили четыре в поперечнике, так что вряд ли здесь могли быть какие-то поселения. С той стороны, откуда мы подплыли, не было ни бухт, ни пляжей — одни лишь угрюмые скалы, о которые разбивались сине-зеленые волны.

— Здесь никого нет, — выразил общую мысль Нгош. — Никого и ничего.

— Тем не менее нам надо высадиться, — возразила я. — Мы можем найти там воду и пищу.

Мы снова налегли на весла. Пришлось обойти остров по периметру почти целиком, прежде чем отыскалась подходящая каменистая бухточка.

В ней было мелко, и большие камни дна, хорошо различимые в прозрачной воде, обильно поросли водорослями, кое-где даже достигавшими поверхности. Бурые лохмы водорослей оставались и на веслах; плыть в этом супе было неприятно, зато вода была совершенно гладкой — мелководье и водоросли гасили волны. Спустя несколько минут мы выбрались на берег, который представлял собой базальтовую плиту, наклонно уходившую в воду. При первых шагах по твердой суше после полутора декад в океане нас качало, и это было даже забавно. Тонха оставили лежать в пироге, хотя он порывался идти с нами, говоря, что уже отдохнул и прекрасно себя чувствует, но достаточно было потрогать его пылающий лоб, чтобы убедиться, что это не так. На его распухшую ногу (опухоль распространилась уже вверх и вниз от повязки) и смотреть было страшно, вряд ли он смог бы идти, даже если б я ему разрешила…

На обследование острова у нас ушло около двух часов, хотя все было ясно с самого начала. Всюду нас встречали голый базальт, застывшие потеки лавы, острогранные каменные глыбы, куски ноздреватой вулканической породы. Ни клочка почвы, ни стебелька травы, ни капли пресной воды. Кое-где, впрочем, камни были в частых белых оспинах птичьего помета — как видно, остров служил местом отдыха для перелетных стай. Но следующей такой стаи пришлось бы ждать пару месяцев…

К тому времени, когда мы завершили осмотр этого унылого места, дело уже шло к вечеру. Каким бы неприветливым ни был остров, продуваемое северным ветром море выглядело еще неуютнее, и, когда Ийхэ предложила переночевать здесь, все, включая меня, ее тотчас же поддержали. Мы спустились к кораблю и хотели сообщить нерадостные новости Тонху, но тот спал тяжелым, нездоровым сном. Я потрогала покрытый испариной лоб больного (Тонх замычал, но не открыл глаза), потом почти силой влила в его запекшиеся губы пару глотков воды.

Ночевка на твердой земле имела свои несомненные плюсы: мы смогли развести костер, пустив на растопку опустевшие корзины. Прежде чем стемнело, нгарэйху успели насобирать на прибрежных подводных камнях ракушек. Моллюсков сварили в кувшине, куда налили морскую воду, — первая горячая еда с начала путешествия. Впрочем, «сварили» — это громко сказано: корзины сгорели быстро, вода едва успела закипеть. Когда последние угольки потухли, мы все же вернулись спать на корабль — это было теплее, чем ночевать на голых камнях.

Ночью пошел дождь. Не тропический ливень, скорее обычный дождь умеренных широт. Я пробурчала что-то нелестное, разбуженная барабанящими по щеке холодными каплями, и вдруг до меня дошло: это же вода! Пресная вода! Я принялась расталкивать остальных, говоря, что надо как-то собрать эту воду, но они мычали, сонно отбрыкивались и втягивали головы под одеяла. Наконец растормошенный Нэн, зевая, объяснил мне, что кувшины стоят открытые, и сейчас все равно ничего больше не сделаешь, а к утру на острове будут лужи, и вот тогда-то мы пойдем на водопой. Но я не согласилась с его дикарской мудростью. Что значит «не сделаешь»? А парус? Ведь он, свернутый вокруг мачты, почти готовая воронка, которую надо лишь направить в горло кувшина! Что я и попыталась сделать, правда, без особого успеха — в основном вода стекала по мачте и капала вокруг нее, в кувшин попадало совсем немного. Все же утром пинты две там было.

Вообще, если бы не мысли о воде, пробуждение было бы отвратительным. Вылезать из-под промокшего одеяла в сырое и холодное утро — бр-р-р… Над морем висел туман, а над туманом висели скалы острова, словно бы парившие в этом белом мареве. Прихватив с собой уцелевшие чашки и кувшины, мы отправились на поиски подходящих луж. Пока мы поднимались по наклонной плите, нас не ждало ничего приятного — вода стекла по ровному базальту в море, а той, что задержалась в небольших пологих впадинах, не напилась бы и йупа.