– Это не человек – это дьявол. Его называют самым перспективным выпускником телевизионной академии. Но об этом я узнал совсем недавно. Лишь когда понял, что… впрочем, давайте обо всем по порядку.
      Видел я его всего два раза в жизни. Первый – когда ставил свою подпись под контрактом об участии, а второй… Этот день я запомню надолго. Решалась моя дальнейшая судьба в шоу. Меня привезли в студию, в лицо бил сильный прожектор, в темноте сидели зрители. Живые люди. Сегодня я уже сомневаюсь, что это были простые люди. Сейчас я сомневаюсь во всем и всех. Даже вам до сих пор не доверяю на сто процентов. Но и держать это все в себе больше не могу. Извините. Немного отвлекся.
      Так вот. На стене висел большой экран, на нем появлялись цифры. Результаты смс-голосования. Наверняка, никакого голосования не было, все было спланировано заранее. В общем, через полчаса ведущий объявил, что мне не хватило всего нескольких десятков голосов… То есть игра для меня закончилась. А ведь я так надеялся на главный приз. Нас оставалось всего четверо. Стоп. Я не рассказал вам о проекте.
      Это было реалити-шоу, сейчас их так много, все друг на друга похожи, это по большому счету не отличалось от остальных. Единственное различие – я ни разу не видел других участников. Нас поселили в изолированные помещения. Был внутренний телефон и компьютеры с локальной сетью. Мы могли общаться и даже встречаться. В абсолютно темных комнатах иногда проходили свидания. Подозреваю, что при этом нас снимали в инфракрасном свете. Сам я пару лет параллельно с учебой проработал в рекламном агентстве. Мне легко удалось наладить контакт со многими обитателями «Живого общения» – так назывался наш проект. И с некоторыми девушками я нередко оказывался в комнате для встреч. С одними просто разговаривал, с другими… Эти эпизоды показывали ночью на платной версии канала. И вот, мне сказали, что я проиграл. Показали на дверь. В прямом смысле этих слов. Я вошел, или вышел, если вам будет угодно, в эту дверь. Оказался в помещении, где было много людей. Экраны на стенах. На меня никто не обращал внимания.
      Один из них все-таки заметил меня, крикнул, чтобы я не мешался под ногами, а быстрее шел к Борису Борисовичу, тот уже заждался. Борис Борисович – это тот продюсер, о котором я вам говорил. Я зашел к нему в кабинет. Он, не поднимая глаз, что-то буркнул, вроде как поблагодарил за участие и, чуть приподнявшись с места, коротко пожал мне руку. А затем взглянул на меня. Произнес еще несколько фраз. О том, что мне надо зайти в комнату шестьсот какую-то, там со мной рассчитаются, достал из шкафчика небольшую коробку. Там была маленькая видеокамера. Попросил меня снимать все, что мне покажется интересным. Они потом мне позвонят, если шоу будет рейтинговым, возможно, снимут передачу про его участников, и затем сказал что-то вроде «До скорой встречи». Сел за стол и попросту забыл о моем существовании. Я забрал подарок и пошел за деньгами.
      Заплатили мне не очень много. Оказывается, по договору (а мне так и не отдали второй экземпляр) сумма за каждый день участия увеличивалась в зависимости от какого-то коэффициента. Но деньги для меня никогда не были чем-то значимым. Расписался в ведомости и вышел на улицу. Чуть не расплакался от радости. Все закончилось. Это было еще зимой, почти сразу после нового года. По дороге медленно продирались сквозь пробки автомобили. Запах выхлопных газов. Я вдыхал его с упоением. Грязный снег. Я взял в руку горсть холодного, крошащегося снега и растер между ладонями. Я смотрел на мир совсем по-другому – не так, как до участия в проекте. Шел по городу и радовался, что никто не обращает на меня внимания. Хотел забежать на стоянку и покататься по заснеженным улицам, но у меня с собой не было прав и ключей от машины. Зашел в гастроном, купил бутылку дорогого коньяка, кое-что из еды и пешком пошел домой. Замерз. На мне была осенняя куртка. Но уж очень мне хотелось просто пройти большое расстояние. Наконец, добрался до дома. И добрая сказка о возвращении закончилась. Дома меня встретили родители. Мне ведь всего двадцать два года.
      После этих слов я украдкой посмотрел на его лицо. На вид ему было больше тридцати. Темные круги под глазами. Кое-где просматривались седые волоски. Острый крючковатый нос, казалось, вырос на лице совсем недавно – кожа от щек и лба стягивалась к нему длинными неровными морщинками. Но глаза были непотухшие. Скорее тлеющие. Дунешь – они разгорятся на секунду, а потом из них посыплется пепел и пойдет дымок.
      – … отец выпил третью рюмку коньяку, встал и неожиданно ударил кулаком по столу. Мать вышла в другую комнату. Почти сразу же из кухни выскочил и я. Оказывается, они не ожидали, что я ТАКОЙ. Они думали, что их мальчик тихий и спокойный, не ругается матом и боится прикоснуться к девушке. Я подбежал к телевизору. Возле него лежала черненькая коробочка – декодер. Им установили его бесплатно – родители видели все, что показывали по платному каналу. За одну секунду я вспомнил все. Представил, как они восприняли то, что мне тогда казалось естественным и непринужденным общением. Я вырвал из антенного гнезда проводок, открыл окно и выбросил декодер на улицу. А потом и сам вышел из дома. Вернулся после полуночи. Пьяным. Демонстративно зашел одетым в их спальню, включил свет, пожелал спокойной ночи и направился в ванную. Там громко матерился, сбрасывал с полок бритвенные принадлежности, распахнул дверь, помочился на их глазах в раковину и улегся спать.
      Утром началась новая жизнь. Жизнь после шоу. Непрекращающийся кошмар, изредка прерываемый скандалами и драками. Меня узнавали на улице поклонники девушек, которые участвовали в проекте. Разговоры на повышенных тонах, мои заверения, что я не видел их лиц, и никогда не буду пытаться возобновить с ними отношения, толчки в грудь. Безуспешный поиск работы. Вдруг оказалось, что у меня нет друзей. После того, как я вернулся домой, никто мне не перезванивал. Я сам долго хранил молчание, но когда выходил с ними на связь, то разговор не клеился. Но это было не самое страшное. Хуже было то, что…
      Он обхватил голову руками и закрыл глаза. Сглотнул слюну и продолжил. Я заметил, что руки у него дрожат.
      – … хуже всего было то, что у меня начала развиваться мания преследования. Вначале я говорил себе, что для этого есть объективные причины. Мое лицо стало знакомым для многих людей. Но не все же будут подходить и брать автографы. Просто узнают и задерживают на мне свой взгляд. Я начал зимой надевать темные очки, старался меньше пользоваться общественным транспортом. Но это не помогало. Однажды ночью я проснулся. Мне снилось, что я продолжаю участвовать в проекте. Открыл глаза. Было темно. Темно для наших глаз, но не для камер. И тут я увидел в темноте красный огонек. Чуть с ума тогда не сошел. Швырнул в него подушкой и бросился к выключателю. Зажег свет в комнате. Горела лампочка дежурного режима на телевизоре. Но я не успокоился. Так до утра и не заснул. После этой ночи, мой ежедневный кошмар стал приобретать готические черты. Я уже ни на секунду не мог расслабиться. Перестал дома ходить в туалет. Вначале ходил в ресторанах быстрого питания. Но там, на потолке, много всяких устройств, пожарная сигнализация, еще что-то. Везде провода, светодиоды. Тогда начал справлять свои естественные потребности в самых неожиданных местах. Например, заходил в салоны красоты и адвокатские конторы, милицейские участки и троллейбусные депо.
      Сейчас везде установлены видеокамеры. Присмотритесь к городу. Половина мобильных телефонов со встроенными фотоаппаратами. Все ходят и что-то снимают. А тут еще его подарок. Видеокамера. Еще просил, чтобы я что-то запечатлел из своей жизни на пленке. Кроме мании преследования у меня начала развиваться клаустрофобия. Три месяца реалити-шоу провел в закрытом помещении – никаких симптомов. А на свободе… Перестал пользоваться лифтом, не езжу в метро, в своей собственной квартире открываю все окна, но кажется, воздух не попадает внутрь. И все же днем мне гораздо спокойнее, а вот ночами… стараюсь чаще бывать в шумных многолюдных заведениях, чтобы смешаться с толпой, выпить – потом легче уснуть. Так вот случайно и заметил вас. Сейчас уже вижу, что ошибся. Но чем-то вы напоминаете Бориса Борисовича. Не чертами лица или цветом глаз. Какие то неуловимые детали – наклон головы, полуулыбка, мелочи, в общем.
      Но к моменту этой встречи, произошли еще некоторые события. Примерно неделю назад. Да-да ровно неделю, за день до того, как увидел вас. Я был уже на грани. Где бы ни находился, что бы ни делал, всегда чувствовал на своей спине обжигающий взгляд соглядатая. Помните фильм о Властелине Колец? Всевидящее око. Я даже стал рисовать его в своих фантазиях. Огромное, багровое, без век, недремлющее, всевидящее око. Я видел его на стенах своей комнаты, посреди лба у случайных встречных прохожих, на дне каждого стакана. Я ведь примерно месяц пил, не просыхая. Видеокамеру обменял на пять бутылок водки. Но кое-как выкарабкался. Немного наладил отношения с родителями. Понял, что они меня любят, да и сами они немного пришли в себя, после всего, что видели на экране. Тем более, все участники шоу неоднократно занимались друг с другом любовью в комнате свиданий. Не один я.
      Дело в том, что…
      Он достал из кармана пачку сигарет, вынул одну, предложил мне, не сразу заметил мой отказ и молча закурил. Я даже не знал, как себя вести. Попросить продолжить рассказ или ждать, пока докурит. Видимо, собирался с мыслями. Человек, постоянно живущий в страхе. Честно говоря, я очень хорошо его понимал. Чувствовал в себе подобную расположенность. Ведь совсем недавно мне казалось, что этот человек за мной наблюдает. Но могу ли я доверять его словам? Вот. Опять начались подозрения и страхи. Слишком уж искренними кажутся его слова. Слишком прозрачными – цели поступков. Слишком похоже на меня самого. Или похоже на всех? Он рассказывал, как, проснувшись ночью, испугался красного огонька телевизора. У меня в жизни тоже была подобная ситуация. Некоторое время я снимал квартиру в доме неподалеку от аэропорта. И ночью часто просыпался и выходил на балкон. Внизу гремели фуры грузовиков, вдалеке поднималось над землей голубоватое свечение центра города. Я садился в кресло и зевал, зажмурившись. И вот иногда в воздухе начинали рождаться еще не слышные, зато вполне осязаемые вибрации. Перила балкона чуть подрагивали, я настороженно вслушивался в этот гул, боясь открыть глаза. А когда открывал их, замечал большой черный силуэт на фоне звездного неба. В ту же секунду раздавался грохот реактивных двигателей. Мигали зеленые и красные огоньки, казалось, что по щекам пробегал теплый ветерок. Это был самообман. Самолеты летали не так уж и низко над этим домом.
      В первые месяцы после переезда в этот район, то очень тяжело засыпал по вечерам и так же тяжело просыпался утром. Лежа в постели, после того, как выключил телевизор, я видел самолеты. На самом деле, я их только слышал, но, закрыв глаза, очень четко представлял. В темноте светились несколько красных и зеленых огоньков – телевизор, лазерный проигрыватель, зарядка мобильного. Я прислушивался к натужному вою двигателей, где-то наверху. Поднимал веки и всматривался в огоньки, горевшие в комнате. Представлял, что это огромный авиалайнер, приближающийся к моему дому. Напрягал и расслаблял мышцы. Сжимался в комок в ожидании страшного удара. Потом звук удалялся, и я вновь пытался заснуть. Через несколько минут все повторялось. И каждый раз мне казалось, что двигатели звучат по-другому, что такой тональности я еще не слышал и именно этот самолет, именно он, именно сейчас.
      Напротив центральных окон моей спальни стоял еще один многоэтажный дом. Он меня успокаивал, преграждал путь возможным сумасшедшим Боингам-737 и Ту-154. Сотни раз перед сном мне виделась картина – яркая вспышка и взрыв, опадающие стекла моих окон, контур дома напротив с короной из керосиновых протуберанцев. Я задергивал шторы, затем купил плотные жалюзи, переставил кровать. Помогало это мало. Ни стеклопакеты, ни дополнительная звукоизоляция не могли предотвратить легкую вибрацию стен и мебели. Оттого, что не слышишь и не видишь, становилось еще более жутко. Терялся мнимый контроль над ситуацией. В конце концов я опять вернулся к шелковым полупрозрачным шторам и приоткрывал на ночь окна. Через некоторое время я уже привык к надсадному гулу. Привык так, что пугать меня стала тишина.
      Мой собеседник докурил. Когда сделал последнюю затяжку, просто разжал пальцы и окурок упал на землю. Он не стал тушить его подошвой, сидел и смотрел на кончики своих пальцев. Они немного подрагивали. Затем, он как будто вспомнил о моем существовании и повернул голову.
      – А сейчас я скажу еще кое-что. Вы первый об этом узнаете. Почему именно вы? Сам не знаю. У меня есть одно предположение. Мне не кажется, что я до сих пор в проекте. Я… до сих пор в проекте. Я почти уверен в этом. Не перебивайте. Подождите. Дело в том, что в подписанном мною контракте был один пункт. Совершенно случайно вспомнил о нем. Там говорилось, что съемки проекта ведутся в течение шести месяцев, и все это время участник дает согласие на то, что его будут снимать на видео и показывать по телевидению. Я продержался там чуть больше трех месяцев. Но ведь нигде не было написано, что снимать мою жизнь будут лишь там, где мы жили во время съемок. Если предположить, что моя догадка верна, то все встает на свои места. Все эти разборки с поклонниками девчонок из шоу, ощущение слежки, психически неуравновешенные разносчики пиццы. Я вам не рассказывал еще? Впрочем, это ерунда. Мелочи. Именно поэтому мне и хочется, и не хочется вам поверить. Я размышлял над тем, случайна ли была наша встреча. На следующий день я уже следил за вами.
      – У тебя Жигули, восьмерка?
      – Да. Вы заметили меня? Было довольно сложно, но я даже номер телефона узнал. Звонил вам позавчера ночью. Вы так быстро подняли трубку, что у меня в голове пронеслось столько мыслей… Ведь телевизионщики поздно приходят домой после работы… Но потом подумал, что, возможно, вы футбол смотрите.
      – Нет… Я писал письмо.
      – Письмо? Какое письмо? Ладно, это не мое дело. И вот сегодня я решился все вам рассказать. Предвижу ваш вопрос, почему я выбрал именно вас. Да я и сам не знаю. Мы с вами совсем не знакомы. Возможно, именно поэтому. Совершенно незнакомый мне человек. К тому же, я мог и напугать вас своим поведением. Тогда в супермаркете… Неслучайное совпадение. Я уже с утра караулил вас возле подъезда – накануне вечером ехал за такси, которое вас привезло домой. Потом вы пошли с другом в магазин, и я решил тоже купить что-нибудь. Но вы встали в ту же очередь к кассе, я это не сразу заметил, да еще и о камерах слежения начали говорить. Меня сейчас так легко вывести из равновесия.
      – Это, правда, дьявольский проект. Как ты говоришь, его зовут? Борис Борисович? – мне захотелось помочь парню с лицом взрослого, стареющего мужчины. Я чувствовал в себе такую способность и обязанность даже… Мы в ответе, за тех, кто нам доверяет… На асфальте тлел окурок. Сожженный до фильтра бычок. Рядом со мной сидел человек, которого практически уничтожили морально. А когда отснимут достаточное количество материала, еще и покажут по телевизору. Возможно, уже показывают на своем платном канале. Но, что останется от него? Не легче ли начать новую жизнь. В новом теле, с новым именем?
      Я встал и наступил на окурок, потушив его.
      – Давай поднимемся ко мне в квартиру. У меня есть одно соображение. Предупреждаю сразу – тебе оно может не понравиться. Но… мне кажется, ты и сам согласишься, что это самый правильный, пусть и кажущийся абсурдным вариант.
      Он поднялся, протянул руку для рукопожатия, но как будто споткнулся, упал на меня, прижался к плечу и зарыдал. Я гладил его по голове и уже обдумывал все детали предстоящего события.

      Олег ушел от меня около часу ночи. Мое предложение он воспринял совершенно спокойно. Меня это даже немного задело. Впрочем, человек на грани всегда готов к самым неожиданным вещам. Олег молча выслушал и сразу же согласился. Не спросив разрешения, закурил и начал осматривать комнату. Взял с полки книгу, повертел ее в руках, затем раскрыл примерно посредине, поднес чуть ближе к себе. Сигарета, казалось, приклеилась к уголку губ. Лишившись собрата, высокий, худощавый томик Ницше в черном плаще обложки накренился и прислонился к плечу коренастых, спокойных «Рек». Я посмотрел на обложку той, которую взял Олег. Ник Кейв – «И узре ослица ангела Божьего…».
      – Тебе нравится Кейв? – я приподнялся было с кресла, собираясь подойти к Олегу. Но он промолчал, не ответил, и я понял, что книгу он взял, просто чтобы скрыть от меня волнение. Случайную книгу – он не смотрел на страницы. Куда-то сквозь них. Как будто вчитывался в строки на последнем листе. Он принимал какое-то решение. Его согласие наверняка тоже было необдуманным. Видимо, он заранее решил согласиться с моими словами и поначалу даже не прислушался к ним и лишь сейчас осознает…
      – Интересная книга, – Олег ослабил большой палец правой руки, и страницы начали перелистываться. Медленно, затем все быстрее и быстрее. Он захлопнул обложку и спросил где туалет. Я показал ему, а сам пошел на кухню варить кофе. Его не было примерно полчаса. Когда вернулся, мы долго сидели молча на кухне: я пил кофе и водил пальцем по клеенке, Олег барабанил по стакану пальцами и часто морщился, будто от зубной боли. Затем спросил, есть ли у меня карты, и еще примерно полтора часа мы играли в «дурака». Бесцельно и равнодушно. Наконец он встал, пожал мне руку и пошел в прихожую одеваться. Так и не сказав ни слова, ушел. На прощание я вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги, который распечатал, пока он шнуровал свои кроссовки. Закрыл за ним дверь, завел будильник на утро и лег в кровать. Полностью расслабился. Позволил своим мыслям играть друг с другом, не запрещал им ничего и не направлял в определенное русло. Иногда хотелось встать и записать отдельные из них, но в то же время было лень. Поэтому на бумаге ничего не сохранилось. Думал я примерно так:
      Щелчок? Вспышка? Рывок?
      Все замерло, все остановилось.
      Троллейбусы прижались к проводам, едва касаясь шинами мокрого асфальта.
      Последний желтый лист сорвался с обнаженной ветви и не упал. Повис в сером воздухе.
      Задвигались, зашевелились лишь воспоминания о прошлом. Потекла синяя летняя река, поднял взгляд на небо удивленный подсолнух.
      Саксофонное соло перед глазами, где-то там, за притормозившими на секунду облаками.
      Время кладет руку на плечо, время обнимает за шею, время оставляет след спелого поцелуя на губах.
      Время исчезает.
      Исчезает мое время.
      Закрыв глаза, плачет мой мир. Дрожит руками и трясет головой навстречу будущему, которого нет.
      Я срываю сорочку с неподвижной реальности, припадаю ухом к ее груди – тишина.
      Тишина не может быть мертвой, потому что не бывает живой. Умереть может лишь то, что родилось.
      Тяжело сделать шаг. Необходимо сделать шаг.
      Мы точки на карте, две большие черные точки на серой грани между страхом и желанием.
      Мы – картинки разных мастей, но одного цвета.
      Хрупкий мир разрушился и лежит на столе кверху рубашками.
      И неожиданно заснул. Мне приснилась Саша. Что мы сидим с ней в лодке. Длинной, деревянной лодке, скрипящей уключинами и пахнущей сыростью. Лодка раскачивалась на бетонном полу темного ангара, потому что мы делали детей. С Сашей. Она сидела напротив, вытянув ноги перед собой. Я касался пальцами ног ее пяток. Теплых, шершавых, призывных. Мы делали детей, хотя я лишь касался пальцами ног ее пяточек.
      Раааз. И первый наш ребенок появился на свет, ему годика три-четыре, он уже умеет читать и плясать «Яблочко». Я беру его на руки и бережно ставлю на бетонный пол. Он смеется, задрав голову, и бежит босиком по белой дорожке в темноту. Я смотрю на Сашу. Она показывает мне язык. Теплый, шершавый, призывный. Мы продолжаем делать наших детей. Я захожу в Сашу. Это не больно. Немного щекотно. Я захожу в нее, при этом мы даже не встаем с мест. Просто она широко раскрывает глаза, а я прыгаю в них и уже смотрю на себя изнутри девушки. На меня смотрит… на меня смотрю я сам! Но это не похоже на отражение в зеркале. Я вижу себя, который совершает автономные поступки, улыбается и иногда поправляет волосы. Этот я, который сидит напротив, дорог мне, очень близок, но я его не люблю. Эти отношения трудно описать словами, к тому же сейчас должен родиться второй ребенок.
      Двааа. Это бинокль. Наш второй ребенок – большой чёрный бинокль. Я снимаю его с шеи и смотрю в него на свое тело, которое сидит в метре передо мной. Изображение очень маленькое и перевернутое. Тогда я разворачиваю ребенка и прикладываю к глазам другой стороной. Изображение становится еще меньше, еще и черно-белым вдобавок. Как ни посмотришь на отца через ребенка – он дальше и ненатуральнее. И тут на свет появляется третий ребенок.
      Триии. Это фотография. Немножко коричневая. На фотографии – я и Таня. Вернее, на фотографии мои и Танины чувства. Я чувствую себя как пухлый кареглазый кролик. Немного растерянно и очень спокойно. Без страха или отчаяния. Передо мной огромный зеленый удав. Свернулся широкими кольцами и готовится принять меня на обед. Но удав – это не Таня. Удав сам находится под действием гипноза, он немного удивлен и совсем не хочет кушать, но перед ним аппетитный и вкусный кролик. Таня сидит немножко поодаль с револьвером в руках. А в револьвере один патрон. И она решает, кому подарить смерть. Испуганному удаву или спокойному кролику. А может, убить себя? Так проще избавиться одновременно и от удава, и от кролика. Она вертит револьвер в руках, но уже просто необходимо делать выбор, потому что удав больше не может терпеть. А кролик может, и его спокойствие в его знании. Он знает, что нет разницы, в кого стрелять. Все трое исчезнут. Потому что и я кролико-удав или удаво-кролик, и Таня тоже. Мы или съедим друг друга, если она не выстрелит, или она убьет нас обоих, даже промахнувшись после выбора мишени. Останется Саша и три наших ребенка. Сон был понятным и несложным. Просыпаться не хотелось, но будильник настойчиво делал свое дело. Я открыл глаза.
      В комнате было темно. Странно, вчера в это же время солнечные лучи освещали стену, возле которой стояла кровать. А еще какой-то шорох – я прислушался, это дождь шелестел за окном. Хотелось вновь положить голову на подушку и поспать под колыбельную падающей воды. Надо встречать Сашу. Прислушавшись к себе, я понял, что хочу ее увидеть. Девушку, которая забрала у меня первую любовь.
      Пустой утренний автобус, я сел на заднее сиденье. Вообще-то маршрут проходит мимо вокзала, и от остановки придется идти еще минут десять. Дождь не прекращался, но я специально выбрал этот автобус – все равно до прихода поезда еще час. Кондуктор протянула мне билет. 421224. Почти счастливый. Кто-то передо мной купил счастливый билетик. Я немножко опоздал? Или воспринимать близость счастья, как сигнал к решительным действиям? Свернул большим и указательным пальцем этот небольшой листочек бумажки в трубочку и бросил в нагрудный карман куртки. В нем лежало что-то… Ах, да. Письмо для той девушки. Надо будет заняться ее поисками – вдруг это и есть мое счастье? А ведь когда-то я так думал и о Саше. Между нами остались удивительно нежные отношения. Настолько нежные, что в них не было места такому сильному и жестокому чувству как любовь.
      По стеклам автобуса бежали ручейки дождевой воды. Они прорезали налет пыли, и город, если смотреть на него сквозь эти водяные полосы казался ярче и размытее одновременно. Скоро я покажу этот город Саше так, как несколько лет назад она мне показала свой город. Я приехал туда учиться и на втором курсе влюбился без памяти. В невысокую, веселую девушку-первокурсницу, которая к такой любви не была готова. Три безумных месяца, пока я, наконец, не понял, что это – моя первая настоящая любовь, и по закону жанра она должна быть несчастливой. Срисовывая книжные сюжеты, я решил, что для нее будет лучше, если я перестану ухаживать и приставать с подарками и предложениями проводить домой. Тогда у меня еще было достаточно силы воли, чтобы следовать своему решению. Она, кажется, действительно обрадовалась тому, что я перестал звонить и «случайным» образом оказываться в тех же местах, что и она. Проходили недели, месяцы, годы. Мы практически не пересекались. У меня появилось много новых увлечений и знакомых, но всякий раз, когда я видел её, что-то обрывалось внутри и хотелось стоять под водосточными трубами и кричать. Это чувство было незыблемым и, как мне казалось, вечным. Иногда, поддаваясь модному понятию «депрессия», я запирался дома с полным холодильником пива, читал, ел и спал. Но всякий раз вспоминал, что в жизни у меня есть настоящая любовь – стало быть, я нормальный человек. Это выручало в трудные минуты поисков себя. Потом я познакомился с Сашей.
      Я до сих пор не знаю, любила ли она меня. Скорее всего – да. Такой любовью, которая сейчас ей самой может показаться смешной, но смеяться над ней никто из нас не посмеет. Я замечал ее внимание, но… Вечная Онегинская история. «Привычке милой не дал ходу…» Дальше все было по уже знакомому мне сценарию. Она успокоилась, и все поменялось местами – я принялся за ней ухаживать. И вот однажды я зашел в магазин, где она работала. На несколько минут. Сказать, что буду любить ее вечно. Почему-то тогда мне это казалось адекватным и рассудительным поступком. Мы поговорили немного о погоде, а когда я уже собирался выпалить заранее выученную наизусть фразу, в зал вошла девушка – моя первая любовь.
      Я застыл как истукан. Мне очень сильно захотелось, чтобы она ушла. Она мне мешала сейчас сказать то, к чему я так долго готовился. А потом произошла еще одна перемена во мне. Они были знакомы, я не знал об этом раньше, впрочем, это не так уж и важно. Главное – я понял, что не люблю ни одну, ни другую. Они стояли рядом, я внимательно всматривался в их лица, и росла моя уверенность в том, что я не могу любить этих девушек. И тут же появилась мысль – а могу ли я любить кого-то вообще? Попрощался с обеими и ушел. На неделю погрузился в учебу с головой. Стало легче. Но до сих пор холодок по коже, если вспоминаю тот день, когда девушка Саша забрала у меня первую любовь.
      Вышел из автобуса и пошел по улице, ведущей к вокзалу. Еще двадцать минут свободного времени. После той истории мы остались с Сашей в каких-то сложных, но в то же время – выясненных отношениях. Скорее романтических, нежели дружеских. Редкие письма, полные признательности за существование. Телефонные разговоры, заканчивающиеся лишь с разрядкой аккумулятора или нехваткой денег на счете. И в то же время у каждого была личная жизнь, эпизодами из которой мы делились лишь в её черные полосы. Мы были не против такого общения. Симпатизировали, но не тянулись друг к другу. Если различают любовь к маме, любовь к Родине и любовь к женщине, то я бы выделил для себя еще и категорию – любовь к Саше, как что-то особенное, не имеющее пока подходящего определения.
      Она как-то по-особенному произносила букву «ж». Я не понимал, почему только я это замечаю. Спрашивал у своих приятелей, у нее самой… Все удивлялись и говорили, что ничего необычного в этом звуке не слышат.